Лагутин Михаил Анатольевич,
кандидат технических наук.
Недавно мы разговорились со вдовой Игоря Леонидовича Рыжакова о славном былом времени, когда мы были молоды, полны энтузиазма и веры в светлое будущее нашей родины. Зашел разговор и о наших коллегах с которыми мы многие годы тесно сотрудничали. Моя собеседница вздохнула.
- В нашем НИИ уже никого их «наших» не осталось. Один Лагутин трудится. Да и то в охране, - он давно на пенсии.
Так что Михаила Лагутина можно уверенно назвать последним спецхимиком.
В нашем спецхимическом 4 главке Министерства Машиностроения довольно быстро образовалась сплоченная группа специалистов из всех НИИ, которым министр и его заместители поручали все подготовительные дела по научно-исследовательским работам. Эта группа имела свой план работы, кроме того, она собиралась по первому требованию министерского начальства в нашем московском головном НИИ. Нас никто не освобождал от основной работы, нам никто не доплачивал за эту работу, мы считали ее своей почетной обязанностью. Наша группа по предложениям спецхимических НИИ и требованиям министерства обороны выдвигала новые научно-исследовательские темы, составляла перспективные планы отрасли на пятилетку и даже до конца XX-го века, составляла планы для наших академических и ВУЗовских смежников по разработке новых компонентов, периодически проверяла ход работ по все направлениям 4 главка. Работы в этой неофициальной комиссии хватало, хотя никто из нас не изнывал от безделья и на основной своей должности.
Долгое время этой нашей комиссией руководил замдиректора московского НИИ по научной работе Виктор Морозов. Он был немного старше нашего среднего возраста, кроме того, во время бомбардировки Москвы немецкими самолетами он еще мальчишкой потерял ногу и ходил на протезе. Мы его глубоко уважали, а он умел отстоять перед любым, даже самым высоким начальством наши предложения, а это было ох как непросто.
Главным специалистом по вопросам сырья, материалов и новых компонентов в комиссии считался Лагутин Михаил Анатольевич, начальник лаборатории. Именно он по предложениям нашей комиссии готовил проекты планов, собирал согласовательные подписи директоров задействованных организаций и предприятий. А уж окончательное утверждение планов у высокого начальства брал на себя Морозов.
Людям, незнакомым с подобной работой она может показаться скучной и «бумажной». Но это не так. Любое слово в наших документах было основано на глубоком знании проблемы, которой оно касалось. Мы не допускали пристрастного толкования вопросов, хотя иной раз на нас «давили», причем, очень сильно. К примеру, все любят в директивных документах слово «перспектива», «перспективный». А что такое перспективное твердое ракетное топливо? Что считать перспективным компонентом его? Над подобными вопросами мы сильно ломали голову и спорили до хрипоты, пока все не соглашались с единой формулировкой.
В те годы деньги на оборонный комплекс никто особенно не считал, отпускали средства практически по запросу. Но обосновать этот запрос должны были мы. К примеру, какой-нибудь начальник лаборатории какого-то института АН СССР предлагал для использования в новых разработках вещество, которое синтезировала его лаборатория. Его заинтересованность понятна, и он иной раз «лез» напропалую. А мы должны были оценить реальную важность его компонента, стоимость работ по внедрению компонента в промышленность, безопасность работы с ним и много других факторов.
И все эти вопросы в конечном итоге ложились на плечи Лагутина. Случались тут и веселые моменты. Уже под закат СССР в Институте Органической Химии АН СССР лаборатория профессора С.С.Новикова разработала уникальное, теоретически невозможное вещество. Оно сулило новый скачок в энергетике твердых ракетных топлив. Никому в мире не удалось создать ничего подобного. И вот Лагутину предстояло официально «окрестить» его, полагалось дать ему «открытое» название и номер. Михаил с юмором рассказывал, как это случилось.
Они собрались небольшой дружной компанией: Вадим Самошкин, Игорь Рыжаков, Людмила Венкстерн и Михаил Лагутин. Чтобы повысить творческий потенциал, малость выпили водочки. И тут Самошкин взял бутылку в руки, повертел ее и говорит:
- И что мы голову ломаем? Тут же все написано. Водка «Экстра», цена 4 рубля, 12 копеек. Вот и назовем: продукт номер 412, «Экстра».
Новый сверхсекретный продукт пошел в опытное производство и на широкие исследования именно с таким названием.
Однажды после долгой и напряженной работы над планом очередной пятилетки мы все вышли из проходной НИИ довольно измотанные и раздраженные, недовольные ни собой, ни своими коллегами. Я, к примеру, только и мечтал поскорее отделаться от этой «компашки», вернуться в гостиницу и завалиться спать. Думаю, у других членов комиссии в головах роились похожие планы. И тут Лагутин вдруг сказал:
- Может, заглянем в пивбар «Жигули»? У меня там «волосатая рука», пропустят без всякой очереди.
Новомодное для СССР заведение пивбар «Жигули» на новом Арбате открылось совсем недавно, и посетить его считалось верхом респектабельности. Но перед входом в пивбар всегда толпилась чуть не километровая очередь московских любителей «шикарной» жизни. Поэтому предложение Лагутина мы приняли с энтузиазмом и тут же забыли о своей усталости и о нерешенных проблемах отрасли.
Когда мы от метро «Библиотека Ленина» добрались до пивбара, Лагутин сгруппировал нас за углом здания, чтобы мы не маячили перед любителями пивка, а сам куда-то убежал. Вернулся он минут через десять и повел нас к главному входу.
- Держаться нахально!
Плотная очередь у входа недовольно загудела при виде нашей компании, но Лагутин с неприступно-казенным видом гаркнул:
- По заказу!
Очередь настороженно замолкла, но тут к нашему изумлению массивная дверь раскрылась, и лощеный швейцар вежливо пригласил нас:
- По заказу? Пожалуйста!
Так я в первый раз в жизни попал в пивбар «Жигули», да еще без очереди. Правда, это посещение оказалось для меня и последним. Запомнилась очень приличная обстановка, лучше, чем в известных мне московских ресторанах, и какая-то очень уютная атмосфера. Нам выделили длинный стол сразу на всю компанию, стол размещался таким образом, что мы не чувствовали присутствия других посетителей. А уж об обслуживании, сервировке и меню я рассказать не сумею, - не хватит слов.
По современной демократической «звездной» классификации пивбар «Жигули» тянул не меньше, чем на десять звезд. Сейчас высшие пять звезд присваивают иной раз посредственным забегаловкам, а пивбар «Жигули» на самом деле потрясал комфортом и великолепием. Мы просидели там часа полтора, не помню всех деталей, но в этот раз я впервые в жизни увидел и попробовал настоящих лангустов, - их подали к пиву, - и страшно удивился, что у них нет клешней. Лангусты к пиву в СССР застойного периода, - это надо ценить.
Но посещение пивбара «Жигули» оказалось редкостным исключением для нашей компании. Обычно же мы собирались в каком-нибудь кафе, а то и на квартире одного из наших гостеприимных хозяев, у замдиректора Морозова, у начальника отдела Самошкина, у начальника лаборатории Игоря Рыжакова, пару раз нас приглашал к себе Лагутин, у которого оказалась очень приветливая и хлебосольная жена.
Лаборатория Лагутина вела самостоятельные исследования перспективных компонентов и занималась арбитражной проверкой наших рекомендаций в этом отношении. От ее заключения зависела судьба новых разработок, а заодно и судьба разработчиков новых компонентов. Поэтому Лагутин считался весьма важной персоной среди наших смежников-химиков, а это налагало на него серьезную ответственность.
К сожалению, наш председатель Виктор Морозов умер весьма преждевременно. К этому времени СССР уже дышал на ладан, в нашем министерстве на высоких постах появились случайные и часто малокомпетентные люди, принятые туда, как это называлось, из соображений кумовства. Немало пришло сюда и бывших генералов из армии, которые привыкли командовать, исходя не из объективных потребностей народного хозяйства, а «из мнения начальства». Они лихо подмахивали приказы, которые не всегда отвечали реальным возможностям отрасли и наших смежников. Со смертью Морозова наша комиссия потеряла свое значение и постепенно прекратила свою работу. Возможно, немаловажной причиной преждевременной смерти Морозова оказалось именно такое «лихое» руководство отраслью. Ведь большинство из нас тогда считали работу на благо Родины главной целью жизни и горячо переживали неудачи. А вскоре умер и наш министр Бахирев, который твердо руководил отраслью три десятка лет.
При Ельцине пошел с ускорением процесс развала «оборонки». Директора предприятий и НИИ, большие министерские работники, даже сами министры быстро уловили удушливый дух времени, а точнее дух наживы и принялись лихорадочно растаскивать бывшее народное достояние.
Горькая судьба коснулась и самого московского НИИ. Наш новый министр, не хочу называть его фамилию, съездил в США и договорился о том, что СССР будет принимать все ядовитые отходы и «хоронить» их на нашей территории. Тогда по этому поводу общественность подняла некоторый шум, но министр гнул свою линию, ибо будущий контракт сулил ему весьма солидный куш.
На должность директора ЦНИИХМ министр назначил некоего бойкого делягу из Армении или Азербайджана. Этот деляга не имел высшего образования, но гарантировал неукоснительное выполнение работ по захоронению ядовитых отходов. Не знаю, чем могло кончится дело, если бы Ельцин в своем проамериканском рвении не уничтожил весь Военно-промиышленный комплекс России. Он объединил все бывшие 9 оборонных министерств в одно чудовищное образование, абсолютно неработоспособное. Наш министр потерял свой пост и занялся другими делами. О проекте по отходам все забыли.
Наш центральный НИИ уцелел, но полностью потерял свое координирующее значение, превратился в обычнейшую бюрократическую контору по бумажной переписке. Все наши бывшие коллеги постарше постепенно вышли на пенсию, а кто помоложе – разбрелись в поисках лучшей доли.
В НИИ из «наших» остался один Михаил Лагутин. Но теперь он не занимается научно-техническими проблемами спецхимии. Он тоже по возрасту вышел на пенсию и для небольшого приработка устроился в охрану.