8
– Как прошел эксперимент? – спросила Надя на второй день после своего драгоценного совета прокручивать неприятные воспоминания до тошноты.
– Знаешь, если мою жизнь разбить на главы и писать ночью, как роман, станет даже интересно. Если только писать не от первого лица, а от третьего.
–Вот мне это нравится! Особенно если ты туда вставишь в сюжет, как ты «чуть-чуть не изменила», – насмешливо сказала Надя. – А то зажулила эпизод!
Кира поняла: Надю ее скрытность огорчила.
– Не сердись, Надюша, я… или не созрела, или, наоборот - потеряла интерес к этому эпизоду. Сердцем не забыла, а разум говорит: забудь. Не торопи.
– Ну, ладно, моя радость, пиши в голове вторую главу своей повести. Дерзай! Подробности потом расскажешь.
В ночь, когда Кира «писала в голове» продолжение, соседи за стеной буянили особенно громко.
«Очень кстати, под такую музыку не заснешь все равно, – подумала Кира с иронией. – Прямо в тему!»
Нет, у них с Геннадием до такого не доходило. Их ссоры носили характер тихого убийства – с одной стороны, и отчаянных слез жертвы – с другой. Орудием убийства были только слова, никакого рукоприкладства. До такой низости он не опускался. Но если бы это случилось, финал наступил бы тут же: она бы отрезвела.
Первые полгода их совместного существования Кире казались даже счастливыми.
Какое-то время они жили вчетвером в квартире ее родителей, и тут умерла бабушка Аня – мать Людмилы Ивановны. Полгода ушли на процедуру наследования: бабуля завещала внучке свою однокомнатную квартиру. Но пока жили все вместе, Кира вела себя паинькой, как говорила Людмила Ивановна, не узнавая дочь. Та больше молчала и подолгу слушала рассуждения супруга на любую тему. Поговорить он любил. Ее интеллигентные родители вели себя так, словно Геннадий и был в этой семье самым мудрым. Он обожал давать советы, не замечая, как «предки» его молодой жены иронически переглядываются. Они снисходили к его молодости, уверенные, что жизнь сама наведет порядок в самоуверенной голове зятя. Если дочка терпит, значит вмешиваться не стоит.
Потом родители совершили подвиг – с точки зрения Геннадия, уступив свою квартиру молодым. Сами перебрались в меньшую, бабушкину.
Ах, как Кира обрадовалась – в своем молодом эгоизме считая решение мамы с папой вполне справедливым. Ведь когда-нибудь у них будет ребенок! Об этом, наверное, думала и сама Людмила Ивановна, покидая свое привычное гнездо.
Геннадию как раз дали часы по исторической грамматике русского языка, и он входил в роль преподавателя с приятным чувством превосходства над всеми. Оно грело душу. Этот трудный предмет, ненавидимый почти всеми филологами, давал ему возможность пестовать это чувство. Молодой и красивый преподаватель, в которого влюблялись студентки, заставлял своих поклонниц проходить процедуру экзамена по несколько раз, прежде чем в зачетке появлялась выстраданная троечка.
«И я ему в рот заглядывала, раздувая его тщеславие», – думала Кира, вспоминая эту скорбную очередь «хвостисток» под дверьми кафедры.
Слава о вредном аспиранте уже гремела на факультете, когда Кира только поступила на французское отделение. На кафедре не любили его, студенты боялись, но от этого поклонниц у Геннадия меньше не становилось. До его неожиданной женитьбы на первокурснице, в любовницах у молодого преподавателя побывало несколько факультетских дам, о чем Кире добросовестно доложили.
Она не возмутилась, не удивилась: а как же иначе?! Он же красив и умен, ему много лет – аж 26! А что было до нее, не имело значения. Как и то, что она сразу растеряла всех своих подружек – школьных и дворовых, с которыми выросла.
Но очень скоро Кира осознала свое одиночество. Она была слишком юной, чтобы сразу вот так лишиться возможности делиться впечатлениями о новой жизни. Поступила в университет, все там новое – однокурсники, преподаватели! А замужество – разве не событие в жизни девушки? Об этом разве не хочется поговорить с друзьями-ровесниками?
Родители, конечно, слушали ее с огромным интересом, когда приходили в гости, но этого Кире было мало. Ей хотелось внимания любимого человека. А тот начинал зевать, едва она открывала рот, чтобы рассказать о прошедшем дне.
Демонстративная скука на его красивой физиономии была оскорбительной для внимательного взгляда Людмилы Ивановны, обидной для самой Киры, но она находила ей оправдание: Геночка устал после лекций, ему пора отдохнуть. Им тоже пора уходить, раз муж чуть ли не зевает.
Чувство неуюта рядом с мужем становилось нестерпимым, и Кира стала искать среди однокурсниц родную душу. Нашла хорошую девочку, Свету, которой и призналась впервые, до чего они с мужем разные.
– Он читает только исторические книги, любит рок-группы, а мне бежать хочется от этого грохота… У нас в доме всегда звучала классика. Мама столько арий знала, романсов! А сейчас ...
Она оборвала себя, не стала рассказывать, как однажды запела арию Далилы, прибирая в квартире, и Геннадий оторвался от своих конспектов, чтобы спросить:
– Что за муть ты поешь?
И Кира послушно замолчала. Ладно, подумала, буду петь, когда уйдешь в университет.
А еще ей хотелось кошку. Свою. Кошка Пуся переехала в бабушкину квартиру вместе с родителями. Раньше это ласковое животное норовило укладываться на ночевку под Кириным боком, и если ей удавалось скрыться там от глаз Геннадия, то Пуся так уютно мурлыкала, что Кире хотелось самой замурлыкать в ответ.
– Что это за звуки? – говорил Геннадий, подозрительно поводя глазами в поисках звука. – Господи, Кира, гони прочь эту грязную тварь! Она же блохастая и с глистами!
Тварь покорно покидала теплое место, не дожидаясь приложения грубых рук к своей нежной персоне, а Кира говорила одно и то же:
– Пуся – домашняя! На улицу не выходит, откуда блохи? Нет у нее никаких глистов! Она привыкла со мною спать, с детства. Ей уже десять лет!
– Имя какое дурацкое! Муси-пуси…
– Она была Пушинкой, потом сократили.
– Удивляюсь твоим предкам. Возиться с какой-то кошкой целых десять лет! – бурчал Геннадий и в знак непримиримости поворачивался на другой бок.
А она так ждала его ласки!
Вскоре оказалось, что вдвоем с мужем Кире живется гораздо хуже, чем когда они были вместе с родителями. Она, конечно, с удовольствием исполняла роль хозяйки, пока готовила еду, пекла пирожки по маминому рецепту, прибирала квартиру. Но что-то изменилось в самой атмосфере этой уютной квартиры, где она родилась и выросла под мамино пение.
У них часто бывали гости и родственники. За праздничным столом непременно пели украинские песни и даже классику – на два голоса. Родители любили русские романсы.
А как гости танцевали под звуки магнитофона! Большой стол отодвигался в угол, и все выходили на середину комнаты плясать – под очарованным взглядом Киры. А потом кто-нибудь говорил:
– Ты чего сидишь, деточка? А ну иди к нам!
И маленькая Кира, единственный ребенок во взрослой компании, крутилась вокруг своей оси, изображая балерину. Как она всех потешала своим старанием!. Ее ведь водили в Оперный театр, балет она обожала и даже немного занималась им во Дворце студентов, пока не сломала зимой ногу. Та срослась, зажила, но мама боялась травмировать ребенка. Балет отложили на потом.
А потом была музыка, пятилетнюю Киру учили играть на фортепьяно. Домой приходила строгая тетенька, которая за каждую ошибку тайно от мамы лупила ее по пальцам линейкой. И когда она попалась, тетеньку выгнали, а Кире пообещали, что в семь лет ей дадут право выбрать: на чем она хочет играть, на скрипке или на пианино?
Кира играть не хотела после той тетеньки, но ей хотелось петь. В хоре, со всеми, а не отдельно. Отдельно она стеснялась, а школьный хор стал надолго ее любимым занятием.
И вот теперь ее дом точно онемел. Свою музыку Генадий слушал только через наушники. Кира свою - не включала. Слышен был только голос «наставника». Это Геннадий погрузился в воспитание юной жены – никак не мог выйти из роли преподавателя и куратора своего курса. Если при Кириных родителях он остерегался их любимице сказать грубое слово, то сейчас на нее обрушилась такая сокрушительная критика, к какой Кира не была готова. Не так сказала, не так посмотрела, не о том думает, не с теми дружит. Не с теми – это о Свете, с которой Кира подружилась, спасаясь от одиночества. Теперь рядом с нею днем был классный руководитель, старший патрон, но не муж. Мужем он становился ночью, хотя и тут иногда не просил, а командовал:
– Что ты нацепила эту рубашку? Нужно спать голой, это сексуально! Ты уже замужняя дама, а не пионерка, скрывающая свои прелести от взрослого дяди.
Кира снимала. Но когда муж засыпал, тут же надевала свою нарядную «ночнушку», подаренную мамой на свадьбу.
В общем, Кира растерялась. Она не понимала, как себя вести, чтобы угодить строгому критику. Она и плакать боялась, зная, что слезы Геннадий не выносит.
Цепочка мелких обид все удлинялась, каждое ее звено теряло свою хрупкость, такую обычную, когда обиды угасают от ласки любимого человека. Геннадий не давал им растаять. Кира была слишком молодой, чтобы понять: так он самоутверждается. Пора давать отпор.
И однажды это случилось, когда муж застал в их квартире целую ораву Кириных однокурсниц.
В тот вечер Геннадий вернулся из университета чем-то раздраженный. Услышал голоса, заглянул в гостиную. Девчонки обсели диван, словно куры на насесте – даже на подлокотниках сидели, свесив ноги и болтая ими.
Он выдавил из себя улыбку (получился оскал), бросил:
– Здрасьте, девчата, – и добавил насмешливо, – вы тут целым курсом?
– Здрасьте, – весело ответила за всех самая смелая, Светлана. Ее Геннадий уже видел с Кирой не раз. – Здесь и половины нет! Мы вам мешаем?
– С чего это ты взяла? – панибратски «тыкая» девушке, ответил Геннадий.
Кира вмешалась:
– Ты устал? Мы сейчас уйдем. У нас спектакль начинается через полчаса.
– Какой еще спектакль?
– На балет идем, в Оперный, – ответила Света. – Хотите с нами?– «Щелкунчик» сегодня, премьера.
– У нас что – в городе есть балет?
В голосе Геннадия прозвучала непонятная издевка, и все сразу замолчали.
– Я имею в виду хороший балет, – поправился он.
– В нашем оперном театре очень приличный балет, – сказала Кира. – Но ты же туда не ходишь.
– Я рад за наш любимый город! – усмехнулся Геннадий, метнув в ее сторону сердитый взгляд.
Девушки дружно засобирались уходить.
– Кира, ты переодевайся, а то опоздаем. Мы тебя внизу подождем, – сказала Света.
Кира схватила с кресла уже приготовленное платье, молча ушла в ванную.
Девушки выскочили из квартиры и застучали каблучками по лестнице вниз. Слышны были их возбужденные голоса через приоткрытую дверь.
– До чего неприятная эта твоя Светка! Какая-то уродина! – сказал Геннадий, появляясь за ее спиной.
– Да, не красавица, но она хорошая девчонка. Умная, добрая. Последнее отдаст, – ответила Кира, проскользнув мимо мужа в ванную комнату.
– И теперь она сюда будет ходить все время? Раз добрая и последнее отдаст? А что она может отдать?
– Ладно, я ей передам, чтоб не приходила, потому что ты запрещаешь.
Он даже онемел от возмущения.
– Не могу же я сказать, что это я не хочу ее видеть. – продолжала Кира совершенно спокойным голосом, А я – хочу, мне интересно со Светой.
Она наклонилась и стала надевать выходные туфли, а Геннадий, стоя рядом, краснел и надувался, словно индюк, готовый к нападению. Но сдержался, сказал вроде бы примирительно:
– Ладно, пусть приходит. Но когда меня не будет дома.
Кира выпрямилась, схватила сумочку со стула, ответила проходя мимо, голосом незнакомо твердым:
– Нет, ко мне будут приходить все, кого я захочу видеть. И когда этого захочу.
Правда, в лицо мужу Кира не осмелилась взглянуть, просто выскочила за дверь, и тот не успел ответить.
То был первый шаг к долгой эпохе бесконечных размолвок. Но это был и глоток свободы, пока крошечный, зато целебный.
Продолжение http://www.proza.ru/2014/11/06/1432