Глава 2. А вот и мы…
Экономический кризис, поразивший страну, никоим образом не сказался на деле похоронных услуг. Напротив, ухудшение материального положения граждан заставляло их неуклонно следовать намеченным курсом процесса старения и погребения со стахановским упорством – опережая все мыслимые и немыслимые сроки. Плачевное благосостояния народа заставляло молодых поторапливать стариков, а стариков – жалеть молодых, отдавая концы заблаговременно.
Дело Майора процветало. Правда, фирма теряла на дорогостоящих гробах и иной продукции ритуального мастерства, зато обороты набирались благодаря валу и огромному количеству безродных граждан, заботу о последнем приюте которых брало на себя государство, строго перечисляя положенные «похоронные» на счета «Преддолгожива». Демографическая линия экономических расчетов Безенчука подтверждала, что на его век похорон хватит.
Конечно, Майор втайне мечтал о каком-нибудь катаклизме, который бы вдруг обрушился на его любимый Нижнеохлобыстовск и заставил бы жителей города умирать помассовей и поорганизованней.
Достигнув договоренности о совместном юридическом издании, Безенчук, однако, не торопил коней. Был он человеком хоть и азартным, но рассудительным. Начать дело решено было с малого. И потому в рамках упомянутого юридического издания появилась шокирующая публику двенадцатая полоса под названием «Философский камень».
Задуманная же газета, целиком и полностью посвященная умершему, ждала своего часа -- когда, наконец, первый желающий гражданин сможет успеть шепнуть своим родственникам свою последнюю, звучащую примерно так волю:
-- После моей смерти издайте газету, посвященную мне, и раздайте ее бесплатно тем, кто придет со мной проститься…
Пока же такого желающего не находилось, двенадцатая полоса юридического вестника пыталась угодить и мертвым, и живым. Повествуя первым о жизни после жизни, а вторым -- о различных правах на оставленное в наследство движимое и недвижимое имущество покойного.
С некоторых пор Майору стали сниться страшные сны. Каждую ночь он садился за конторку своего кабинета и перед его глазами проплывали четырехзначные цифры затрат, которая проклятая двенадцатая полоса вынуждала нести агентство ритуальных услуг.
-- Хоть бы кто-нибудь из своих преставился… – Вздыхал Майор и мечтал о времени, когда он сможет доказать всем, что у «Доброго пути» есть большое коммерческое будущее. Его просто нужно найти.
Пока же он не переставал еженедельно опустошать кассу предприятия, оплачивая все новые и новые расходы по производству издания, выделившего под его мечту только одну жалкую полоску.
Журналисты трудились в поте лица. А приземленная публика ритуального предприятия никак не могла понять, что же, собственно говоря, делают у кассы для получения денег эти странные загадочные личности, расписывающиеся в ведомостях.
Работник Синюшкин, отдавший предприятию свои лучшие годы, долго и монотонно заучивал название странной специальности, поселившейся по соседству с его фамилией на листке ведомости: «верстальщик Шаляйваляев».
Это труднопроизносимое сочетание еще труднее ассоциировалось в мозгу Синюшкина, когда он сопоставлял цифры, оплачиваемые ему за скорбный труд трупоноса, и цифры за непонятное рукоприложение Шаляйваляева.
-- Верстальщик… -- Шептал Синюшкин. – Верстальщик. -- И он смертельно завидовал человеку, сподобившемуся, в отличие от него, получить профессию, открывающую путь к земным благам.
Огромная свора коротконогих «татр» из ритуальной бухгалтерии подглядывала в щелочку замочной скважины кабинета, где отныне расположилась техническая часть редакции, и перешептывалась:
-- Они там чего-то пишут!-- Говорили одни.
-- И курят, курят, курят! -- Говорили другие.
-- А те двое курят и пишут одновременно! – Подхватывали третьи.
Каждый вторник служители похоронной концессии получали «свой» экземпляр и упивались строками двенадцатой профильной полосы.
-- Это наша газета! -- Говорили они и показывали клиентам юридический вестник, гордясь, что теперь тоже имеют отношение к великой магии производства СМИ.
В обиходе сотрудников появились новые слова. Кроме уже упоминаемой «верстки» они сладко высвистывали из себя: «интервью», «эксклюзив», «репортаж». С трудом им давалось, понималось и произносилось лишь слово «колонтитул». Оно почему-то ассоциировалось у них с вензелями на памятной табличке. «Интервью» же они соотносили с ритуальной речью.
Коллектив редакции тоже обогатился знаниями. Никто уже бурно не реагировал на ответ: «Начальство на кладбище», когда речь заходила о поисках Безенчука. А, когда секретарша отвечала: «Он в морге!», -- редакционеры понимающе кивали.
Все знали – Безенчук работает как черт, пребывая, как Фигаро то тут, то совсем в другом месте. При этом он всегда был подтянутым, а к концу дня – подтянуто-размазанным в некоторых местах, так как ритуал троекратного поминовения усопших входил в его служебные обязанности.
С годами служба приучила его не обедать дома, потому что званых заупокойных трапез на дню бывало по семь, а то и восемь. А имена детей, жены и внуков он нередко путал с именами усопших. И, хотя он недолюбливал Библию и, тем более, нищих, в забывчивости он иногда пел детям Лазаря вместо колыбельной.
В общем, он был примерным гражданином, примерным мужем, примерным начальником и примерным партнером. Пока…
***
Однажды жарким летним днем, стоя над могилой бывшего соседа по парте, соседа по этажу и соседа по будущему его собственному месту захоронения (Безенчук предусмотрительно купил себе участок с видом на протекающую за городом речку) он вдруг не осознал: «А зачем мне газета?..».
Мысль эта пронзила его при виде двух гробоносов, мило расположившихся на соседнем холмике, где уворованная с общего стола снедь, была распачкана на развороте газеты «Юридический вестник».
Свиное сало стекало с полосы под названием «Философский камень» прямо на статью «Есть ли жизнь на том свете». А на его собственной фотографии, расположенной под интервью о новом кладбище, покоился рыхлый надгрызенный малосольный огурец. На лбу портрета жирным червем красовался селедочный хвост.
-- В уме ли я?!. -- Впервые задумался Безенчук. – Каждую неделю я отдаю три своих жалования, на то чтобы эти поганцы производили за мой счет одиннадцать похабных полос лабуды о законах страны, которая давно уже живет вне всякого закона! За мой счет эту чертову газету бесплатно впаривают людям, чтобы те не стеснялись использовать ее по назначению…
Гробоносы щурились на солнце. Покойник готовился прислушаться к стуку первого забиваемого гвоздя. Родственники сморкали сухие носы в грязные платки. Подрагивали в нетерпении еловые иглы искусственной щетины венков.
Безенчук решил, что выходит из игры.
Он уже считал размер сэкономленной прибыли, так неостроумно тратившейся в течение последних семи месяцев, видел ехидные глазки редакционных чад, поглощающих процент его прибыли, жалкого редакторишку, не выходившего из состояния пьяного полоумия… Словно мстя себе самому за недалекость отсутствующего ума, Безенчук вдруг отчетливо увидел свое будущее.
Вот он, в железном изваянии, стоит в центре города и предлагает его жителям ни что иное, как самый популярные в стране сигареты марки «Майор».
Уже через два дня после того, как новая идея посетила его светлую голову, Безенчук выгружал из мастерской «Поющая жестянка» в кузов грузового автомобиля, железное изваяние бессмертного вождя племени тумбаюмба с трубкой в руке.
Вождь был обречен красоваться на центральной площади городка и зазывать граждан дружно травиться отечественным табаком.
Свежая идея майора заключалась в следующем: указующий перст индейца отправлял интересующихся к милому табачному киоску, напичканному дранью курительного происхождения.
Безенчук подсчитал, что всего лишь за какие-нибудь три месяца он окупит все затраты, произведенные на проклятую разорившую его газетенку. Вопрос оставался только за одним: как намекнуть этим нахальным писучим тварям, что больше он уже не мечтает быть учредителем их газеты. И как перестать платить, то, что с некоторых пор платить стало его навязчивым состоянием.
(продолжение следует)