Интендант, он и в Африке интендант. Но Николай Петрович в Африке не служил. Его даже в Европу не допустили. Нет, был он вполне благонадежен и даже слишком. Как говорят в Белоруссии; « Усё дрэна, што занадта». Всё вредно, что слишком. Слишком он был честным для интенданта. Вот такая беда – не научили папа с мамой воровать. Мама всю жизнь проработала в торговле. Прошла она тяжкий путь от подсобной рабочей до зав. отделом крупного универмага. А в директора, несмотря на полученное заочно высшее образование, личиком не вышла. Не умела воровать. И девчат продавщиц, практиканток после училища учила.
- « Пусть у вас в кассе десятки не хватает, простится, вложите. Но если у вас хотя бы один рубль лишний ….» И качала головой.
«Как от мамки, так и до ямки». По проторенному пути шел и Николай
Петрович. Чины, звания опаздывали, уплывали из под носа к более проворным, менее благонадежным, но за то своим среди своих. Главное делиться. От лейтенанта, капитана, майора Пронищева отмахивались, избавлялись. Спихивали, то в горячие точки, то в академии, а гвардии майор в огне не горел и на экзаменах плавал, но не тонул. По выслуге ему бы уже генерал-майором быть, только прежде чем звание получить, необходимо на должность сесть. К кормушке то его и не допускали, слишком много генералов в нашей армии, а корыто хоть и большое, все равно одно. А хуже генералов прапорщики. Не любил их Николай Петрович еще с курсантских времен. Боролся, как мог. Лейтенантом приголубил наглого воришку, громогласно провозгласившего свой лозунг; «Все, что создано народом -принадлежит прапорщику». Приголубил от души, проредил наглую улыбку зуба на три, отсидел под арестом суток десять, заслужил кличку «Псих» и уважение. Из большого уважения большим начальством получил направление в ограниченный контингент для братской помощи «братскому». Афганскому народу. « На хрена родня такая, лучше буду сиротой», пели на пыльном плаце солдатушки, бравы ребятушки. Не ради афганского социализма, а ради зеленых пилоток, синих беретов, тянул и он свою лямку. Скандалил с отцами командирами, грозил трибуналам и сам чуть под него не попал.
Потом, спокойно служил в округе нашей славной столицы. На чины махнул рукой. Уходить на гражданку, в мир бизнеса со звериными законами, не хотел. Не его это. От спокойной жизни обзавелся комплекцией подходящей для интенданта и не позволявшую ему гнуться перед начальством. Портупею ему сшивали из двух, одна на талии не сходилась, форма под заказ и передвигался на уазике. Даже в личном пользовании другой машины не признавал. Свой уазик любил и лелеял. Правда и бойцы из любви, уважения джип командующего так не холили, как машину майора. Солдаты же и женили Николая Петровича. Познакомили его с разбитной швеей-мотористкой, многостаночницей-ударницей, но временно безработной. Временность эта тянулась с проклятого 93 го и насколько заведен будильник неудачным пародистом Анны Карениной в то время никто не знал. Президент под поезд не бросился, а Светик укрыла свою судьбу, душу и молодое красивое тело за внушительным и надежным, как Т-80 гвардии майором.
Командующий Тьмутараканским округом, обожженный Афганом, контуженный Чечней, заступив на должность, с разгону вышиб из рядов нашей доблестной армии слишком оборзевших крыс в погонах с двумя просветами, а один без просветов, но с большой звездой, быстро поменял офицерское удостоверение на мандат депутата. Ехать к Пришибееву, в Тьмутаракань. Пусть и на генеральскую должность дураков не было, вот и подвернулся тут кадровикам под руку гвардии майор, как рояль в кустах. На новом месте пришелся он ко двору. Новая звездочка ждать себя не заставила. Зам по тылу, больше чем правая или левая рука. Командовать и без одного глаза можно, и если есть честь, не обязательно об этом козырять руками размахивая. Вот если тыл не обеспечен, армия не боеспособна.
Ко двору пришлась и Светлана, светлячком светясь среди чернооких, чернобровых смугляночек оборигеночек. О красоте не спорят. Кому поп, кому попадья, кому попова дочка. Мне больше брюнетки нравятся. А вот сами брюнетки в блондинок красятся, но как черные глазки не отмывай, светлее они не станут. За мужем - как за каменной стеной. Зарплата полковничья с тьмутариканскими надбавками - ни в какое сравнение с предыдущей. Забот? «Увольте, ни для того я замуж выходила».
Гвардии полковник по горам, по степям, по тайге тылы налаживает. Пять шагов от контрольно следовой полосы и до следующей, за тысячи километров, на другом краю нашей Родины это тыл.
Осень проснулась утром сединой на траве. Рыжей бестией метнулась по ивнякам и березовым рощам, заигрывая с гуленой ветром под тяжелым взором утомленного солнца. Зима в Тьмуторакани не для слабых. На юге с песчаными бурями, на севере со снежными буранами и от востока до запада с морозом от сорока и ниже. Налаживает тылы округа гвардии полковник, а на собственный тыл оглянуться некогда. Как за стенной каменной Светочка, только скучно одной в своей светелочке. А подружки мухами осенними жужжат, над Светланиной жизнью скорбят, над полковником подшучивают. На его зеркальную болезнь намекают, над ее бабьей долей кручинятся.
- Пойдем, Светочка, в бизнес-бар прогуляемся, после фитнес-клуба развеемся.
Лейтенант с майором в бизнес-бар не идут, для него у них оклад маленький. Генерал пошел бы, нет у него времени. А у прапора много времени, не велик оклад - при деньгах всегда. Что кому загнал? Тайна страшная. Но загнал подлец без сомнения.
Молодой, красивый, сам в себя влюбленный Буратино богатенький. А тут Мальвиной синеглазою жена начальника. В штатской одежде походкой вальяжной подкатил к подружкам. Без всяких экивоков завалил столик выпивкой с закускою. Балагурил, развлекал женщин. Кружил, пудрил по очереди в танце голову то одной то другой и отчаянно отплясывал вместе с ними смесь шейка, брейка и лезгинки. Проводил к дому и не будучи приглашен на чай тактично откланялся. Но с того дня перешли на «ты».
- Привет Светлана. Все тоскуешь? Приходи в кабак, разогнать печаль.
- Привет Шурик. Лень одной брести мне в такую даль. А у Ирины Дашка в первый класс пошла, Ирка вместе с ней читать учится.
- А ты не одна. Ты со мной. Не пешком, а на тачке.
- Ты совсем умом тронулся. Да в нашем городке на аэродроме пукнул, на зенитке кричат обкакался. – Ответила Светлана и как сглазила.
Не мытьем, так катаньем. Если муж свою работу не исполняет, всегда найдется кто-то готовый его заменить. Мебель новую доставить, собрать и расставить, кран подчинить, розетки под цвет обоев заменить. Сделают, конечно, бойцы, но организовать, подсуетиться - этому прапорщика Шуру учить не надо. А там зачтется, полковником или его женой, или обоими. Любой вариант не плох. Эх, молодо-зелено. Да и полковник давно не напоминал «Психа». Эдакий бугай флегматик.
Когда вернется домой, Николай Петрович и сам не знал. Птица он подневольная – когда служба отпустит. Заскочит другой раз на полчаса; побриться, помыться, носки с рубашкой сменить и снова по тылам как на передовую. Со своими «крысами» воевать тяжелее, чем с противником в рукопашной. Ведь это они, твари продажные, снабжали боевиков зенитными комплексами и падали на землю наши вертушки. Они, …. …… , продавали цинки с патронами и русские парни возвращались домой в цинковых гробах. Был бы он министром обороны, или главным прокурором, отдал бы приказ; «На этой войне - пленных не брать!!»
Дежурный по округу на посту и табельное оружие носит при себе. Дежурят офицеры по графику, не освобождаясь от исполнения основных обязанностей и по утру полковнику надо было выезжать в очередную командировку в дальний гарнизон. Уазик под боком. Пять минут сменить тревожный чемоданчик.
Новый замок отсыревшей по осени двери открывался туго. И дверь приходилось толкать плечом. Ничего подсохнет, усядется, потом подстругаю.
В коридоре в тусклом свете встроенного в прихожку светильника посверкивали звездочки на погонах шинели. Три больших на плечах полковника и три помельче, в ряд на шинели на вешалке. Не раздеваясь, оставляя следы осенней слякоти на паркете, прошагал на кухню.
Светлана мужественно, грудью отбивала очередной приступ старшего прапорщика, успевшего за день отметить новое звание и доставить к жене начальника новенький унитаз. Горевшего желанием получить признание заслуг не только по служебной линии, но и по женской части. К чести Светланы она оказалась не из породы глупышек, к которым по традиции причисляют всех блондинок. Может быть в других условиях, в другое время она бы и сдалась на милость противника, но «мой дом - моя крепость». Её звонкая пощечина остановила решительную атаку ст.пр. Шурика.
- Стоять!
Командор побледнел бы, увидев внушительную фигуру гвардии полковника с ПМ в руке.
Окинув взглядом кухонный стол, на котором сиротливо парила чашечка с кофе, овечками сжались на блюдце несколько пирожных и сияла первозданной чистотой пепельница. Это никак не напоминало пирушку в отсутствие мужа. Но только намерения прапорщика из его действий вытекали слишком явно, что бы добропорядочный муж мог спустить ему это с рук.
Строгий, деловой костюм только подчеркивал стройность и молодость Светланы. Ни одной расстегнутой пуговочки, ни одной мятой морщинки.
Поцеловав жену в пунцовую от смущения щеку, Николай Петрович шевельнул стволом пистолета.
- Садитесь, прапорщик. Что так бедно на столе, женушка? Неужели нечем ухажера потчевать? По сусекам поскреби. Достань огурчики, грибочки, бутылочку.
Светлана не знала что ждать. О чудачествах мужа, о кличке его молодости, о горячей и нежной его любви к «сундукам» она была еще там, дома хорошо наслышана. Знала, что не любит он повторять дважды.
- Сейчас, Николай Петрович. Жаркое разогреть.
И хоть не была ни в чем виновата, просительные нотки с легким налетом испуга звучали в её голосе.
- Не суетись. Огурцы, бутылку и иди, отдыхай. Телевизор включи. Погромче.
Гвардии полковник достал из мойки два граненных стакана, к бутылке водки присоседил бутылку растительного масла, порезал на четвертинки луковицу, горкой наложил в тарелку огурчиков. До краев наполнил стаканы. Один маслом, другой водкой.
- Нравится жена моя? И мне нравится. За ее здоровье. До дна.
Выпил, крякнул. Обмакнул лук в соль и вкусно захрустел.
- Не морщись, не морщись. Вот лучком с солью закуси. Грузди, вот. Светлана сама солила, она у меня мастерица. Или огурчиком, самый солдатский закусь. Как мы о нем в Афгане мечтали.
- Ну, давай на посошок, а то у меня служба, да и тебе пора.
Второй стакан гвардии полковник также выпил не моргнув глазом, также закусил лучком, добавив корочку черного круто посоленного хлеба.
Прапорщик под пристальным взглядом хозяина кое-как справился со своей порцией.
- Всё! Выходи строиться!
Прапорщик ужом проскользнул в коридор. Надел шинель и хотел также шустро проскользнуть за дверь и стоеросовым столбом застыл перед ней.
-Стоять. Смирно.
- Светлана, швабру.
Светлана сквозь орущий аккомпанемент телевизора внимательно прислушивалась к происходящему на кухне, но ничего не могла понять. Мужчины не разговаривали, не выясняли отношений. Выпили. Так ее Николаю Петровичу, поллитра, что слону бекасин из двадцатого калибра.
- Швабру.
Третьего раза не потребовалось. Светлана уже протягивала ему женское холодное оружие.
Гвардии полковник Пронищев наступил на швабру и резким движением оторвал поперечину.
- На право. Руки в стороны.
Вымуштрованный прапорщик четко выполнил команды. В тоже время, втягивал голову в плечи в ожидании удара по спине, по голове, или по другому наименее защищенному в данном положении органу. Но удара не последовало. Рукоятка швабры проскользнула в рукав шинели, мундира, царапнула спину и выскочила с противоположной стороны.
Николай Петрович вместо прощального поцелуя погрозил Светлане пальцем и за шиворот, боком вытащил прапорщика на площадку. Также боком помог ему сойти по лестнице.
-Стоять!
Вышел во двор и отпустил машину.
- Пройдусь. Чемоданчик оставьте у писаря.
Проводив глазами машину, выпустил из подъезда прапорщика.
- Шагай. На развод не опоздай.
И спокойной походкой пошел по ночному городу в сторону штаба округа. Сквозь реденькие тучи тускло поблескивали звезды, в переулках, между домами молодой рогатый месяц словно подмигивал полковнику.
Прапорщик подошел к стене, уперся ручкой швабры, попытался вытолкнуть ее, но руки не гнулись. Больше чем на десять, пятнадцать сантиметров березовая палка не продвигалась ни в одну сторону. Напряг спину, мышцы рук – палка пружинила, но не ломалась. До гарнизона, до казармы, где жил младший ком состав, топать надо было через полгорода. Выбирая темные улицы, прячась в тени деревьев, шурша их опавшей листвой, крался прапорщик домой. Фуражка неловко одетая ему на голову съезжала на лоб и он несколько раз поправлял ее, уткнувшись козырьком в ствол дерева. Поцарапал нос и, в конце концов, она соскользнула с затылка, покатилась по асфальту прямо в лужу. Изогнувшись, он умудрился поднять её, но этот наклон, что-то сдвинул в его организме, немедленно ответившим недовольным урчанием на акробатические этюды. Прапорщик ускорил шаг и пожалел, что пошел пустынными переулками. С каждым шагом он осознавал истину народной мудрости; « Гриб и огурец - в животе не жилец». Сдобренные доброй порцией растительного масла они завели между собой свару, им было тесно под туго затянутой портупеей.
- Товарищ. Товарищ.
Старший прапорщик рванулся к замаячившей впереди фигуре человека. Но товарищ, увидев надвигающегося на него дылду с раскинутыми руками в панике скрылся в ближайшем переулке и ни на какие призывы о помощи не откликался.
- Эх, товарищ, товарищ.
С облегчением старший прапорщик прижался спиной к стволу дерева.
По осени горожане частного сектора за неимением навоза чистят нужники, ведрами разливая их содержимое по огороду, тем самым, удобряя землю. Тем самым и запахла замаранная честь мундира. Облегчение было временным. Уже неизвестно кто продолжал возмущаться в опустевшем желудке, в ботинках противно хлюпало, в начале горячие брюки мокро липли к телу. Старший прапорщик забыл ужас, охвативший его перед зрачком пистолета. Он клял полковника. Светку. Наказание казалось ему чрезмерным. Его как Христа распяли. И за что? Какой мужчина при виде интересной женщины интересуется ее социальным, семейным положением. Он что полковник – святой? Из-за какой-то бабы так обделаться. Обделаться в прямом и переносном смысле. Старший прапорщик не сдерживал себя. А в мыслях придумывал всевозможные планы мести. Тихая улочка вывела его к речушке пересекавшей город. Слева сиял огнями проспект и мост, по которым проносились редкие машины, а, напротив, на той стороне старый заброшенный парк. Выбора не было. Речушка – воробью по колено. Но старший прапорщик специально брел вдоль русла, выискивая ямки, хотя бы до пояса. Нет, он не думал топиться и, найдя место чуть глубже колен, энергично приседал. Надеясь, если не смыть позор речной водой, то хотя бы отмыться от запаха. Ради этого он терпел леденящий холод осенней воды, рисковал своим здоровьем. О, женщины – коварство ваше имя. Противоположный склон был крутой, глинистый. С третьей попытки он одолел его. Падая, потерял фуражку, поцарапал не только нос, но и лоб. Запутался в зарослях одичавшего парка. Нацеплял на себя всех "собак" Боком, «два шага на лево, два шага направо, шаг назад и три вперед», в темноте, чуть не вытыкая себе глаза, прапорщик упорно пробивался навстречу утру.
Рассвет застал его у крыльца родной казармы.
- Стоять.
Командующий округом Пришибеев, собственной персоной, посреди плаца.
- Это еще что за чучело. Ко мне.
О каком строевом шаге, о какой выправке могла быть речь? Речная тина, прибрежная глина, украшенные опавшей, прилипшей листвой. Морда лица размалеванная под бойца спецназа.
- Товарищ генерал-… .
- Фу.
Передернуло командующего от вида и сморщило, поворотило в сторону лицо от запаха.
-Фу. Пять. Десять шагов назад.
Николай Петрович не напрасно грозил Светлане пальцем. Вернувшись из командировки, всерьез взялся за исполнение супружеских обязанностей и первым делом обеспокоился, что бы жена без дела не сидела и дурью не маялась. Пристроил ее в офицерское ателье по специальности. Правда отработала Светлана совсем немного и через год наградила гвардии полковника за его труды двумя очаровательными девочками.
- Отдуплетилась. – По-фельдфебельски пошутил Пришибеев.
Идет время - меняются люди. И Светлана больше обрадовалась импортной двухместной коляске со всякими наворотами и прибамбасами, подаренной командующим, чем серебристой каракулевой шубке от мужа (она то мечтала о собольей!).
Мама старшего прапорщика Шурика пишет письма Маршалу на «Радио России» с просьбой исполнить для сына песню с такими близкими для него словами; «Четвертый день пурга качается над Диксоном». Но это другая песня, ее и расспрашивайте.