О путях развития в Германии шли споры и в довоенное, и в послевоенное время. Однако воссоздание государства с нацистской идеологией было невозможно, так как действительные реалии это практически исключали. Послевоенная Германия, как Западная, так и Восточная, искали иной способ построение государства. Восточная Германия строила социализм. Перед Западной Германией были открыты два пути: консервативный и демократический. И оттого как будет возрождаться Германия, зависело и будущее мира. О.Шпенглер в своей книге «Годы решений», написанной ещё в 1933 году, предупреждал: «Но Германия – не остров. Никакая другая страна, развиваясь и переживая трудности, в такой степени не вплетена в мировую судьбу. Ее географическое положение, нехватка естественных границ обрекли ее на это».
В чем же суть консервативного пути развития Германии? Во-первых, это неприятие социальных революций, рассматриваемых как предательство неполноценной частью народа своей исторической миссии. Это отношение к немцам как молодому народу, который способен решить задачи новой эпохи и противостоять Азии. Во-вторых, это построение немецкого государства на манер прусского. И в-третьих, это презрительное отношение к человеческой личности как таковой, к индивиду. «Великие десятилетия, в которых мы живём, жестоки, то есть несчастливы и ужасны. Величие и счастье не совпадают, и перед нами неясный выбор. Никто сейчас в любой точке мира не может быть счастлив; но каждый волен прожить свои годы в величии или в ничтожности. Но тот, кто способен лишь жаловаться, не заслуживает ничего».
Демократический путь – это принятие опыта Америки в построении государства. И именно к этому склоняется Т.Манн. Он проводит интересную жизненную параллель.
Гете и Америка, Гете как американец. Такое представление ошеломляет читателя, так как он представляет Гете как сверхевропейца, который любит и почитает собственную культуру. Европейская культура прошла испытания временем, а потрясения и обвалы только углубили и расширили её влияние. Но Гете тяжело в этой части света, и ему хочется вновь куда-либо уехать. В поле зрения Гете новый мир – Америка. Идея эмиграции становится едва ли не главным мотивом его последних лет. Бегство вообще играет в его жизни большую роль. Он убегает в Швейцарию, потом в Италию. А его увлечение Востоком, разве это не духовное бегство из Европы. Америка – цель внутреннего побега. Необходимо уехать дальше, как можно дальше! По ту сторону океана. Как раз в это время Америка завоевывает независимость. Для Гете это страна победившей свободы и прочного права. Она создана, чтобы сделать жизнь человека легче. Конечно, побег остается фантазией, на эмиграцию он вряд ли бы решился. Гете замечает, что если бы ему было 27 лет, то он плыл бы под парусами в Америку. Это было в тот самый год, когда он (об этом случае мало известно) подарил Гарвардскому университету своё собрание сочинений, а в сопроводительной надписи называет Штаты чудесной страной, для которой границы ещё не установлены и которая растет благодаря закону. Таким образом Гете как бы устанавливает мосты по ту сторону океана. Одновременно он хочет уйти от старческой усталости, от скорбных мыслей и, конечно, от нигилизма. Америка – это мир естественности, простоты, наивности и беззаботной юношеской силы.
Старец полон жизненного любопытства к далёкому миру техники и рациональности, вернее прагматизма. Его интересует всё: от пароходов и первых летательных аппаратах до, казалось бы, утопических всемирных проектов Панамского и Суэцкого каналов, Гете размышляет о том, как соединить Дунай с Рейном. Именно поэтому Фауст поставил такую утилитарную задачу – осушить болото. А слова о свободном народе на свободной земле, разве это не об Америке. Америка как мечта о земле обетованной для всех людей. Будущее принадлежит людям дня, которые свои силы и разум направили на выполнение ближайших и полезных дел. «Не Германия – вся Европа Гамлет, а Америка – это Фортинбрас». Однако не все относились подобным образом к Америке вообще, и к американской демократии в частности. О.Шпенглер ещё до 1933 года задает вопрос: «Является ли соединенные Штаты державой с большим будущим? Что такой «стопроцентный» американизм? Заниженные средние нормативы жизни, примитивная поза или обещание будущего?» Он считает, что еще нет ни действительного народа, ни действительного государства. Ведь истоки американцев лежат в иных краях и теперь утрачены. «Реально же речь идёт об огромной территории и скитающемся от города к городу населении, идущем на долларовую охоту, словно звероловы, безоглядно и разнузданно. Ибо закон только для тех, кто не обладает хитростью или недостаточно всесилен, чтобы презирать его».
В послевоенный период творчества Т.Манна продолжает волновать феномен личности Гете как архетип немецкого начала. Он пишет ряд статей: «Фантазия о Гёте», «Три гиганта», «Гете и демократия», «Речь в год юбилея Гёте».
«Фантазия о Гёте» - предисловие к американскому изданию избранных сочинений немецкого поэта. Т.Манн говорит об известных фактах и эпизодах из жизни Гёте, учитывая то, что для американского читателя они являются или малоизвестными или вовсе неизвестными. В статье рассказывается о жизни немецкого поэта, указаны переломные моменты в его биографии, приведены наиболее характерные цитаты из произведений. Знакомя американских читателей с личностью Гёте, Т.Манн ставит перед ними определённые проблемы философского порядка: о значении величия, о мифологических представлениях. Эти вопросы решаются на основе размышлений о поэтическом феномене Гёте.
В статье «Речь в год юбилея Гёте» писатель говорит о сложившейся ситуации в стране, рассказывает, сколь много ему пришлось перечувствовать на чужбине в годы эмиграции. Т.Манн обращает свой взгляд на 16 лет, которые провел вдали от Германии, постоянно указывая на то, что он не упрекает немецкий народ за содеянное. Главное – попытаться разобраться в том, как смогли прийти к власти нацисты и столь долго ее удерживать при помощи хитрости и насилия. Конечно, анализ прошедших лет нужен не только для понимания события прошлого, но в гораздо большей степени для того, чтобы знать, как строить будущее, что необходимо предпринимать уже сегодня, чтобы подобное не повторилось. В это время существовали люди, связывавшие крах фашистской Германии с гибелью немецкого государства вообще. Писатель с грустью говорит о разделении страны на зоны, но надеется, что придет тот день, когда Германия будет вновь единой. Оккупированные зоны связывает не только языковое единство, но и историческое прошлое, культурные и литературные традиции. Но сегодня представляет это единство он, «свободный писатель», который имеет на это право. «Мой визит имеет значение для самой Германии, Германии как целой, а не как оккупированных областей» . Поэтому спор, который разгорелся вокруг имени Т.Манна и его творчества, имел политическую окраску. Сам писатель указывает, что «это не литературная критика, это раздор между идеями двух Германий, более того спор по поводу меня – это спор о духовном и моральном будущем страны». Празднование юбилея Гёте для Т.Манна это не столько повод поговорить о творчестве великого немецкого поэта, сколько указать на достойный пример и образец.
Проблема соотношения двух начал, эразмовского и лютеровского, находит своё развитие в статье Т.Манна «Три гиганта». Поэтический феномен Гёте рассматривается в сходстве и различии с религиозной деятельностью Лютера и политическим гением Бисмарка. Единство этих различных по времени, и по миссии личностей в их гордом и одиноком величии среди окружающих их людей. По мысли Т.Манна, Лютер, Бисмарк и Гёте выделяются как горные вершины в истории немецкого народа, и в них с особенной полнотой и ясностью проявляются черты немецкого величия.
В статье «Гёте и демократия» Т.Манн задумывается о будущем человечества, которое видит в развитии демократии. Гёте – связующее звено между Германией и Европой.
Статьи 40-х годов является подведением итогов ранее написанного в беглой конспективной манере. Автор развивает свои предыдущие мысли, переносит некоторые отрывки из других эссе и литературно-критических статей. Гёте продолжает выступать как мифическая модель великого человека, он стал образом почти мифическим, живым воплощением западной культуры и человеческого величия. Для Т.Манна кажется односторонним такое восприятие поэзии Гёте, при котором тот остаётся только практическим поэтом, в творчестве которого романтическому нет места. Сам же Гете, кажется, хочет убедить окружающих в обратном. Он ведет спокойную, размеренную жизнь, заявляет, что страданиям не место в искусстве. Но Т.Манн называет и другие высказывания, в которых говорится, что беды и несчастья могут иметь значение для художника. Опасные и разрушительные способности преодолеваются, используются и приводят к добру и величию. Его бытие кажется танцем на острие ножа под тяжестью и любовью, его бытие проявляется как единственная возможность, при которой может существовать гений. Саму его жизнь можно назвать произведением искусства.
На статьи о Гете послевоенной поры повлияла прежде всего та политическая ситуация, которая сложилась в Западной Европе. Как жить в послевоенной стране? Как обезопасить народ от влияния нацизма? Как возродить Германию? При решении этих вопросов важны этические, нравственные и политические примеры. Для Т.Манна это Гёте, Лютер и Бисмарк. Именно в этих людях проявилось величие, свойственное немецкой нации. Каждый из них в своей сфере представляет архетип великого человека.
В человеческой психике есть не только приобретённые, но и унаследованные свойства, инстинкты, побуждения к действию, которые следуют из необходимости и без сознательных мотивировок. Юнг ввёл понятие о неких устойчивых психологических конструкциях, стабильных моделей представлений, которые позволяют более конкретно и непосредственно исследовать природу человеческой души. Мышление индивида изначально определяется унаследованными формами «коллективно-бессознательного», прочными конструкциями, «архетипами», которые составляют существенную сторону каждого индивида, всеобщую духовную основу, имеющую сверхличную природу. Коллективное бессознательное – это образование, в котором содержится общечеловеческий опыт. В коллективном бессознательном включаются генетически запрограммированные предпосылки психологического функционирования, общий для всего человечества опыт. «Я называю это бессознательное коллективным, потому что в нём заключены, в отличие от определённого выше личного бессознательного, не индивидуальные, то есть более или менее уникальные содержания, а содержания, распространенные повсюду и в равной мере». Архетипами Юнг назвал комплексы, общие для всего человеческого рода. Они определяются не содержательно, а только формально с большой долей условности. Юнг определяет архетип как «замкнутый в себе формальный элемент, который является не чем иным, как изначально данной возможностью формы представления». Содержательно можно определить только Первообраз, и то лишь когда он сознан и наполнен материалом сознательного опыта. Форму архетипа «можно сравнить с осевой структурой кристалла, которая определённым образом предопределяет формирование кристалла в исходном растворе, не существуя сама при этом материально. Её материальное существование проявляется лишь в способе и форме кристаллизации ионов, а затем и молекул». Архетип представляет собой пустой формальный элемент, как предформа или как предформирование, как возможность той или иной формы представления, данная априори. «Наследуются не представления, но формы, которые тоже можно определять только формально. Точно так же нельзя обнаружить наличие архетипа самого по себе, как нельзя обнаружить и наличие инстинктов, пока они не проявят себя в чём-то конкретном». Архетипы существуют с тех пор, как у первобытного человека развилось сознание. Каждое общество и каждый человек сталкиваются с архетипическими проблемами: взаимоотношение с природой, инстинкты и основные потребности, дихтомия добра и зла, отношение между полами, несчастья и смерть, вопрос о смысле жизни.
В Германии недемократическая гипертрофия выдающейся личности порождается тем, что ни они сами, ни окружающие их люди не могут сравнить данный им талант и результаты своей деятельности с подобными, хотя и менее значительными, явлениями. Поэтому их собственное величие делает их, с одной стороны одинокими, а с другой, разрастается ощущение собственной индивидуальности, своего «Я».
Т.Манн восклицает: прошло два столетия после рождения Гете, а обращение к его личности и к его творчеству будут постоянно возобновляться. Действительно, жизнь этого великого человека изучали десятилетиями, мало того, каждое мгновение его жизни изучено. Но феномен его личности столь велик, что читатели вновь и вновь возвращаются к нему. Т.Манн обращается к гению этого великого человека, к его жизни, чтобы понять саму Германию. В таком подходе ему импонируют английские исследования о Гете, ибо они по-иному представляют это великое немецкое явление, в то время как немецкие исследования - это углубление изученного и понятого.
Т. Манн источник вдохновения, пример для жизни и предмет исследования ищет в немецком земном мире: этого требует его чувство любви к родине. Но наряду с потребностью изучать немецкую культуру, литературу и философию, возникает желание узнать новое. Т.Манн рассматривает творчество Паскаля, Дидро, Вордсворта, Китса, Сервантеса. Он пишет ряд статей о русской литературе. Поэтому немецкий мир, немецкую литературу Т.Манн рассматривает через призму всемирной. И только такое рассмотрение даёт широту взгляда и позволяет понять феном немецкого не из узкого национального круга.
Т.Манн отвергает обвинение в провинциализме, хотя некоторые критики упрекали его за постоянное обращение к национальным именам. Писатель видит в Германии всю Европу, весь мир. А Шопенгауэр, Ницше, Вагнер и особенно Гете носят европейский характер. У них всё сильное не немецкое. Эти представители немецкой нации – деятели мировой культуры. Это – проявление европейского на немецкой почве. В их деятельности видит писатель «европейскую Германию» и противопоставляет её как контраст «немецкой Европе», которая рассматривается как выражение немецкого национализма. Европейская Германия и демократическая Германия очень близкие понятия. Именно в этом объединении и видел Т.Манн будущее своей страны. Для писателя европейская Германия означает «демократическая» Германия. Именно ей принадлежит его любовь, так как в Германии, по мнению Т.Манна, самая демократическая человеческая религия, оказавшая влияние на моральную жизнь Западной Европы. Но, к сожалению, европейский демократизм в Германии никогда не имел политической силы. С одной стороны, старая Германия богата мыслью, благочестивая и духовная, но с другой – она бездеятельная. Эти противоречия между духом и властью, мыслью и делом, между культурным рангом и политической миссией усугубляются. Гёте говорил Эккерману, что англичане легко решают политические проблемы и благодаря своему практическому разуму получают весь мир, в то время как в Германии решаются только теоретические вопросы. Дело не только в самой Англии и её достоинствах. Гёте видел и недостатки: слишком она схожа с ост-индской компанией. Суть в том, что в Германии народ избрал дух. Поэтому стремление стать равной Англии не лишено смысла, так как привносит импульс конкурентной борьбы. Т.Манн видит в таком подходе педагогическое начало, потому что Гете призывает не витать в облаках, а соединять дух и мысль с жизнью, стремиться к демократическому прагматизму. Жизнь – вот высшая ценность, в то время как немецкому характеру более близка аристократическая уединенность и оторванность от жизни. Сам Гете не обладает демократической волей к жизни, а напротив ему близка аристократическая воля к упадку и смерти. По его мнению, жизнедостойное должно принадлежать смерти. Но деятельное участие Гете в жизни имело значение для общества как пример нравственного порядка. Т.Манн писал о влиянии Гете на его жизнь: «Он смущал мои юношеские думы духовностью, искусством, поэзией, своей правотой по отношению к аристократической непригодности к жизни и стремлением к самовоспитанию. Время было далёкое, когда я гетевскую способность и волю к деятельности взял на службу, как говорится, для того чтобы добиться успеха; и до сих пор рассматриваю Гете как жизнедостойный пример». Демократический принцип жизни должен стать основой не одного человека, а всей нации. Особенно это важно, по мнению Т.Манна, для немцев. Писатель приводит слова Георга Клемансо, сказанные им во время Первой мировой войны: «Немцы любят смерть! Вы вчитайтесь в их литературу! Они любят, в основном, только её». «Здесь много правды, но государственный муж при этом не думал о Гете, который сопротивлялся всему немецко-романтическому культу смерти, и я верю, что эта служба проходит на основе симпатии к жизни, что важно и для демократической Европы». Союз Гете с демократическим принципом жизни в противоположность поэтическому имеет достаточно большое место в его жизни. Когда говорится о гетевской любви к жизни, о его даре, о его воле запечатлевать переживание души, то отмечается демократический путь как решающая отличительная черта. И это европейская демократия должна понять: величие Гете в том, что он добровольно служит добру и человечности и противостоит злой воле. Если гений творит, то он будет это делать с любовью. И это не мефистофельское начало, которое антидемократически присутствует в его личности. В «Прологе на небесах» господствует позитивное божественное.
Т.Манн обращается к Гёте, Лютеру и Бисмарку с особым вниманием и сердечной склонностью, так как через исследование личностей этих трех титанов видит он разрешение проблемы «доброй» и «злой» Германии. Конечно, все эти яркие индивидуальности проявили свои способности в разных сферах: художественной, религиозной и политической, но их влияние настолько велико, что они изменили представления о боге, жизни, государственном устройстве, художественном творчестве не только немцев, но и всей Европы, всего мира.
Уже в «Фантазии о Гёте» Т.Манн рассматривает эразмовское и лютеровское начало в Гёте. Это наличие двух начал: ренессанского и реформаторского, аристократического и народного, просветительского и религиозного – объединяется в личности Гёте.
Эразмовское начало, безусловно, связано с такими понятиями как гуманизм, гуманность и гуманист. Гуманист, в узком смысле слова, в том значении, какое это понятие имело в эпоху Возрождения, обозначал человека, который изучал литературные памятники, в основном античные. Если в средние века главным предметом считалось богословие Studia divina, что по-латински значило: наука о божественном, то в XV веке стали изучать сочинения древнегреческих и римских писателей и философов, выделив науку о произведениях человеческих – по-латыни Studia humana. Вначале понятие гуманист обозначало только учёных, занимавшихся античным наследием. Никакие моральные и философские понятия с ним не связывали. Однако само обращение к сочинениям писателей, считавшихся язычниками, было важным идеологическим нововведением. Нравственная мораль христианства резко расходилась с нравственностью античных авторов. Изучая работы древнегреческих и римских авторов, ученые гуманисты занимались и формальными законами языка, что имело большое значение для того времени. Но некоторые из них на этом не останавливались, анализируя строй языка, они одновременно анализировали формы мышления. Риторику они стали сочетать с логикой, с философией, как средством познания мира и человека. На самые высоты поднялся представитель гуманистической науки Эразм Роттердамский (1466-1536).
И Эразм Ротердамский, и Лютер выступали против католической церкви. Суть конфликта с римско-католической церковью не в грехах отдельных личностей, личных грехов везде и всегда было много, а в том, что в саму основу христианского вероучения и духовного строя церкви введен дух мира сего, дух власти, дух юридического, утилитаристского, земного искажения тайн Божиих. Все духовное было переведено на язык внешнего механистического счёта, заслуги, числа и меры. Отсюда и появление индульгенций, и увлечение казуистической морали. Заповедь Божия рассматривается не в качестве внутренней нормы свободной жизни во Христе, а как долг, как иго, которое должно быть облегчено. Искажение христианского учения католической церкви в том, что утверждалось господство римского епископа, а также провозглашался догмат о непогрешимости в делах церкви. Причем стремления к светской власти и участие в политической борьбе не являлось делом отдельных пап, а вытекало из всей системы. «Отсюда… сознательное введение ближнего в заблуждение через намеренно двусмысленный способ выражения; отсюда и учение о «сверхдолжных делах святых», из сокровищницы которых папа может покрывать недочёты верующих; отсюда и, вместо духовной уравновешенности трезвения духовного, возбужденность, религиозный сентиментализм с характерным для него стремлением ударить по нервам, растрогать и поразить воображение человека».
Однако не следует забывать, что протестантизм возник, когда начинают оформляться в государственные образования Франция, Швейцария, Англия и Германия. Католическая церковь отражает идею Римской империи. «Она Римская по усвоенным ею от Империи духу и праву, по лежащей в её основе римской идее».
Разложение папского двора и католического духовенства начинается с XIV века. Вот что пишет об этом историк того времени: «Духовенство относится с презрением к изучению богословия; оно пренебрегает Евангелием и прекрасными сочинениями Святых Отцов; оно молчит о вере, о благочестии, умеренности и других добродетелях, которые были восхваляемы даже некоторыми из лучших язычников, оно не говорит о чудесах милосердного Бога и заслугах спасителя. И таким людям, не понимающим ни богословия, ни философии, поручают высшие должности церкви, их назначают пастырями душ! Вот причина жалкого упадка христианских церквей и презрения к духовенству… Евангелие называет путь ко спасению узким, духовенство же делает его широким и веселым…»
Мартин Лютер появился в XVI столетии. Сын каменотеса, монах, человек, прошедший суровую школу жизни, в 1510 году посещает Рим и воочию наблюдает распущенность папского двора и римского духовенства. Впечатления от этой поездки оказали влияние на его последующую жизнь. Прежний взгляд на святость служителей римской церкви изменился. Это было основой того, что в 1516 году, когда учёный доминиканский монах Тецель, по поручению Льва Х, из-за свое расточительности нуждавшегося в средствах, широко продавал индульгенции на отпущение наказаний за грехи, не только совершённые, но и за будущие, Лютер выступил с обличением против продажи индульгенций. Он заявил, что индульгенции, хотя и исходят от римского Первосвященника, но от наказаний не избавляют, а ведут человека к нравственному уродству и гибели, так как порождают в человеке нравственную лень и ложную самонадеянность. К спасению человека приводит внутреннее сокрушение о грехах, искреннее раскаяние и решимость исправиться и начать жить по-новому.
Между Тецелем и Лютером завязался словесный поединок. Тецель угрожал Лютеру отлучением от церкви и говорил о своём праве сжигать еретиков, каким, несомненно, и был Лютер в его глазах. В ответ на это Лютер прибил 31 октября 1517 года к дверям виттенбергского храма 95 тезисов. В них он высказал свои взгляды на покаяние, оправдание через веру и вред от продажи индульгенций. Позже в Малом Катихизисе Лютер напишет: «Что же значат добрые дела? Очень мало и очень много. Очень мало потому, что для спасения не поможет ни одно дело, но одна только вера, а очень много потому, что через веру человек делается христианином, а дела обнаруживают христианина. Следовательно, вера без дел не может быть, подобно тому, как не бывает живого человека без движения или солнца без света. Где вера, там и любовь, которая есть исполнение закона. Что такое доброе дело? Все то, что происходит от веры, т.е. то, что делается для Бога во слову его, из любви и благодарности ему».
Тецель подчеркнул, что своим выступлением Лютер ниспровергает основы ватиканского учения о Церкви, проповедуя против преемника Петра и Христова наместника. На что Лютер ответил: если папа проповедует учение, не имеющее оснований в Священном Писании и заведомо вредное, его авторитет должен быть отвергнут, а он не глава Церкви и не Христов наместник, а враг Её и антихрист. В 1520 году Лютера отлучили от Церкви. Только заступничество светской власти спасло его от смерти. Лютера поддержали в Германии многие профессора, студенты, рыцари и князья. Учение Лютера связано со временем и лицами, оно отражает дух и характер эпохи. Идея Рима оказалась отвергнута, целостность европейского мира разрушена. Оформляются в своих границах новые европейские государства.
Т.Манн пишет, что Лютер – индивид смелый и жестокий, грубый и нежный одновременно, рассудочный и чувственный, воплощающий самые противоречивые черты немецкого народа. Он полон силы, мужицкой народной прасилы, и духовного движения. Он теолог и монах, но монах невозможный, заявляющий, что «мужчина не может не чувствовать природного вожделения к бабе». Гуманизм Лютер не признаёт, он связан со средними веками из-за свойственного ему суеверия и постоянной борьбой с дьяволом. Лютер «духовно умирает от жажды» и тут же возвеличивает любовь к вину, бабе и песне. Его пропаганда «евангелической свободы» сочетается с оскорбительной, сварливой и могучей ненавистью к католической церкви. Лютер разрушил вероисповедническое единство Европы, создал протестантскую церковь и новую священническую схоластику. Все это привело к религиозным распрям, к Варфоломеевской ночи, 30-летней войне в Германии, в которой была уничтожена значительная часть населения и в которой культура была отброшена на многие годы назад. В то же время Лютер своим переводом Библии формирует немецкий письменный язык и даёт политически и религиозно разорванной стране литературное единство. Гете берет и начало перевода из Библии в «Фаусте», а о переводе Библии говорил, что добавил бы в неё только нежность.
Бисмарк, «этот феномен политического гения немецкого народа», в трёх кровавых войнах создает сильное прусско-немецкое государство и на десятилетия устанавливает в Европе гегемонию Германии. Его политический маккиавелизм в Европе был направлен на усиление Германии. Бисмарк - «истерический колосс с высоким голосом, грубый, сентиментальный и способный к нервозным плаксивым спазмам, великан непостижимой хитрости и при этом такой циничной откровенности, что официально больше сказать было бы невозможно». Он одновременно презирает свое окружение и любит свой народ и своё отечество. По мнению Т.Манна, это человек успеха, реалист, антиидеолог целиком и полностью, «чрезмерная, почти нечеловеческая личность, наполненная собой, которая во вдохновении порабощает и страшит».
Что же объединяет всех трёх представителей немецкой нации? Единство личности Гёте, Лютера и Бисмарка можно увидеть в слиянии самых различных, в том числе и противоположных элементов в характере. Их величие зиждется на противоречиях собственной натуры. Эта противоречивость, по мысли Т.Манна, свойственна и всем немцам.
Для Т.Манна Лютер и Бисмарк не только близки Гёте, но и составляют единство, которое противопоставляется великому немецкому поэту. В личности Гёте происходит «сублимированное, связанное, гуманизированное изменение». Демонически-опасные разрушительные тенденции преодолеваются и используются для служения добру, жизни и человечеству. Обращение к имени Гёте важно для Т.Манна потому, что в личности великого немецкого поэта объединяются различные стороны «злой» и «доброй» Германии, истоки величия во взаимослияние на основе гуманности. Крайне важно и то, что если Лютер и Бисмарк остаются всё-таки в рамках истории Германии, Гёте в одно и то же время является как представителем всего человечества. «Так может быть немец образцом, примером и представителем не только своего народа, но и человечества»…
Феномен поэтического гения Гете Т.Манн усматривает в слиянии противоположных качеств поэта. «Полубог и чудовище, можно сказать сверхчеловек, он думал одновременно как полубог и чудовище, он брал одно для другого и знал, что ужас в радости и чудовище в полубоге не отделяются». В личности Гёте много демонически-темного, «сверхчеловеческого-нечеловеческого». Он соединяет в себе нежность и жестокость, он как самодемонстрация соединения двух начал: фаустовского и мефистофельского. С одной стороны, любовь к жизни, готовность к творческой деятельности, стремление к недостижимому, бесконечному; с другой – полное отрицание, скептицизм, доходящий до полного нигилизма. Но эти полярные напряжения сублимируются и гуманизируются самим творчеством поэта. «Ничто» и «всё» есть тут одно, как Мефистофель и Фауст есть одна личность творца, который заключает их пакт на тотальной основе, дьявольское истолковывается всечеловеческим постижением жизни». Исток его поэтической плодотворности в соединении полярностей, в неистощимом богатстве противоречий, но все-таки основа его характера в неколебимой человечности и доброте, которые все противоречия в «почти божественной сущности» растворяют.
Т.Манн акцентирует своё внимание на тёмном, «мефистофельском» начале, которое проявилось ярче всего в «Фаусте». Это произведение, по мнению Т.Манна, трагическое, в нём с полной ясностью прослеживается диалектика взглядов поэта. Гёте рисует социальную утопию, приводит Фауста «к признанию технико-социального, коллективного, обязательного дела». Т.Манн, показывая, как слепого Фауста веселит звук лопат дрожащих лемуров, которые копают ему могилу, в то время как Фауст думает, что это работает «свободный народ на свободной земле», восклицает: «Трагическая ирония!» Но здесь нет ни издёвки, ни порицания деятельности.
Т.Манн, рассматривая личность Гёте, показывает как демократические черты: жизнь с народом, любовь к народному элементу, нейтралитет к победе сил революции над силами старой феодальной Европы в битве при Вальми, так и аристократические: его ненависть к французской революции, выступление против свободы слова для масс, неприятие конституции и господства большинства. Для Т.Манна слияние этих демократизма и аристократизма образует противоречивое единство, которое определяет диалектическое развитие гуманизма поэта.
Аристократизм Гете проявляется то, как аристократизм Фауста, то, как аристократизм Мефистофеля. Это заметно даже в мелочах. Т.Манн останавливается на анекдотической ситуации. Как-то в разговоре Гете с насмешкой отозвался о бентамовском радикализме. Партнеры по беседе возразили: «Если бы вы родились в Англии, вашей сущностью также был радикализм и вы бы указывали бы на злоупотребления в деятельности государственной администрации». На это Гете с миной Мефистофеля ответил: «За кого вы меня держите? Я должен выслеживать злоупотребления, да ещё к тому же раскрывать их и делать известными, когда я в Англии сам буду жить злоупотреблениями? Если бы я родился в Англии, то я был бы богатым герцогом или епископом с тридцатью тысячами годового дохода». Тут вмешался ещё один: «А вы могли бы в лотерее жизни вытащить пустой билет, ведь есть много пустых билетов». На что Гете ответил: «Не каждый, мой дорогой, делает глупость, вытаскивая пустой билет. Верите ли вы сами тому, что мне выпадет пустой билет».
Такое высокомерие, такая жизненная сила проявляется как аристократизм сознания. Гете говорит о «врожденных заслугах». Но заслуги не бывают врождёнными, они добываются и зарабатываются. Рождение не есть заслуга, оно дается свыше. Взгляды Гёте во многом близки протестантским. По учению Лютера, добрые дела не спасут человеческую душу, ибо человек вследствие первородного греха потерял всякую способность и свободу творить добро. Любое доброе дело в жизни человека есть исключительное действие одной Божией благодати. В дальнейшем Кальвин развил учение и ввёл понятие безусловного предопределения, т.е. одни люди избраны Богом ко спасению, а другие, независимо от их воли и без всякого отношения к их свободе, – к погибели. К вечному спасения избрана небольшая группа людей в силу Его непостижимого решения, помимо всякой их заслуги. И никакие усилия не могут спасти тех, кто предопределён к вечной погибели. Как злые, так и добрые дела предначертаны свыше.
Гете, в первую очередь надеется не на веру и набожность, он доверяет высшей благосклонности и ищет спасение не в удобной гавани, а в беззащитной свободе, в собственном труде. Сам Гете не считал себя христианином, крест вызывает его антипатию. Ни в его произведениях, ни в жизни не чувствуется смирения и покорности. Не верил Гете и в то, что Евангелие подлинно в каждом пункте, но считал, что в Евангелии есть отблеск божественного величия, которое восходит к личности Христа. По его мнению, в страданиях есть нечто божественное. Но всё-таки духовная культура христианства, его гуманизм, его антиварварские тенденции были близки Гёте. Его христианство имеет протестантскую окраску, даже более того, он протестант от культуры. Ницше определял духовное место Гете между христианством и пиетизмом. Но в отличие от протестантизма Лютера Гете делает ударение на демократические тенденции, католическую церковь он критикует с точки зрения угнетённых масс. Духовенство опасалось просвещения, в том числе и религиозного, поэтому утаивало Библию настолько долго, насколько было возможно. Что должны были ждать бедные христианские общины от епископа, чьё богатство могло сравниться с княжеским? Народные массы сравнивали современное им католичество с евангельской бедностью первохристиан. Лютеру и реформации они благодарны за то, что тот освободил от оков духовной глупости, что дал возможность вернуться к источнику христианства. И хотя Лютер чуждался, по мнению Гёте, народных масс, потому что в нем было слишком много тонкого и аристократичного, на самом деле он явился созидателем религиозной демократии. Христианская демократия есть своего рода религия, или, лучше сказать, демократия есть политическое выражение христианства. «Духовное священство, - говорил Лютер, - есть принадлежность всех христиан. Все мы священники, т.е. все мы дети Христа, Высшего Священника. Мы поэтому не нуждаемся ни в каком другом священнике, кроме Христа, так как каждый из нас получил назначение от самого бога … все мы через крещение делаемся священниками…» Любой человек может проповедовать в церкви слово Божие и совершать таинства. Пасторы и суперинтенданты в сообществе верующих существуют ради порядка. Пасторы избираются обществом из людей, способных учить других и совершать таинства. Возложение на них рук старейшин (ординация) является не посвящением, а лишь свидетельством избрания на пасторскую должность.
Гетевский антирадикализм имеет глубокие корни, которые находятся в идее совершенства и необходимости всего бытия. Мир, имеющий сам в себе повод для возникновения и ограничивающий себя целью, предоставляет свободу выбора и зла, и добра. Гёте свою способность творить рассматривает как дар всематеринства, природы, равнодушно вбирающей в себя добро и зло. У Гете такое отношение к добру и злу, утверждение вселенского равновесия с его объективным и поэтическим образом мыслей восходит к пантеизму Спинозы. Эта терпимость порождает холод, отсутствие энтузиазма и идеального порыва. Гетевский природный эстетизм и антиморальность позже находит дальнейшее развитие в творчестве Ницше, который создает учение об имморализме, отдаёт предпочтение злу над добром и говорит о важности зла для содержания и утверждение жизни.
В характере Гете не было ни снобизма, ни общественной амбиции. Когда ему герцог раньше императора присвоил дворянское звание, то Гете ничего не ощутил, ибо франкфуртские патриции были всегда равны дворянам. Время от времени он хочет следовать приглашению Наполеона, но его поэтическая деятельность задерживает его поездку в Париж. В старости его существование современникам кажется в княжеском освещении, что и находило в письменных обращениях. Французские корреспонденты называют его монсеньером, что означает титул принца. Англичане пишут: «Его превосходительству князю Гете в Веймар». «Я прихожу к выводу, - пишет старый поэт, - что меня легко можно назвать князем поэтов». В Германии, стране поэтов и мыслителей, он был больше, чем поэт: мыслитель, повелитель, последний духовный представитель старой Европы. В таком случае, как величие уживается с демократизацией? Ведь в Германии величие склоняется к нечеловеческой гипертрофии. Между гением и массой – пропасть, «пафос дистанции». В Гете происходит разрастание его собственного абсолютного Я. Т.Манн пишет, что гнет этого старика на окружающих столь тяжёл, что после его смерти, как и после смерти великого Пана, были не только слёзы сожаления об утрате великого человека, но и прозвучал вздох облегчения.
Недоверие к демократии подспудно живет в Гете. Его упрекали за презрение к идеям, ненависть к абстракциям, которые казались ему жизнеубивающими. Для Гете всеобщая идея есть великая глупость, которая принесёт только беду. Он был убеждён, что мир, опирающийся только на разум, не способен к развитию, а законодательство и революционность, равноправие и свобода, обещанные одновременно, не что иное, как фантазия и шарлатанство. В невозможности осуществления этих принципов и многие трудности сегодняшнего дня. В мире и сегодня идёт спор между революционным принципом равенства и свободы и принципом законопослушности. Гете не хотел и не признавал революцию, но то, что можно не хотеть в действительности, можно желать в чувстве. Его юношеское произведение «Страдание юного Вертера» потрясло старое общество и подготовило путь новому. Т.Манн находит интересную параллель: гетевское отношение к революции повторяется точно так же, как Эразм и Реформация, для которой тот так много сделал, но от которой отказался из-за гуманистических позиций. Гете, при всем его тяготении к Лютеру, выступает против революционного выступления. Что же он противопоставляет революции? Спокойное образование. Морально-поэтическое развитие его никогда не заканчивалось. Итоги великой образовательной традиции подводит роман «Вильгельм Мейстер». К этому роману, как и к «Фаусту», Гете обращался на протяжении всей жизни (в 58 лет возобновляет работу над «Годами странствий»). Идея бюргерской гуманности уводит от культа личности. Отречение от идеала всесторонности в пользу частно-человеческой односторонности есть самопреодоление индивидуализма. Это стремление к воспитательным тенденциям, казалось, не делают его патриотом Германии, так как он не призывает к мгновенным изменениям, а хочет воспитать политическую свободу. В обществе чувствовалась его «чудовищная затрудняющая сила», заключающаяся в его квиетизме и аполитичности. Он был против свободы прессы, против участия в политике масс, против конституции и господства большинства. Гете считал, что «все разумное в меньшинстве», и поддерживал министров, которые проводили политику против короля и народа. Он сопротивлялся раннему опыту объединения княжеств, выступал против плана Фридриха Великого от 1784 года за федерацию немецких князей под прусским руководством. Позже этим путём пошёл Бисмарк. Это был путь истории, который Гёте не видел и не хотел видеть. Т.Манн иронично замечает, что с историей можно устать от беготни, а она стоит на месте. Потому кажется, что Гете не любил историю и называл мировую политику «неразберихой от ошибок власти».
Часто кажется, что Гете не верит ни в человека, ни в человечество, ни в его революционное очищение. По его мнению, разум и справедливость не свойственны людям, для них характерны вечные колебания и борьба друг с другом. Кажется, кровопролитию не будет конца. Сам Гете не был пацифистом и призывал к борьбе. В нём нет христианской любви к миру, а есть соединение лютеровского и бисмаркского. Его скепсис против либеральных правительственных решений был достаточно глубок, а в вопросах криминальной юстиции Гете решительно против мягкости и снисхождения, он выступал против гуманистической склонности времени избежать наказания при помощи медицинских свидетельств и заключений.
Гете был аристократ по отношении к массе, которая выглядит респектабельно только тогда, когда о чём-либо хлопочет. Сами же решения, к которым приходит толпа, невероятно жалки. Толпа и культура не связаны между собой, культура служит избранному обществу. Т.Манн, однако, иронично замечает, что хотя Гёте пишет, что он творит не для масс, а только для избранных, но тот, кто не ожидает миллиона читателей, тот вообще не должен писать.
Сам Гете говорил, что Шиллер, хотя и именовался другом народа, гораздо больше был аристократом, нежели он. У Гете была консервативная любовь к народному элементу, это чувство было совсем иное, чем идеальная и революционная любовь Шиллера к человечеству. Шиллеровские патетические вещи Гете с его особым пониманием народности были чужды. Шиллер – певец политической эмансипации, экономической свободы поднимающейся буржуазии. Гете это понимает, но его это не одушевляет. Он не возражает против духа торговли и благосостояния, потому что в них содержится тенденция к мировому расширению. Гете говорит о свободе торговли понятиями и чувствами, что равняется характерному переносу либерально-экономических принципов на духовную жизнь. Девятнадцатое столетие – век экономики и техники. Сын восемнадцатого века, уже совсем старик, видит он гораздо дальше границ своего времени, пророчески сообщая, что знания ускоряют эпоху. Однако жизненный прогресс не всегда несёт в себе благо, и часто то, что было хорошим, через 50 лет таким не кажется. То, что в 1800 году видится совершенным, в 1850 может выглядеть как недостаток. И тем не менее, человеку остается только одно: двигаться вперед. Но движение может идти только в соответствии с правдой, правом и интеллигентным послушанием. В этом, по мнению Т.Манна, и заключается политическая религия Гете.
В статье «Речь в год юбилея Гёте» Т.Манном Гёте рассматривается, «как поэт и мудрец, как друг жизни, герой радости, как союз природы и духа, как любимец человечества». Речь идёт также и о возвращении гуманизма. Но это уже «новый гуманизм», качественно новый, так как опыт прошлого показал все тёмные глубины человеческой души.
Т.Манн на протяжении всей своей жизни обращался к жизни и творчеству Гёте. Образ великого поэта Германии постоянно углублялся: сначала «дитя природы», потом бюргерский гуманист, и, наконец, мифологическая модель великого человека.