О влиянии Гете на Т.Манна
Литературоведение как аспект человеческой культуры на современном этапе входит в единый информационный мир. В монографиях, статьях и другие видах исследований, с одной стороны, проявляется субъективность автора, а с другой, имеется объективность самого материала по данной теме или проблеме, поэтому исследование выступает и как объектное, и как субъектное миропонимание. Важен авторский взгляд на проблему, что нового вносит тот в понимание данного материала. Одновременно исследования входят в единое информационное поле, дополняют друг друга, спорят, диалогизируют друг с другом и читателем. Это происходит, во-первых, потому, что сам объект исследования является основой определённых научных работ, и, во-вторых, сами эти работы также становятся объектом пристального рассмотрения. В данном случае несколько временных пластов совпадает: тот, о котором идёт речь, тот, в которое написано исследование, и тот, когда она само становится объектом изучения.
В немецком и русском литературоведении проделана большая работа по изучению творчества великого немецкого писателя Томаса Манна. Были опубликованы монографии Бернхарда Блуме, Эберхарда Хильшера, Тзутому Ито, Фрица Штриха, Хельмут Йендрейека, В.Н.Адмони и Т.И.Сильман, Т.Л.Мотылёвой, А.В.Русаковой, А.А.Федорова, С.К.Апта и ряд статей, в которых рассматривается общая эволюция писателя, анализируются романы «Волшебная гора», «Иосиф и его братья», «Доктор Фаустус», новеллы писателя. Роман «Лотта в Веймаре» не стал объектом самостоятельного монографического исследования в нашей литературной науке. В большинстве случаев анализируется проблема влияния Гёте на Т.Манна в связи с идейной эволюцией писателя.
В книге „Thomas Mann und Goethe“ Бернхард Блуме указывает, что Гёте значил для Т.Манна значительно больше, чем художественный образ. «Более существенным становится влияние личности Гёте как примера этического овладения жизнью». Великий пример Гете означает для Т.Манна не только решение личной проблематики, но и проблематики национальной. «Ибо сверх того, для него (Т.Манна – Ю.Ч.) вне сомнений, что в личности Гёте все мучительно пронизывает насквозь «проблематически-немецкую сущность». Это решение основывается на идее «образования»: эту гётевской идею Т.Манн всё больше и больше понимает как внутреннее ядро и вечное задание всего истинно немецкого.
Образование для Т.Манна – специфически немецкое понятие, воспитательный принцип. В социальном плане идея образования проявляется как жизненная форма немецкой буржуазности, а в этическом – как определяющий элемент немецкой гуманности, которую Т.Манн представлял как диалектическое соединение противоположностей: пафос свободы и смирение, аристократический принцип смерти и демократический принцип жизни. В этой идеи гуманности усматривал Т.Манн собственно немецкое предназначение и призвание и находил его воплощение в образе Гёте. «Ибо никто кроме Гёте, во всей немецкой истории не обладал тем самым богатством истории, той самой способностью переживать противоположные силы, изображать противоположные переживания».
Бернхард Блуме отмечает стремление Т.Манна понять Гёте и объяснить его как феномен великого человека, анализ художественных произведений не был для него самоцелью. Даже там, где Т.Манн высказывает глубокие суждения о поэтическом творчестве Гёте, всё же главным является объяснение и анализ личности великого человека. Сущность Гёте невозможно выводить из символической идеи одного произведения, как нельзя складывать и из суммы его произведений. Она покоится на целостности, в которой произведение есть лишь отдельная часть. «Она есть сверх того, не состояние, но событие, не существование, но становление, вечное изменение и превращение, не слепое, разумеется, но целенаправленное, осмысленное. Одним словом, она есть: образование».
Эберхард Хильшер в книге „Thomas Mann. Leben und Werkе“ утверждает, что в юности Т.Манн находился под влиянием Шопенгауэра, Ницше, Вагнера, а его интерес к творчеству Гёте возник значительно позже. Влияние Ницше на Т.Манна сохранялось достаточно долго, в том числе ему были близки взгляды Ницше на саму личность великого немецкого поэта, поэтому в «Размышлениях аполитичного» Гёте рассматривался как эстет и консерватор. В двадцатые годы Т.Манн говорит о синтезе творчества Гете и учения Ницше, так как в них он видел «своих самых высоких учителей».
В эссе «Гёте и Толстой», как отмечает исследователь, личность немецкого поэта рассматривается в позитивном плане по отношению к демократии и социальному прогрессу. Т.Манн провидел мир будущего в личности Гёте, оценил в творчестве этого национального писателя прогрессивное воспитательное и гуманистическое начало, и «хотя он противопоставил его творчество опасностям фашизма, все же поселил часть его существа в «сферу аполитичного». Т.Манн определил Гёте как «наинемецкого не-патриота», упоминал его «предосудительное поведение» во время освободительных войн, отмечал его скептическое отношение к французской революции и считал «демонизм, холодность, аристократизм и языческую божественность существенными чертами характера Гёте».
В романе «Лотта в Веймаре», по мнению Э.Хильшера, чувствуется порой влияние ницшеанского объяснения Гёте (нигилистическое отношение к миру, жертвующий бог и т.д.). «Однако Т.Манн все больше и больше перемещает пропорции и смещает акценты, чтобы посвятить преимущественное внимание позитивному, жизненно полнокровному, служащему человечеству в классике».
В дальнейшем Т.Манн постепенно стал воспринимать Гёте «как помощника в жизни, друга будущего, гуманистического посредника и универсальную личность художника». Э.Хильшер отмечает, что если ранее Т.Манн ценил в Гёте «консерватизм» и «аристократизм», то в статье «Гёте и демократия» писатель акцентирует внимание на «демократическое» начало и считает все, что «звучит антидемократически и действует на диалектику личности Гете, является отголоском мефистофельской тенденции».
О влиянии Ницше на творчество Т.Манна писал и Тзутому Ито в книге „Goethe und Thomas Mann“. Исследователь видел эту преемственность в том, что Т.Манн, как и Ницше, ставит рядом Гёте и Наполеона. Немецкий философ считал, что Гёте представлял собой европейскую культуру, а Наполеон воплощал в Европе политическое единство. В другом случае Ницше ставит рядом с Гёте и Бисмарка, ибо они оба, по его мнению, представители сильной личности, хотя сам исследователь считает, что «Гёте только пожал бы плечами, оказавшись рядом с религиозным политиканом».
Герман Куниш в статье «Образ Гете у Т.Манна» видит зарождение интереса к личности великого немецкого поэта уже в «Рассуждениях аполитичного». В них Гёте показан как одиноко стоящий мыслитель, выступающий против «общественного мнения», как аполитичный воспитатель, духовный воспитатель свободы и защитник бесцельности искусства. В это время Т.Манн говорит о Гёте, что тот любит не политику, а историю.
Более углубленное изучение жизни и творчества Гёте, как считает Герман Куниш, начинается у Т.Манна после первой мировой войны. В эссе «Гёте и Толстой» личность поэта рассматривается не в аспекте культурно-политических представлений, а во всеобщем человеческом значении. Толстой теперь не рассматривается как противник искусства, но как союзник Гёте по натуре, как скульптор, как представитель здоровья – в противовес представителям болезни Шиллеру, Достоевскому, Ницше, Вагнеру. «Поздняя концепция, согласно которой Гёте есть выравниватель и примиритель противоречий, здесь подготавливается в описании иронии как «внутренней связи между противоречиями», как «пафоса середины».
В дальнейшем Герман Куниш отмечает изменение в восприятии Т.Манном личности Гете. Великий немецкий поэт понимается теперь как мыслитель, в личности которого были заложены возможности самопреодоления. Гёте предстаёт как единство немецкой полярности: индивидуализма и добра, аристократизма и демократического инстинкта, национального и европейского. «Образ Гёте у Т.Манна любовно сотворён из всеобщей многозначительности, предопределён здесь и там раздражительным и игровым началом, является выражением его амбивалентности и его сущности, которые обе составляют трудный для толкования облик его сущности и творчества».
В.Н.Адмони и Т.И.Сильман, авторы первой советской монографии, посвящённой великому немецкому писателю, «Томас Манн. Очерк творчества», показывают изменение эстетических политических и философских взглядов Т.Манна. Они отмечают движение писателя от ранних произведений, в которых выступает реальная жизнь, хотя несколько странная и своеобразная, но подчиняющаяся закономерностям либо общебиологического характера, либо выступающим в форме метафизических категорий, к произведениям, в которых философские вопросы, ставящиеся в центр произведения, поднимаются для более полного понимания реальной жизни.
Проблема влияния Гёте на Т.Манна находит отражение на страницах книги. Авторы рассматривают её в ходе исследования творческого пути писателя, поэтому и статьи о Гёте анализируются в хронологическом порядке. Так, статья Т.Манна «Гёте и Толстой. Фрагменты к проблеме гуманизма» анализируется в связи с исследованием романа «Волшебная гора». В.Н.Адмони и Т.И.Сильман показывают, как преломляется в романе важный и основополагающий процесс перехода в царство духовного постижения, который был освещён ранее в статье на примерах двух гениев: Гете и Толстого. Они «выступают как стихийные воплощения сил природы – такова исходная точка, от которой идёт мучительный путь этих абсолютных представителей природы в сферу духа – ту сферу, к которой они не принадлежат, но к которой постоянно и страстно стремятся через самоотречение, самоотрицание и даже самоистязание».
В книге Фрица Штриха „Kunst und Leben. Vortr;ge und Abhandlungen zur deutschen Literatur“ помещена статья под названием «Шиллер и Томас Манн», в которой литературовед особое внимание обратил на антитезу: Гёте – Шиллер, «дети природы» - «дети духа». Фриц Штрих иллюстрирует естественную привязанность писателя к духовному наследию Шиллера, которая сохраняется при постоянной симпатии к феномену природы – Гете. Так, анализируя роман «Лотта в Веймаре», исследователь пишет: «Образ Гёте и образ человека – в последнем случае совпадающие – очерчен в сумрачные тона, неизмеримее, пессимистичнее, нежели образ идеального человека Шиллера, который выражает веру в возможность внутренней свободы человека через духовную решимость спастись из оков природы». Автор отмечает и то, что концепция «нового гуманизма» близка идее Шиллера о примирении человеческих полярностей между духом и жизнью, которую тот раскрыл в «Письмах об эстетическом воспитании человека».
По мнению Фрица Штриха, Гёте близок писателю благодаря духовному родству, аристократизму и глубокому пониманию творчества. Восхищение поэзией Гёте и стремление понять его личность продолжалось на протяжении всего творчества Т.Манна. «Но в «Этюде о Шиллере» делает последнее признание самому себе и закону своего творчества, который выступал под звездой духа, как у Шиллера».
Хельмут Йендрейек считал, что Гёте для Т.Манна был моделью и мифологической нормой, на которую тот ориентировался. Эссеистская организация историко-биографического материала служит мифологической цели: Т.Манн ищет в жизни и творчестве Гёте следы, сближающие его с собственным творческим развитием. «Образ Гёте у Т.Манна – это субъективно мотивированный продукт монтажа. Ведущий принцип этого монтажа – интерес к открытию биографических и историко-творческих точек соприкосновения».
По его мнению, истолкование Гёте Т.Манном эволюционирует в 3-х больших фазах.
На ранней фазе в эссе о Толстом оно связано с категориями Ницше. В заимствованной у Ницше перспективе торжественного томления по жизни Гёте интерпретируется как прафеномен единства художнической экзистенции и жизни, как художник-пластик, чья несокрушимая идентичность с природой расценивается в качестве объективации бытия вообще. «Открытие проблематических черт в пластической экзистенции Гёте вызывает на этот ранней фазе стремление провести аналогии с собственным существованием».
На второй фазе продолжается ассимиляция, начатая на первой фазе, но в ещё большей степени. Если в эссе о Гёте и Толстом пластика трактована как синоним поэтического, а критика писательского, то теперь эти различия не очерчены в своих основополагающих принципах, и поэтическое определяется как синтез обеих полярных позиций. Поэтическое становится эстетическим понятием, которое объединяет в себе как пластическое, так и критическое. Если на первой фазе Гёте рассматривался как художник-пластик в обоснованной оппозиции писательскому критицизму, то в «Послесловии к «Сродству душ» Гёте представлен как персональное примирение пластики и критики: через художественный образ Гёте поэтическое понимается как синтез пластики и критики, бытия и познания. Философской основой для сближения понятий выступают взгляды Шопенгауэра. У него заимствуется идея о том, что субстанциональная истина всякого частного явления восходит к своей универсальной всеобщности.
Третья стадия начинается с докладов Т.Манна к юбилею Гёте в 1932 году, в которых Гёте трактуется как мифический тип бюргерского. «Само бюргерское получает функцию исторической конкретности общечеловеческого. Его будущее раскрывается через движение от индивидуального к социальному. И в этом определении будущности бюргерского, равно как в диалектическом примирении пластики и критики, завершается процесс ассимиляции». По мнению Хельмута Йендрейека, Т.Манн вводит в концепцию Гёте категорию мифического, так как личность немецкого поэта выступает как воплощенная гуманность в бюргерском смысле. Исходя из этих мифологических предпосылок, Т.Манн объясняет Гёте как прообраз «общечеловеческого», прототип бюргерской человечности в историко-социальном аспекте. Мифическая буржуазность Гёте выступает в двух аспектах: с одной стороны, Гёте выступает в качестве индивидуальной объективации бюргерского, а с другой – как представитель особой культурно-исторической эпохи.
Н.А.Хохлова в статье «Гёте в концепции Томаса Манна» предлагает выдвинуть три этапа в освоении Т.Манном личности Гёте. Первый этап она относит до начала 30-х годов. Для Н.А.Хохловой особенностью данного этого этапа является понимание Т.Манном личности Гёте как универсальной личности, как исключительное явление природы. Второй этап – литературно-критические статьи 30-х годов. Исследователь отмечает, что в это время Т.Манн пытается найти ответы на актуальные вопросы в суждениях Гёте, выделяя при этом устойчивые свойства поэта: самодисциплину, цельность, интерес к национальной проблематике. Литературные эссе 40-х годов – третий этап. «Теперь писатель стремится к историческому осмыслению наследия и личности Гёте, уяснению социальной детерминированности его творчества и освоению «нового гуманизма» . В принципе, исследователь верно подметил основные этапы восприятия Т.Манном творчества и личности Гете, хотя в статьях 30-х годов можно видеть разное отношение писателя к одним и тем же проблемам.
О романе «Лотта в Веймаре»
Иоахим Мюллер в статье „Goethe – Imitatio und Goethebild Thomas Manns“ писал, что Т.Манн сознавал себя мифически предопределённым Гёте, что значило в его вновь и вновь уточняемой терминологии близость и родство с его творчеством. Имитация Гёте была многослойным духовным процессом в собственной жизненной концепции Т.Манна. В письме к Кете Гамбургер Т.Манн признаётся: «Чувство родственности, сознание схожей чеканки, сознательного мистического следования и последовательности очень живо…» Это следование традиции Т.Манном рассматривается как нравственная тенденция, как вопрос самообразования и самообуздания, как результат самоотречения. «В связи с тем, что Гёте характеризуется, прежде всего, через «высокопедагогическое образовательное творчество его личности», ему можно довериться, так как самообуздание его опасных возможностей изображается как «высокопедагогическое достижение». В 1944 году Т.Манн полагает, что ему удалось последние годы построить по образу Гёте.
Иоахим Мюллер, анализируя романа Т.Манна «Лотта в Веймаре», приводит ряд его писем, в которых писатель называет основную проблематику романа: при всём восхищении жизненными достижениями Гёте, при всей симпатии к чрезвычайно противоречивой и всё же бесконечно глубокой и многослойной личности Гёте - увидеть и осмыслить обременительное в жизни гения (das Bedr;ckende des Genies), которое с помощью силы всемирного духа патриархально строго руководит повседневным и которое воспринимается как комический крен в сторону величия. «Гёте был, в конце концов, обременительным тираном, имея чрезмерно великое «Я». От такого понимания личности Гёте, по мнению И.Мюллера, зависит и построение романа, которое внешне чрезвычайно просто, но вообще своеобразно и прихотливо. Это прослеживается в продуманном распределении времени. Главы 1-6 охватывают утро и предобеденные часы 22 сентября 1816 года. Восьмая глава изображает обед 25 сентября. Три дня, лежащих между событиями романа, опущены. Глава 9 собирает суммарно дальнейшее пребывание Шарлотты «до середины октября», достигает кульминации в посещении 9 октября вместе с Лоттой театра и показывает её отъезд после театра домой. Гёте эпически освещен в седьмой и восьмой главах. «Гёте сам выступает в седьмой главе как живучее динамичное единство, как космос, сверкающий многими красками, но всё же происходящий из одного светового источника, бросающий его в тысячи противоречий вопреки его собственной теории». Источник этот – витальность (жизнеспособность) и непрерывное изменение личности немецкого поэта.
Появление Гёте в седьмой главе, по мнению Эрнста Кассирера, совсем не случайно, а обусловлено определёнными художественными целями. «В разговорах, которыми наполнена вся первая часть книги, образ Гёте нам кажется всё более близким, чтобы вскоре от нас ускользнуть». Т.Манн использует метод самобиографии, который не может быть только субъективным, но требует и объективированности. Такой подход даёт возможность писателю показать бытие и деяния главного героя, поднимаясь до высот духовного созерцания. Самым удачным является, по мнению Э.Кассирера, то, что Т.Манн показывает Гете-художника и Гете-ученого. В первом случае, Гёте – «великий и неограниченный мастер», для которого творчество - внутренняя необходимость. Во втором, Т.Манн, вводя монолог Гете, показывает не только внутренний мир поэта, но воскрешает в памяти Гёте людей, с которыми тот виделся, может быть, всего один раз, но которые дали определённые впечатления, стимулирующие его творчество. Эти впечатления неугасимы и возникают во внутреннем монологе Гёте как диалог с тем или иным определённым лицом, что даёт возможность чётко выявить позицию поэта не только в отношении природы творчества, но и относительно общественного мира.
Тзутому Ито видит близость Т.Манна и Гёте в том, что автор в романе «Лотта в Веймаре» пытался изобразить гуманистическую личность Гёте и одновременно ввести аспекты своего внутреннего мира. Отсюда вытекает и то, что у Гёте много иронического нигилизма в суждениях о людях и обществе, и то, что Гёте, хотя и национальный поэт, но не связан с народом, это одиноко стоящий бюргерский писатель. «Томас Манн идентифицирует здесь себя с вынужденным жить при феодальных отношениях Гёте и делает горькие упрёки гитлеровскому фашизму». По мнению исследователя, подлинный Гёте и Гёте в романе «Лотта в Веймаре» - это одна личность, хотя в романе мы видим образ поэта уже через приму взглядов Т.Манна Этим обусловлены их отличительные особенности. Подлинный Гёте ожидает триумфальных дней, которые будет переживать немецкая нация, в то время как Гёте у Т.Манна предчувствует демоническое в гитлеровском фашизме. Подлинный Гёте любит свой народ и своё отечество, старается обогатить и просветить их, в то время как Гёте у Т.Манна отчуждён от своего народа, стремится обогатить только своё внутреннее образование. Для подлинный Гёте требования сограждан занимали важное место, Гёте в романе смотрит на происходящее свысока, отдаляет от себя вопросы времени. «Во всём этом сказалась эмигрантская позиция самого Томаса Манна, нашли выражения его страдания по Германии».
Анализируя роман «Лотта в Веймаре», В.Н.Адмони и Т.И.Сильман раскрывают событийную сторону романа как столкновение двух действительностей: «действительность» романа «Страдания юного Вертера» и действительность реальной жизни, отображённой в произведении, отмечая при этом, что главным содержанием романа является Гёте. Его образ трактуется в особом смысле: он – великий эгоист, который узурпирует способности, талант своих близких, но сторицей платит за гений, данный ему природой, приносит ответные дары природе, наградившей его столь щедро. Сердечные авантюры также не являются самоцелью, они материал для поэтического творчества. Гений может творить лишь тогда, когда он долго вынашивал в себе то, что могло служить его задаче, он не может быть просто милым, внимательным и отзывчивым, он во власти своей цели, он приносит в жертву и самого себя и всех окружающих. Однако, по мнению исследователей, те страдания, которые гений приносит окружающим, искупаются страданиями самого творящего. Поэтому и наступает примирение между Гёте и Лоттой, ибо гений приносит в жертву не только близких ему людей, но и самого себя.
А.А.Фёдоров в лекции «Творчество Томаса Манна» констатирует, что роман «Лотта в Веймаре» не является итогом прежних философских и политических взглядов, так как в нём Т.Манн пересматривает свои прежние концепции, в центре которых рассматривалась личность Гёте. Если в статье «Гёте как представитель бюргерской эпохи» гениальный поэт рассматривается как олицетворение лучших сторон «немецкой души», то уже в романе «Лотта в Веймаре» Гёте противопоставлен Веймарскому обществу. Писатель срывает с филистеров ореол духовности и физической красоты, так как обыватели, позорно проявившие себя в 1813 и в 1933, не могут олицетворять гуманистическое наследие Германии, поэтому «теперь для Томаса Манна Гёте не столько представитель бюргерской эпохи, сколько антипод буржуазной обывательской стихии Германии с её узостью, аполитичностью и национализмом».
Большое внимание исследователь уделяет влиянию пантеизма на личность Гёте и на творчество Т.Манна. А.А.Фёдоров утверждает, что Т.Манн игнорирует главное: Гёте в романе хотя и превратился в главного героя, но осознал губительность пренебрежения собственной личности, сам же писатель не сразу понял, что перевоплощение и пантеизм не всегда лучшим образом представляет творческое начало. По мнению исследователя, осмысление личности Гёте помогло Т.Манну, во-первых, понять разницу между творчеством и созерцательным воспроизведением жизни, во-вторых, усвоить различие между «метампсихозой», умением предугадать «до конца» нужную манеру мышления, увидеть мир с точки зрения его логики, и метаморфозой, полным изменением личности, растворением её в изучаемом объекте.
В.Н.Адмони и Т.И.Сильман отмечают своеобразную форму романа, который построен как беседа различных людей, навещавших Лотту в гостинице. Каждая глава – это описание какого-либо периода жизни Гёте посредством близких поэту людей. Сюжет основан на повторении, на вариациях сходного материала, различное рассмотрение которого даёт определённое раскрытие темы.
Каждого из посетителей волнует гений писателя, который рассматривается ими через призму собственных взглядов. Магер видит Гёте как восторженный обыватель, Роза Казл олицетворяет собой иностранный стандарт, с Римером связан отвлечённо-философский план произведения. Адель Шопенгауэр – представитель нового поколения, для которого Гёте – литературный деспот. Она раскрывает картину общественной жизни в Веймаре, характеризует политические взгляды Гёте, который чужд всяким проявлениям шовинизма, его интернационализм. Август фон Гёте показан как одна из жертв гения, принесённых им на алтарь искусства. Он представляет теперь отца в тех случаях, когда великий поэт не может выступить лично.
В предисловии к книге «Thomas Mann „Lotte in Weimar“ Moskau, 1957» известный советский литературовед Т.Л.Мотылёва высказывает ряд серьёзных замечаний о том, что Т.Манна привлекал в Гёте и дар художника, и то, что он был представителем бюргерской эпохи с его духовным аристократизмом, пристрастием к спокойствию и порядку. По мнению Т.Л.Мотылёвой, обращение к великому немецкому поэту дало повод к решению новых художественных задач. Это описание великого человека и его миссии через проникновение в психологию гения. Исследовательница отмечает и новаторское построение романа, в котором осуществляется минимум действия, минимум пространства и времени.
Своеобразную, интересную, хотя, может быть, и спорную трактовку даёт автор статьи и второстепенным образам романа. Так, с Магером возникает тема: «Магер и народ». Роза Казл олицетворяет международную славу поэта, на судьбе Августа и Римера показано, как сила гения и тяжесть его славы давит родных и близких поэта.
Спорным представляется также и вывод о том, что «Лотта в Веймаре» - роман исторический.
А.А.Фёдоров по-иному анализирует некоторые образы романа. Адель Шопенгауэр рассматривается им как «созерцательная интеллектуальность», которая происходит не от дара художника, а от «физической обделённости». Август – это опровержение позиции Лоты, которая утверждает, что человеческое начало приспосабливается к таланту, требующему определённых жертв. Его интеллект расцвёл благодаря постоянному общению с отцом. Жертвуя собой, он не обеднил, а одухотворил свою жизнь.
Н.Н.Вильмонт в статье «Гёте в романе Томаса Манна» говорит о том, что «Лотта в Веймаре» всего лишь этап, переходная ступень, в творчестве писателя, а не вершина его раздумий о назначении искусства. Действительно, нельзя с полной уверенностью утверждать, что данное произведение наиболее полно раскрывает эту проблему. К ней обращается Т.Манн на протяжении всей литературной деятельности. Более частными вопросами были овладение гуманистическими традициями прошлого, раскрытия особенности феномена гения, поэтому личность Гёте стала объектом пристального внимания писателя. А в связи с этим можно сказать, что роман «Лотта в Веймаре» - вершина постижения Т.Манна личности великого немецкого поэта.
Исследователь отмечает, что писатель воссоздал образ Гёте в его непосредственной жизненности, благодаря тому, что использовал жанр биографии. Пафос этой книги заключается в преодолении тёмных страстей светом разума, центральный образ которого, Гёте, рассматривается с разных точек зрения. По мнению исследователя, Т.Манн ставит вопрос о «кровавых жертвах» великого немецкого поэта, которыми «устлан его светлый путь» , но который оправдан тем, что «он сжигает себя всего без остатка в своей работе, что вся его жизнь – ряд мучительных отречений» . В социальном мире нет гармонии. Художник же приближает человека к гармонической целостности, вступая в конфликт с действительностью.
М.ЯЛевянт в статье «Проблема единства мира в романе Т.Манна «Лотта в Веймаре» и его жанровое своеобразие утверждает, что это произведение – проблемная биография, так как автор построил книгу не по хронологическому принципу. Т.Манн сосредоточил внимание на одном эпизоде жизни великого человека, который включает ключевые моменты его жизни и позволяет глубоко затронуть проблему гения.
Отмечая справедливость выдвинутой Н.Н.Вильмонтом идеи, который доказывал, что композиция романа «Лотта в Веймаре» состоит из повторных отражений Гёте в восприятии других героев произведения, и который связывал построение рома с высказыванием Гёте об энтоптических явлениях, автор полемизирует с ним по поводу того, что Т.Манн «противопоставляет все эти зеркальные отражения одному не ложно свидетельствующему зеркалу – самому Гёте». М.Я.Левянт указывает, что «поток сознания» поэта не отменяет остальные высказывания, а повторяет их на одном уровне. Автор статьи считает, что полифонизм, с одной стороны, расщепляет личность поэта через суждения близких ему людей, а с другой стороны, воссоздаёт её в едином плане, который выступает в монологе, ибо поток сознания обобщает мысли, высказанные ранее другими героями.
Эти выводы нуждаются в уточнениях: во-первых, персонажи не суть зеркала, которые отражают личность Гёте, каждый из них преломляет образ поэта через призму собственных взглядов; во-вторых, монолог Гёте не снимает идеи, высказанные другими героями, и не повторяет их на одном уровне. Это уже новый этап осмысления личности гениального поэта.
Ирония, пародирование и цитирование
Ирония, как уже отмечалось, – один из самых примечательных признаков художественной концепции Т.Манна.
Об иронии как высшем принципе поэтического творчества пишет Петер Хакс в статье «О стиле романа Т.Манна «Лотта в Веймаре». Ирония, по мнению литературоведа, имеет объективную и субъективную сторону. Субъективная сторона – выяснение, что же надо рассматривать под понятием иронии. «Субъективное начало произведения позволяет утверждать, что творение приближается к художественному переживанию, к форме чистого выражения». Объективная сторона – исследование, как «действительно сущность Гёте соотносится с всеобщей иронией». С этой точки зрения ирония проявляется в романе как внутренняя оформленность материала, где художественная манера раскрывается как резонирующая и повышающая. «Изображение вообще – выражение высшей живой непосредственности, которая находит воплощение в подвижном наличном времени – темпе, приближающемуся к стилю диалога».
Феномен манновского стиля Питер Хакс видит в том, что, несмотря на всю эпическую радость условности (конъюнктива) и долгие инфинитивные конструкции, он исполнен формы и почти осязаем. Эту осязаемость придаёт динамизм повествования и непосредственность характеристик. Соединение в единое целое интеллектуализма и динамизма, субъективного и объективного и приводит к появлению «духа иронии».
В книге «Достояние современного реализма» Т.Л.Мотылёва отмечает, что жанр интеллектуального романа проявляется не только в постановке философских проблем, но и в способе их разработки. Мысль художника воплощается не только в художественных образах, но и на языке понятий. Тяготение к иронии также связано с тяготением к интеллектуальному роману, но иронии не в узко-стилистическом смысле, а в широком идейно-эстетическом плане. «Ирония как способ заострения авторского критицизма по отношению к окружающему миру, подчас и как средство самоанализа, самокритики, обнажающая относительность найденной на этом этапе истины».
Хельмут Йендрейек рассматривает Т.Манна как иронического писателя и считает, что Т.Манн поселяет иронию в область стиля, артистизма. Ирония, игра со словом, связывают в «речевом искусстве» мораль и стиль. «Как способ художественного творчества ирония является стилистическим выражением амбивалентности». В особом смысле ирония Т.Манна есть выражение амбивалентности духа и природы, писательства и поэзии, политики и погружённости во внутренний мир, самосозерцания. Исследователь отмечает, что ирония как «точка прицела» является «пафосом середины», которому особенно привержен немецкий народ. Исходя из этого, Т.Манн пытается увидеть Гёте с иронических позиций. Он цитирует многократно выражение одного современного посетителя Гёте: «Его речь была исполнена глубокой иронии по отношении ко всем человеческим вещам». Однако в глубине сердца и в своём творчестве Гёте не ироничен. Ирония не является откровением его души. В своей основе его взгляд на мир здоров, чист, ясен, ревностен и резок. Встречающаяся у Гёте ирония выражает критическую позицию.
В гётевской иронии можно выделить два плана, которые связаны между собой. Первый прослеживается в духовности, противоположной наивному, сердечному. Эта одухотворённость связана с грацией, плутовством, динамичностью и лёгкостью, с шуткою. В карикатурном исполнении она свойственна началу мефистофельскому. «Как стилистическая фигура эта романтическая одухотворённость есть риторика, форма «доклада», которая может поддерживать вещь в противоположности». Здесь она соприкасается с иронией Т.Манна. В другом, более высоком плане, возвышается эта одухотворённость к духовности как выражение известного основополагающего принципа «Западно-восточного дивана»: духа как «свыше ведущего», воплощением которого является Зулейка- Марианна. «Теперь ирония родственна сознанию, кругозору современности, объясняет в высоком смысле, любезном образе бытие, равнозначна свободе, осмыслению, энергичному познанию».
Ирония у Гёте всегда располагается в сфере сознательного духа. Т.Манн рефлектирует в иронии Гёте все оттенки спектра, причём господствуют негативные значения, прослеживается тенденция к двузначности, нерелигиозность, стремление к отрицанию, природно-низменному. «Происхождение такой иронии есть страдание от мира и от самого себя. Ирония же выступает как панацея от этих страданий, как оборона и защита».
Эдит Бремер в статье «Аспекты освоения концепции Гёте у Т.Манна» утверждает, что проблема иронии как одна из важнейших появляется ещё в раннем творчестве. Так в «Рассуждениях аполитичного» ирония означала для Т.Манна переживание самоотрицания духа в пользу жизни.
Ирония есть безнадёжное стремление человека к поискам и достижению духовности. Таким образом, ирония из стилевого средства переходит в область этического. Как определённый признак такой иронии расценивается в «Рассуждениях аполитичного» отказ от всякого стремления к воспитательному воздействию, которое тогда Т.Манн понимал как «волюнтаризм», и именно такой отказ позволил проявиться иронии как позиции субъективной этики. В более поздних эссе о Гёте и романе «Лотта в Веймаре» эти элементы видоизменяются в совершенно противоположном направлении. Ирония Гёте рассматривается в аспекте его спинозизма, поскольку пантеистическое учение означало для концепции Т.Манна мировоззренческую основу утверждаемого писателем тезиса о противопоставлении духа и жизни. Хинрих Зифкен указывает на пародийный элемент, который делает живым, благодаря литературной игре, время Гёте, «выраженное в иронически-авантюрном ракурсе».
Вл.Милушевич в статье «Проблема цитат» рассматривает значение цитат для понимания творческого метода Т.Манна на примере перевода романа «Доктор Фаустус». По мнению автора, для Т.Манна культура является объектом художественного осмысления так же, как и сама жизнь. «Цитата позволит художнику показать, как реальную действительность замещает культура, обнаруживая при этом объективную непреложность своего бытия».
Такой пример цитирования приводит С.К.Апт в статье «Толстовское и манновское». Роман «Лотта в Веймаре» завершается беседой Шарлотты и Гёте в карете. Автор статьи высказывает предположение, что данный эпизод навеян чтением толстовской повести «Два гусара». В неё пятая глава заканчивается тем, что граф Турбин тайком проникает в карету Анны Фёдоровны Зайцевой, где у них состоялось первое и последнее свидание. Кроме того, исследователь отмечает определённое сходство в деталях: во-первых, в том, что ни Анна Федоровна, ни Шарлотта не удивились и не испугались внезапному появлению героев; во-вторых, и Толстой, и Манн подробно описывают убранство кареты. Однако, если у Толстого этот эпизод введён для того, чтобы ярче показать характер графа Турбина, то у Т.Манна это скорее лирический диалог автора с самим собой, оставляющий читателя в раздумьях, был или не был Гёте в карете Шарлотты.
Этот пример подтверждает общий принцип пародирования и цитирования в творчестве Т.Манна. Заимствуя деталь, образ у какого-либо писателя, Т.Манн вводит её в свой «умственно-лирический эпос», заставляет её жить другой жизнью: «она носит не столько целевой, информативный, объективный характер, сколько опорный, вспомогательный, игровой, она подогнана к некой данности идей и образов, а не есть данность сама». Заимствованные мотивы служат ему лишь опорой, каркасом для построения собственного произведения.
Цитирование является особенностью стиля Т.Манна. Он привлекает исторически-культурные формы, которые привычны для читателя, легко узнаваемы. Но это не цитирование в обычном смысле этого слова, потому что высказывание используется как смысловое единство, из которого писатель приводит одну-две черты, чтобы представилась целая картина.
Е.Тамарченко в статье «Ирония Томаса Манна» выделяет два типа цитирования в произведениях Т.Манна: заимствующее и отстраняющее. В первом случае цитата заметна лишь для знатока, она сливается с авторской речью, во втором случае, она освещается под другим углом зрения. «Он помещает идеологическую (т.е. отстраняющую – Ю.Ч.) цитату в противоречащий ей бытовой контекст». Этот способ цитирования, по мысли автора, наиболее распространен в творчестве писателя, причём это цитирование разных масштабов: от цитирования слов до цитирования известного произведения, от цитирования эпизодов до цитирования известной философской системы. А отстраняющий бытовой контекст соединяет разновременные и разностилевые цитаты в единое целое, которое пронизано всеми оттенками иронии.
Несмотря на ценность высказываний по этой проблеме, всё-таки необходимо сделать некоторые уточнения. Пародирование носит общий характер, тогда как цитирование является частной проблемой. Пародирование не следует отождествлять с разработкой «вечных тем», например, «художник и общество». Влияние, оказанное на писателя каким-либо литературным произведением или самой личностью создателя, отражается в творчестве, но это не является пародированием, так как в пародии всегда присутствует элемент игры и авторской воли. Поиск ответа на философские вопросы в произведениях чаще всего цитированием не является. Цитирование производится из литературных источников (это наиболее близко к традиционному пониманию), из собственных произведений (хотя здесь скорее можно говорить о самоцитировании).
О проблеме стиля романа «Лотта в Веймаре» говорится в статье Г.Р.Петаш «Стилизация индивидуального слога Гёте». Исследователь утверждает, что данное произведение является сказовой стилизацией, т.к. повествование идёт не от одного лица, а от нескольких: Гёте, его сына Августа, секретаря Римера, Адели Шопенгауэр, причём монологическая речь персонажа занимает целые главы, а это уже не речевая характеристика героя, которая представлена обычно небольшими диалогами и монологами, а воспринимается как стилизованный сказ.
Особое внимание Г.Р.Петаш сосредотачивает на седьмой главе, которая состоит из монолога Гёте. Т.Манн не составляет речь поэта из фраз, выхваченных из его произведений. Он употребляет историческую и локальную стилизацию, в то же время сохраняет особенность монолога, которая заключается в том, что это речь поэта и учёного, используя для этой цели грамматику и синтаксис позднего Гёте. «Речь Гёте удачно воспроизведена, имитирована, другими словами, стилизован его индивидуальный слог».
Такой подход кажется не совсем верным, так как стилизованный сказ требует разговорного стиля речи, который не является приоритетным как для всего романа, так и для отдельных его глав.
И.И. Девицкий в работе «Внутренний монолог в романе Томаса Манна «Лотта в Веймаре» показывает, как средства лингвостилистического приёма использовал писатель для достижения большей эпичности произведения. Это оказалось возможным, потому что сюжет не ограничен только событиями, важное место занимает движение мысли и чувства. Автор сосредотачивает внимание на внутренних монологах Гёте и Шарлотты Кестнер, отмечая, что, с одной стороны, они строятся одинаково из-за стремления Т.Манна к симметричности и синонимичности, а с другой стороны, они различны, так как принадлежат совершенно разным людям. Если Шарлотта производит впечатление обычной женщины, которая думает о давних взаимоотношениях, то Гёте – это титан мысли, в его воображении возникают совсем иные образы: он спорит с Ньютоном, Шиллером, физиками, романтиками, обращается к самой природе. Его монолог более весом, но менее мягок. Различаются они и по манере мыслить: если Лотта рассуждает плавно, то Гёте – скачкообразно, его мысли масштабнее, живее, исполнены более темпераментно. Кроме того, Т.Манн показывает героя в двух лицах: «в лице поэта и в лице некоего двойника или дублёра», Гёте смотрит на себя как бы со стороны. Отсюда и «прямая речь в прямой речи», и самовопрошание, и многочисленные риторические вопросы и восклицания.
Важное место, по мнению исследователя, занимает и то, что монологи даны в начале знакомства читателей с Шарлоттой и Гёте со стороны их внутреннего мира.
Однако если это утверждение справедливо по отношению к Шарлотте, то монолог Гете даётся тогда, когда о поэте уже многое было сказано другими героями романа. Сам Гете впервые появляется в седьмой главе, где представлен «поток» его внутреннего сознания, и только потом Т.Манн показывает поэта уже в действии, описывая приём гостей.
В статье «Вариации авторской речи в прозе Томаса Манна» Т.И.Сильман показывает, что в авторскую речь проникают голоса персонажей, что ведёт, во-первых, к симфонизму изображения, во-вторых, к появлению «духа иронии». Ирония, которая пронизывает произведение, не уничтожающая, а мудрая и снисходительная, она позволяет поэту глубже проникнуть в суть вещей. В свою очередь персонажи не только объект изображения, но и «изображающий мир субъекты». Ведь они помогают автору строить произведения не только с помощью того, что он вкладывает в уста героя свои взгляды, но и тем, что своими порой разноречивыми, противоречащими друг другу характеристиками помогают писателю показать изображаемое с разных точек зрения, что ведёт к более углубленному, диалектическому пониманию высказанных идей.
Т.И.Сильман указывает и на то, что в романе «Лотта в Веймаре» Т.Манн иногда полностью уступает роль рассказчика тому или иному герою, который воссоздаёт образ Гёте. Автор так направляет диалоги, что рождается богатая напряжённая картины человеческих отношений, а «собственный голос его слышен лишь тогда, когда он в конце книги, через финальный эпизод непосредственно описывает своего главного героя». Всё это приводит к тому, что читатель оказывается знаком не только с поэтом, он вовлекается в мир отношений между персонажами, близко знакомится и с повествующими героями.