… Трибуны взревели.
Тяжело дыша, он сбросил шлем, рванул ворот, ощущая взмокшим лбом и грудью сухое прикосновение ветра.
Он на стоял на арене один. Один живой.
Он был свободен. Всё!
Это был его последний бой.
Завтра Лентул даст ему свободу, а слово он держит.
Их было восьмеро на арене.
Четыре на четыре. С ним двое фракийцев и галл.
С их стороны трое германцев и самнит.
Семеро лежат на песке, скорченные.
У одного шевелятся пальцы. Ранен в живот. Как же тяжело ему сейчас.
Эти семеро дали ему свободу. Да!
Как он рвался к ней. Как он ею бредил, еженощно, исступленно.
Счастлив ли он сейчас?
«Славься сенат и народ римский!» — должен крикнуть он сейчас, навеки избавленный от неволи, от унижений.
Хрипло взреветь, поправ убитых, запрокинув кадык и воздев ржавый от крови меч.
«Сволочи!!! — исступленно орало его нутро. — Все. Все до одного».
Он оглядел беснующиеся трибуны, словно стараясь запомнить каждого в лицо.
«Вот что я хочу вам сказать, Сенат и народ римский.
Я пришел сюда объяснить вам, помимо прочего, что не все так просто, как это вам думается.
Вы заставили меня сегодня убить тех, с которыми и делил хлеб и полбяную похлебку.
Убить товарищей.
Вы заставили меня возненавидеть себя до дрожи
Вы, выкормыши родовитых ****ей и сутенеров, считаете, что это правильно.
Не так ли?
Так вот, Сенат и народ римский, вы в заблуждении. ЭТО — НЕПРАВИЛЬНО!
Это говорю вам я, фракийский воин Спартакус!
Меня более не манят, не туманят рассудок нежно-зеленые луга дельты Дуная, густой дух овечьих стад, спустившихся с предгорий.
Сейчас и впредь мысли мои о другом.
Вам придется ответить за всё, уважаемый Сенат и народ римский. За всё.
Но вот за этих семерых я вам выставляю отдельный счет.
А знаете что?
Я заставлю вас, достойные патриции, в полном своем вооружении драться друг против друга.
И когда из вас уцелеет один, я подойду к нему и скажу: «Радуйся, сука, теперь ты свободен. Ступай и живи».
Он выкрикивал это, исступленно потрясая руками, обагренными кровью товарищей.
Он выкрикивал это, обращаясь к трибуне, где восседал жидковолосый и жидкотелый властитель Рима Луций Сулла, понимая, что ни он, никто иной на трибунах его не слышит.
Да и не выкрикивал он этого вовсе. Так вопил его кипящий мозг. А сам он просто повторял одно и то же слово…
«Славься Сенат и народ римский!!!» — вопили трибуны.
«Сволочи!»
«Славься…»
«Сволочи!
Сволочи!
Сволочи!»