В то время, когда страна погружалась в бездну, Батожаб Цыбиков писал о прошлом своего народа. Миновало совсем немного времени после его похорон и, как это обычно бывает, о Батожабе Цыбикове забыли. За все эти годы его имя не было упомянуто нигде. Но я помнил и всегда буду помнить. Творчество его должно остаться. Ведь оно имеет непреходящее значение для развития бурят-монголов. И это не просто слова. Это надо читать. И это будут читать, когда перестанут гореть леса, когда большой фейк и симулякров заменит Настоящее!
В 2000 году я перевел на русский язык первую часть его и несколько глав второй части его романа. Пока это черновик. Обязательно будет время, сложатся гармонично обстоятельства, когда я смогу вплотную заняться творчеством своего друга. Ведь мы ещё живы и звучит во мне его голос.
И он всё еще продолжает и долго будет излучать свет во мраке, где у большинства только одно свойство - поглощение света.
В. Б.
Батожаб Цыбиков
Тугулдур-тайша
Роман. Книга первая
Глава первая
Знойным летом 1816 года цветущая разноцветьем и разнотравьем агинская степь была взбудоражена ликованием народа, звоном литавр и колокольчиков, рокотом раковин и бискуритов. Ароматы трав и цветов смешались с запахами и дымом благовоний, костров из аргала, сытным духом жареного и вареного мяса… Гудело народное гуляние! Недалеко от извилистой речушки Агинка поднялся и засверкал золочеными углами выгнутой крыши, ланями и устремленными ввысь тремя ганжарами белокаменный дацан. Строительство началось пять лет назад. И вот теперь множество народа собралось на освящение нового дацана. Только одних лам прибыло сто тридцать человек во главе с селенгинским настоятелем Ринчинэй. После долгих молебнов и чтений божественных книг решили они назвать дацан – Даши Лхундублинг.
У подножия сопки, вокруг двухэтажного дацана, поставили около семидесяти серых и белых юрт, собралось более трех тысяч человек. Всюду гарцевали на сытых конях нарядно одетые всадники. Два дня и две ночи длилось шумное празднество и молебствие-хурал…
Двадцатилетнему Тугулдуру Тобоеву, служившему писарем в Харгытыйском управлении делами восьми родов агинских бурят, эти дни и ночи показались сказочным сном с радужными красками лета. Теперь у агинских хори-бурят будет свой дацан!
Все на свете кончается, кончился и праздник. Медленно испарились в воздухе последние звуки раковин и литавр, Тугулдур огляделся и с удивлением заметил, что агинские ноены, приезжие тайши и гости куда-то исчезли. Оседлав утомленного за время празднеств гнедого, он медленно отправился вдоль берега речушки. Гнедой не спешил, то и дело рвал сочную траву и с хрустом пережевывал. Стояла знойная тишина, полуденное солнце припекало вовсю, вокруг голубели и зелени дали – сопки, леса, степь. Со стороны речушки Челутай подуло прохладой и парень, расстегнув верхние пуговицы-тобшо зеленого тэрлика, подставил грудь свежему ветру.
Он понукнул коня и оглянулся. Взору его снова предстал сияющий золотыми ганжарами белокаменный, двухэтажный, дацан с выгнутыми, будто крылья огромной птицы, крышами. На миг Тугулдуру показалось, что на ладонях голубых просторов под пение разноцветных птиц раскачивается сказочный дворец. На сердце стало тепло, круглое, без единой морщины, лицо его радостно разрумянилось, под атласными, вразлет, бровями повлажнели глаза. Ему вдруг захотелось нарисовать дацан теми красками, которые излучает радуга, или описать его лучшими словами так, чтобы это было понятно каждому степняку. Осененный внезапной мыслью, молодой писарь спрыгнул с коня, сел, поджав ноги, и, вытащив из-за пазухи плотную тетрадь и карандаш, стал быстро-быстро рисовать и записывать, время от времени поглядывая на новый дацан. Лицо его, осененное мыслью, раскраснелось еще пуще, взгляд черных глаз стал острее, нос с горбинкой и толстые губы зашевелились. Он рисовал, писал и думал. Думал остро и пронзительно. О новом дацане, о степи, земляках…
Потребность записывать свои мысли и рисовать появилась у писаря этой весной, после праздника Белого Месяца. Теперь, под впечатлением освящения дацана и народного праздника, он торопливо записывал: «…Борьба батыров, стрельба из лука, вечерние игрища, ехор вокруг костров. Народа было много, конные скачки никого не оставили равнодушным», – вспомнив прошедшие события, писарь внезапно помрачнел и задумался, покусывая кончик карандаша. Услышал голоса…
Во время конных скачек первым пришел знаменитый скакун степняка из рода хубдуд Сэсэгтэ Нэлбэнэй. Серый в яблоках скакун оставил далеко позади себя всех коней, казалось, что копыта его не касаются земли. Он летел вольный и стремительный, и ветер развевал его атласную гриву и хвост. Неистовая и ликующая толпа пела скакуну хвалебные песни.
Выше толпы, на высоком бугре, сверкал и трепетал всеми красками под солнцем роскошный шатер, возле которого гордо стояли или сидели на подушках-олбоках тайши и ноены, прибывшие на праздник из Хойто-Хори. На их сверкающих разноцветных одеждах сверкали серебрянные ножи, огнива, кораллы, медали и прочие знаки отличия. Все они изумленно взирали на летящего по степи скакуна. Впереди всех на самых высоких подушках, опираясь на искусно сделанные подлокотники, устремил вперед взгляд острых глаз и хищно загнутую вовнутрь бороду главный тайша Хоринской Думы Галсанэй Дэмбэл, его раскрасневшееся лицо сияло от пота и изумления. Рядом с ними сидели – второй тайша Павелэй Бадма, четвертый тайша Дамбадугарэй Жэгжит, за ними стояли тушэмэлы-сановники. Крепко выпившие на празднике, они переглядывались и оживленно обсуждали скачки, но взоры их невольно останавливались на сером с белыми пятнами скакуне...
Молодой писарь зажмурился и снова увидел, как вдруг внезапно вскочил на ноги Дэмбэл Галсанай, как перед ним расступилась толпа, и главный тайша оказался рядом с грузным старшим зайсаном восьми агинских родов Мухугай Намжилом, который сидел рядом со своей дочерью-красавицей.
– Намжил, чей это конь? – резко и повелительно спросил главный тайша. Зайсан испуганно повернулся и заговорил, почтительно наклонив круглую голову:
– Скакун принадлежит Нэлбэнэй Сэсэгтэ, господин тайша. Люди называют этого коня Иноходец-Сохор.
– Нэлбэнэй Сэсэгтэ, говоришь? А кто он такой? Богатый, бедный? Говори, говори, зайсан! – надменно спросил тайша, скользнув острым взглядом по фигуре красивой дочери старшего зайсана.
«Ой, важный и всесильный тайша обращается ко мне!» – вмиг зарделась и засмущалась девушка, поворачиваясь к отцу. Но тот уже стоял на ногах и, низко кланяясь тайше, отчего его мясистое лицо побагровело, докладывал.
– Господин тайша, Нэлбэнэй Сэсэгтэ не бедный и не богатый человек, не ноен и не богол-раб, живет сам по себе, он из рода хубдуд…
– Кем бы он ни был, уважаемые ноены, только и только мне, главному тайше одиннадцати родов хоринских бурят, вы должны подарить этого прекрасного скакуна. Вам надо поговорить и договориться с его хозяином. На таком скакуне должен ездить только тайша! Правильно я говорю, ноены? – громогласно заявил Галсанай Дэмбэл, обращаясь к собравшимся вокруг него ноенам и требуя от них подтверждения своей справедливости. И они тут же подтвердили:
– Конечно, конечно… Именно на этом скакуне и должен ездить наш главный тайша! Пусть господин старший зайсан Мухуев выполнит волю дорогого тайши, -подобострастно загалдели ноены.
Толстый Мухуев засуетился и побежал к шумящей толпе народа, в середине которой стоял Нэлбэнэй Сэсэгтэ, держа под уздцы своего серого в яблоках скакуна и слушая хвалебные песни.
– Эй! -закричал старший зайсан Сэсэгтэ, – иди к тайше, ты должен подарить ему своего красавца! Сам тайша и все ноены желают этого!
Услышав эти слова, толпа застыла в недоумении. Нэлбэнэй Сэсэгтэ, ничего не понимая, оглядел людей, вытер концом желтого кушака на широком и черном лице выступивший обильно пот и тоже застыл с разинутым ртом. Почему? С чего это он должен подарить тайше своего коня, самого верного друга и помощника? Внезапно он встрепенулся и, повернувшись к ноенам, громко сказал в изумленной тишине:
– Где это видано и слыхано, в каком законе сказано, что можно силой брать такие дорогие подарки? Покажите мне такой закон, уважаемые тайши и ноены!
Раскрасневшееся лицо главного тайши внезапно побелело от ярости. Он резко подскочил к дерзкому степняку, топнув ногой, хлестнул его плеткой по спине и свирепо крикнул:
– Получай! Этого закона для тебя достаточно! Ноены, посадите этого паршивого пса на цепь. Слуги, ведите ко мне его коня!
Сэсэгтэ внезапно очнулся, резко развернулся, вскочил на своего скакуна и, рассекая галдящую и кричащую толпу, помчался вдоль берега Агинки и исчез в темнеющих кустарниках быстрее пущенной стрелы.
– Ай-яя-яя! Такой важный тайша и что себе позволяет! Весь праздник испортил! -заговорили в толпе. – На вид такой величественный, а душа, видимо, у него поганенькая…
Праздничный дух испарился в криках пьяных тайшей, ноенов и их слуг. Люди стали расходиться…
Тугулдур торопливо записывал события в блокнот, время от времени задумывался и посматривал на дацан. Потом он привычно сунул за пазуху тетрадь и встал. Вдруг совсем рядом, из травы, стремительно взлетел жаворонок. Испуганный Тугулдур наклонился и увидел уютно свитое гнездо, в котором покоились серые яйца с крапинками.
– Вот оно что, а я не заметил, -задумчиво сказал писарь. – Ну что ж, скоро из яиц вылупятся птенцы, потом они встанут на крыло и полетят. Испугалась ваша мать. Ничего, ничего, осталось совсем немного, и вы полетите, увидите всю землю!
С этими словами Тугулдур сел на коня и поскакал по дороге в сторону управления делами восьми агинских родов хоринских бурят.
Продолжение следует.
.............................................
На снимке: Агинское. Слева направо: Сергей Зырянов (Нерчинский Завод), Виктор Балдоржиев, Намсалма-абгай (жена Батожаб-ахай), Батожаб-ахай Цыбиков. Снимок сделан летом 1998 года. Через два месяца Батожаб-ахай не станет.