Слушай, Бадма, и ты, Айгюль, слушай. Давно это было. В те времена делекие, когда на месте нынешних степей шумела тайга без края, а где тоненькие ручейки сейчас, тогда бурные реки несли свои воды. Не было в тайге дорог, зачем охотнику дорога, и небо было выше, и не летали по небу железные птицы. Так давно это было. Слушай, Бадма, слушай, Айгюль.
Могучие сопки укрыли свои спины от северного ветра густыми, непроходимыми зарослями тайги. У подножья просторных увалов веселые березовые рощи перешептываются листвой с ивами над говорливой речкой. На высоком берегу, за перекатом у которого, как усталые путники перед бродом, столпилась семейка тонкоствольной зелени, окружившая старую вековую лиственницу, стояло стойбище. В самом богатом и большом чуме жил охотник Арги. Во всем ему была удача. Легконогий, он на бегу догонял оленя, остроглазый – стрелой на лету сбивал любую птицу, силой сравняться мог с медведем. Любимая жена каждый год дарила ему по ребенку. Возгордился Арги.
– Я – самый лучший охотник! Мой дом самый сильный! Моя жена в соболях ходит. Я! Я! Я!..
Стал Арги старых да малых с дороги ногой отпихивать. Других охотников обижать.
– Это мое урочище. Это мое улово. Это мой ключ.
Добычу у слабого отберет, охотничьи снасти изломает, рыбацкие испортит, оморочки покорежит. Обиделись сородичи. Ушли от него. А глупый Арги только этому обрадовался.
– Я – Великий Охотник. Вся тайга моя. Все звери мои.
Богатую добычу приносит домой Арги. Жена в соболях щеголяет, дети на медвежьих шкурах спят, из лисьих шкурок одеялами укрываются. Из туш зверей лакомые куски выбирают. Ни малую птицу, не большого зверя не упустит Арги. Стрелы его не знают промаха, острое копье не ломается. Сети его весной и летом полны рыбы. Но с каждым разом все дальше и дальше за добычей уходил от чума Арги. Пришла осень – не заревели на увалах изюбры. Пришла зима – намного дней пути на белоснежном снегу ни одного звериного следа. Пришла весна – не затоковали глухари, пусты токовища. Рыба не поднялась на нерест. Перелетные птицы прошли стороной проклятое место. Даже черные вороны бросили свои гнездовья.
Голод не тетка. Ослаб Арги, нет в нем былой стати, исчезла сила богатырская. Пришлось Бадме кости грызть, что от хорошей жизни вокруг чума разбрасывали. Стали челюсти, как медвежий капкан, крепкими. Кости кончились – корешки из земли выбирать стали. Все ниже и ниже гнулась спина, когти выросли, что бы землю рыть, незаметно руки в лапы превратились. Прохудились шкуры на чуме и больше не могли удержать тепло очага. Пурга загасила костер. Не могут лапы кремень удержать, не может Арги ни единой искры высечь, зажечь огонь. Истлела, порвалась одежда. Своя шерсть выросла.
Пришла весна. Сошли мутные бурные вешние воды. Глянул Арги на себя в чистое зеркало речного плеса, а из воды на него не человек, зверь смотрит. Шерсть длинная, спина выгнута, толстые передние лапы короче задних, а на лапах огромные когти, загнутые книзу. Оглянулся в испуге Арги, а за спиной никого. Понял, что это он сам зверем стал. Зарычал дурным голосом. Убежал Арги в густой лес, в высокие хребты с утесами, каменистыми россыпями. Под камнями в расщелинах живет. Нор не роет, в берлогу медведь не пускает, а чум сложить когти мешают. Нагребет хворосту в кучу вот и дом.
Только ночью стал Арги выходить на охоту. От всех прячется, от себя тоже. Сильного боится. Солнцу в глаза смотреть стыдно. Душа черна, как осенняя ночь. Одно чувство голода у Арги осталось. Ест Арги все, что поймает; птицу уснувшую, зверя усталого, тварь ползучую. Не поймает ничего – у более слабого добычу отнимет, после более сильного объедки догрызет. Рыкнет сильный зверь, у Арги душа в пятках. А жаден, если сожрать не в силах, утащит в тайгу, спрячет, зароет. Ему что свежее мясо, что тухлятина – все одно. Ничем не брезгует. Охотничий балаган найдет – разорит. Помнит для чего лук, для чего копье, но не удержать стрелу когтями, не дается пальма в лапы. Изломает, испортит, а в самой жилухе так нагадит, что пользоваться нельзя, сжечь легче. За что мстит людям? За свою жадность звериную. А у людей нет большего оскорбления, чем когда кого-то росомахой обзовут. Пакостный зверь, вонючий и ненасытный.
Слушай, Бадма, слушай, Айгюль. Жадность и страх из человека зверя делают. Настоящий охотник никого не боится, слабого не обидит, голодному последнюю лепешку отдаст.