Память согревает человека изнутри,
и в то же время рвёт его на части.
(Харуки Мураками)
Ты можешь убежать от обстоятельств и людей,
но ты никогда не убежишь от своих мыслей и чувств.
(Эрих Мария Ремарк)
Я не знаю другого признака величия, как доброта.
(Людвиг ван Бетховен)
Музыка из камышинок
Шелестящие дождинки
Из прибрежных трав и вер –
Тонкоструйные тростинки,
Паутинки звонкий нерв…
Мира слушающая раковина –
Чтобы ты никогда не плакала…
(Валерия Акулова)
Моё безоблачное счастливое детство соприкоснулось как в диаграмме Эйлера-Венна с коряво очерченной окружностью детства девочки из соседнего двора. Вообще, когда беру в руки фотоальбом, то вместо плюшевых мишек - поездок на море с родителями, перед глазами встаёт спальный квартал с оголёнными к зиме тополями, с которых слетает последний лист и бьёт по щеке. Незаслуженно, дерзко – ведь я ни в чём не виновата; но, как бывает в таких случаях, мне бы хотелось поделиться с ней кусочками моего солнечного мировосприятия, но кому вернуть долг детства? Девочка уехала, и только странная квартира на первом этаже напоминает о ней…
В такую погоду, как в воспоминаниях (стоял поздний ноябрь; даже на юге, это зачастую уже довольно холодная пора), я однажды увидела Яну – ту, о которой раньше не слышала. В нашем дружном дворе я знала почти всех ребят, с кем общались наши родители, но именно её пока не встречала.
Это были девяностые, когда вместо зарплаты давали продуктовые талоны и в тот день мы с мамой как раз стояли в очереди за трехлитровой банкой сгущёнки, редкой тогда хурмой и, кажется, творогом. Очередь была внушительная, растянулась на пол-улицы. Дети стояли вместе с преимущественно женской частью населения квартала, иногда подменяя уставших мам и бабушек, которые убегали занимать место в соседние отделы магазина – единственного на район. Уставшие взрослые в основном молчали – многие стояли после работы и хотели уже поесть дома, но семейный долг требовал достоять очередь; малышня, естественно, болтала друг с другом. Мы с мамой стояли как раз на пороге магазина, так как хвост очереди был ещё на улице; нам повезло – теперь мы могли погреться. Несмотря на новое сшитое мамой пальто, я немного зябла; но дрожь моя совершенно прошла, когда я увидела Яну.
Нескладно сложенная девочка-подросток стояла неподалёку, почти на пороге магазина, сжимая в руке тряпичную замызганную сумку. Сказать, что она была одета легко – значило деликатно промолчать, ибо я в такой курточке наверняка подхватила бы менингит или, если бы повезло, точно лёгкий отит. Сама девчушка была худенькая с немного отсутствующим взглядом, однако же, внимательно следила за малейшим продвижением очереди к прилавку. Брюки с непрошенными пятнами на коленях, явно не по размеру вязаные перчатки и необъятная женская шапка внушали мысль о героине недавно прочитанной мной повести Гюго «Отверженные», Козетте. Меня грела мысль, что скоро мы купим вожделенную сгущёнку (остальное из списка покупок мой детский мозг отбраковал) и придём с мамой домой смотреть популярное телешоу «Поле Чудес», а пришедший с работы папа будет подсказывать нам, какое слово предстоит угадать. Мой оптимизм медленно гас по мере того, как я переключилась на мысли об этой отстранённой от галдящей толпы женщин и пожилых людей юной покупательнице. Похоже, ей также надоело стоять в длинной очереди, которая, казалось, совершенно не двигалась. Немудрено, что мы с ней начали разглядывать друг дружку, после чего обе невольно улыбнулись. Так и началось наше общение, растянувшееся на годы.
Почему-то в тот вечер моей маме не понравились расспросы про соседку по очереди. Оказалось, она тоже заметила Яну и, как свойственно многим мамам, прониклась некоторой настороженностью к неряшливо одетой девочке. Впоследствии я узнала, что наш маленький южный город умело культивировал сплетни об их семье: мама той-профессии-которую-не-принято-называть-в-хорошем-обществе, казалось, каждые пару лет привозила из курортного городка нового малыша, Яна была старшей из шести. Побыв с безотцовым семейством максимум полгода, мать исчезала с кучей обещаний либо вернуться, либо забрать к себе ребятню – под предлогом отъезда на заработки, и, хотя исправно присылала на содержание детей энную сумму пожилой бабушке ребятни, но приезжала никак не раньше очередных пары лет… с новым обитателем квартиры 137 на первом этаже дома напротив. «Сто тридцать семь - чтобы тесно было всем!», так шутили в городе об этой семейке плохо подвязанные колючие язычки. Яна была уже в том возрасте, чтобы прекрасно понимать причину насмешек людей и, увы, чтобы осознавать отношение к ним со стороны жителей города. Следовательно, как часто бывает, за грехи матери приходилось расплачиваться детям. Сейчас этой женщины нет в живых, и я тоже хочу думать о ней хорошо, тем более что на удивление, дети все вышли очень красивыми и, главное, добрыми людьми – я считаю, это главное.
С неохотой ныряю в метро:
Ведь оно зоопарку подобно, -
Человечье сокрыто нутро, -
Словно звери, все тявкают злобно.
Обезличились будто душой,
Их слова заменяются матом.
И толкаются пред автоматом,
Издавая пронзительный вой.
Неуклюжих медведей не счесть,
И рычат волкодавы, пантеры,
И не чувствуют в ярости меры,
Свою сущность теряя и честь.
Вся подземка – большой зоопарк,
Как наследие прошлого века.
В ней, в пылу непрестанных атак,
Пропадает лицо человека.
(Гордеева Юлия)
К сожалению, наша с Яной дружба протекала украдкой. После визуального знакомства в той очереди мы столкнулись в моей старой школе (после я покинула её) на перемене. Игра в «войнушки» закончилась довольно жёстким столкновением старших с младшими – после того как обидчик из противоположного лагеря позвал на помощь своего старшего брата, а тот – своих одноклассников. Нашему пятому классу пришлось в прямом смысле отбиваться от семи-, а то и восьмиклассников, которые накинулись на нас гурьбой и, помню, я впервые пришла домой в ярких синяках. Собственно, регулярные межклассовые драки и стали причиной моего ухода из той школы; Яна, понятно, осталась в ней. Итак, в разгар особенно ожесточённого кулакомахания нам на помощь пришла группа сверстников из параллельного класса, в их числе была и Яна. Впоследствии она призналась, что решила вмешаться именно потому что увидела в атакуемых детях меня; я была ей очень признательна за помощь. На деле, она сильно рисковала: есть в наших школах и вообще в системе воспитания дурацкая тенденция – в случае подобных заварух в первую очередь обвинять не подлинных зачинщиков, а детей из неблагополучных семей, как это часто было в случаях с Яной. В тот раз нам повезло: учителя вообще не узнали об этой стычке (я даже не помню, из-за чего она началась).
Обычно взаимно притягиваются противоположности. Яну привлекала нестандартность нашей семьи (по сравнению с большинством горожан): мы первые завели крупную собаку, потом вторую – в небольшой квартире девятиэтажки, наплевав на опасения соседей (знаете, все эти «Боюсь собак!» и даже откровенно агрессивные «Стрелять всех псов надо»); мама, наверное, была единственной домохозяйкой, заменившей привычные цветочно-обойные мотивы смачными гигантскими фотообоями с видами Альп по всему дому. В моей комнате вообще висел плакат и я регулярно сама раскрашивала и обновляла его. Затем, я первая из сверстников стала осваивать привезённый папой из командировки в Москве настоящий синтезатор. Сшитые мамой из лоскутов (конечно, от безденежья) хипповые куртки и джинсовые костюмы восхищали даже учителей, которые, дабы разглядеть необычные обновки, вызывали обновлённую меня к доске почти на каждом уроке! Я первая, наплевав, на школьные правила, носила распущенные длинные волосы, что запрещалось официально всем ученицам – и первая же постриглась короче мальчишек, когда нечаянно сожгла плойкой на макушке волосы почти до корней. То есть, от меня всего можно было ожидать. Во двор я гордо выходила гулять с гигантскими куклами на веревках с перекладиной – на манер театральных, их также сшила мама; и вся детвора просила по очереди погулять с ними… А кулёк тягучих чёрного цвета со вкусом фенхеля финских конфет, которые папе прислал его друг из Тампере – мне завидовал весь двор, который я угощала северными гостинцами!
Мир Яны был совсем другим. Холодным. Печальным. Иногда одиноким – только взаимоподдержка братьев и сестер держала на плаву эту семёрку во главе с грозной бабулей, на которую оставили весь детский мир в прямом и переносном смысле. Она имела прямо-таки военную привычку громко кричать, утихомиривая внуков:
- Тихо всем! Я сказала…
И на удивление, имела большой авторитет среди шестерых детей. Конечно, они жили лишь на пенсию бабушки, присылаемые матерью кое-какие деньги, некоторые детские пособия – естественно, этого едва хватало, несмотря на все льготы. Всё же детские потребности извечно базируются на желании и стремлении не только познавать мир, но и радоваться ему, приобретать новую одежду, книги и игрушки, регулярно кушать и пить и даже иногда – что за роскошь! – болеть и даже оперироваться. Так, Яне долго не могли собрать деньги на косметическую операцию по удалению навесной родинки на ухе, которую она постоянно задевала; этот атрибут удалили аж в совершеннолетнем возрасте, вручив деньги в качестве семейного подарка.
Бог занят, несмотря на знак «онлайн».
Китайскими фонариками почта
летит к нему, а у него дотла
сгоревший дом и пересадки почек,
мать-пьяница, забывшая про дочь,
автомобиль, взорвавшийся на ралли
у финиша. И проч, и проч, и проч.
Я писем Богу больше не отправлю.
Он слишком занят разными людьми,
сошедшими с намеченной планиды.
Наверное, на счастье есть лимит
у этой оскверняемой планеты.
Мне даже не кольцо и не детей,
какой уж там! Мне на двоих бы вечер,
внахлёст разговориться без затей,
и, палантином тьмы окутав плечи,
идти счастливой самой из суббот
есенинской отговорившей рощей…
Не отвлекаю Бога от забот,
не выгрызаю глотки и не ропщу.
(Стефания Данилова)
В их квартире, оставшейся затем в наследство от бабушки, царил невозможный бедлам. Входная дверь являла собой совершенно дырявую деревянную панель, которую регулярно выбивали местные пьяницы в пылу дикого азарта. На окнах были решётки, и, вероятно, только это спасало от проникновения неформальных элементов города, тем более что рядом находилась окраина, где ошивались сомнительные типы. Дети инстинктивно чувствовали, насколько убог их уют и стыдились пускать кого-либо в дом, да и бабушка их это запрещала. Насколько удавалось разглядеть в едва приоткрытую дверь, когда мы заходили за Яной погулять, по всему дому были разбросаны вещи, игрушки, рваные книги и неприятно пахло плохо приготовленной едой. Вернее, вообще всегда чем-нибудь там неприятно пахло. Более того, если мы давали Яниным детишкам что-то на время: почитать книги или поиграть нашими игрушками – вещи также пропахивались противным затхлым запахом старческой плоти, детских испражнений, залежавшихся вещей, тряпок, прогорклой еды – я не могу провести точный анализ этого едкого запаха – но помню его до сих пор. Поэтому обычно мы дарили детям книги или вещи насовсем, ибо забирать отданное назад не хотелось.
Наверное, в наше время жёсткая ювенальная юстиция могла бы забрать этих детей даже в приют, тогда же общественность в развалившейся огромной стране была занята искусством всеобщего выживания почти любой ценой – поэтому дети-сорняки росли в нашем дворе, не особенно отягощаясь замашками этикета, правильного питания и – о Боже! – столь популярного нынче здорового образа жизни. Всё, что происходило в их жизни, трудно было назвать приметами обычного детства. Так, Яна, когда мы уже сдружились, рассказала лишь некоторые эпизоды (я уверена, это малая часть):
как соседи угрожали выселить их из-за того, что запах мешает продать дорогостоящую квартиру этажом выше;
как в их дом ночью ввалились пьяные дядьки и угрожали расправой бабушке; повезло, что младший брат Яны улизнул и позвал на помощь взрослых;
как над ними издевались в школе – ученики и даже учителя;
как Яну чуть не изнасиловал сын тогдашнего «мажора»; повезло, что в сумерках нападение заметил парень, возвращавшийся с работы и защитивший девчонку. Яна дрожала как лист, даже пересказывая этот случай.
…Как её регулярно били просто за то, что она родилась в то время, такой, какая она была и в таких обстоятельствах. Да я и сама это видела.
В тот яркий солнечный день мы праздновали начало каникул, соответственно родители купили мне за хорошую учёбу новый костюм в клетку, в котором я вышла форсить во двор, прижимая к груди любимую игрушечную собаку Джейн (мы «выгуливали» её вместе с Яной). Я привыкла заходить за Яной, но, как планировали в тот день, она уже ждала меня во дворе. Я увидела её издалека – она сидела на качели, размахивая руками – и поспешила через двор к подруге. Одновременно из другой части двора наперерез бежали двое парней-подростков заметно старше нас. Высокий крупный парень кричал:
- Боксёрская груша!
За ним шёл более худой и щуплый, но такой же решительно-агрессивный. Первый подошёл к Яне и пинком свалил её с качели. Я остановилась на полпути, не зная, что делать. Они обступили лежащую на земле выпачканную в пыли Яну, первый пинал её в живот, второй орал какие-то нецензурные вещи. Я помню гулкий звук беспощадных продуманных ударов - и помню своё оцепенение, ненависть к ним, страх за себя и отвращение к тому, как нагло они ушли, как беспомощно я смотрела на то, как Яна встаёт и, стараясь не морщиться от боли, спрашивает:
- Ну что, ты готова - пойдём гулять?
До сих пор непонятна мне причина этой жестокости. Тот первый, оказалось, был любовью всех девчонок нашего и соседнего двора – он хотел так доказать свою крутость? Но в злополучный день не было зрителей этого избиения. Он ощущал себя парнем с бицепсами, гормонозависимым переростком? Но бить девчонку легче, чем сражаться на равных с пацаном. Были ли они оба удовлетворены избиением? Нет, ушли ещё раздражённее Яниным молчанием. Я стояла посередине двора и в моих ушах звучал гулкий дождь ударов.
Я была тогда – по своему внутреннему ощущению – достаточно взрослой, и часто философствовала на кухне с отцом на тему величия людей и истинного предназначения человека на земле. Старалась много читать, еще больше – слушала музыку, смотрела познавательные фильмы и передачи, по мнению знакомых, была достаточно эрудированной девочкой. А в тот день и час моя личина скукожилась и я сильно ненавидела себя за то, что не смогла показать этим подонкам, что я заодно с Яной. Понимала, что не смогу отныне простить себе слабость и животный страх быть заодно. Значит, и я была нисколько не лучше их. И после той прогулки я вернулась домой – в свой безопасный уютный мир, и было совершенно очевидно, что мне в нём может угрожать только мамин упрёк за полученную в школе «четвёрку», а не «пятёрку», и было так жаль, что даже мой мягкий папа не мог ничего сказать, кроме «бывают, дочка, и такие судьбы».
И было ужасно скверно от сознания того, что даже взрослые не могут ничего поделать и никак помочь – что есть просто обречённые на страдания другие люди, и мы, хотя ходим одними дорогами, но всегда лишь около, даже не рядом. И я была в тот вечер маленькой тенью великого Будды, познавшего гибельную тайну страданий, и я была одновременно ничтожной тенью настоящего человека. И душевная боль мучила меня всякий раз отныне, когда мы встречались с Яной на школьном дворе… А потом я перешла в другую школу и мы стали действительно реже видеться, но продолжали общаться.
Мир - не злой тиран. Мир - бездарный шут,
Он рисует меня из точек:
И я свернут в жгут, но пока не жгут
Философские камни в почках.
Мир - пиковый туз. Мир - всесильный ферзь,
Он меня разменял, как пешку,
Вот, смотри: я здесь, а теперь - исчез!
Мир - ирония! Мир - насмешка!
Мир - герой войны. Мир - герой поэм.
У него сотня тысяч масок,
У меня в наушниках Бони-Эм,
На футболке - дыра и клякса.
Мир - еще дитя. Мир - уже старик,
Он сложил меня из икринок,
И теперь я - мир, что не говори...
Мир - Вселенная из нейтрино.
(http://vk.com/public42012816)
В новой школе я толком не завела настоящих друзей. То есть, я приятельствовала со многими, но парадоксально: сытые ухоженные девочки и мальчики казались мне неинтересными – не знающими о жизни, без преувеличения, и сотой части того, что испытала Яна. С ней же мы часто убегали в запрещённые места – на другой берег озера, на покинутую стройку, просто философствовали в подъезде. Обменивались библиотечными книгами, после – впечатлениями от прочитанного. Составляли дневники и планы дальних путешествий, обсуждали мальчиков, подкармливали кошек и собак, приманивали птиц, потом я записывала на старом советском магнитофоне ей кассеты с ужасного качества песнями – сквозь шорохи и скрип сто раз перемотанной взад и вперёд плёнки; Яне нравилось, мне тоже. Это теперь я понимаю, что ей было не на чём послушать записи, и она из вежливости поддакивала мне, что с удовольствием послушала песни. Главным была не правда, а единство мнений; поистине взрослая мудрость!
Поскольку наши школы – моя старая и новая – находились неподалёку, мы с Яной часто встречались после занятий и вместе гуляли в городском парке. Обычно после уроков меня гоняли в магазин, и голодная подруга часто просила кусочек хлеба или яблоко; после таких уличных трапез двух увлечённых беседой школьниц я приносила домой лишь горбушку хлеба или половину купленной снеди. Мама не верила, что это съедала одна я, приходилось придумывать, что покормила собаку по пути или что-то вроде. Наша дружба много лет была тайным братством, и неприятно его подмочило только замечание мальчика из другого подъезда, который мне очень нравился. Смуглый темноволосый, с обаятельной светлозубой улыбкой, он однажды увидел нас гуляющих с Яной, и с намёком крикнул мне из окна:
- Ты что - с этой дружишь, что ли?
Не удостоив его взглядом и тем более ответом, мы прошли мимо. Собственно, после этой реплики он резко перестал мне нравиться.
Пытаюсь вновь увидеть свет,
Залить бессолнечные будни.
Они замерзли, будто студни,
Но крепок мой иммунитет.
Передо мной - дремучий лес,
Сучки царапают, коряги.
То век ощерился, как бес.
Черпнуть б решимости, отваги.
Найти б духовное тепло,
Кажись, виднеется дорога,
И отодвинулась тревога,
Хоть небо тьмой заволокло.
Хочу увидеть яркий свет,
И звезд сиянье в поднебесье,
И обрести вновь равновесье,
Чтоб не блуждать десятки лет.
(Юлия Гордеева)
После окончания школы мы – дворовые ребята, вчерашние одноклассники и земляки – разлетелись по разным городам. Я мечтала покорить журфак, у нас в классе традиционно было много желающих стать юристами и экономистами. Родители советовали врачебное дело, а на деле я поступила учиться на филолога, что удивило всех, кроме меня: ведь я обожала литературу.
Бесхребетно шатающиеся девяностые сменились ещё более беспочвенными нулевыми, в нашу жизнь вошли мобильник, ноутбук и интернет, появились сайты для общения и компьютерная видеосвязь. Люди перестали теряться по жизни и начали прокладывать мостики в прошлое и будущее. В одной из социальных сетей я нашла Яниного брата; маленький подросток, боязливо примыкающий к детскому игровому кружку во дворе, вырос и стал симпатичным сотрудником одной из компаний в нашем городе; они с девушкой собирались жениться и как раз приглашали на свадьбу Яну, их младших сестёр и меня. К сожалению, я находилась в другой части страны, но обещала приехать. Я соскучилась и хотела их всех увидеть.
Когда так много позади всего,
в особенности - горя,
поддержки чьей-нибудь не жди,
сядь в поезд, высадись у моря.
(Иосиф Бродский)
Я знала, что на свадьбу приедут многие знакомые ребят, как говорится, «по песочнице». В родном городе я не была давно, поскольку мои родители также переехали из него в краевой центр. Поэтому я целенаправленно взяла билет на день бракосочетания, чтобы сразу после церемонии и последующего застолья поехать к родным.
День свадьбы всегда волнителен, и гости традиционно собирались медленно. Я поздравила молодых, вручила подарок от нас с мужем, который не смог приехать из-за работы. Отойдя в сторону, я ждала, пока подадут большой лимузин и гости радостной гурьбой поедут в ЗАГС и после в зал отдыха на свадебный банкет. Присев на скамью, я набивала смс мужу – мол, доехала нормально, жди завтра после визита к родителям; тебе ото всех привет, - и всё такое. Как и ожидалось, шумная гостевая толпа (в основном родственники и друзья новоиспечённой молодой жены) совершенно хаотически перемещалась по городу, за стол также сели кто как – слева от меня забавный персонаж, двоюродный дядя супруги, справа довольно молчаливая женщина в очках, мы с ней перебросились парой фраз во время церемонии. Свадебный банкет прошёл спокойно, лёгкая «очаговая» беседа гостей непринуждённо протекала за поеданием поистине великолепно состряпанных блюд, и, уже вынужденная вскоре попрощаться с Яниным братом и его женой (поджимало время) я сожалела, что так и не увиделась с Яной – она почему-то не приехала.
Найдя удобный момент, я отозвала в сторонку её брата, ещё раз высказала самые тёплые пожелания и передала коробочку с подарком – маленьким кулоном из аметиста на цепочке – для неё, попросила передать при встрече. Брат удивлённо вскинул брови:
- Передашь сама. Вы же сидели вместе?
Я обернулась. Та самая очаровательная молчаливая женщина в бордовом бархатном платье с пелериной уже собиралась к выходу – гости перебирались в танцевальный комплекс за городом. Её ждала небольшая машина, и она искала кого-то в толпе, чтобы забрать на свободные места в машине. Я обомлела: «Кем она работает, как сложилась жизнь? Обалдеть, я не узнала её, просидев весь вечер рядом!». Брат улыбнулся – «Юристом. Своя компания, в Адлере. Работа нравится, только семью вот пока не создала – ну какие её годы!».
Понятно, почему Яна меня не узнала – конечно, после родов я немного поправилась, да и она просто была не в курсе, что я собиралась приехать: брат не успел предупредить в предсвадебных хлопотах. Сидели мы в потёмках, пока шло праздничное представление, в самом углу – и едва обменялись какими-то впечатлениями, но… Яна… она – кто бы мог подумать?
На лице, конечно, отражалось глубокое понимание жизни, но это был совершенно другой человек, большая личность – и ни капли злобы, тревоги, грусти… Хотя глаза с грустинкой, но ей так идёт эта небрежная меланхолия. Знали бы гости, все собравшиеся, чего ей стоило пройти такой путь!..
Брат тем временем подошёл к ней, шепнул на ухо, после чего лицо её разгладилось и я увидела, как она улыбнулась мне, тоже узнав. Мы ехали в следующий зал в её яркой машине, болтали о жизни, вспоминая детство и делясь подробностями «новой» жизни и, казалось, её мотор расчищает светлую дорогу не только остальным гостям новобрачных – но и прокладывает светлый путь во всём царстве тёмных страстей и интриг.
Я познакомилась с надеждой
Внезапно, загрустив в метро.
Она, тряхнув цветной одеждой,
С теплом смотрела мне в лицо.
В глазах - непознанная правда
И необъятный оптимизм,
В ней многозначащее завтра,
И новорожденная жизнь.
Нежна, сердечна незнакомка.
Ее люблю я и боюсь.
Боюсь остаться я в потемках:
Вдруг, замечтавшись, оступлюсь.
Но мне она теперь подруга,
Моя поддержка в трудный час.
Пусть мир жестокостью окутан,
Но перед ним и я не пас.
(Юлия Гордеева)