Солнце так жарило в макушку, что хотелось только одного – нырнуть в густую тень и привалиться спиной к прохладной каменной кладке высокой крепостной стены. Там, внизу, лениво перекатывалась по камушкам узкая речушка, смеялись прачки, визжали ребятишки.
А здесь, на широкой плоской крыше, лишь горячий ветер и язык прилипает к сухому нёбу. Зато обзор великолепен, и каждый камень на равнинной части Пустошей виден как на ладони. Город давно отгородился высокой стеной от этого странного места, и ходить туда, за стену, решались немногие. Мало кто после этого возвращался, слухи про то, что там, в Пустошах, ходили всякие.
Раньше меня не занимал ни один из них. До тех пор, пока я не начал видеть сны. Сны были разные, но в них звучало одно и то же слово. Оно тревожило меня, когда на грани пробуждения я торопливо пытался понять, что означают эти шипящие, текучие звуки. Пока однажды не увидел в учебнике Древней Истории рисунок, копию со старой гравюры – высокие неровные зубцы стен, больше похожих на обломки устремленной в небо скалы. Над ними крылатый силуэт, неясный и едва различимый. И подпись, змеящимся неровным шрифтом: «Иш-Шааль».
Иш-Шааль! Я пробовал это слово на вкус, шептал его, ощущая странный привкус, как от крепкого кофе с пряностями: сладкая горечь и таинственная неизвестность. Я прочитал все, что нашел о нем в учебнике, потом провел еще неделю в библиотеке, роясь в перепечатках старых манускриптов и монографиях знатоков Ранней Эпохи. Мало! Как же мало они знали! Кто обитал в Иш-Шаале? Кем он был построен и для чего? Отчего не разрушился, как все иные замки, некогда стоявшие в Пустошах? Я не верил ни одному слову ученых мужей и старых книг.
И с некоторых пор я проводил целые дни, лежа здесь, на стене и до боли вглядывался в даль, где в ясную погоду на горизонте проступали острые зубцы древних стен, мало отличимые от очертаний Белых гор.
Зачем я это делал? Я не мог объяснить, но тянуло сюда так, что ни жара, ни жажда, ни городская стража не могли прогнать меня отсюда. Я научился прятаться, пережидать обход арбалетчиков из гарнизона Северной Башни, и снова возвращался на эту открытую площадку. Дома мать пыталась меня лечить – прикладывала к горячему лбу мокрую тряпицу, пахнущую валерианой, поила какими-то травами. Мне было все равно, я не мог думать ни о чем, кроме пронизанных светом залов, клубящегося под ногами тумана и свиста ветра в ушах - Иш-Шааль…
И когда над головой вдруг разверзлись небеса, и со свистом рассекая воздух, на меня обрушилось сверкающее чешуей золотое тело, я понял, чего я ждал.
Невероятной красоты крылья распахнулись надо мной, открывая истину.
- Иш-Шааль!- кричал я восторженно, следя за полетом. Мне не нужно было смотреть на то, что делают руки. Они были умнее меня, и пока глаза пытались поймать оранжевый отблеск, руки уже закончили работу.
Гарпун, тяжелый и черный, покрытый рунами от заостренного жала до раздвоенного хвоста, двигался так медленно, что я успел похолодеть от страха. Этот страх заморозил жар, что сжигал тело все последние недели. В конце концов, я еще только мальчишка. И не моя вина, что дракон не стал дожидаться, пока я стану взрослым Охотником, я и так рисковал сгореть в лихорадке инициации.
Он был очень красив, этот золотой змей. И когда он упадет там, в отрогах Белых гор, потому что гарпун медленно, но верно проберется к его сердцу, он будет думать о том же, о чем и я – о белых стенах Иш-Шааля.