Рассказ времён дефолта
На перекрёстке, где сходились три улицы, даже в самую сухую погоду стояла лужа. Злые языки прозвали перекрёсток "Миргородской площадью". Что только не делали дорожники, лужа не хотела исчезать. Очевидно, при строительстве на месте снесённых старых домов, строители нарушили подземные реки. Лужа была тем более не к месту, потому метрах в ста от неё находился подъезд Госучреждения высокого ранга.
Милка жила на этой улице с самого рождения и помнила, что раньше между снесёнными домами барачного типа был маленький прудик. Вот и сейчас, несмотря на 1-ое января и лёгкий морозец, лужа переливалась всеми цветами радуги, отражая цвет мигающих огоньков на гирлянде на ступеньках какого-то магазина. Народ ещё не проснулся после встречи Нового года. Только редкие прохожие, раскрасневшиеся и весёлые, возвращались домой.
Посредине лужи в мутной воде вперемежку с ледышками по колено стоял изрядно подвыпивший и сонный мужичок. Он нашёл точку равновесия и боялся сделать следующий шаг. Вокруг лужи семенила в стоптанных сапогах «прощай молодость» сердобольная бабуля, выведшая с утра пораньше на прогулку седого пёсика, похожего на старого деда с проплешинами. Она жалела мужичка и пыталась уговорить его выйти из лужи, чтоб не простудился.
- Милок, выходи потихоньку, заболеешь ведь!
Наверное, она давно мужичка уговаривала, потому что он вдруг замотал головой, уронив свою ушанку в лужу, крякнул и проснулся. Со всей силы рванул пальто на груди так, что пуговицы разлетелись брызгами. Под пальто на голое тело была надета тельняшка. Мужик со всей силы ударил себя в грудь кулаком и гаркнул: «Не боись, бабка, ведь я - моряк!»
Он уже собрался сделать первый шаг, как из-за угла вылетел Фольксваген, и со всего маху въехал в лужу. Водитель, видно, не в первый раз переезжал эту лужу, потому что умело, как опытный лоцман, объезжал все глубокие места. Скорость машины была приличная, сзади пошла волна, сбившая морячка с ног.
Милка и бабуля бросились было к нему, чтоб тот не захлебнулся. Но в этот момент девушку, уже решившую улыбнуться, окатило с ног до головы грязной водой из лужи. С чёлки, превратившейся в несколько грязных сосулек, по лицу пролегли грязные ручейки. А дублёнка, которую девушка берегла, как зеницу ока, чистила над паром резиновой щёткой, пылесосила и сушила в конце каждого сезона, потому что знала, что, вряд ли, купит себе новую (Милка была разведённой женщиной с дочкой восьми лет и стареньким папой). И вот эта самая дорогая вещь в её гардеробе, стала в одночасье похожа на вывалянную в грязи дворняжку.
И без того плохое настроение превратилось в ужасное. Девушка остановилась и заплакала. Даже ГАИшников нигде не было видно, чтоб наказать этого автомобильного хама.
Но машина, выехав из лужи, резко остановилась, из неё выскочил хорошо одетый мужчина и бросился к ней: «Девушка, постойте!»
А Милка, развернувшись, уже уходила быстрым шагом от этой противной лужи.
Водитель догнал её, остановил за плечо: «Извините, я заплачу вам за чистку. Сколько я Вам должен? Давайте, подвезу Вас». Он протягивал ей свою визитку.
- Подавитесь своими деньгами, - стряхнула она его руку со своего плеча. Падающая рука незнакомца незаметно скользнув мимо кармана дублёнки, метким движением вложила туда визитку. Ну, не могла же Милка ему, такому холёному и красивому, сказать, что дублёнке её уже 14 лет, что ни одна химчистка её не возьмёт. Хорошо, хоть слезы смешались с грязными брызгами, и их не было видно. Она ненавидела, когда её начинали жалеть. Особенно вот такие, как этот...
Она сразу окрестила его супермен. Ему было слегка за сорок, седина элегантно тронула его виски. От него исходил аромат неизвестной Милке жизни, безоблачной, сытой, с хорошим достатком и умением взять от этой жизни всё самое лучшее. Он, наверное, не знал, как трудно выкручиваться от получки до получки, выгадывая то на фрукты дочке, то на новые колготки. Как тяжело недосыпать из-за того, что кому-то срочно понадобилось платье на выход. И надо, забыв про сон, сидеть всю ночь за машинкой. Как тяжело, не имея дома компьютера, подтягивать нерадивых учеников по информатике. Да два раза в неделю убираться в своём отделе, отстёгивая от сотни десятку вахтёру, чтобы тот не проболтался о том, кто убирается в «серпентарии». А потом складывать по двадцатке в металлическую банку из-под индийского чая, в надежде накопить на кожаное пальто.
Ей плевать было, что пол-Москвы в таких пальто ходит. Милка частенько заходила на рынок в Лужники и наблюдала, как дамы примеряют пальто, а их мужья (или кавалеры) с ленивой небрежностью отсчитывают челнокам сотенные, а то и просто зелёные купюры. Она, себе в утешение, покупала какую-нибудь заколку для дочки и шла домой, глотая слёзы от обиды.
* * *
- Хорошенькое начало Нового года, - подумала Милка, входя в свой подъезд.
Она и не хотела идти встречать Новый год к Маришке. Но та, загадочно улыбаясь, обещала много сюрпризов. Милка даже не смогла отговориться, что не хочет оставлять дочку и отца одних. Подружка знала, что из Каунаса приехала Ниёле, родная сестра отца, и, услышав разговор, сказала: «Иди, девочка, развейся, за дочку не беспокойся. Тебе ведь надо жизнь устроить, для женщины это никогда не поздно».
А Маришка была одержима идеей выдать Милку замуж. Каждое новое сборище включало помимо обычных семейных пар чьих-нибудь свободных на данный момент друзей-мужчин. Один раз даже начал наклёвываться роман. Мила была приглашена на дачу.
Он был художник. Достаточно известный, выставляемый заграницей. Картины его хорошо продавались, финансовых проблем не было, о чём свидетельствовал новенький джип и загородный коттедж с прислугой и пятью породистыми псами-чемпионами породы.
- Проверь его на «вшивость»! – посоветовала Марина.
- Это как? – спросила Мила. И получила от подруги подробную инструкцию.
Был конец ноября, погода мерзопакостная. Художник позвонил Милке на работу в обеденное время, чтобы узнать, что она предпочитает на ужин. Следуя Маринкиным наказам, Мила сладким голосом сказала, что она - такая гурманка! - и хотела бы "того и сего", и можно - без хлеба... Вот!
Кавалер помолчал, потом изрёк, растягивая слова: «Давайте сделаем так - всё, что касается шашлыков, вина и зелени - моя забота. А уж что касается «погурманить», Вы сами себе по дороге выберете. Я Вас жду к семи часам».
- Где? - спросила Милка, полагая, что он подъедет на своём джипе к концу рабочего дня за ней.
- Как где? - удивился Художник, - у меня на даче. Не буду же я по такой грязи машину гонять. А электрички до Ильинского всегда точно ходят. Там, как сойдёте, до конца платформы, потом по переулку - последняя дача, белая, с зелёными ставнями.
У Милки выступили слёзы на глазах. Она повесила трубку и, разумеется, никуда не поехала. А он даже не позвонил вечером, не побеспокоился, куда это она пропала, хотя телефон домашний взял ещё в первый вечер знакомства. А утром она уже и не ждала звонка. И так всё было ясно. Пролетела птица "обломинго", как любила шутить Маринка.
В этот раз на Новый Год Маришка притащила то ли экстрасенса, то ли астролога. Он пригласил Милу танцевать. Но, даже танцуя, всё рассказывал ей об особенностях натальных карт, постоянно путая её имя. При этом он так противно дрожал, бесцеремонно прилипнув к Милке, что её начало поташнивать.
Музыка закончилась и она решила незаметно улизнуть домой. Но астролог-экстрасенс всё же укараулил её и потащился следом.
Было, правда, непонятно, кто кого провожает. Метро ещё не открылось, любая же попутная машина оказывалась «энергетически опасной». Милка сначала никак не могла понять, почему он ведёт её именно этими улицами. Жили-то они, как оказалось, совсем рядом, на расстоянии двух остановок троллейбуса. Всё оказалось настолько банальным!
Он шёл своим коротким путём к дому
На одной из улиц то ли экстрасенс, то ли астролог остановился и сказал: «Ну, вот я и дома».
Милка испугалась, что он будет приглашать её к себе, но он простецки сказал: «Пока, приятно было прогуляться с Вами в Новогоднюю ночь. Тут Вам совсем недалеко, добежите? А то мне собаку уже пора выгуливать».
Повернулся и ушёл. Даже не выслушал Милкино «До свидания».
А она, пройдя ещё пару улиц, очутилась у вечной лужи перед своей родной конторой. Жила она через дом от работы.
Это очень удобно, жить рядом с местом работы - денег на дорогу не тратишь.
Тут и случился новогодний ледяной душ из грязной лужи.
Доставая у квартиры ключи, она выронила из кармана визитку, которую водитель, окативший её из лужи, незаметно положил ей карман.
Клюев Игорь Валентинович, КТН, начальник отдела. Телефон, факс.
Милка даже ойкнула, - это был её новый начальник, который должен был приступить к работе сразу после Нового года.
Про него рассказывали, что он похоронил жену в заграничной командировке, вернулся досрочно на тёпленькое и хлебное местечко. Детей у него не было, покойная жена страдала пороком сердца и не вынесла поздней и такой долгожданной для них обоих беременности. Даже заморские врачи не сумели помочь.
* * *
Серпентарием называли одну из комнат, занимаемых Вычислительным центром. Когда-то давно в этой пристройке находились лифты «паттерносы». Потом, когда они пришли в негодность, их заменили новыми, финскими. Только разместили их внутри здания. А из старой шахты сделали дополнительные комнаты для сотрудников.
Комната была стеклянная с трёх сторон и напоминала аквариум. Своё оригинальное имя она получила из-за своеобразных отношений работавших там женщин. Иногда эти отношения начинали напоминать батальные сражения. Кого-то даже пересаживали в другие комнаты, но обстановка не изменялась. Пробовали разместить там кого-то из мужчин, но они сбегали через пару недель.
Старшей в комнате была Вергилия Петровна.
Дама предпенсионного возраста, крупная, мужиковатая женщина. Она очень любила рассказывать, что родители хотели назвать её Вирджинией в честь какой-то американской актрисы. Но такого имени в довоенном справочнике ЗАГСа не оказалось, а паспортистка отказалась записывать неизвестное имя: она уже пару раз получала за это нагоняй от заведующего.
Вергилия Петровна обожала шерстяные сарафаны, гипюровые кофточки и перманент. Правда от частой химической завивки волосы её значительно поредели, и злые языки утверждали, что можно увидеть маленькую лысинку, когда она наклоняет голову. Вергилия Петровна наклоняла голову очень редко. Своей посадкой за столом она напоминала сфинкса.
Персоналки, заполнившие все государственные и частные предприятия, её пугали. Слово компьютер ей казалось враждебным, и она принципиально делала ударение в любом разговоре на слове ЭВМ.
Вергилия и задавала тон в комнате. Другие женщины разделяли её взгляды или делали вид, что разделяют. Никогда ни в чём ей не перечили, потому что по опыту знали, что Вергилия «съест» и единомышленника, если того потребует момент. Они были вроде бы и вместе, но всё равно - врозь. Каждая сама по себе. Шушукались, сплетничали и поддакивали Вергилии, если того требовала ситуация. Или молчали.
Единственной подругой Милки была Маринка из соседнего отдела.
Милка уже четыре года работала в этой комнате. С самого первого знакомства со старожилами этой комнаты, она поняла, что не пришлась ко двору. И она заняла нейтральную позицию. Хотя на поверку это оказалось ни чуть не лучше того, если бы она приняла чью-нибудь сторону. Она приходила на работу, быстренько переодевалась и утыкалась носом в свой компьютер.
Женщин в комнате было шесть. Непрерывно и ненавязчиво гудели шесть персоналок, звонили телефоны, женщины судачили бесконечно, каждая из-за своего компьютера. И во всём этом гуле незримо витала сакраментальная фраза «кто не с нами - тот против нас».
В комнате что-то обсуждали, бегали по буфетам. Потом распихивали продукты по полкам холодильника, пили чай, нарочито громко рассказывая о своих мужьях, стараясь уколоть этим разведённую Милку.
Она была для них вроде как прокаженной. Они молчаливо не одобряли любой Милкин поступок, новое платье, разговор по телефону. Даже тот факт что, уходя домой, Милка запирала системный блок на ключ, вызывал у них приступы немой ярости.
Запирать системный блок она стала после того, как перед самой сдачей программного комплекса заказчику, придя утром и, включив компьютер, она обнаружила, что с диска исчезли несколько важных информационных блоков. Она не стала впадать в истерику, как того ждали соседки по комнате, а просто скопировала эти блоки с резервных копий, которые она привыкла делать каждый день в конце рабочего дня, и уносила домой на дискетах. Милка была классным программистом, и такие «шутки» с ней проделать было невозможно.
Соседкам по комнате никак не удавалось завести Милку на какой-нибудь спор, скандальчик, чтобы поклевать её и разрядить своё недовольство. Особенно они стали злобствовать после того, как летом Маринка притащила Милке сногсшибательный комбидресс в подарок на день рождения. Даже соседки по комнате одобрительно закивали, искоса наблюдая за реакцией Вергилии.
- Порядочная женщина никогда такое не наденет. Я бы никогда не позволила себе истратить деньги на это безобразие, - сказала надувшаяся, как жаба Вергилия.
- Это не безобразие, а комбидресс, - поправила остроязычная Маришка, - Да и зачем Вам такой? У Вас же муж есть. А Милочка должна жизнь свою устроить, ей в самый раз!
У Маришки были свои представление о женском счастье.
- Зачем ты, - одёрнула Милка подружку, - Прекрати!
Но Вергилия уже закусила удила, встала из-за стола, с громом отодвигая стул. И вышла из комнаты, красная от негодования.
- К Валентинычу потащилась, жаловаться, - храбро, в отсутствии Вергилии, сказала одна из женщин.
Вергилия вернулась довольно быстро. От неё пахнУло валокордином. Ни слова не сказав, она села за стол и стала бестолково перебирать свои бумаги. Один из листков соскользнул на пол, Вергилия наклонилась за ним, и все, наконец, увидели маленькую лысинку, старательно прикрытую начёсом.
Но даже эта прикрытая начёсом лысинка просто кричала, что Милке ничего хорошего ждать не придётся. Маришка потихоньку ретировалась. Даже погода отреагировала на тот фонтан злобы, который, казалось, бил через край. Солнышко за окном спряталось, и начался ливень.
* * *
Как у всякого нормального человека, у Милки были маленькие слабости. Она была человеком с хорошим чувством юмора и сама любила подсмеиваться над собой. А человек, умеющий посмеяться над самим собой, как известно, человек добрый и порядочный. Злым Господь не отпустил такого.
Но одна из её слабостей или привычек, кому как понравится, была давно подмечена соседками по комнате и доложена Вергилии.
По улице Милка любила ходить в удобных туфлях на устойчивом, не очень высоком каблуке. Придя на работу, она переодевалась в очень красивые ярко-красные шпилечки, которые купила по талону на распродаже во времена повального дефицита.
Две пары туфель стояли рядышком под её рабочим столом. Работая, Милка любила сидеть, заправив пальцы ног в один туфель. Это-то и углядела сидевшая перед Милкой женщина, когда поднимала, что-то выпавшее из своей сумочки.
План созрел давно, но не было случая воплотить его в жизнь. Последние события подтолкнули женщин к реализации своей затеи. Им уже давно не давало покоя то, что новый начальник как-то незаметно выделил одну Милку из их коллектива. Дал её новое и перспективное задание.
Сарафанное радио донесло до серпентария слух и о том, что начальник пару раз(!) даже предлагал подвезти до дома. Он не знал, что Милка живёт рядом с работой. В испорченной дублёнке Милка больше не ходила, а в куртке он её не узнал.
Как человек опытный и тактичный, он знал, сколько женских судеб было испорчено служебными романами, он пытался скрыть свою симпатию к Милке, только ласковые морщинки появлялись у глаз, когда они встречались в коридоре или в столовой.
Но это не стало тайной для Милкиных соседок по комнате. Локаторы и антенны были настроены на частоту чувств, исходивших из кабинета Клюева.
Только Милка была непроницаема. Её лицо не выражало никаких чувств.
Она даже под страхом смертной казни никому не рассказала бы, что влюбилась. Обжегшись один раз, зализав болячки, она боялась опять испытать эту боль потери. Одно дело, когда человек умирает, так устроен мир, этому есть объяснение. Муж Милки, заплатив нужному человеку кругленькую сумму, получил фиктивное свидетельство о разводе, тут же женившись на женщине старше себя, уезжавшей в Америку на ПМЖ.
Прошло уже пять лет, даже дочка перестала вспоминать отца. А он так ни разу не поинтересовался о них. Иногда Милке даже казалось, что внутри у неё всё заледенело раз и навсегда.
Сегодняшний Маришкин подарок лишь подчеркнул эту заледенелость.
* * *
Поцеловав вечером спящую дочку, погасив ночник, она частенько плакала, уткнувшись в вышитую свою подушку. Вместе с лунным светом под одеяло к ней вползала ледышкою ночь. Горькая и одинокая.
Вот и сегодня ей не спалось. Дочку с отцом она отправила на лето к тётке в Каунас. Июнь неистовствовал за окнами черёмухой и сиренью, которую она очень любила. Запах омытой дождём и ещё такой молодой и свежей зелени через открытую балконную дверь заполнил всю квартиру.
Милка встала и, не включая света, запрятала подарок подальше в шкаф. Так, со слезами на глазах, уснула она и в этот раз.
Утро следующего дня было пасмурным, с моросящим дождичком. Милка вошла в свой серпентарий, дежурно поздоровалась и присела, чтобы переодеть туфли. Она сняла свои уличные пёстрые замшевые, как смеялась Маришка, пестрые замшевые, «леопёрдовые», туфли и надела ярко-красные шпилечки. Включила компьютер и погрузилась в свою любимую вёрстку.
Она не заметила, сколько прошло времени, но из селектора раздался голос начальника с просьбой зайти к нему в кабинет. Милка сунула ноги в туфли, взяла необходимые бумаги и вышла из комнаты, мельком взглянув на себя в зеркало у двери - не очень ли заметны следы вчерашних слёз.
Кабинет у Валентиныча был продолговатый, похожий на келью. Его рабочий стол и стол с компьютером помешались у самого окна, за которым сходила с ума сирень всех оттенков. Свежая после вчерашнего ливня, она даже в такой пасмурный день была вызывающе яркой и бесстыдно дразнящей.
- Милана Геннадьевна, посмотрел я Ваши последние разработки, - начал Игорь Валентинович, - Вы, как будто мысли мои читали. Вот что я хочу Вам предложить. У нас создаётся компьютерная дизайн-группа, не хотели бы Вы её возглавить?
Тёплые лучики морщинок окружили его глаза.
Милка смутилась, покраснела даже, чего с ней лет десять не случалось. Пожала плечами, потому что слов не было.
- Вы подумайте пару дней, хотя, конечно, представление директору я уже на Вас сделал, он поддержал меня. Осталось Ваше согласие. Надеюсь, не откажете. Я в людях редко ошибаюсь.
В дверях он окликнул её: «Мила, подумайте, прошу Вас». Голос его прозвучал особенно тепло.
Из кабинета Милка вышла ошарашенная. Этого она никак не ожидала. Застучало в висках. Она потихоньку пошла по коридору к своей комнате. На пороге нога её подвернулась, и она решила, что сломала каблук о вечно выскакивающую паркетину под дверью.
На шум обернулись все женщины сразу. Милка опустила глаза вниз, и, с ужасом, увидела, что ноги её обуты в разные туфли.
Одна - в пёструю замшевую. Другая - в ярко-красную шпильку. Поэтому она и оступилась, каблуки-то разной высоты. (Вергилия воплотила свой план в жизнь, подменив чужими руками туфли). На лбу выступила испарина, значит, он видел её в разных туфлях, поэтому так и улыбался.
Первой хохотать стала Вергилия, даже побагровела. За ней, каждая на свой лад, стали похохатывать другие женщины. У Милки потемнело в глазах, хохот стал слышен, как сквозь воду, и поэтому стал похож на лай. Будто гавкает одна большая собака, а ей вторят много мелких шавок и шавочек.
Очнулась она в санчасти. Над ней склонилась женщина-врач, которая старательно пихала ей под нос ватку с нашатырём.
- Слава Богу, очнулась, - сказала она.
Вскоре подъехала и неотложка. Старенький доктор осмотрел Милку, давление померил, спросил что-то тихонько. Потом повернулся к докторше: «Заберу-ка я её с собой, этакую красавицу. Пусть отдохнёт недельку. Больница по вашему ведомству отличная, не волнуйтесь».
Прощаясь с Милкой в приёмном отделении, старенький доктор погладил её по голове, как отец, и сказал: «Всё будет хорошо, девочка. Хе-хе!»
- Как Вас зовут-то, доктор? - спросила Милка.
Старичок улыбнулся лукаво
- А меня не зовут, я сам приезжаю, хе-хе!
* * *
Больница не самое лучшее место на свете, особенно в начале лета.
Запах молодой зелени сводит с ума вместе с влетающим через форточку шумом улицы и чириканьем, очумевших от солнца, воробьев.
Диагноз был самый модный – астения, синдром хронической усталости. Да, ещё, как добавил доктор, курирующий палату: «Без мужского внимания женщина напоминает засахаренную белую лилию. Нежна и хрупка необыкновенно, но колется, как роза. Только тронь, - рассыплется…».
В реабилитационном отделении, куда положили Милку, процедуры были по первому разряду. Милкина «контора» была приписана к больнице, называемой в народе кремлёвкой.
Маришка притащила вещи по списку и сообщила, что в серпентарии был разгон, а Вергилию «ушли» на пенсию.
Две недели пролетели мгновением, можно было выписаться под воскресенье, но Милка решила остаться в больнице. В пустой квартире ей не хотелось сидеть. Дачи у неё не было, а Маринка уехала проведывать детей на дачу к маме.
В субботу вечером в палату к Милке ночная медсестра и сообщила, что за ней приехал муж, а выписка уже готова.
- Я не замужем, - сказала Милка дежурному доктору.
Докторша, как видно замученная жарой и работой, не поднимая головы, ответила Милке: «Дорогуша, это Ваши семейные проблемы».
И протянула Милке выписной эпикриз.
Так что, с Богом.
* * *
Милка подошла к окну так, чтобы её не было видно из-за шторы. Никого из знакомых у ворот больницы она не увидела, но всё же решила выйти.
На улице её ждал... Игорь Валентинович.
Он взбежал по ступенькам, в руках его был умопомрачительный букет белых лилий. Забрав у Милки сумку, он галантно открыл перед Милкой дверь машины.
Со своей лёгкой сединой на висках и в лёгких тонированных очках Игорь смотрелся за рулем как Джеймс Бонд.
Девушка настолько была шокирована всем происходящим, что даже не спросила, куда они едут. Машина остановилась где-то в районе Бронных улиц, у высокого кирпичного дома, которые повырастали лет двадцать назад в самом центре Москвы то тут, то там. Для тех, у кого была валюта - чеки.
Милка вышла из машины.
Слегка кружилась голова. Не спрашивая ни о чем, она вошла вслед за ним в подъезд, кивнула консьержке. Они вошли в лифт, со сплошь зеркальными стенами. От свежего воздуха и волнения у Милки слегка кружилась голова, поэтому она даже не посмотрела на номер кнопки лифта, которую нажал Игорь.
Дверь квартиры распахнулась, но у Милки, приготовившейся перешагнуть порог, потемнело в глазах. Голова закружилась ещё больше, и Милка пошатнулась. Игорь подхватил её и внес в квартиру.
Когда она открыла глаза. То увидела, что сидит в глубоком велюровом кресле с подголовником в углу у красиво задрапированного окна.
На столике рядом с креслами была ваза с фруктами. Шампанское стояло средь колотого льда в серебряном ведерке.
Игорь открыл шампанское, налил его в хрустальный бокал и подал Милке. Потом, встал на колени у Милкиных ног, и аккуратно снял с ноги девушки туфельку. Наполнив её доверху шампанским, выпил залпом. («Гусар, стало быть», - подумала Милка, но промолчала.)
Милка чуть пригубив свой фужер и поставила его, Шампанское было ледяное, по коже пробежали мурашки.
- Ты отдохни, а я сделаю что-нибудь вкусненькое, - сказал Игорь, выходя на кухню.
Подняв руку, Милка сняла заколку с волос, которые тут же рассыпались по плечам блестящим огнем. Она встала, решив осмотреть квартиру, в которой она оказалась.
В её жизни было с десяток принципов, от которых она не отступала ни на полшага.
Если она приходила первый раз в гости, она в первую очередь обращала внимание на туалет. Если в туалете стояли лыжи, она просто могла больше ничего не смотреть. Туалет по её понятиям был самым показательным местом в квартире. У людей аккуратных он должен был сверкать чистотой, сражать красотой стен и пола, убивать наповал изысканностью дезодоранта.
Если же там стояли лыжи, это был просто сортир и не более того.
В здешнем туалете лыж не было. Там было биде.
В ванной пахло лавандой. Милка включила воду, сбросила с себя одежду на кресло, стоявшее в углу, и встала под душ. Вода своей приятной пружинно-теплой силой смывала, что-то тяжелое и отболевшее.
«Ага, - подумала девушка, - наверное, это те болячки, которые не советовал чесать доктор из неотложки».
- Чему мы улыбаемся столь сладко? - Игорь уже стоял рядом с ней под душем. Милка испугалась, хотя подсознательно желала этого, себя ведь не обманешь.
Стройный, с легким загаром, он был всегда так загадочно и недостижимо далёк, что Милка решила, что это у неё глюки от прописанных лекарств. Она вдруг увидела, что без обязательных затененных очков его глаза были такими синими, как рисуют дети в младших группах детского сада. Его влажная кожа пахла нежно-нежно лавандой и чем-то еще таким, что внутри, казалось, сейчас закипит от нетерпения. Она уже стала потихоньку забывать, что означает такое прерывистое дыхание и озноб. И вот...
Игорь он накинул ей на плечи что-то совсем воздушное, но такое приятно согревающее на её тело, подхватил на руки, перенес в спальню.
Милка лежала и боялась открыть глаза.
Она боялась, что это может оказаться сном. Вся эта внутренняя борьба со страхом волнами гуляла от затылка до пяток. Милка с удивлением отметила, что любви подвластны не только сердце и разум, но даже такое банальное место, которое называют «под ложечкой».
Игорь лег рядом, нежно и аккуратно развязал узел её волос.
- Я знаю, почему ты не открываешь глаза. Я все знаю. Но я люблю тебя с того самого момента, когда я увидел тебя. Я не буду торопить, можешь даже встать и уйти, или я сам отвезу тебя обратно.
Одиночество, горькая обида, больница...
Она открыла глаза: «Я не для того согласилась сюда приехать, чтобы потом убежать...»
Игорь, понимая все это, был настолько деликатен, чувствуя, что все же в любой момент он может спугнуть Милку. Их тела незаметно переплелись, как ветви виноградной лозы. У Игоря была необыкновенно нежная кожа, хотя тело его было накачано, очевидно, постоянными тренировками. Таких нежных рук Милка не знала. Такими мягкими бывают, наверное, только крылья на небе у Ангелов.
Что-то волшебно мерцающее накрывало её и обволакивало... Она вдруг подумала, что с некоторых пор забыла сладость и остроту ощущений. Какая-то неведомая сила подталкивала её все ближе и ближе. Дыхание и взгляды совсем уже слились. Тело её становилось все податливее и податливее, наконец, она глубоко вздохнула, и, словно цепи, сбросила с себя последние сомнения.
Relax...
Волны разных чувств и ощущений разгуливали от затылка до пяток, то, обдавая огнем, то покрывая тело гусиной кожей. В теплом свете ночника они видели друг друга, видели, какие чувства отражаются на их лицах. Мила ждала чего угодно, но такого накала страстей от себя, такой заледеневшей, она не ожидала. Какая-то горячая волна поднималась в ней, иногда даже казалось, что вот-вот она захлебнется. Игорь, как чуткий психолог, улавливал каждый оттенок её настроения.
Милка же находилась словно в полусне: вот она идёт по коридору, вот спотыкается на пороге. Потом, пытаясь убежать от смеющихся над ней женщин, она почему-то на лыжах, которых боится с самого детства, отважно прыгает с высочайшего трамплина, испытывая удивительную легкость и ни с чем не сравнимое, пронзающее насквозь чувство, которому еще ни один поэт не придумал другого названия...
Она открыла глаза, Игорь склонился над ней. Больше никогда в жизни она не видела такого нежного и красивого лица: «Девочка моя, как я люблю тебя, теперь для меня больше не существует ни одна, женщина. Прости меня!»
- За что? - удивилась Милка.
- За то, что ты так долго меня ждала. Я забыл все слова, помню только одно, - люблю...
Под этот нежный шепот Игоря она и заснула.
Ей снился подвыпивший мужичок в холодной луже, который почему-то держал в руках старого плешивого пёсика, и говорил: «Родители хотели назвать меня Вирджинией...».
За окном летняя гроза сверкнула молнией, громыхнул гром... И Мила проснулась. Она потянулась, на руке её что-то блеснуло. Это было обручальное колечко... Постель была еще наполнена запахом и теплом человека, который сегодня ночью заставил забыть её кошмар прошлых пяти лет, ночные одинокие слёзы и ...
Милка накинула лежащий рядом на стуле халат и подошла к окну. Распахнув шторы, она зажмурилась от яркого света. Комната у Игоря была очень большая. Умело и со вкусом она была разделена на кабинет-спальню и гостиную.
Она смотрела теперь на всё другими глазами и улыбалась. Сзади звякнули нежные фарфоровые чашечки, Милка оглянулась. Игорь ввозил в комнату сервировочный столик. Пахнуло кофе, корицей.
- Сейчас я напою тебя чудесным кофе, такого ты точно не пробовала.
Игорь подошел к ней, притянул её к себе и нежно, но очень твердо сказал: «Запомни, девочка, никто и никогда не посмеет больше обидеть тебя. Садись, у меня для тебя есть сюрприз, только закрой глаза».
Милка села и зажмурилась.
- Раз, два, три - смотри! - скомандовал Игорь. Она открыла глаза. На дверце шкафа висела необыкновенной красоты и выделки... дублёнка.
Прошло уже почти десять лет их совместной жизни, но Милка так и не решилась спросить, неужели он сделал вид, что не узнал её, когда впервые они увиделись на работе.
1998 (С)