Эти несколько часов начали казаться мне вечностью. Мучительно-долгой и до чертиков невыносимой. Мысли о том, что бедная Донна лежит на операционном столе, вытесняют усталость. От неудобного кресла в коридоре больницы начинает болеть спина; ноги отекают от позиции стоя у стены; глаза слипаются от недостатка сна. Я отдаю себе отчет в том, что прямо сейчас могу упасть в обморок. Кофеин в организме превышает допустимую норму: санитарка приносит мне одну за другой чашки кофе.
Несмотря на дрожь в конечностях я продолжаю сновать по коридору, иногда бросая тревожные взгляды на дверь в операционную. В голове мелькает образ Донны: когда-то розовое лицо теперь бледное, на левой щеке ссадина, на лбу царапина, нижняя губа разбита, а правый глаз немного опух. Девушка наверняка расстроится, увидев себя теперешнюю в зеркале. Но мне, по правде, плевать. Я буду дорожить ею даже с опухшим глазом и разбитой губой, лишь бы она выжила.
Через некоторое время я наконец слышу оживленные голоса врачей. Они не молчат. А я знаю, что в их случаях значит молчание — летальный исход. Они на самом деле никогда не молчат. Они готовятся к тому, чтобы произнести слова скорби, адресованные родственникам пациента.
А сейчас они говорят! Я слышу, как они смеются и пожимают руки друг друга; все внутри меня ликует "Они говорят! Говорят!"
Вот из операционной выходит хирург (это я понимаю по белым перчаткам, запачканным кровью). А затем его ассистентка — молодая пухлощекая, чернобровая девушка. Все внутри меня освобождается от тяжести ожидания, страха и волнения. Я вижу, как морщинистые уголки губ хирурга поднимаются в улыбке. И я догадываюсь о причине, послужившей этому счастью на его уставшем лице.
— Как она? — наконец спрашиваю я. Пальцы и губы до сих пор продолжают дрожать.
— Все в порядке, — заключает мужчина. — Травма оказалась не такой сильной, как я предполагал. Твоя подруга поспит пару часов, а после ты сможешь навестить её. На это произойдёт ближе к обеду, так что, думаю, ты могла бы поехать домой и отдохнуть. К тому же, завтра учебный день. Я не уверен, что Донна будет в восторге, если ты пропустишь уроки.
Я вновь улыбаюсь и вовсе не хочу прекращать. Я словно хватаюсь за этот момент, когда душу щекочет счастье. Не мимолётная радость, а счастье. Настоящее, которое можно почувствовать очень редко.
Чем сильнее буря, тем красивее радуга.
Но дорогой же ценой достаётся это радуга!..
***
По наставлению врача я всё-таки отправляюсь домой, по дороге заезжаю в один из круглосуточных магазинчиков Грейди, чтобы запастись любимым кофе. Его, кстати, пью только я. Даже Маркус, если приходит поздно, обходится чаем. А я чувствую себя ужасно, если в крови нет ни капли кофеина, несмотря на степень усталости.
Как только я захожу в магазин, я вижу доброе лицо миссис Браун. В детстве, когда за мной ещё приглядывала мама Маркуса, миссис Браун откармливала меня своими сладостями. Её сыновья, близнецы, к сожалению, родились с пороком сердца и умерли ровно через три года после того, как появились на свет. А ухаживать и играть со мной, для миссис Браун было только в радость. Даже сейчас, когда я захожу в её магазинчик, она встречает меня тёплой, материнской улыбкой, будто вспоминает моё детство, которое скрашивало её горе по умершим близнецам. И я улыбаюсь в ответ. Потому что трудно сдержать улыбку, когда вспоминаешь крупинки выделенного мне детского счастья.
Я, как полагается, здороваюсь с миссис Браун, узнаю о её делах, о здоровье её мужа, а после начинаю обхаживать стеллажи с продуктами.
Беру сразу три увесистых банки кофе, так как он уходит влёт, а вот ехать за ним в другой конец города хочется отнюдь не всегда. Ещё беру вафли и пару хот-догов для брата, затем расплачиваюсь и иду к машине.
Всю дорогу до дома я продолжаю думать об аварии. Картина раскуроченной машины, обгоревшего дерева и полуживой Донны продолжает терзать меня. Я волнуюсь и не замечаю того, как начинаю грызть ногти, в то время как другая рука остаётся на руле.
Когда подъезжаю к дому, то вижу, что свет ещё включён, — Маркус так и не ложился. А, быть может, и вовсе уехал, но забыл погасить лампу. Мне жалко его. Порой я просто не могу смотреть на его уставшее лицо и взгляд, который молит о капельке сна. Кому, чёрт возьми, понадобилась ночью помощь автомеханика? Учитывая то, что машинами в Грейди обладает меньшая часть населения, остальная — фермеры и старики, чьи трактора уже давно хранятся на свалке.
Глушу мотор, забираю пакет и выхожу из машины. Медленно направляюсь к дому. Шагаю аккуратно, так как касания холодной росы сейчас не доставляют не малейшего удовольствия. Опускаю взгляд и вижу, что рассекаю ногами белую пелену. Туман уже опустился на землю.
Я вытаскиваю из кармана пальто ключ, вставляю его в замочную скважину и начинаю поворачивать. Ключ поддаётся с трудом, так как в правой руке я держу пакет, открывать дверь приходится левой рукой, что не так уж удобно.
Когда дверь наконец отворяется, я вхожу внутрь, ставлю пакет у самого порога и разуваюсь. Запираю дверь на защёлку, после на цепочку. Снова беру в руки пакет и прохожу на кухню.
Всё выкладываю на стол, покрытый кремовой скатертью, на которой виднеется пятно от чашки чая, опрокинутого вчера за ужином. Когда я вытаскиваю из пакета банку кофе, то она тут же падает на пол и закатывается под стол. Ставлю пакет рядом на стул и сажусь на колени. Поднимаю край скатерти и протягиваю руку к банке, но тут же натыкаюсь на кое-что другое.
Письмо. Адресат неизвестен. Получатель: Клои Эллис.
Письмо, адресованное лично мне? Я ни разу не думала, что дождусь от кого-то письма, так как ждать его, собственно говоря, не от кого. Единственные родные мне люди находятся здесь — Донна и Маркус.
Меня вовсе не волнует то, почему письмо оказалось под столом. Меня даже не волнует его содержание. Адресат — вот, что мне нужно. Если я нужна кому-то, я хочу знать — кому именно.
Встаю с колен, держа письмо в одну руке, а другой открываю выдвижной ящик одной из кухонных тумб и выуживаю ножницы. Как только обрезок бумаги падает на ковёр, прямо мне под ноги, я вытаскиваю из конверта исписанный листок.
Здравствуй, Клои. Я всегда помнил твоё имя. Оно резало мне сердце каждый раз, когда я вспоминал о тебе. Прости, милая, что я ушёл тогда, когда вам с мамой нужна была помощь. Прости, что в самые трудные моменты жизни я был далеко и не мог помочь даже словом. Я официально признаю себя виновным во всех своих грехах. И это, действительно, так. Я — причина всех твоих бед, доченька.
Ты, наверное, уже смяла листок и кинула его в камин. Его края чернеют, и вот-вот множество слов превратится в прах, а если же нет — позволь мне продолжить.
Все эти долгие годы я думал только о вас двоих. Я уехал в Чикаго, как только узнал о том, что твоя мама ждёт второго ребёнка. Но пойми, я сделал это не для собственной выгоды, или для того, чтобы избежать ответственности. Два ребёнка, определённо, очень серьёзная вещь. Я был вынужден покинуть вас.
Я так и не обзавёлся семьёй. Просто не посмел делать этого, потому что все, кто мне дорог умирают. Умирают из-за меня. Потому что я — это ты. А ты — это я.
Маркус написал мне о том, что ты страдаешь тем же, чем когда-то страдал и я. Видишь ли, это проклятье передалось моей матери от её отца, а тебе, собственно, от меня. Никто из нас так и не справился с этим. Но мы были рядом друг с другом, и это хоть немного, но помогало удерживать того страшного демона внутри нас. Поэтому теперь я решился.
Как только представится возможность (надеюсь, это будет очень скоро), я приеду к тебе. Незамедлительно.
С любовью
Твой отец — Грэмм
Папа?..
Где была твоя любовь все семнадцать лет этого Ада?
Я кладу письмо на стол, около вазы с орхидеей, а после сажусь на стул и обхватываю голову руками.
Как быть с тем, что скоро ты встретишься с человеком, который скрывался от тебя всю жизнь, а был так нужен...