Я помню, что мама мне пела песню про какого-то загадочного Вай-Вая, который, если я вовремя не усну, придет к нам домой и зашьет нам всем, маленьким детям, глазки. Страшно хотелось посмотреть на него, а потом сразу же заснуть, чтобы он не успел достать иголку с нитками. Однако каждый вечер мама пела, напоминая о нем, а в избу никто не входил, хотя мы намеренно долго не засыпали.
И вот однажды я услышал, как мама убеждала отца, чтобы он, наконец- то, подумал о нашей одежонке. Мама недавно прикупила немного сукна и ситца в местной лавке, а отдельные вещи планировала перелицевать; для «погодок», как она нас называла, слишком накладно было каждый год разоряться на новую пару.
- Не до жиру, куда там, но дети будут ходить не хуже, чем у людей.
- И кто же возьмется за эту работенку? – Ухмыльнулся отец.
- А хотя бы Вай-Вай. Пригласим его. Вот тут, в уголочке, его поселим, он потихонечку нам все и сладит.
Вай-Вай! Наконец-то я увижу его. Хорошо, что у него будет, чем заняться - не так-то просто обшить нас, голодранцев. Глядишь, и не вспомнит про меня, полуночника, но, на всякий случай, надо найти укромное местечко на полатях, чтобы как следует спрятаться на ночь.
Вай-Вай появился на следующее утро. В избу вошел высокий, остроносый старик в полинявшей одежке, которую следовало бы давно перелицевать или вообще заменить новой. Самая большая его достопримечательность, очки, покоились на тощей шее, перевязанные шнурком.
Следом за портным, кряхтя и чертыхаясь, отец тащил ножную швейную машинку. Мама, затворившая за собой дверь, держала в руках небольшой чемоданчик, если можно было назвать так бесформенную коробку с тесемками.
- Вот и дома,- певуче сказала она,- сейчас мы тебя разместим и за работу. Видишь, сколько их у нас, озорников. И все раздетые.
Вай-Вай обосновывался недолго. Потом он наскоро позавтракал и принялся за дело. Говорил он мало, нескладно, все больше объяснялся жестами, мимикой лица, а в особенных случаях притопывал ногой, обутой в остроносые сандалии. Меня он поманил к себе крючковатым пальцем, но когда понял, что я боюсь его, сам подошел ко мне, погладил по голове и разошелся доброй старческой улыбкой. Глаза у него были грустные и лучистые, и вовсе он не походил на человека, который ходил ночью по домам и зашивал глаза маленьким детям.
У меня пропал всякий страх к нему, я спрыгнул с полатей, вытянулся, как он велел, и даже задержал дыхание. Вай-Вай измерил мой рост, талию, плечи, виновато покачал головой и пристально посмотрел на маму, которая в ответ только развела руками.
Вай-Ваю предстояло перекроить для меня ветхое пальто моего старшего брата. Задача для него оказалась очень сложной, вещь никуда не годилась для заготовки, но он все же охотно взялся за дело и к вечеру предложил мне накинуть на себя обнову, сотворенную пока в наживульку. Мама от радости всплеснула руками, выходило, что я к холодам наделялся справной одежонкой.
Так прошел день. Назавтра портной закончил меня обшивать и приступил к новому заказу. А мы настолько осмелели, что едва ли не сидели у него на плечах. Особенно нам нравилось, как он заводил ногой швейную машинку, пропускал строчку на заготовке, перебирая материю тонкими, с желтоватым отливом, пальцами. На наши вопросы и просьбы старик только виновато улыбался и повторял одно и то же: «Вай-вай! Вай-вай!». Если мы того хотели, он наделял нас разноцветными лоскуточками и пустыми шпульками. Мама сердилась на нас, старалась отогнать от стола, а он, все с той же виноватой улыбкой, тряс головой в знак несогласия и повторял свое любимое: «Вай-вай! Вай-вай!».
Кто он был по национальности, мы так и не узнали. Откуда он появился в деревне, тоже было большим секретом. Мама строго-настрого наказала нам не приставать к нему, не обижать его, потому что он был очень добрым человеком, хорошим мастером. но несчастным в жизни, по сравнению с нами, умеющими говорить.
Портной время от времени вставал из-за машинки, потягивался, кряхтел по-стариковски, перебирая губами словосочетание, давно ставшее для него вторым именем, так что настоящее-то, пожалуй, никто и не помнил в селе. Он внимательно разглядывал просторные полати, где мы копошились в ветоши, как поросята, ощупывал отцовский столярный инструмент и вопросительно глядел на маму.
Мама понятливо кивала головой и говорила, что живем мы пока очень бедно, в одной комнате и спим, и едим, а хозяин тут же и мастерит. Когда будут деньги, она не знает: в колхозе не платят, случайные заработки хозяина невелики, огород урезали, а налоги надо платить исправно – иначе корову опишут, последнюю ненаглядную кормилицу. Но все равно, горячо доказывала мама, они с мужем выкраивают каждую копейку, чтобы выкупить в лесничестве билет на строительный лес самозаготовкой и сделать к избе пристрой: с прибавлением в семействе прежняя изба стала тесноватой.
Слова мамы, видимо, сильно огорчили старого портного. Он притопывал ногой и что-то силился сказать, но из его уст вылетало одно нелепое бормотание, а заветное «Вай-вай! Вай-вай!» разносилось непривычно громко и угрожающе. Успокоившись немного, он о чем-то долго думал, а потом прикидывал на клочке бумаги, мусоля цветной карандаш.
Ходили слухи, что портного привезли в деревню какие-то военные люди, поселив его в развалюхе на окраине села, в которой он жил мало, а все больше слонялся по людям и зарабатывал себе на кусок хлеба халтурой. Якобы, портной – это вовсе не портной, а государственный преступник, отсидевший немало лет в лагерях за колючей проволокой. Семьи у него никогда не было, родных – тоже. Писем он не получал, а милиция давно перестала интересоваться им, потому что «этапник» оказался безобидным стариком, к тому же ущербным на язык.
Отца не интересовала работа портного, у него было и без того много забот по дому и хозяйству. Но и он, если один из нас одевался во что-то новое, одобрительно похлопывал старика по плечу, приговаривая:
- Молодец, бачка! Умеешь работать!.
А когда он увидал на маме разноцветную кофту с широким воротником, то потерял дар речи и только мычал:
- М-м-можно обмы-м-мыть…
Портной виновато улыбался в ответ, качал головой и перебирал губами слово, которое обозначало в этот раз, быть может, заветное: «Спасибо!». Но мы и без того знали, что он доволен своей работой и семьей, в которой временно поселился, и обшивал нас, голодранцев, с большим удовольствием.
Еще через день я в потемках подошел к портному и спросил его, а правда ли, что он зашивает глаза маленьким детям; или это только нас пугает мама, чтобы мы быстрее засыпали? Я знал, что не дождусь ответа на свой вопрос. Ведь он не умел говорить, но надеялся, а вдруг портной сможет хотя бы на пальцах развеять мои сомнения. Портной сначала пристально посмотрел на меня, а потом крепко обнял и поцеловал в лоб. Слезы у него из глаз скатились на мои щеки. Мама, которая наблюдала за нами со стороны, тоже заплакала. Отец как-то странно кашлял и сморкался.
Прошла неделя. Портной выполнил свои обязательства перед нашей семьей и упаковал пожитки. За ним приехали на телеге, вместе с ножной машинкой и, так называемым, чемоданчиком он съезжал от нас на другое подворье.
Чтобы мы не мельтешили под ногами, нас загнали на полати, цыкнув, как на сверчков. Мама отсчитала купюры, которые она заняла у состоятельных людей, и протянула их портному. Старик виновато улыбнулся и даже не посмотрел на деньги, не сказал положенное «Вай-вай!». Мама попросила его взять заработок, но он отвернулся от нее. Мама растерялась, а портной торопливо вышел из дома и плотно закрыл за собой дверь.
При сборах я случайно заметил, что портной положил какой-то тряпичный сверточек под дерюжку на полатях. Мне страшно хотелось взять его, но я пересилил себя. И только после того, как портной вышел из дома, громко сказал:
- Мама, а он что-то вот здесь оставил.
В свертке из тряпиц была небольшая пачка денежных купюр. От неожиданности мама опешила, выронив их на пол.
- Как это так?- растерянно спросила она кого-то.
- А вот так,- подскочил отец,- сейчас разберемся…
Он быстро, по кошачьи, собрал деньги и кинулся за дверь, даже не закрыв её: отца одолевало то ли сомнение, то ли подозрение, во всяком случае, он был сам не свой. Мама, всхлипывая, спотыкаясь, еле-еле перешагнула порог. Ну а нам сам Бог велел скатиться с полатей и засеменить следом.
-Бачка, постой! Это что же получается? За какие заслуги? А? – кричал на весь двор отец.
Портной неловко повернулся к нему лицом и весь покраснел, изогнулся, затопал ногой. Выкинув вперед руки, он как бы решил защититься от незаслуженных оскорблений, которые вот-вот должны были посыпаться на его седую голову.
- Вай-вай! Вай-вай! – несколько раз повторил старик свой последний и единственный аргумент, способный охладить пыл отца.
И пока его не поняли собравшиеся, портной не переставал говорить по-своему, показывая на дом. А правда заключалась в том, что он оставил деньги на строительный лес для дома. И когда это дошло до нас, наступила тишина. А портной подсел на краешек телеги, махнул нам на прощание рукой и, поторапливая возницу, сказал свое привычное:
- Вай-вай! Вай-вай!