Привет тебе, коза!!! Привет из двадцать первого века!!!
Век двадцать первый, и первый год второго десятка заканчивается. Улавливаешь симметрию числового ряда? А помнишь меня? Помнишь мальчишечку из Свердловска, что носил почту вместо почтальонши? Это я тогда первый раз устроился на работу, на местную почту посёлка, пока почтальонша на курорт ездила. Да! Тогда простая почтальонша могла на курорт поехать. В Ессентуки. С ума сойти!!! Самолётом!!! Из Челябинска!! Это ж сколько сегодня бабла надо «поднять». Чтобы на месяц в Ессентуки, да ещё и авиарэйсой!!!
Но тогда мы другими заботами были заняты. Ты – отвязаться и удрать туда, где травка послаще и козёл поближе. Без козла жизнь была какая-то неполноценная. Да и не всякий козёл тебе бы подошёл. Козлы – они ведь тоже разные бывают! Ну, это, я думаю, ты лучше нас понимаешь. Прожила, прочувствовала… Ощутила во всей полноте и неизбывности своей собственной дикости…
А ещё тебе предстояло, что тебя будут доить. Доить и доить! Без конца и без краю...
Ты не поверишь - и нас! И нас доят и доят! Но сегодня я не об этом...
Мне предстояло через год остаться на второй год – по той простой причине, что полгода болеть нельзя. Ну ладно! Спешить нам уже некуда. Мы оба в прошлом. Потому расскажу, как это было на самом деле. Вообще я часто болел ангинами, бронхитами и воспалениями легких. Последнее заболевание меня просто боготворило. Было у меня их пятнадцать штук. Самые разные вариации. И двусторонняя и левосторонняя и правосторонняяя и крупозная.
Начало я уже сам прекрасно распознавал: высокая чистая температура под сорок, и немного трудно дышать… Приезжала неотложка. Меня слушали пару минут и без разговоров везли в больницу. Больниц было несколько и жизнь в них текла по разному. Но об этом я попробую отдельно как-нибудь рассказать. А пока о том, что пятого января меня уже приговорили к больнице и увезли. Что-то тогда долго я болел и выписался аж в начале февраля.
Ровно через сутки началась сильнейшая ангина и в школу я снова не пошёл. Через две недели ангина плавно перетекла в бронхит. В острый бронхит и ещё какое-то осложнение типа катара верхних дыхательных путей. В общем наступил апрель, а я не в школе. В воскресенье ко мне пришли Оля Бармина и Света Чернявская.
Сказать, что я застеснялся, это ничего не сказать. Раки после проварки выглядят бледнее чем выглядел я при появлении одноклассниц. Я даже не сразу выполз из-за громадного шкафа, отделявшего мой угол в нашей громадной общей комнате. Но в конце концов, кое как справившись с волнением таки вылез.
Пообщались. Попили чаю (а как же без чаю?) и я клятвенно заверил их, что «завтра» буду в школе. Они попрощались и ушли.
Главу «Завтра – значит никогда» посвященную отказу Гарри Кимовича пошевелить фигурки в мерцающих шахматах я написал значительно позже.
Через полчаса после ухода девчонок меня скрутила чудовищная боль в животе. Скорая. Надавливание на живот. Резкое отпускание. Дикий вопль. Больница.
Приемный покой. Я весь абсолютно голый. Меня поливают из шланга. Металлическая каталка. Мои руки и ноги привязывают к кровати резиновыми жгутами. А потом я четыре часа дико ору. И вижу сквозь простыню свои кишки на простыне. Потом меня привозят (уже глубокой ночью) в палату и сквозь полусон я вижу медсестру, которая периодически смачивает мне пересохшие губы.
Потом я узнал, что это был острый перфорированный осложненный разлитым перитонитом аппендицит с вероятностью выживания процентов семьдесят.
Заживало всё это плохо. Образовался инфильтрат. Его снова вскрывали. В общем восемнадцатого мая меня выписали.
В больнице я научился варить яйца. Вкрутую. В смятку. В мешочке. Оказалось – весьма важно время кипячения сочетать с разной подсоленностью воды. В те сорок дней я не ел практически ничего кроме яиц. По той простой причине, что каш я вообще не ел, не ем и, видит Бог, уже не буду есть никогда. Как впрочем и пить кисели.
Вот так первое сентября я встретил в составе другого класса. Вся школа праздновала Новый учебный год. А я – единственный второгодник в этой элитарной школе за много лет - ощущал всю полноту своего позора и унижения. Мне было стыдно ходить в школу. Мне было стыдно смотреть своим прежним одноклассникам в глаза. Передать это чувство очень сложно. Тому кто сам не пережил – невозможно. Всё время ощущение такое, что над тобой все смеются. Непрерывно. И все – абсолютно все видят, какой ты несуразный, смешной, глупый, позорный… Новые одноклассники приняли меня далеко не сразу. А вот нишу белой вороны я занял сразу. Учиться-то мне и так было неинтересно, программу я опережал на порядки, а теперь, в силу того, что первые полгода шло тупое повторение пройденного, я совершенно распустился.
Чтобы преодолеть склонность легких к воспалениям, я принял решение много бегать. Дабы тренированные лёгкие стали сильнее болезни. Как раз тогда шёл документальный фильмм об Олимпиаде в Риме.
Здесь надо сделать важное отступление. В те годы в Свердловске на улице Свердлова, той, что идёт прямо к железнодорожному вокзалу, располагался кинотеатр «Урал» на первом этаже громадной сталинской пятиэтажки. В одном зале крутили художественные фильмы, мне сие было неинтересно. А вот в зале документального кино крутили документальные фильмы, которые я очень любил. Стоило это десять копеек. Я экономил на завтраках и из школы прямиком двигался к «Уралу». Фильмы шли шикарные полнометражные цветные. Советская кинодокументалистика тогда стояла на очень высоком уровне. Фильмы про Африку, Антарктиду, Австралию, про животных… Вот в этой серии я посмотрел фильм про Олимпиаду в Риме. Героем её стал Абебе Бикила, босиком выигравший марафон. О Бикиле я подробно написал потом в своем раннем романе «Нина», частично опубликованном в Инете. Но потом.
А тогда он стал моим единственным кумиром. И у меня появилась вторая кличка в школе (первая была РАТА) – «марафонец». Ездить в трамваях и автобусах я перестал. Я стал бегать с ними наперегонки. Справедливости ради надо признать, что еще в нежном семилетнем возрасте я легко обогнал старшеклассников в состязаниях на СПШ (стадион пионеров и школьников), то есть способности к бегу какие-то имелись. Теперь я вооружился книгой Артура Лидъярда и советами Веры Павловны Петрашень («Динамо». Свердловск). Вскоре тренером моим стал один из лучших её учеников – прекрасный барьерист - Валерий Иванович Никитин. Так я стал динамовцем. И болельщиком киевского «Динамо».
А ещё я стал ходить в шахматную школу во Дворце Пионеров. Воспаления лёгких располагают к настольным играм. Из всех этих игр наиболее приятными были шахматы. Конечно я играл и в другие игры, в нарды, в домино, в карты, в крестики-нолики, в лото, в города, в "угадай слово", в уголки…
Позднее я займусь этим системно. А сколько всего разных игр придумано и циркулирует в обществе?
Начнем с покера. Ленинградский, классический, облегченный… Впрочем что это я увлекаюсь…
В общем стал ходить в шахматную школу. К тренеру О.И.Чернину. Ещё нас тренировал М.С. Соловьев. М.С. – это и Михаил Сергеевич, и мастер спорта… Был и третий тренер, который иногда уделял нам своё высокое внимание – Орест Аверкин.
Про меня он однажды сказал очень точно: «Иногда и слепая курица клюёт настоящее зерно». Не спорю. Так оно и есть на самом деле. В те самые годы в школе уже вовсю гремела слава юной Люси Сауниной. В подробности мы не вникали. Просто смотрели на неё, как на недостижимый образец. Звезда!!!
Таковой она и была на с амом деле.. Позднее я напишу о ней целых четыре книжки: «Шахматная королева России», «Отравленный чемпионат», «Венок шахматных партий» и «Белый конь-черный конь»… Ни одна из них при моей жизни не увидит света. Только эскизные наброски и интернет версии весьма и весьма облегченные. Мне повезло проанализировать более тысячи её турнирных партий и понять, какое дарование было около нас – молодых и амбициозных – в молодости…
Но об этом тоже надо в другом месте и не тебе…
Как бы там ни было, но вот эти три занятия – документальное кино, легкая атлетика и шахматы и стали компенсацией за потерю интереса к школе. В школе я получал тройки, в шахматах достиг второго разряда, а в легкой атлетике выполнил третий юношеский… немного, но болеть воспалениями легких с тех пор я перестал на долгих сорок пять лет…
Ну вот, коза!!!
Мой первый фотоаппарат «Смена» был подарен мне на день рождения и ты – мой первый удачный снимок. Не самый удачный, быть может. Более того, может быть и самый неудачный…
Но ничего другого из фотографий того времени до сего дня не добралось.
Со мною здесь только ты. Тоже капля воды. Тоже смотришь, мечтаешь, думаешь…
Смешно, а ведь по существу нас обоих уже как бы и нет вовсе. И разница между твоим изображением и моим текстом этого письма к тебе ничтожна: все не очень удачно… И всё же что-то говорит мне внутри меня, что это очень важно, чтобы я это всё тебе написал и отправил. Какой-то небесный шуруп повернется иначе на небе, что ли… Странная она – эта небесная механика…
У меня есть на эту тему песня:
Когда зажигал он венчальные свечи
На небе упала звезда.
Паденья никто не заметил
Но стало всё в мире не так.
Поэтому их не родившимся детям
Не спеть эту песню никак.
Мы, как звёзды.
Нас давно уж нет, а наш слабый свет всё летит и летит в глубины Вселенной…
Ты всё смотришь и смотришь на меня… Коза моего детства, коза моего самого раннего столкновения с миром… Помнишь? Я несу газеты и рассовываю их по почтовым ящикам… А письма – лично в руки… Потом я несколько лет проработаю на разных почтах… И оператором связи, и доставщиком телеграмм и просто почтальоном….
Но та почта в Слюдоруднике была первой.
И там была и ты…
Давай улыбнёмся друг другу.
Теперь ведь мы уже не расстанемся
Ты будешь смотреть на меня, а я на тебя.
Ведь наши глаза, когда мы смотрим друг на друга, излучают совершенно особый свет!
И этот мой взгляд увидят все, кому дорог именно этот мой свет.
Свет из детства.