Виктория Агуреева, Новосибирск
Снежная бабочка.
Бабочки... вокруг летают снежные бабочки... Это несколько снежинок, замерзших в 40-градусный мороз, обнялись и затрепетали снежными крыльями.
Покружив над землёй, над домами и ветвями деревьев, они оглядываются на тучу-маму, на сестёр-звёзд, и не спеша укладываются на землю, превращаясь в мягкое снежное покрывало...
Одна бабочка, как и положено бабочкам, пусть и снежным, заинтересовалась огоньком, призывно светящимся за окном высокого современного дома.
Она подлетела поближе и, кружась в вихре неясного восторга, понятного только снежным бабочкам, прижалась к самому стеклу...
За ним она увидела темноволосого человека с добрыми карими глазами. Он сидел за экраном монитора и совсем не замечал того легкого и изящного танца, который она исполняла за его окнами.
Бабочка снова прижалась к стеклу и невольно позавидовала тому вниманию, который он уделял этой железной машине.
"Почему он так внимательно смотрит на это стекло? Может быть, за ним скрываются такие же бабочки как и я? - подумала снежная бабочка. - Может быть, их там много и они более прекрасны, чем я, и поэтому человеку неинтересна обычная снежная бабочка?"
Снежная бабочка снова затанцевала изящнейший вальс в серебряном вихре перед окнами. Она выделывала великолепные па, переходя от вальса к танго, от танго к вальсу, искрясь и переворачиваясь так, что казалось будто не одна, а множество снежных бабочек отплясывают свой озорной и немного печальный танец.
Но человек по-прежнему не замечал ее.
Снежной бабочке стало очень грустно. А это очень опасно для снежных бабочек, потому что грустные бабочки начинают плакать и от своих собственных слез превращаются в некрасивые ледяные сосульки.
И не искриться тогда им уже в переливах вечернего света на снежном покрывале земли. И не взлетать под дуновением ветра вновь и вновь к самым облакам...
В печали бабочка обронила одну слезинку и та, мгновенно обледенев, стукнула по стеклу... Человек обернулся на этот глухой стук и заметил бабочку.
"Какая нежная, - подумал он. - Как хочется прикоснуться к этому чудесному явлению природы, ведь она так прекрасна... Но мое прикосновение может ее погубить - она растает... Нет, нельзя, - решил человек.
Бабочка в это же самое время думала: "Как прекрасен человек... в моей груди разливается какое-то совсем не снежное тепло... Я очень хочу почувствовать какой он вблизи..."
И бабочка все кружилась и кружилась перед окном - помогал ветер, который не давал ей опуститься на мягкую землю.
Вечером человек, забыв о бабочке, приоткрыл на минуту окно - проветрить комнату. И бабочка, ворвавшись с вихрем неугомонных снежинок, полетела прямо к нему.
Она коснулась его щеки... нежным прохладным прикосновением. С удивлением отметила как тепла и нежна человеческая кожа... И опустилась к человеку в ладони...
"Какие теплые руки, - подумала снежная бабочка. - Наверное я растаю... Но это не страшно, ведь я счастлива. Я так хотела к нему прикоснуться..."
Тамара Захарова, Алмалыбак (КИЗ), Казахстан
Степные миражи
Моим коллегам - Альфарабийцам.
Солнце уже взошло и начало нещадно палить, когда мы выехали из посёлка, уютно расположенного у подножия гор. На фоне чистого неба чётко прорисовывались очертания пирамидальных тополей, а за ними горы. Наш путь лежал на северо-восток, через степь. Зной усиливался. В дрожащем воздухе горы, оставшиеся далеко позади, казались маревом. В открытые окна машины врывался горячий ветер. Он обдавал жаром и без того разгорячённое тело. Густой воздух, разогретый нещадно палящим солнцем, струился, колыхался над безлюдной выгоревшей степью и бегущими навстречу машине холмами. Земля млела от жары. Пустынная степь за окном, безмолвие и зной, дрожащтй горячий воздух, создавали ощущение, будто наша машина парит над степью. В пронизанном солнечными лучами ослепительно-голубом небе тянутся облака. Изредка обгонит нашу машину крытый грузовик, оставив шлейф пыли.
Разморенные солнцем виделись миражи: то голубые, манящие прохладой озёра, то тенистые сады, то зелёные рощи. Чудились сказочные города или всадники с длинными копьями, плывущие над землёй в мареве зноя.
Монотонная работа мотора, однообразный пейзаж убаюкивали, делали мысли неясными, тело становилось вялым. Разомлев от жары, я полностью погружаюсь в дрёму, перестаю различать миражи от картинок, возникающих в моей голове...Над степью, далеко вокруг, поднимается пыль, скрипят повозки. Скифские кони, запрокинув головы, несутся по необъятной степи, мимо темнеющих курганов, похожих на огромные юрты. Широко раскинулись по степи стада овец и медленно бредущих коров. Но ни ржания коней, ни блеяния овец, ни мычания коров я не слышу. Слышен только рокот перегревшегося мотора. Приоткрыв глаза, вижу, что картина за окном почти не изменилась. Степь. Тишина. Зной. Убаюкивающее шуршание шин...
Вновь проваливаюсь куда-то, вновь приследуют меня видения: затянутый широким поясом, в тяжёлой кольчуге и шлеме на голове, сидит в седле могучего коня немолодой воин, зорко оглядывая степь... Но и его стирают волны марева.
В открытые окна машины попрежнему врывается горячий ветер. Он приносит запах пыльной полыни и неясные звуки. Я вижу, как скрипя, медленно движутся скифские кибитки, крытые войлоком. Рядом трусит ослик с седобородым седоком в войлочном колпаке. За ним, высунув языки, плетутся лохматые псы...
Я очнулась. Солнце уже в зените. В золотой дали степь кажется бескрайней, а время, будто остановилось. "Едем мы, или стоим?" - промелькнуло в голове. Хотелось пить. Из вибрирующего воздуха передо мной вновь вырисовываются миражи... Наша дорога почти раствориласи вдали, а по краям её сторожевые посты, юрты, повозки, лошади и люди в неведомых мне одеждах... Я прикрываю глаза и вижу себя, молодой, с раскосыми глазами, с иссиня чёрными длинными косами, в шапочке, расшитой золотыми монетками. На плечах лёгкая накидка, отороченная дорогим мехом. Тонкую талию стягивает ремешок с серебряными подвесками. На груди блестят застёжки из драгоценных камней. Я смотрю на горизонт, где видны плавные линии курганов. На их фоне мчится молодой всадник. Чётко слышен стук копыт о каменистую землю. Всадник резко остановился, я протягиваю ему резную деревянную чашу с прохладным кумысом...
Все звуки враз исчезли. Стоит звенящая тишина. Открыв глазя, стряхиваю видения. Машина наша стоит. Водитель заливает воду в радиатор. Вид за окном изменился: на красно-бурой земле ни травы, ни кустика, только впереди виднеются голые каменистые холмы. В пепельном раскалённом безлюдье виднеется одинокая юрта.
Мы едем дальше. Перед нами бурая немая пустыня. По краям дороги, искрясь на солнце, серебрятся барханы. Неожиданно они подступают к безмятежно-сонному степному озерку. Мерный плеск ленивых волн о берег, запах свежести, исходящий от воды, тень карагача и джигиды, располагают к отдыху. Вода у берега очень тёплая. Окунувшись в искрящуюся на солнце воду, передохнув в тени деревьев, отправляемся дальше.
До степного посёлка, куда мы держим путь, остаётся часа два езды.
Рустам Карапетьян, Красноярск
Вонючка
http://www.litkonkurs.com/?dr=45&tid=283097&pid=0
- Гад, ублюдок, выродок! – беззвучно вопил Ван, лежа на грязных нарах в продуваемом насквозь бараке, косо пригорюнившемся вместе со своими дощатыми сотоварищами на крутом берегу реки, - Погань, гад, убью!…
Его обидчик, мужичок в расползающейся телогрейке, перепоясанной солдатским ремнем, поставленный бригадирить десятком китаез, и не подозревал, какая над ним нависла угроза. Он курил, сидя на грязном крылечке и думая о чем-то своем. А Ван ворочался на нарах, постепенно проваливаясь в тяжелый сон.
* * *
Их взяли почти сразу же на границе. Они только и успели перейти неглубокий ручей и углубиться метров на сто в уже чужую тайгу, как вдруг раздались крики, замелькал свет фонариков, кто-то навалился сзади. Ван попытался было извернуться, но получил чем-то твердым по голове и кулем свалился на землю. Чуть позже на погранзаставе солдаты перемотали ему голову бинтом, но крови вытекло немало, так что на ногах Ван еле стоял и почти ничего не соображал. Трое товарищей Вана были тут же – тоже побитые и связанные. Только молодого Ю, их проводника, почему-то не было. Всех погрузили в кузов полуторки и куда-то повезли. Дорога была – одно название, и когда машина подпрыгивала на ухабах, в голове каждый раз словно взрывали мощную петарду.
Потом они несколько дней сидели в тесной душной камере. Сначала их было трое, но через несколько дней набралось уже с десяток. Видимо, сюда свозили всех китайцев, отловленных на границе. Молодого Ю среди них тоже не было. Шептались, что он специально иногда сдает своих, чтоб его не трогали. Но это были просто слухи.
Вскоре всех отвели в другое здание, посадили на скамьи и какой-то русский в строгом черном костюме что-то долго-долго говорил, заглядывая в бумажку. Другой русский отчаянно коверкая китайские слова с горем пополам объяснил, что все они осуждены, как китайские шпионы и высылаются к месту отбытия заключения. Через несколько дней их всех запихнули в деревянный вагон с маленькими зарешеченными окнами и поезд потянулся куда-то на запад, далеко-далеко, за край света.
* * *
Жизнь не баловала Вана. Деревня, в которой он родился, была довольно бедной. Работы – много, а жрать мало. Да и семью завести – о чем Ван страстно мечтал – шансов практически никаких. Девушек отдавали замуж на сторону, чтоб хоть как-то подправить свое материальное положение. Поэтому, когда Вану предложили подработать за бугром, в России – он недолго думая согласился. Их сосед Ю, молодой и веселый парень, уже отшарашил в России пару сезонов, заработав себе и на жену и на будущее потомство. А несколько парней так и вообще остались там, по слухам, подобрав себе красивых невест.
- Там у них мужчин всех на войну позабирали, почти никто не вернулся. Так что русские женщины нас очень любят, - рассказывал Ю, - всегда и угостят, и работу дадут, и постель согреют, - Ван внимательно слушал и кивал. Он уже давно все решил для себя.
- Заработаю, куплю маме с папой что-нибудь, потом на женитьбу начну откладывать – мечтал он, полусонно шагая по таежной тропе, стараясь не наступать на пятки крадущегося впереди Ю, - или может жену себе у них найду, Ю говорил, что они там не шибко от нас отличаются.
Но тут раздались крики и вспыхнули фонарики…
* * *
Один раз он пробовал сбежать. Не зная ни языка, ни местности, имея только смутное представление, что надо двигаться на восток. В общем, это и был скорее не побег, а просто нервный срыв. От отчаянья и безнадежности. Его догнали через день – да он и не скрывался, а просто брел вдоль трассы, глядя себе под ноги и ни о чем не думая. Рядом тормознула машина, из нее выскочили несколько солдат, повалили в пыль и начали пинать. Ван лежал, скрючившись, прикрывая лицо руками. Было больно. Но словно бы не ему. Это чувство недавно поселилось в нем. Словно бы не он сползал утром с нар и плелся на работу, словно бы не он хлебал бурду, словно бы не он вечером опять заползал на нары и вырубался. Своя жизнь закончилось в тот момент, как кто-то навалился сзади и двинул прикладом по башке. А сейчас это был долгий нескончаемый чужой сон, к которому Ван понемногу привыкал, но все время чувствовал себя в нем чужеродным, живущим не своей жизнью. Да так оно, собственно, и было.
* * *
Так и было, пока не появился новый бригадир. Он за что-то сразу невзлюбил Вана. Он дал ему самую тяжелую работу. Но Вану было наплевать. Он делал то, что ему говорили, и делал неплохо. Поднимал, нес, рубил, копал – изо дня в день, с утра и до ночи. Долгий бесконечный сон. В котором появился новый бригадир в старой потрепанной телогрейке и с грязной седеющей щетиной. Как-то напарник Вана придавил с утра ногу и похромал в медпункт. А Ван отбарабанил смену за двоих и думал о том, дадут ему за это вторую пайку или нет? Новый бригадир осмотрел его с ног до головы, сделал знак повару и тот навалил Вану в два раза больше обычного. Что-то теплое шевельнулось в остывшей душе Вана. Он даже что-то хотел сказать, но по-русски он ни говорить, ни понимать так толком еще не научился. Поэтому он просто улыбнулся. А новый бригадир, приняв это, наверное, за фамильярность, презрительно ощерился и бросил Вану прямо в лицо:
- Вонючка!
Ван от неожиданности чуть не выронил миску, втянул голову в плечи и пошаркал подальше от бригадира.
С той поры так и повелось : каждый раз на раздаче бригадир, завидев Вана корчил рожу и чуть ли не выплевывал ему:
- Вонючка, вонючка!
Больше он никого так не задирал, а вот к Вану прицепился. И постепенно, понемногу, сон начал сходить на нет и превращаться в реальный кошмар. Ван уже не мог чувствовать себя – словно бы со стороны. Каждый раз, завидя бригадира, он пытался сделаться как можно незаметнее, но тот всегда находил его. Наверное, это доставляло ему какое-то садистское удовольствие.
- Вонючка! – орал он, подзывая к себе Вана, и тот, вжав голову в плечи, обреченно брел к нему.
Ван даже засомневался – может и правда он опустился до такой степени, что стал источником неприятных запахов. Но соседи вроде бы не жаловались. К тому же по возможности раз в два-три дня Ван обязательно спускался к речке и омывался, если это позволяла погода. Но бригадиру было на все начхать:
- Вонючка! – ржал он, и внутри Вана начинало клубиться что-то страшное и нехорошее.
* * *
- Гад, ублюдок, выродок! – беззвучно вопил Ван, лежа на грязных нарах в продуваемом насквозь бараке, косо стоящим вместе со своими сотоварищами на берегу Кана, - погань, гад, убью… - и с этими мыслями Ван незаметно провалился в сон. И привиделось ему, что бежит он по своей деревне, маленький босоногий мальчик, и стоит с распахнутыми объятьями мама, и ласково зовет его, а он все бежит и никак не может добежать. И сил уже никаких нет, но он рвется к ней все равно, потому что знает, что если мама его обнимет, кошмар рассеется, и он проснется в своей родной деревне, в своей постели, и они все вместе посмеются над его кошмаром. И он почти добежал, но тут лицо матери задрожало, руки опустились, и вместо нее проступила ненавистная темная рожа бригадира. Бригадир ощерил свои кривые желтые зубы и выплюнул прямо в лицо:
- ВОНЮЧКА!!!...
Ван приподнялся на нарах огляделся, словно не понимая, как он оказался здесь, в этом грязном темном бараке? Ван вытер с лица пот, слез с нар, вышел из барака и чуть не врезался в спину курящего на крыльце бригадира. Тот оглянулся, узнал Вана и, гадко улыбнувшись, бросил:
- Вонючка!
И тут Ван заорал и врезал со всей дури прямо в середину жабьей улыбающейся пасти. Брызнула кровь. А Ван все бил, бил и бил, не видя куда, и не понимая уже кого и за что. Наверное, это он судьбу свою подлую пытался достать. Судьбу, которая предстала перед ним в облике отвратительного злобного бригадира.
На крики выскочили. Оттащили Вана. Бригадир кое-как поднялся и, покачиваясь, ушел. Его никто не остановил. Вана отпустили. Он уже не вырывался, а только тихонечко, чуть-ли не про себя то ли подвывал, то ли что-то шипел.
* * *
Как ни странно, никто не пришел и не забрал Вана. Словно бы ничего и не произошло. На следующий день бригадир пришёл как ни в чем не бывало, только лицо у него все было черное, один сплошной синяк. Увидев Вана, он на миг замер, а потом молча скользнул мимо. И опять что-то словно проснулось внутри Вана: значит не пустое он место, значит, жив еще, раз его боятся.
Вечером Ван сидел на крыльце, нежа и лелея это новорожденное чувство гордости, тепло свернувшееся в районе живота. Рядом подсел Чен. Он попал сюда здесь года два назад и довольно неплохо научился болтать по-русски. В бараке он был неофициальным толмачом.
- И какая змея тебя укусила? – спросил он, - Ты чего на людей кидаешься, как бешеный?
- Будет знать, как меня трогать - хмыкнул Ван, - я ему что, тряпка что ли, чтоб об меня ноги вытирать? Сам он ВОНЮЧКА!
Чен от неожиданности закашлялся, а восстановив дыхание сказал:
- Дурак ты! Какой еще вонючка? Он же ласково тебя звал: Ванюшка. Понравился ты ему чем-то. Это ж он ласково тебя так. А ты… Дурак!
Это было неправильно. Это было нечестно и плохо. Словно кто-то снова двинул Вана сзади прикладом по башке. Он встал, шатаясь подошел к песчанному обрыву, чуть-ли не кубарем скатился по крутому склону к реке, влетел в воду и, стоя по пояс, лупил и лупил по ней кулаком, что-то быстро-быстро шепча, словно кого-то уговаривая. А слезы текли по его щекам, или это были не слезы, а просто брызги. Да и какая, собственно, разница, что там на щеках у этого китаезы?
- Эй, ходя-ходя, ты что там? - на всякий случай часовой щелкнул затвором, но китаеза продолжал колотить по воде кулаками, что-то подвывая. Часовой пожал плечами и пошел дальше. «Ну его в баню, обкурился поди, падла» - лениво думал он шагая вдоль забора. У часового была большая семья, и ему надо было беспокоиться о них.
* * *
Пройдя весь путь длиною в тыщи ли,
Нашел земли я краешек неблизкий,
Где даже корабли - не корабли,
А люди - безголовые сосиски.
И так легко в сомнениях истечь,
Давясь тоской вдали от Поднебесной,
Где неизвестна правильная речь,
И ритуалы тоже неизвестны,
Где мало слов, и столь же мало нот,
И меч скользит, не попадая в ножны,
И если даже Вечное мелькнет,
То лишь к тому, чтоб стало безнадежней.
Игорь Кичапов, Магадан
Покаяние
http://parnasse.ru/prose/small/stories/pokajanie.html
Старый, закопченный донельзя чайник, стоящий на углях сбоку от костра, давно рассерженно позвякивал крышкой, докладывая хозяину, что вскипел. Котелок со свежезаваренным крепким чаем уже перестал пускать ароматный парок. Иван Морозов отрешенно глядел на языки пламени, вспыхивающие иногда меж ветвями лиственницы, наваленной в костер, и неторопливо курил
Этот августовский вечер в колымской тайге был удивительно хорош - может, оттого, что у Ивана сегодня была «днюха», как говорят теперь, а может, оттого, что на Колыму все же пришло лето. Хоть и дождливое. Ну а сегодня вот распогодилось… Его собака Джой тоже тихо лежала у костра, прикрыв глаза и свернувшись в клубок. Комары и мошка досаждали, поэтому и была подброшена в костер охапка свежесрубленных веток с яркими зелеными иглами.
Невдалеке, буквально в пяти метрах от Ивана, на старом дереве сердито стрекотала белка. Зверек уже отбоялся нежданных гостей, попривык и к костру, и к человеку, что развел огонь еще утром. По храброму поведению белки можно было догадаться, что именно тут у нее спрятан скромный запасец на зиму. Даже Джой, наконец, перестал реагировать на наглое поведение маленького пушистого комочка. А может, просто охрип от пустого лая, ведь хозяин не собирался стрелять в белку, так что же зря горло драть?
Рядом с Иваном прямо на траве был накрыт нехитрый праздничный стол: на газете - нарезанные хлеб, колбаса и сало, рядом бутылка «Столичной», уже опустошенная на треть. Но вот не шла сегодня ему эта «огненная вода», так, для порядка немного выпил. Мысли его витали далеко, и это было понятно даже глупой белке, которая вдруг перестала трещать и исчезла в кроне своего родного дерева. А думал Иван вот о чем.
Живет он на Северах уже без малого тридцать лет. Попал сюда, как и многие в те годы, не по зову романтики и не в погоне за большими деньгами, а по нелепому (и это правда) стечению обстоятельств.
Родился и вырос Иван тоже не на Югах - в ЛЗП «Медвежий», под Вяземском. Кто не знает, это лесозаготовительный пункт в Хабаровском крае. Были когда-то такие в стране, и много. Как много в те годы было и лагерей на Колыме. Конечно, уже не столько, как в пятидесятые годы. Это была своего рода отрасль народного хозяйства, в зонах силами сидельцев делалось многое. Но это к нашему рассказу не относится, да и канули уже те времена в Лету. Иван попал в «места не столь отдаленные», а на самом деле оказавшиеся так далеко от дома, по глупой, на первый взгляд, причине. Хотя многое в нашей жизни, наверное, случается так же глупо.
Случилась эта история в олимпийском 1980-ом году. Год, можно сказать, знаковый, памятный не только для СССР. Таким он стал и для Ванюшки, как ласково называла его мама. Отца у парня не было. Ну, был, конечно, в природе кто-то, иначе как мог появиться на свет пацан? Но мать никогда ничего о нем не рассказывала. Однако Иван кое-что знал. Какие уж тут секреты, если населения в ЛЗП было всего две сотни человек. Но и народная молва немногое донесла об этом, лишь то, что двадцать лет назад у его дорогой мамки, тогда еще просто Оленьки, случилась любовь с вольнопоселенцем. Была в те годы такая категория осужденных, не как потом, типа «химии», а те, кто оставался в районе отбывания основного срока «без права выезда на материк». Поражение в правах - так это вроде называлось.
Говорили, что мужчина тот был грамотным и умным, а за что сидел, история умалчивает, но многие считали его политическим. Он был столичным жителем и сумел-таки вскружить голову простой бесхитростной девчонке. А может, и была любовь, кто знает? Главное в этой истории то, что мужчина этот нелепо погиб, там же, на лесозаготовке. Укреплял штабель с бревнами и сделал что-то неправильно. Штабель раскатился и придавил его. Банально все вроде. А Оля с тех пор так и жила одна и воспитывала сына.
Отношения в семье были добрые, доверительные, но все равно мальчику не хватало мужского воспитания. Ваня часто пропадал на улице. Телевидение до их мест тогда еще не дошло, развлечений особых не было. Вот и рождались ребятишки в поселке обильно, а росли, как грибы в тайге, вольно. Собственно, все у Ивана было нормально, только вот в армию его вовремя не взяли. Простудился он сильно, получил двустороннее воспаление легких, и пошли отсрочки. Вот и думай теперь, к добру это было или к худу?.
Иван отбросил щелчком дотлевшую до фильтра сигарету, плеснул в кружку немного водки и залпом выпил. Закусив кусочком хлебной корки, продолжал вспоминать
Ему как раз исполнилось двадцать лет. Тогда тоже был конец лета, в их маленьком поселковом клубе были объявлены кино и танцы. Кто из друзей предложил продолжить этот еженедельный праздник в тесной компании, Иван уже не помнил. Но их собралось человек пять молодежи: три парня и две девушки. После того как вся честнАя публика разошлась, Иван, отжав форточку клубного окна, пролез внутрь и открыл запасную дверь, через которую после окончания фильма народ обычно выходил. Та дверь закрывалась только со стороны клуба на засов. Он запустил всю компанию внутрь.
Было весело и немного страшновато. Потихоньку включив музыку, они танцевали, пили вино и целовались. Иван был со своей девушкой, ее звали Наташа. Потом они на пару отправились в библиотеку. Иван еще помнил, как понимающе все хихикали и подмигивали, догадываясь, зачем парочка туда собралась. Молодежь, что тут скажешь? Но ничего «такого» у них и не было, просто целовались до одури в этом темном помещении, заставленном стеллажами с пыльными книгами.
Отчего возник пожар, Иван не знает до сих пор. Скорее всего, причиной тому окурок. Услышав крики и почувствовав запах дыма, он схватил девушку за руку, поволок ее в фойе, которое было уже охвачено пламенем. Старый, еще сталинской постройки деревянный клуб вспыхнул, как спичка. Огонь, казалось, бушевал везде, жар был нестерпимым, и самое страшное: некуда было бежать! Не помня себя, Иван выбил окно и, сильно порезав руки (шрам на правой кисти - память об этом), вытащил на улицу плачущую Наташку. Потом бегал вокруг горящего здания, пытаясь понять, все ли выбрались оттуда.
Оказалось, не все. Один из парней, кстати, самый старший, Степан, получил очень сильные ожоги. Он остался в живых, но был сильно обезображен огнем. Конечно, было проведено следствие. До суда Иван был «на подписке». Как-то так получалось, что если в клуб первым проник Иван, то и виновным, по идее, должен быть он. Да и умудренный жизнью следователь посоветовал парню взять вину на себя, мол, так всем лучше будет. Оглушенный случившимся и чувствуя себя виноватым, Иван так и поступил. Суд, учитывая его положительные характеристики и то, что рос без отца, дал парню всего два года. Но это потом, на тюрьме, его успокаивали этим «всего».
Сначала он никак не мог поверить, что после зачтения приговора уже не сможет подойти и обнять плачущих мать и Наташку, не сможет даже попрощаться с друзьями. По бокам встанет конвой и его прямо из зала суда отвезут в самую настоящую тюрьму
Иван хмыкнул, воспоминания разбередили душу. Он подошел к протекающей невдалеке речушке и по-прежнему задумчиво-отрешенно смотрел на тайгу. Солнце уже скатывалось за недалекие сопки. Вокруг было тихо. Так тихо, как может быть только в тайге с ее неумолкающими живыми голосами. Журчание воды, плеск волн на перекате… Довольное карканье ворон, устроившихся неподалеку на отмели, где птицы добыли какую-то рыбешку… Шум ветра в деревьях, и сопение Джоя… Все это вроде и звуки, но вместе с тем и оглушительная тишина. Тишина дикой природы, которая совершенно равнодушна к проблемам стоящего у таежной реки человека. И снова его мысли стали размеренно разматывать такой, казалось бы, спутанный клубок памяти
Два года растянулись на тридцать. Нет, Иван не стал матерым уголовником и рецидивистом. Просто он попал в этап на Колыму. Продолжительность срока не была критерием для отбора. Так распорядились судьба и разнарядка ГУИН. А самое страшное, что еще там, на Хабаровской тюрьме, парень узнал о том, что умерла его мать. Как? Почему и отчего не выдержало сердце у молодой еще женщины? Этого теперь не узнает никто. Просто Оленька однажды легла спать и уже не проснулась. Вот и все. Иван, конечно, винил себя, терзал душу сомнениями и упреками, но изменить уже ничего не мог. С этим ему предстояло жить. Может, оттого и характер его стал складываться более жестко.
От работы не отказывался, работа его успокаивала, но и в активисты не лез. УДО его не прельщало, да и срок был, по общим меркам, смешным. Освободился он «по звонку». На выходе встретили новые друзья. На свободе снова бушевал август, но уже колымский, с прохладными ночами.
К тому времени Иван знал, что его Наташка вышла замуж и даже родила дочь. Ехать домой смысла уже не было. Да и был ли он у него, дом? Так вот все и началось…
Тогда государство еще несло ответственность за людей, вышедших из МЛС. Ивану было предложено на выбор несколько вариантов дальнейшей жизни. В те годы на Колыме усиленно шло строительство. И он, классный шофер и хороший слесарь, мог рассчитывать на радушный прием не только во многих поселках края, но и в самом городе.
Однако друзья предложили иной вариант, и парень отчего-то сразу согласился. Может, потому что это было романтично, а может, просто ему хотелось резких перемен в жизни. И надо сказать, они таки удались. Так на какое-то время он стал «хищником» - так называли тех людей, кто на свой страх и риск занимался незаконной добычей металла. Ну, а какой металл на Колыме? Конечно, золото.
Ивану везло даже зимой. Да, и зимой «хищники» выходят на охоту. Они работают по так называемым хвостам. Это те места, где летом приборы брали хорошее золото. Там оставались «нифеля» - порода, которая выходила после «колоды», даже скорее - пульпа. А самое удачное – это промыть оставленную на зиму «дорожку», по которой бульдозер подавал породу в прибор. Уж там-то золото точно было всегда. В пульпе тоже содержалось хорошее количество металла, которое не смогли собрать несовершенные в те годы резиновые коврики.
И вот, прознав о таком месте, «хищики», обычно попарно, уходили в зимнюю стыль тайги. Уходили в снега, вдаль от цивилизации, людей и просто жизни. Хорошо, если рядом был балок или оставленный на зиму прибор, в рубке которого можно было устроить подобие жилья, но порой приходилось жить в наспех сооруженном шалаше. Весь обогрев - постоянно горящий костер, на который дров нужна прорва! Заготовка дров отнимала значительную часть времени. А еще нужно было топить снег в полубочке… Грунт долбить киркой и ломом… Оттаивать костром и снова долбить эти самые «нифеля». И уже ничего не чувствующими примороженными и потрескавшимися руками болтать до одурения лотком в этом мутном буром месиве, в которое превращалась вода после промывки. Все это для того, чтобы увидеть в канавке лотка тускло блеснувшую грязным желтым цветом полоску металла. Или не увидеть. Каторжная была эта работа. Никакой романтики, только постоянная тяжелая усталость, невозможность нормально выспаться, поесть, и… холод. Холод. Холод
Но зато были деньги. Как считали многие, шальные деньги. Порой их бывало действительно много. Но разве знали эти завистливо наблюдающие за тем, как из заднего «фраерского» кармана брюк небрежно достается «пресс четвертаков» и кидается на стол, каким трудом они достаются?..
Иван часто уходил зимой один. Не потому, что было не с кем, не потому, что не хотел делиться. Наверное, ему самому хотелось этого выносящего мозг и иссушающего душу одиночества там. Хотелось довести ситуацию до грани, до абсурда, до той секунды, когда от любого движения напрямую зависела его жизнь. Жизнь, которая принадлежала только ему. Зачем он поступал так? А спросите. Вот и думал он, снова сидя у костра и отмахиваясь от назойливо жужжащего комарья: почему?
Иван вспомнил свою первую женщину на Колыме. Первую не в плане простой физической близости, а ту, с которой начал жить.
Это произошло совсем не случайно, хотя элемент случайности, конечно, был. Встретились они в ресторане. Девушка, а скорее, уже молодая женщина, отдыхала в компании за соседним столиком. Иван обратил тогда внимание сначала на ее броскую, яркую красоту. Черная густая грива длинных волос, яркие голубые глаза, отличная крепкая фигура с довольно-таки внушительной грудью. Все это создавало вокруг девушки ореол притягательности.
Иван долго не решался пригласить ее на танец, но когда поймал ее вроде как оценивающий взгляд, преграда рухнула. Девушка безо всякого кокетства позволила себя обнять. Дальнейшее было если и не похоже на сказку, то лишь потому, что все его мечты исполнились сразу. Не было долгих ухаживаний и «конфетно-букетного» периода. Она сразу согласилась на все. И это было действительно ВСЕ.
В эту зиму Иван никуда не уходил. Благо сбережений было более чем достаточно, и он сразу же сделал их с Ириной общим бюджетом. Зима пролетела беспечно и весело. У Ирины уже был сын, от первого мужа, хотя девушке и было всего девятнадцать лет. Но вот так вышло. Алешку, так звали мальчугана, Иван тоже принял как родного - ну это так вроде говорится?
Они летали в Москву на Новый год, летали в Хабаровск и на Украину к ее родне. Деньги пока не заканчивались, но жить в сплошном празднике было непривычно. Поэтому летом Иван снова ушел в тайгу. Ирка провожала его легко, без надрыва. Подарила ему сказочные ночи и уверяла, что жить будет только ожиданием встречи, тем более что была уже на третьем месяце беременности.
И Иван ушел, ушел добывать деньги, как и должно быть в семье, в которой мужик – кормилец…
С внезапно нахлынувшей снова злостью и не желая продолжать воспоминания, он плеснул себе еще немного водки. Выпил, закурил, но мысли снова унесли в прошлое…
Ирка не дождалась. Когда Иван вернулся, она уже прервала беременность, а «добрые» люди перечислили ему всех, с кем его солнышко была… Он просто ушел. Ушел, даже не пытаясь что-то выяснить и поговорить. Как ни странно, но более всего он сожалел о Лешке.
Солнце наконец-то закатилось за сопки. Блики костра стали ярче и теплее. А мысли мужчины все никак не могли вырваться из плена прожитых лет.
Решив, что все его беды именно от такого образа жизни, Иван устроился водителем на одну очень крупную, по меркам того времени, автобазу. Так как водителем он был, как говорится, от Бога, то работа давалась ему легко. Технику Иван знал и любил, а его «МАЗ» был им вылизан и доведен почти до совершенства. Рейсы он любил дальние, часто уходил на Якутию, в Хабаровск, зимой пробивался до Чукотки…
Теперь перед глазами сидящего в вечерней тайге мужчины разматывала свои бесконечные километры колымская трасса. Он вспоминал перевалы, прижимы, ночевки на «пятаках», дружную в те годы и бесшабашную отчасти компанию северных «дальнобоев». Сколько всего случалось по трассе, сколько историй можно было бы об этом рассказать! Одно воспоминание о том, как быстро ветер выдувает тепло из кабины заглохшего автомобиля, уже вызывало зябкую дрожь. Славное было все же времечко! Что бы сейчас ни говорили, но тогда было братство, было понимание долга, чести и взаимовыручки. Куда все это ушло? Были и встречи, и расставания. Ну а как? Женщин всегда привлекали профессии, связанные с романтикой, а уж ее по трассе хоть отбавляй.
Была такая любовь и у Ивана. Звали ее Любонька. Жила она в поселке, который находился примерно в трети расстояния от города до основных пунктов грузоперевозок, и поэтому вся жизнь того поселка была задействована на обслуживание трассы. Столовые тогда были в каждом поселке (имеются в виду трассовские столовые), но там была еще и гостиница, поэтому многие предпочитали ночевать именно там. Так получалось, что выезжая утром в рейс, к вечеру добирались как раз до этого поселка.
Любовь как раз и работала в той гостинице для водителей. Работала горничной. Молодая женщина жила одна. Ну, как одна, с двумя дочерьми, пяти и семи лет. Самой Любе было двадцать пять, когда с ней познакомился Иван.
Вышло так, что именно в этом поселке после ночевки мужчина обратил внимание на то, что у его машины «поет» задний мост. Пришлось воспользоваться услугами местного гаража. Как выяснилось, необходима была замена «планетарки», а в наличии таковой модели шестерни не оказалось, и Ивану пришлось согласиться на ожидание, пока доставят необходимое из Города - так на Колыме величали Магадан. Ожидание затянулось на трое долгих суток. В это время мужчина и успел познакомиться с Любой.
Молодая женщина пошла на сближение охотно. Нет, не в том плане, что сразу же впустила залетного шофера в постель, тут, скорее, наоборот. Просто сначала разговор «ни о чем», а потом его помощь дотащить тяжелый тюк собранного белья и скатертей (тогда и в рабочих гостиницах столы ими застилались) как-то сумели растопить ледок легкой Любиной отчужденности. Не сказать, чтобы Иван был мастак в светских беседах, но его искренность и настойчивое внимание к ней как к красивой женщине все же подкупили ее. И оставшиеся три дня они провели, практически не разлучаясь.
Люба работала сутки через трое, как раз так выпало, что она сменилась, и Иван пошел провожать ее до дома. Жила женщина недалеко, впрочем, в северных поселках того времени все было недалеко. В это время мужчина и узнал, что Люба официально является замужней женщиной, но муж сидит. Причем сидит уже давно и прочно. Он получил двенадцать лет за убийство, четыре из которых уже отсидел. Когда женщина рассказывала об этом Ивану, плечи ее мелко вздрагивали, а на симпатичном лице был написан самый настоящий ужас. Женщина боялась своего мужа. Боялась до сих пор. Это было видно по ее словам, по поведению. Да и, как впоследствии узнал Иван, в поселке слава о Сергее, так звали мужа, была жива до сих пор. И слава эта совсем не лестная, его так и называли - Серега-Зверь
По какому-то наитию Иван не стал говорить Любе о том, что он тоже когда-то был «по ту сторону забора». Но вот, тем не менее, в нем неожиданно совершенно появилось желание укрыть эту совсем даже не хрупкую, но отчаянно перепуганную женщину от ее страхов. Женщина на самом деле жила одна как раз и потому в том числе, что слава ее Зверя отпугивала мужчин. А Иван рискнул. Рискнул пригласить ее вечером в клуб, потом они немного посидели в поселковом кафе, или это был ресторан? Короче говоря, вечером в помещении столовой играл ансамбль, работали официантки и продавались спиртные напитки. Народ там всегда был.
Любонька раскраснелась, много смеялась. Она и до того казалась мужчине очень привлекательной женщиной, а тут он просто влюбился в нее. Проводив ее до дома, Иван получил приглашение на чай. Он обрадовался, но, как оказалось, рано. Это действительно был просто чай. К тому же маму Любу дома ждали две маленькие прелестные девчушки, Катя и Лена.
До желанной постели мужчина за эти три дня так и не добрался, но почему-то не очень грустил. Он познакомился с ее дочерьми. Девчушки оказались забавными и на удивление серьезными. Может, оттого, что мама с детства их приучала к ответственности. Они сами мыли за собой посуду, убирались, как могли, в своей маленькой комнате. А к незнакомому мужчине младшая из них, Катя, отчего-то сразу прониклась доверием. Перед отъездом Ивана в далекий рейс, сидя у него на коленях, громко заявила: «Ох, мама, а я так люблю мущинов!» Все рассмеялись, включая старшую Лену. Но по девочке было видно, что она тоже бы не прочь поболтать ногами, сидя на коленях у этого доброго, большого дяденьки.
На обратном пути, через неделю, Иван подогнал свой грузовик сразу под окна Любиного домика. У нее был маленький частный домик, с крохотным огородиком и незатейливой тепличкой, обтянутой целлофаном. Будучи в Якутии, мужчина купил две огромные куклы, большого плюшевого тигра и модный в те годы женский плащ для самой хозяйки дома. Как оказалось, его ждали.
Вот так все и началось…
Они не строили обширных планов. Вернее, как сейчас, сидя у костра и вспоминая, отчетливо понимал это Иван, не строил именно он. Теперь вот, глядя вприщурку на яркие искорки, раздуваемые взявшимся невесть откуда ветерком, он вдруг отчетливо начал понимать: Люба всегда ждала. Она ждала его из города, она ждала его из рейса… Она все эти годы ждала от него, наверное, простых и желанных каждой женщине слов: «Будь со мной, милая! Будь со мной всегда. Давай я увезу тебя из этого негостеприимного для вас поселка. Давай мы начнем с тобой новую жизнь, любимая!». Но он ей их так и не сказал…
Их отношения продолжались долгих шесть лет. Да, Иван считал их своей семьей. Он любил Любу, он любил девчонок, но главного в своей жизни он тогда так и не сделал…
Теперь уже отчетливо понимая это, мужчина решительно выдернул из рюкзака новую бутылку. Налив почти полную кружку, задумчиво покрутил ее в своих больших руках, потом резким движением выплеснул водку в костер. Пламя весело взметнулось, казалось, до небес, а воспоминания продолжались…
Вышло так, что он предал свою любовь, свою Любоньку. А ведь он на самом деле любил ее, теперь-то мужчина знал это наверняка.
Случилась эта страшная история, когда Иван уехал из ставшего уже для него родным Любиного дома в далекий рейс, аж на Хабаровск. Вернулся он как раз на похороны…
Выйдя каким-то образом на свободу досрочно, и по страшному закону подлости в отсутствие Ивана, домой вернулся бывший муж Любы. Бывший - это потому, что женщина все-таки развелась с ним официально. Но он так не считал…
Что случилось в ее доме, потом можно было установить только по материалам следствия. Но Иван, ошарашенный этим, ничем уже не интересовался. Тот год он вроде как и не жил. Мужчина знал, что тот самый Зверь забил женщину до смерти в ее собственном доме, а младшую девочку, свою дочь, жестоко изнасиловал. Старшая Лена успела выбежать во двор и просидела там всю уже холодную осеннюю ночь, прячась за тепличкой. Катю врачи спасли. Обеих девочек передали в детский дом. Иван почти сразу же принял решение удочерить их, но Лена отказалась наотрез. Ей было уже почти четырнадцать лет, и она сказала, глядя прямо ему в глаза: «Будьте вы прокляты, дядя Ваня! Это из-за вас все случилось, из-за вас убили маму, из-за вас Катя теперь панически боится мужчин. А ведь вы помните, как мы все вас любили, а вы нас предали. Уходите! Мы справимся без вас». Сидевшая при разговоре заведующая молча развела руками, но на мужчину уже смотрела по-другому - зло прищурившись…
Иван заплакал. Эти воспоминания жгли его сердце, время, оказывается, ничего не лечит. Он опорожнил вновь налитую кружку… После суда над Зверем, который вполне справедливо был приговорен к расстрелу, Иван переехал жить на Чукотку. Но женщины, подобной Любе, он больше так и не встретил. Хотя…
Иван, наконец, заметил, что так и не попил чаю. «Надо же… Ударился в воспоминания и оставил себя без ужина. В наказание, что ли?» Он сгреб в кучу уже почти прогоревшие головешки от лиственницы, добавил к ним свежих сучьев, стал двигать чайник поближе к углям. «Вот черт!» Потревоженная посудина, фыркнув довольно-таки горячим паром, обожгла запястье. Иван матюгнулся, оставил чайник в покое и закатал рукав. Покраснения пока еще не было, но оно обещало быть довольно обширным. Еще раз ругнувшись, таежник полез в рюкзак за мылом. Покрыть ожог мыльной пеной – наипервейшее средство. Так и сделал. Пока пена подсыхала, раскурил очередную сигарету, подумал: «Не зря чайник так полоснул. Как раз подошел в своих ненаписанных мемуарах до следующего больного эпизода жизни». Жгучим углем он тлел в груди два последних года, проваливаясь с каждым днем все глубже и глубже сквозь омертвевшие ткани, затухая от нехватки кислорода и надежды…
Да, так ее и звали - Надежда. Странно совпадали с судьбой имена его женщин. С ней он хотел бы провести остаток своей непутевой жизни.
Появилась Надежда неожиданно. Да и сам он даже не мог предположить, что однажды встретит ее… между небом и водой, летящую на теплоходе от острова Валаам в Санкт-Петербург. Зачем он оказался там же, Иван и сам не понял. Просто решил посетить не Москву, как обычно в отпуске, а Питер, там дружок старый жил да не слишком близкие родственники.
Приняли его хорошо. Посоветовали, что посетить-посмотреть. Но уже через пять дней Иван понял, что нагостился. Жить в чужих квартирах он не любил. Съехать в гостиницу - значит обидеть друга, который, кстати, был даже не в отпуске. Тоже трудности. А тут еще питерское небо затянуло дождями, совсем лишившими старый Пролетарский район каких-либо красок. «На фига такие пейзажи после тяжелого года в тайге?» Но, чтобы не уезжать из Питера совсем уж резко, Иван решил съездить на легендарный остров, о котором читал, что тот имеет свой солнечный микроклимат. Заодно и… помолиться? Иван не был крещен, но в последнее время накатывало на него желание просто постоять перед иконой и поговорить. Даже не знал, какая икона больше подходит для того, чтобы выслушать его тяжелую исповедь. Решил, что разберется на месте, и купил билет на теплоход.
Наверное, все же приняла Матерь Божья его раскаяние. Услышала простую молитву почти без слов. Легче стало на душе Ивана. Хотя… Грехи давние от этого разве могут стереться из биографии? Это ж тебе не трудовая книжка с 33-ей статьей, потерял - и завел новую, лишь с одним неудобством: потерей стажа. Срока давности на грехи нет, но, оказывается, есть необыкновенное облегчение после покаяния и надежда, что можно все начать сначала.
Свою Надежду он увидел уже на обратном пути из монастыря. Она не сняла косынку с головы, не спешила переодеться из паломницы в модную экскурсантку, как это сделали другие. Женщина стояла возле поручней почти на самом носу теплохода, и встречный ветер рвал на ней длинную юбку и простую рубаху поверх ее. Ивану не нравилась такая манера одеваться, не нравилась чрезмерная набожность увиденных в монастыре прихожанок. Но Надежда… Она не была похожа на тех заторканных жизнью и церковными ограничениями женщин. Она была как бы не со всеми и… летела вместе с теплоходом… вместе с Ладогой… вместе с радугой, зависшей над волнами… И на лице ее светилось то самое, особенное валаамское солнце. Она напомнила восхищенному Ивану ростру-богиню на носу парусника, оберегающую его от бед. Может, это и зацепило?
Иван деликатно дождался, пока незнакомка насладится полетом. Подловил момент, подал ей руку на одной из лестниц. Появился повод заговорить. Завязался разговор, а за ним и не познанные доселе такие вот особенные отношения с женщиной. Впервые в жизни Ивану интересно было слушать женщину, о чем бы она ни говорила, вести с Надеждой негромкий разговор о том, что сам знал, о чем хотелось знать. Он не рисовался, как обычно при дамах, не напускал туману, не стремился свести разговор к банальному флирту. Главное – он не чувствовал никакого напряжения от того, что не все темы ему подвластны! Образования-то недополучил!
Надежда чувствовала, до какой степени она может углублять разговор на ту или иную тему, чтобы не поставить Ивана в неловкое положение. И между тем, он видел, как она плохо вписывается в окружающий ее мир… Нет, вернувшись из монастыря, она сразу же превратилась в хорошо одетую и ухоженную молодую женщину. Но ее манера говорить с людьми, деликатность по отношению к тем, кто заслуживает порой хорошей оплеухи, растерянность при встрече с грубой действительностью быта умиляла Ивана. Он вдруг понял, что хочет защитить ее от этого мира. Стать ее зонтиком, что ли… Представил себе такую картину и расхохотался.
Они встречались уже третью неделю. Иван давно съехал от друга в гостиницу, но вот что странно… Он никак не мог решиться позвать Надежду к себе в номер. И сам себе удивлялся! Он знал, что она никогда не была замужем, и потому робел, боялся испугать женщину своей настойчивостью. Уже даже был готов сделать Надежде предложение, не моргнув глазом! И каково ему было получить приглашение от ее мамы «в гости на чай»!.. Если бы знал, не ходил бы…
Мама Надежды была тяжелобольной. Именно потому, отчаявшись получить помощь от врачей, Надежда обивала пороги всех известных русских монастырей. Мама – единственный родной человек в ее жизни. Ее сокровище и смысл жизни… Старушка и впрямь с первых минут произвела на Ивана самое благостное впечатление… Она приветливо улыбалась и просто лучилась добротой. Улыбалась… пока он, приветствуя старую женщину, не коснулся ее руки… Ее как током дернуло. Только и успела произнести свое имя в ответ: «Мария Ильинична»… и, закатив глаза, рухнула на руки изумленной пары.
Старушку перенесли на диван, вызвали «скорую». Иван простился с Надеждой, уезжающей вместе с неотложкой, во дворе, обещал позвонить завтра.
Назавтра Надежда позвонила ему сама. Сказала, что Мария Ильинична ночью скончалась, добавила: «Мама заклинала меня не встречаться больше с тобой. Все время повторяла: Грех на нем! Грех… Прости, Иван, я не могу ослушаться маму. Последняя просьба…» и отключила телефон…
Иван улетел на следующий день, унося из Питера в груди тот раскаленный уголек… Вот тебе и покаяние… Не помог Валаам…
Мужчина даже не заметил, что просидел у костра всю эту, казалось, промелькнувшую за минуту, прохладную уже августовскую ночь. Да и водку он все же практически допил. Тоже как-то незаметно. Но опьянения не наступало. Голова работала четко и ясно, как хорошо отлаженный механизм.
Теперь у Ивана было свое небольшое дело, во времена девяностых у него хватило ума согласиться вместо задерживаемой почти на годы зарплаты взять заработанное машиной. Как раз хватило выкупить свой верный грузовичок и еще «КАМАЗ»-самосвал. Их он и перегнал собственноручно по зимнику с далекой теперь Чукотки обратно на Колыму, где грузоперевозок все же было гораздо больше, чем там.
За эти годы, может, благодаря тому, что долгое время сам гонял свой «МАЗ» по трассе, а может, оттого что заработанных денег девать особо было некуда, он сумел увеличить парк принадлежащих ему машин до шести единиц. Плюс к этому выкупил в одной из артелей старенький бульдозер, который отремонтировал и сдавал в аренду в ДРСУ. Таким образом Иван стал, что называется, бизнесменом средней руки. Сам он никогда не относился к этому серьезно. О людях, принятых им на работу, заботился, как мог. Но прибыль все равно была, и Иван мог себе теперь позволить расслабиться.
Вот и в тайгу он уходил для этого - побыть наедине с могучей и величественной природой. Тут можно было в полной мере постараться понять себя и очиститься. Окончательного решения Иван так и не принял. Но воспоминания о Надежде так тепло ворохнулись в его груди, что он решил: «Построю-ка я часовню, на месте того поселка, в котором жила Люба. Поселок тот давно нежилой, но стоят его руины на трассе. Может, кто и зайдет, поставит свечу. А там посмотрим…»
Лариса Корженевская, Кольцово, Новосибирская область
А знаешь, когда ты попадёшь на радугу?..
(фантастическая новелла)
Вас ни за что не удивила бы такая картина.
Прохладный августовский день. Пять часов после полудня. Длинная аллея. Двое
незнакомых людей, просто идущих навстречу друг другу. Он – лет двадцати
пяти, светлые волосы, глаза цвета печального серо-голубого неба. И она
молода, хороша: русые прямые волосы и нежные губы кораллового цвета.
Ничем не примечательная, обычная городская картинка, но всё же мне с
сожалением вспомнился забытый в мастерской этюдник. Их пути пересекаются
метрах в трёх от меня, – я слышу их затихающие шаги. Ловлю эту пару
фотокамерой и очень довольна.
- Привет… – это он, тихо-тихо. Сейчас как раз тот случай, когда чужой тихий
разговор невольно побуждает прислушаться. И я слушаю, наполняю информацией
запечатлённую картинку…
- Здравствуйте… - её удивлённый голос.
- Привет…– при повторе звучит настойчивее. Предполагаю, что в этот момент
глаза его расцвели небесно-голубым.
И вижу, - она улыбается! Такой вот эффект от мягкой настойчивости и
симпатичного прямого взгляда.
Снимать её сейчас неудобно, да и не хочется вспугнуть их. Сижу тихо, я уже
готова слиться со скамьей, если что. Не успеваю. Они смотрят в мою сторону,
ну, то есть в сторону скамьи. Садятся рядом. Оба легки, и воздушны их
движения, – они почти ангелы.
Да и как знать?..
Голоса едва слышны. Вряд ли из-за меня. Они никого не замечают вокруг, им
ничто не мешает, им важны только губы-глаза, глаза-губы: небо-коралл,
коралл-небо… Им важен только быстрый ветерок, переносящий их слова.
И мне он важен. Подслушиваю так спокойно-бессовестно, как будто получила на
это разрешение.
- Сколько тебе лет? – это он.
- В восемь вечера будет двадцать. Ну, а тебе исполнилось 25, и ты родился
зимой.
- Но…?
Она снова улыбается (девушка сидит сбоку от меня, я не вижу лица, но ведь
некоторые лёгкие улыбки слышны). Затем делает плавный жест рукой, который я
ловлю периферически. Оглядывается. Я моментально закрываю глаза, как
ребёнок, который уверен, что при этом спрятался. Развить такую способность –
сущая безделица, мы все умели это делать в детстве.
Сработало. Меня она не замечает, поворачивается к нему:
- Я научилась это видеть по глазам. Только это. Вот сейчас в твоих – особая
снежная лазурь! Видишь, это легко – понять, когда ты родился.
Снова слышу её улыбку. А вот теперь и его.
Дальше – стремительный диалог, но я слышу лишь часть вопросов, да и ответы,
видимо, они читают по глазам.
Далеко отсюда ты родился? Математикой увлекаешься? Сколько в реальной жизни
друзей? Когда просыпаешься? Что делаешь в ближайшие выходные? Только кот?
Что, твоя змея слышит в стерео? А во сколько ждут родители? Ну, а стихи
Бальмонта? А знаешь блоковское, про холод вечеров? А кофе гляссе? А белый
чай? И сколько же у сестры друзей? Скрипка? Плохо рисуешь? А модель камеры?
Снимаешь из окна? Гало? А снимал Венеру? Сколько дисков? На фестивале в
пятницу? А друзья поймут? Слушай, давай здесь завтра?..
И вдруг – тишина... – это после его вопроса – а знаешь, когда ты попадёшь на
радугу?..
Константин Мишенин, Новосибирск
Пути Господни
…И бросив сребреники в храме, он вышел, пошел и удавился…
(Евангелие от Матфея, глава 27)
…Он вошел в храм, когда среди членов синедриона царило оживление. Они уже отправили Иисуса к Понтию Пилату и теперь шумно радовались своей удаче. Потому и не сразу заметили саддукеи иерусалимские вошедшего. Когда же увидели они незваного гостя, то смолкли внезапно их голоса, ибо во всем облике этого благообразного человека произошла разительная перемена со времени последней тайной встречи, здесь, в пределах
храма. Красивые вьющиеся волосы, еще вчера гладко причесанные, сегодня были
беспорядочно всклокочены и спутаны, некогда белоснежный хитон покрывали пятна
грязи, будто его обладатель валялся в канаве с нечистотами, в глазах же, всегда
таких внимательных и умных, былой покой сменился беспросветной тоской. Но больше
всего священников поразили руки, выдававшие сильнейшее душевное смятение, они
непрестанно двигались, словно хотели отделиться, во что бы то ни стало, от своего хозяина.
- Что тебе нужно, Иуда? – обратился к вошедшему Каифа. Голос первосвященника звучал устало, как если бы требовалось разрешить досадное недоразумение.
Но ответа не последовало.
Казалось, Иуда ни чего не услышал. Его взгляд беспокойно шарил по лицам
изумленных священников.
- Говори! – возвысил голос Каифа. – Зачем ты пришел сюда?
И тогда Иуда обронил первое слово:
- Я ошибся.
И сразу же среди членов синедриона произошло движение.
- Что ты сделал? – первосвященник даже подался вперед.
- Я ошибся, - повторил Иуда. Он прижал свои руки к груди. – Я ошибся, Иисус не виновен.
- Ах, вон оно что! – усмехнулся Каифа. – Вы слышите, оказывается, наш простодушный Иуда ошибся, и тот богохульник вовсе не является преступником.
И тут послышался резкий дребезжащий смех, более похожий на писк летучей мыши, нежели на человеческую радость. Это смеялся Анна, могущественный тесть первосвященника. И вот уже вслед за Анной смеялись все священники, ибо удивительно им было слышать такое странное признание от предателя.
Иуда же стоял, сгорбившись, словно незримая тяжесть давила на него сверху, с потолка
иерусалимского храма. Его руки бессильными плетьми повисли вдоль тела.
- Так значит, ты сожалеешь, что предал своего учителя? – вволю отсмеявшись, весело произнес Анна.
- Сожалею, - просто ответил Иуда и еще больше сгорбился. Казалось, что он вот-вот опустится на мраморный пол и так останется там лежать.
- А когда получал деньги, был доволен, - выплеснулась чья-то злая радость.
- Деньги! – в изумлении повторил Иуда, будто впервые услышал это слово. Он распрямился, руки вновь пришли в движение, он что-то искал в складках своего хитона.
- Ну, довольно! – властно воскликнул Каифа, - нам больше нет нужды выслушивать твои вздорные речи. Вон отсюда!
Но Иуда, словно не слыша приказа первосвященника, наконец, извлек кошелек, изготовленный из грубой дешевой кожи. Развязав его, он высыпал содержимое на пол. - Вот ваши деньги! – зло выкрикнул он, - они мне больше не нужны. Звон серебра потонул в гуле возмущенных голосов.
- Вон отсюда! – Каифа поднялся со своего места, и протянул вперед руку. - Эй, стража, выкиньте отсюда этого наглеца, - крикнул он воинам храмовой стражи, показавшимся в дверях.
Но Иуда не сдвинулся с места, он будто прирос к полу. И тут раздался тихий голос Анны:
- Пусть он останется.
И сразу же, успокоившись, первосвященник опустился на свое место. Стражники вернулись на свой пост с внешней стороны храма. Ибо все знали, как могущественен старый Анна, и как незыблемо любое его желание.
- Ты, кажется, хочешь сказать нам что-то еще? – спокойно спросил Анна. Румянец неподдельного любопытства лег на его морщинистое лицо.
Тяжелый вздох вырвался из груди Иуды, он огляделся вокруг себя, словно надеялся увидеть нечто незримое.
По лихорадочному блеску в его глазах, Анна догадался, что Иуда пытается
отыскать нужные слова, чтобы вынуть тяжкую мысль.
- Как же так получилось, что за одну ночь ты изменил своё мнение об Иисусе? – Анна развел руками.
- Я не знаю, - чуть слышно выдавил Иуда. Он снова сгорбился, стал похож на старую больную ворону. – Ещё вчера мне было всё понятно, а сегодня я не знаю, что со мной происходит.
- Не знаешь! – удивился Каифа, - ты, который всегда так здраво рассуждал обо всём на свете.
- Не знаю, - повторил Иуда, - я, кажется, схожу с ума. Я запутался, я ужасно запутался.
- Уж не хочешь ли ты, чтобы мы отпустили Иисуса? – спрашивая так, Анна чуть прикрыл глаза, - отпустили того, кто называл себя Сыном Божьим. Может, и ты считаешь его таковым?
- Да, да, конечно, отпустите его, - быстро заговорил Иуда, и радость обожгла его лицо, - он божий человек, я знаю. Он не сделал ничего плохого. Он учил любви.
Анна махнул рукой, как бы отгоняя надоедливую муху. Он уже услышал, всё что хотел, и дальнейшие речи Иуды могли только утомить его. Иуда тоже понял, что закончилось время его откровений перед синедрионом иерусалимским. И не говоря более ни слова, он повернулся и покинул храм. Он вышел в утреннюю прохладу на залитую весенним солнцем храмовую площадь. Иуда поднял голову и увидел, что
небо над Иерусалимом покрыли облака удивительной красоты. Сплетаясь в
причудливые формы, они могли бы разбудить в его душе поэтическое слово. Но
страшная минувшая ночь, будто черным покрывалом, уже заслонила от Иуды всю
радость жизни. И, будто слепой, ничего не замечая вокруг, побрёл он по узким
городским улочкам. Лаяли собаки, зазывно кричали торговцы, и голуби заполошно
взлетали из-под его ног. Но ничего этого не замечал и не слышал Иуда. Шум
просыпающегося города был ему чужд.
Время от времени Иуда начинал говорить сам с собой. Обрывки странных фраз слетали с его губ. В них звучало имя Христа и еще имя Каифы и других священников, и еще что-то было там о поцелуе и утерянном смысле. И горожане в суеверном страхе сторонились его, принимали за умалишённого или даже за одержимого злым духом.
Но вот кто-то узнал Иуду и, узнавши, произнёс:
- Смотрите, так ведь это Иуда, который ходил с галилейским учителем, того самого, что сегодня утром отвели на суд к Пилату.
- Да, да, это тот самый Иуда, который привел к Иисусу храмовую стражу, - уже вторил ему другой голос.
Иуда вздрогнул, он огляделся, чтобы увидеть говоривших. Вокруг было много людей, занятых делами, но на лицах некоторых из них он разглядел любопытство.
«Они уже знают о моём предательстве», - подумал Иуда, - «значит, молва летит впереди моих ног». И вдруг странная улыбка появилась на его лице, она выглядела так, как если бы радость оказалась вывернутой наизнанку. Страх пронзил видевших это. Ибо что-то нездешнее на миг проступило во всем облике Иуды. И он, замечая, как сторонятся
его люди, закричал в исступлении:
- Да, это я, Иуда предатель. Это я предал Иисуса за тридцать сребреников!
Он хотел крикнуть что-то еще, но тут силы изменили ему, и он в изнеможении опустился на дорогу, в городскую пыль. И здесь, прямо посреди улицы страшная усталость опрокинула Иуду в краткий и тревожный сон. Люди же, думая, что его настиг солнечный обморок, осторожно обходили Иуду, тихо обсуждая друг с другом это странное происшествие.
События минувшей ночи снились Иуде. Он вновь видел Гефсиманский сад, и смятенные взгляды учеников и руки храмовых стражников, протянувшиеся к Иисусу, и поцелуй, который сам он запечатлел на щеке учителя. И ещё приснилось Иуде одинокое дерево в пустынной местности. Когда же солнце достигло полуденного зенита, Иуда проснулся. Он осторожно провёл рукой по губам, и вдруг отчетливо ощутил вчерашнее прикосновение к Иисусу. И тихий голос опять звучал в его ушах: «Иуда! Целованием ли предаешь Сына Человеческого?». Иуда не удивился этому, будто знал наперёд, что отныне его потемневшая душа уже отклонилась от путей господних.
Он поднялся и побрёл в сторону главных городских ворот. Его неудержимо влекло вон из Иерусалима. Люди, видевшие его в это время, потом рассказывали, что Иуда долго выбирал в одной лавке длинную и крепкую верёвку, прежде чем навсегда покинуть священный город…
Прошло несколько дней, и два путника, пришедшие в Иерусалим из Галилеи, рассказали горожанам, что в одном дне пути от города попалось им одинокое дерево, и человек в грязном изорванном хитоне висел на нём.
Сергей Степанов, Нижний Новгород
«Лунный» теленок
... Луна плыла, как воздушный шар, лавируя между облаками, - серебряная и безмерно далекая. Тихо плескалась в реке вода, отражая рассеянный небесный свет, словно это был застывший дождь.
Сержанту полиции Алексею Ванину не спалось. Он вышел на балкон покурить. И не мог оторвать глаз от ночного светила. Он ощущал его бутоном диковинного цветка, раскрывшимся в теплой тьме. И небесная странница словно выманивала наружу его далеко не романтическую душу.
Ванин уловил какое-то движение внизу. То, что он увидел, показалось ему полнейшим бредом. По дорожке парка шла женщина в ночной рубашке. Она вела на веревке то ли пони, то ли огромную собаку...
Тайны старого парка
Парк в этом большом приволжском селе имеет давнюю историю. Еще в конце ХVIII века здесь были запружены две реки и созданы четыре искусственных озера, причем довольно большие.
При плотинах появились водяные мельницы, а на берегу одного из прудов хозяева этих земель построили огромную по тем временам усадьбу о трех этажах. В научной работе «Экономические примечания 1810 года» авторы ее писали: «Дом господской каменный, крытый железом, регулярный сад с плодовитыми деревьями, овощи с оного употреблявшие для домашнего господского обиходу, и зверинец, в коем содержатся олени и дикие козы».
Южный фасад дома был обращен к площади и прудам. Северный выходил в парк, спланированный по образу Люксембургского. В его оранжереях выращивали ананасы, абрикосы, лимоны и другие экзотические южные плоды, которые-то и на царском столе бывали нечасто. Росли здесь яблони, груши, сливы и вишни, декоративные, стриженые, как пудели, деревья и кустарники. Территорию парка украшали мраморные скульптуры, висячие беседки, эоловы арфы, гроты. Повсюду горели фонари, в прудах плавали лебеди и дикие утки. Был здесь и свой театр, в котором играли крепостные актеры. Таких театров в России насчитывалось не больше пяти или шести.
До сих пор здесь ходят легенды о том, что в этом парке происходили странные вещи. Неожиданно умирали гостившие у хозяев помещики и заводчики. Их тела находили бездыханными у самой высокой плотины. Они зачем-то взбирались на нее и разбивались о гранитный парапет. То ли аура этих мест влияла на самочувствие гостей, вызывая суицид, то ли привидения пугали, то ли их опаивали чем-то хозяева, провоцируя безумие. Но сейчас сказать что-то определенное в этом плане не представляется возможным.
Здесь сержант полиции Ванин и увидел женщину с собакой. Он даже кличку ей дал – Собака Баскервилей. Страж порядка, хотя и находился не при исполнении, пытался задержать непонятных ночных гуляк, но лифт, как назло, не работал, и пока Ванин спустился с девятого этажа, незнакомки и след простыл. Собаки тоже...
Незримый магнит
Они шли именно к этому парку - группа туристов из Дзержинска. Уж больно хотелось посмотреть на чудеса старинного зодчества.
Раньше здесь было много баз отдыха, пионерских лагерей. Не то, что сегодня. И туристы валили сюда, что называется, валом. Уж больно места красивые. Вокруг - стеной леса, в самом центре одного из озер - островок, поросший густым сосняком. А какие тут травы пахучие! Не надышишься.
Группа из Дзержинска приближалась к устью реки ничем особым не примечательной, но быстро струившейся между извилистыми берегами. В это время погода начала стремительно меняться. Все небо, с юга на запад, словно чернилами, затекло тучами. В небе громыхнуло. Потом еще раз. Надвигалась гроза.
- Придется разбивать лагерь прямо здесь, - сказал руководитель группы Анатолий Максимовский, поглядев на карту.
Ребята стали вбивать колья. Палатки поставили махом - народ был опытный. И тут резко запахло озоном, хляби небесные разразились ливнем. Он продолжался примерно час, а потом безумный разгул космических сил, пылавших и грохотавших с такой яростной силой, что этой энергией можно было обеспечить всю Россию в течение трех лет, неожиданно прекратился.
- Нет смысла идти сейчас к парку, - сказал Максимовский. - Скоро совсем стемнеет, да и мокрые палатки нести замучаемся. Переночуем здесь.
Так и порешили. Посидели у костра, пили чай. И когда, перестав заглатывать сучья в свою огненную глотку, бессильное пламя начало опадать, отправились на покой.
- Мне не спалось, - рассказывает Анатолий Максимовский. - Откинул полог палатки - какое-то тихое шуршание. Прислушался. Да ведь это, думаю, звезды шепчут.
Анатолий вышел. Полная луна отливала янтарем, остро пахло лесным разнотравьем.
- Я промерз до самой середки и уже хотел вернуться к себе в палатку, - говорит Анатолий. - И вдруг вижу что-то белеет. Женщина. Думаю, уж не привидение ли? Да нет, ведет на веревке теленка. Это среди ночи-то! А Леша Берестов стоит, руки то к ней протягивает, то к луне, которая притягивает его, как магнитом. Стоит, а глаза закрыты. Я разбудил ребят. Мы отвели Берестова в палатку. Он крепко спал. Даже когда шел.
Утром туристы стали расспрашивать товарища, что с ним случилось. Леша ничего не помнил. Только сказал, что в детстве страдал лунатизмом. Но потом это у него прошло. А теперь, выходит, все опять возобновилось. Неужели окрестности парка – это такое место, где влияние луны особенно сильно сказывается на людях с неуравновешенной психикой?
Ах, луна, что ты с нами наделала!
Явление лунатизма, или сомнамбулизма, известно с глубокой древности, хотя часть психотерапевтов, его не признают. Утверждают: дескать, это простая метеочувствительность.
Насчет метеоризма - все правильно. Доктор медицинских наук, руководитель Центра метеопрофилактики Института общей патологии и экологии человека Вячеслав Хаснулин объясняет его тем, что в новолуние спутник нашей планеты усиливает притяжение Земли к Солнцу, а в полнолуние - уменьшает.
- От Луны зависят приливные силы тяжести, сказывающиеся на состоянии человека, - говорит он.- Приливы и отливы происходят не только в океанах, но и в каждой клеточке человеческого тела. Люди с высокой метеочувствительностью ощущают даже малейшие гравитационные возмущения. Недаром число самоубийств и преступлений в дни полнолуния резко возрастает.
Но и лунатизм тоже существует.
- У одних он проявляется слабо, - говорит врач Александр Морозов. - Например, человек неожиданно встает с постели, делает несколько шагов, а потом возвращается и снова ложится. Или неожиданно открывает холодильник и метет все подряд, что под руку попадется: кетчуп, растительное масло, сырой мясной фарш. А потом гадают, куда все это подевалось, что это за вор съел из кошачьей плошки целую пригоршню «Вискаса»? Другие совершают дальние путешествия, при этом часто взбираются на крыши.
Сами лунатики порой и не догадываются, что страдают сомнамбулизом. Очень удивляются, когда им об этом говорят, думают, что их разыгрывают. А между тем, как считает американский психотерапевт Гордон Спэйк, каждый 50-й из нас - лунатик. Среди детей до 14 лет таковых примерно 20 процентов.
Справка
* Самое первое свидетельство о лунатиках относится к временам древнейшего царства — Шумерского, где некая принцесса обладала странной привычкой: выходить лунными ночами на плоскую крышу своего дворца и стоять там в опасной близости от края. Затем она царственной поступью удалялась в опочивальню и наутро ровно ничего не помнила.
* Подобные истории нет-нет, да и появлялись на древнеегипетских папирусах, в римских анналах, в произведениях греческих поэтов и философов. Как правило, во сне блуждали женщины. Мужчины, по-видимому, и тогда спали крепче. Одна римская дева, например, забрела, не зная того и не ведая, в спальню юноши, за которого мечтала выйти замуж... Свадьба была пышной и веселой, а вот о том, продолжала ли новобрачная свои ночные путешествия и впредь, история умалчивает.
* В средневековой Европе лунатика могли объявить ведьмой или колдуном и сжечь на костре. Знаменитое руководство для инквизиции — «Молот ведьм» — рассматривало сомнамбулизм, как одержимость человека нечистым духом.
* Когда нравы смягчились, лунатизм перестал быть женской привилегией. Мужчины принялись шастать по крышам с не меньшим проворством, чем представительницы прекрасного пола. Курьезный случай произошел в России. Пожилой помещик упал на охоте с лошади и сильно ушиб голову. Слуги стали замечать за барином некоторые странности. В лунные ночи он почти обязательно ходил через весь парк к старой беседке и чем-то там занимался. Оказалось, что барин прятал деньги, но делал он это во сне, ничего не помнил и обвинял в воровстве своих дворовых.
* В 2002 году семья в немецком городе Эссене (отец, мать, бабушка и двое сыновей), просыпаясь по утрам, постоянно удивлялась, что вещи разложены не так, как их оставляли вечером. Оказалось, что все они больны лунатизмом.
* В 2010 году 11-летний американский мальчик вышел ночью из дома, сел на поезд и очнулся в 80 милях от дома. Конечно же, он ничего не помнил.
Любительница ночных прогулок
Через несколько дней Ванин снова курил на балконе. И опять – женщина с собакой. Впрочем, не с собакой – с теленком. На этот раз сержант хорошо разглядел любителей ночных прогулок. И остановил.
- Ваши документы! – обратился он к хозяйке теленка. Хотя на сей счет у Ванина были сомнения. Не исключено, что живность краденая.
А женщина как бы и не слышит. Только теленок мычит. Словно хочет сказать, что ничего глупее сержант сморозить не мог. В ночной рубашке документы не носят.
Но повторный вопрос Ванина о документах все же возымел свое действие: хозяйка теленка открыла глаза, а в следующую минуту понеслась прочь с такой скоростью, как будто стартовала на олимпийской дистанции. Теленок рысью последовал за ней.
Наш бравый полицейский преследовать беглецов не стал. Однако не успокоился. Он навел справки, кто в селе имел коров и какая из них отелилась шесть-девять месяцев назад. Таковых было больше двух десятков. Вскоре выяснилось, что ночными прогулками занималась некая Людмила Самойловна Лесина. Но почему в ее ночных прогулках непременно сопровождал теленок? И чем, наконец, вызваны эти прогулки?
Вызванная на допрос Лесина объяснила это так:
- Теленок лунатизмом страдает. Ночами, когда все спят, выбирается из хлева и идет неведомо куда. Становится агрессивным, бодается. Кого угодно испугать может. Вот и приходится его ловить...
Женщине не поверили. Принято считать, что животные к луне относятся индиффирентно.
Справка
* Не все ночные прогулки безобидны. Профессор из Парижа Денис Брушер привел статистику преступлений, которые лунатики совершили во сне. Она впечатляет. И, что самое страшное, деяния эти совершенно немотивированные. Канаду, страну с очень низким уровнем преступности, однажды всколыхнуло чудовищное преступление. 23-летний мужчина заколол ножом свою мачеху и отца. При этом убийца совершенно не помнил, как это произошло. Американский лунатик по имени Саймон Спейси также во сне застрелил жену и пятилетнего сына. В тюремной камере пытался задушить своего соседа.
* Животные реагируют на полнолуние еще сильнее, чем люди. В их организме появляется некий «катализатор бодрости», и они не спят. У них возникает чувство беспокойства и агрессии. Волки и лисы воют на луну точно так же, как прирученные человеком собаки. Есть и животные-лунатики, но изучение этого вопроса пока еще только начато.
Агрессивные сомнамбулы
Доктор Гарри Молдавски и его коллеги из Торонтского университета обследовали более полусотни людей, страдающих сомнамбулизмом, и обнаружили среди них двадцать шесть человек, совершавших во сне действия, которые можно считать насильственными. Женщин среди них было только три. По сравнению с миролюбивыми лунатиками агрессивные безудержно налегали на кофе, любили всякие таблетки, поскольку не выходили из стрессовых ситуаций.
А доктор Эрик Ностингер, психиатр из Центра изучения сна при Питсбургском университете, опасается, что человек, совершивший преступление в здравом уме и трезвой памяти, может прикидываться потом лунатиком. В качестве примера он приводит историю американца, который убил свою жену и заявил потом, что ничего не помнит, так как является лунатиком. Но суд, опираясь на показания свидетелей, не поверил ему, ибо те утверждали, что он часто бил и унижал свою супругу.
Этот же суд оправдал человека, убившего жену в приступе лунатизма. Он очень ее любил, но однажды их соседи проснулись от ужасных криков — лунатик вошел в раж. Пока соседи звонили в полицию, он успел залезть в машину и спокойно уснуть.
Сравнивая оба случая, доктор Ностингер говорит, что самое трудное — узнать истину, и порой это невозможно. За исключением тех моментов, когда человек причиняет вред самому себе.
Агрессивные животные-лунатики суду не подлежат. Их просто отправляют на скотобойню. Но никто не знает, что будет с человеком, который отведает «лунатических» котлет или колбас. Может быть, лунатизм – это болезнь заразная?
Компетентный комментарий
В чем же причина сомнамбулизма?
- Медики объясняют это нарушением координации между центральной нервной системой и мозговым центром, управляющим конечностями, - говорит кандидат биологических наук Лидия Макарова. - Сначала человек или животное погружаются в глубокий сон, его центральная нервная система отдыхает, а моторная система продолжает бодрствовать. Потом отдыхает моторика, а центральная нервная система, наоборот, пробуждается. У лунатиков же эта последовательность нарушается. Либо центральная нервная система просыпается раньше, чем кончается фаза глубокого сна, либо моторная система включается с опозданием. И тогда достаточно комара, севшего на нос, чтобы человек поднялся на ноги...
Но, увы, не все так просто. Какая-то мистическая связь существует между Землей и Луной. Интересную гипотезу выдвинул уфолог, кандидат технических наук Валентин Фоменко. По его мнению, все аномальные явления, происходящие на Земле, начиная с полтергейста и кончая сообщениями о встречах со снежным человеком, - все это... тесты, которым подвергают нас инопланетяне, а их наиболее крупная база вот уже тысячу или даже две тысячи лет находится на Луне.
Так ли это? Почему с древних времен Луне приписывали вредоносное влияние?
Практически все цивилизации, начиная с египетской, воздавали хвалу Солнцу, а Луну совсем не жаловали. Она, кстати, притягивает не только сомнамбул. Волки и собаки воют на полную Луну, а хищные рыбы интенсивно размножаются.
Современные исследования говорят о том, что на здоровье и безопасность человечества наш спутник влияет крайне негативно. В Нижнем Новгороде в полнолуние количество вызовов скорой помощи возрастает в среднем на 300. Резко увеличивается количество инфарктов и тяжелых травм. Психически неуравновешенные люди проявляют повышенную агрессивность. Кривая убийств и других преступлений против личности тоже стремительно взлетает.
Геофизики утверждают, что влияние Луны в геопатогенных зонах проявляется наиболее сильно. Особенно в последнюю ее фазу. С ними согласны и медики. Скорее всего, одна из таких геопатогенных зон находится в окрестностях парка, где бродят лунатики и где зарегистрировано много необъяснимых смертей.
- Люди, страдающие сверхметеочувствительностью, если они страдают еще и какими-то другими серьезными заболеваниями, испытывают дискомфорт, беспокойство, депрессию. Одно накладывается на другое, и реакция может быть самой непредсказуемой: галлюцинации, потеря сознания, даже летальные исходы.
Это, в частности, подтверждает случай, который произошел с 14-летним Кириллом.
Кирилл живет в Сормовском районе Нижнего Новгорода. Родители его заметили, что мальчик встает по ночам, но не придавали этому значения. И однажды подросток исчез.
Его не было трое суток.
Вернулся он домой сам, но совершенно не в себе. На вопросы не отвечал, ни на что не реагировал. Пришлось проходить курс лечения. Но теперь, слава Богу, все позади.
Кирилл не любит вспоминать о той злополучной ночи. Что это было, он не знает.
Может быть, луна искала заблудшую душу? Не нашла, к счастью.
Анатолий Татаркин, Ханты-Мансийск
Тёща
http://sib-zharki.ru/proza/88-2011-01-20-10-32-49/2690
Померла моя тёща....
Да ну, что вы! Мы любили друг дружку, очень даже. - Карлсон в юбке, - я её про себя так называл, - весила 100 кг, а росту была невысокого, центнер счастья опщем. Годов ей было как раз столько, когда говорят - пора. А по мне, дек, пусть бы ещё жила. Готовила она очень вкусно, особенно голубцы из крольчатины. Ну, а путь к моему сердцу, как и к любому мужчине, сами понимаете - через желудок. Я в долгу тоже не оставался, по ушам ездил - со всем усердием. Так что, любовь у нас была - взаимная!
Звал я её всегда по имени-отчеству - Анна Гавриловна. Привыкшая она, потому как всю сознательную жизнь в школе работала, физику преподавала. Дек вот, все хлопоты по организации похорон школа взяла на себя, даже поминки решили сделать в школьной столовой, так что мне ничего не оставалось, как только - скорбеть...
Народу было мно-ого, бывшие ученики из других городов приехали, а уж из нашей-то деревни, как мне показалось, каждый отметился.
Хоть двери в дому были настежь открыты, внутри был особый запах, какой бывает - только на похоронах. Запах еловых веток, - из них у нас на севере делают венки, - запах валерьянки, горящих свеч. Когда всё это смешивается с трупным запахом, в носу немножко свербит, а в голову приходят мысли о смысле бытия и т.д.
Я на такие мысли не очень-то, поэтому сидел на чурке в ограде, ждал, когда придёт друг мой наилепший Лёнька. Придти он обязательно должон был, потому что тоже работал школьным учителем - химик.
Наконец появился.
- Привет, Гошка! Моя там?
- Там, где ей ещё быть-то?
- Ага, пригорюнился ты, чо-та, не на шутку, лица на тебе нет.
- Дек, тебя жду, поболтать даже не с кем, у всех хари кислые, всё с расспросами - от чего померла да как? Надоели.
- Ну, и как она померла?
- И ты туды же! Пошли в крольчатник, там потрындим.
Заходим, я чекушку достал из маточника. У меня всегда там бутылочка, а-то и две припрятано, самое надёжное место, лучше сейфа! Тёща с Марьей (женой) иногда заходили на крольчат полюбоваться, как они играют между собой, а на большее – не решались. Я же им такого страху нагнал – подходить близко нельзя, маточник у самки
– ни в коем случае не открывать, иначе всех крольчат съест сразу и т.д. Именно в маточнике и хранил водочку. Ясно дело, что не крольчиха с крольчатами сидела в этой
клетке – крол. Зато над клеткой крупным шрифтом было написано – Вот-вот окролится.
Это я для себя, как бы…. До сих пор – на все сто работает.
Дек вот, только налили по рюмочке, Сана, сосед, пришёл и прямком в крольчатник, ну, и ему налили. Выпили, про тёщу рассуждать взялись, Лёнька первый начал.
- Создаётся мне, Гошка, что это мы с тобой ей раньше времени из жизни уйти помогли...
- С чего это вдруг?!
- На той неделе здорово мы её напугали. Много ли надо старушонке...
Сана с расспросами - что да как? Я ему и обьяснил. - Вон, видишь в углу клетки пустые? Тёща весной ещё за углом крольчатника малую нужду справлять повадилась. Место укромное но – не туалет же! Сначала-то реденько, по вечерам только, а потом
чаще стала, уже и днём забегала. А ну как всегда – только туда и будет! Понятно дело, забеспокоился. Кролики существа хлипкие, в идеальной чистоте содержаться должны,
а тут такое…. Хоть и за стеной у них, а опасность явная.
Сижу в крольчатнике, мозгую как быть.
Сказать ей – неловко как-то, через Марью передал – эффекту нет. Сижу, опчем, соображаю, даже 50 грамм выпил. Лёня пришёл, выпили с ним, сидим. Он сразу заметил.
– А чё это у тебя в углу клетки пустые?
Я ему своё горе и поведал. Он смеётся – помогу я тебе, обожди маленько – ушёл. Быстро вернулся, порошок какой-то принёс, не много, щепотку всего.
- Вот, говорит, хорошее средство! Сыпнёшь это на то место – должно сработать. Эта штука с водой когда смешивается – шипит громко и пенится сильно.
- Дек, принёс бы горсть, чо ты?
- Не-е, этого – и то много.
Решили вечером насыпать и понаблюдать – какой эффект выйдет. Так и сделали.
На сеновал залезли, как раз напротив крольчатника, на другой стороне ограды, чекушку с собой прихватили, штоп не скучно было, ждём. Баушка Пашо, соседка, на притчу-то заявилась.
- У-у-у, Лёньша, это надолго, может слезем?
- Да ну тя! Вон как сеном хорошо пахнет, чекушка целая в наличии, закусь мировая – чо те не сидица?!
Долго сидели, часа полтора, новости мировые обсудили. Глядим, Пашо с тёщей вышли, чирикают меж собой, обе громогласные – хорошо слышно.
- Я, Анна Гавриловна, уш сама на той неделе к Любе-то с зятем ходила, с внучатами хоть повидалась. Пришла, дочка стирацца. Хляжу, у её юбка кака-то цветаста шыпко. Я говорю – ты чо юбку нову купила, штоли? Она: – Да кака, нахрен, юбка – Серёжкины трусы! Зять-то ыш какой – вдвое шырше её, а она как щурагаечка, посмеялися опять с ей. Шыпко уш они ко мне редко ходят…. В субботу в баню только - и всё. Я ночесь-то опять – каки только таблетки не пила, и уснуть-то, знаш, боюсь, сердце неровно так стукат, всю ночь не спала. Думаю – умру вот так, во сне, оне только в субботу ко мне придут, а я уш и прокисла вся, лежу….
Да в слёзы. Тёща утешает
– Ладно, мы с Машей к тебе каждный день заходить будем, не прокиснешь, а таблетки эти попей, мне от них легче стаёт.
Видать за таблетками приходила. Только Пашо за калитку – тёща за крольчатник. Мы с Лёнькой дышать перестали. Правда, эта штука-то как зашипела, даже у нас хорошо слышно было, пена шапкой поднялась, та понять ничо не может, перепугалась, да как заорёт во весь свой голосище – Маша-а-а!!! Машка-а-а!!! Та выскочила из дому, а тёща на неё – ты каку халеру в квас-то опять сунула-а!!! Ну, Марья сразу сдокументила, что не в квасе дело. Тёща панталоны свои старушечьи, огромные сняла, в руках держит, хоть выжимай – обмочила все с перепугу-то, остановиться не могла видать, меня на чём свет
костерит.... Пашо на шум прибежала, поддакивает. Мы переглянулись с Лёнькой, не до смеху обоим. Как теперь домой идти? Да выпимшы ещё. Ну, ничего, это они без меня так разошлись, я когда пришёл – молчат обе. Два дня молчали. Тёща сама первая заговорила. А что мы ей помогли - ерунда...
Пора ей пришла, вот и всё.
- А как она умерла-то, всё таки?
- Марья утром корову подоила, а она всё лежит, не встаёт. Подошла к ней, та уже посинела вся, сердце видать остановилось. Пашо, однако, эк же притихнет.
- А мне, всё-таки, неловко, что я тебя на такое надоумил....
- Да ладно тебе! Всю жизнь в школе работала, сердце посадила, да и годов-то много уж ей, вот и всё. А вопще-то – кайся, тебе есть в чём… Свою-то баще ещё достаёшь.
- Чо я её достаю?
- Чо-чо, выдресировал, по одной плашке ходит. Вон, Людка твоя вышла, иди, а то потеряет или сюда заявится.
Ушёл Лёньша, мы с Саной ещё по рюмочке выпили, тоже разошлись.
Маха меня увидела, ворчит.
- Ты куда пропал? Могильщикам обед надо везти. Давай заводи свой драндулет, вот сумка, дуй!
- Ага, заводи! Хрен ты его заведёшь, аккумулятор совсем ханул, вечно у вас денег не выпросишь, матьвашу….
- На велике езжай!
- На велике, на велике – близкий свет.
Ну, куды децца, покатил. Мужики обрадовались, лопаты повтыкали, кружком расселись на травке, давай сумку разгружать, я с ними присел. Вытащили всё и, глядят на меня вопросительно.
- А чё, спиртного-то нету штоли?!
- Не знаю, мне чо дали – то и привёз. Может в банке трёхлитровой настойка какая, попробуй Паша.
Тот открыл, попробовал, сморщился.
- Ни хрена не настойка, сок виноградный. Может положить забыли? Дуй, Гошка, обратно, мы подождём.
- Ну да, на велике-то я – через час только приеду, давай на твоём «Урале» сгоняю.
- Бери, езжай. Да скорей, жрать охота!
Приезжаю, Маха у гроба сидит. Шепчу ей на ухо.
- Ты водки могильщикам положить забыла, скажи где, я сам возьму и увезу. Она меня на кухню отвела, конверт из кармана вытаскивает.
- На, читай.
Открываю конверт, там на шести тетрадных листах от руки написано.
- Которо место читать-то?
- Да вот, на четвёртом листе должно быть.
ЧИТАЮ.
«Перину мою, вместе с подушкой, Клавдии отдайте, вам она всё равно ни к чему. Сбережения мои, которые на книжке, Маша, Надя и Валя – разделите поровну. А на те, которые в комоде, купите Георгию новый мотоцикл».
- Вот старая, а при жизни нельзя было!!! На кладбище как дурак, на велике…. Етиттвоютудысюды.
- Но-но! Нельзя так на усопших. Читай скорей, мне у гроба надо быть. Вот, с этого места продолжай.
ПРОДОЛЖАЮ.
«Поминайте меня так – в церкви свечки поставьте, батюшке скажите, чтобы исполнил всё что полагается. Обед приготовьте, людей позовите, но спиртного – ни в каком виде чтобы не было. На могильщиков это – тоже распространяется. Сами знаете – я категорически против этой гадости. Поймите меня правильно. Не хочу, чтобы меня поминать приходили всякие выпивохи, которым всё равно за что, лишь бы выпить.
Зная свободный нрав Георгия, обращаюсь к нему лично. Ни какого спиртного! Хотябы в этот день воздержись от этого зелья. В последующие поминальные дни – пусть всё остаётся так же из года в год.
- Ну, Анна Гавриловна! Гавниловна она, а не Гавриловна! Обед приготовьте, людей позовите…. Позориться штоли?! А чо я мужикам щас скажу? Они же меня с водкой ждут!
- Ничего, Гошенька, на сухую пусть копают.
- Да наплюнут они в могилу-то и уйдут! Я докапывать буду? А пще-та, с удовольствием докопаю… Дек, чо делать-то мне?!
- Чо-чо, поезжай к мужикам, объясни всё.
- Вот, сама и поезжай!
- Нет уж, я на мотоцикле ездить не умею. А ты где взял-то его?
- У Пашки, он на кладбище на нём приехал. А может – ну её, эту писанину, сгоняю в сельпо, хоть маленько мужикам увезу.
- Какое сельпо?! Надя чуть не с утра закрыла, народу-то нет, все у нас. Вон она, в ограде
с бабками сидит, спрашивала у меня – надо ли водки, я сказала, что нет, объяснила почему.
- Ага, ей объяснила, а я знать не знаю! Вот, как её добрым словом помянешь?! Тёща – она и есть тёща…. И ты така же!
- Ну, разошёлся! А, по-моему, от тебя попахивает уже, ты где успел?
- Да ну тя! Поехал я к мужикам.
- Поезжай, да не пей больше, а то мама тебе каждую ночь мерещицца будет, вишь как строго написала.
- Нагородишь мне тут. Хотя.... У неё сбудется. Всё, пока!
Приезжаю к мужикам, те чуть не хором:
- Ты чо долго так?! Мы чуть слюной не захлебались.
Теперь представьте - как они отреагировали, когда я им ситуацию растолковал.
Только из мужской солидарности, сочувствия ко мне и из уважения к Анне Гавриловне докапывать взялись.
Кручу не спеша педали по сельской нашей дороге обратно, домой. Вокруг красотища. Справа речка домашняя, как зеркало, даже не шелохнётся, небо с облаками чётко отражаются. Слева бор сосновый, тишина, слышно как дятел дробь выбивает, а пахнет ка-а-ак… Красотища да и только, чо ещё скажешь? А на душе картина – «Семь кругов ада», нету гармонии внешнего с внутренним… Леньку вспомнил, как он со своей тёщей обращается. Чуть что – матом кроет. Вспомнил как зимой борова ихнего закололи.
Палить стали, а у него паяльная лампа особой конструкции. От лампы – одна горелка, бака нету. К горелке длинный шланг подсоединён, другой конец к редуктору, редуктор – правильно вы поняли – к балону газовому прищёлкивается. Он палит, я скоблю, а редуктор, видимо, старенький, пропускает газ, да здорово. Ленька горелкой неосторожно маханул, газ воспламенился. Пламя из под редуктора как из ракетного сопла вокруг
болона фурит, да с шумом. Мы перепугались, отбежали подальше, не знаем что делать. А ну как, взорвётся, ограда маленькая, разнесёт всё в клочья, да и пожару наделаем. Я из ведра воды плеснул – бесполезно, снег бросали – тоже.
Его тёща с женой Людмилой выбежали, руками по коленям
хлопают только. Я говорю: – надо фуфайкой или одеялом обхватить балон, сразу
потухнет. Ленька долго думать не стал, фуфайку скинул, и тёще её суёт.
- Слышала чё делать надо?!! Давай живей! Взорвёшся, дек, хрен с тобой, всё равно старая, пожила уш!
Через неделю после этого она мне чуть не плача
жаловалась.
- Я теперь цену себе хорошо знаю – не дороже Лёнькиной старой фуфайки….
Ну, а тогда она, скорее всего, не так считала, за ограду бегом выбежала, мало ли что.
Ленька на Людмилу поднялся –
- Да я сколько раз говорил, новый редуктор покупать надо!!! Скупердяйки хреновы! Штанов даже путних нету, на уроки ходить не в чем!
Та тоже барышня та ещё, нраву крутого, не уступает.
- Да тебя, импотента, ещё одевать хорошо надо?!!!
И полезло из них…. Я уж не буду всё пересказывать, много они тайн друг про друга выдали, а балон-то горит, опасность!
Тут Людмила вспомнила что делать надо, побежала в кладовку, нашла старую икону, выбежала с ней. (Говорят – когда икону направишь лицом к огню, помолишься – пожар затухает). Икона вся грязная, старая. Людмилка подолом халата давай обшаркивать
её и, в этот момент редуктор с громким щелчком слетел с балона на снег, пламени – как не бывало и тишина…. Все оцепенели. С полминуты стояли как статуи, даже ребетня не
шевелились. До нас с Лёнькой сразу дошло, что опасности, как таковой, и не было вовсе. Редуктор внутри пластмассовый, уплотнительное кольцо подгорело, пружинка сработала, вот он и отщелкнулся. Взяли нормальную лампу, управились с боровом. Потом пошли в дом, свежатинку есть, сели за стол. Мясо жареное с картошкой в большущей сковороде
посредине стоит. По рюмочке налили, выпили, молчим, всем не ловко. Тёща цену себе узнала, Лёнька с Людмилой – отношения выяснили. Если б не балон этот – до конца дней
не насмелились бы сказать то, что высказали друг другу, и меня-то им стыдно, посторонний всё-таки. Мне и вовсе не ловко – свидетелем такой крупной стирки оказался. Молчим, жуёмся, никто ни на кого не смотрит…. Мне Саши Чёрного стих на ум пришёл про стариков, как они на пикничке обедали. Там красивые строчки есть:
С почтительностью чинной старики передают –
То соль, то нож. Молчат – давно наговорились…
Тут тоже наговорились, надолго.... Ещё по рюмочке выпили. Я время выдержал, когда можно уже и уйти. Встал, поднял с дивана фуфайку, под ней та самая иконка, рассматриваю. Христос изображён, а внизу написано – Да любите друг друга. Прочитал вслух надпись, все заулыбались как-то искусственно.
Лёнька меня до ворот проводил, попрощались.
Домой иду, раздумался – какая же цена моей тёще? А какая ей цена?! Судя по сегодняшнему дню… Да нече тут судить, попробуй разбери – кто из нас правее. С воспоминаниями-то, как мне показалось, быстро до дому доехал. Народу возле дома - почти вся деревня собралась, машин много, к выносу готовятся. Несли её на руках до края деревни, за деревней на машину поставили.
Остальное всё – как по нотам. Говорили только, когда прощались, дольше обычного. Один из её учеников учёным стал. Сказал, что Анна Гавриловна тому очень поспособствовала, такую речь загнул – даже я чуть не прослезился.
Слух о безалкогольных поминках разнёсся со скоростью звука, как и любые слухи в деревне. Поэтому народу на поминках было немного, в основном старушки. Отдельно от всех сидели – продавщица из сельпо Надя и две бывшие ученицы Анны Гавриловны. Из мужского населения – я один. Понятно дело долго засиживаться не стал, домой улизнул. В ограду зашёл, ноги сами в крольчатник привели. В чекушке ещё 50 граммов оставалось, налил, сижу, мозгую – воздержаться ХОТЯ БЫ В ЭТОТ ДЕНЬ ОТ ЭТОГО ЗЕЛЬЯ,
или, всё таки, выпить...
А ты, читатель, что скажешь?
Елена Травкина,
Обыкновенная история
- Как же я не хочу работать! – сказала Поля отражению в темном дверном стекле.
- Как же я не хочу… - пожаловалась кивающей вахтерше, забирая ключ от кабинета.
- Не хочу я… - затянула ту же песню вместо «здравствуйте» при входе в учительскую. И не допела. Никому не интересно было слышать это каждое утро.
В маленькой комнате с обшарпанными креслами и круглым столом посередине было тесно от дам постбальзаковского возраста. Потревоженный улей гудел на разные голоса. Разговор, как обычно, вертелся вокруг последних новостей.
- Вы слышали, Фурсенко…
- …новые стандарты…
- …будет вам бесплатное образование…
- ….церковно-приходская школа…
Вежливо улыбаясь, Полина протиснулась к окну, стараясь не глядеть на стенды с объявлениями и приказами: меньше знаешь – лучше спишь. Про что-то важное ученики и сами расскажут. Непостижимым образом они всегда все узнают первыми.
- … увеличить количество детей в классах…
- … за такую-то зарплату…
- …посадить бы его в 8а!...
- … сплошная безнаказанность…
Поля достала журнал из шкафчика и попыталась улизнуть, пока никто не вспомнил, что она и есть классная этого 8а. Тридцать четыре человека. Два второгодника. Парт и стульев хватает на всех, только если кто-нибудь болеет.
Два шага в сторону двери - и на пути выросла химичка Надежда Александровна. Из-под очков фанатично блеснули возмущенные глаза.
- Полина Павловна! Я хотела вам сказать… С этим надо что-то делать… Они оплевали мне доску… А еще…
Полина кивала и думала, что не случайно она так не любила в школе химию. Вот и детям ее тоже передалось.
- … что Аня Жукова совсем распоясалась. Вчера на уроке на мою просьбу доказать, что в состав сахара входят три разных атома, она ответила … мне даже неудобно повторять… «Бля буду».
- Какой ужас, - только и смогла ответить Полина и на всякий случай закатила глаза.
- А Петряков… Вы знаете, он просто неадекватен… Он садится за последнюю парту и падает со стула. Понимаете? Постоянно падает…
- Вы совершенно правы, Надежда Александровна, - возникшая невесть откуда верная подруга Женька под локоток оттащила химичку в сторону. - Дисциплина в 8а страдает, а дисциплина – это что? Это главное. Поэтому не сотрясаем воздух, а пишем докладную на имя классного руководителя. Затем идем к завучу, требуем собрать совет по профилактике…
Когда Женька увлекалась, она начинала тарахтеть без пауз между предложениями и словами. Ученики, любя, называли ее Джек-пулеметчик.
Химичка, как завороженная, смотрела Женьке в рот, а та, продолжая наставлять, обернулась и скорчила Полине рожу.
Дважды повторять не пришлось.
В кабинете, стоя перед видавшим виды зеркалом, Поля попыталась придать себе солидности. Поморщилась, расчесывая спутанные пряди: школа стояла почти в степи, и ветер безнаказанно расправлялся с любой, даже тщательно налаченной, прической. Подумала, что поход в парикмахерскую больше нельзя откладывать: корни уже темные. Поправила поднадоевший костюм, в который раз позавидовав Женьке: ей-то можно и в брюках - руководитель театра, богема, - а тут ходи весь год как Мэри Поппинс! Напоследок окинула себя придирчивым взглядом и сделала строгое учительское лицо: ну, что ж, начнем, пожалуй.
Первым уроком была литература в десятом.
Вежливые дети клевали носом, но делали вид, что им ужасно интересно, почему Болконский влюбился в Наташу. Невежливые слушали плейер и играли с телефонами. Урок был похож на футбол в одни ворота. Вопрос учителя - минута скорбного молчания – ответ учителя. И так – пока не надоест. Шизофрения.
Можно было бы, конечно, показать вежливым отрывки из кино. Но в школе, увы, был только один ноутбук, на котором завуч любила работать дома. Да и колонки уже давно сгинули где-то в бухгалтерии.
Хлопнула дверь, и народ разом проснулся в ожидании бесплатного шоу. На арене - улыбающаяся крыса Лариска в белой медицинской шапочке.
- Не обращайте на меня внимания. Продолжайте. Я просто вшей проверю.
Было в этом разрешении что-то иезуитское. Одно удовольствие послушать о первом бале Наташи Ростовой, когда в голове соседа разыскивают кровососущих!
Поля замолчала и с чистой совестью стала ждать звонка. Смотреть на портреты писателей было скучно и почему-то стыдно, а за окно, наоборот - намного интереснее.
Казалось, что трехлетний вундеркинд склеил небо из кусочков разноцветной бумаги - такое оно было рваное, бахромчатое. Нежаркое еще солнышко жмурилось и обещало, что весна все-таки наступит. А следом придет отпуск…
Забежала девочка-дежурная:
- На перемене совещание.
Директор, как всегда, был многословен и витиеват. Смысл его пространной речи сводился к тому, что снег растаял, обнажив, хм … («Весна покажет, кто где срал», - негромко произнес кто-то из физруков) Обнажив, в общем. А значит, нужно срочно выходить на пришкольный участок и окапывать, сгребать, жечь…
Последнее, судя по всему, страшно понравилось Женьке. Потому что она раза три переспросила, как жечь, чем и где. Больше никто энтузиазма не проявил. Классное руководство школой не оплачивалось. Администрация считала, что главное в образовании – дети, а зарплата – дело десятое.
Полина впустила восьмиклассников в кабинет и, ни на что особенно не надеясь, сообщила:
- Нужно выйти на участок.
- Мы не обязаны, - привычно откликнулись восьмиклассники. - Детский труд незаконен!
Пришлось переходить на язык товаро-денежных отношений:
- А за оценку?
Такой поворот учеников устраивал больше:
- Только по русскому!
- И на уроке!
- И за пятерки!
Выбора у Полины не было. Отправлять детей на участок что гусей дразнить: неминуемы звонки в ГорОНО от возмущенных родителей. А не отправлять – на ближайшем совещании директор будет глядеть мимо нее и громогласно страдать: «Кое-кому в коллективе совсем не знакомо понятие «честь школы»!» Еще неизвестно, что хуже. До сих пор на нее зубы точит за отказ делать ремонт в кабинете…
Решила идти. Восьмиклассникам что Бунин, что Куприн – все едино. А тут солнышко.
Ученики бродили по участку, как неопытные грибники: выгребать листья из кустов никому не хотелось. Наиболее закаленные побросали куртки в большую кучу и устроили бои на граблях вопреки всем правилам техники безопасности. Петряков успевал и сгребать полусгнившую листву, и щедро осыпать ею одноклассниц. Те визжали, орали, что он дурак, но были страшно довольны.
Подошла Женька. Прямиком из столовой: с коржиками и новостями.
- Слышала, новая волна сокращений начинается. Техничек убирают. Говорят, учителя теперь сами полы будут мыть.
Полина слушала в пол-уха. Все мысли крутились вокруг того, что гастрит при таком питании неизбежен.
- Фы шлушаешь, неф? – Женька умудрялась говорить и жевать одновременно.
- А как же театр твой?
- Ха. Его в первую очерефь. Кому нуж … Петряков, ты сейчас довыпендриваешься! Руками все убирать будешь!
Поля вспомнила утренний разговор в учительской и подозвала взмокшего от усердия Петрякова.
- Ром, ты чего на химии со стула падаешь? Вестибулярный аппарат расшатался?
- А че? – второгодник Роман Петряков никогда не сдавался без боя.
- Она же злится. В смысле, Надежда Александровна злится.
- Она всегда злится.
- Ну, падай на моих уроках, если без этого никак. Я не буду внимания обращать.
- А зачем тогда падать?
- Но ведь она учитель…
- Петряков, - вмешалась Женька, - тебе жить надоело? Тебе классный руководитель русским языком сказала: не падать. Понял? Повтори.
- Евгения Петровна! А можно к вам в театр записаться?
- Петряков, не финти. Сказать нечего?
- Почему нечего? Вы очень красивая. И вам джинсы идут.
Женька замерла на секунду:
- Иди отсюда, ценитель! - а потом, отвернувшись, долго давилась беззвучным смехом.
На третий урок пришли пятиклашки. Полина любила работать с этими смешными Незнайками и Торопыжками. Пожалуй, это были единственные среди ее учеников, кто не ржал всякий раз, произнося словосочетание «второстепенный член». Поля решала с ними кроссворды, играла в грамматический «морской бой» и лото. И радовалась, как девчонка, когда очередной диктант ее ученики писали без двоек.
Сегодня перед «пятаками» стояла сложная научная задача: выяснить, в родстве ли находятся слова «шарманка» и «шаурма».
Порадоваться не получилось. Минут через пятнадцать после звонка в класс заглянула «мамашка». Мама Гриши Кротова.
Полина нехотя вышла в коридор. Еще не понимала в чем, но знала, что придется оправдываться.
Родительница стояла у подоконника. Холеная женщина. Уверенная в себе. Очень уверенная.
- Полина Павловна, почему у моего Гриши «два» по диктанту?
Поля глотнула воздуха. Вот так. И неважно, что у тебя урок и что дети в классе могут поубивать друг друга.
- Может быть, все-таки на перемене?
- Простите, но у меня нет времени. Так почему у моего сына двойки по русскому?
Времена, когда подобный вопрос задавали учителя, миновали давно и безвозвратно. За полгода работы в школе Полина усвоила это четко.
- Наверное, потому, что он плохо готовится. Последний диктант вообще был «домашний».
- Ну, значит, оставляйте его после уроков. Занимайтесь. Подтягивайте. Это ваша работа!
Слова бились о стекло, возвращались, резонировали. Хищно смотрели кошачьи глаза: «Попробуй возрази».
Ну, как объяснить, что ее сын просто неразвит? Что в восьмом классе он читает по слогам? И вина в этом только их, родителей?
Полина с тоской подумала о Женьке. У той голос был как иерихонская труба. Потоком воздуха собеседника относило к противоположной стене. И возвращаться оттуда он уже не торопился.
- Хорошо. Мы постараемся.
Четвертый урок был самым отвратным. Девятый «б» авторитетов не признавал в принципе. А уж на вчерашнюю студентку чихать хотел с любой дистанции. Полина подозревала, что ей, неопытной, выпускной класс доверили только потому, что с «бэшками» никто не хотел иметь дела.
Пугать их оценками было делом бесполезным. В первой четверти Поля наставила двоек всем прогульщикам и лоботрясам. А потом директор вызвал ее к себе и долго распекал за то, что она снижает общий показатель успеваемости. Пришлось взять журнал и переправить все двойки на тройки.
Терла и ревела от унижения.
Но даже не это пугало больше всего. Кошмаром девятого «б» был оболтус по фамилии Веселкин.
Влад Веселкин, и вправду, грустил нечасто. На уроках обычно не появлялся, но уж если изъявлял, так сказать, желание… Лось под метр семьдесят. Шептал с задней парты так, что рядом с Полиной дрожали стекла.
За спину она его не пускала. Всегда казалось, что он однажды рубанет ее, как Раскольников старуху-процентщицу. И если топора не найдет, все равно рубанет.
Вот и сегодня Веселкин пребывал в отличном настроении. Пол-урока обнимался с разомлевшей одноклассницей. Иногда отвлекался, чтобы проорать что-нибудь на соседний ряд. Пару раз просил разрешения выйти и возвращался довольный, источая табачные запахи.
Поля старалась не обращать на него внимания. Темой урока был Блок, и она, забыв о программе, читала «Скифов» наизусть.
«Варварская лира» по-особому звучала здесь, среди варваров, никогда не бравших в руки книгу без принуждения. Гортанными криками, ржаньем лошадей, свистом плети. И лица учеников становились скуластыми, а глаза раскосыми, пахло костром, и луна плыла в черном дыму пожарищ. Такого в девятом «б» еще не было, и даже те, кто имя Блока слышал впервые, умолкли, чтобы узнать, чем закончится кровавая оргия.
«И мясо белых братьев жарить!..»
В недрах чьей-то сумки зазвонил телефон.
Поля подождала. Обычно такой паузы хватало, чтобы хозяин с напускным выражением раскаяния его отключил. В этот раз хозяин объявляться не торопился.
50 Cent надрывался изо всех сил. Предлагал найти его, пробежаться по рядам на потеху публике.
Женька в таких случаях говорила:
- Не поняла!
Поля даже и не пыталась. Для таких слов голос нужен особый. Низкий. С оттяжечкой. Чтоб как хлыстом. А у нее вечно не приказ – вопрос.
- Веселкин, твой телефон?
Веселкин радостно улыбнулся в ответ:
- Что вы, Полина Павловна, как можно?
Поля подошла ближе. «Бэшки» завозились, устраиваясь поудобнее. Жаждали если не хлеба, то зрелищ.
- Что ты врешь?
- Ой, и правда, мой…
С придурковатой улыбкой Веселкин полез в карман, и 50 Cent затих в ту же минуту.
- Давай дневник.
Класс засмеялся. У Веселкина не то что дневника, сумки с собой не было, чтобы его носить.
- Тогда выйди из кабинета.
- А разве директор не запрещает выгонять во время уроков?
Полина резко развернулась и пошла к доске. Ей казалось, что все до единого веселятся за спиной и показывают на нее пальцем.
Грянул звонок, и «бэшки», не дослушав домашнего задания, устроили пробку в дверях. Веселкин снисходительно ждал, когда можно будет пройти. Поля смотрела в окно.
Когда-то давно ей рассказали, что страх и беспомощность имеют собственный запах. Тот самый, на который кидаются собаки и рвут на части… Тот самый, что пьянит уже и этих ребят. В следующий раз они придут сюда не учиться, а охотиться. На нее. На Полину. С веселым улюлюканьем загонят за флажки и станут наблюдать, как она мечется внутри замкнутого круга. А потом пристрелят.
- Веселкин, задержись!
Тот нехотя повернулся в ее сторону, потоптался на месте. Кто-то из убегающих крикнул: «Не ссы!», кто-то загоготал.
- Ты не желаешь извиниться?
- А что я сделал?
- Ты сорвал урок.
- Я не срывал.
- Разумеется. И телефон не твой?
- Мой! Мне мама позвонила. Нельзя, что ли?!
- Веселкин, я напишу докладную!
- За что?!
- За то, что сорвал урок!!
- Я не срывал!!
- Я еще объясняться перед тобой буду?!!!
- Да я ничего не сделал!!!
Поля дотронулась пальцами до висков.
- Тогда я вызову твоих родителей.
- Ага, хер вам!
Полина никогда не задумывалась, какого цвета глаза у Веселкина. Наверное, потому, что никогда не видела их вблизи.
Надо же, глаза были голубые-голубые. И странно испуганные.
Веселкин поморгал и как-то судорожно сглотнул. Полина перевела взгляд и удивилась, что ее пальцы что-то делают на чужом горле. Пошевелила, легонько надавила на кадык. Веселкин молчал. И тут как обухом по голове: она ведь чуть не убила своего ученика! Медленно, очень медленно Поля опустила руку. Запихнула на всякий случай в карман пиджака. И каким-то не своим, свистящим шепотом, задала последний вопрос: «Ты все понял, засранец?»
К своему столу Полина вернулась не сразу. Присела, обхватила руками голову - со стола веером слетели тетрадки с Паттинсоном на обложке.
- Ты чего чай пить не идешь?
Женька никогда не сидела на стуле, как все нормальные люди. Забиралась на парту и болтала ногами.
- А чего с Веселкиным? Летит по коридору аки Бэтмен. Глаза круглые, морда в пятнах.
- Я его чуть не придушила…
Женька соскочила с парты и направилась к шкафу. В полной тишине слышно было, как забористо булькает вода.
- Я так понимаю, это не оборот речи. На, попей.
Дверь с грохотом распахнулась, и в кабинет ввалилась ватага с куртками, рюкзаками и хорошим настроением.
- Можно сумки положить?
Женька раскинула руки навстречу.
- Ребята, подождите, пожалуйста, за дверью. До звонка.
Остановить ватагу мог только ядерный взрыв. Нет, серия ядерных взрывов.
- Мы только сумки положить…
- Ребята. За дверью. Подождите.
- Ну, сумки…
- Вы глухие, что ли?! Вам сказали: за дверью!
Полина допила и очень спокойно сказала:
- Мне нельзя работать в школе.
Женька скучно покачала ногой:
- Да брось ты. Нашла из-за чего переживать. Еще бегать за тобой будет и в глаза заглядывать.
- Так нельзя… Это последнее…
- Подумаешь. Я тоже по губам бью, когда при мне матерятся. А физруки, по-твоему, с ними особо ласковые?
- И вы … тоже?
- А что делать, если они только силу признают? Нянькаться?
- Ты не понимаешь… Я ведь даже не помню, как это сделала.
- Удивила. Вот когда ты ключом от квартиры начнешь кабинет открывать… В Штатах учителей, между прочим, не допускают к даче показаний. Считают неадекватными. Уэлкам!
- А ты сколько лет работаешь?
- Десять.
- И до сих пор не свихнулась?
Дверь снова хлопнула. Вместе с раскатами звонка в класс внесло давешний табор.
Полина смотрела на Женьку и ждала ответа.
…
Дома Полина разревелась. В который раз.
- Уходи ты с этой работы, - просил муж. – Ну, сколько можно нервы мотать?
- А пя-ти-клашки? - всхлипывала Поля. - Знаешь, как с ними интересно? Один такое сочинение по картине написал!
- Один! На сотню! А остальные девяносто девять? С ноги бить их будешь? Как твоя Женька?
Поля подавленно молчала.
Ночью ей снился кошмар, что она никак не может успокоить детей на уроке. Полина кричала и не слышала сама себя. А ученики болтали, курили и дрались, не обращая никакого внимания на ее жалкие призывы к порядку. Затем из-под парты вылез директор и гнусным голосом Коровьева произнес: «Антракт, негодяи».
Поля открыла глаза. «Да что ж я мучаюсь-то? Завтра же подам заявление об уходе. Провались они все».
И как телеканал переключила. Вокруг звенела колоколами таинственная Прага, куда с мужем ездили в свадебное путешествие. И дрессированный попугай тащил билетик на счастье. И пятиклашки, почему-то все ставшие ее детьми, кричали: «Горько!» и подбрасывали вверх лепестки роз.
А Поля плакала. Сама не зная почему.
Галина Ширманова, Фергана, Узбекистан
Вино любви
Женщины все одинаковы, и до поры до времени живут в мире с незрячими глазами, и лишь когда находят, или думают, что нашли источник любви, на короткое мгновение прозревают, чтобы пригубить вино любви, и вот тогда, тот, кто рядом и успел заглянуть им в глаза, получают ключи от счастья. И поэтому самой большой загадкой природы человеческой на свете является загадка женских глаз и улыбки Джоконды! Эту загадку испокон веков разгадывали великие умы, и многие, в неудаче не признаваясь, доказывали обратное, что загадки вовсе и нет, и лишь немногие иные, смелые и романтичные, признавали загадку и до конца века своего пытались разгадать, но так не разгадали загадку женских чар! О, французы потрудились на славу и во славу, но лишь настолько, что провозгласили "Ищите Женщину!"
Вот так и повелось, искали, и будут искать Женщину принцы и нищие, рыцари и трубадуры, артисты и поклонники, охотники и жертвы, грешники и святые. И кому достанется прекрасная дама? Не старому чудаку Дон-Кихоту, но слава ему - он пытался - сражался во славу Прекрасной Дамы, и не героям-любовникам Дон-Жуану и Казанове - оба стремились к ней и презирали ее, лишь за то, что вовремя не узнали ее, и гнались за иллюзией. Ах, иллюзии! Со дня творения преследуют человечество. Говорят, что лучше всех справлялся с иллюзиями царь Соломон. Но возникает вопрос: что было вначале - гимн любви или Экклесиаст?! Возможно, эоловы арфы души царя Соломона тронула царица Савская, и он написал Песню песней, но увидел отражение ее ног в зеркальном полу, отчаялся и провозгласил "время любить и время ненавидеть"?!
Одно несомненно, что до сего времени спорят между собой скептики и романтики: первые говорят, все дело в вине, вторые - все дело в любви. И прекрасная дама, проходит мимо, и не в этой жизни, а в другой - прекрасной и несостоявшейся.
Содержание
Виктория Агуреева, Снежная бабочка
Тамара Захарова, Степные миражи
Рустам Карапетьян, Вонючка
Игорь Кичапов, Покаяние
Лариса Корженевская, А знаешь, когда ты попадёшь на радугу?..
Константин Мишенин, Пути Господни
Сергей Степанов, «Лунный» теленок
Анатолий Татаркин, Тёща
Елена Травкина, Обыкновенная история
Галина Ширманова, Вино любви