Жертва Самайна

Стеллариус Конкурс Рассказов
Они были такие несчастные, моя племянница  и пёстрый щенок с кургузым хвостом, что я не мог не впустить их.
- Мама не разреши-и-и-ла! - ревела Тая, грязным кулаком размазывая слёзы по щекам. - А он хороший!
Хороший молча смотрел на меня карими глазами и царапал кухонный пол, переступая белыми лапами. Ну, и что теперь с ними делать?
- Дядь Борь, пусть он у тебя живёт, а? А я буду к нему в гости приходить.
С тех пор, как Буран ушёл в собачий рай, я ни разу не подумал о другой собаке. Так и стояла во дворе пустая будка, ветшая понемногу. Я прошёлся по кухне, поставил чайник. Тая у нас девочка упёртая, так просто не отстанет. Может, правда пора снова завести собаку?
Почувствовав мои колебания, племяша всхлипнула так горестно, что щенок заскулил. Тут я и сдался, вздохнул и пошёл искать тряпку — постелить новому жильцу. Мал он ещё для будки, осень нынче холодная.

Щенка Платон Степанычем назвали, потому что вид у него сильно умный и вокруг глаз круги белые, точно очки. Нрава, впрочем, пёс был самого простого, компанейского, так что быстро превратился в Платона, а там и в Тошу. Тая и раньше частенько забегала, а уж тут! Сестра сердилась, хоть и понимала, что сама виновата: разрешила бы щенка завести, не пропадала бы дочка у меня с утра до ночи. 

Октябрь подошёл к концу, настал канун Хеллоувина. Днем я съездил в райцентр, привёз конфет и печенья, чтобы раздавать соседским детям, и засел вырезать рожу из тыквы. Мерно тикали старые часы,  шумел огонь в печке и Тоша лежал у моих ног. Я попивал вино и напевал себе под нос.

Рожа вышла — загляденье, страшная и пакостная. Полюбовавшись, я приладил внутрь свечку, поджёг и выставил произведение в окно.  За окном тут же раздался детский визг, приглушенное бормотание, потом смех и стук в дверь. “Ага, пришли, оболтусы”, - подумал я и пошёл за конфетами. 

Тая с толпой друзей были третьей ватагой ребятишек, меняющих  жизнь на сладости. Я не сразу узнал её личико, разрисованное какой-то кровавой ерундой. Узнал Тоша, рванул, чуть не сбив меня с ног, ткнулся  носом и вдруг зарычал, тихо отошёл в угол и завыл оттуда так, что волосы дыбом встали.
- Чего он, дядь Борь? - спросила Тая.
На глаза девочки навернулись слёзы. Дети смолкли, и я услышал, что посёлок тонет в тишине. Не гавкнет собака, не заскрипит калитка, соседки не перекликнутся из двора во двор, только Тоша воет с неведомой людям печалью.

Вдруг вязкая тишина взорвалась сотней звуков. Я пробрался через толпу испуганных детей во двор. Чернильная тьма поглотила дома, заборы и улицы. От края до края горизонта мир затопило стадо, посреди которого, окружённые жрецами, шагали Дагда и Морриган, боги Самайна.  И черны были лики в свете  факелов, страшны в радости своей и предвкушении крови первенцев, без которой не справить им ежегодную свадьбу.   

Я попытался затолкнуть детей в дом, но ласковые козлята, бодливые бычки и курчавые овечки заполонили всё вокруг, прижали меня к стене и не давали пошевелиться. Последнее, что я видел, был идущий через двор жрец с кривым ритуальным ножом на поясе.   

Проснулся я в своей постели. Сел рывком, потёр лицо, пытаясь избавиться от вчерашнего кошмара. Нажрался я, что-ли, сам не заметив, как? И Тоша гулять не просится... Я поплёлся на кухню, шлёпая тапочками.

В кухне было холодно. Тошин угол пустовал, тыква с потухшей свечкой внутри угрюмо пялилась в окно.  Только напившись воды и закурив, я заметил, что собачья подстилка насквозь пропитана кровью.