Налим – единственный пресноводный представитель целого отдела рыб – бесколючих, к которому относится треска, навага и другое семейство – камбалы. Из последних, впрочем, один вид, Flatessa flesus, встречается в Ладожском озере, в Неве, Висле, Северной Двине.
Л.П. Сабанеев. «Рыбы России». Москва, 1892.
В Белоруссии, где я родился, вырос, где поймал первого в своей жизни окунька, испытывал я к этой рыбе не то что бы отвращение, а какое то предубеждение. Повелось это еще от наших далеких предков, всякая рыба, которая без чешуи – нечистая. Отец – заядлый рыболов, но по состоянию здоровья отдавался этой страсти только в летнее погожее время. А налим – странная рыба. Все у него не так, все наоборот. Солнышко светит, вода как зеркало отражает весело бегущие по небу белоснежные облака, веером рассыпалась по поверхности рыбья мелюзга, окунь-разбойник жирует на отмели. Только упокоится ясельная группа, стрелой подлетит жерех, ударит хвостом – от неожиданности сам вздрогнешь, подберет оглушенных рыбок – и был таков. Рыбы же на Полесье столько, что порой прибрежные травы ходуном ходят. Стоят закидушки, сплавляется вниз по течению поплавок, время от времени перезабросишь удочку, когда минует он прикормленное место. Благодать. Чего только не приносили домой; лещи и язи, щуки и окунь, про плотву и верховку – говорить нечего, даже раки и те на удочку попадались, не было в улове нашем только налимов. Крест святой, но не помню я по детству не то, что живого налима, а даже жареного или, что бы ел уху из него. Вот только из того же детства – зарубкой в памяти, что питается он мертвечиной.
Налим – падальщик. Проверить? Как? Налим не выставляет свою жизнь напоказ. Не суетится рыбьей мелочью у ног, не жирует на утренней зорьке. Охотится по ночам, как тать, тихой сапой медленно движется над дном, подкрадываясь к сонной рыбе. Даже приблизившись, не делает налим стремительного броска. Зачем? Раскрывается широкая пасть и потоком воды втягивается в нее не успевшая проснуться жертва.
Первого налима поймал я в Якутии. Брезгливо снял его с крючка закидушки, бросил в кан. Попытался вытереть слизь с рук тряпкой, не тут-то было, пришлось полоскать их в ледяной только вскрывшейся майской реке. Подошел Михаил – друг, сосед, товарищ по таежным скитаниям, удовлетворенно глянул на почти килограммовую рыбку.
– Знатная будет уха!
Когда же я стал ему пересказывать слышанные в детстве сказки о том, что налим всякую нечисть ест, не брезгуя ничем, здоровый стокилограммовый мужик смеялся, как ребенок.
– И где же ты в Самоките падаль видел? Ты, представь, сколько ее надо, что бы всем налимам хватило. Да и не это важно. Ты видел, что курица другой раз треплет – клюет, да ни одна свинья того есть не станет, а курятина диетическим продуктом считается. Убедил?
Уха получилась действительно прекрасная, ничем не уступающая знаменитой тройной, да и варил ее профессионал. Срок солдатской службы раньше не два года был, а поболей, кроме того, прихватил Михаил еще несколько лет сверхсрочной службы, и все эти годы поваром. За ухой, за горячим чаем, за разговором у тихо потрескивающего костра много нового для себя узнал я о налиме.
– Это у тебя не налим, так – налимчик. На Урале (сам-то Михаил коренной уральский казак) лавливали пудовых налимов, печенка с твоего головастика, да одной максы – это молоки налимьи, килограмма три, четыре. Вот уж где раздолье было для моей т половины.
Славилась Людмила – его половина, да какая там половина, хоть бы на четверть от Михаила потянула. Так вот, славилась Людмила пирогами, и курниками и мясными, а уж без рыбного пирога ни одно застолье у них не обходилось. Правда, в этот раз не принесли мы домой налимов на пироги, не за той рыбой шли. Да и скажите честно, какой рыбак променяет харьюзовую рыбалку, на ожидание налимьей поклевки? Но с той поры, если рыбачил с ночевой, постоянно несколько закидушек на налима ставил. И что интересно, везде пишут: неразборчив в насадке, была бы попахучее. Ан нет, на одной и тоже закидушке на одном крючке гольян, на другом харьюзок, так он на харьюзка берется, а гольяна даже не тронет. Выходит и у налима губа не дура.
Шло время – рос город. Рыбаков становилось все больше – рыбы все меньше, облавливались ключи и речки. Что бы похарьюзовать приходилось все дальше забираться в тайгу. Прошел слух о рыбном эльдорадо на Зейском море. Стали туда ездить рыбачить. Для доброго кобеля шестьсот верст не круг. Особенно полюбилась нам зимняя рыбалка. Блеснили щук. Нет-нет и таймешата хватали блесну, но щуки попадались, что твои крокодилы. В лунку из-под бура на 180 мм чуть проходит, бока обдирает.
Рыбалка во многом от удачи зависит. Собирались, солнышко во всю над белоснежною тайгою играло. Да 600 км не за угол зайти. Приехали – небо в тучах, снег дорогу переметает. Едва добрались до избушки гидрологов, которая зимой пустовала, а от заезжающих время от времени рыбаков требовалось не пакостить и хозяйских дров не жечь.
Не заладилась рыбалка, день блеснишь, и если хоть одну оголодавшую щучку выдернешь, то и ладно. Вечера зимой длинные. Давай снасти переделывать; блесна подгибать да шлифовать, крючки точить. Сделал я несколько стукалок. Так называют снасть на налима, на одно кольцо одеваются блесны-сиговки крючками в разные стороны, опускаясь, они расходятся, а при подергивании вверх ударяясь, позвякивают. Другую стукалку сделал из утяжеленной блесны с двумя крючками – по дну стучать.
На противоположной от избушки стороне острова была каменистая коса. Метра полтора льда, метр воды, а где и меньше, внизу галечник ровным слоем. Летом красота – моря не надо, только летом там кроме гольянов и чебачков мелких ничего отродясь не клевало. Решил проверить есть налим или нет. Святки только закончились, должен он вроде бы нереститься? Пробурил несколько лунок и поставил тычки. Устройство простое – трехметровая жердь, на конце поводки с крючками, один выше другого сантиметров на 10–15. Наживил килькой соленой: кто-то закусывал в избе, полбанки осталось. Упер шест в дно, расклинил в лунке, что бы не вытолкнуло законом Архимеда, присыпал снегом. Почему шест, а не просто закидушку? Лунка замерзнет, начнешь долбить, как ни старайся, а леску зацепишь. День опять так себе прошел, поймали вдвоем на один пирог, да на уху – двоим поесть. Сварили. Поели. Шесть часов, уже темно. Еще раз чай попил, еще покурил. Забросил в рюкзак топорик, махалки, оснащенные стукалками, пешню на плечо – и за порог.
– Далеко, на ночь глядя, собрался? – спросил сквозь дрему с кровати Михаил.
При его габаритах ему и есть, и спать за двоих положено, но если честно сказать, мог он и по двое суток ни есть, ни спать, только это если нужда была.
– Пойду чертей погоняю. На погоду поворожу, Бог даст, солнышко накличу.
Прихватив шахтерский фонарик, шагнул в ночную тьму.
Напророчил на свою голову. Сейчас, уже седому, не стыдно признаться – боюсь высоты. Нет, надо так надо, как говорится – пищу, но лезу. А в тот вечер, пока шел через остров, всех чертей повидал. Никто Зейскую долину перед тем как запустить ГРЭС не чистил. Затопили, деревья погибли на корню. Одни лесины затонули, другие по весенней воде прибило к берегам, да и на острове в низких местах много леса пропало. Ночь – без фонарика дальше носа ничего не видно. Поведешь лучом, выворотень таким чудом-юдом из белого сугроба к тебе лапы тянет, что мурашки по коже. В другую сторону светанешь – в белом саване с косой бабка на свидание доброго молодца поджидает. Брел напрямик, без тропы. Снег выше колен – свети, не свети, то в колдобину провалишься, то об валежину спотыкнешься. К морю вышел, вздохнул легче. Перебрался через плавник, вот и тычки виднеются. На первой на одном поводке двух вытащил, переплелись не разорвать, на второй на каждом поводке по одному, на третей, самой дальней от берега – еще один. Снимать не стал, так на поводках в снег и бросил. Размотал при свете фонарика махалку. Опустил на дно, пару раз поддернул, словно кирпич к леске привязали, только тягость живая, ворочается внизу. Этот оказался побольше. Через пару минут еще одного вытащил. Так и пошло. Через пять шесть налимов заметил, что руки мерзнуть стали. Опустил в лунку, погрел (вода теплее, чем воздух) заодно и пополоскал от слизи и за пазуху.
Вприпрыжку к плавнику. Натаскал – на пионерский костер хватило бы. Надрал бересты, и пока костер разгорался, неторопливо перекурил. Горит костер вроде бы и не рядом, метров десять до него – а греет. Лицом, голыми руками чувствуешь его дыхание. А налимы, словно в очередь выстроились. Со счета сбился. В этой лунке перестанут брать, к другой перейду, на самой дальней зацепился увалень килограмм на восемь, пришлось лунку раздалбливать, прихватило ее сверху. А к полуночи как отрубило. И стукалки менял, и от одной до другой лунки бегал. Все, спать легли. Прихватил самого большого головастика и домой. Шел, ни выворотней не замечал, ни об кочки не спотыкался. Настроение, представляете, какое? А в небе сквозь облака звездочки заподмигивали, и морозчик ярится, под унтами снег веселее стал поскрипывать.
– Вставай, засоня. Чай вскипел,– басил Михаил.– Правда, за что тебя кормить, шлындю…
– Есть, есть за что. Посмотри в окно, как розовеет. Пьем чай, да пошли рыбку собирать.
Со смехом, с прибаутками собирали вокруг лунок замерзших налимов, насчитали около полусотни штук. Мешок под завязку, да несколько штук, покрупнее, так в багажник бросили. Вот это рыбалка! А солнышко остатки туч в небе разгоняет, значит и щука гулять выйдет.
Жена рыбака – рыбу не ест. Родилась, выросла моя Любовь Гавриловна на Шилке, а вот малосольному хариусу предпочитает магазинскую кету, просоленную на нет, просоленную не для вкуса, а дабы не испортилась. Уху ей и даром не надо. Но налимов уважает.
Странная налим рыба. Все его знают, а уж рассказ Антона Павловича со школьной поры помнят. А спроси горожанина: «Налима ел?» – «Нет». А если и ел, то разве это налим? Налим хорош в уху живой, в крайнем случае – свежий. Нет у него чешуи, по этой причине быстро он сохнет. Лежит на витрине в магазине серый, сморщенный и мясо у него древянистое, дряблое. Желчь лопнула, разложилась – печень желтая, горькая. На зимней рыбалке каждую рыбину окунешь в прорубь, положишь подмерзнуть и так несколько раз, пока не покроется толстой ледяной коркой. Дома повторишь и на балкон. Кстати и с мясом так же поступают, чтобы не выветривалось. Про уху налимью молчу. А котлеты? А налим жареный в кляре? Но за рецептами вы лучше к супруге моей обращайтесь. Я-то больше специалист поймать да покушать.
Странная рыба налим. Стал интересоваться литературой о нем. Совсем мало. Самая большая статья у Сабанеева, у Аксакова в пять раз меньше. В современной литературе о ловле налима вообще почти не пишут – неспортивно. Странная рыба. Обзови человека налимом, сразу обидится. Ленив, флегматичен, а теплой воде предпочитает ледяные хрустальные ключи, ясному солнышку – грозовую ночку. Брюхо о перекаты обдерет, плавники о камни пообломает, но уйдет в верховья рек, где вечная мерзлота, где до половины лета белоснежными озерами -облаками отражает небо серебро наледей. Странная рыба – не может жить в дерьме.
Если в вашей реке исчезли налимы, раки, которые ранее там водились, то призадумайся, человече. Можно ли из этой реки пить, купаться в ней и не хватит ли гадить в нее?! Странные мы, люди - «человеки»: не бережем, что имеем, а потерявши – плачем.