Глава 3. Стремнина

               

 - Тять, я  пойду  погуляю? – Лешка  вопросительно  взглянул  на  своего отца,  который  деревянными вилами во  дворе собирал в копну разбросанное  сено.  Григорий  остановился, повернул к  сыну  свое  сухое  тело,  смахнул  мозолистой  ладонью  со  лба  густую  бахрому  пота, и  строго  спросил: «Ты  телятам  воды  натаскал?»
- Да,  натаскал!  Восемь  вёдер в  кадку  налил, - не  моргнув  глазом, соврал  Лешка.
- Так. Хорошо. – С  расстановками  ответил  отец. – Иди-ка лучше  поленницу  собери. Давеча  ее  порося  разворотили,  едрит  их  за ноги! Там  за  стайкой.  Давай  иди,  не стой  осталопом! – Григорий  отвернулся, и  снова  принялся  за  дело,  своим  видом  показывая, что прогулки  отменяются.
       Лешка с грустным  видом  подался  за  стайку,  взглянуть, что  там  натворили  эти порося. Ступая  босыми  ногами по утоптанной в  камень  земляной  ограде,  он  старательно  смотрел  под  ноги, чтобы  ненароком не  угодить в коровьи лепешки,   обильно  раскиданные  прошедшими  утром  коровами. «Надо  быстрей  скрыться с  тятиных глаз, - осторожно вдруг  подумал  Лешка.  А  то  еще  накажет эти  лепешки  собирать, да  на  огород  таскать.  Не  было  печали -  купила  баба  порося». – Ни с  того, ни сего  пришла на  ум  поговорка.
       Он быстрым  шагом  доскакал до  края  коровника,  с легкостью  перепрыгнул  хлипкую  изгородь, и   очутился в  огороде, где  зеленые  картофельные  ряды  строем уходили в край  поля,  теряясь в  соседнем  околке.  Сразу  за  березовым  околком текла  Обь. От воды несло прохладой и свежим рыбьим запахом, от которого не сиделось на месте. И Лешка, выждав еще некоторое  время, пригнувшись за зелеными кустами картофеля вчистил к воде.
   Еще  вчера они договорились с пацанами, приглядев на реке глубокое место, что соберутся  там, как солнце встанет над деревьями. В это время еще не так жарко, да и гнус не очень нападает. Самое время понырять с высокого яра в прохладу Оби. Этот высокий берег реки образовался только весной этого года, когда бурные весенние воды подмыли высокий холм и обрушили добрую его половину. Под ним вода вымыла глубокий  омут, где, по всей видимости, должны водиться щучки и стерлядь.
   Но сейчас у ребят была другая задача – кто окажется смелее всех и прыгнет с этого обрыва в воду? Для начала можно и солдатиком. Стыдливое чувство оказаться трусом гнало ребят на это испытание. Страх бодрил дух и вызывал прилив энергии, хотелось тут же с разбегу сигануть с этого  обрыва. Но как только они оказывались на самом краю, откуда достаточно оттолкнуться ногами и  полететь в кипучие волны, то жуткий страх сразу сковывает все тело, делает его неподвижно-вялым. И тут же появляется нестерпимое желание отбежать от этого места на безопасное расстояние. Заводилой, как всегда оказался рослый Ванька Демин, который кое-как закончил двухлетку, и теперь подрабатывал в колхозе пастухом.
 - Эко, ребя, трусоватые вы все какие-то? – длинными пальцами сворачивая  самокрутку,  затягивал он свой монолог. – У меня вон тятька был! Всем тятькам – тятька! В гражданскую беляков рубил, как капусту шинковал. Ничего не боялся, на эскадрон беляков один, с шашкой скакал! Вот они руку-то ему и оттяпали. А с этой кручи ему прыгнуть – нечего делать!
   Ребята хорошо знали однорукого Кузьму Демина, который где-то, когда-то воевал, и покалеченный пришел домой.  Его жена – сварливая тетя Шура, вечно гоняла своего мужа ухватом, и кричала на всю улицу: «Ну, явисся ты домой, чучело гороховое. Я тебе, охламону, вторую руку-то  отхерачу! Дармоед!»
   Кроме пустого рукава, постоянно колыхающегося на ветру, словно портки на веревке, у него через все лицо был страшный шрам – след от белогвардейской шашки. Ванька рассказывал, что после страшного удара, голова отца почти раскололась на две половинки. Но он  руками ее собрал,  стянул поясным ремнем, и в таком виде добрался до  своих. Конечно, Ванька любил  приврать, ну как это можно половинки головы склеить? Брешет он все. Да и прыгать дядя Кузьма не стал бы, он и так еле ходит, да еще и кривой на один глад. Чего гляди, второй выпадет, совсем ослепнет!
 - Сам-то  чего не  сигаешь? – галдели пацаны. – Науськиваешь, а с кондачка кто же сигает? А вдруг там камни – ноги точно переломаешь!
 - Мне нельзя. – Со значением в голосе говорил Ванька, я как бы на работе. Мне за коровами пригляд нужон. А вдруг они разбегутся, ты что ли побежишь их собирать? А овечки? Это сплошное наказание, ей богу, хуже баранов. Подались, кто куда. – Ванькино лицо с выгоревшими на солнце белесыми бровями и ресницами приобрело грозное, и в то же время смешное  выражение. – То-то! Давай, кто самый смелый? – Снова начинал он.
  Смельчаков не  нашлось, хотя ребята подбадривали друг друга, выталкивая  к обрыву наиболее  решительных: «Давай ты!  Нет, давай ты! Ну ты чо, струхнул? А сам-то, что, трусишь?»  Тут  Ванька решительным жестом  прервал их потасовку.
 - Да не колготитесь вы! – пуская вонючий дым из своей цигарки вскрикнул он. - Ну что, нема героев? Тогда тащите жребий. Кому короткая палка достанется – тому и сигать! – Важно сказал он и поднял с земли обломленную ветку. – Щас наломаю палок, так,  сколько вас тут? – Он потыкал в каждого пальцем. – Так, семь. Семь охламонов. Ну держись, ребя! Только, чур, не подглядывать! – он отвернулся от ребят.
    Через минуту он  снова повернулся к  ним со счастливым лицом, зажимая в правой ладони ряд корявых палочек.
 - Ну, давай, в порядке очереди. Кто тут самый козырный?
   Детские ручонки несмело потянулись  к его руке. Длинная! Длинная! И у меня длинная! Слава богу, у меня тоже длинная!
  По стечению обстоятельств короткая палочка досталась именно Лешке Веденскому. У него от страха перехватило дух, все враз  уставились на него, а осознав, что беда прошла мимо них, вдруг начали ему угрожать.
 - Ты давай прыгай. – Советовал Степка, по кличке Цыган.  Он был на голову выше Алешки, хотя был почти его ровесником. – Не то мы тебя за руки - за ноги  и сбросим.  Уговор дороже денег. - Другие ребята тоже ему подначивали, мол, все правильно, прыгай, и все тут!
   Лешка оробел, он никак не ожидал, что первый прыжок достанется  именно ему, но уж раз решил тянуть жребий, то и играть нужно по-честному. Этого мнения он тоже придерживался, и следовал ему в любой ситуации.
   Подойдя к самому краю обрыва, он робко заглянул вниз, на глаз прикидывая траекторию прыжка, и решил, что без хорошего разбега здесь не обойтись. Если прыгать с места без разгона, можно угодить на мелководье, тогда ногам сразу копец придет.
  Отчитав от края обрыва шагов семь, он повернулся к страху лицом, и мысленно представил, как он полетит в пучину. От этой мысли ему тут же сделалось так худо, что ноги сами по себе стали сгибаться в коленках, а сердце в груди трепетало так, что казалось ему,  выскочит через горло, если он хоть на чуть-чуть приоткроет рот.
  Ребята столпились на краю обрыва – смотреть Лешкин полет. Удачный он получится, или не совсем – теперь все будет зависеть только от быстроты его ног, дыхания, и ловкости рук. Ну еще и от везения: дно неизведанное – попадет на отмель – хана парнишке. Всплывет где-нибудь возле Борка, это километрах в пятнадцати от Ерёмино. Там большая мелководная заводь, и почти всех утопленников, которые тонут выше по течению,  находят именно там, зацепленными за кокорины. Там и Мишку Бородина, с улицы Ленина нашли, в прошлом году, который  в дым пьяный поплыл на остров и потоп. Чего его туда понесло? От  Ульяна срывался, говорят. Ульян за ним с топором  гнался, на всю деревню кричал, что зарубит, уголовного элемента. После того, как все узнали, что Мишка утонул, Ульян пропал, как будто и не жил в Ерёмино вовсе, никто и не знает куда. Уполномоченный из райцентра приезжал, в наглаженной форме и начищенных до зеркального блеска сапогах ходил по дворам,  расспрашивал, где жил, с кем жил, аккуратно  все записывая в красивую тетрадку. А никто ничего и не знает: беглый видно был, приблудился к селу, обвыкся, да так и проживал, пока не стали его искать. Вот и сгинул. Под вечер милиционер весь в саже и паутине, замызганных брюках и сапогах, матерясь и проклиная на чем свет стоит селян и самого Ульяна,  отчалил из деревни. Даже не зашел к председателю: по обычаю тяпнуть пару стаканов самогона.
  Страшное было зрелище, когда Мишку привезли в село, вернее, то что было когда-то Мишкой: мужики говорили бабам, чтобы не смотрели на труп, лежавший на телеге, но им любопытно же, всюду свой нос суют. Откинули дерюжку, прикрывающую лицо – а лица-то и нету! Все лицевые мышцы сомы да налимы обсосали. Да и сам он пухлый весь, как будто насосом накаченный, а кожа бахромой с тела свисает. Жутко было смотреть, ребятня сразу врассыпную от телеги, бабы, зажав носы, крестясь, в голос заохали, запричитали. Разговоров потом было недели на две – все утопленника обсуждали.
   Тем временем, Лешка, набравшись храбрости и воздуха в грудь, стремглав побежал к краю обрыва. Еще секунда, и его легкое тело, оттолкнувшись от осыпавшегося края, взмыло в воздухе и ухнуло бомбочкой в стремнину далеко от берега. Столб воды поднялся в том месте, где ушла под воду его белесая голова. И снова сомкнулись волны, закружилась в мелком водовороте речная пена,  и жухлые листья. Ребята, вжав русые головы в обгорелые плечи, с тревогой ждали. Ждали…  И совершенно неожиданно,   совсем не там, где они ожидали, из воды  словно поплавок вынырнула Лешкина голова. Вынырнула, и снова ушла под воду. Ребята дружно загалдели, замахали руками, радуясь благополучному исходу события. Не надо будет на утопленника смотреть, да и Лешка хороший пацан, пусть еще живет.
  Между тем, сильное течение, подхватив  прыгуна, гнало его на середину мощной реки. Его голова то показывалась на поверхности воды, то снова исчезала в ней. Загорелые ветки жилистых рук иногда взмахивали над волнами, пытаясь вырваться из стремнины, но не получалось. «В воронку бы не затянуло, - пронеслось  у ребят в голове. – Если затянет, тогда точно – хана! Не выплывет!» Они, не сговариваясь всей гурьбой сбежали с яра и затрусили вдоль берега, на ходу давая юному пловцу советы, в какую сторону нужно  грести, чтобы избежать   опасного водоворота.
  Ну вот течение ослабло, и он взмахнув над водой руками еще пару раз, выплыл на более  слабое место. Еще несколько взмахов - и он уже уперся в дно ногами, стоя по грудь в воде. Лицо его искажено от пережитого ужаса, волнения, и нахлынувших эмоций. Он сделал это! Но какой ценой?  Когда ослабший от борьбы со стихией храбрец выбрался, наконец, на берег, оказалось, что у него поранены обе ступни. Каменистое дно, которого так боялись пацаны, все же для прыжка оказалось не так глубоко, и  ноги Алексея пришлись прямиком на  вымытый из воды острый камень. Раны оказались не очень глубокими, но достаточно большими и рваными, так что кровь хлестала, как из барана. Эффект текучести добавляла вода, стекавшая с портков, и поэтому казалось, что кровь бежит ручьем.
 - Эк тебя, Лёнька, угораздило? – выпучив глаза, выдавил Ванька. Сделал он это с таким видом, будто и не подстрекал Лешку на прыжок. Другие ребята с осторожным любопытством рассматривали его ранение.
 - Надо лопуха привязать, или подорожник, - крикнул кто-то. – Давай, ребя, ищи лопуха. Некоторые кинулись искать целебные травы, другие тупо смотрели, как Лешка истекает кровью, и боялись даже подойти к нему. Кого-то даже вырвало при виде алой крови и корявых ран в ногах друга. Кто-то прикладывал прихваченную на всякий случай тряпицу к кровоточащим ранам.
  Ну вот заботливые руки уже протягивают большие зеленые  листья, и ловкие Ванькины  руки обматывают зелень вокруг ног, затягивая импровизированную повязку грязной тряпицей.  Когда перевязка на ноги были более-менее сделана,  и ребята привыкли к виду крови, они  понемногу успокоились.  Но теперь встала другая проблема: раненый не мог даже ступить на ноги. И опять же Ванька вынес достаточно умное и справедливое решение:  всем  по очереди  тащить его на  закукорках. Всем, кроме самого Ивана Демина. Лешка мужественно переносил транспортировку, и только тихонько вскрикивал, когда делал пересадку с одного «скакуна» на другого. В душе он даже был рад тому, что первым среди всех одолел высокий  яр, поборол свой страх, и теперь наслаждается мигом победы – каждый из его компании несет его как победителя, на своей спине.
    Он еще не представлял себе, что будет, когда вся эта ватага озорников принесет его до дома, как несмотря на «боевое» ранение, всыпет по первое число ему отец, и как в голос будет охать и причитать мать. А старший брат Федька надает еще и щелбанов, за что, что родителей испугал, и заставил их волноваться. И как получит неимоверное количество исправительных работ, в том числе убраться в свинарнике и собрать  по ограде коровьи лепешки для огорода.
   Всего этого Лешка не знал, да и не хотел знать, наслаждаясь в этот миг своей победой, радуясь жизни, своим  заботливым друзьям, и  втайне мечтая повторить свой подвиг.