1. На грешной земле
Я не от мира сего. Нет! Это не клинический диагноз. Это скорей – состояние души. В школе меня, как только не дразнили: лох, ботаник, чмошник. Особенно изощрялись эти треклятые Вишняков и Мищенко, один – сын бизнесмена, у другого дядя работает в министерстве. А учительница зоологии говорила, что я – ископаемое.
Вообще-то, я не слабоумный. Школу закончил с золотой медалью, а в универе учусь на повышенную стипендию. Но в реальной жизни я – просто профан. Денег никогда не было и не будет, потому что врать я не умею, интриговать не обучен, а пробивные способности на нуле.
Я не коммуникабелен, и с этим смирился. Не очень-то обращаю внимание на то, что изгой в любой компании. На шумных вечеринках обычно скучаю с томиком стихов в руках, а насмешки умников научился пропускать мимо ушей. И продолжал бы жить так, если бы ни Аллочка.
Аллочка Сусликова из тех девушек, которые знают себе цену и не тратят времени даром на парней, вроде меня, она - мечта всех мальчиков и инфаркт для их мамаш. Я даже посвятил ей стихи:
«Ты рассудительна, всегда спокойна,
И кисти Рембрандта достойна!
Ты непреступна, как скала,
А кожа мягкая, как снег бела.
Уверена в себе всегда,
Очаровательна, как яркая звезда,
Тем на француженку похожа,
Да и на англичанку тоже.
Ты краше ангелов, ей Богу!
И чёрта ты сразишь улыбкой строгой.
Любуюсь я осанкой королевы,
И нет красивей в мире девы!»
Когда я признался ей в любви, она сказала без церемоний, что я ей не нравлюсь, и никогда не понравлюсь, потому что я – ничтожество и полный ноль. И укатила с каким-то хмырём на иномарке. Тогда-то я и решился совершить это…
И решил я так в один мрачный осенний вечер, самый противный и тоскливый, какой только может быть. Сезонная депрессия дала о себе знать. Дождь лил почти весь день, а к вечеру настала такая слякоть и сырость, что сырее и гаже просто не может быть. И ощущая острее, чем когда бы то ни было пустоту бытия, я задумал покончить с собой. И способ выбрал надёжный, а самое главное – дешёвый и доступный: прыгнуть с крыши 12-ти этажного дома, в котором живу. И боли почти не почувствую…
Когда я бродил по улицам города и думал про ЭТО, то взглянул на небо. Небо было ужасное, тёмное, с обрывками грязных облаков, а меж ними зияли размытые пятна, чёрные и неприглядные. Через эти мрачные окна в душу мою заглянул космос. Тусклые звёзды, только что зажёгшиеся на небосводе, наводили меня на мысль о том, что скорость света огромна, пространство бесконечно, а я – всего лишь пылинка в просторах Вселенной. И всё, что я делаю не имеет ровным счётом никакого значения, потому что даже свет звёзд, который я вижу, достигал нашей планеты, быть может, тысячи, а то и миллионы лет… А, следовательно, окончательно и бесповоротно – убью себя следующей ночью. В законах мироздания это ничего не изменит.
Почему я не покончил с собой в этот же день? Просто на следующий, у меня были важные дела.
Что такого важного понадобилось сделать самоубийце, почти покойнику, человеку, который вот-вот уйдёт в небытие, – спросите вы? Глупо, конечно, но я просто не мог этого не сделать…
Если бы я знал: какие глобальные последствия повлекут за собой, предпринятые мной, действия, я бы, наверное, этого не делал. Но как я мог предположить, когда только и думал о том, что я – ничтожество и полный ноль. И все мои поступки не имеют ровным счётом никакого значения. Да, о чём это я? Это же был лишь сон…
Утром, убедившись в том, что гадкий хмырь ночевал у Аллочки, а иномарка его припаркована во дворе нашего многоэтажного дома у подъезда нашей общей возлюбленной, я сначала пописал на ручку двери машины соперника, а потом плюнул в лобовое стекло. Но сделанного мне показалось мало. Тогда я проткнул гвоздём камеру колеса. И этого мне показалось недостаточно. Тогда я написал на подъезде Аллочки неприличное слово, настолько скверное, что сейчас повторять его я считаю неэтичным. На этом и завершилось моё мщение. Но удовлетворения я не почувствовал. На душе было скверно.
Потом я снова бродил по городу. Бесцельно таскаясь по улицам, площадям и переулкам и толкаясь в суете, я понял ещё одну истину: всем на всех наплевать. Люди вокруг меня бегали и суетились, занятые своими делами. И ни единому человеку не было до меня дела. И кому в самом деле интересно, что я решился на такое? Никому.
Я вернулся домой. Во дворе увидел, как у двери соседнего со мной подъезда (подъезда Аллочки) шушукаются бабки, читая неприличную надпись. А по двору бегает и бесится хмырь у своей иномарки. Он размахивал руками, нецензурно ругался и грозился кому-то кулаками.
На душе было всё так же погано. Я поднялся на лифте на седьмой этаж, заперся в своей комнате и стал составлять предсмертную записку. Но в голову лезли какие-то банальные, пошлые и избитые фразы: «прошу никого не винить…», «я сам так хочу» и прочее. Я изорвал бумагу в клочья. К чему пустые слова, если всем наплевать? Я и так решил, и решил бесповоротно: УЙДУ ИЗ ЖИЗНИ ЭТОЙ НОЧЬЮ. И действительно бы сделал это, если бы ни заснул…
2. Мой сон
И снится мне сон…
Я встаю из-за стола, открываю входную дверь и поднимаюсь на чердак, потом на крышу. И всё это, как наяву. Подхожу к краю бездны, смотрю вниз. Под ногами – людской муравейник. Человечество снова шастает туда-сюда. И всем всё равно… Шаг вперёд, душа ушла в пятки, сердце бешено забилось, потом разорвалось и остановилось в груди. Далее резкая боль и пустота.
Я столько раз представлял этот миг наяву, что во сне мне это приснилось во всех подробностях. Потом все кругом закричали, завизжали, забегали.
- Парень упал с крыши! Прыгнул или скинули?
- Может cорвался с балкона?
- Жалко! Такой молодой!
Но я-то чувствую: врут. Им всем всё равно…
Потом опять пустота и перерыв. И как в кино действие перескакивает с кадра на кадр, типа монтаж. И вот уже меня несут в закрытом гробу. А я, представьте, всё воспринимаю. Ни глазами, ни ушами, а как будто летаю невидимый где-то рядом, вроде нигде и везде одновременно. То ли в теле, то ли вне тела, даже не пойму. Слышу голоса, вопли, причитания – сплошное лицемерие! Чувствую себя, как в театре, в пьесе какой-то, даже больше похоже на какой-то кукольный спектакль, потому что люди все движутся, словно марионетки, и говорят чужими голосами. И рой этих голосов отдаётся звоном в ушах.
А я даже чувствую, как гроб колышется из стороны в сторону: влево – вправо, влево - вправо… И вот меня уже зарывают в землю. Комья земли летят, камни разбиваются о крышку гроба с оглушительным треском, потом обитель моя ломается под гнётом невыносимой ноши, и мне камнем придавливает грудь. Далее опять пустота и темнота…
Потом лежу в гробу и размышляю: «Ведь я умер. Я вижу это ясно, куда же ясней? А жизнь не кончается».
И тишина, только чувствую сырость и замогильный холод. Надо мной кто-то ходит: не то покойники, не то потомки… А сколько времени прошло, я и не знаю. Может день или несколько дней, я может месяцы, годы, десятилетия… А внутри меня завелись могильные черви, насекомые всякие и жрут мою плоть. Сожрали сердце, лёгкие и все внутренности. Кожа гниёт, мясо разлагается. До того дошло, что скелет один остался. Черепушка от тела отвалилась, а костяшки трутся одна об другую и поскрипывают.
И тут глубокое негодование разгорелось в моей душе: где же конец? Я представлял смерть, как небытие и решение всех проблем. А тут снова мучайся!
- Господи! – взмолился я, - Если ты есть, помоги!
3. Пред Господом
И Бог услышал мои молитвы. И предстал я пред Господом.
А Всевышний, представьте, якобы оказался точь-в-точь таким, каким у нас его рисуют на картинках: старец в белом с бородой до пояса, сидит на престоле с трезубцем и скипетром в руках. И вокруг головы его красуется светящийся нимб святости. Кругом ангелы летают: голые, с крыльями и арфами в руках. И поют хвалу Вседержителю, сотворившему Небо и Землю, а также все космические миры по ту и по эту сторону Ничего. Рядом с Господом – Святой Пётр с ключами от Царства Небесного ошивается. А Архангелы Гавриил и Михаил с огненными мечами стоят по обе стороны от престола. Сзади же толпятся Святые Угодники, и угождают Неизреченному кто чем может.
Меня увидели, и все, как один, на чём свет начали на меня ругаться.
- Как тебе ни стыдно, Митя Рыжиков! – говорят, - Ты, Митя Рыжиков (это я), без разрешения на то вышестоящих небесных святых инстанций добровольно наложил на себя руки. А самоубийство – самый тяжкий грех.
И Вседержитель, хотя и молчит, но так укоризненно на меня смотрит.
- Я совсем не виноват, Господи, - оправдываюсь я. - Нет, конечно, я признаю: грешен. Но во всём случившимся есть доля и твоей вины. Ты тоже виноват, Господи, потому что немного нелепо создал мир. Он несовершенен, Благостный, разве ты не в курсе?
- Я знаю, Митя Рыжиков, - со вздохом отвечает Всевышний, - но укоров твоих не признаю. Мир несовершенен, но лишь потому, что люди в нём много грешат.
Ну, в общем, отмазался, как и следовало ожидать. Потом, видимо, совесть в нём всё-таки заговорила.
- Ну, ладно, - молвит, - прощаю.
И протягивает мне свою светлую ручку для поцелуя, которую я тут же облобызал, насмотрелся уже, как это делают святоши.
- В конце концов, ты уже отбыл своё наказание. И, забытый всеми, сто лет гнил в своём гробу.
- Как, Благодетель, - удивляюсь я, - неужели прошло так много лет?
- А ты разве не знал, что время и пространство относительно? – вопрошает он, - Мгновение для одного, это вечность для другого.
- Знаю, Господи, читал в учебниках. И дивлюсь премудрости твоей и твоим великим возможностям.
На том и сошлись во мнениях. Но Страшный суд всё не кончается…
- В чём виновен, кайся, грешник! – грозно настаивал Судия народов.
- Да я и не грешил практически вовсе, - оправдывался я.
- Верно, - соглашаются ангелы, - родителей слушался, учителей и преподавателей уважал, не крал, не прелюбодействовал, не убивал. И даже на насмешки своих товарищей совсем никак не реагировал. И даже когда Вишняков и Мищенко курили в туалете, а его за то вызвали на педсовет, и то их выдать не решился, потому что в глубине души любил врагов своих.
- Ну, он прямо не от мира сего! – удивляются Святой Пётр и Архангелы.
- Правильно! – кивнув бородатой головой, соглашается Творец, - И поэтому слушайте мой вердикт: Раб Божий Дмитрий признаётся безгрешным и невиновным, ввиду чего оправдывается по всем пунктам космического законодательства. И поэтому справедливо будет тебя, Митя Рыжиков, отправить на постоянной место жительство в тот мир, где тебе и самое место. Смотри-ка сюда.
И показывает мне Зеркало Всеведения.
А там я вижу: Солнце – огромная горящая звезда, как на фотографиях из космоса. Вокруг неё планеты крутятся по своим орбитам, а третьим от начала шестерит маленький голубой шарик.
- Земля! – восклицаю.
- Ошибаешься, - поправляет меня Создатель, - а теперь, Митя, открою я тебе одну тайну. Не все из сотворённых мною миров совершили грехопадение. Есть в космосе и обители благости. Это одна из них. Она точь-в-точь, как Земля. Только находится на другом конце Вселенной. Там все такие же, как ты: не от вашего мира. Они наивны, как дети, послушны как овечки, чистосердечны и искренни. А о грехах вашего мира не имеют ровным счётом никакого понятия. И что особенно приятно, день и ночь славят меня, потому что их мир – совершенен. Там нет ни голода, ни болезней, а волк ложится спать вместе с ягнёнком и рассказывает на ночь ему сказки. И ты начнёшь меня славить, как только туда попадёшь. Потому что жизнь твоя будет – сплошное молоко и мёд.
Но прежде скажи мне, Митя, ты и в самом деле абсолютно безгрешен? Только не лги! А спрашиваю я тебя об этом так подробно потому, что мирок, в который ты направляешься, до невозможности хрупок. И я опасаюсь, как бы не нашёлся тот Змей-искуситель, который направит этих наивных и чистых детей природы на путь греха. Видишь ли, Митя, мир так устроен, что живущие в нём, злое воспринимают гораздо быстрей, чем доброе.
- Зачем же, Создатель, ты так его устроил? – осведомляюсь я в недоумении.
- Так это не я, - разводит руками он.
- Кто же кроме тебя?
- А бог его знает!
"Чудной он какой-то, - пришло мне тут в голову, - если «Бог знает», так он-то кто тогда?"
В слух же я сказал:
- Я не соврал в своей жизни ни разу. Клянусь! Я даже не умею, Благодетель.
И это было святой и истинной правдой. Не то чтобы я не хотел соврать, просто не получалось. И в бытность свою в земной жизни страдал от этого несносно, когда все вокруг меня лгали без зазрения совести. А постылые Вишняков и Мищенко прежде всего: и про виллу на Канарах, и про секс с Джессикой Альбой. И даже учительница зоологии врала на педсовете директору о том, что пропустила уроки, потому что у неё умер дедушка, а сама в это время ходила на свидание с трудовиком. Я же не умел абсолютно, просто не имел физической возможности – краснел от ушей до кончиков пяток. И все окружающие смеялись надо мной пуще прежнего о том, какой я лох, ископаемое и чмошник.
Ах, как я им завидовал! Освой я эту науку, может и жизнь моя земная сложилась бы легче, лучше и успешней. Посудите сами. Если бы я в тот злополучный день, который решил мою судьбу, хотя бы соврал Аллочке, что в Америке на смертном одре у меня лежит богатый дядюшка, как я и собирался, то может она проявила бы ко мне больший интерес и не назвала бы меня нулём без палочки, и не укатила бы с хмырём на иномарке в неизвестном направлении. А я бы тогда не прыгнул с крыши, и в следствии этого, мне бы не пришлось сто лет гнить в гробу без всякой на то разумной причины.
- Но быть может, ты всё-таки совершил в своей жизни поступок, пусть даже самый маленький, который не числится в ангельских книгах, но за который тебе теперь может быть стыдно? – продолжал с пристрастием допытываться Всевышний.
И тут я вспомнил про свои предсмертные шалости: про вандализм над машиной хмыря, и про неприличное слово, которое начертал собственной рукой на двери соседнего подъезда, где и живёт Аллочка.
- Нет, Всеблагостный! Да славится Имя Твоё во веки веков! – неожиданно сам для себя соврал я, и добавил ко всему льстивое выражение, потому что заметил уже, что Господь очень любит, когда ему говорят комплименты и называют его по его многочисленным титулам.
Так я и солгал тогда в первый раз в жизни, а Неизреченный промолчал. То ли потому что был такой же простофиля, как я, то ли потому что комплимент мой ему очень понравился. (А Вседержитель, хоть и был совершенен, но очень уж падок на лесть. Зачем ему иначе так много Святых Угодников?)
И так мне стало после всего почему-то вдруг хорошо и легко на душе, будто бы ноша, которую я носил много лет вдруг свалилась с моих плеч! И было это чувство выше всяких описаний! Ещё бы: говори, что хочешь, делай, что хочешь. И никакой ответственности.
- Поздравляю, Митя Рыжиков, - молвил Неизреченный, - ты признан достойным и направляешься в Рай на безгрешной Земле.
И тут он со всей силы двинул меня трезубцем под задницу. Да так сильно, что полетел я прямёхонько на ту сторону Вселенной в обитель благости к таким же простофилям, как и я.
4. Сон продолжается.
А там… Райские птицы поют, пальмы растут, а кругом бананы, ананасы, киви и абрикосы.
- Это что, Анталия? – спрашиваю я (а я в жизни своей не был на курорте).
- Нет, - отвечают мне ангелы, - сейчас ты находишься в пределах Московской области.
- Гоните! – недоверчиво восклицаю я.
- Мы не умеем, - пожимают в ответ плечами крылатые.
- А где же небоскрёба, пробки, офисы и рестораны?
- Чур тебя, чур! Такого греха ты здесь не увидишь. Домов здесь не строят. А ночуют под открытым небом, потому что нет здесь ни градов, ни землетрясений, ни наводнений, а климат мягок и приятен, словно в сказке. Этому райскому месту, поверь, совершенно не свойственна суета сует. Люди, не гонимые честолюбивыми помыслами, не к чему не стремятся, потому что всё имеют в этой жизни. Они не работают и не учатся, благословляемые, подобно полевой траве и птицам небесным, любовью Творца. А окружающим миром интересуются ровно настолько, чтобы ежечасно восхищаться мудростью и благословлять своего Благодетеля. Рестораны, кафе и бары здесь не требуются. А местные жители питаются исключительно молоком и мёдом, струящимся из двух небесных неиссякаемых источников. И науки здесь отсутствуют, так как все и так уверенны в мудрости Творца.
- Но учиться, положим, может и следовало? – предположил я, так как с детства привык, и занятия-то другого не знаю, как только корпеть над учебниками.
- Вольнодумно рассуждаешь, - поправили меня крылатые, - науками интересуется тот, кто чем-то недоволен, и хочет что-то поправить вокруг себя. А поправлять в этом мире нечего, потому что Создатель его не совершает ошибок. Зачем что-то менять, если вокруг тебя всё и так совершенно? Разве ты не видишь?
- И то верно, - соглашаюсь я, кивая головой, - тут как в санатории.
Дивлюсь я себе. А сам присматриваюсь. И с изумлением обнаруживаю, что кругом знакомые всё лица. Прохожие те же, и не те же. В глазах чего-то не хватает, кажется, привычной злой озабоченности. Кругом никто не ругается, а напротив, радуются и ликуют. Тут же и Вишняков, и Мищенко приветливо мне улыбаются. Неподалёку ошивается Аллочкин хмырь – голь перекатная (причём, в прямом смысле). Представляете, стоит абсолютно голый, ну то есть без одежды совсем. И лишь на известном месте фиговый лист. И на Аллочку смотрит, как брат на сестру целомудренным взором.
- Тут что, типа Советский Союз?
- Это в каком это смысле, безбожник? – интересуются подозрительно ангелы.
- Ну, то есть: секса нет?
- Напротив, - успокаивают крылатые, - это богоугодное занятие здесь в большом почёте и не противоречит планам Господа, потому что способствует любви и пониманию, а также приросту народонаселения. Здесь просто нет страстей, ревности, соперничества и чувства эгоистической собственности на своего партнёра.
- Ну, слава богу! То есть, я хотел сказать: Хвала Создателю!
А Аллочка смотрит на меня из-под длинных ресниц кротко и нежно с неподдельным интересом и искренней любовью в глазах, совершенно без этого своего обычного высокомерного апломба. И во взгляде её светится бесконечная доброта и понимание. Подбежала ко мне, ручонками всплёскивает и говорит:
- Неужели это вы тот самый путешественник в пространстве и времени! Мы вас ждём в нетерпении, наслышаны. А правда, что вы прибыли из того самого ужасного мира, в котором даже не чтут Господа, того самого грешного света, который находится по ту сторону Ничего? Расскажите! Неужели тамошние жители так глупы, что никак не вразумятся, и не додумаются воздать хвалу и честь своему Создателю? И поэтому им в поте лица приходится добывать хлеб свой, а тамошним женщинам страдать от эгоизма своих мужей и мучиться при родах! – спрашивает она, а в очах её всё-таки читается немой вопрос и сомнение.
Да она просто ангел! И как ей отказать. И я начал рассказывать. Приврал, конечно, немного (это, похоже, вошло уже у меня в привычку). Люди же меня окружили и слушают, затаив дыхание. И в голову им не приходит, что я всё вру, потому что простофили эти и знать-то не знают, что можно говорить неправду. Я так обнаглел, что даже краснеть совсем перестал.
Так и начал жить в идеальном мире. И мне, представьте, совсем там не было скучно. Да и как можно было скучать, коль я был в центре внимания, подобно кинозвезде или президенту? А вскоре даже заимел своих фанатов и сопровождающих угодников, которые ходили за мной по пятам и записывали каждое моё слово.
Удивительней всего, что учительница зоологии там тоже была, только никого не учила, а называлась «Благодетельница Елена Ивановна». И она совсем не обзывала меня ископаемым, и не читала мне морали. С моралями в этом мире тоже было туго. Никто не произносил слово «совесть», «справедливость» и «долг». Никто не стыдил друг друга, но все и так знали, что соблюдать установленный Создателем порядок, необходимо и естественно. И поэтому благодетельница меня не поучала, а наоборот, училась у меня, потому что нашла, что я знаю много такого, о чём она и слыхом не слыхивала, то самое, что я почерпнул в своей прошлой жизни из немецкого кино.
Аллочка влюбилась в меня без памяти. И отдалась мне с простотой и наивностью, без жеманства и кокетства, почти, как сестра. Но с некоторых пор я начал замечать, что она слегка мне привирает, исчезая втихаря то с одним, то с другим из целомудренных братьев, увозимая на заморских чудо-жеребцах.
Меня это немного встревожило, но за счастливым времяпрепровождением, я и не заметил, что идеальный мирок вокруг меня начал неумолимо меняться.
Но расскажу всё по порядку...
5. Почти по Библии.
Сначала всё было хорошо. Я всё продолжал купаться в любви и обожании этих невинных созданий, облитый чувством искреннего восхищения и восторгов буквально с головы до пяток. Между нами не было ссор и пререканий. Они даже не знали, что это такое. Некоторые их обычаи, поначалу, правда, казались мне несколько странными. Например, вечерние песнопения с хвалебными словословиями Творцу. Это был обязательный ритуал, они никогда о нём не забывали и проводили ежедневно и регулярно перед тем, как отправиться спать. Но всё было так естественно и непринуждённо, неискусственно и не формально, что я вскоре был захвачен этой нескучной процедурой и голосил громче всех на спевках, хотя на грешной земле в прошлой своей жизни не имел ни голоса, ни слуха. В тот миг мне казалось, что мои очаровательные новые сородичи всю свою жизнь проживали лишь для того, чтобы петь и любоваться друг другом… ну и, конечно и естественно, восхвалять Создателя.
Так проходили годы, десятилетия и века. Совсем незаметно минуло тысяча лет. Смерти не было в этом мире. То есть верней в нашем её понимании. Эти люди уходили, конечно, каждый в своё время, но лишь для того, чтобы сменить форму и содержание, выслушать советы и наставления Вседержителя и соединиться потом с природой.
Такая жизнь могла бы продолжаться вечно. Но неизвестно почему, зачем и как всё это получилось, но эти люди научились лгать. Они поняли всю пользу и всю выгоду, которые эта ложь в себе несёт и полюбили это занятие. Потом неизвестно откуда явилось сладострастие. А это, в свою очередь, породило в сердцах людей ревность, обиды, жестокость, ссоры, раздоры и драки. Они всё так же дружили, но уже против друг друга. Потом брызнула первая кровь. Когда это случилось, то все сначала ужаснулись, а потом спокойно разошлись каждый в свой угол, потому что им неожиданно вдруг стало всё равно.
Забота о своей безопасности заставила каждого строить свой дом, ставить заборы, вмонтировать замки и железные двери. Потом они начали мериться своей собственность, хвастаясь друг перед другом: у кого дом лучше и замок больше. Появилась зависть, войны, пересуды и судилища, а следом за этим и откровенный грабёж у ближнего своего. Животные ушли в леса и с голоду начали пожирать людей и друг друга. И лишь только по ночам выли волки над костями своих жертв.
Люди окончательно ожесточились. Но вот парадокс: чем больше они становились злы, тем больше говорили о братстве и гуманизме, так лицемерие проникло и укоренилось в их сердцах. Потом появилась «совесть», но лишь затем, чтобы каждый мог сказать другому: «Как тебе не стыдно?». А соседи, всё больше впадая в экстаз, перемалывали кости ближним своим и копались в «грязном белье» друг друга. Далее случилось самое необратимое: они утратили веру в бывшее счастье, назвав свою прежнюю жизнь сказочным сном.
И тогда я понял, что нужно действовать. Надел белую рясу до пят, опоясался верёвицей и босиком направился проповедовать Царствие Божие, покаяние, спасение и грядущее счастье. Я взывал к этим людям, к их разуму, напоминал их прошлые заслуги, просил, умолял, унижался немилосердно, омывая их грязные ноги. Но они сказали, что я не от мира сего, крутя пальцем у виска. И распяли меня на кресте.
И вот я оказался подвешенным на древе. А толпа людей вокруг меня издевалась и смеялась надо мной. И возопил я громким голосом:
- Боже мой! Боже мой! Зачем ты меня оставил?!
- Ты, это, Христа-то из себя не строй! – раздался неожиданно злой и сердитый глас с небес Вседержителя, - Не дорос ты ещё до Спасителя, то бишь – меня, конечно же. Потому что, как известно, я един в трёх лицах: Отец, Сын и Дух святой!
И он обрушил на меня в гневе столп огня, молнии, поток камней и грады.
6. И снова пред Господом.
И вот я снова оказался пред Господом. И вроде тот же престол, на нём Неизреченный восседает со скипетром и трезубцем в руках. По бокам его Архангелы, рядом Святой Пётр с ключами от Царствия Небесного ошивается, позади Святые Угодники. Всё то, да не то. На лицах их нет прежней благости. И ангелы теперь поют какими-то злыми голосами.
- За что ты гневаешься на меня, о Господи? – взмолился я, - В чём я провинился перед тобой? Разве ни страдал я, ни проповедовал во Имя Твоё? И был верен тебе до смерти. И даже погиб во Имя Твоё! Неужели же так взбесило тебя то, что я покусился на один из твоих титулов? Как тебя распяли, так ты вменил себе это в заслугу. А как я последовал твоему примеру, ты объявил это грехом гордыни. И теперь гневаешься!!!
- И он ещё спрашивает, удивляясь святому нашему негодованию! – наперебой ругаются Архангелы.
- Ты, Митя Рыжиков, - зараза, бацилла, чума, язва на теле идеального общества. Зачем ты развратил тамошнее человечество? Зачем заморочил им головы лживыми байками о грешном мире, находящемся по ту сторону Ничего, откуда мы тебя вытащили?! – вопил Михаил.
- Зачем благодетельнице Елене Ивановне рассказывал о том, что видел в немецком кино? А она рассказала об этом благодетелю трудовику. А трудовик всей женской части тамошнего населения, и даже мужской иногда по случаю! – вторил ему Гавриил.
- Но это не самое страшное! – громовым голосом взревел Всевышний, - Ты соврал своему Господу, не поведав о том, что случилось с тобой в тот самый день, когда ты без разрешения на то вышестоящих инстанций самовольно свёл счёты с жизнью. А перед этим поддался низменным страстям, мелкой злобе и сквернословию! Разве не читал ты мои десять заповедей, которые я дал Моисею на священной горе Сенай? Там я заповедовал людям не грешить, но прежде всего – чтить Господа Бога своего всем сердцем своим, а ты этого не делаешь! Зачем ты меня обманул?
- Но как же ты купился, Благодетель, ты же Вездесущий? Как ты мог не понять, что я обманываю, в то время как в грешной земной моей жизни это видели все: директор, учительница зоологии, трудовик и даже соседский мальчик трёх лет, который во дворе играл в песочнице. Они всегда меня уличали, и я к этому привык. Как же такое случилось, что ты оказался так слеп?
- Как могло такое случиться? – с недоумением обратился Господь к Архангелам.
- В тот день был туман и сильная облачность, и Всеведение вашего Всемогущества было затруднено, - пояснили они, в растерянности переглядываясь.
- Ты понял, Митя Рыжиков, вот потому я тебе и поверил.
«Да что ж это такое! – в сердцах подумал я, - Столько титулов, а толку никакого! А как нести за что-то ответственность, так сразу тысячи оправданий. И что такое грехи людские, как не ошибки, оплошности и откровенная халтура их Создателя, раз уж так получилось, что все мы – твари Божии?
И бросил я тогда вызов Вседержителю:
- А ведь ты лукавишь, Господи. Дело-то совсем не в облачности. Дело в том, что я подольстился к тебе, а тебе это понравилось. Так все делают, зная твои слабости. Не так ли, Святые Угодники?
Святые Угодники хотели что-то сказать, но промолчали. По всему было видно, что попал-то я в самую точку.
- И тебе бы тут призадуматься, Всеведущий: почему все миры твои идеальные рушатся? – продолжал я речи свои крамольные, под хихиканье и каверзный шёпот Святых Угодников, - Может твари твои так падки на всё греховное, потому что в мирах твоих чего-то не хватает?
- Крамольник! – возмутился тут Святой Пётр в полном одиночестве, в гневе потрясая связкой ключей от Царствия Небесного, - Мало тебе, что ты развратил идеальное общество, ты и теперь сеешь смуту и среди приближённых Всевышнего, бросая тень на Светлейшее имя Создателя!
- Ты бы тоже молчал, Петруша, уж лучше, - парировал я, - ты и сам не без греха. Об том в святых книжках писано. Теперь и не вспоминаешь ты, как ты предал сам своего Спасителя, лишь только заслышав, как кукарекнул петух. Я и тебе скажу, почему ты сделал это. Ты совершил это отнюдь не по слабости. А потому лишь, что не очень-то верил во всемогущество Вседержителя. И властителей мира грешного боялся гораздо больше, чем страшного суда Всеблагостного!
- Ну, хватит уже, Митя рыжиков! – умерил немного свой праведный гнев Милосердный, - Разошёлся ты что-то уж больно, пора и честь знать. Мы все тоже погорячились и зря на тебя разругалися. Признавай свои ошибки и дело с концом.
- Но я не виноват совсем, Справедливейший. А ты караешь меня так жестоко, с обвинениями набросился. Ну, пошалил я немного сдуру и по молодости. С кем не бывает? Ты и сам частенько понапрасну гневаешься. Погорячился ведь тогда через чур с Содомом и Геморрою. Что тебе эти люди сделали? Сквернословов и пьяниц и в других городах предостаточно. А что я сделал такого: изгадил хмырёву тачку? Так, положа руку на сердце, сознайся, был этот типус – последним подонком. Что же касается Аллочки, то теперь-то я понимаю с высоты своего жизненного опыта (а прожил я, без малого, 1121 год), что была она именно тем, и тем и являлась, что о ней на подъезде дома было написано. За что тогда обличать-то меня? За то, что миру оповестил чистую правду?
- Эх, Митя Рыжиков, ничего-то ты не понял. Твоя вина не в том совсем, что ты поддался зову страстей, а в том, что ты на Страшном Судилище не покаялся. Если бы ты сознался мне во всём чистосердечно, я бы смог предотвратить последствия.
- О Боже, так неужели последствия этого так необратимы, и соблазнённые мною овцы никогда уже не вернуться в лоно твоё?
- Увы – да, Митя Рыжиков, потому что мир этот устроен таким образом, что от доброго к злому все бегут с большой охотой, а обратно не спешат вернуться с покаянием.
- Так зачем же ты так устроил мир, о Господи?
- Так это не я, - снова ответил он, разводя руками, в полном недоумении.
- А кто кроме тебя?
- Да бог его знает!
- Так ты-то кто, не пойму я тогда в таком случае?
- Молчи, Митя Рыжиков и слушай мой вердикт окончательный, - перебил меня Создатель, весь покрывшись от гнева красными пятнами. - Ты, раб Божий Дмитрий, признаёшься виновным по всем пунктам космического законодательства. И проговариваешься к жительству на грешной Земле, где всем будет на тебя наплевать, и до гроба ты будешь терпеть насмешки своих товарищей. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит!!!
С этими словами Неизреченный двинул меня под зад своим трезубцем и полетел я кубарем вниз обратно в свой грешный мир.
7. Послесловие
Очнулся я у себя дома на седьмом этаже многоквартирного дома в Подмосковье за письменным столом. Кругом клочки от рваной бумаги валяются. Я, по всему видно, заснул, когда писал предсмертную записку. А за окном уже светает. Опоздал я броситься с крыши этой ночью. И на следующий день мне этого делать не захотелось. Я, конечно же, простофиля, но не настолько. Это же сколько мучиться! Сначала лететь с крыши, потом сто лет гнить в гробу, а потом развратить идеальное человечество. Нет, уж лучше этот мир, чем идеальный уголок, потому что всё хорошее рано или поздно кончается. Отсюда вывод: всего должно быть в меру и дурного, и доброго. Не дорос я до Рая, грешен. Да и с Вседержителем из-за титулов не очень-то хочется цапаться. Да и толку-то от этих титулов? Чем их больше, тем больше ответственности. Насмотрелся я на Вседержителя!
Да с чего весь сыр бор? Все эти трагедии лишь потому, что какая-то легкомысленная девица укатила на авто с недалёким типусом. Так ему же и хуже. Пожалеть его надобно. Аллочка и в идеальном-то виде была не подарком, что уж говорить о том, что на грешной Земле с ней делается.
А терпеть насмешки своих товарищей я и так уже привык, и давно с ними смирился. Смеются, ну и пусть. Что они понимают в устройстве мироздания? С ним Всевышний-то никак не может разобраться. Да уж, насмотрелся я на него… Вообще Создателя понять тоже можно. Ему ведь не сладко живётся. А кому сейчас легко? Создавал миры идеальные, мучился, и никакой тебе благодарности. А человечество, как не создай, всегда будет недовольно, так уж оно устроено. А кто так устроил его? А бог его знает!
- Подлец! Козёл! Мерзавец! Самовлюблённый самец! Эгоист! Мужлан неотёсанный! – вопила истошно на весь двор Аллочка, выбрасывая с балкона вещи изменьщика.
- Курица крашенная! – вторил ей мерзкий типус.
«Суета сует», - философски думал я, подходя к окну, рассуждая так с высоты своего жизненного опыта.
И потом воскликнул, глубоко поражённый:
- А если бы я не дожил до утра, то не увидел бы этой сцены! Хвала Создателю!
А про свой сон я потом многим рассказывал, но мне говорили неизменно, что я – лох, ископаемое, ботаник и не от мира сего.