Глава 19.
Ящерино.
Мирра Розенпорт, рожденная в Юганске, очень обрадовалась, когда узнала, что ее путь лежит в Ящерино, которое находилось неподалеку от ее родного города. Она с малолетства путешествовала с родителями по всяким выставкам, ярмаркам и тому подобным мероприятиям, поэтому к дорогам привыкла. Путешествие в подпочвенных самодвижущихся тележках по тоннелям, конечно, не было обыденным, но не пугало. Мирру, когда ей исполнилось два года, отправили в учебные заведения для детей купцов. Она приезжала в родительский дом лишь на каникулы, которые случались дважды в год – в сезон ветров и в самом начале сезона дождей. По окончании обучения в младшей школе ей надлежало вернуться домой, чтобы выбрать – каким видам торговли она желает обучаться более углубленно. Во время этой поездки ее и выкрали драконы. Мирра и еще несколько выпускников выехали рано утром на почтовых подводах, надеясь к ужину уже оказаться дома. В дороге возница задремал, слегка ослабив поводья – перебрал вчера немного, вот и сморило, дети спали давно, уснули почти сразу после отъезда из города – так убаюкивающе раскачивалась подвода, и в такую рань пришлось вставать, что не уснуть было невозможно. Лошади, воспользовавшись неожиданной свободой, немного свернули с дороги – на обочине зазывно зеленела сочная трава – решили перекусить. А потом, как вихрь налетели крылатые ящеры и унесли всех детей, ехавших в Юганск. Из всех, кто тогда был в подводе, уцелела только Мирра…
Девочка улеглась, повозилась, устраиваясь в углу тележки, и сразу заснула после того, как их повозка набрала скорость и покатилась по едва видимым в свете гнилушек металлическим дорожкам. Ее спутники, едва знакомые друг с другом, умостились в разных концах повозки и сидели, погрузившись в свои думы. Мирру сопровождали купец, дальний родственник самого нынешнего верховного кастыря Голдмана, Богуслав Садко и свободнорожденный, охранник Дворца правосудия Блангорры Яков Куцуба, которому были даны самые блестящие характеристики начальником охраны – а как же, у самого Маршалла служил, того самого, что пропал без вести. Столь несхожих людей надо бы еще поискать во всем Мире. Богуслав Садко – маленького роста, немного торчащие уши, вечно всклоченные волосы неопределенного темного цвета, мясистый крупный нос, сухощавый, нетребовательный ни к одежде, ни к еде, ни к питью. Но – блестящий оратор, кристально честный, дальновидный и прагматичный. Средних лет, холостяк, можно сказать – завидный жених – состояние неплохое нажил, только вот внешность не та, на которую женщины падки. Но надеялся когда-нибудь встретить ту, с которой и старость встретить будет не скучно. И напарник его Яков Куцуба – высокий, мускулистый, крепкий, румянец во всю щеку, шапка темно-русых волос, мясистые красные губы, избалован хорошей кухней весовщиков и подачками мирян, желающих во что бы то ни стало, попасть на прием к высокому начальству. Сметливый, сильный, но зависимый от обстоятельств, при случае старающийся не упустить свою выгоду, стремящийся получить все и сразу, при этом еще бы особо не напрягаться. Говорить попутчикам было не о чем, вот и молчали. Богуслав сидел напряженный – ему-то как раз такая обстановка была в новинку, он и путешествовал немного – его ювелирная лавка, расположенная рядом с площадью Согласия, приносила баснословный доход и требовала неусыпного внимания. За товаром сам почти не ездил – заказывал камни с кровниками, они и привозили требуемое со всех сторон Зории. Богуславу оставалось лишь превратить блестящий камушек в произведение искусства, что он с большим мастерством и делал. Это его ожерелье с бледно-голубыми матовыми камнями, изящно вплетенными в оправу из драгоценного металла, привезенного из Диких земель, названия который в Мире не имел потому, как впервые его здесь видели, одевала Прима на церемонию представления верховных кастырей недавно. Богуслав очень гордился этим. Для него громом прозвучало назначение хранителем для какой-то девочки, пусть и кровницы – чтобы еще и куда-то сопровождать, да еще и вот так – в тоннелях, в каких-то странных повозках. Мда. Куцуба тоже сидел, вроде задумавшись. Так со стороны казалось – долгие годы служба в охране приучили спать на посту с открытыми глазами – как и сейчас. Сидит человек, бдительно глядя в одну точку, моргает редко, вроде как думу думает о чем-то, ан нет – спит. Якову снился сон про его бывшего господина, у которого ему нравилось служить больше, чем у других – они понимали друг друга с полуслова. Потом куда-то запропал он, господин главный весовщик, Скаррен де Балиа, Маршалл Мира. Разное болтали, да не верилось в это как-то – на рынке бабки-приживалки, те, что у весовщиков живут, шептались, что он стал крылатым ящером и улетел куда-то. Ха, господин-то Маршалл, которому и так неплохо жилось, к которому реками стекались деньги? Он-то улетел, вот сказки хронячьи. Яков даже усмехнулся во сне. За что вот любил охранник своего господина, так это за то, что тот делился – когда мясом парным, когда еще какой снедью, хотя денег никогда не давал, ни разу.
Яков жил один – ни отца, ни матери не помнил, рос на улицах, потом приворовывать начал, когда к совершеннолетию пошло дело. А как иначе прожить было – уметь он ничего не умел, а кушать сладко хотелось, да и одеться-обуться, девку, опять же, бесплатно найти тяжело – или уж страшная совсем будет, старая, безухая или больная. Пошел красть – сначала неплохо пошло, а потом на одном деле погорел – и надо же попасться было на глупости: резанул незадачливого горожанина, который вздумал рот раскрыть, когда ему кошелек облегчали. А потом еще и сглупил, окровавленный нож выкинул, решив, что ему улика не нужна. Там в кустах этот ножичек с его отпечатками и нашел Скаррен де Балиа, в ту пору еще молодой весовщик. Яков, не стал запираться, вымолил отсрочку и помилование – поделившись тем, что у него было. Было-то немного: три кошеля с монетами, все и отдал. Не хотелось без ушей ходить – каждому объясняй потом, за что обезушел, да и после смерти, говорят, ничего хорошего с безухими не происходит, хотя про это-то Куцуба меньше всего задумывался. Тиманти, опять, же с безухих втридорога за услуги драли. Связываться с безухими никто не хотел, шайку не сколотишь, в свою – никто не возьмет, приметен слишком. Всю жизнь потом бы пришлось, как крыса помоечная, подбирать то, что другие выкидывают. Три кошеля сделали свое дело, и почему-то проникся молодой весовщик сочувствием к незадачливому вору, пристроил в охрану. Тогда отец его еще Маршаллом был – в столице царил порядок, беззаконники по струнке ходили – частенько приходилось на промысел уезжать, чтобы с голоду не сдохнуть совсем. Девкам незаконным тоже тяжеленько приходилось: они, конечно, работали, но в казну десятину платили и немалую, не пожируешь особо на то, что перепадала в их карманы. А потом на должность заступил Скаррен, вроде как обязанности исполнял, но ключа пока ему не доверяли. Куцуба был очень обрадован, когда узнал об этом. И не зря. Скаррен не забыл мелкого воришку, готового делиться. Вскоре Яков лично охранял покои де Балиа во Дворце Правосудия, где однажды нечаянно узнал маленькую тайну Скаррена – его неизбывную любовь к деньгам. И вот сейчас, снилось Якову, что господин его предлагает те три кошеля – полные не только монет, но и всяких драгоценных безделушек, и дна у тех кошелей нет, в обмен за невинную услугу: как прибудут в Ящерино, лишь просто подумать о нем, о Скаррене. И Яков, конечно же, кивал во сне, и пожимал господину руки, прося не беспокоиться о такой безделице. Помня о том, что долг его перед Скарреном несоизмерим с услугой – весовщик так повернул дела, что Яков стал чистейшим гражданином Мира, никогда и нигде не запятнавшим себя перед законом. А тут – какая-то незнакомая девчонка, которую надо проводить зачем-то к кастырям в Ящерино. Куцуба пообещал бы все, что угодно своему господину и за меньшую плату, да зачем отказываться, если предлагают большее. А потом, Скаррен еще и намекнул, что потом, возможно, если пройдет гладко, будут вместе добывать всякие интересные интересности. После этих слов охранник и вовсе разомлел: а как же, он, Яшка Куцуба, свободнокровка без роду и племени, не знающий своих корней, будет другом такого человечища, все кровники которого записаны в специальные книги, который в предках своих имеет бога Веса! Потом Скаррен во сне почему-то нахмурился и пригрозил, велев не раскисать и не подавать виду своим спутникам, чтобы они не догадывались ни о чем как можно дольше:
- Смотри же Яков, если оплошаешь, не только тебе погибель придет. И мне головы не сносить!
- Да, да, да, да, мой господин! Всенепременно, - преданно закивал головой Яков.
- Что ты, как болванчик, пустой своей головой киваешь? Что да, да, да? Сейчас по твоей умильной роже можно читать, как по открытой книге, не только вечно настороженному купцу, а и любому ребенку. Проснись, проснись и будь начеку.
И тут Куцуба на самом деле проснулся. Тряхнул головой, оглядываясь по сторонам, во сне-то и подзабыл – где он. Поначалу смутил полумрак, окружавший быстро и бесшумно мчащуюся повозку. Потом разглядел гнилушки, прикрепленные к стенам на равных расстояниях, и вспомнил – где, что, как и почему. Осторожно пригляделся к спутникам и успокоился: девчонка, Мирра, кажется, так и спала; купец сидел погруженный в раздумья и отрешенный от всего вокруг. От нечего делать принялся разглядывать стены вокруг, которые показались немного другими, чем ранее. Приглядевшись, понял, в чем дело: почва, из которой были сложены стены, за прошедшие времена повывалилась из швов, оголив камни, по ним непрерывным потоком стекала вода. Металлические дорожки, такие гладкие и блестящие в начале пути, теперь стали темными, покрытыми лохмотьями ржавчины.
До Ящерино из Блангорры было три-четыре дня пути, это если по дорогам да на лошади, и полдня – по тоннелям. Коротенький путь выходил. И эти полдня подходили к концу. Мирра проснулась оттого, что захотелось пить и кушать. Проснулась, попросила у господина Садко что-нибудь перекусить и попить. Купец оживился, они вдвоем придумали некое подобие стола, который постарались накрыть со всем своим врожденным изяществом. Позвали Куцубу закусить, чем Торг послал. Охранник, не раздумывая, присоединился – он сызмальства придерживался правила, что нужно есть столько раз, сколько будет еда попадаться. С кем – неважно, лишь бы кормили, а там – будь, что будет. И сейчас особо не церемонился, перекусывая с удовольствием и аппетитом изрядно проголодавшегося человека, не замечая, как купцы переглянулись, глядя, как он уничтожает их припасы, не подумав даже заглянуть в свои сумы. Мирра ела неторопливо, аккуратно, тщательно пережевывая каждый кусочек. Богуслав вкушал пищу также. Купцы знали толк в кушаньях, но знали и их истинную цену – поэтому к любым деликатесам относились, как привычной роскоши, но и, не разбрасываясь ими. Роскошь окружала каждого купца с рождения, лишь в учебных заведениях все было устроено с нарочитой скромностью – как раз для того, чтобы научить определять истинные ценности.
Вскоре после трапезы в тоннелях обнаружились неприятные странности: с потолка начало покапывать – сначала изредка, потом почаще, вода начала стекать небольшими ручейками. Посмотрели по картам – оказалось, что сейчас проезжают под реками – сначала пересекли Тихую, Щедрую, а теперь едут под Хилой. Вскоре будут проезжать под Калитной трясиной. Об этой самой трясине много всякого рассказывали – страшного и смешного, но в основном, конечно же, страшного. Показались первые признаки того, что тоннель проходит под трясиной: потолок теперь был сплетен из корней растений, кустарников – всего того, что осмеливается расти на топях. С потолка постоянно текло, вода начала заливаться и в тележку, приходилось вычерпывать ее, чтобы не сидеть в сырости. Мирру посадили повыше, чтобы она не промокла. Прим ясно дал понять, что девочка должна вернуться обратно в целостности, сохранности и добром здравии – Богуслав и не думал пробовать вызывать гнев правителя какими-то неразумными действиями. Впрочем, он просто любил детей, хотя своих не было, к тимантям иногда хаживал, да и просто к любительницам, бывало, попадал, но ни одна не пришла и не осчастливила его новостью о ребенке. И сейчас, глядя на девочку, Богуслав ловил себя на мысли, что именно такой он бы хотел видеть свою дочь, если она у него когда-нибудь будет: крепкая, хорошенькая, умненькая. Такая кроха, а поди ж ты – доверенное лицо Примов.
Вода прибывала, сплетенные корни с трудом сдерживали маленькие ручейки, стекавшиеся в небольшие речки, грязные, несущие с собой болотную вонь, иногда сверху падали полуразложившиеся останки мелких неосторожных животных, попавших в топь. Повозка едва успевала проехать, как от сотрясения воздуха, которое она создавала там, где уже много-много времени царило полное спокойствие, начинали разрываться корни, несущие на себе всю тяжесть Калитной топи. Сквозь прорехи сочилась густая вонючая жижа, грозя затопить тоннель, подталкивая своим весом и течением повозку, заставляя двигаться быстрее и быстрее, несмотря на поврежденный временем и влажностью металл дорожек. Болото напирало, грозя перевернуть повозку. До Ящерино оставалось недалеко, надеялись лишь на то, что успеют добраться до того, как топь поглотит их. Вот уже темные дорожки, по которым они мчались, посветлели, на них исчезли следы ржавчины. Вдалеке показалось светлое пятно – по всем расчетам, снаружи уже должен наступить день. Повозка ускорялась, летя к концу пути. Пятно света увеличивалось, и уже было видно, что это – выход. Путники бросили бороться с прибывающей водой, хлюпающей под ногами, им оставалось только сидеть и ждать развязки. Возвышение, построенное древними каменщиками, для остановки по нуждам путешественников на последнем отрезке пути было смыто водой, повозка не остановилась там, где должна была, а пролетела это расстояние с бешеной скоростью, покидая тоннель. Повозка вылетела за пределы пещеры и рухнула, внизу путников ждали негостеприимные острые пики скал, на которые они неминуемо должны упасть. Богуслав, быстро сообразив, сгреб Мирру в охапку, прокричал ей в ухо, стараясь перекрыть свист ветра, что она должна сейчас во всем его слушаться. Привязал перепуганную девочку к своей спине, велел держаться изо всех сил и закрыть глаза. Попросил Якова не покидать их маленькую спутницу и доставить ее до кастырей, если с ним случится что-то. Мирра висела на его спине, сжавшись в комок, Яков держал сумки, готовясь спрыгнуть с повозки, как только это станет возможно. Камни приближались и – бах, хрясь – повозка рассыпалась, Куцуба успел выпрыгнуть, девочка упала на купца и не пострадала. А Садко, упав на камни, принял на себя основной удар и лежал на животе, неловко повернув голову, из-под которой растекалась лужа крови. Мирра потрясла его за плечо:
- Господин Садко, вы целы?
Купец не шевелился. Яков подошел к нему, отвязал девочку, которая не смогла справиться с затянувшимся узлом веревки, перевернул Садко на спину. Купец был мертв – на лбу зияла рана, в которую набились мелкие камешки. Яков убрал мусор с лица, закрыл покойнику глаза, положив ему в руки по небольшому камню – свободнокровые верили, что надо усопшему дать с собой хоть что-то с собой, дабы они не беспокоили потом живых. Куцуба потянул девочку за собой:
- Пойдем, нам спешить нужно. Тебе же в Ящерино срочно надо?
- Да, срочно. Только нам его похоронить надо, чтобы никто не потревожил.
- Здесь в горах к нему только Торг наведаться может.
Мирра подняла глаза, полные непролившихся слез:
- Если вы не поможете, вам придется обождать меня, нам Торг завещал заботиться об усопших.
Куцуба пожал плечами, уселся рядом с кусками повозки, начал перекладывать припасы из трех сумок в одну – все равно нести ему придется. Мирра потихоньку стаскивала камни, которые могла поднять, и обкладывала тело. Охранник понял ее задумку, но ворочать тяжелые каменюки ему не хотелось. Сделав вид, что очень занят подготовкой своей ноши, он исподлобья наблюдал за девочкой. А она, сдвинув маленькие бровки, уже не сдерживая слез, готовила последнее пристанище для своего спасителя, обдирая руки, сбивая ноги.
Яростные светила выжигали каменистое ущелье, в которое выходил тоннель. Из отверстия до сих пор падали равномерно пласты болотной грязи, с громким противным чавканьем, порывы ветра завывали среди скал, вынуждая вздрагивать. Высоко в небе кружили вездесущие птицы-могильники, почуяв возможную поживу. Порывы ветра уносили их, но они с тупым упорством все время возвращались. Мирра уже обложила вокруг тело камнями, теперь осталось лишь заложить его сверху. Куцуба критически осмотрел ее работу, деваться было некуда – теперь даже крайняя озабоченность багажом не спасет – придется помогать. Встал и начал стаскивать камни поближе, девочка благодарно взглянула на него. Вдвоем работа пошла быстрее. Вскоре могила была готова и можно отправляться. Мирра сорвала парочку блеклых цветов чудом выживших на горячих камнях и придавила жалкий букет камушком. До Ящерино нужно было еще дойти – преодолев это каменистое ущелье, постараться не попасть в Калитную трясину, подступающую почти к самому городу. Яков оглядел девочку, валящуюся с ног от усталости – она маленькая, много не весит. Попросил разрешения, чтобы не напугать ее, и посадил на шею, решив поспешить. По камням с двойной, пусть и не очень тяжелой ношей, прыгать было трудновато, и скоро Куцуба взмок так, что пот ручьями стекал с его лба. Мирра завязала свою косынку вокруг его головы, чтобы мокрые волосы не лезли в глаза. Яков благодарно кивнул попутчице в ответ на ее молчаливую заботу. Ущелье сужалось, впереди виднелся выход, и чернела громада ящеринской Часовой башни.
Чем ближе они подходили к городу, тем сильнее давило Якова обещание, данное Скаррену – девчонка была такой маленькой и беззащитной, а его бывший господин никогда не казался добрым дядей, который хочет помочь кому-то из детей Мира. С того момента, как Мирра оказалась у Куцубы на руках, что-то случилось с его сердцем, впервые в жизни он почувствовал желание заботиться о ком-то, кроме себя и защитить девочку от той участи, которая может ее ожидать. А ожидать чего-то хорошего для девочки не приходилось – бывший господин явно не готовил для нее чаепитие с куклами. Почему-то Куцубу ни разу не навестила мысль, что сны – это всего лишь сны, слишком реалистично все происходило. Да разве можно пообещать и не выполнить? Второе правило Куцубы, которого он придерживался всю жизнь, гласило, что всегда нужно выполнять обещания и отдавать долги. Этой маленькой купчихе-то он ничего не задолжал. Кроме обещания покойнику и правителю, что доставит ее кастырям. Хотя, если подумать – он и ее приведет, и Скаррену сообщит – ему же лишь нужно подумать о нем – делать-то ничего и не надо. Вот уже и подумал – одно обещание долой, осталось лишь в город попасть. Дорога пошла ровная и Яков поставил девочку, решив, что здесь она сама может идти. Мирра доверчиво протянула ладошку:
- Пойдем? До города недалеко, да?
И вновь Куцубе стало неловко от взгляда этих ясных глаз, на самом донышке которых еще плескалась грусть от потери кровника, и вновь нахлынуло желание – взять девчушку на руки и бежать не останавливаясь, пока не окажутся в безопасности. Тряхнул головой, избавляясь от морока. Взял маленькую руку, и они пошагали к Ящерино.
Болото осталось позади, хотя топь еще напоминала о себе зловонием, лужицами и роями злющей мошкары, от которой не спасал ветер. Чем ближе они подходили, тем сильнее что-то казалось неправильным. Только никак не могли понять – что, пока не увидали черного флага, висящего рядом с флагом города и сигнализирующего о какой-то смертельной болезни. В голове у Якова пронеслось: «Вот так раз! И куда теперь ее деть? Вот незадача-то». И словно ответ на его мысли впереди на дороге, ведущей к городу, показался путник. Чем ближе они подходили, тем более знакомой казалась его фигура.
- Ба! Это же господин де Балиа, - Куцуба отпустил девочку и кинулся навстречу ему.
- Приветствую тебя, господин Яков, - Скаррен протянул руку для приветствия.
Куцуба остолбенел – ему, свободнокровке, протягивает руку весовщик, да что там – сам Маршалл, пусть и бывший:
- И вам добрейшего денька!
- Ты выполнил обещание, давай девочку и пойдем.
Мирра, испуганно сжавшись, смотрела на бывшего весовщика, потом, придя в себя, побежала к воротам и начала изо всех сил колотить в них, призывая на помощь. Куцуба быстрыми шагами приблизился к воротам, дернул девочку за рукав:
- Мирра, что с тобой? Этот дядя поможет тебе. Чего ты напугалась, глупышка? – Куцуба разговаривал с девочкой, как с больной, пытаясь утихомирить ее.
- Это вовсе не дядя. Его зовут, его зовут, я забыла, как его имя, - обернулась, лицо бледное, глаза испуганные, снова заколотила в ворота.
Скаррен недоуменно пожал плечами:
- Странные нынче дети пошли. Ты ее утихомиришь, или она так и будет шуметь? Или ты предлагаешь мне самому это сделать? Смотри ж, такое предложение делается лишь один раз в жизни. Упустишь его – и все, так и останешься Куцуба-безродуплемени.
В этот момент за воротами отозвались:
- Кто там тарабанится? У нас тут эпидемия. Идите, путники, по добру по здорову, поищите приют в другом месте.
- Убежища, прошу вас, убежища. Откройте! Мне нужно видеть ваших кастырей! Пустите меня! Позовите, пожалуйста, я умоляю вас! Мне срочно нужно говорить с господами Ди Ойге и Гендлером! Они должны знать о Мирре Розенпорт, посланнице Прима! – девочка просила и умоляла, вкладывая в свою страстную речь всю силу убеждения, данного ей от рождения.
За воротами затихли, потом, немного пошептавшись – все-таки гонец Прима – игнорировать, даже объясняя это болезнью, даже невероятной юностью гонца, опасно. Да и откуда какая-то девчонка может знать имена кастырей?
- Хорошо. Мы оповестим кастырей. Жди.
Мирра прижалась спиной к воротам, схватившись за массивную металлическую скобу, на которой висела створка. Нахмурила сердито лоб:
- Не подходите ко мне!
Скаррен нахмурился:
- Ну, Яков, пришло время выбирать, с кем ты. Нужна ли тебе эта девчонка, и ты передашь ее кастырям, и будешь снова служить этим, с меченой кровью? Или ты идешь со мной, и весь Мир будет у твоих ног? Все драгоценности, все монеты Мира, а может быть, и Зории, будут нашими. Пойдем! Что же ты медлишь?
Мирра, с нарастающим ужасом глядя на охранника и весовщика, протягивающего к ней руки, закричала:
- Не верьте ему! Я вспомнила, его зовут Фрам!
Скаррен замолк, его черты начали искажаться от боли, он прошипел «хронова девка», и, пугая Якова, начал покрываться алыми пятнами. Истинное имя возвращало истинный облик проклятому.
- Господин Яков, пойдемте, сейчас нам откроют, и мы спасемся. Это дракон, дракон! Не слушайте его, он вам солжет, он вас обманет! Идемте!
Куцуба во все глаза смотрел на своего бывшего господина, рот охранника открылся так широко, что подбородок коснулся груди.
Превращение закончилось очень быстро, и Фрам, во всей своей животной красе, распахнул алые крылья во всю ширь, закрывая светила, потом наклонил четырехрогую голову к Куцубе, и, выдыхая зловонный пар, подняв с дороги пыль, пророкотал:
- Быть моим слугой тебе будет интереснее и выгоднее. Усаживай девчонку мне на спину, садись сам и полетели. Если ты не передумал, поторопись. Решай!
В этот момент ворота начали открываться, Мирра, приплясывающая от нетерпения, подбежала к Якову, схватила его за руку:
- Пойдем же, господин Яков, пойдем!
Куцуба сделал шаг в сторону ворот, взяв Мирру за руку, что-то прояснилось в его лице – впервые за свою жизнь он твердо решил помочь тому, кто слаб и мал. Но не успел претворить это в жизнь – и ррраз, дракон одним движением громадного, отливающего лиловым, когтя снес своему бывшему охраннику голову. Туловище сделало еще несколько шагов по инерции, кровь фонтаном била из разрезанных артерий. Мирра завизжала, потом, зажав рот, отшатнулась назад, едва сдерживая рвотные позывы. То, что только мгновение назад было Яковом, пошатнулось и упало, орошая пыльную дорогу вытекающей кровью. Дракон протянул лапу, чтобы когтем зацепить девочку и забросить ее себе на спину, как из-за створки ворот показалась рука, схватившая Мирру и втянувшая ее внутрь. Створки с грохотом захлопнулись. Дракон, взъярившись, поднялся вверх, попытавшись поджечь ворота. Но, к счастью, дерево с годами стало таким же твердым, как камень, и эта попытка была обречена на неудачу. Разъярившись и сделав несколько кругов над городом, красный дракон периодически выдыхал пламя, стараясь попасть на те здания, крыши которых были покрыты соломой или деревом. Ящерино запылал сразу в нескольких местах. Пожары, раздуваемые ветрами, угрожали всему городу и жители, покинув свои убежища, в которых они прятались от заразы, заспешили к колодцам, чтобы потушить пламя. Подпалив город, дракон взмахнул алыми крыльями и растаял в небе.
Мирра оказалась за воротами. Рука, втянувшая ее сюда, принадлежала достопочтенному Дану Гендлеру, ящеринскому кастырю купцов, который оказался неподалеку. За кастырем звездочетов тоже послали. В городе, только недавно таком безлюдном, затаившемся в ужасе от неизвестной болезни, сейчас царила беспорядочная суета. Все емкости, которые попадались под руки, в срочном порядке заполнялись водой и неслись быстрыми горожанами к полыхавшим домам. Дракон пытался поджечь и Часовую башню, но серый древний камень даже не нагрелся от изрыгаемого пламени. И было тихо под сводами ворот. Пожилой купец подслеповато щурился, разглядывая девочку. Потом кивнул начальнику стражи – высокому худощавому свободнорожденному:
- Да, эта девочка именно та, за кого она себя выдает. Это дочь купца Мохаве и Мейры Розенпорт. Мирра, так тебя зовут?
Девочка кивнула и затараторила:
- Мне срочно нужно попасть с вашим звездочетом на крышу Часовой башни. И он должен мне помочь. Вам должны были про меня прислать весть.
- Да, правитель известил нас о важности твоего предприятия. Вот ты горячка! Тебе нужно передохнуть, перекусить, рассказать нам, что там у вас случилось. Идем в купеческий дом, Ди Ойге придет туда же.
Начальник стражи пообещал отправить кастыря звездочетов к купцу. Мирра, послушная и воспитанная девочка, не привыкшая перечить взрослым, особенно, если они предлагают вполне приемлемые вещи. Она так устала от всех этих ужасов, которые случились с ней сегодня. Ее маленькие ножки отказывались двигаться беготни по стольким дорогам. Через несколько кварталов показалась крыша купеческого дома – на первом этаже был рынок, а на втором и третьем проживали купцы, прибывшие с негоциями в Ящерино, тут же находилась приемная кастыря клана и его апартаменты. Девочку, готовую рухнуть от усталости и голода, препроводили на женскую половину и отдали в руки супруги кастыря – госпожи Риввы, которая всплеснула руками от жалкого вида ребенка. Одежда девочки была изрядно пропылена, закапана кровью, изодрана о камни и подпалена – держалась на ниточках. От перенесенных страданий глаза Мирры впали, под ними залегли темные круги, придававшие ей особенно печальный вид. Многодетная госпожа Ривва, умеющая ладить с любым ребенком, увела притихшую девочку, пообещав скоро вернуть ее. Только они удалились, послышался торопливый стук в дверь. Осторожный купец, в лихое время опасаясь за безопасность находящихся в доме, отпер лишь после того, как убедился, что это запыхавшийся астроном. Ди Ойге вошел, торопливо захлопнув двери:
- Что случилось с этими людьми?! То они сидят, затаившись по своим норам, то бегают, как зайцы по весне… Что случилось с этим городом, ты можешь мне сказать, дружище Дан? Это правда, девочка на самом деле здесь? На самом деле Блангорра помнит о нас?
- Ой вей, я сам не могу понять, почему спятили эти люди, они покупают все, скупают всю еду! Говорят, что скоро Мир рухнет и дикие заполонят наши города. Но если рухнет все, значит, и они жить не будут, а если не будут жить – то зачем им еда? Вот не пойму я их. А, девочка! Да, да, девочка здесь.
- Ты прав, мой друг! Только не ворчи, что у тебя скупают все – ты этому, небось, только рад? А что сказала девочка?
- Ты не поверишь, она совсем еще ребенок. Совсем – это именно то, что я хотел сказать. Она по возрасту, да и по росту, как моя младшенькая, Мицца. Посланница из купцов, и я вот думаю, а что это за родители, отпустили такую крошку!! Она едва младшую школу закончила. Куда катится наш Мир, если таких малюток отправляют с незнакомыми людьми, далеко и надолго. Я знавал ее дедушку – толковый был негоциант.
- Да ладно, Гендлер, не ворчи. Нам с тобой еще предстоит тряхнуть старыми костями, сопровождая эту малютку туда, где уже давно-давно никого не было. А где она, посланница?
- Ты ее не видел, когда она у нас появилась. Девочка была едва жива от перенесенных тягот в дороге. Одежда на ней – рванье, голодная, грязная. Я думал, что Мохаве, если уже отправил свою крошку в такой путь, мог бы дать ей одежду попрочнее. Ривва увела девочку на свою половину, скоро должна вернуться. Ты же знаешь, какие чудеса творит моя Риввочка с этими чумазыми детьми. Она постоянно возится с теми, кто прибегает к черному входу – такой уже слух прошел по городу о том, что достопочтенная госпожа Гендлер заботится обо всех, кто достоин этого. А достойным же тут считает себя каждый, вот и идут вереницей с утра и до ночи, даже после того, как началась эта, как ее, эпидемия. Иногда – ты не поверишь, приходят вполне взрослые люди и осмеливаются просить за себя, как за детей! Заболтался я с тобой, Ян, может выпить тебе предложить? А то потом будешь ворчать, что я тебе не оказал должного почета…
- Вот ты, Дан – старый перец, а! Когда это я ворчал на тебя? Выпить, пожалуй, будет лишнее, а вот от кафэо не откажусь – нам взбодриться надо бы, а я после рюмок выпивки, даже самых маленьких, сонный делаюсь. Если нам куда-то идти к ночи, хотелось бы самому переставлять ноги. Или ты хочешь меня нести?
Гендлер стукнул в дверь, ведущую в кухню, в ответ на стук в стене открылось небольшое окошечко, откуда выглянуло лоснящееся румяное лицо пожилой кухарки:
- Господин?
- Господин желает 2 порции кафэо – теплого, но не горячего. И еще, подай те маленькие пирожные, которые к обеду были, если их еще не подъели.
- Хорошо, господин. Пирожные остались, как раз вам и господину Ди Ойге хватит. Сейчас подам.
Астроном, с интересом следивший за беседой – он каждый раз любовался домоустройством в купеческом доме, когда являлся в гости ли или по делам – одобрительно хмыкнув, заметил:
- Вот нравится мне, как у тебя все тут обустроено, я бы пожелал Приму небесному в следующий раз влить в мои вены купеческой крови, чтобы также сделать.
- О, мне кажется, ты мне льстишь, чтобы тебя и дальше угощали тут.
Подали напиток, разлитый в изящные белые чашечки с такими тонкими стенками, что они казались прозрачными. Кафэо был в меру горячим, пирожные – очень свежими и потрясающе вкусными, поэтому беседа прервалась. Пока купец и астроном наслаждались, на женской половине царила неразбериха. Госпожа Ривва решила сделать из маленькой купеческой девочки настоящую королеву Торга и задействовала для этого всех свободных людей, которые попались ей в покоях. Пока девочка плескалась в душистой пене, ей готовили поистине царское одеяние. Госпожа Ривва решила немного отступить от древних традиций, предписывающих праздничное купеческое одеяние выполнять в желто-зеленых тонах, и нарядила девочку в платье из серебристой парчи с высоким воротником, подчеркивающим длинную шею и, заставляя гордо поднять головку, увенчанную короной из переплетенных золотых волос и жемчужных нитей. На личике девочки, похудевшем за последнее время, ярко светились светло-карие глаза, блестящие, несмотря на пережитые потрясения и усталость. Мирра отпустила руку своей временной опекунши, перекинула через руку плащ, подбитый серым мехом, нетерпеливо переступила с ноги на ногу:
- Уже можно? Я уже готова-готова, госпожа. Нам пора?
Госпожа Ривва с гордостью вывела посвежевшую и нарядную гостью к кастырям. Мирра изящно склонилась в приветственном поклоне:
- Приветствую вас, господа кастыри. Теперь мы можем пойти в башню?
- Детка, а ты не хочешь отдохнуть, поспать немного? – Гендлер даже немного опешил оттого, что маленькая посланница была так упорна, последовательна и тороплива. Обычно дети не очень спешат исполнять то, что им поручено взрослыми.
- Ну, я бы пирожное съела. И чай, хочется горячего чаю. И кушать хочется. Пожалуйста, если можно, - Мирра потупилась, ответственность – ответственностью, но кушать хотелось давно. И какие подвиги на голодный желудок.
- Конечно же, детка, сейчас все будет, - госпожа Ривва сама прошла кухню и немедленно принесла просимое.
Мирра села за стол, быстро и аккуратно уничтожила свою порцию, потом принялась за сладости, выпила чай и снова встала.
- Ну что же, Гендлер, устами младенца, как говорится… Пора и нам. Пойдем, друже, долг исполнять, засиделись мы с тобой. А вот помнишь, как я с вашим караваном путешествовал? В Турск мы ходили, помнишь? – Ди Ойге неспешно натянул плащ – ветер дул все сильнее, несмотря на наступившие сумерки.
- Мальчики, если вы на подвиги, то давайте, идите уже быстрее. Ребенок уснет с вашими рассказами. Если же вы таки решили вспоминать ушедшее, то раздевайтесь, садитесь за стол, я прикажу подать ужин и бутылочку ущельского вина, а малышку я заберу в детскую, где она отдохнет, и с утра уже пойдете. Она будет свежа, а вы с похмелья, и все ваши подвиги свершатся быстро и незаметно.
Гендлер покачал головой, отмахнувшись от соблазнительного предложения жены:
- Прости, дорогая, завтра может быть уже и не надо никуда, если мы сегодня не попадем в башню. Так что мы таки пойдем сейчас. Переодень девочку во что-то более подходящее для лазания и бега – ей еще нужно кое-что сделать для всех нас. Подай мне плащ, вон тот, темный, и, когда мы вернемся, ты все же угостишь нас ужином с той самой бутылочкой ущельского и не одной, и потом не причитай, что я такой дурной, когда пьяный.
Вскоре все были готовы. Кастыри и девочка закутались в плащи и приготовились выйти. Гендлер поцеловал жену в лоб:
- Закрой двери, дорогая, там жуткий ветер и народ неспокоен. Ложись, нас не жди, но будь настороже. Если что случится, уходите в Блангорру и расскажите там о нас.
Ривва Гендлер, прожившая с мужем много счастливых и спокойных лет, смахнула набежавшие слезы, пытаясь справиться с волнением:
- Да брось ты, что с вами может случиться? У нас-то в Ящерино? Подумаешь, дракон какой-то был! Ха! Ты же у меня и не такое видел, да? – умоляюще заглянула уходящим в глаза: - Ди Ойге, учти, если ты не вернешь мне мужа в целости и сохранности, ты не сможешь приходить к нам ужинать никогда. Запомни это и позаботься о нем и об этой девочке.
Склонилась к Мирре, закутывая ее в плащ:
- Пойди с ними и пригляди, чтобы эти два старых мальчишки не наломали дров, ты девочка умненькая, все сможешь сделать, как нужно. Идите уже, не рвите сердце мне. А то я сейчас распоряжусь вас никуда, на ночь глядя, не пускать.
Три тени выскользнули из дверей, которую попытался вырвать из рук провожавшей Риввы налетевший порыв ветра. Дверь захлопнулась, отсекая тепло и уют ярко освещенных комнат.
Город немного успокоился и затих, пожары были успешно потушены, несмотря на ветер, который пытался раздуть огонь. Люди разошлись по домам, лишь какие-то темные личности быстро перебегали от одного переулка в другой. Некоторые дома сильно пострадали от пожара, и погорельцы устроились кто, где смог – у знакомых, родственников, соседей, друзей, оставив жилье на произвол. Мародеры не заставили себя ждать, то там, то сям мелькали тени, нагруженные тяжелыми мешками.
Ди Ойге провел своих спутников кратчайшим путем по проходным дворам, где их пару раз облаяли собаки, потом через хитро замаскированный лаз, через заброшенный сад. Вскоре троица оказалась возле Часовой башни. Астроном пошарил рукой над дверью, достал ключ и отпер дверь. Пошарив над головой, достал свечу, зажег ее, и, не глядя в проем, обернулся, приглашая войти. Лица его спутников были бледны от ужаса, глаза вытаращены. Астроном пожал плечами:
- Да ладно вам, будто вы беспорядка не видели, - с этими словами шагнул через порог и замер.
Зрелище было не для слабонервных и казалось иллюстрацией к какому-нибудь учебнику, посвященному паукообразным. Жилище звездочета кишело пауками всех видов – от самых маленьких, безобидных, которые растягивают свои едва заметные глазу нити среди тоненьких травинок, вылавливая мелких мошек, до гигантских, покрытых темными волосками, которые в свои сети могут залучить мелких птиц, ящериц и даже небольших животных. Вся эта паучья братия сновала по комнатам, покрывая серыми полотнами своих сетей все, что попадалось на пути. Брезгливый по натуре астроном не мог даже пошевелиться – боязнь наступить на непрошенных гостей и ощутить под ногой хрустнувшее нечто, от которого останется только мокрое пятно, сковала его. Бррр. От одной мысли об этом Ди Ойге передернуло. Он посмотрел в сторону лестницы, что вела на крышу, содрогаясь от омерзения, идти-то все-таки придется. Там серели покачивающиеся от сквозняков целые полотнища, скрывающие проход. Мирра пискнула:
- Ну и как там? Мы пройдем?
Астроном, аккуратно поставил вторую ногу на вроде бы свободный участок пола, стараясь не наступить ни на что ползучее:
- Не знаю, если идти, то бежать придется. Тут все заплетено, их тут столько, сколько я за всю жизнь не видел. Тьфу ты, пакость!
- И что ты предлагаешь? – вступил в разговор купец. - Нам тут всю ночь торчать? Холодает.
- Вы там поищите что-нибудь для факелов пригодное. Запалим, и будем пробираться. Паутина же вроде горит хорошо. Если и дом спалим – да и Хрон с ним, я тут спать теперь не смогу ни в жизнь. Чудиться будет, что где-то кто-то ползает.
Мирра и Гендлер, пятясь, отошли от двери, и отправились на поиски. Вокруг валялось великое множество сучьев всяких размеров, которые дворники не успели убрать – эпидемия, налет злобного ящера и пожары отнюдь не способствовали порядку. Вскоре купец и девочка, нагрузившись изрядным количеством смолистых веток, вернулись. Звездочет так и стоял в двух шагах от выхода, стараясь не двигаться. Деловитое паучье племя не отвлекалось на такую мелочь, как двуногое что-то с жалящим огоньком, в который случайно попало несколько мелких паучков, моментально съежившихся и упавших на пол. Больше к Ди Ойге не приближались, и возле него осталось небольшое пространство, которое было свободно и от паутины и от ее создателей.
- Ян, а чем обмотать-то факелы? У нас только наша одежда и есть, если ее порвем, то потом замерзнем.
- Ты знаешь, Дан, мне кажется, нам и потом холодно не будет. Что-то мне подсказывает, что у нас или «потом» не будет или будет так жарко, что мы еще и водички попросим. Давай, рви, что под руку попадается, наматывай и мне парочку сюда подай. Я подожгу, один тебе отдам, вы зажжете еще один мне и себе по два. А потом, по команде надо будет бежать, что есть мочи. Бежать будете за мной, потому как объяснять дорогу некогда. Они ко мне все-таки подбираются. Да и свечка не бесконечная.
Пока звездочет говорил, купец снял плащ и разорвал его на полосы, обмотав каждую ветку. Дерево было настолько смолистым, что ткань тут же пропиталась сочащейся жидкостью. Да и когда ветки несли сюда, немалое количество попало на верхнюю одежду. Мирра умудрилась перепачкаться основательнее – шапочка, руки, несколько пятен на плаще, оставалось только надеяться, что эти пятна не загорятся. Запалили факелы, подождали, пока разгорятся ровным пламенем. Ди Ойге уже становилось плохо видно, потому как между дверью и астрономом оставалось совсем небольшое пространство, которое еще не заплели сетями.
- Готовы? – из-за паутины, скрывающей фигуру астронома, голос звучал глуховато.
- Да, мы по три факела несем, запаленных, надеемся, что хватит, чтобы до твоей двери добежать.
Мирра стояла перед дверью, крепко зажмурив глаза. Астроном был не одинок в своей боязни пауков. Девочка тоже была к ним неравнодушна. И вот сейчас ей надо было пройти через всю комнату, кишащую всякой паучьей нечистью, заплетенную паутинами так, что уже почти не оставалось прохода. Факелы, врученные девочке, разгорелись на славу. И наступил тот самый момент, когда отступать уже нельзя, и ждать тоже нечего – ни помощи, ни надежды, что все как-нибудь само сделается хорошо. Звездочет подпалил полотнища паутины между собой и дверью:
- Вот же мерзость-то какая! Они еще откуда-то пылюки натащили. Утром было чисто, а тут – вот-те, на! Везде слой пыли, а паутина просто ей усыпана. С собой принесли, что ли… Ну, в общем, пойдем уже. Давайте, на раз-два. Раз, два!
И рванули, и побежали так, как никогда не бегали. Прорываясь сквозь подпаленные занавеси, закрывающие путь. Астроном бежал по памяти – уж свое жилище он знал, мог с закрытыми глазами все комнаты обойти, ни разу не споткнувшись. За руки не держались – факелы нужно нести, отмахиваясь от тех, кто пытался спуститься поближе. Пауки, опешившие от внезапного нападения, быстро пришли в себя, если, конечно, можно так о них сказать. И принялись сооружать на месте разорванных и подпаленных сетей, новые, еще более прочные. Паутина, из-за усыпавшей ее пыли, горела плохо. Приходилось каждое полотно прожигать, чтобы иметь возможность пройти. Из-за этого бежали все медленнее и медленнее, возле лестницы, той самой, которая нужна была, пауки стали такими ядреными, что оторопь брала. Самый маленький был с голову Мирры, раскачивался на нити, которая толщиной и прочностью не уступала канатам, что использовались на купеческих кораблях, бороздивших волны Большого океана. Это еще хорошо, что они медлительные какие-то и трусоватые – огня боялись, стоило поднести факел, так с противным писком поднимались вверх, а так – не сносить головы, завязли бы в тенетах и задохнулись среди всей этой пыли. Один из гендлеровских факелов прогорел, и он его бросил, освобождая руку, схватил Мирру повыше локтя, увидев, что девочка, застыв, посерела от ужаса и отвращения. Звездочет, останавливаясь лишь на то время, которое требовалось, чтобы поджечь очередную преграду, шел вперед, изредка оглядываясь на своих спутников. Вожделенная лестница была уже рядом, но – вход на нее был заплетен толстенными нитями, на которых раскачивались тесно друг к другу жирные черно-серые пауки с мохнатыми брюшками. И чтобы пройти, нужно сжечь эту колышущуюся преграду. К проему подошли втроем, переглянулись, и, не сговариваясь, одновременно начали поджигать, старательно раздувая пламя. Пауки сгрудились в еще не подожженной части прохода, шурша лапками и угрожающе покачиваясь.
- Вот я не пойму, скажи мне, друг мой ученый: пауки же говорить не могут? – спросил Гендлер, с остервенением тыча факелом в паука, угрожающе поднявшего хелицеры.
- Нет, конечно, то, что мы воспринимаем за их речь – всего-навсего шуршание этих их противных лап, ну или чародеи какие гипноз наводят, чтобы жертва думала, что с ней паук разговаривает. Не может эта тварь говорить, - ответил Ди Ойге, отодвинув Мирру за свою спину, чтобы она не видела, как разлетаются внутренности взрывающихся от жара членистоногих, и чтобы на нее не попало ни частички – а то неровен час, станет ей плохо. Времени оставалось меньше и меньше – позади все погашено и снова заплетено, еще плотнее, чем было. Невесть откуда взявшаяся пыль вновь устилала тенета, пол и все, что только попадало в поле зрения, кружилась в воздухе серой дымкой, не давая дышать.
Проем медленно, но верно увеличивался, обещая вскоре стать вполне проходимым даже для полноватого купца. Гендлер, желая убедиться в безопасности девочки, оглянулся:
- АААААААААА! Давай быстрее, Ян! Они позади нас, не оглядывайся, жги. А я с этой стороны буду поглядывать, чтобы никакой ретивый паучок на нас не прыгнул.
Мирра уже давно была бледна так, что, казалось, бледнее некуда – сквозь попрозрачневшую кожу лица проступили кровеносные сосуды. Девочку колотила крупная дрожь, грозящая перейти в истерику. Ди Ойге в это время с остервенением пробивался сквозь последние тлеющие тенета, которые пытались тут же заплести вновь еще уцелевшие пауки. Стиснув зубы, он подпаливал тех, кто слишком шустро плел, стараясь нанести наибольший урон.
И вот, наконец, проход на лестницу более-менее свободен. Звездочет просунул за дверь руку с факелом, пламя которого уже начало бледнеть, на лестнице было пусто. Ни одного насекомого, ни пыли, ни паутинки. Ступил шаг, потопал, опасаясь ловушки – типа прогнившей или специально обрушенной доски – нет, все прочно, вот она – до боли знакомая лестница, которая вела наверх, к наблюдательной площадке. Вошел, протянул руку, зовя Мирру и Гендлера. Девочка перешагнула порог, содрогаясь от отвращения к тому, что оставалось за спиной. Гендлер шел последним, успел ступить лишь одной ногой и тут события понеслись с бешеной скоростью. Вся паучья рать, оставив свои дела, заспешила к отворенной двери, стремясь заплести ее. Купец, отбиваясь факелом от особо ретивых, задыхаясь от пыли, крикнул:
- Ян! Веди девочку туда, куда велено. Ты и дорогу знаешь, а я тут пока побуду. Они нападать решили. Уходите! Я подожгу маленько твое жилище, не обессудь уж. Если совсем спалю, поживешь у нас, пока не отстроим заново.
- Дан, да я к вам навеки перееду, если живы будем. Ты уверен, что мне не надо тебе помогать?
- Да иди ты уже! Я не могу одновременно разговаривать и поджигать тут у тебя все, кинь мне твой факел. У Мирры еще два осталось, вам должно хватить. Идите!
- Лови! И – увидимся, друг мой! Я с госпожой Риввой не намерен объясняться, если ты решишь домой не являться!
Ди Ойге заглянул в проем и увидел, как на купца со всех сторон надвигаются полотна пыльной паутины, сплетаемые с немыслимой скоростью. Все членистоногие, которые были в доме, теперь окружили жертву, решив упаковать ее в кокон. Но безмозглые создания не могли знать, что купец, конечно, добыча упитанная и вроде спокойная, но жизнь свою защищать привык и не в таких переделках. Поэтому звездочет не позавидовал тем, кто попадется под руку разъяренному купцу. Подхватил сомлевшую Мирру, оба оставшихся факела перехватил в одну руку и начал подниматься по лестнице. Ни одна ступенька не скрипнула – все было как прежде, древние строили на совесть, уж сколько времени прошло, а нигде не обнаружилось ни сучка, ни червоточинки. И материал и работа – высшего качества. Поднялись на крышу. Мирра на прохладном ночном воздухе очнулась, задышала часто-часто и пришли слезы. Девочка плакала молча, лишь иногда тихонько пошмыгивала носом. Ди Ойге не знал, как утешать плачущих таких образом девчонок, он придумал лишь отвлечь ее:
- Пойдем, в телескоп посмотрим.
Слезы тотчас же высохли, и шмыганье прекратилось. Сам не зная того, Ян угадал сокровенное желание девочки, да что там – все дети Мира, без исключения, мечтали хоть одним глазком заглянуть в ту штуку, в которую смотрят астрономы. Звездочет плотно закрыл крышку, которая прикрывала лаз, открыл объектив, сначала сам приник к окуляру, чтобы настроить его и вздрогнул. Прямо перед его глазами в ночном небе разворачивался парад звезд, выстроившихся в одну линию. Семь звезд пророчества хвастливо, словно солдаты на параде выровнявшись, светили ярко и яростно, предвещая гибель, о которой Мир знал всю свою историю. Подумал немного и передвинул трубу в сторону, наведя на ту часть звездного неба, которая не была такой тревожной:
- Пойдем, смотри вот сюда.
Девочка привстала на цыпочки, стараясь дотянуться до окуляра, от предвкушения высунув немного язык. Восхищенно выдохнула:
- Ух ты! Они так близко, такие яркие!
Повернулась к звездочету, в глазах, казалось, еще полыхали отсветы только что виденного. Не сразу Ди Ойге понял, что это отражается у девочки в глазах. Отточенным веками и закрепленным в памяти еще его предков движением, наклонил телескоп, сняв его со штатива, сунул под мышку, другой рукой подхватил девочку, о факелах раздумывать уже стало некогда – бросил здесь, и рванул крышку – не поддалась. Выругался шепотом – щеколда, забыл, старый дурень, про щеколду. Трясущимися руками начал открывать ее – не поддается, приржавела. А то, что так напугало звездочета, снова приближалось – огромные глаза, светящиеся во мраке, свист крыльев. Рванул щеколду из последних сил и – о, чудо! – она открылась. Рывком поднял крышку, сунул Мирру вниз, потом прыгнул сам, спотыкаясь о каждую ступеньку, еще немного вниз, и присел, чтобы унять дыхание. От треволнений кололо в боку, глотка была суха, как пень в летний день, руки тряслись. Мирра села рядом:
- Там дракон был, да?
Казалось, девочка уже ничему не будет удивляться после того, что ей пришлось пережить.
- Да, Мирра, он и был.
- А вы не разглядели, какого он был цвета?
- Да вроде бы красный. Я не обратил внимания – сама понимаешь, некогда было. Мы с тобой там факелы оставили. Без них внизу, наверное, плохо придется.
И до астронома дошло, что они не сидят в кромешной темени – он ясно видел лицо девочки, хотя, конечно, не ясный день, но все же. Огляделся и заметил, что к стенам прикреплены гнилушки, светящие призрачным неярким светом.
- Вот нам и свет! Пойдем, пока еще чего не приключилось.
- А мы господина Гендлера ждать не будем?
- Нет, детка. Ты же слышала, как мы договорились. Он нас будет ждать потом возле дома, когда управится со всей этой паучьей мерзостью.
Мирра, поджав губы, как от боли – несмотря на шок, она очень хорошо запомнила, о чем перекрикивались купец и астроном перед расставанием, серьезно, по-взрослому кивнула. Протянула руку и первая шагнула вперед.
Спускаясь, они добрались до небольшой площадки, на которой аккуратной кучкой лежали факелы, рядом пара камней, явно предназначенных, чтобы развести огонь. Ди Ойге поднял один факел, оглядел со всех сторон: интересная штука попалась. Ян всю жизнь копался во всяких древних и просто старинных книгах, свитках, горшках, которые несли ему со всей округи, интересуясь происхождением каст, историей и развитием Мира и Зории в целом. А тут ему в руки попалась самая что ни на есть древняя находка: изделие древних строителей – дерево не было остругано, а лишь кое-как отрублено, потому как для факела все равно – гореть может и необработанное – обмотано какой-то тряпицей, тоже явно старинной. Ян не удержался и оторвал кусочек ткани, чтобы потом на досуге, если он когда-нибудь появится, разглядеть повнимательнее. Подпалил по два факела, трубу от телескопа запрятал тут же неподалеку, рассудив, что, если им придется идти назад – то они пойдут этой же дорогой. А уж если не судьба подняться вообще, то и труба ему потом будет ни к чему. С факелами сразу стало уютнее. Лестница начала сужаться и вскоре они могли идти только по одному. Первым шел астроном – на всякий случай, потом поспевала девочка. Мирра, пришедшая в себя настолько, что снова начала с интересом вертеть головенкой, разглядывая гладкие стены, окружавшие лестницу, сообщила, вздохнув:
- Эх, жаль, что мы с собой тех вкусняцких пироженок не взяли, которыми тетя Ривва угощала. И у меня ножки устали и глазки закрываются.
- Потерпи, детка. Вот попадется нам площадка, чтобы лишние факелы потушить, я тебя понесу, - ему совсем не улыбалось спускаться вниз, оставляя за собой полыхающий костер. Итак, неизвестно, что с домом случилось, а, если еще и самому себе пятки поджарить, так и вовсе худо будет.
А сейчас пока тушить огонь совершенно не обо что. Гладкие каменные стены, равномерно утыканные гнилушками, деревянные ступени – вот и все, что окружало их. Об стены как-то руки не поднимались – не мог никак вот взять и в эту ровность воткнуть пылающую деревяшку. Пришлось идти. Но древние, как не раз убеждался Ди Ойге, были очень умные люди – площадка, вытесанная из грубо обработанного камня, не замедлила себя ждать. Присели на ступеньки, оставили гореть лишь один факел, затушили ненужные, аккуратно сложив их возле стены. Отдохнули немного. Ян посадил девочку на закорки, и продолжил спуск. Монотонность и тишина делали свое дело, усталая Мирра вскоре сонно засопела, привалившись головкой к плечу. Астроном перехватил ее поудобнее, поймав себя на мысли, что спуск кажется бесконечным – они уже словно не первый год идут вниз, никак не достигнув цели. Тишина, поглотившая все звуки, обволакивала, притупляя внимание. Вот нога соскользнула со ступени, едва не сорвавшись, астроном заставил себя встрепенуться и быть внимательнее. По его ощущениям наверху уже давно наступил день, а им еще идти и идти. Вскоре снова показалась площадка, на которой можно передохнуть. Ди Ойге присел на ступеньку, осторожно переложив спящую девочку себе на колени. Посветил вокруг и увидал такую же аккуратную кучку факелов, снова два камня и ветошь, если вдруг не удастся сразу факелы поджечь. Его поразило, особенно после паучьего нашествия в доме, что здесь не было ни пыли, ни следов деятельности каких-либо насекомых или грызунов, которые обычно в изобилие заводятся в нежилых помещениях. Воздух был свежим, откуда-то явственно тянуло травой, лесом. Если закрыть глаза, можно представить, что ты идешь по прогретой солнцами степи, а травы, которые достают до пояса, мягко колышутся от едва ощущаемого дуновения ветерка. Вокруг – тепло, птицы щебечут в траве, стрекочет всякая насекомая живность, и нет никаких драконов, пожаров, лестниц и пауков, и не надо никуда спускаться во тьму, в которой неизвестно что ожидает. Лишь солнечный свет, ласково греющий, лишь пряный запах нагретой почвы… Внезапно астроном проснулся: «ОЧНИИИСЬ!» – в уши кричало, свистело и пищало что-то кривляющееся от страха. Потряс головой, гудящей, словно перепил намедни ущельского винца за столом у щедрого Гендлера. Ощутив какую-то подозрительную легкость, огляделся вокруг. И тут, словно ударило под вздох: девочки на коленях не было. Все лежало на местах, лишь не было его маленькой спутницы. Задержал дыхание, ощущая липкий потный страх и непоправимость случившегося: уснул, как последняя сволочь, свалился в дрему, упустив то, что нельзя терять ни в коем случае. Подумал, что она вернулась или захотела по-маленькому, ну или по-большому, застеснялась, и пошла искать, где бы спрятаться. Заметался по узенькой площадке, схватившись за волосы, заставляя себя думать. А может быть она вниз одна пошла? А факел, факел она не взяла. Тьфу ты, нет, значит не вниз. На всякий случай решил покричать:
- Ау, Мирра! МИРРА! Ты где? Отзовись!!!
Тишина. Слышно лишь его собственное учащенное дыхание, да стук сердца, звук которого словно отдается от гладких стен. Покричал еще, и снова безответно. К сердцу подступала безысходность и отчаяние. Его бесцельные метания прервал отклик снизу, такой неожиданный, что астроном чуть не намочил штаны:
- Господин Ян, спускайтесь. Я услышала, что вы проснулись, только кричать страшно было. А потом стало так интересно, как ваш телескоп, только по-другому. Пойдемте. Тут светло! Я, как услышала, что вы меня зовете, хотела подняться потихоньку, да побоялась вас напугать.
Астроном потихоньку выругался – ага, напугать побоялась – он тут со страху чуть кучу не наложил, еще добавил крепких словец, от нахлынувшего облегчения затряслись колени.
- А я вас слышу. Мама говорила, что такие слова говорить нельзя никогда!
- Извини, Мирра. Ты меня очень напугала. Я проснулся, а тебя нет. А мама тебе не говорила, что так делать нельзя? Уходить, не предупредив? Я тут чуть с ума не сошел!
- Оейеечки, нет, я не подумала. А я, когда с мамой и папой жила, была маленькая, и никуда не уходила, а потом меня учиться отправили, там можно было. Вот я проснулась, и мне стало скучно, я и пошла вниз. А факел я не взяла, потому что нельзя детям огонь разводить без взрослых. Я только один разочек была с мальчишками, которые сами огонь развели – когда мы от драконов убегали, нам тогда кушать очень хотелось, и мы рыбу пекли в костре. Вот. Вы идете? Или мне подняться к вам, и мы вместе спустимся? Только тут узко очень. А вы меня простите, что я ушла? И потом еще в трубу дадите посмотреть?
Девочка щебетала что-то еще и еще, а астроном не мог заставить себя встать, чтобы идти ей навстречу – ноги и руки зашлись в мелкой противной дрожи. Теперь он понимал госпожу Ривву, которая не чаяла души в любом ребенке, которого встречала на своем пути. Понимал, каково это – потерять то, что дороже жизни. Несмотря на разницу крови и столь короткое время, проведенное вместе, Ян привязался к девочке, словно это была его дочь, та самая, которой не могло быть. Слабость в коленях, дрожь в руках начали проходить.
- Мирра, стой на месте, никуда не уходи и ничего не трогай! Я иду к тебе.
Снизу донеслось какое-то металлическое позвякивание, клацанье и потом мерное пощелкивание:
- Ой, а я уже дотронулась. Мне господин Прим велел так сделать. И господин Ди Астрани тоже. Вы на меня только не ругайтесь, ладно? – тонкий голосок подрагивал.
- Ну, раз тебе такие важные господа сказали, конечно, не буду ругаться. Только стой на месте, не уходи никуда, а то я спущусь, а ты убежишь. И я буду тебя искать и расстроюсь.
- Правда-правда, расстроитесь? Мама говорила, что если кто-то о тебе заботится, то этот человек всегда расстраивается, если ты плохо поступаешь или бываешь непослушной. Вы обо мне заботитесь, да? А почему?
- Правда-правда. Мама твоя, похоже, очень мудрая женщина, если она тебе такие умные вещи сообщала, и ты умница, раз запомнила. Я о тебе забочусь, потому, что ты мне очень дорога, потому что ты мой друг, мы с тобой пережили вместе за последнее время очень много странных и страшных событий, которые сближают и за короткое время позволяют узнать человека, не проживая с ним бок о бок многих лет. Ты понимаешь, о чем я говорю? – Ди Ойге немного запыхался от произнесения такой длинной тирады, торопливо спускаясь вниз.
- Да-да, конечно же, я понимаю. Я сижу тут на ступеньке и жду, только вы идите быстрее, а то мне опять страшно. Я ключ в скважину воткнула, а он сначала не хотел поворачиваться, а потом я его повернула столько раз в другую сторону, сколько у меня пальцев на одной руке и еще два на другой – и оно все кааак давай стучать-бренчать. А потом он стал такой горячий и мне ручки обжег, - зашмыгала носом.
Астроном уже видел в полумраке неясный маленький силуэт на последней ступеньке, заторопился, споткнулся о ступеньку, пролетев вперед, и едва не упал на девочку. Мирра подскочила, всплеснула ручонками обрадовано и прижалась к нему:
- Слушайте, слушайте! Там что-то щелкает и вертится, я же ничего не сломала, да?
- А ручки он тебе сильно обжег? Не сломала, раз оно работает так громко, - астроном отрицательно покачал головой, с интересом разглядывая металлическую конструкцию, отчетливо видневшуюся в свете гнилушек, которых здесь было натыкано в изобилии. Несколько полых труб разных диаметров раньше лежали на почвяном полу, теперь с каждым мгновением поднимались все выше, изменяя угол. В металлической же подошве было несколько отверстий разных диаметров, куда, похоже, должны были, в конце концов, установиться эти трубы. Ключ, о котором говорила Мирра, еще торчал из отверстия, но утопал при каждом щелчке глубже и глубже. Ян, неплохо разбирающийся во всяких механизмах, понял, что такой медленный запуск позволяет отменить все, попросту вынув ключ из скважины – в случае, если запуск произошел ошибочно.
- Ну что, мы посидим, посмотрим, как оно заработает или пойдем? Здесь как-то душновато или нет? Давай-ка руки твои посмотрим.
- Да мне не больно же, - а сама спрятала руки за спину.
- Мирра! – грозно нахмурился астроном.
Девочка протянула руки, ладонями вверх, сама зажмурилась, чтобы не смотреть и не знать, в каком они состоянии. Ди Ойге едва сдержался, чтобы не охнуть: сожжены были обе маленькие ладошки, прикосновение к ключу спалило кожу и мясо почти до кости. Смотреть страшно, но девочка пока не чувствовала боли – видимо, находясь в таком стрессовом состоянии, что жжение просто не ощущалась. Астроном достал чистую тряпицу из кармана – в последние годы чихать стал часто, вот вместо платка и носил, Гендлер подшучивал, что скоро придется простыню носить, обмотавшись – порвал на бинты и, как смог, перевязал маленькие ладошки.
- Пойдем, пойдем, дядечка Ян, пойдем уже! Там же господин Гендлер нас ждет! И надо голубя в Блангорру отправить, что я справилась, - тараторила, приплясывая от нетерпения.
Ян и забыл о том, что он обещал девочке, стараясь сейчас ничем не выдать своей озабоченности и забывчивости. Положа руку на сердце, он уже попрощался со своим старым другом, потому, как видел, что силы явно были неравны. Было очень больно об этом думать, и, как сообщить Ривве о гибели супруга, он не знал.
Подъем занял меньше времени, чем спуск, хотя дался тяжелее, приходилось останавливаться часто, чтобы отдышаться. Голод начал напоминать о себе все чаще, тупыми спазмами, сжимавшими желудок. Вот странно – недавно, вечером ужинали, а сейчас голод такой, словно несколько дней пищи не видели. Астроном пошарил в карманах, нашел лишь два леденца от кашля, обрадовался, словно нашел клад. Скормил обе конфетки Мирре, рассудив, что ему-то потерпеть можно, а вот ребенку трудно переносить голод, особенно такой малышке. Девочка быстро расправилась со сладостями, расхрустев их на крепких зубках, и в свою очередь вытащила из кармана два сухаря:
- Это был хлеб, только он засох.
Сухари схрустели уже вместе, согласившись, что это самые вкусные сухари, которые только могут быть. Прошли уже обе каменные площадки, которые запомнились по кучкам факелов, так заботливо сложенных древними строителями, а света все не было видно, хотя по всем прикидкам наверху давно уже должен быть день. Вскоре добрались до люка, через который попали сюда. Астроном мучительно пытался вспомнить, закрывал он крышку люка или нет. Вспомнил, что закрыл, пребольно ударившись об деревяшки головой, попытался открыть, не получилось, что-то очень тяжелое перекрывало выход на крышу. Клаустрофобия липкими пальцами начала брать за горло. Ди Ойге не очень-то боялся оставаться в закрытых помещениях, если твердо знал, что двери и окна открыты, и есть выход. В такой ситуации оказался впервые. Понял, что для него это примерно такое же ощущение, как почувствовать паука, сидящего на лице и перебирающего своими мерзкими лапками, заплетая паутиной ресницы, нос и рот, не давая смотреть и дышать. Усилием воли сдержал панику, заставляя поступать разумно и не впадать в истерику. Твердил себе: «С тобой ребенок, который видел то, что дай-то Семь тебе никогда не увидеть, у которого до кости сожжены руки, и он – ребенок – не хнычет. И этот ребенок улыбается тебе и доверяет».
- Мирра, ты побыстрее меня и посмелее – ты сможешь спуститься на площадку, где факелы были, и принести мне пару самых крепких факелов и камни, которые там лежат?
- Конечно, я мигом.
Убежала, перепрыгивая через ступеньку, ни разу не оступившись, несмотря на полумрак, что-то напевая себе под нос. Ди Ойге снова попытался открыть крышку, приподнимая ее спиной. Показалось, что немного приподнялась. Снизу послышался топоток, Мирра уже бежала обратно, пыхтела, таща две самые крепкие палки, из тех, что смогла поднять. А еще она тащила под мышкой ту трубу от телескопа, которую астроном спрятал до лучших времен. У Ди Ойге пропал дар речи: он совсем забыл про то, что раньше было ему ближе и нужнее всего. А она, малышка, вспомнила и ухитрилась притащить.
- Спасибо, Мирра. Ты даже не представляешь себе, что ты для меня сейчас сделала.
- Представляю. Мама говорила, что каждый, у кого есть чем дорожить, счастлив. Я подумала, что вы не сможете быть счастливым без звезд.
Астроном нервным движением проглотил комок, перекрывший горло и лишивший возможности говорить:
- Спасибо еще раз, - теперь уже смог лишь прошептать.
Астроном, приподняв крышку совсем чуть-чуть, попросил девочку постараться подсунуть факел узкой стороной в образовавшуюся щель, что она с успехом и проделала. Потом оба навалились на палку всем весом и ррраз, крышка откинулась, с грохотом отлетев куда-то. Поднялись на самую верхнюю ступеньку и ахнули в раз: дома, в котором жил астроном, больше не было, все слизало пламя пожара, запах гари бил в нос. День был в самом разгаре, резкие порывы ледяного ветра разносили пепел, не давая вздохнуть. Но даже этот ледяной воздух казался сладким. Оглядевшись вокруг, Ди Ойге задумался теперь над тем, как спускаться отсюда. У него теперь не было дома, не было и самой крыши, и не было возможности оказаться внизу. Был только люк, вокруг которого – колодцем каменистые стены и все. Одновременно с этой мыслью пришло и осознание того, что купца больше нет. Что теперь не с кем спорить о всяких мирских казусах, не с кем поделиться своими наблюдениями, никто не привезет из поездок никаких древних интересностей.
- А нас теперь не сможет найти господин Гендлер, да? И мы его не найдем, потому что он умер, да? - дрожащий голос выдавал волнение, девочка даже не пыталась сдержать слез.
- Скорее всего, не сможем. Не в этом Мире, может быть, потом там, в полях Семерки, мы встретимся с ним. Я пораньше, ты попозже, постарайся попасть туда гораздо позже, чем он или я. Там мы встретимся и обрадуемся встрече.
Мирра прижалась к ноге звездочета и, заплакала бесшумно, пряча лицо. Ветер свистел в ушах, пепел носился вокруг, дыхание перехватывало от горечи пожара и холода, лицо щипало, а мыслей о спуске никаких не появлялось. Кричать было бесполезно – вокруг – ни души. Горожане, перепуганные последними событиями, попрятались. Прыгать – опасно, высоковато, можно повредить что-нибудь. Но, если выхода не будет, придется рискнуть. Отчаявшись, присели на последнюю ступеньку, стараясь укрыться от ветра. Мирра потихоньку всхлипывала. И внезапно снизу донесся такой знакомый, слегка гундосый, голос:
- Вы так и будете там торчать? Я уже замерз совсем, с рассвета тут ожидаючи. Разуй-ка глаза, дружище Ян, вон лестница – справа от тебя.
Звездочет остолбенел от неожиданности. Всхлипывание затихло, девочка подняла лицо, залитое слезами, чумазое после ночных приключений, вскочила:
- Это же Гендлер!
Мирра первая увидала край деревянной лестницы, прислоненной к краю люка. Осторожно спустились. Гендлер сидел рядом с тем, что осталось от дома на упавшем стволе дерева, которое до падения росло рядом с крыльцом.
- Вы там ждали, пока за вами Семерка на белых лебедях прилетит, да?
- Гендлер, старый пройдоха! Ты как оказался здесь?
- Как это «как»? Я тут, значится, с полчищами этих тварей сражался, а он еще спрашивает, как… Мирра, этот злобный старикан тебя не обижал?
Девочка, схватив обоих спутников за руки, ойкнула от боли, заплясала от нетерпения:
- А пойдемте к госпоже Ривве, она нам пирожных приготовит. Я голодная – ужас просто, какая я голодная! И она мне ручки намажет, чтобы они зажили.
- И вправду, Ян, я тут в пылу сражения тебе дом спалил, ну, как обещал. Так что не обессудь, придется у нас ютиться, пока новый не отстроим. Да ты, я думаю, мне еще за это «спасибо» сказать должен. У тебя этой мерзости было столько, что когда тут запылало, из всех щелей поползли, а лопались – что петарды, которые на Новолетье поджигаем. Меня даже пару раз стошнило, уж простите за такие подробности. Хотел я сначала обойтись без поджога, но когда они меня закутывать в свои пыльные тряпки начали, я уж, извини, не удержался – схватил факел и давай все, что горит, поджигать. Ветер, помог – ну вот, теперь только пепел остался. Потом было хотел домой уйти, да совесть заявилась, и давай меня мучить, дескать, неси лестницу, да жди их тут. А то вылезут, а идти некуда – вот опечалятся. Так и сидел на холоде – это чтобы тебя теперь совесть грызла, друг дорогой. Придет к тебе среди ночи и начнет: «А помнишь, как друг спас твою шею от прыжка с этакой-то высоты, и сидел, тебя ждал на холоде всю ночь со всеми болячками». А с ручками у тебя что, детка? Пойдем теперь-то. Что стоите?
Астроном засмеялся:
- Тебя, трескуна, слушаем. Ты это от радости такой болтливый стал? Или ночью намолчался?
Мирра, перевернула ладошки, показывая перевязку:
- Я ручки обожгла об ключ, а дядя Ян мне их перевязал, только сейчас щипать и чесаться начинает, надо их настоящим лекарством намазать.
Девочка еще раз сообщила, что голодная, и мыться согласна, и спать немедленно. Разбушевавшийся с рассветом ветер раздувал полы их порванных, обожженных и перепачканных одежд, заставляя поеживаться от холода. Уже совсем рассвело, но на улицах не было ни души. Безлюдный город спал, словно выздоравливающий после того, как кризис миновал. Лишь троица шла посередине улицы, размахивая руками, рассказывая то, что пришлось пережить за эту ночь. Гендлер остановился, вспомнив что-то:
- Ян, ты знаешь, мне не жаль твоего дома. Ну, то есть, что мне придется тебе жилье отстраивать – мне будет приятно, что у тебя появится новый дом. Но вот твои записи, твои заметки и книги и телескоп – ты уж извини, я не смог их спасти.
- Ха! Мои записи и заметки почти все лежат у тебя в библиотеке. Вспомни-ка, я тебе их перетаскал, когда мы с тобой карту Мира рисовали. А телескоп мне Мирра спасла, - поправил постоянно сползающую трубу под мышкой: - И еще у меня теперь вот что есть, - гордо помахал почти целым факелом, который успел прихватить с собой.
- Ян, мне кажется, ваша астрономовская кровь – она, как наша, только еще расчетливее. Я бы ни за что не додумался захватить старинный факел – ты теперь его по щепочкам продавать будешь?
- Э? Зачем продавать? Я его исследовать буду.
Препираясь, отошли почти на квартал от бывшего астрономова дома. Раздался треск и люк с лестницей, по которой Мирра и Ди Ойге поднялись, рухнули с громким скрежетом, похоронив под собой то таинственное сооружение, которое запустили недавно. Каменные стены рассыпались, отслужив свою службу. Кастыри и девочка постояли немного, потом Мирра сказала:
- А мне сказали только ключ доставить, а что потом будет – не сказали, мы будем откапывать?
Астроном вернулся обратно, постоял, прислушиваясь. Мерные металлические щелчки и скрежет работающих механизмов стали слышны и сейчас, сквозь толщу засыпавшей их всячины.
- Нет, мы и откапывать не будем, и ждать ничего не будем. Ты же говорила, что еще птичку надо отправить в Блангорру. У меня теперь голубей нет – их Гендлер изжарил. Надо будет найти блангоррского голубя или самим ехать.
Купец что-то проворчал себе под нос о неблагодарности некоторых, потом добавил более громко:
- Раз все в порядке, пошли уже. А то госпожа Ривва не любит, когда к завтраку опаздывают или приходят немытые и в таких лохмотьях, как у нас. Я вам лошадку дам, даже двух, если Ян пообещает их кормить каждый день. Придется этому старому ворчуну тебя сопровождать, детка. Ну, или тебе его сопровождать – он ведь, как ребенок, ты не смотри, что он такой длинный…
Усиливающий ветер заглушал их голоса. Мирра шла посередине, ее запястья – ладошки-то болеть начали – крепко держали купец и астроном. Гендлер свободной рукой размахивал, показывая размеры наступавших на него пауков, Ди Ойге, в свою очередь что-то сочинял о длине лестницы и о чудищах, ожидавших внизу, которые рассеялись сразу, как только поняли, с кем имеют дело. Мирра смеялась, забавно морща носик. Осталась лишь такая малость – отправиться в столицу, вместо голубя, чтобы сообщить, что и здесь все заработало. А сейчас они шли, усталые, невыспавшиеся, перепачканные донельзя, голодные, но гордые тем, что они видели то, что никто не видел и совершили то, что должны были. Занимался новый день.
Глава 20.
Падение Зордани.
Путешествие Кира и Лентины началось так же, как у других посланцев. Загрузились в самодвижущуюся тележку, расселись и двинулись. Их сопровождающих звали Люк де Балиа и Мартель Риччи, они лишних телодвижений не совершали, что выдавало в них бывалых путешественников. Заботиться пока ни о чем не нужно было, повозка неслась вперед сама с завидной скоростью. Факелы зажигать не было необходимости – во множестве прикрепленные на стенах гнилушки достаточно ярко освещали все, что нужно было видеть. Для пущей безопасности де Балиа вызвался покараулить, пока остальные будут спать. Остальные закутались в одеяла, примостились кто куда и задремали, благо обстановка, желание и возможность совпали.
Де Балиа, весовщик из Юстиги, вглядывался в пролетающие мимо светляки гнилушек, размышляя, что же такого особенного в этой парочке, которую ему и купцу жизненно необходимо в целости и сохранности доставить в Зордань, препроводив к тамошним кастырям. Что это мать и сын – видно невооруженным глазом, что они астрономы – для него тоже секретом не было, причем живая легенда – женщина-астроном поражала своей красотой. Дотошный де Балиа прикинул, сколько же ей было лет, когда она родила мальчика, по всем подсчетам выходило, что не больше 12 – мальчику сейчас лет 10. А маманьке мальчика – явно не больше 20-25 лет. Мда, есть над чем задуматься. Даже если учесть, что это пропавшая кровь клана астрономов, никак девочки Мира не могут рожать в таком возрасте. Раньше 16 – никак. И не потому, что мамка-папка запретят, а потому как не готовы их еще детские организмы к воспроизводству, не получится забеременеть. Вот что странно-то. Отметил себе зарубочку, как поступал всегда, сталкиваясь с чем-то необъяснимым, чтобы потом попытаться разгадать. Дальше, астрономовские женщины пропали давным-давно, и откуда взялась эта и еще одна, которая отправилась куда-то в такой же повозке. И та, вторая, тоже выглядела лет на 20. Напутствовали их Примы и кастыри – не каждому такая честь выпадает. Из Юстиги его и купца выдернули в срочном порядке, велели, не расспрашивая, проследовать за курьером из Блангорры и предстать перед верховным кастырем купцов. Для чего, почему, зачем – никто так и не объяснил. Встретили, конечно, радушно, но никто не распространялся ни на какие темы – посторонние или нет. А Люк не привык подчиняться бездумно – ему всегда хотелось знать что, как и почему. За это по юности и по молодости не раз был жестоко наказан, хотя и полученные оплеухи не отбили охоту к познаниям и приключениям. Позволив впоследствии стать одним из лучших и дотошнейших весовщиков Мира.
Мимо проносились корни всего, что росло над головами – переплелись за многие годы, свесились, украшая блеклыми кружевами унылую обстановку тоннеля, который был прорыт в плодородном приречье Детры, примыкавшем на юго-востоке к Калитной трясине, на севере – упираясь в побережье Большого океана. Местами стояли крепежи из каменного дерева, за прошедший период ставшего крепче, чем название, да и внешне от камней отличались только тем, что были видны характерные годовые кольца. Колеса повозки мерно постукивали на стыках металлических полос, убаюкивая и усыпляя. Люку приходилось встряхиваться, чтобы не уснуть, хотя вроде как никаких неожиданностей не предвиделось. Но обязательность – одно из лучших качеств весовщиков. Поэтому, чтобы не уснуть, решил перебрать поклажу, чтобы хоть чем-то заняться. Пока размышлял и возился с багажом, почувствовал, что повозка сбавляет скорость, словно подымаясь куда-то в гору, выглянул – и правда, им предстояло преодолеть подъем. Скорость упала и повозка остановилась.
От остановки спящие проснулись, в недоумении разглядывая стены тоннеля. Здесь гнилушек воткнуто в стены поболее и достаточно светло, чтобы понять, что насыпь, из-за которой остановились, искусственного происхождения. Выгрузились, заинтересовавшись. Вскоре, после хождения вокруг насыпи, стало понятно, для чего вообще все это придумано. Древние каменщики сделали такую остановку для удобства путников. Едешь себе с ветерком, но организм не обманешь, рано или поздно все равно захочется и ноги размять, и жидкость лишнюю, а то и не только жидкость, оставить в укромном уголке. Вот и сейчас остановка оказалась очень кстати. Встряхнулись, встрепенулись, прогулялись немного кто куда. Воздух здесь внизу пах влажной почвой, плесенью, мраморными жуками – теми, что по весне возникают, словно бы из ниоткуда и жужжат повсюду, пугая подчас тем, что неожиданно взлетают из под ног. Где-то невидимкой журчала вода, навевая тоску по солнцу, ветру и простору долин. Кир крутил головой, немного подпрыгивая от нетерпения и любопытства, глаза горели, он поминутно дергал мать за руку, показывая то одно, то другое. Вот камешек интересный, вон корень торчит вверх – похож на какое-то диковинное животное, а вон – оооо! – там кости лежат, зверюшка какая-то по ошибке ли, болела ли – забралась сюда, да и не выбралась, осталась насовсем. Кир подбежал к белеющим останкам, внимательно разглядывая их. Вскрикнул пронзительно, зовя мать, чтобы и она посмотрела. Де Балиа по-быстрому управившийся с накопившимися делами, сидел возле повозки, поглядывая по сторонам, и исподтишка разглядывая мать с сыном. Не давала ему эта парочка покою, разбирало любопытство, которое не к лицу зрелому весовщику, да вот незадача – до зрелости ему оставалось еще годков пять. А интерес был и к тайне исчезновения всех женщин клана астрономов, и к появлению двух из них из небытия, да еще с наследниками. Из-за кучи появился Мартель, застрявший в своем укромном местечке подольше, чем спутники. Вышел, держась за живот:
- Скрутило почему-то, то ли от воды, то ли съел чего.
- Поедем? Или ты еще посидишь? А то когда еще остановимся, - пожалела купца Лентина.
- Поедем, я полежу в повозке, отпустит, поди.
Загрузились, первым взбежал Кир, пронесся, как ураган, опробовав каждое сиденье. Мальчик лишь поначалу чувствовал себя скованно, а теперь освоился, уселся рядом с матерью, но, уже не так вцепившись в нее, как раньше. Мартель, придерживая одной рукой живот, и Люк, опершись в заднюю стенку повозки так, что вздулись веревками вены на руках, шажочками, шажочками перевалили за насыпь и едва успели запрыгнуть внутрь. Сразу за насыпью металлические дорожки резко пошли вниз, ускоряя и разгоняя. Купец сморщился:
- Если госпожа Лентина отвернется, я был бы ей благодарен.
- Боишься, что от натуги случилось что? – усмехнулся де Балиа.
- Ага, а то портки мои придется тебе стирать, - беззлобно съехидничал в свою очередь купец, продолжая морщиться.
Кир во все глаза следил за своими попутчиками, потом покачиваясь и держась за борта, добрался до де Балиа, подергал весовщика за рукав и скорчил рожицу, очень сильно похожую на ту, с которой сейчас сидел купец, вывернувший шею под странным углом и, оттянув штаны, пытающийся заглянуть внутрь. Де Балиа, не сдержавшись, фыркнул от смеха, подмигнул мальчику.
- Ох ты, семь твою мать! – плачущим голосом протянул Риччи, - мне все-таки понадобятся твои запасные штаны, Люк!
После этих слов весовщик и мальчик повалились на скамьи от смеха, не в силах сдержаться. Лентина обернулась, непонимающе оглядев спутников. Купец со страдальческой миной придерживал штаны, от которых распространялось подозрительное зловоние, Кир и Люк лежали на лавках, всхлипывая от смеха. Глядя на Кира, Лентина понемногу расслабилась и не смогла сдержать улыбки – мальчик после похищения смеялся редко.
- Ты дашь мне чистые штаны или нет? – не выдержал купец.
Люк, все еще посмеиваясь, распаковал суму и вытащил чистое исподнее и штаны:
- Пользуйся моей добротой!
- Ага, твоей, вещи-то мои. Они только лежат у тебя!
- Вот и пользуйся тогда, что я их тебе отдал.
Пикировались еще долго. Лентина и уже давно притихший Кир сидели впереди, обнявшись, наслаждались легким ветром, овевающим их лица. Становилось немного жарковато, и невидимая речка все еще журчала неподалеку. Дорога в Зордань пока была самой легкой из тех дорог, что им было суждено пройти. Становилось все теплее, влажность увеличивалась – металлические полоски, выкованные из прочнейшего металла, который не поддался ни времени, ни влаге, все также убегали вперед, слабо отсвечивая в пламени гнилушек. А вот стены тоннеля не могли похвастаться своей неизменностью. Местами почва просела, обнажая пласты скальных пород, коверкая ровность стен, и, лишь благодаря достаточной ширине тоннеля, путь оставался открытым. Кое-где встречались кучи грунта, просачивалась вода, скапливаясь в грязные, мутные лужи, в которых булькало и пускало пузыри нечто, что иногда показывало странной формы части тел. То там, то сям виднелись следы – иногда маленькие и слабые. Или выдавленные во влажной почве так, что она отваливалась в стороны, огромные, заставляющие призадуматься – какое существо с какими когтистыми лапами может оставить здесь такие следы. Кир первым заметил странный след – словно что-то с округлыми боками тащили волоком мимо путей. Причем это что-то весило достаточно много, проваливая под собой влажный грунт на добрые пол локтя. На этом странности подпочвенного путешествия не заканчивались. Вода кое-где не просто просачивалась, а лилась теплым непрерывным потоком, уходя в невидимые глазу, но слышные речки, сопровождающие путников.
Люк выпоил купцу какое-то снадобье, которое заметно облегчило состояние больного, и Мартель уснул, скорчившись в задней части повозки. Весовщик иногда посматривал за своим подопечным, находя его состояние вполне удовлетворительным. Риччи спал уже не так беспокойно, свернувшись под одеялом. Лицо его перестало пугать своей бледностью, покрылось мелкой испариной, которая в свете проплывающих мимо гнилушек казалась мерцающими капельками росы. Повозка наделала немало шума в тоннеле, в котором издавна царило почти полное безмолвие, нарушаемое лишь размеренными звуками подпочвенной жизни редких обитателей. Скорость увеличивалась, ветер, прежде ласково гладящий лицо, стал теперь горячим и упругим, бьющим по щекам, заставлял щуриться и смаргивать набегающие слезы. Там, где откосы были сухими, мелкие камушки сыпались сверху, там, где были пропитаны влагой – почва пластами съезжала к металлическим путям, иногда скрывающимися под темными лужицами, над которыми курился пар. Лентине, Киру и Люку уже начал поднадоедать окружающий однообразный пейзаж, так заинтересовавший их вначале. Ничего не происходило – Риччи спал, а они сидели молча, тишина склеивала веки, заставляя зевать и утомленно закрывать глаза. Де Балиа предложил Лентине отдохнуть, пока есть возможность. Она с благодарностью согласилась и, обняв уже задремавшего Кира, устроилась неподалеку от спящего купца.
Весовщик вновь уселся впереди, изредка оглядываясь на своих спутников. Монотонность начала выматывать и его, но врожденная способность весовщика противостоять этому помогала бодрствовать, заставляя держать глаза открытыми, а уши настороженными, чутье подсказывало ему, что если так долго ничего не происходит – значит, скоро что-то произойдет. Отдаленный шум потока становился громким и отчетливым. Воздух в тоннеле стал горячим и влажным, пропитывая все вокруг. И ррраз – повозка погрузилась в воду до половины, влетев в глубокую лужу и, лишь благодаря тому, что сработана была на совесть – пассажиры и их поклажа остались сухими. Кир сонно заморгал от неожиданного торможения. Лентина, как большинство матерей, спала сторожко, слыша все, что творится вокруг, проснулась резко и сразу включилась в действительность. Мартель открыл мутные глаза, испуганно озираясь. Повозка понемногу сбавляла ход, погружаясь в воду, заставляя опасаться полной остановки и того, что доски стенок могут не выдержать совместного действия влаги и температуры. Или того, что глубина окажется значительной и повозка просто пойдет ко дну. Сверху капало. Проснулся окончательно Кир и недоуменно завертел головой, дернул мать за рукав, вопросительно приподняв брови.
- Тише, малыш. Смотри – вода, только руками за борт не лезь, мало ли что там, в глубине.
Медленно, ужасающе медленно катилась повозка сквозь эту внезапную преграду, не теряя пока сцепления с металлом дорожек. Вдруг, словно подтверждая слова Лентины, что-то большое показало белесую бугорчатую спину над водой, задев борт шершавой кожей ли мелкими ли чешуями – при таком освещении непонятно. Путники сгрудились в середине повозки, стараясь избегать краев. Мартелю снова заметно стало хуже: пот катился градом по бледному лицу, спазмы скручивали желудок, заставляя морщиться от боли, глаза помутнели. Люк поинтересовался:
- Отчего тебя так свернуло? Что-то из припасов испортилось?
Купец простонал:
- Нет, это меня от зелья.
- Какого-такого зелья?
Риччи, сжимая руками живот, поведал, что как-то он путешествовал через пески Крогли и попал в переделку, после которой долго оставался дома – страх брал, если куда ехать надо было. Потом на ярмарке в Торговище, тогда когда там убийство было - ты, может быть, помнишь, а, Люк? - у торговки одной купил зелье, которое помогает справиться с всякими страхами. А в этот раз, когда гонцы из Блангорры за мной прибыли, мне начали мерещиться всякие ужасы – мертвяки приходили и говорили со мной, из темноты таращилась всякая нечисть – и все такое. Вот я и решил зелье употребить, чтобы не натворить ничего. Вы поверьте, я не трус – только в Крогли тогда натерпелся, что до сих пор рассказывать не могу. И вспоминаю когда – передергивает аж. Зелье-то сначала хорошо помогло – я воспрял, как крылья расправил, да вы же меня видели в начале пути. А потом все хуже и хуже, может, оно пропало давно, зелье это, а мне теперь мучаться приходится.
- Мартель, ты про убийство говорил – это то самое, которое во время ярмарки было? У нас тогда весовщик пропал, который его судить поехал, - спросил Люк.
- Да, да, то самое. Странная ярмарка тогда была. Говорили, что видели там какого-то ящера летающего, который потом над местом казни летал, куда купца-убийцу повели. Только еще говорили, что никто оттуда не вернулся – ни весовщик, ни палач. Пастыря в то время там не оказалось и про уши казненного и вообще подробностей каких – нет ничего, - снова скрутило, и купец повалился на доски, тяжело дыша.
Вода перестала прибывать, повозка медленно-медленно ползла вперед. Путникам ничего не оставалось делать, как только ждать. От нечего делать Лентина поинтересовалась:
- А торговка та, которая тебе зелье продала – она была купцовской крови или как?
- Не знаю я. Это вы кровь на расстоянии чуете. Она ходила с небольшим лотком в рядах и продавала снадобья всякие от болезней, говорила, что монахини витовские делали и ее продать попросили, чтобы даров для небесной Виты накупить. А выглядела она – ничего себе так выглядела. Чисто одетая, на платье еще вырез такой был глубокий, что ммм, извини, Лентина, я подумал, как у нее оттуда не вываливается ничего. На тимантю не похожа – речь, как у благородной дамы, волосы такие красивые – чистым золотом отливали, скручивались еще, словно пружинки.
- Э как! Ты ее хорошо, однако, рассмотрел, брат купец? – не мог не съехидничать Люк, доставая из своей бездонной сумы какую-то темную склянку, - вот за это тебе придется теперь и поплатиться, зелья, купленные у незнакомок с золотыми волосами редко приносят нужный эффект. Здесь залито такое горькое лекарство, что должно тебя мигом излечить и отучить покупать у незнакомок всякую дрянь. Пей давай!
Кир, затаивший дыхание, когда купец начал описывать таинственную торговку, завозился, дернул мать за рукав, знаками показывая, чтобы купец рассказывал дальше.
- А кроме золотых волос и глубокого выреза, какой она была?
Риччи задумался:
- Клана какого – не знаю, хотя по обличью похожа на пастыря, ну или на повитуху – говорить умеет складно и убедительно, что не хочешь, так сделаешь, как она просит. Глаза – синие-синие, кожа – белая-белая, фигура – точеная. Голос такой немного глуховатый, слова говорит отчетливо, повелительно даже.
Кир, порывшись в карманах, хранивших в своих недрах кучу богатств, как и у любого уважающего себя мальчишки, достал огрызок карандаша. С карандашами и всякими другими писчими принадлежностями мальчик редко расставался по своей воле – разрисовывая и разукрашивая все, что попадалось под руку. Рисовать он умел, наверное, с рождения – никем и никогда не обучаемый художественному ремеслу, он в год с небольшим нарисовал свою первую картину – кошку, которая спала возле окна. Лентина тогда даже прослезилась, до того хорош был рисунок. Только радовалась недолго – Джурий в пьяном кураже начал учить ребенка рисовать, исправляя то, что было изображено маленьким художником. Да так увлекся, что превратил кусок бумаги в лохмотья. И, если до этого случая, Кир пытался хоть что-то сказать – звуками, жестами, руками – потом замолк и надолго. Полюбил молча сидеть у окна, разглядывая нечто, что видел только он. Если потом что-то и рисовал, то старался прятать и никому не показывал. И вот сейчас это вернулось – мальчик снова решил прилюдно что-то нарисовать. Лентина отвернулась, пытаясь скрыть набежавшие слезы, благодаря в душе Семерку за то, что мальчик, наконец, оттаял. Кир, торопясь, выбрал более-менее гладкое место на стенках повозки и быстрыми, отчетливыми штрихами набросал портрет. Лентина, глядя, как мальчик рисует, ощутила прилив гордости за сына. За те годы, пока сын рос и таил свой талант – мастерство его лишь возросло. Под рукой маленького художника вырисовывалось произведение искусства: портрет был безупречен. Потом он снова замахал руками, всучив матери карандаш – объясняя, что он хочет, чтобы она сделала. Лентина заворожено смотрела на него, «Т», «А», «Й», «А», «М», «А», «Н», «Т» и в конце стрелка, указывающая на портрет. Девушка прочитала получившееся все вместе и ахнула. Тайамант – злобное чудовище, похотливая тварь, Тайамант – оборотень, пытающий и поедающий детей, Тайамант, та самая, о которой рассказывали дети, умудрившиеся выжить и сбежать! Лентина повернулась к де Балиа:
- Таймант, торговка по описаниям господина Риччи, и Тайамант – дочь Хрона, дракон-оборотень, похищавшая и погубившая детей – одна и та же тварь и имя проклятое, какая мать назовет свое дитя так? И зелье, которое она продавала, принесет только вред! Люк, если у вас есть противоядие – такое, чтобы от всех ядов, самое сильное – самое время его найти и применить, иначе господин Мартель обречен.
- Да какой я господин, уж для вас-то. Раз уж мы повязаны, то мы не можем быть господами друг для друга. Люк, есть у тебя для меня что-нибудь? – простонал купец
- Ищу я, что-то было, только найти надо.
Кир снова забеспокоился – ему наскучило сидеть и смотреть на проплывающее мимо однообразие. Пока взрослые разговоры разговаривали, он подобрался к краю повозки и смотрел на лужу, в которой они оказались. Медленно, но верно вода оставалась позади. И вот уже показались едва поблескивающие в тусклом свете гнилушек влажные металлические полоски. Кир вернулся к матери, дергая ее за рукав, пытался обратить на себя внимание. Но впервые в жизни она не смогла откликнуться на его призыв. Вдвоем с весовщиком они пытались облегчить состояние Мартеля, которому внезапно стало хуже – кожа посерела и обтянула череп, так, словно купец похудел, глаза впали, начали косить, на губах выступила белесая пена. Руки-ноги не слушались, пальцы рук судорожно царапали доски, ноги то поджимались, то резко выпрямлялись – зрелище было жуткое. Люк пытался выпоить купцу зелье от отравления, которое он нашел в своей безразмерной суме. Лентина придерживала голову, мотающуюся из стороны в сторону, позвала Кира, знаками попросив помочь ей. Мальчик сначала отрицательно замотал головой, спрятав руки, но потом, после того, как мать, нахмурившись, исподлобья глянула на него, нехотя подобрался ближе. Осторожно подложил руки под голову Риччи, пытаясь удержать его и – о, чудо! – ему это удалось. После того, как Кир прикоснулся к купцу, судороги прекратились, больной обмяк и, наконец, Люку удалось влить в горло лекарство.
- Теперь остается только ждать. Если эта зараза проникла глубоко, и так сильна, как вы говорите, то никакое зелье не спасет. Будем надеяться, что успели, - Люк вытер взмокший в процессе лечения лоб и устало привалился к боку повозки, которая снова начала ускорять ход.
Кир сидел теперь рядом с Риччи и гладил его лоб, на котором выступили мелкие капельки пота. Покинуть больного мальчик не захотел. Лентине пришлось устроиться рядом:
- А не перекусить ли нам? Пока вроде и время есть и возможность?
- Давай.
Странная была трапеза – Лентина доставала из сумы с продуктами что-нибудь съестное, делили и ели.
- Вы бы с малышом еще поспали, а то скоро уже конец пути, а что там – никто не знает, когда и что случится.
Девушка кивнула и начала устраиваться, расстилая одеяла. Но Кир и тут заупрямился, наотрез отказавшись укладываться.
- Да ладно, пусть сидит, у мальчишек, сама же знаешь, неизвестно откуда силы берутся – вроде носом клюет, ан нет – подхватился и побежал.
Лентина кивнула, у нее-то от застаревшей усталости глаза давно закрывались:
- Я вздремну немного, а ты за мальчиком пригляди, пожалуйста. И, если вдруг что – буди сразу.
Укрылась и уснула, словно в воду нырнула.
Де Балиа перебрался поближе к купцу и мальчику. Риччи лежал, не двигаясь. Весовщик перевернул купца на бок и присел рядом с Киром, вглядываясь в окружающий полумрак стен, снова проносящийся мимо. Внезапно почудилось, что стены пропали и несутся они куда-то в неизвестность. Люк вскочил, пытаясь разглядеть то, что их окружало теперь. Откуда-то натянуло тумана – влажного, серого и противного, который вмиг сделал всю одежду волглой, неприятно прохладной, прикосновение к ней вызывало дрожь, словно касаешься заплесневевших и подгнивших досок. На большом расстоянии от повозки весовщик разглядел-таки стены тоннеля – проезжали что-то типа пещеры. Звуки стали гулкими и незнакомыми. Кир нечаянно звякнул чем-то – пещера вернула это звяканье страшным незнакомым скрежетом. Мартель застонал в беспамятстве – звук извратился так, словно нечто огромное, живое и враждебное засопело. Лентина сонно забормотала – вернулись слова на чужом языке, прозвучавшие, как угроза. Было страшно даже вздохнуть громко – только бы не слышать это чудовищное эхо. Кир приподнялся, испуганно взглянул на Люка, перебрался поближе, схватил за руку и обеспокоено начал показывать что-то впереди. А там серела непроглядная полоса темного тумана. Риччи снова застонал, заставив вздрогнуть. Лентина забормотала быстро-быстро, умоляюще, потом оглушительно вскрикнула и проснулась, резко усевшись среди одеял. Огляделась по сторонам, увидела Кира – целого и невредимого, хотя и напуганного, закрыла лицо руками и какое-то время сидела так. Спала она всего ничего – часов около двух. Успокоившись, перебралась к сыну и весовщику, кивнула на купца:
- Ну и как он?
- Без изменений, а ты что мало спала? Приснилось чего?
- Да уж, лучше бы и не спала. Иногда сны бывают слишком правдоподобны.
- Расскажи? Говорят, если рассказать сон, он теряет свою силу.
Лентина помолчала, потом начала:
- Я уснула быстро, и увидела, что засыпаю. Потом увидела туман, который тянется к нам. Вы сидите рядом и пугаетесь звуков, приходящих из тумана, а потом мы проезжали через пещеру, где туман стал гуще, потом Риччи стонал, Кир тебе что-то показывал, а над всем этим летала черная бородища – огромная, неприкрепленная ни к чему и страшная. Она касалась Мартеля этим противными черными волосками, которые казались и не волосками вовсе, а черными тонкими змейками с высунутыми жалами. Змейки были такими безжизненными – словно сил у них осталось на один укус. С их полураскрытых пастей струились мутные ручейки яда, которые обволакивали нашего купца с ног до головы, и он начинал в этих потоках растворяться. Перед полным исчезновением он открыл глаза и попытался закричать, но не смог, захлебнувшись в ядовитой вязкой жиже, и исчез. А потом тоннель пропал, и вокруг повозки закипела мутная вода – похожая на тот яд, в котором растворился купец, и она начала перехлестывать через стенки, попадая на вас с Киром. Я парила над повозкой, пытаясь схватить вас и поднять над водой, но не могла двинуть и пальцем, руки повисли бессильно. Потом раздался мерзкий, ехидный такой, хихикающий смех и послышалось:
- А я ведь тебе предлагал – все бы остались живы, и никуда идти не надо, и Кир был бы в безопасности и счастлив, а ты бы слушала, как он разговаривает…
А потом вы упали в эту бурлящую воду, и пропали, протягивая ко мне руки. Я закричала и проснулась.
- Мне бабушка советовала в детстве, когда кошмары снились, что нужно умыться семь раз колодезной водой, перевернуться на другой бок и попытаться уснуть снова. Если в первом сне пугали, то во втором, обычно, утешали, и можно было увидеть, как спасали тех, кто погибал ранее. Только мне кажется, что ты теперь не уснешь. И, судя по грохоту воды впереди, спать не придется никому. Ты знаешь, что у твоего мальчика абсолютный слух, и он слышит гораздо дальше и лучше, чем мы?
- Ну да. Он еще и видит прекрасно. Мы в дороге много раз спасались от всяких напастей только благодаря его слуху и зрению. Я вижу отменно, а он мне сто очков фору даст. Надо собрать то, что мы тут разложили, да?
- Не мешало бы, кажется мне, что покидать наше дорожное жилище придется в спешке.
Шум падающей воды усиливался, подтверждая слова весовщика. И вот что странно – после того бугра, на котором остановилась повозка, больше остановок не случилось. Пути вели под уклон, который становился все круче и круче.
- Если придется прыгать, держи Кира, я попробую вытащить Мартеля, сейчас обвяжемся веревками, чтобы не утащило по сторонам – падать будет высоко, а держаться надо вместе.
Кир был напуган так, что безропотно позволил обмотать себя. С Мартелем пришлось повозиться – тело его потяжелело и обмякло, словно в нем не было ни одной кости. Вдвоем с Лентиной едва управились. Впереди туман давно рассеялся, только в суете они этого не заметили – поток воды, вытекающий из боковых ходов тоннеля и нерукотворных пещер, гудел, разбрызгивая мельчайшими капельками влагу. Кир, увидев эту грозную картину, испуганно вскрикнул и забился к матери на колени, обхватив крепко руками, спрятал лицо на ее груди. Люк уселся поближе к Риччи, и попытался обнять его так, как получилось.
- Если вдруг обидел чем, прости, может, последний раз и видимся. Старайтесь отплыть от повозки подальше, чтобы она вас не пришибла.
- И ты прости нас, если нарушили твое спокойствие.
Повозка подошла к самому краю тоннеля, пути вперед больше не было, обрыв и одна только дорога – вниз, окутанная водяной пылью. И они рухнули вниз, все вместе. Люк еще пытался что-то кричать им, но за грохотом водопада не докричаться. Повозка ударилась о торчащий каменный выступ и разлетелась на доски, колеса отлетели и, глухо звякнув, исчезли в глубине. Сумки тянули вниз. Падение, казалось, будет вечным.
Лентина, летя вниз, крепко прижав сына к себе, подтянула ноги и перехватила сумки поудобнее. И тут же со всего размаху плюхнулась в ледяную воду, погрузившись с головой. Дыхание перехватило, а в голове билась мысль, что мальчика надо бы поскорее из воды, а то простынет, он же легко простужается. Вынырнула чудом, откуда только силы взялись, открыла глаза, проморгалась – берег вот он, только взобраться туда тяжело будет – камни скользкие, на берегу только трава, ухватиться не за что. Перебралась чуть дальше, спотыкаясь на камнях, Кир тоже открыл глаза и, вцепившись, крепко держался за шею, стуча зубами от холода. Чуть дальше камни были не такими крутыми, и можно попытаться. Поток вынес их в узкое длинное ущелье, поросшее кустарником. Вытолкнула Кира, выкинула сумки, заползла сама. После падения и плавания в ледяной воде, ноги тряслись и подгибались, руки не слушались, в голове мутилось. Забегала по берегу, собирая все, что может гореть, заставила Кира бегать вокруг нее – едва растормошила, мальчик засыпал. Вскоре набралась приличная кучка всякого хлама. Кочевая жизнь научила Лентину всегда держать спички там, где их едва сможет намочить – за пазухой, между грудями, поэтому разжечь пламя было делом быстрым. Костерок загорелся сразу. В ущелье, в которое попали, тяга была, как в трубах хронилищ. Быстренько раздела Кира, голышом посадила под теплые одеяла, которые почти не намокли, завернутые в специальные мешки. Отжала и просушила одежду – Кир сидел, словно птенец, под теплой крышей, пока все сохло. Раздобыла котелок из сумы, вскипятила воды, сыпанула туда горсть сушеной травы – той, что от простудных болезней. Пока запаривалось-заваривалось, одела Кира, потом напоила его горяченьким и завернула вновь в одеяла. Повернулась – а он уже и уснул. Теперь можно было и собой заняться – только сейчас Лентина осознала, что зуб на зуб не попадает. Стянула с себя все, оглядываясь по сторонам, закуталась во второе одеяло, занялась своей одеждой. Хотела было покричать – Люку, наверное, нужна помощь, но побоялась – мало ли кто, мало ли что может откликнуться на зов и застать их врасплох. Затаилась. Напилась сама уже приостывшего настоя.
Все вокруг было каким-то серым, неказистым. Ветер, не слышный в тоннеле, и здесь не очень беспокоил, но в небе не видно ни одной птицы, едва какая поднималась над ущельем, как ее тут же сносило в сторону. Начинало смеркаться, небо было затянуто серыми унылыми тучами. Костер прогорал, нужны были дрова. Натянула еще влажные сапоги на босые ноги, укуталась в одеяло и пошла. Далеко не уходила. Набрала всяческих веток приличную кучу и понесла к месту стоянки, как вдруг послышался треск – кто-то ломился сквозь заросли кустов, в которых они обосновались. Одним прыжком добралась до костра, Кир все еще спал, посапывая. Лентина выхватила из сумы нож, настороженно озираясь по сторонам. Потихоньку спросила – чтобы не напугать сына:
- Кто здесь, отзовись!
Треск повторился, приблизился, совсем рядом раздался какой-то странный лающий хрип-кашель.
- Кто здесь? Я вооружена и нас здесь много!
В ответ – ни слова, лишь натужное дыхание, уже рядом. Присмотрелась, по-кошачьи бесшумно приблизившись к источнику треска, и ахнула: Мартель, едва живой, на шее ужасная рана кровоточит, тащит на себе Люка, а тот без сознания и нога вывернута под каким-то неестественным углом. Подскочила к ним – бесшумно, помня о спящем сыне, которого не хотелось пугать. Подхватила Люка под вторую руку, добрели до костра. Прислонили бесчувственного весовщика к камню, который стал чуть теплым от пламени. Лентина быстро натянула еще влажные вещи, подумав: «Чудо, что Мартель вообще жив, а что за страшная рана у него на шее?»
Люк жив, но его сейчас не волнует боль, а вот купец может от таких потрясений и повторно в страну Хрона путешествие начать – особенно после снадобья злобной доченьки темнобородого. Достала перевязочные материалы, в котелке еще оставалось немного настоя. Промыла и перевязала рваную рану на шее купца – словно кто-то старательно прошелся не очень острым и ржавым ножом, пытаясь перепилить шею. Уложила Риччи на свое одеяло рядом с Люком – там посветлее и тепло. Занялась весовщиком: нога у того была сломана, и еще хорошо, что перелом открытый, это давало возможность удалить осколки костей, и потом попробовать потуже забинтовать рану. Что случилось со спутниками, которых теперь приходится опекать, оставалось лишь гадать. Уже совсем стемнело, когда Лентина закончила возиться со сломанной ногой и, зафиксировав ее небольшими палочками, туго, насколько смогла, перебинтовала. От усталости темнело в глазах, а спать страшновато – место незнакомое, на руках ребенок и двое раненных. Порылась в суме, нашла мешочек с травкой, которая взбадривает не хуже кафео, посетовала об отсутствии последнего. Оборвала себя в тот момент, когда поняла, что жалуется котелку на отсутствие кафэо. Ухмыльнулась. Заваренный и выпитый настой взбодрил, почувствовала себя в силах дотянуть до рассвета. В пределах светлого круга от пламени собрала весь сушняк вплоть до мельчайшего прутика, перетрясла суму – надо же чем-то заняться, укладывала пожитки с наибольшей тщательностью. Спохватилась, что у спутников тоже кладь была – и впрямь, Риччи спал, намертво вцепившись в две сумы, приличных размеров. Вот же купец: и Люка тащил, и сам раненый, а кладь не бросил! Едва смогла разжать его пальцы, ногти аж посинели от натуги, еще и просипел что-то гневное во сне. Распотрошила обе сумы: одежда мокрая, конечно, инструменты, приспособления какие-то, веревки – вода капает со всего, разложила на камнях, чтобы просохло. Навела ревизию в продуктах. Все переделала, а небо еще даже не начало светлеть. Уселась рядом с костром на небольшой удобный камушек, вскипятила еще бодрящего настоя, и принялась просто ждать утра, пошевеливая пламя прутиком и периодически подкладывая сушняк. Кир спал бесшумно, лишь иногда едва слышно посапывая. Больные-раненые спали беспокойно – вскрикивали, стонали, ворочались. Приходилось вставать, гладить по голове или лицу, шептать что-то тихое и успокаивающее, после чего они затихали.
Утро подкралось незаметно – тихое, серое, хмурое. Мелкий, холодный и противный дождь начал накрапывать в тот момент, когда стало понятно, что ночь прошла. Вверху ярились ветра, завывая и постанывая. Лентина встала, потянулась так, что захрустели косточки, усталые мышцы молили об отдыхе. Но день наступал бесповоротно, и отдыха не предвиделось. Ох, и прав оказался весовщик, когда предлагал поспать – совсем вроде недавно было, и вроде уж годы прошли. Налила воды в котелок – пора подумать о завтраке, более плотном, чем отвары и настои. Оглядываясь, отошла недалеко, присела за кустиками, справила нужду – выпитые настойчики давно просились на волю. Умылась в ледяной воде едва слышно журчащей речушки, из которой вчера спасались, и вернулась в лагерь. Кир, похожий на встрепанного птенца, проснулся, сидел среди одеял, крутил головой, пытаясь понять – где это он. Увидел мать, обрадовался, подбежал, прижался – только она осталась неизменной в этом шатком, меняющемся Мире. Потом побежал, пританцовывая в кустики – тоже за ночь накопил изрядно. Лентина осмотрела своих раненых – оба так и не пришли в чувство. Но, если состояние Люка не вызывало особого беспокойства – болевой шок пройдет со временем и он очнется, то на купца было страшно смотреть – он метался в жару, лицо раскраснелось, дышит часто-часто. Девушка убрала бинты и нахмурилась – рана выглядела ужасно, края немного вывернулись наружу и отекли, сочась сукровицей, кожа вокруг покраснела, лишь возле кадыка оставаясь светлой. Было видно, что ранение доставляет изрядные мучения – Мартель стонал, скрежетал зубами в горячечном сне. Пришлось в первую очередь побеспокоиться о нем: промыть, пропитать рану отварами и снова перевязать. Лентина бессловесно призывала мать Виту оглянуться на них и помочь с выздоровлением, искренне сожалея, что нет с ними повитухи, которая бы смогла одним прикосновением рук успокоить и излечить. Кир бегал рядом, собирая прутики, которые мать пропустила ночью. Сварили суп – из того, что нашлось в сумках, перекусили сами, напоили, как получилось, лежащих в беспамятстве. За весь день так ни разу и не разъяснилось – все время сыпал мелкий дождик. Ни Люк, ни Мартель не очнулись. Над ними натянули на палках подобие крыши из чехлов для одеял. Похоже, что и эту ночь придется провести здесь. Девушка знала, что еще одну бессонную ночь она не выдержит, поэтому надо придумать что-то сейчас. Лентина подозвала Кира, велела сидеть рядом и подбрасывать в костер веточки, смотреть за ранеными. А если вдруг что-то изменится, сразу ее разбудить. Кир кивнул, соглашаясь, погладил мать по руке, прося не беспокоиться.
Лентина улеглась, кутаясь в одеяло, и сразу провалилась в сон. Сновидения никакие не беспокоили – спала, как смертельно уставший зверек, чутко и сторожко, проваливаясь глубже и глубже. Словно откуда-то сверху видела, как Кир подошел к куче сушняка, достал несколько хворостинок и подложил в костер, как в беспамятстве забормотал что-то невнятно-жалобное купец, пытаясь поднести руку к горлу, как завыл ветер высоко над ущельем. Тело само подало сигнал к тому, что пора просыпаться, что силы восстановлены. И уже просыпаясь, на грани с явью, услышала тихий голос небесной повитухи: «Раны тяжелые лечи черноголовником, а переломы быстро стягивает окарник, как выглядят они – сразу узнаешь, я тебе подскажу». Подумалось еще: «О как! Я теперь еще в себе и повитухину кровь найду, наверное, раз уж мать небесная со мной говорить стала. Главное, наверное, ей не отвечать, да никому не говорить об этом. А то мало ли чего это симптомы». И проснулась. Кир сидел возле костерка. Погода была все такая же мерзкая, и мальчик закутался от влаги в одеяло, оставив снаружи лишь лицо. Увидев, что мать проснулась, заулыбался – страшновато все-таки сидеть одному. Лентина потянулась, памятуя «черноголовник и окарник». Размаячила огорчившемуся Киру, что ей придется сейчас ненадолго уйти, чтобы найти лекарство и еду. Велела быть хорошим мальчиком и посмотреть за ранеными еще немножко. Поцеловала и быстро пошла в речке, помня откуда-то, что растут эти лекарства где-то рядом с водой. Скользкие камни не выскальзывали из-под ног, кусты цеплялись за одежду, заставляя останавливаться – возможность переодеться выпадет очень не скоро. Это еще повезло, что попали в ущелье – сверху ветры свирепствуют, там бы замерзли, на равнине оказавшись. И там не было ни одного шанса на то, что выживут – а тут тихо и вода рядом. Лентина ускоряла шаг по мере того, как удалялась от лагеря, понимая, что Кир не сможет даже закричать, если вдруг что-нибудь случится.
На скользком валуне подвернула ногу, остановилась, тяжело дыша, и тут ее словно ткнули кулаком в бок – рядом с валуном травка растет, листики сизо-серые, а засохшие цветки черные, на маленькие уродливые головы похожи – вот и черноголовник. Осторожно сорвала, откуда-то пришло знание, что рвать надо аккуратно, не повреждая корень. Сложила в чистую тряпицу – так, для Риччи появилась надежда. Пошла дальше. Шагнула и по колено провалилась в воду – сероватая трава, сплетенная в коврик, порвалась под ее весом. Оглянулась – таких серых ковриков полным-полно, а какая там скрывается глубина – кто знает. В луже неподалеку завиднелась чья-то пятнистая скользкая спина – показалась пару раз, и снова ушла вглубь. С трудом вытянула себя из воды, дальше продвигалась уже осторожнее. Пришлось прыгать с камня на камень, стараясь не сорваться. Пропрыгала еще немного и снова стоп: окарник оказался светло-зеленой трубкой, увенчанной красной ягодой или чем-то типа того. Для лечения годна была только эта ягода – ее надо растереть в кашицу и нанести на перелом. Теперь можно было помочь и Люку. В одной из затянутых травой луж виднелось что-то странное – уже начинало смеркаться и очертания предметов стали размытыми. Лентина подобралась поближе и осторожно склонилась над лужей. Из воды торчало какое-то подобие ручек, которые бывают у тачек огородников. Какая неожиданная удача – раненых, даже после лечения, надо будет на чем-то везти – их ведь и тут не оставишь, и самим оставаться надолго нельзя – еще до Зордани не добрались, а уже на сутки опаздывают. Уцепилась за ручки, потянула и резко отпрянула – чуть полщеки не снесла какая-то зубастая тварь, выпрыгнувшая из воды, которая терпеливо ждала, пока кто-нибудь окажется в пределах досягаемости. Оглянулась по сторонам, нашла подходящую палку, подцепила ей тележку, изо всех сил уперлась в скользкие камни, и ура! – теперь у них появился какой-никакой транспорт. Пока прыгала по камням, было тяжело, тачку пришло переть на себе. А вот когда пошла галька, поставила тележку на колеса, попробовала ее на ходу, да и нагрузила сушняком, в изобилии попадавшимся здесь. Лагерь уже должен быть неподалеку, и проголодавшаяся Лентина учуяла запах готовящейся на костре рыбы. Сердце скакнуло, больно стукнувшись, как показалось, о самые ребра и застряв в глотке. Какая рыба, откуда?! Ускорила шаг, как только могла. Тележка цеплялась за кусты, замедляя движения, уже было хотела бросить ее, а потом вернуться. Но подкупила тишина – если бы это были драконы, они шуму бы наделали, да и кто другой – ее чуткие уши давно бы расслышали. Интуиция тоже молчала – все, что случалось с Киром, откликалось в Лентине. Не выдержала, бросила-таки и тележку и поклажу, рванула сквозь кусты, выскочила на поляну, где был их лагерь, готовая вцепиться зубами и ногтями в любого, кто попадется. А глазам открылась совершенно мирная картина: раненые спали или были без чувств, костер все также весело полыхал – единственное яркое пятно среди окружающей серости. И вот только Кир был другим. Мальчик сидел рядом с кучей сушняка и нанизывал на гибкие веточки одну за другой выпотрошенные рыбки. Лентина остолбенела от изумления. Позвала негромко, чтобы не напугать мальчика:
- Кир! Кир! Кто тебя этому научил? Где ты взял рыбу?
Побоялась напугать громким криком, хотя ломилась сквозь кусты, как раненый бык. Мальчик поднял глаза, медленно улыбнулся – от любви замерло сердце. Вскочил, размахивая прутом с рыбой – вот, что у меня есть! Лентина повторила вопрос. Кир поднял указательный палец, что на его языке означало: «жди», прошествовал к костру, положил рыбу печься. Взял мать за руку, подвел к речке, показал на воду – там, нанизанные на гибкий прутик, лежали, дожидаясь своей очереди еще несколько довольно-таки крупных рыбок. Вернулся к костру, расчистил небольшую площадку, взял палочку и начал что-то быстро рисовать, показывая руками то в стороны, то вверх, пытаясь объяснить это свое умение ловить, чистить и готовить рыбу. Дорисовав свою картинку, Кир посмотрел на Лентину и широко заулыбался, явно гордясь собой. Мать поняла, что искусство ловли и готовки рыбы сын освоил в то время, когда был в плену у драконов вместе с Вальдом. Лентина подумала, что путешествие, несмотря на опасности, идет мальчику на пользу – у него появились друзья, он окреп, научился общаться, несмотря на свою немоту, приобрел много полезных навыков, да что там – он и рисовать снова начал. Для полного счастья не хватало лишь, чтобы мальчик, наконец, заговорил. Лентина притянула мальчика к себе, поцеловала в макушку, пахнущую дымом и чем-то еще неуловимым, тем, чем пахнут только дети, пока они не вырастут. Похвалила сына и вернулась за повозкой, которая так и стояла среди кустов. Лентина с трудом проволокла свою драгоценную кладь сквозь серые заросли, ветки цеплялись за все, что только возможно. Дрова пришлось собирать – все рассыпались. Тележку установила возле раненых, так, чтобы никакая зверюга не смогла подкрасться к ним со спины. Приготовила зелье из принесенных лекарственных трав, прислушиваясь к себе – новое внутреннее «я» командовало, как и что сделать, чтобы извлечь максимальную пользу.
Первого решила попробовать излечить Мартеля. Сняла повязки и ахнула – вонь, как от протухшего мяса, а вид еще хуже – тонкая кожа на шее отслоилась и почернела, из раны мерным потоком струился кровавый гной. Купец сильно оброс за это время, и черная щетина подчеркивала его плачевное состояние: глаза ввалились, вокруг них залегли багрово-черные круги, крылья носа же, наоборот, побелели, а сам нос заострился, уши стали какими-то хрящеватыми – как бывает у тех, кто давно и тяжело болен. Действовать пришлось быстро и решительно: промыла рану, стараясь причинять как можно меньше боли и уклоняясь от ударов все еще сильных рук Мартеля, в беспамятстве размахивающего ими, отбиваясь от невидимых врагов. Долго прицеливалась, потом остро наточенным ножом одним движением отхватила те куски кожи, которые висели почерневшими лохмотьями, некоторое время ушло, чтобы остановить кровь, хлынувшую потоком. Риччи горел в лихорадке, Кир вытирал пот с лица, выступавший обильными каплями. Наконец кровотечение было остановлено, осталось лишь приложить тряпицу с нанесенной кашицей из черноголовника и примотать так туго, как только возможно. А потом – ждать. Все остальное зависело лишь от крепости организма купца. Девушка передохнула некоторое время, уняв дрожь в усталых руках и ногах, улыбнулась Киру, похвалив его за помощь. Укрыла Мартеля, подоткнув одеяло, чтобы он не отбросил от себя, сражаясь с невидимыми глазу врагами. Теперь пришел черед Люка. Весовщик вел себя спокойнее, но почему-то ни разу не пришел в себя, хотя при переломах, после того, как оказана помощь, больные не оставались в беспамятстве надолго. Сняла перевязку с ноги, пожала плечами – отек начал спадать, появились синяки, но ничего такого страшного не видно. Растерла окарник, нанесла на перелом, снова зафиксировала и затянула тряпками. Но его беспамятство не давало покоя. Решила осмотреть Люка. Весовщик продолжал находиться в бессознательном состоянии, дыхание – учащенное, короткое. На теле больше не было даже царапины, руки целы, лицо тоже. На голове вроде бы ничего не заметно, но у весовщика была такая густая шапка волос, что можно и пропустить чего-нибудь. Ощупала каждую, наверное, волосинку, и над левым ухом обнаружила странную рану: рваный кусок кожи прикрывал вдавленную внутрь кость. Рана не кровоточила, но выглядела неважно, кожа словно поднялась, нажала пальцем – начал сочиться гной. Лентина поняла, что теперь кандидат в хронилища – Люк, если она ничего не предпримет и быстро. Остро наточила нож, прокаленный в пламени, вскипятила воду. Но никак не могла решиться – она лишь один раз мельком видела, как повитуха делала такую операцию – кому-то из огородников бык проломил кость головы, рана была похожая. Кость аккуратно выпилили и удалили, но там этим занимались в чистейших палатах те, кому это на роду написано. Тут же, тьфу. Пометалась вокруг костра, заставляя язычки пламени взлетать то выше, то ниже. А время текло, словно песок сквозь пальцы. Хотелось завыть от бессилия, но Кир – он мог напугаться, и мальчик так доверчиво смотрел на нее, он твердо знал, что мама придумает что-нибудь. Натыкалась взглядом на ключ, поблескивающий в вороте рубашки мальчика, и аж зубы стискивала до хруста, вспоминая, что срок подходит. Но не могла заставить себя бросить этих двух мужиков, приставленных для их защиты, а теперь самих нуждающихся в опеке. Пошла к речке, умылась ледяной водой, заставила себя успокоиться. Голод, затихший во время всех этих лечений-перевязок, проснулся вновь с такой силой, что закружилась голова. Вспомнила про рыбу, которая уже давно была готова – Кир не забыл убрать свое блюдо из костра, и теперь оно источало неправдоподобный аромат, дразня желудок. Быстро перекусили. Лентина насыщалась так торопливо, что пару раз чуть было не подавилась костями.
Было совсем темно, когда мать с сыном закончили ужин. Лентина настроилась на то, что должна была сделать – она знала, что иначе никак. Для начала обрила голову весовщика – волосы могли попасть в рану. Брила и плакала тихонько от жалости к нему, к себе, к Миру – если они не успеют с ключом. Пошарила в сумке весовщика, нашла зелье, подписано было «которое применяют для того, чтобы больного обездвижить и обезболить». Заварила, остудила. Выпоила полную чашку Люку, с трудом разжав стиснутые зубы, побаиваясь, что, если он шевельнется, может произойти непоправимое. Задышал ровнее, глубоко погружаясь в сон. Лентина расставила все приспособления и зелья рядышком, попросила Кира зажечь неподалеку еще несколько небольших костров. Подумала немного и из остатков черноголовника сделала немного кашицы, рассудив, что если нанести на рану, то избежит того, что случилось с шеей Мартеля. Было очень страшно. Несколько раз подходила Лентина с ножом к Люку, но никак не могла насмелиться. Потом решилась, надрезала кожу вокруг вдавленной кости, обнажая ее. Брызнула струйкой кровь. Стиснув зубы, протерла кожу и отпилила кость, которая давила на мозг, повреждая его. Промыла рану отварами, молясь небесной матери, чтобы все обошлось, жалея, что не знает слов истинной молитвы, которую читают повитухи, когда лечат. Промокнула чистой тряпочкой, заглянула внутрь – и закружились костры и кусты перед глазами – все, что было скрыто черепной коробкой, она теперь видела. Бррр. Схватилась за ветку, что рядом торчала, укололась, боль помогла взять себя в руки. Положила черноголовник, забинтовала голову. Укрыла Люка. И только теперь почувствовала, что одежда насквозь промокла от пота. Увидела, что у Кира слипаются глаза и факел, который он держит, чтобы было светлее, покачивается, потому что у мальчика руки затекли от усталости. Забрала факел, поцеловала мальчика.
- Пойдем-ка спать, дружок. Ты сегодня был настоящим мужчиной – ты мне так помог, что не каждый сможет!
Кир расплылся в довольной улыбке, пробормотал что-то, засыпая. Лентина закутала мальчика в одеяла, подбросила еще сушняка в костер, затушила лишние костерки. Проверила своих раненых – у Мартеля лихорадка спала, он перестал махать руками. Говорить о том, что он выздоравливает рано, но видно, что ему полегчало. Люк спал под действием лекарств и за ним придется поглядывать до утра. А пока можно заняться собой, влажная одежда неприятно холодила кожу. Нашла чистую сухую одежду в своей суме. Решила, что пора бы и помыться – мужики спят, а кто из-за кустов подглядывать будет – ну с теми она ничего сделать не сможет, пускай смотрят. Если сунутся к костру или к тем, кого она опекает – тогда им не поздоровится, а в кустах же пусть себе сидят. Согрела воды, устроила себе помывку в трех каплях горячей воды. Переоделась. Тщательно прополоскала ту одежду, которую сняла, развешала на палках. Сразу полегчало. Теперь оставалось лишь дождаться рассвета. Усталость и нервотрепка прошедшего дня порой брали своё, и глаза смыкались, приходилось вставать. К утру Лентина приготовила отвары, и завтрак для них с Киром и для раненых, прополоскала все, что смогла найти, собрала весь сушняк, до мельчайшего прутика для костров, что валялся неподалеку, несколько раз подходила к раненым, проверить их состояние.
Рассвет снова подкрался незаметно – небо серело низкими дождевыми тучами, и день просто наступил. Казалось, в это ущелье никогда не заглядывали солнца, и тут всегда царила серая мгла. Лентина не видела дневных светил с того дня, как они выехали из Блангорры. Как хотелось увидеть хотя бы рассвет: как сначала светлеет, потом синеет, а потом становится голубым и высоким небо, как семь светил восходят на свои орбиты и обогревают каждый клочок Мира, принося свет и тепло. Лентина встала с камушка, который примостила себе под сиденье уже перед самым рассветом, когда просто валилась с ног, потянулась, разминая хрустящие косточки. Дождь перестал сыпаться, в воздухе висели рваные клочья тумана, придавая нереальность этому пасмурному утру. Отойдя в кустики, девушка заметила следы какого-то зверя, бродившего ночью. Прошли уже четвертые сутки после того, как они уехали из столицы и уже день, как должны были выполнить поручение. Вернулась в лагерь, начала будить Кира, который, вымотавшись вчера, никак не хотел просыпаться. И подпрыгнула от неожиданности, услышав слабый голос Люка:
- Пусть поспит, я покараулю. Ложись, отдыхай. У меня голова мерзнет, и руки не поднимаются. Что со мной было? И откуда вы взялись тут?
- Ну, это вы взялись. Мы с Киром тут неподалеку из воды выползли. Тебя же притащил Мартель и, не говоря ни слова, свалился без сознания. У него, кстати, помимо той заразы, которую он выпил добровольно – лекарства того, что от страха вылечить должно было, теперь еще и поперек шеи будет шрам, кончено, если, он проживет достаточно долго, чтобы затянулась рана и не протянет ноги впоследствии моего лечения. У тебя сломана нога, и ты был без чувств. Ногу-то я сразу увидела, и как могла, починила. Но ты так и не очнулся, поэтому вчера я тебя еще раз обсмотрела и нашла на твоей черепушке странную рану. Ты, когда летел из тоннеля, обо что-то приложился головой? И, да – ты теперь лысый.
- Не помню, может, и приложился. Вот отчего голова у меня мерзнет, дай тряпку какую, замотаю пока. Ты не поверишь, до чего же я рад тебя видеть!
Пока беседовали, Лентина успела умыться из котелка с теплой водой, выпоила Люку зелье, которое должно уберечь от воспалений и ускорить процессы заживления. Потом выпоила отвар из рыбы, пойманной вчера Киром, для выздоравливающих – в самый раз.
- Лентина, спасибо тебе. Мы вас должны были беречь, а оно вон как получилось.
Девушка смущенно улыбнулась:
- Да я уже и думаю, бросить вас, что ли… А по случаю тележку нашла, решила, что вылечу, а потом пожизненно отрабатывать долги заставлю. Мы с Селеной как-то подумали, что, если все обойдется, вернуться в Турск и попробовать его восстановить. Там и купцы, и весовщики понадобятся – вот и поедете со мной.
Теперь пришла пора смущаться Люку:
- Вот это ты придумала, так придумала. А подумать-то можно?
- Конечно, можно. Мало того, отказаться даже можно. Шутки у меня это такие. Со мной раньше, ну, до того, как все эти предсказания начали сбываться, вообще утром никто старался не разговаривать – пока я не позавтракаю. А сегодня я еще и не спала. Сам понимаешь… Могу пошутить так, что и не понравится.
- Я тебе и говорю, ложись, а ты упрямишься. За Киром пригляжу. Еще же рано совсем.
- Рано. Только-только рассвело. Лягу я, пожалуй. Только ты меня сразу буди, если что. Я тут рядышком лягу.
Едва коснулась головой камня, которому выпала честь быть сегодня подушкой, как провалилась в тяжелый сон без сновидений.
В этот же момент очнулся Мартель. Сначала замахал было руками, не разобравшись, что с ним и где он. Потом огляделся и затих. Поднял руки к шее – повязка толстая, мешает, удивился. Попытался встать – не получилось, ноги не слушаются. Люк заметил, что купец пришел в себя, вполголоса позвал его:
- Что, братец, очухался? Как самочувствие? Ноги тоже не держат? Она говорит, ты меня сюда притащил на себе. Спасибо, по гроб за спасение обязан буду.
Риччи попытался заговорить – из горла только какой-то сип вырвался, пришлось покивать.
- А потом она нам с тобой жизнь спасла, мы оба теперь ей должны. Тебе кто-то пытался на шее сделать второй рот. А мне в голове лишнюю дырку проковыряли, да ногу подломили.
Купец кивнул понимающе, потом показал на рот: мол, пить, хочется, и съесть бы чего не мешало.
- Ты погоди, не буди ее, она днем нас лечила, потом еще ночь караулила. Пусть поспит немного. Мальчишка проснется скоро, он напоит. Не надо делать таких удивленных глаз. То, что он не говорит, еще ничего не значит. Вот ты сейчас тоже не разговариваешь, а ведь не скажешь, что дурак? То-то же. Он вчера рыбы наловил, которую мы с тобой сегодня будем есть.
Кир открыл глаза и сел среди одеял. Удивленно приоткрыл рот, протер глаза. Потом заулыбался, показывая, как он рад видеть купца и весовщика. Посмотрел на спящую мать, вопросительно взглянул на Люка. Весовщик сказал, чтобы мальчик не шумел: маме нужно поспать. Кир встал, сбегал по своим нуждам в кустики, потом, как маленький мужичок начал потихоньку хозяйничать: умылся и принес воды из речки, налил в пустые котелки и подвесил на рогатинах греться, подбросил сушняка в костер. Потом показал на пустые чашки и пожал плечами, глядя на Люка и Мартеля. Люк сказал:
- Видишь ли, дружок. Из нас всех сейчас разговариваем только мы с твоей мамой. Мартель говорить не может из-за раны, но пить хочет, да и, наверное, голодный. Ты его напои водой, и вон там вроде рыбный бульон, если можешь, то и накорми.
Мальчик кивнул. Сначала налил воды из речки, потом постоял, подумал, вылил, налил кипяченой, подул на нее и поднес купцу. Риччи пил сладко, жадно с хрипами и ёканьем в груди. Допив, откинулся в изнеможении на каменное изголовье, служившее подушкой. Мальчик поднес бульон, Мартель знаком попросил подождать, пока восстановится дыхание. Потом с такой же жадностью выпил бульон. После этого устало закрыл глаза и заснул: сегодня его лицо уже не казалось посмертной маской – не было таким бледным, круги вокруг глаз перестали пугать своей чернотой. Люк подозвал мальчика к себе, потрепал взлохмаченные волосы:
- Ты молодец, Кир, ты молодец. Мама гордится тобой. Принеси мне водички немного, а потом сам поешь. Ты же тоже голодный?
Кир кивнул. Принес три чашки в растопыренных пальцах рук: в одной бульон и остатки вчерашней рыбы, в другой – вода для двоих. Выпоил Люку воду, предложил бульон, пожал плечами на отказ. Уселся рядом со спящей матерью и быстренько расправился с едой и питьем. Вкусно облизал пальцы, кивнул весовщику, показал ему жестами, мол, вам бы поспать. Сам ушел к речке. Люк прикрыл глаза, но не спалось. Руки у Лентины, конечно, золотые, но переломы и раны, при которых страдает череп, сами по себе болезненны. А тут еще эта промозглая погодка. Снова начал сеять холодный дождь. Кир вернулся, притащил с собой десяток крупных рыбин. Насадил рыбу на прутья и подвесил вместо закипевшей воды. Укрыл мать одеялом, которое сползло во время беспокойного сна. Лентина спала так чутко, что от этого прикосновения проснулась. Вскочила, не разобрав спросонья, что случилось. Люк заметил:
- Тише, тише. Ты спала совсем недолго. Кир о нас позаботился. Он у тебя парень что надо!
Девушка облегченно вздохнула, нашла взглядом сына, который в этот момент как раз тащил ворох прутьев к костру – для рыбы.
- Мартель не очнулся?
- Очнулся. Ему, вроде, лучше стало. Кир ему воды вон той, кипяченой, дал попить и бульона от рыбы. А потом он уснул.
Лентина села рядом с костром, зябко поведя плечами, задумалась. Отрешенно поправила прутики с рыбой, потом повернулась в Люку, отводя выбившуюся из косы прядь волос:
- А ты как? Полегче тебе? Нам тут оставаться больше нельзя. Вон для вас транспорт какой есть. Усядетесь и покатим.
- Как покатим? Лентина, ты о чем говоришь? Куда покатим? Тут каменюки сплошные! Тебе и пацану с места не сдвинуть эту колымагу, если мы на нее сядем.
- Ха! Плохо ты меня знаешь! Если тебе велено было меня охранять, это вовсе не значит, что я какая-нибудь дворцовая беззащитная и безрукая дамочка. У меня много талантов, один из них – заставлять двигаться то, что может двигаться. Так что не разглагольствуй. С твоими ранами далеко не угуляешь!
От их яростного шепота открыл глаза купец. Просипел что-то.
- О! Мартель! Как же я рада, что и ты очнулся! Давайте-ка я ваши раны посмотрю. Только сейчас, чуток подождите, я умоюсь пойду.
Встретила Кира, который возвращался от речки, нес еще рыбу, нанизанную на прутики:
- Да ты у меня рыбак! Молодец! Приготовь ее, как вчера. А мелкую, если есть, надо сварить, бульон для наших раненых будет.
От речки вернулась с раскрасневшимся лицом и мокрыми волосами.
- Ну что, болезные мои, лечиться будем или так?
Люк с любопытством следил за девушкой – такой он еще ее не видел за время совместного путешествия: жесткая, не принимающая возражений, показным весельем прикрывающая все, что могло напугать, огорчить или отвлечь от цели. Приготовила все для перевязки Мартеля, сноровисто размотала повязку. Рана выглядела ужасно – это на взгляд Люка, для Лентины же она была почти прекрасной:
- Ты вчера не видел, что тут было!
Сегодня края раны начали рубцеваться, уродливо покраснев. Гноя и черных кусков кожи не было, запаха тоже. Да и выглядел Мартель уже совсем по-другому – после сна исчезла бледность, под глазами остались только голубоватые круги.
- Да вы, господин Риччи, молодчина!
Купец возмущенно уставился на нее.
- Да шучу, шучу! Это радуюсь я, что с вами все будет в порядке. Голос должен восстановиться, но про него не спрашивайте – ничего не знаю.
- Теперь ваша очередь, господин Люк. Так повитухи в храмах своих к больным обращаются?
- Не знаю, раньше не попадал никогда. Но вам, госпожа повитуха, я готов простить и неправильное обращение, - подмигнул засмущавшейся девушке Люк.
- Давайте-ка вашу ногу, начнем с нее.
Нога беспокойства не внушала. Дощечки, которые фиксировали перелом, не сдвинулись с места, отек совсем спал, синяки посветлели. Обновила лекарства, перевязала заново. Рана на голове тоже не внушала опасений – место, где кость была удалена, стало затягиваться, гноя и покраснений не было.
- Вот и все, дорогие мои подопечные. А теперь мы будем собираться и поедем в город, там вам окажут помощь настоящие повитухи. Ждать мы больше не можем. И, если отбросить шутки в сторону, ощущение того, что мы опаздываем, все страшнее и неотвратимей. Тиканье раздается вокруг, подгоняя меня, заставляя бежать в Зордань, сломя голову, бросив вас, подхватив Кира на руки. Поэтому не спорить – бесполезно это, отдыхайте, скоро придется перебираться на повозку.
Отвернулась, взяла Кира за руку и попросила помочь ему упаковать все, что могло пригодиться в пути. Мальчик указал на рыбу, огорчившись, что ее придется бросить.
- Нет, нет, что ты! Бросать ее мы не будем. Мы рыбку в дороге съедим с удовольствием! Остальную, которая еще сырая, надо запечь и сложить. И налови еще, сколько успеешь – а то когда нам еще припасы попадутся.
Мальчик просиял, обрадовавшись, и вприпрыжку ускакал к речке. Вскоре пожитки были собраны в сумы, которые распределили между собой Лентина и Кир. Раненых общими усилиями взгромоздили на тележку, подстелив под них одеяла. Люк шепотом ругался, когда его укладывали рядом с купцом, пока не заметил внимательный взгляд Кира. Лентина взялась за ручки тележки, раскачала ее и рывком стронула с места.
Дорога вела путников к Зордани – из ущелья, в которое они попали, других путей не было. Постепенно возвышаясь, выводила на равнину. Сейчас был полдень, это чувствовалось по тому, что ветры, жадно накинувшиеся на путешественников, стали немного теплее. К закату и на рассвете они похолодают так, что нужно будет обязательно найти укрытие и разжечь костер. В гору повозка катилась тяжело, Лентине приходилось часто останавливаться, чтобы передохнуть. На крупных камнях приходилось особенно тяжко. Люк смотрел на девушку, стискивая зубы от бессилия. Малыш Кир шел то рядом с матерью, то немного убегал вперед. Дорога выравнивалась постепенно, на горизонте вдали стали видны Часовая башня и крепостная стена Зордани. Над равниной все также нависали серые унылые тучи, как и над ущельем, но дождь прекратился. Свет, пробивавшийся сквозь тучи, перестал быть просто серым, а стал каким-то грязно-розовым – как перед бурей. Ветер не унимался, но дул сейчас в спину, помогая передвигаться быстрее. Пути оставалось немного и, если постараться, то к закату можно успеть к закрытию городских ворот. Дорога стала ровной – ни одного камня, Лентина и Кир закинули сумки на повозку, где от равномерного покачивания уснул Мартель, как-то разом ослабевший. Люк все еще бодрствовал, но было видно, что боль усиливается.
- Потерпи, миленький, скоро приедем, а там повитухи, напоят вас зельями своими чудесными и будете выздоравливать. Чуток осталось!
До города оставалось часа два быстрого ходу, когда Люк потерял сознание. Лентина уже почти бежала, задыхаясь. Дорога теперь шла под уклон. Вдалеке виднелась громада плотины, сдерживающая грозные воды Большого океана от наступления на город. Пробивающийся сквозь прорехи в тучах свет стал ало-тревожным. Девушка посадила Кира на повозку, попросила придерживать раненых, их кладь и быстрым шагом отправилась вперед. Бежать она уже не могла. А если и она упадет – надеяться будет не на кого. Из Зордани почему-то до сих пор не было никого навстречу, хотя в это время астрономы заканчивают нести дневную вахту, и осматривают окрестности. По виду их повозки, по отсутствию лошадей издалека заметно, что помощь нужна и срочно. Но навстречу никто не спешил. Хотя Зордань всегда славилась своей сердобольностью и милосердием. Ветер теперь уже не помогал, а сбивал с ног, дуя в спину. Лентина едва удерживалась, чтобы не упасть, приходилось бежать. У Кира глаза стали такими перепуганными, она пыталась успокоить мальчика, но на бегу делать это срывающимся от нехватки воздуха голосом оказалось непосильной задачей.
Повозка, пыля, влетела со всего маху на дорогу, мощенную камнем, и понеслась, ускоряясь. Лентина со страхом смотрела на городские ворота – громоздкие, тяжелые и закрытые. Бежала, придерживая ручки тележки, пытаясь тормозить ее собственным телом. Вот уже до ворот осталось совсем немного. Мост пролетели – повезло, что он все еще опущен. Подъехали к воротам и – о, чудо! – между створками была щель и, лавируя, пару раз врезавшись-таки в двери, и ободрав руки, Лентина сумела пробраться внутрь. Резко развернула тележку, высекая искры из камней мостовой, и упала навзничь – ноги после этой дикой гонки не держали. Тележка развернулась и замерла. Кир сполз к ней, улегся рядом, гладил щеки дрожащими ручонками – пальцы в занозах, не забыть вытащить – плакал, то ли от испуга, то ли от облегчения, что все-таки получилось приехать и остановиться. Отлежались, отдышались, привалившись к колесу. Едва поднявшись на ноги, поднялась к своим подопечным, хваля про себя повозку, которая не развалилась – сработана на совесть из какого-то крепкого дерева, да еще и в воде вылежалась. Раненые были живы, хотя оба лежали без чувств. Вздохнула с облегчением и только теперь огляделась. И ахнула.
Город за воротами был выжжен почти дотла. Целыми остались только Часовая башня, городская стена с воротами и стены нескольких домов. Везде валялись лишь мусор и пепел, раздуваемые ветром. Лентина вспомнила план города – возле центральной площади должна быть больница – храм повитух, которые помогут, должны помочь, если уцелели. С трудом снова взялась за ручки, толкая тележку перед собой, велев Киру держаться рядом, брела она через то, что раньше было улицами цветущего города. Ручки тележки покрылись кровью Лентины – содранные мозоли саднили и ныли. Запустение и разруха царили везде. Завывания ветров утратили свою злобную силу за городской стеной, но не утихли, подчеркивая оглушительную тишину, которая резала слух. Люк застонал в беспамятстве и мурашки побежали по коже – до чего был отчетлив и пугающ звук. Непонятно было, что явилось причиной пожара. Показались купола и колонны пристанища повитух, но, к сожалению, даже издалека заметно, что и они пострадали от огня. Лентина почему-то вспомнила сейчас свою кровницу Селену – как ее не хватало во время этого путешествия. Незваными пришли воспоминания о таких милых и родных мордашках детей, которым пришлось идти по другим, не менее опасным дорогам с ключами на шее. Слезы подступили, защипало – летающий по улицам пепел раздражал кожу и глаза. Остановилась, вытерла глаза, улыбнулась усталой улыбкой сыну. Замотала лица раненых, Кира и свое тряпками, чтобы хоть как-то уберечься и побрела дальше. Сейчас, когда стало понятно, что помощи здесь не будет, что снова надо все делать самой – навалилась апатия, едва могла заставить себя передвигать ноги. Спасало лишь то, что она была не одна, что нужно позаботиться о тех, кто сейчас рядом.
Добрели до развалин храма повитух. Остановила тележку, чтобы дать отдых рукам и ногам. Руки замотала тряпками, чтобы хоть немного заглушить боль. В вой ветров вплелся какой-то посторонний звук – его раньше не было. Бормотание какое-то. Лентина с внезапно вспыхнувшей надеждой начала всматриваться во все, что находилось неподалеку. Смазанные приближающимися сумерками, которые пришли как-то внезапно – не иначе день сегодня гораздо короче, чем вчерашний – очертания предметов затрудняли задачу. Бормотание приближалось, и из-за колонны, покрытой опасными трещинами, послышалось шарканье босых ног, потом показалась какая-то фигура, замотанная в серые лохмотья. Увидала их группку, заспешила, шарканье ускорилось. Фигурка оказалась старухой, которая, шамкая беззубым ртом, забормотала что-то неразборчивое. Разглядев бабульку поближе, Лентина неслышно выругалась: та была явно голодна, донельзя оборвана, грязна, жутко воняла и явно не в себе. Вместо ожидаемой помощи, которую девушка надеялась получить в Зордани, досталась новая обуза. Помыслить о том, чтобы оставить старуху там, где нашла, Лентина не могла, твердо зная, что здесь ждет бабульку, если она останется одна. Девушка решила, что на сегодня переживаний и путешествий достаточно, надо бы найти какие-нибудь более-менее сохранившиеся развалины, в которых можно укрыться на ночь. Кир уже давно устало загребал ногами, грозя рухнуть прямо тут на присыпанные пеплом камни и уснуть. Усадила мальчика на тележку, привалила к раненым, радуясь тому, что они до сих пор без сознания и ужасаясь своей радости. И побрела дальше, знаком показав старухе, чтобы шла за ними. Побродив еще некоторое время по улицам, нашла домик, менее других пострадавший от пожара – стены и крыша были целы, выгорели только окна и двери. Внутри виднелось какая-то мебель, что уцелела от огня.
Лентина соорудила факел из того, что оказалось под рукой – кривая ветка да рванина какая-то, запалила его. Посветив внутрь домика, вошла. Быстро прошлась по комнатам – самой подходящей показалась кухня, воткнула факел в щель, освободила от хлама угол. В другом углу оказался колодец, в котором вода была – потом проверить надо – до сих пор годна ли она для питья. Это было на сегодняшний день самым большим, пожалуй, чудом. Перетащила внутрь Люка и Мартеля, застонавших в беспамятстве от такого обращения. Потом завела бабульку и Кира. Занесла всю их поклажу, дрожащими руками неся кладь, ноги подгибались от усталости. Тележку с диким грохотом положила на бок, перегородив выход, едва не разбила крыльцо.
Костер пришлось развести прямо посреди кухни – от печи толку не было, лопнула – благо всяких досок валялось в изобилии. Из колодца, в котором все еще было ведро, ворот и веревка, добыла воды. Долго насмеливалась попробовать воду. Потом, благоразумно рассудив, что вода была в доме, значит питьевая. Пожар колодцу навредить ничем не может. Отпила немного, сидела и ждала, случится что или нет. Вода оказалась безопасной, с приятным, слегка травянистым вкусом. Лентина, обрадовавшись, накипятила ее, сделала отвары, напоила, как смогла, своих подопечных. Умудрилась влить несколько глотков бабульке, уговаривая, как маленького ребенка. Старушка немного пришла в себя, нашла небольшой стульчик, и уселась неподалеку от костра, раскачиваясь из стороны в сторону. Девушке становилось немного не по себе, когда она ловила острый взгляд старухи – из-под седых лохматых бровей, как из-за кустов, неожиданно блестящие глаза. Сунула бабульке и Киру по рыбине, приласкав мальчика и похвалив его за то, как он мужественно вел себя сегодня – не ныл, не хныкал, не смотри ни на что. Изголодавшаяся старуха схватила рыбку и ела, оглядываясь по сторонам – как бы никто не отобрал. Лентина приготовила все для перевязки, посетовав про себя, что мало запасла черноголовника и окарника – хватит лишь на пару перевязок. При зыбком свете костра, осмотрев рану Мартеля, решила, что та выглядит гораздо приличнее. От прикосновения прохладной влажной тряпицы, которой Лентина протирала лицо Риччи, он пришел в себя. Недоуменно огляделся и смог прошептать:
- А теперь мы где?
- Мы в Зордани.
- А Люк?
- Им я еще не занималась, вы оба вырубились, когда мы неслись по склону от ущелья к городу. Дорожка была та еще. Сейчас его перевязывать начну, посмотрю, как он. Выпей пока вот это.
- А еды нет?
- Сейчас Люка перевяжу и покормлю тебя. У нас только рыба, которую Кир наловил. Сумка, в которой вся остальная еда лежала, пропала куда-то, может вывалилась в дороге.
Люк, как оказалось, уже очнулся, но сил не хватило даже позвать ее. Перелом не внушал никаких опасений, вроде бы срастался. Рана на голове закрылась пленкой, словно кожа наросла, Лентина не знала, должно так быть или нет, но запаха, красноты или гноя, так пугающих ее, не было. И она решила считать, что и здесь все в порядке. Напоила отваром. Перевязала.
- Люк, а ты голоден?
- Нет, я пить хочу.
Напоила Люка, накормила Мартеля кусочками рыбки. Кир уже спал, свернувшись под одеялами, рядом с костром. Вот же – не успела даже умыть его. Потом решила, что раз уж у них появился новый человек в группе, надо и его привести в порядок. Как смогла, объяснила старухе, что хочет, чтобы она умылась и сняла свои лохмотья. Нагрела воды, налила в чашу, кстати найденную в кухне, отвела бабульку в уголок, чтобы она не смущалась, если, конечно, та еще помнила о таком чувстве. Прошлась по дому, в какой-то комнате темная тень шарахнулась из угла, Лентина аж присела от испуга, прижав руку ко рту, чтобы не закричать. Отдышалась, огляделась. В углу комнаты обнаружила окованный металлом сундук, в котором оказалось полно всякой одежки – и для мужиков, и для Кира, для бабушки и для нее. Тем более что та одежда, которую подобрали им в Блангорре – казалось, что это было так давно – вся поистрепалась, часть пошла на тряпки для перевязки. Вытащила весь ворох – все пригодится, прочихалась от пыли и заметила, как в зияющие проемы окон струится лунный свет. Тучи, наконец-то разошлись, позволив свету лун осветить Зордань. Пылинки, взметнувшиеся от движения Лентины с пола, медленно оседали, плясали в лучах лунного света, зачаровывая. Но долго мечтать было некогда, сгребла кучу и пошла обратно. И вовремя. Бабушка, нахлюпавшаяся в теплой воде, видимо напомнившей ей что-то хорошее, теперь стояла, сжавшись от прохлады, обняв себя морщинистыми руками. Девушка быстренько выбрала подходящее платье и помогла одеться. Расчесала спутанные седые волосы, которых оказалась целая копна, прибрала их в косу. Постелила рядом с Киром одеяло и уложила старуху спать. Она нисколько не сопротивлялась, быстренько забравшись на свое место, свернулась, подтянув колени к иссохшей груди, и моментально заснула.
Лентина устало вздохнула – теперь можно и собой заняться – в ногах до сих пор ощущалась противная слабость от сумасшедшего бега по дороге, ободранные руки саднили, лицо горело от ветра, а живот подводило от голода. Налила воды, подвесила на рогатину над костром, чтобы она согрелась. Пока же можно и перекусить – из тех рыбок, которых наловил Кир, осталось немного. Да и вообще, еды осталось до смешного мало, едва хватит на завтрак. Как она умудрилась сумку потерять – там хоть сухари были. Из угла раздался приглушенный голос Люка:
- Посиди тут с нами.
- Я думала, что ты спишь.
- Нет, я глаза закрывал, когда бабулька мылась – отвернуться не смог.
Лентина перебралась поближе, чтобы не шипеть на всю комнату и не разбудить остальных.
- Ты мне что-то сказать хотел?
- Да нет, одной же скучно есть, не так ли? А, да хотел – бабуля нам зачем нужна?
- Ну, она нам встретилась возле сожженного храма повитух. Не смогла я там ее оставить, она дня через два умрет на этих улицах. Ты не видел, что там творится. Вся Зордань выжжена дотла. И нет никого, кто бы нам помог. Завтра утром мы с Киром пойдем – завершим то, что нам было поручено. Мы давно уже опаздываем. Вы останетесь здесь – воду и пищу, какую найду, я оставлю здесь. Мы потом вернемся, если сможем. Мартель завтра уже сможет начинать вставать потихоньку и пробовать ходить. Бабку не обижайте.
- Подвели мы вас, хороши охраннички.
- Не казни себя, кто же знал, что так получится. Чудо еще, что Мартель смог и тебя дотащить и сумки с твоими снадобьями, и сам выжил. У меня до сих пор перед глазами картина стоит, как он тащит тебя, а сам весь в крови, она из пореза хлестала.
Лентина доела рыбку, кинула в кружку с кипятком горсточку сушеной травы, приятный запах поплыл по комнате.
- Тут у меня что-то типа чая получилось. Будешь?
- Не отказался бы. Как очухался, все время пить хочу. Ты мне на ночь сюда котелок какой поставь с водой, чтобы тебе не бегать.
- Хорошо.
Чай пили молча, наслаждаясь запахом. Потом Люк не удержался:
- Слушай, а вот вас, правда, всего двое осталось из всего клана?
- Точно не знаю, говорят, что двое. Может где-нибудь на окраинах Зории еще прячутся, не знаю.
- Я всю жизнь мечтал увидеть женщину-астронома. Про вас всякие сказки рассказывали, а тут вот она ты – рядом сидишь.
- И как оно? Быль хуже сказки? – усмехнулась Лентина, в свете костра горькие складки залегли возле губ.
- Нет, совсем не хуже, ты – другая, настоящая. Мало кто потащит на себе двух мужиков, приютит сумасшедшую старуху.
- Видишь ли, меня с детства учили, что нельзя бросать своих и свое. Мы, наверное, самое домовитое племя – у родителей была специальная кладовочка, куда складывалось то, что пока не пригождается никуда, но оно свое, наше. Родственников раньше была куча, тоже жили всегда дружно. Я игрушки не выбрасывала, пока они совсем не ломались, и то пыталась из них потом что-то другое сделать. И верила всегда, что вещь, которую я выброшу, может на меня обидеться. Даже засохшие цветы жалко выкидывать. А как я живых брошу, ну ты выдумал!
- Вот я про это и говорю тебе.
Помолчали. Зашипела, закипая, вода в большом котле.
- Я пойду, а ты постарайся заснуть, ну или хотя бы глаза прикрой. Ладно?
- Почему это?
- Я мыться буду.
- А если подглядывать буду?
- Если ты пообещаешь – не будешь.
Люк тихонько засмеялся: какая поразительная вера в людей! Но глаза закрыл.
Лентина отошла в угол, приготовила все для мытья, свежую одежду, ну или свеженайденную. И застонала от наслаждения, когда на кожу попали первые капли теплой воды. Люк открыл глаза, когда услышал этот стон – подумал, что-то случилось и ей нужна помощь. И затаил дыхание от увиденного: сама красота стояла среди этой разрухи, пыли и вони пожарища. Веками воспетый идеал женщины жил неподалеку, рядился днем в балахонистые одежды, тащил ношу, которая мало кому была бы под силу, молчал, когда было больно. Гибкая, сильная, крепкая, с высокой грудью, длинными ногами, пышными бедрами и тонкой талией, узкими кистями и стопами ног – хотелось, не отрываясь, смотреть и смотреть, как она двигается. Вымыла, как получилось волосы – в этой чашке такую гриву промыть сложно. Мокрые волосы, кажущиеся при свете костра черными, как мрак, струились по обнаженной спине, подчеркивая белизну и нежность кожи, которая загрубела на руках и ногах от непосильной работы. Люк подумал, что сказки бывают правдивыми – он все-таки получил подтверждение об исключительности женщин клана астрономов. Весовщик повидал за свою кочевую жизнь женщин разных кланов, свободнокровок, женщин из диких племен, наконец, тех, в чьих жилах смешалась кровь нескольких кланов – всем им было далеко до Лентины. Она просто была совершенством, которое хочется оберегать, холить, лелеять, избавить от любых тягот, чтобы она могла проводить время в праздности, своим лишь существованием украшая реальность. От увиденного вскипела кровь, заставив запылать щеки. Закрыл глаза, стиснув зубы, устыдившись желаний, и словно померк свет Мира – хотя под закрытыми веками теперь навечно впечатан прекрасный образ женщины, совершающей омовение при свете костра. И незаметно уснул.
Лентина, не торопясь, вымылась сама, подумала, что утром надо бы Кира отмыть, а то мальчик грязен до невозможности. Потом долго сидела у костра, сушила волосы. Спать не хотелось – привыкла к ночным бдениям. Утром нужно будет идти, выполнять то, ради чего они сюда пожаловали. Пока добирались до Зордани, надеялась, что вот прибудут сюда, встретятся с местными кастырями, те проводят куда следует, Кир быстренько сделает с ключом то, что нужно, и обратно можно будет поспешить. Но нет – легких путей для них не бывает – только так: босыми ногами по горящим углям, каленым металлом по рукам – без помощи и защиты, почти без еды и надежды на счастливое окончание приключений. Хорошо хоть с одеждой повезло – сундук тот кстати попался. Из оружия – кинжал да веревка. «Да уж, Мир спасать придется с минимальным набором спасателей, а как собиралась, как у повитух выбирала все лучшее, все самое нужное», - с усмешкой подумала Лентина, вспоминая повозку, донельзя груженную всякой всячиной из кладовых повитух. Собрала до смешного маленькую сумку, и теперь оставалось лишь дождаться рассвета. Набрала воды во все свободные сосуды, сварила бульона – пусть жидковат, но все же хоть какая-то еда, заварила чай из остатков ароматных трав. Сложила одежду, выбрав из вороха принесенной более-менее подходящую для каждого. Нагрела воды в большом котле – скоро надо будет разбудить Кира, чтобы его отмыть.
Ночная темень перестала быть такой плотной, начала сереть, возвещая о грядущем рассвете. Лентина потихоньку подошла к мальчику, ласково разбудила его, попросив не возмущаться. Кир проснулся сразу без лишней возни, встал, попрыгал, как он всегда делал, если хотел по своим «мокрым делам», как называла это еще мать Лентины, так и не увидевшая своего внука. Убежал искать укромный уголок – неподалеку где-то, одному здесь, в сгоревшем городе, и взрослому страшно идти куда-то, а уж ребенку и подавно. Потом вернулся, обнял Лентину, вопросительно глядя на нее снизу вверх.
- Да сыночка, пора – нам с тобой придется пойти. Часовая башня ждет нас. Духи астрономов, которые жили здесь долгие годы, будут оберегать нас, поэтому не стоит бояться. У нас все получится. А сейчас пойдем мыться.
Мальчик обрадовался – он очень любил мыться, особенно в больших тазах, где можно было понырять и поплавать – не ребенок, а утенок – иногда говаривала Лентина. Но тут придется плескаться так.
Кира, с еще влажными волосами, нарядила в одежду, которую выбрала для него. Переоделась сама – в мужские брюки, рубашку. Выпили по чашке жидкого чая, немного бульона, немного рыбки – все поделено поровну между остающимися и уходящими. Светало. Пора. Но уйти, не попрощавшись, Лентина не смогла. Подошла к Люку:
- Господин де Балиа, проснитесь.
Весовщик проснулся мгновенно, словно и не спал:
- Лентина, мы же договаривались, не разводить церемонии в пути.
- Сейчас мы не в пути. Вы остаетесь, мы уходим. Вернемся ли мы – никто не знает. Ну да ладно — без церемоний, так без них. Пригляди за Риччи и бабулькой – ей может быть, после рассвета получше будет – узнай, что с городом случилось, если заговорит.
- Мне очень не хочется, чтобы вы уходили.
- Ха, а ты думаешь, что я горю желанием? Я обещала, а вот тут уже ничего не поделаешь. Я привыкла всегда выполнять свои обещания. Прощай, Люк де Балиа, честный весовщик. Лучше сейчас попрощаться, а в случае благополучного исхода поздороваться. Ведь правда?
- Правда.
Лентина наклонилась и хотела поцеловать Люка в лоб, но тот как-то умудрился извернуться и поцелуй случился в губы. И обоих словно ударило молния. И время застыло. Девушка вздрогнула, с трудом оторвалась от весовщика, вытерла мокрые глаза, прошептала:
- Прощай! – подхватила небольшую свою суму, бутыль с водой, взяла за руку Кира и, не оглядываясь, вышла из комнаты. Кир шел спиной к двери, махал рукой на прощание, пока его было видно. Мать и сын ушли бесшумно – ни одна половица не заскрипела. Лишь на выходе пошумели, отодвигая тележку, которая всю ночь служила дверью. И снова тишина. Люку подумалось: «Лежишь тут – здоровый, в принципе, мужик, если не считать перелома и пробитого черепа. А женщина и ребенок пошли спасать всех».
Город казался еще более заброшенным под лучами дневных светил, которые сегодня щедро отдавали свет. Ветры намели целые кучи пепла. Полуразрушенные дома смотрели во все окна на мать и сына, пробирающихся по черно-серым улицам. Зловещую тишину нарушал заунывный вой порывистых ветров, к которому присоединялись отдаленные тоскливые вопли какого-то зверя, да где-то с унылой монотонностью хлопала чудом уцелевшая дверь. Лентина подумала, что птицы и домашние животные тоже сгорели, когда тут все полыхало. Загорелось внезапно, наверное – потому как во всем Мире никто не знал о беде в Зордани, не поспешил на помощь, и спасшихся никого не видно, кроме найденной бабушки. По мере того, как Лентина и Кир подходили к выходу из Зордани, становилось труднее идти – порывы ветра усиливались, пытаясь свалить с ног. Девушка шла, низко наклонившись вперед, Киру велела держаться за ней. Вскоре появился силуэт Часовой башни, до цели оставалось совсем немного. И тут Лентина почувствовала чей-то взгляд. Остановились посреди улицы, вокруг летало все, что только могло летать – ветки, какие-то тряпки, пепел, мелкие вещички, уцелевшие от огня – поднятое ветром. Она огляделась вокруг и вздрогнула от увиденного – на самой башне, рядом с часами, стрелки которых в этот миг начали крутиться в обратную сторону, сидел, уперев голову на кулак, примощенный на колено, темнобородый – исчадие зла, властелин хронилищ и отрезанных ушей – проклятый Хрон. Скучающе зевнул, ожидая, когда они войдут в башню. Лентина замерла, заметавшись взглядом – в мыслях билось лишь одно – Кира спрятать не удастся – негде. Ну что же, не к лицу нам прятаться, вызывающе уставилась на владыку зла, стиснув зубы до скрежета. Взяла сына за руку, крепко-крепко, прошептав мальчику: « Ты только не бойся…»
С башни раздались громкие размеренные хлопки:
- Браво! Браво, девочка!
Все, что летало вокруг, с негромким стуком попадало на запыленную мостовую. Воцарилась полнейшая тишина, ветры стихли, повинуясь темнобородому, отдаленный звериный вой замер на самой высокой ноте.
- Идешь ты сюда, значит, Мир спасать. Рискуешь своим мальчиком, собой. А ты про тех, кого в том домишке оставила с незнакомой бабкой, у которой с головой не все в порядке, подумала? Стоит ли Мир жизни того мужчины, которого ты, наконец, для себя выбрала? Стоит ли Мир быть спасенным – этот Мир?
Лентина внутренним оком сейчас же увидала картину, как бабулька ждет, пока она и Кир уйдут, потом встает, чутко прислушиваясь, находит большую суковатую палку, которую и поднять-то, вроде не сможет. Но она эту палку поднимает, ощерившись так, что видны пеньки съеденных за долгие годы почерневших зубов, подкрадывается к Риччи, бьет его со всего размаху по голове – брызги крови, осколки костей, ошметки мозгов разлетаются по комнате, забрызгивая стены. Потом подходит к Люку, уже не таится, знает, что этот-то никуда не денется, на одной ноге и с дыркой в голове далеко не упрыгаешь. Берет нож – откуда он у нее взялся, нож, такой острый? – медленно проводит по шее, разрезая артерию, смотрит, как ощутимо вытекает жизнь вместе с горячими багровыми струйками. Потом спохватывается – выплескивает воду, которую Лентина оставила для Люка, из котелка, и подставляет посудину под стекающую кровь – ни капельки не должно пропасть. И видит Лентина как в бреду, что в тот момент, когда они услышали шум, производимый старухой возле разрушенного храма повитух, та доедала ручку – детскую ручку, сладко обгрызая нежную плоть на пальчиках, и мгновенно спрятала под обломками, услышав приближающих путников. А потом вновь видит бабульку в домишке – глаза заволокла сытая муть, дряблый подбородок в крови, утирается, сидя на том самом месте, где ночью спала рядом с Киром. Мутится в глазах от бессилия и отвращения, от жалости к покинутым друзьям, которые, возможно сейчас уже мертвы. Но взгляда упрямо не опускает.
- О, госпожа так сильна и так упорна, что сочувствие к друзьям ее не растрогало и не отвернуло ее стопы с тропы, ведущей к башне. А если случится другое?
И вновь видение – Лентина видит так ясно и отчетливо, словно рядом стоит – как Риччи, мирно сопящий, когда она и Кир уходили, дважды спасенный купец открывает глаза. Ждет, пока стихнет грохот, который они учинили, уходя, ждет, когда стихнут их шаги, слышимые с улицы. Встает, осторожно снимает повязку, которая на шее, ощупывает грубый шрам, все еще покрытый подсохшей кровавой коркой. Улыбается – при свете костра в полумраке, который начинает отступать перед рассветом, улыбка страшна – она словно оскал, шире, чем обычная, самая открытая и добрая улыбка человека. Его улыбка – кривая усмешка оборотня, клыкастая, угрожающая. Он не ищет никаких палок, подходит и перегрызает артерию на шее Люка, наслаждаясь агонией. Потом идет к похрапывающей бабке – она ничего не слышит, сон пожилых людей либо хрупок, либо глубок, словно последний и вечный. Старуха лежит на боку, морщинистая шея, отмытая вчера, едва прикрыта тонкими прядями седых волос, дыхание чуть заметное, лишь иногда раздается храп. Наклоняется, тихий хрип – не видать рассвета бабушке. Глаза отвести – нет, нельзя; невозможно отвернуться, сил нет. Видения пугающи, Лентина понимает, нереальны они – морок хронов. Но понимает головой, а сердце щемит, болит, на глаза наворачиваются горькие бессильные слезы. Лишь что-то детское, что живет в каждом, заставляя верить, что не случится так, как она сейчас видит, что впереди будет только хорошее, что будет еще и для них солнечный свет и спокойный день, и тихая ночь наступит после счастливого вечера рядом с теми, кто дорог. И вспоминается мама.
Тогда в далеком-предалеком детстве, когда Лентине было лет десять, они отправились в сад, собирать яблоки. Все домашние отправились, с корзинами и ящиками. Потому что папа сказал: по звездам необходимо собирать урожай яблок именно сегодня. Лентине нравилось заниматься домашними делами рядом с матерью – она не скупилась на похвалы и не смеялась над неудачами, открывая свои маленькие хитрости, как сделать быстрее и лучше. И тем более была странной эта срочная уборка урожая, что на сегодня планировали генеральную уборку в доме, уже и шторы везде сняли, уже и собрали ковры для сушки и чистки на дворе. А тут – яблоки. Лентина спросила тогда:
- Мама, ну вот почему папа такой? Вот он же знал, что мы сегодня уборкой заниматься хотели. Яблоки ему эти дались. Ты же могла возразить и мы бы никуда не пошли, сейчас уже половину бы сделали.
- Деточка, ты видела хоть раз, чтобы мы с папой ругались?
Лентина задумалась, потом хитренько прищурилась:
- Нет, никогда. А, может быть, вы потихоньку ругаетесь, когда все спят?
Мать улыбнулась:
- Нет, милая. Мы не ругаемся. Я открою тебе маленький женский секрет: вся наша сила – в слабости. И, когда мы соглашаемся с мужчиной, что его повеление – самое срочное, и выполняем его мы, а он понимает, что мы – женщины, сделаем это повеление лучше, чище и быстрее, чем он сам. Умный мужчина понимает – а ты видела хоть одного глупого звездочета? То-то. Вот представь папу с корзиной яблок? Не можешь – вот и оно. А уборка, она никуда не денется, ее можно и завтра сделать. Зато мы выигрываем сразу мир в семье, убранные яблоки и понимание мужской половины, что они без нас – никуда...
Материно лицо, когда она рассказывала о своей маленькой хитрости, всплыло и застряло в памяти, такое родное, милое, прядь волос выбилась из-под платка и мешает. Мама поставила корзину, почти полную тугих крепких пахучих яблок, и снимает платок, чтобы заново его повязать. А свет дневных светил, мягкий и такой ярко-желтый, высвечивает каждую черточку этого неповторимо прекрасного лица.
Кир пытается что-то показать, дергает за рукав и это помогает, хотя так не хочется, чтобы это чудное видение пропадало – Лентина не может не ответить своему чаду, и находит силы, чтобы отвернуться от Хрона, чтобы посмотреть на мальчика. А когда вновь поднимает глаза – морок пропал, нет никого рядом с часами, и стрелки крутятся в обычном направлении. Ветры так и воют, как выли. И уже небо затягивают тучи – темно-серые и тяжелые от непролитых ливней. Пролетающая палка больно ударяет в висок. Девушка наклоняется, крепко обнимает и целует Кира, без слов благодаря его за то, что он – есть. Снова берет мальчика за руку, и теперь они бегут, бегут со всех ног, добегают до Часовой башни. Дверей в бывшее жилище здешнего астронома нет, влетают туда и останавливаются, пытаясь отдышаться. Хорошо еще, что сама комната не выгорела дотла – каменная кладка закоптилась от пламени, но выстояла. На миг Лентине видится, что жилье, в которое они попали, заплетено пыльной паутиной. И полчища пауков разных размеров ползают везде, ткут, занимая все кругом своими нитями, на которые тут же падает пыль – откуда-то сверху. Моргнула, избавляясь от наваждения, и пропало видение. В комнате всё перевернуто, разбито, всё, что могло сгореть – сожжено. Уцелела лишь одна лестница, та самая, которая и нужна. Быстрым шагом – бежать здесь невозможно, пыль и пепел сразу начинают кружиться, пытаясь забиться в нос, в рот, в глаза – пересечь комнату, взобраться наверх, на обзорную крышу. Вот и крыша, обзорная площадка, телескоп валяется, опрокинут. Здешний кастырь астрономов мертв – совершенно понятно, в ином случае телескопа бы здесь не было. Наклонилась и подняла трубу телескопа, сунула под мышку, хоть и мешает, но забрать надо – нельзя, чтобы последняя памятка о зорданьском звездочете просто так тут валялась, для Кира послужит, может быть. Кир заканючил – маленькие ножки устали от этой беготни. Лентина остановилась, задыхаясь:
- Малыш, сейчас мы отдохнем, но только совсем немножко, а потом поиграем в интересную игру – нам надо будет быстро-быстро спуститься по лестнице вниз, кто вперед.
У мальчика загорелись глаза – безошибочный прием, всегда срабатывало, переключишь внимание на игру – и силы появляются. Неторопливым шагом, взявшись за руки, подошли к крышке, закрывающей люк, дернули за ручку и – заперто. От огорчения и неожиданности девушка плюхнулась рядом с люком, подняв небольшой вихрь пепла. Потерла лоб в растерянности, что же делать, что же делать… Кир уселся рядом, развел руками – жест, всегда вызывающий улыбку у матери. А сейчас помог собраться с мыслями. Показала сыну оставаться на месте, отдыхать, пока есть возможность, отдала ему трубу телескопную, чтобы нес. Мальчик вцепился в нее, с интересом разглядывая со всех сторон. Лентина подошла к подставке от телескопа, что валялась рядом – хорошая металлическая подставка, как раз такая-то и нужна. Подцепила крышку, надавила всем весом, Кир вскочил, запыхтел от усилия рядом – иии, раз – открыли, выломав дужки замка. Заглянула внутрь – там царила кромешная тьма. И факел сделать не из чего, оставалось надеяться на спички и чудо, что может быть найдут что-то внизу.
- Пойдем?
Мальчик согласно кивнул, вложил свою ладошку, уже изрядно поцарапанную и перемазанную по сравнению с той чистенькой, которой она была совсем недавно, в ее руку. И начали спускаться. Лентина посчитала спички, маловато. Перед глазами плыли те страшные картины, показанные Хроном. Хотя и не верилось, но все равно подстегивало, не давало расслабляться, заставляло спешить – темнобородый хотел напугать, но получилось совсем наоборот – взбодрил и скорости придал. Осторожно, опробовав первую ступеньку, сделали первый шаг вниз. Потом пошагали размеренно. Спустились еще на пару ступенек, и тут события понеслись с такой скоростью, что мать и сын чуть ли не кубарем спустились до первой площадки. В проем – люк закрывать не стали, чтобы хоть оттуда свет был – виднелось затянутое серыми тяжелыми тучами небо, потом резко потемнело – что-то очень темное и тяжелое опустилось на крышу, раздался ужасающий скрежет, часть крыши проломилась, в дыре оказалась огромная зеленая чешуйчатая лапа с гигантскими когтями. Потом лапа исчезла, в проломе появилась зеленая морда дракона, с любопытством поворачивающаяся из стороны в сторону. Лентина соображала быстро – оглядела площадку, увидела заготовки для факелов, сгребла, сколько вошло в руку. Кир задышал часто-часто от испуга. Подхватила мальчика под мышку, откуда только силы взялись – мальчик-то уже не маленький – и понеслась, сломя голову, вниз во тьму, перепрыгивая через несколько ступенек и молясь древнему Каму, чтобы дети его нигде не схалтурили, сделали свою работу на совесть. Добежала до следующей площадки, уже почти задохнувшись от нехватки воздуха, легкие горели, крышка люка захлопнулась с громким стуком, и они оказались в полной темноте. Упали на почвяной пол или как его тут назвать, руки от тяжести и напряжения занемели, мелкие противные иголочки кололи каждый палец. Кир не хныкал, вел себя, как маленький мужчина. Нащупала факел, достала спички, чиркнула – свет больно резанул по глазам. Мальчик вздрогнул и захлопал в ладоши от радости. Маленький человечек, и ведь не может сказать ничего, потащила его на край света, можно же было быстренько найти каменщика другого или пусть бы кастыри шли – а то они у себя в Блангорре такие смелые, детей посылать на погибель…
Потом стало совестно – каменщика, даже если бы и нашли – это был бы тоже чей-то маленький человечек. И кастыри не просто так не пошли. Нет уж, раз ввязались в эту авантюру, то и нечего ныть и перекладывать на кого-либо то, что поручено им. В конце концов, честь Мир спасать тоже не каждый день выпадает. Приободрившись и отдышавшись, запалила еще один факел, огляделась – тут тоже лежали заготовки для факелов аккуратной кучкой, рядом трут, кресало и огниво, где-то внизу слышался шум воды – сразу захотелось пить. Вспомнила про воду, достала бутыль, напоила Кира, напилась сама. Встали и потопали вниз, освещая путь факелами. Лестница сужалась, поэтому Лентина пошла впереди сама, велев сыну не отставать, крепко держаться за перила и за факел. Шли довольно долго, пока не достигли следующей площадки, снова – факелы, короткая передышка и вниз, вниз, вниз.
Лестница все сужалась и вскоре Лентина чувствовала ее перила бедрами. А потом резко – раз и закончились ступени, ноги нащупали крепко утрамбованный пол. Кир, шедший за ней, как пришитый, от неожиданности уперся головой в спину матери, едва не подпалив ей волосы своим факелом. То, что открылось их взглядам, назвать погребом или чем-то подобным не поворачивался язык. Хотелось назвать это - «залой» или еще каким высокопарным словцом. Лентина высоко подняла факел, пытаясь оглядеться, и все равно не увидела потолка и где заканчивается эта самая зала. На стене, которая начиналась рядом с лестницей, торчал факел, похожий на те, что лежали на площадках. Лентина поднялась на цыпочки, зажигая его. Этот светильник был каким-то мудреным способом соединен с другими, и вмиг все вокруг осветилась. Необъятная зала оказалась круглой, в центре возвышалось нечто, закутанное в серую ткань. Границы зала терялись в пыльной дымке. Мать и сын пошагали к тому, что, вероятно, и было их целью.
Лентина велела Киру стоять неподалеку, сложив возле него их немудрящую кладь. Сама обошла вокруг странное сооружение, внушающее опасливое уважение даже в закутанном виде: высота его терялась в полумраке, а в ширину – пятеро взрослых понадобилось бы для того, чтобы, взявшись за руки, тесно обнять это. Девушка с опаской потянула за пыльную веревку, готовая в любой момент отбросить ее и бежать прочь, подхватив Кира. Ткань держалась лишь на веревке, хитрым образом обмотанной вокруг всего сооружения, и с тихим шелестом упала к ногам. Кир восхищенно охнул, увидев то, что открылось их глазам. Это, пожалуй, было единственное виденное ими творение, полностью изготовленное из древнего металла, из того самого, что пошел на изготовление башенных часов. Семь полых труб неизвестной высоты – край их терялся в полумраке – намертво закреплены на невысоком каменном постаменте. Рядом виднелось нечто, похожее на рычаг, которым в больших городах опускали ворота, с тем отличием лишь, что тут же располагалась скважина для ключа – того самого, что Кир нес на шее. На самом постаменте еще была изображена какая-то схема. Лентина позвала Кира, и они вместе попытались разобрать, что там было нарисовано. От округлой залы, изображавшей ту, где они находились, расходились лучи в разные стороны – семь, как и стволов, а к Большому океану вела жирная линия, оканчивающая неким подобием ворот. Мать и сын недолго разглядывали картинку – не зря говорили в Мире, что астрономы могут прочитать и понять любую карту, любой чертеж, все – и схема стала понятной: ключ не только запускал оружие, но и приводил в действие какой-то скрытый механизм, открывающий путь для океанских вод в город. Сейчас Зордань была огорожена мощной стеной плотины, сдерживающей напор воды. Думать долго было некогда, да и выбора не было, хорошо еще жителей нет тут теперь – Лентина показала на отверстие для ключа. Кир снял цепочку с шеи, подошел, смахнул песок и вставил ключ, быстренько провернул его и отошел. Сначала ничего не произошло, Лентина подумала, собирая кладь: «Ну вот, нам все досталось сломанное…», потом послышался тихий шорох, словно сыпался песок. Да ну и ладно, наше дело сделано, можно теперь и на выход. Вспомнилось, что на крыше, возможно, еще все так и сидит тот дракон, ожидая их возвращения. Постамент с трубами и рычаг с ключом начали медленно погружаться вниз, словно в воронку засасывало. Кир, по своей привычке не бросать ничего, потянул за ключ, который стал странного белесого цвета. Прикоснулся и истошно закричал. Лентина одним прыжком оказалась возле сына – детская ручка, казалось, намертво прикипела к ключу. Девушка выплеснула воду на ключ, одновременно пытаясь отцепить Кира, все еще кричащего от боли. Время замерло – детская плоть кипела на металле, крик мальчика становился все тише и слабее. Лентина решилась: схватилась за ключ сама, отталкивая сына. Теперь пальцы жгло ей, неведомые механизмы, приведенные в действие, раскалили ключ до предела. Собрав все силы в кулак, девушка смогла оторваться от ключа.
Кир лежал на утрамбованном полу. Нашла в сумке два куска чистой ткани, намочила, замотала руку себе и мальчику, который пока был без сознания. Мимо пронеслась небольшая стайка крыс. Крысы бежали в одну сторону, громко пища. Лентина вспомнила жирную линию от океана на схеме, подхватила Кира на руки, охнув от тяжести. Сумки с собой взять не придется – руки заняты, и мальчика бы донести, а он вцепился в трубу телескопа мертвой хваткой. А нужно было успеть еще и к Люку и остальным. Задыхаясь, бежала она вслед за грызунами, стараясь не тревожить пораненную руку сына, не чувствуя ног. Серые бегуны не подвели, вывели, в давние времена соорудили себе приличный лаз туда, где раньше была кладовая. В это отверстие легко проскользнул Кир, начавший приходить в сознание. Лентина пролезла с трудом, перемазавшись влажной почвой. Влажной! Нужно было спешить – если вода с такой скоростью проникает в город, от нее надо бежать со всех ног. Выбрались из кладовой, над сгоревшим городом низко висели семь ночных светил, освещая тусклым мертвенным светом мрачные руины.
О как! Вроде бы времени всего ничего провели внизу, а, оказывается, давно стемнело. Кир все еще был вялым, пришлось потрясти его немного, взявшись за хрупкие плечики:
- Малыш! Очнись! Нам нужно спешить! Мы сейчас будем бежать очень быстро, и ты должен мне помочь! Я не смогу тебя нести! Проснись!!
Мутный взгляд прояснился, мальчик кивнул, переложил телескоп из занемевшей ладошки под мышку. Оставалась лишь мелочь – выскользнуть так, чтобы ящер, который, скорее всего, до сих пор сидит на крыше, их не заметил, или заметил тогда, когда уже будет поздно. Осмотрелась по сторонам, покрепче взяла Кира за руку и рванули – побежали так, как до этого никогда не бегали. Добежали до ближайших развалин и притаились, переводя дыхание. Лентина осторожно выглянула – крылатая тварь и впрямь сидела на крыше, которую немного повело после пожарища и после посадки на нее тяжелой драконьей туши. Кир, заметив дракона, остановился и испуганно замер, пока мать не дернула его за руку, показывая, что нужно бежать. И понеслись вновь, и бежали – зигзагами, прячась среди пожарищ, тяжело переводя дыхание, перемазанные в саже, но пока живые…
Люк лежал неподвижно, при малейшем движении в голове словно что-то взрывалось, нога горела огнем. С трудом оглядев комнату, в которой они расположились, уяснил, что бабулька куда-то запропала вскоре после ухода астрономов. Риччи дышал равномерно, но глаз не открывал. Люк несколько раз потихоньку позвал купца, не получив ответа. Решил лежать тихо, стараясь не привлекать внимание – если вдруг кто-то вдруг мимо будет продвигаться. Над городом нависала тяжелая тишина, порывы ветров и то слышались где-то вдалеке. Костер давно прогорел, но холодно пока не было. Лентина постаралась – укрыла всех, кто оставался, найденными вещами. Тряпки пахли гарью, пылью и мышами, но грели исправно. Протянул руку вниз, нащупал котелок с водой и возблагодарил астрономова праотца за прекрасную дочь. Отпил немного, руки тряслись, больше пролил, чем выпил. Но в голове прояснилось. И подкралась совесть, которая словно спала до того, как весовщик утолил жажду, и зашептала: «Ну, какой ты мужик, отпустил девку с пацаном, а сам лежишь тут, нога у него, видите ли, сломана, голова у него, видите ли, проломлена. Сам должен был охранять, а сам – валяешься… Вот бросят они тебя тут и поделом тебе, ты помрешь, а еще будешь смотреть, как купец мается, будет о помощи просить, а ты даже голову в его сторону повернуть не можешь. Эх ты, а еще весовщик». И шипела, и подзуживала, пока не измотала в конец. Особенно почему-то задевало то, что подчеркивала, шипя - «весовщииик». Люк впал в тяжелое забытье, больше похожее на обморок. Лишь какая-то недремлющая часть прислушивалась к шумам города – так на всякий случай, чтобы хоть знать, от чего умирать будешь, если вдруг подкрадется кто. Долгое время лежали, как две бесчувственные колоды. Потом резко очнулись оба, одновременно, словно кто-то разбудил, весовщику даже послышался стон, издалека принесенный ветрами. Переглянулись, Люк дотянулся до котелка с водой, другой рукой вцепился в нож, оставленный Лентиной, готовясь дорого продать свою жизнь. Купец огляделся вокруг, едва ворочая налитыми кровью глазами, прохрипел что-то неразборчивое, понятно лишь было, что поминал матушку Хрона плохими словами. Прохрипел что-то и вовсе непонятное Люку. Потом нашел полуобгоревшую палку, постанывая, схватил ее, подтянул поближе к себе. И вновь затаились. В этот раз ждать долго не пришлось: зашлепали, приближаясь, шаркающие шаги. Кто-то бежал из последних сил, вот споткнулся, упал, потом снова шаги, уже не такие торопливые, и свистящее дыхание, срывающееся на хрип. Потом раздался леденящий душу скрип отодвигаемой повозки, которая все еще перегораживала вход в их обиталище – подумалось о бабке, которая куда-то исчезла.
- А вы уже, наверное, нас похоронили? – срывающийся, задыхающийся от бега, но такой родной и долгожданный голос Лентины, которая вошла в комнату, едва держась на ногах, держа такого же вымотанного Кира за руку.
Люк попытался вскочить, да помутилось в голове, едва не упал.
- Лежи, горюшко ты переломанное. Поторапливаться нам надо, мужики. Мы тут с Киром маленько покудесничали, на город вода идет. ЭЭ, плотину мы сломали, пока примово поручение выполняли.
Мартель прохрипел почти понятно:
- Это как вы так умудрились?
- А вот уметь надо. Надо по-быстрому нам исчезать отсюда. А бабуля где?
- Пропала куда-то. На чем мы будем от воды сбегать? – вступил Люк в разговор.
- У нас, кроме повозки, ничего и нет. Будем надеяться, что она и плавать будет. Если нет – с честью пойдем на корм рыбам, у меня других идей нет. Да и время поджимает, мы уже видели волну, которая идет на Зордань, и уж поверьте, второй раз я на нее любоваться не хочу.
Поочередно дотащила своих раненых до повозки, которую перед этим поставили на колеса вдвоем с Киром. Мальчик сейчас был так похож на муравья – маленький, отважный насекомыш, тщетно пытающийся поднять нечто неподъемное. Усадила всех своих мужчин на повозку, торопливо закинула все, что попалось под руку к ним рядом, и подняла глаза к Часовой башне. Выругалась потихоньку, так, что только Люк услышал – весовщику полагается иметь хороший слух. Та зеленая сволочь, из-за которой пришлось ползти крысиными путями, из-за которой пришлось нестись, сломя голову, да, в конце-то концов, из-за которого здесь и оказались – этот летающий гад все еще сидел на крыше. Сейчас вон, расправил зеленые кожистые крылья, сладко потягиваясь. Засиделся, видимо в одном положении, ожидаючи, пока они вернутся. Вдруг резко сложил крылья – вроде как в стойку «смирно» выстроился – рядом показался еще один силуэт – багрово-черный, с всклоченными волосами. Видимый издалека, в размерах не уступающий гигантскому ящеру. Темнобородый, проклятый. Девушка затаилась, притихнув, сделала знак своим попутчикам, чтобы не шевелились даже.
А на крыше в это время из ниоткуда возникший Хрон распекал своего нерадивого стража:
- Ты, сволочь зеленая. Я тебя, когда сюда поставил, велел что тебе делать?
- Охранять лестницу, чтобы никто ни туда, ни оттуда, - потупив морду, выпустил пар из ноздрей дракон.
- А ты, скотина тупая, не подумал, что они другой выход найти могут? Ты не слышишь, что вода подступает к городу? Нет? Когда ты был человеком – ты был таким же безмозглым?! Какое же великое благодеяние оказал я Миру, что забрал тебя себе! А они еще ноют, неблагодарные, что-де «Хрон – плохой, Хрон – проклятый, Хрон – похититель ушей»! Лети отсюда, ящерица с крыльями!
Дракон тяжело поднялся, преодолевая порывы ветров, взмахнув крыльями, и затерялся среди низко висящих туч. Хрон пропал из виду так же, как и появился – внезапно и бесследно.
Путники для подстраховки выждали еще немного. Потом Лентина изо всех сил поспешила к городских воротам, толкая перед собой тяжеленную повозку. Бежала, ноги подгибались, подворачивались, руки гудели, и думала совсем не к месту: «Ну, если и это не поможет похудеть хоть немножко, тогда я не знаю, что может помочь!»
Вода подхватила тележку в тот момент, как они достигли выхода. Лентина забралась к своим попутчикам, и их понесло из города, заливаемого хлынувшими потоками. Освобожденный океан мстил людям, запершим его плотиной, смывая следы их существования. Последней под воду канула Часовая башня. Зордани больше не существовало. Гордость каменщиков исчезла. Щели между досками повозки разбухли от воды, и перестали пропускать ее внутрь. Путникам оставалось сидеть на своем утлом плоту, в который превратилась тележка и отдаться на волю богов. Лентина молила небесного Аастра, чтобы тот подал весточку в Блангорру – хоть какую-то – что и они справились с поручением и древнее проклятье еще можно преодолеть – если, конечно, с начавшим работать механизмом под водой ничего не случится.
Глава 21.
Столичные страсти.
Блангорра, чудный город на белых холмах, более всего страдала в сезон ветров, который неожиданно вернулся после кратковременно затишья. Порывистые ветры ярились так, словно дули в последний раз, стараясь смести с улиц все, что только было под силу. Все, что было плохо закреплено, сметалось и уносилось ветрами за городскую стену и далее, в низину, к водам Великого Брона. Возле озера скопилось изрядное количество всяческого мусора. Горожане старались покидать стены жилищ только в случае крайней необходимости. Город обезлюдел, что он не покинут, было видно лишь по дымам, вырывающимся из труб домов, которые порывами мгновенно уносились вдаль. Ветры принесли похолодание, и часто по утрам мостовые, улицы, крыши оказывались затканными белыми иглами инея. Такие холода были в новинку жителям теплой Блангорры, и по углам шептались, особенно свободнокровые приживалки весовщиков, «что-де настает-таки конец света, вот уже и ветры какие холодные стали». По ночам, если развеивались хмурые тучи, затянувшие небо, любому наблюдателю невооруженным глазом были видны семь звезд, выстроившихся в одну линию – как на параде. Зрелище это вносило смуту в головы обывателей, которым так сладко было пугаться, сидя возле жарко натопленного очага, с кружкой пива в одной руке, размахивая полуобглоданной костью, зажатой в другой руке. В остальном же, все было по-прежнему: обыденность ежедневных обязанностей, подготовка к главному празднику Мира – Новолетью, которое наступало, когда год старый уступал место новому. Стихнут ветры, наступит Межсезонье. На Новолетье все население гуляло ночь напропалую, несмотря ни на что. Издавна существовало поверье: если всю ночь сможешь продержаться и не уснуть – до первых лучей светила повитух хотя бы, весь следующий год будет тебе сопутствовать удача. Вот и старались, даже детям разрешалось бодрствовать. Рядились в костюмы – на площадях шумели маскарады, с обязательными призами – за костюмы, за победу в состязаниях на силу, ловкость, отвагу, сообразительность, за самого жирного свина, и много других – получившие их потом целый год могли бахвалиться своей победой. Призы вручали кастыри, а главный приз, тому, кто участвовал в наибольшем количестве состязаний и победил – нежными ручками передавала сама Прима. Готовились к ярмаркам, на которых можно было приобрести все, что только родила Зория, все, что могли предложить миряне и гости – свободнорожденные и дикие. Город становился похож на закипающий котел – еще не бурлит, но уже к тому идет, начинает пузыриться радостью, предвкушая праздничное веселье.
В Пресветлом Дворце казалось, что все спокойно, ленивой неизменностью пышет каждый день. Ледяные порывы ветров не беспокоят в жарко натопленных залах за толстыми каменными стенами. Неспешно готовятся к предстоящему празднику, традиционно происходит смена караула возле покоев Примов, проводятся регулярные заседания Совета кастырей. А вот там-то, за тщательно запертыми дверями и начинаются странности. Быстрыми шагами меряет зал заседаний обычно такой уравновешенный Ди Астрани, нервно дергая щекой; шепотом ругается молодой Магистр, хрустит пальцами достопочтенный Голдман, растерянно озирается по сторонам кастырь каменщиков Стоун, матушка Фармакопея и Маршалл шепотом переговариваются о чем-то, причем повитуха исключительно бледна. Ожидают прихода Примов, чтобы начать свой ежедневный совет – на повестке которого лишь два вопроса: что делать и не пора ли отправляться с ключом в Блангоррскую башню.
С момента отправки ключников в города прошло уже три дня, причем время не сдвигалось – Ди Астрани специально проверял. В последнее время правитель приходил на заседания Совета один, Прима была занята царенком. Вот и сейчас, вошел Прим, и волнение у всех словно рукой сняло. Его присутствие благоприятно влияло на кастырей – утихали споры, замолкали панические речи, нервы успокаивались, и можно было спокойно обсудить насущные проблемы. Вместе с Примом пожаловал дворцовый птичник, у которого на лице лихорадочными пятнами горел румянец и потрясывало от оказанной чести. Кастыри поднялись при появлении правителя, выказывая свое почтение. Прим прошел на свое место, и заседание началось. Первому слово дали птичнику – он так и останется в истории безымянным, потому как роль его в повествовании крайне мала. Птичник поднялся, теребя в руках кепку – верхнюю одежду он оставил при входе во Дворец, а вот кепочку – не догадался, и теперь не знал, куда ее девать – и сообщил, что три голубя из пресветлых птичников прилетели сегодня и принесли записки с названиями трех городов: Квартиты, Елянск и Турск. Выпалил на одном дыхании и замолк, потупившись. Прим поблагодарил его за службу родине и отпустил. Птичник попятился к двери, не решаясь повернуться к столь высокому собранию спиной.
Прим выждал, пока закрылись двери:
- Итак, мы имеем трех вернувшихся птиц. Прошло три дня. Предлагаю выждать еще два дня и потом принимать решение. Спускаться в блангоррский туннель нужно господину Ди Астрани и вашему покорному слуге. Поэтому сейчас этот вопрос обсуждать не имеет никакого смысла. Предлагаю перейти к другим вопросам, которые нужно решать немедленно…
Заседание длилось достаточно долго – день начал меркнуть, сменяясь сумерками. Кастыри разошли по своим делам, а Прим поспешил в покои правительницы – обедали всегда вместе, да и другие приемы пищи старались вместе проводить. Как-то не елось по одиночке, лишь, если нужды государственные заставляли, тогда приходилось. Прима уже ждала, сидела в одиночестве за накрытым столом, и, глубоко задумавшись, смотрела куда-то сквозь окно. Слуг отослала, чтобы хоть недолго побыть наедине. Царенок спал в своей комнате под присмотром мамок-нянек. Вошел Прим – и закончилось одиночество. Порывисто поднялась, быстрым шагом подошла – бежать нельзя, не положено даже наедине, обняла, прижавшись всем телом:
- Дня доброго и вечного почитания, господину моему.
- И тебе, Прима, дня доброго. Проголодался я, и горло пересохло – на заседании пришлось много говорить.
Сама усадила, сама предложила кушаний, ухаживала, вилась вокруг.
- Ты печальна что-то? Царенок выматывает? Или случилось что?
- С наследником все в порядке. И пока не случилось ничего. Но, царь мой, печаль грызет мне сердце. Помнишь ли ты имя мое, которое мне при рождении дано?
- Богаданой ты родилась, до того, как Примой моей стала. Ты сомневаешься в моей памяти? – лукаво улыбнулся.
- Нет, как я могу сомневаться хоть в чем-то, что касается тебя. Вот только, - и замолчала, опустив глаза, борясь со слезами – не может правительница плакать.
- Говори, не томи.
- Ты собираешься с Ди Астрани идти туда, где древние оставили оружие?
- Да, я не просто собираюсь – я должен, никто, кроме меня, не может этого сделать.
- Ты, свет мой, никогда не ошибаешься, но сейчас ошибся.
Прим удивленно приподнял брови – он на самом деле не знал:
- Что ты имеешь в виду?
- Я, господин мой, я могу пойти. А ты останешься, ты нужен Миру больше, чем я.
- Ты что такое говоришь, куда ты собралась?! А как же царенок, воспитывать которого должна ты – только Прима может воспитать истинного наследника.
- Прима или Прим – мы оба его родители, пусть и не физически, будь же честен со мной. Пусть я не могу быть ему настоящей матерью, но я – мать всего народа. Я провожала тех девушек в дорогу – тех, последних из клана астрономов, ты не забыл? Я видела, как они смотрят на своих детей, как они прощаются со всеми – они точно знали, на что идут. И я видела, как на них смотрел Ди Астрани – эти девушки – последняя надежда их клана. И ты можешь допустить мысль, что я лишу народ отца, отправив тебя в эти катакомбы?
- Дана, ты не веришь в то, что мы можем остаться в живых?
- Я не знаю, во что верить. Сейчас я знаю твердо лишь одно – ты можешь вырастить наследника сам, без меня и жить без меня ты сможешь, создав новую Приму. Но я жить без тебя не смогу!
Прим встал в волнении, порывисто отодвинув стул – тяжелый, резной, инкрустированный драгоценными породами древесины, резьба больно впилась в пальцы:
- Что ты такое говоришь?
- Ты свет мой, лишь твоим повелением я появилась в Мире, и небесный отец наш знает, для чего я здесь. Мое предназначение – не править вместо тебя, а умереть вместо тебя. Сходи в хранилище ключей, услышь голос твоего небесного праотца. Я теперь знаю. Прим небесный говорил со мной. Идти должна я.
- Нет, нет, нет! Не женское это дело!
- Ну да, а Лентина и Селена – они просто так юбки надевали, да? Они – последние из рода. Нет ни одного довода против того, что я должна сделать. В моих венах течет твоя кровь, я могу взять ключ, и я могу пойти с кастырем астрономов и совершить то, что нужно.
Правитель обнял Приму, такую ослепительную, раскрасневшуюся, такую мирскую в своей попытке утвердить свое право на поступок.
- А как же я? Ты не подумала обо мне? Неужели я смогу жить без тебя, особенно помня, что это именно я послал тебя на смерть? Как я смогу посмотреть в глаза царенку, что я ему отвечу, если он спросит, где его мать? Любая – физическая или духовная?
- Ты придумаешь что-нибудь. Мир не обойдется без тебя. И ты можешь создать меня заново.
- Ни один Прим за всю историю не создавал себе царицы дважды – я не знаю, смогу ли, и ты ли будешь это.
- А ты пойди в хранилище ключей и услышь повеление своего небесного отца, можешь спросить у него – создашь ли ты меня снова. И покончим с этим. Обед стынет.
Прим не сдержал улыбки:
- Женщина! Даже при гибели Мира ты найдешь повод меня насмешить! Что тебя волнует больше – гибель Мира или простывшая еда?
- Иди, не тяни время, - улыбнулась Прима. Улыбка была грустной, но такой солнечной, что показалось, как по стенам побежали солнечные зайчики.
- Вот знаешь же, что перед твоей улыбкой я устоять не могу.
- Вот знаешь же, что поэтому я и улыбаюсь.
Прим ушел. Правительница вызвала слуг, приказала подогреть все. Сама ушла к царенку, к которому она чувствовала искреннюю привязанность, растущую с каждым днем. И еще она искренне сочувствовала Селене, которой пришлось отпустить своего мальчика одного.
Прим вошел в покои, которые занимали они с правительницей. Только ныне она бывала здесь редкой гостьей, проводя большую часть времени в детской. Прошел роскошную залу насквозь, надавил на секретный рычаг за кроватью. Открылась потайная комната, о существовании которой знали немногие: наверняка те, кто возводил Дворец, Прим, его супруга и кастырь астрономов. В тайнике стены по всему периметру увешаны массивными полками, которые завалены различными планами, документами и всякими другими свитками бумаги; напротив двери стоял тяжелый стол, рядом стул. Окон не было – все стены сделаны глухими и отделаны специальным камнем, который мог выдержать напор огня, воды и сильного ветра. Над столом висела пара подсвечников, потянув за нужный, открывался еще один тайник, который сейчас хранил святая святых Мира – оставшиеся ключи кастырей. Разложил ключи веером на столе, по середине поместив свой ключ – главный, отличающийся от остальных тем, что он шестигранный и на бородке его впаян камень – такой же, как на Часовых башнях. Ключ Примов остался единственным – дубликат пришлось отдать Хрону на той, памятной церемонии, когда Маршалл и Магистр вступали в должность. Сел за стол, задумался, тяжело уронив голову на сложенные домиком ладони. Вскоре раздался скрежет подтаскиваемого к столу стула, который стоял неподалеку и негромкое ворчание:
- Вот приходи к детям, они ни стола не накроют, ни стула не поставят. Буду лучше к твоей жене приходить, она гостеприимнее.
- Не ворчите, батюшка. Я не думал, что вы голодны, приказать подать ужин?
- Не глупи, сын. Поворчать захотелось. Я же не могу вкушать вашу пищу. Говори, с чем пожаловал, время мое в мирском облике коротко.
- Прима собирается идти вместо меня с ключом, она говорит, что должна это сделать, и что она для этого и создана.
- Правду говорит и абсолютно права. Если ты не вернешься, а все заработает – проклятье исчезнет, Мира, как такового, не будет без тебя. Если не вернется она – сотворишь новую. Впрочем, после запуска оружия древних и победы над Хроном, Мир изменится. Так что, как ни крути – идти ей.
- Отец мой, почему? Почему ей нужно погибнуть, чтобы Мир этот жил? Мне он не нужен без нее, я не буду создавать себе новую!
- Потому что мы где-то ошиблись при создании вашего Мира, да, каюсь. Ну и ты ее рано хоронишь – сам ее создавал, но не знаешь, на что она способна ради своих детей, коими считает мирян. У вас тут страшно и странно – без жертв не обходится, вы несовершенны, но мы любим вас и таких. Если погибнет Мир – вскоре и Зория погибнет, Хрон уж постарается, отправит сюда своих любимчиков – у него в хронилищах полно таких. Драконы после разрушения башен смогут создавать себе подобных, которые родят еще более мерзкие создания. Подумай, готов ли ты отправить всю Зорию на откуп Хрону ради своей Примы? Нужен ли ей твой дар – вы погибнете вместе, только немного позже. Но жить не будете, мало того, Хрон уже постарается вашу казнь устроить с наибольшей пышностью. А может оставить себе на потеху, твою красавицу возьмет в свои наложницы, а тебя выхолостит и приставит к себе в услужение. Или наоборот, возьмет в наложники тебя, а ее заставит прислуживать себе. Царенка вырастит, сделает своим наперсником, а может и наследником. Потому что даже мы не знаем, сколько жизни отпущено темнобородому, он же владеет единственным, что измеряет протяженность этого срока – временем. Голод, мрак, холод и безнадежность – вот судьба Зории на все дальнейшие жизни.
- Прекрати! Я понял, я отпущу ее. Но как же вы жестоки, боги! Зачем вы создаете миры, если не видите своих ошибок при творении? Вы создали чистую Зорию, а населили ее хроновыми отродьями – пока вы с ним не договорились, отдав на откуп время! Почему? А теперь мы должны выбирать там, где просто нет выбора???!
- Прости, сын. Но изменить ничего невозможно. Смирись, - последнее слово затихло в тайнике.
Прим разжал руки, пальцы побелели от напряжения. Встал со стула, холодная ярость бродила в крови. Но потом раздался громкий шепот, пожаловал новый гость, небесный Аастр:
- Ты ропщешь, не желая отправлять свою половинку. А как же ты послал моих дочерей – возможно, последних из выживших – в этот путь? Ты просмотрел рядом с собой предателя, который извел всех моих дочерей. Того злодея, который служил тебе. Сколько еще таких магистров скрываются за своими тайными личинами? Да, я понимаю, ты не можешь с каждым из них встречаться лично, а на расстоянии ты ложь не определяешь. Поэтому не гневись, и не гневи нас, у остальной семерки тоже могут возникнуть к тебе претензии. Да, мы отдали вам Мир уже не совершенно чистым, но вы еще и изгадили его преизрядно. Смирись, будь мужчиной – как бы это не звучало. Разреши ей быть твоей настоящей, достойной тебя половиной.
Прим впервые видел Аастра так близко, слова его достигли разума, ярость утихла. Похоже, Мир требует крови – его жертвы, с которой потом придется жить. Теперь и Аастр исчез из виду. Прим аккуратно поставил стулья на место, убрал ключи. За своим потом надо будет вернуться. И отправился к Приме.
На столе вновь дымились аппетитнейшие кушанья. Прима стояла возле окна и наблюдала за ярившейся за стеклом стихией. Ветры словно взбесились, сильными порывами выворачивали крепкие деревья и уносили их. Только чудом никто не погиб и не разрушилось ни одного здания. Прим стремительно вошел:
- Принимая во внимание твой дар уговаривать, мне почему-то начинает казаться, что ты просто уболтала семерку, чтобы именно тебя нужно отправить с ключом. Тебе спокойная жизнь надоела во дворце, приключений захотелось?! – он почти кричал.
Прима повернулась спокойно, не говоря ни слова, стояла, скрестив руки на груди, потом бессильно уронила их:
- Садись обедать. Если эту еду подогреть еще раз – ее можно просто выкинуть собакам.
- То есть, ты даже говорить на эту тему не хочешь?
- Нет, не хочу. Все уже сказано и решено. Потом надо будет встретиться с кастырями и обговорить, когда идти.
Ели в молчании. Сказать друг другу впервые было нечего.
Утром, едва занялась заря, Прима вошла в покои правителя – всю ночь пришлось провести с царенком, у которого резались зубы. Прилегла тихонько рядом со спящим. Лежала, едва дыша, стараясь не разбудить, разглядывала такое знакомое лицо, которое она видела и любила всю жизнь, запоминая каждую черточку. Прим проснулся, когда первые лучи дневных светил зажгли пурпуром тяжелые портьеры, закрывающие окна. Проснулся и увидел свою половинку. Улыбнулся сонно, обнял – не вспомнил пока о вчерашнем. Потом резко отстранился:
- Ты передумала идти?
- Свет мой, давай не будем начинать заново. Я не спала всю ночь – наш мальчик успокаивался только тогда, когда я брала его на руки – у малыша режутся зубки, как и у всех смертных. И, если ты хочешь омрачить наш последний день – возможно последний, если что-то пойдет не так, тогда я уйду спать. А ты можешь вершить важные государственные дела, совещаться с кастырями, но этот день ты проведешь без меня. Сегодня и сейчас ты, прежде всего, мой супруг, решать тебе.
Нахмурившись, полежал немного, разглядывая женщину, созданную им самим, прожившую бок о бок с ним столько лет и такую незнакомую. Потом, приняв для себя решение, вновь обнял эту незнакомку, решив, что она его вполне устраивает:
- Умеете вы уговаривать, госпожа Прима. А как малыш сейчас?
- Под утро принесли от повитух какое-то очень хорошее средство, мы втерли в десны – ты знаешь, они такие красные, распухшие, кажется, что у него все зубы разом вырастут – и малыш успокоился, уснул. Мордашка зареванная, посапывает во сне. У меня сердце защемило от мысли, что может случиться, если вдруг оружие древних не сработает.
Приму подумалось: «Вот хитрюга, даже и ни словечка не сказала, что, мол, давай я не пойду».
Потом мыслей не было – скорая разлука разожгла неутолимую страсть. И правители занялись любовью – детей у них быть не могло, но удовольствие приносило немалое. Прима сегодня была не похожа на себя – обычно она покорялась, подчиняясь горячему желанию мужа, ныне она подчиняла, околдовывая и заставляя желать себя снова и снова…
Прима уснула, правитель потихоньку выскользнул из постели, отправившись в гардеробную. После умывания и облачения Прим повелел собрать совет кастырей к полудню, питая в душе слабую надежду на то, что Совет сможет остановить его решительную супругу, да и просто на то, что она проспит до вечера. Зашел в свои покои, посмотреть, как она спит – ан нет, постель уже опустела. Лишь горничные да слуги сновали по покоям, наводя идеальный порядок. Поинтересовался, куда исчезла правительница. Маленькая служаночка, не осмеливаясь поднять глаза, ответила, что госпожа ушла к себе, совсем недавно. И завтракать ждет. Прим отправился в столовую. Там все было, как вчера – накрытый стол к завтраку стол, Прима у окна, наблюдающая за буйством стихии. Вошел бесшумно, горечь всколыхнулась в сердце, осев привкусом на губах – скорое расставание не давало покоя.
- Доброго дня тебе, госпожа моя!
- И тебе здравствовать, Пресветлый! Присаживайся, отведай, чем стол богат, - шутила, сдерживая слезы. Потом улыбнулась светло, ладонью, словно маленький ребенок отерла лицо, смахнув влагу с глаз. Позволила за собой поухаживать. Сегодняшняя трапеза в корне отличалась от вчерашней – мрачной. Шутили, стараясь поддержать разговор, начинали говорить враз, смеялись, заканчивая фразу друг за друга. Незаметно завтрак подошел к концу, хотя обоим хотелось, чтобы он был бесконечным. Близился полдень. Шутки и смех потихоньку стихли.
- Пора.
- Да, свет мой, пора. Совет я назначил на полдень.
- Я знаю, меня предупредил Ди Астрани.
Прим недоуменно приподнял брови:
- Он осмелился?
- Осмелился, осмелился. Не брани его - у него вчера тоже был гость, Аастр небесный посетил его после того, как явился к тебе.
- Эх, все меня игнорируют, что за жизнь пошла. Никакого почтения к правителю, - ворчливо заметил Прим.
- Ага, ты заплачь еще, чтобы я поверила. Обидели нашего госопадина, - затараторила, подражая говору Диких, когда они говорят на мирском языке.
- Ох, вернешься, накажу я тебя! – потянулся к супруге, крепко обняв ее.
- А ты сейчас накажи, по-быстренькому, а? – вывернулась из объятий, хихикнула.
- Пойдем уж, полдень, - в миг посерьезнела, стала Правительницей Примой, грозной к врагам и милосердной к подданным. Рука об руку прошли в зал Совета. Кастыри встретили их стоя. Когда Прима ступила на порог, раздались хлопки – сначала несмелые, потом все громче и громче. Кастыри рукоплескали повелительнице, которая решилась быть не просто зрительницей. Прима склонилась в поклоне, что тоже было неслыханным, поблагодарила за оказанную высокую честь – быть участницей столь невероятного приключения. Совет открыл Прим.
- Итак, что мы имеем: Квартиты, Елянск и Турск – в этих городах ключи точно доставлены и применены по назначению. Под вопросом Ведск, Ящерино и Зордань – что случилось с гонцами и ключами мы точно не знаем, но времени на ожидание более нет. Ди Астрани и пресветлая Прима предлагают не затягивать и хотят отправиться в блангоррский тоннель завтра в ночь – чтобы не было лишних зрителей. Каковы будут ваши предложения, господа кастыри?
И тут случилось немыслимое: речь Прима была прервана, распахнулась дверь, вбежал запыхавшийся караульный, судя по серо-желтой форме, несший службу у городских ворот, лицо серое – но не от пыли, которая покрывала ее равномерным слоем, а от страха. Безо всякого почтения к высокому собранию растерянно:
- Там, над городом, летают… там летают…
- Да кто летает, говори, - не потерявший присутствия духа кастырь астрономов в миг оказался рядом с перепуганным стражем ворот.
- Они, здоровые такие, разноцветные, то есть не каждый разноцветный, а все – другие. Пока ничего не делают, летают только. А народ пугается, из домов вышел, а там ветры. Народ сдувает, а этих – летающих – нет. А я – сюда, бегом!
- А как тебя дворцовая стража пропустила? Ты – весовщик?
- Да, я де Балиа из местных, блангоррских, Войцех меня зовут, у меня допуск есть во Дворец со срочными донесениями, я пока не прошел кастовый экзамен. Я вспомнил предсказание и сюда.
Прим и астроном переглянулись – вот и нашелся третий участник для похода с последним ключом, соображает быстро и в правильную стороны, не боится рангов, званий. А с появлением драконов решился вопрос: стоит ли спешить или еще подождать — вестей от других ключников.
- Благодарим тебя за принесенные вести, хотя и прискорбные. Можешь отправляться на свой пост и нести службу с честью. А к закату, как сменишься – ты же дневной часовой? – Ди Астрани обнял Войцеха за плечи и повел к выходу.
- Да, я сегодня только на день заступил, а тут страсти такие.
- Но ты не напугался, поэтому после смены с поста придешь снова сюда, в этот же зал, тебе будет дано особое поручение. А сейчас ступай.
Часовой де Балиа ушел. Ошарашенное новостью собрание угрюмо молчало. Кастыри лишь переглядывались, но говорить не решались. Прим продолжил:
- Новость печальная, но мы ждали всю нашу жизнь, так же как и наши предки. Всю историю мы знали, что наступит этот день. Всю историю мы готовились к нему. И в наших силах сделать все, чтобы противостоять проклятию. Исчадия Хрона до его команды не могут причинить зла никому из мирян, а команду он пока не даст – время его еще не наступило. Нам следует поспешить, не завтра, а нынче после заката. Прима, астроном и Войцех де Балиа отправляются с последним ключом. Предлагаю и Совет не затягивать. Обсуждать празднование Новолетья пока рано – если оружие не сработает, то праздновать будет некому и нечего. А если сработает, тогда мы успеем закатить такой праздник, что и Семерка сойдет к нам на веселье. Итак, будут ли у кого предложения конкретно по отправке ключников?
Дружное молчание было ответом. Глаза никто не отводил, но вопросов не было и дельных советов тоже.
- Если никаких конструктивных предложений нет, каждый знает, чем ему заняться.
На том и закончили.
Примы и Ди Астрани вышли на балкон, шедший по всему периметру второго этажа дворца. Драконы парили над Блангоррой едва шевеля крыльями, скользили на потоках ветров. Вся проклятая семерка была в сборе, периодически присаживались на шпили высоких зданий. Храм небесного пастыря уже изрядно изгадили и семь шпилей, которыми он был украшен, валялись неподалеку от ступеней. На городской стене не хватало зубцов, скинутых громадными ящерами при посадке. Хорошо еще, что до сих пор обходилось без человеческих жертв: на стене не было стражи – начальник караула приказал покинуть посты, справедливо полагая, что, если какой-то враг решит приблизиться к городу, то, увидев крылатых стражников поневоле, передумает. Жители попрятались, перестав даже выглядывать из окон, город словно опустел. Ящеров сносили порывы неутихающих ветров, но несколько взмахов крыльев – и они вновь оказывались на своих позициях. Сильно не шалили – приказа, похоже, вправду не было. Самым впечатляющим выглядел алый дракон, Прима предположила, что это и есть Тайамант.
- Нет-нет, алый – это Фрам, помните, дети рассказывали? Вон тот, на башне сидит, нахохлившись, самый толстый – это Вальтер, у него крылья такие забавные, коротковатыми кажутся для его веса. Над городскими воротами уселся ледовый, вон как от него пар валит, хотя и холодно сегодня, а он еще холоднее – это Айс. Черный, который летает над храмом небесного пастыря – это Киар, наш бывший Магистр. Металлом отблескивает, изящный дракон такой, над часовой башней завис – вот Тайамант, вот наша самая большая головная боль. Зеленый, мелковатый – Архобал и серый – Морган. Теперь надо бы придумать, как нам добраться до Часовой башни. Выйти за дверь – верная смерть, - сказал астроном.
- Надо бы кастыря каменщиков послушать по этому поводу, он, может быть, что посоветует, - предложил Прим.
- А с этими летунами нельзя никак договориться? Если им предложить то, что они хотят, они, может быть, пропустят? – поинтересовался Ди Астрани.
- Что ты! Единственное, чего они хотят – это убивать, всех, всех без малейшего исключения. Черная злоба и зависть движут ими, они никогда не смогут стать прежними, превращения отняли у них то, что делало их людьми. Они, словно попавшие в хронилища убийцы: не могут изменить то, что произошло – их превращение повторяется у них в головах постоянно. Когда вспоминают свое человеческое прошлое, даже не так – если они вспоминают, то им видятся только самые памятные вехи их прошлой жизни, все остальное забывается, стираясь из памяти. Их грехи, по которым они выбраны, тяжки и гнетут их постоянно, словно холодные капли воды, падающие равномерно на голову – прямо по темечку, по одному и тому же месту. Жгучая ненависть душит их, никакие переговоры не помогут. Пойдем, надо каменщика позвать.
Вызванный кастырь Стоун вбежал, запыхавшись, нёс полные руки чертежей.
- Вызывали, Ваше высочество? Я далеко не уходил – да и не уйдешь теперь, кастыри все во Дворце. Нечисть эта летает – носу высунуть нельзя.
- Послушайте, господин Ливейро, а вот не знаете ли вы никакого потайного пути из Дворца в Часовую башню?
Каменщик осклабился:
- Ну, как же не знаю, кто же тогда знать будет? Все, что касается Пресветлого дворца, это мы знаем. Стол бы побольше.
Стол – самый большой — был в зале Совета и в большой пиршественной. Расположились в зале Советов, разложили чертежи, склонились над ними. Вбежала старшая нянька, запыхавшаяся, раскрасневшаяся:
- Пресветлые ваши Высочества! Там Прим-младший заговорил!
Примы и кастыри остолбенели, такого еще не бывало. Новорожденные младенцы примовской крови произносили предсказание и замолкали до той поры, пока не подрастали и не начинали говорить, но уже в срок, как все дети. Чтобы ребенок, которому месяц от роду, говорил!
- Что он сказал? – первой пришла в себя Прима.
- Он сказал, что нужно идти сейчас.
Если при новости о заговорившем царенке присутствующие были удивлены, то сейчас это изумление достигло своего апогея. Не сговариваясь, поспешили в детские покои.
Царенок лежал в своей кроватке, над которой висели балдахины из тонких полупрозрачных тканей, слегка колыщущихся от любого движения в комнате. Сейчас ткани исполняли странный танец, словно на них попадали порывы шквальных ветров с улицы, а по краям кроватки пробегали огоньки. Малыш лежал, заворожено следя за этими танцами. Няньки и мамки были вымуштрованы и поэтому не бегали в панике, а застыли на своих местах – ребенка ни в коем случае нельзя пугать. Старшая нянька, торопливо прошедшая к кроватке, остановилась подле нее и замерла, ожидая дальнейшего развития событий. Ребенок повернул голову, скосив глаза на пришедших, и произнес:
- Мамуля, душа моя, а во Дворце выпить покрепче молока есть что-нибудь? Если нет, то хозяйство ведется у вас крайне плохо. Почему ребенку не дают сладенького винишка с ущельских виноградников?
Прима побледнела, повернулась к мужу, мука в глазах. А псевдоцаренок продолжил:
- О, и папашка венценосный решил меня навестить! Вы не представляете себе, Ваша Пресветлость, до чего скучно лежать тут среди этих квохчущих теток. А не повеселиться ли нам напоследок? Там у вас по плану конец Мира надвигается, не так ли? Тащите сюда вина, закусок, тимантей кликнуть надо, будем праздновать по этому поводу! У вас есть правительственные тиманти, которые самые сладкие?
Ди Астрани протолкался к кроватке поближе, догадка забрезжила в сознании:
- Темнобородый, а почему бы тебе не покинуть детское тельце, и не показаться в своем обличье, или ты боишься?
- Всегда догадлив ты был, подлый сын подлого Аастра, - зашипел говоривший, преображаясь во властелина хронилищ. Перешагнул разломанную кроватку, вмиг ставшую ему тесной, и уселся в развязной позе в кресло, стоящее рядом.
Прима всполошилась:
- А где ребенок? Скажи мне, где мой ребенок?
- Ваши клуши его упустили, и он теперь будет моим! И он же не твой, дорогуша, что ты переживаешь! Вам теперь уже ничего не нужно, зачем вам наследник? Чего наследовать? А я его воспитаю, вот честное слово, как свое дитя! Он и останется наследником — моим наследником и будет тем, кто унаследует Зорию и будет править рядом со мной!
- О какой чести ты можешь говорить? – заломила руки правительница, одним прыжком оказалась рядом, намотала всклоченную бороду на руку. Приблизила лицо к заросшему темными грязными волосами уху, к шее прижала невесть откуда взявшийся кинжал:
- Если с его головы упадет хоть один волосок, ты почувствуешь гнев Прима на своей шкуре и лезвие на своей шее!
- Дорогуша, не в том ты положении, чтобы меня пугать и шантажировать всякими там гневами. Убери ножичек, ни к чему это. Это мои ребятишки осадили ваш город, это у вас срок подходит к концу. Вы бессильны против них. Завершится срок парада звезд, оружия древних не сработают – потому что вы не успеете запустить их и всё – вашему Миру придет конец. И придем мы! Мы будем властвовать, Зория станет нашей, я смогу превращать ваших людишек в своих чадушек. Всех тех, кто грешен, а святых у вас нет – это я точно знаю. Так, что не «тыкай» мне, Пресветлая госпожа. И отпусти мою бороду, твое прикосновение вызывает во мне вожделение, тут все-таки твой супруг – не искушай меня, потому как необуздан я… ну ты знаешь, что там должно быть дальше. Мне пришло в голову полюбоваться вами перед началом конца, так сладко смотреть на вашу растерянность. Эх, надо было заговорить, когда Совет у вас в разгаре был, Примы в ужасе, кастыри в растерянности – прелестное зрелище! Прощайте, встретимся на празднике у меня, в моих чертогах, только вы не сможете услышать сладостную музыку ваших же стонов, ибо будете среди первых безухих моих пленников. Драконов из вас не получится – грешки маловаты, а вот в услужении вам цены не будет. Ты, Пресветлая, будешь меня мыть и греть мне постельку, а то, знаешь ли, холодновато у нас бывает. Там и твой Пресветлый для наших игрищ помехой не будет. А сейчас прощевайте, пора мне. Ребятушки заждались. Начнем помаленьку городишки ваши разрушать. С окраин-то к вам давненько обозы не приходили, а? Мы там уже побывали, уже порезвились чуток.
И исчез, оставив смятую кроватку с выпачканными кровавыми сгустками простынями и одеялками. Прима – выронила кинжал, брезгливо вытирая руки, с которых стекала каплями кровь, одно лишь прикосновение к темнобородому – и кровь начала просачиваться через кожу – потеряв на краткий миг величавое спокойствие, схватила за передник старшую няньку, которая оказалась рядом:
- Где? Наш? Мальчик? Куда он пропал?
- Он все время был на глазах, а потом уснул, мы занялись бельем и уборкой, а потом он заворочался, к нему подошла Милая Мойра, а потом она ушла с грязным бельем, а потом он заговорил.
Остальные няньки-мамки согласно закивали, подтверждая рассказ.
- Кто такая «Милая Мойра»?
- Это повитуха, она пришла утром и принесла еще порцию лекарства для малыша, для его десен, она сказала, что ее так зовут. Потом сказала, что матушка Оливия велела проследить за тем, как малыш реагирует на лекарство, и что она побудет с ним, пока мы управляемся с уборкой.
Позвали караульного от дворцовых ворот, няньки описали Мойру. Стражники подтвердили, что такая женщина покинула дворец не так давно, отправилась с корзиной к Храму повитух.
- Так там же выйти невозможно! Там же драконы! – вскричал астроном.
- Да, мы ей тоже говорили. А она сказала, что срочное повеление Прима, что заболел ребенок и ей нужно срочно унести его в Храм.
Разбирались, выясняли недолго. К поискам подключилась пришедшая матушка Фармакопея, которая не знала среди своих кровниц ни одной с таким именем, и никого не отправляла ни во Дворец, ни в Храм. Прима, побледнев от горя, молчала. Потом, о чем-то потихоньку посоветовавшись с кастырем астрономов, подошла к правителю:
- Пресветлый, сердце мое разрывается от горя, но я, как мать мирского народа, обязана помнить обо всех. Нам пора – мне и Ди Астрани. Де Балиа, что вы собирались отправить с нами, пусть остается. Вам могут понадобиться все весовщики. Я лишь переоденусь во что-нибудь более удобное для путешествия. И нам нужны два единорога – это мы сейчас придумали, на крыльях будет легче ускользнуть от этих летающих тварей. Ты же найдешь малыша?
Встрял кастырь Стоун, который давно уже порывался что-то сказать:
- Прошу прощения, что встреваю. Единороги слишком заметны и слишком это рискованно, если уж ключников не отправили этим путем, то вас и вовсе не следует. Тоннели устроены не только между городами. От вашего Дворца идет главный тоннель – в Часовую башню, туда, куда вам надо спуститься.
- Дорогой Ливейро, ты возвращаешь нам надежду. Полет на единорогах – практически смертелен, вы бы не преодолели и четверти пути – были бы уничтожены не одним, так другим драконом. Дорогая, малыша мы обязательно найдем. Хрон подстроил это похищение, не иначе, чтобы отвлечь нас от главного. Итак, господа Стоун, Ди Астрани и Благовест – занимаются ключниками, остальные кастыри – организуют поиски и спасение мальчика. Я, после отправки ключников, присоединюсь к вам.
Прима, одетая в мужскую одежду, освобожденная от гнета царственных одеяний, казалась хрупкой, юной девушкой. Ди Астрани, переодевшийся в более удобное платье, словно сбросил груз лет с плеч. Они уходили в темный тоннель – здесь не было вагонеток, стоящих на металлических дорожках, нужно топать ножками. Прима и астроном выглядели такими беззащитные, но, вместе с тем, казались такими могучими воителями – словно древние кастыри, словно Зория создана вчера и первая Прима с первым Аастром отправляются спасать Мир. Все сборы были позади, время поджимало – день сегодняшний перешел в подчинение Хрона, который, похитив царенка, приблизил темноту. Закат наступил почти сразу после полудня, сумерки резко превратились в ночь. Прима остановилась при входе в тоннель:
- До свидания, свет мой! До свидания, дорогие мои! Мы постараемся, мы очень постараемся, - запнулась, сдерживая душившие ее слезы – Приме прилюдно плакать нельзя, даже в случае смертельной опасности. Взмахнула узкой ладошкой и ключники шагнули в тоннель. Гнилушки достаточно ярко освещали путь, поэтому факелы решили пока не зажигать.
Прим и его спутники постояли еще некоторое время и поспешили наверх. Путь в тоннель начинался из винного погреба, что не могло не быть символичным: древние каменщики, возводившие Блангорру, любили приложиться к горлышку. Начало тоннеля рядом с кладовкой, содержавшей их любимый напиток – такое вот у каменщиков чувство юмора. Прим и сопровождающие, поднявшись на поверхность, поспешили в зал Совета, где оставшиеся кастыри ожидали их возвращения. Все, кроме де Балиа, были в сборе, и у каждого трепыхалась заветная весточка, которую срочно нужно было рассказать.