- Папенька, я видела во сне наш пароход, и мы плыли в Тобольск, как три года назад.- Ляличка потерлась щекой о плечо папеньки.
- Ты скучаешь о пароходе? Может быть, ещё поплывем, коль скоро кончится война. А пока тебе нужно прилежно учиться, и помогать маменьке с малышами. Мы не можем платить няньке, и вам с Марусей надо стараться помогать.-
- Я стараюсь, но маменька гневается, когда братцы плачут.-
- Маменька устает, ведь у нас больше нет ни кухарки, ни прачки, и её приходится много работать. Ты потерпи и не обижайся ни на кого.-
- А во сне вдруг посыпался град, и я проснулась. Это Гришенька стучал в окно. Я хотела к вам выйти на кухню, но вы с ним закрыли дверь. Я ждала, ждала и снова уснула, а утром его уже не было. Папенька, когда я увижу братца?-
- Тебе это приснилось! И не говори об этом никому, ты поняла? Этого не было.-
Эту ночь и разговор с отцом, Ляля помнила всю свою жизнь. Старший, восемнадцатилетний брат вдруг тайно обьявился в доме, провел в беседе с отцом ночь и поутру, также тайно исчез навсегда. Он ушел вместе с войском Колчака, и его судьба могла сложится по-разному. Он мог погибнуть, как погибли тысячи на просторах Сибири, мог уйти в Монголию, как ушли немногие, или жить на родине, без права вернуться в семью, чтобы не навлечь на неё беду. С ним случилось последнее, но никто из его родных так и не узнал об этом. Ляличка, выросшая и ставшая взрослой Ольгой, несколько раз, вспоминая его, гадала на картах. И каждый раз выходило, что он жив.
Незримая связь с ним, обожаемым старшим братом Григорием Григорьевичем Вересовым, тоже говорила ей, что он жив, и она ждала его все свои 87 лет. Поговорить о нем, ей было не с кем, кроме как со своей внучкой, тоже Ольгой.
Старшая сестра Мария, вышедшая замуж за второго секретаря горкома партии города Колпашево Канова , писала ей редко, а уж видеться им пришлось лишь дважды за их дальнейшую жизнь. То ли Мария боялась обнаружить своё дворянское происхождение, то ли этого не хотел муж, делавший партийную карьеру, но их отчуждение было куда как больше, чем расстояние между Колпашевым и поселком Моряковка, где жила и работала Ольга. Тем более, что мужа Ольги, директора судоремонтного завода арестовали в 46 году, и лишь через 6 лет, больного, с надорванной спиной на лесоповалах, выпустили. Ему было немногим более сорока лет, когда его назначили работать главным механиком в открывавшемся Ергайском леспромхозе. Никакая реабилитация не вернула ему здоровье, и годы нормальной жизни.
Немногословный и замкнутый, он не спрашивал, как выжила его семья, и не рассказывал о своей. Лишь однажды, услышав голос Руслановой по радио, впервые зазвучавший после многих лет запрета, он, в ответ на изумление жены, хмыкнул.- Мы там её слушали.- И это всё, что он сообшил о своей жизни в те годы.
Единственным близким человеком и собеседником была внучка. Непоседливая, энергичная жизнелюбка, которой рассказывалась история дворянина Вересова, московского студента, сосланного на поселение в Бийск и женившегося на дочери еврея-выкреста из Томска. О том, что его жена скончалась в одночасье, увидев в окно окровавленный пальчик дочки Маруси.
– Мне была всего три года, и папенька женился вновь на дочке купца, которая родила ещё двух сыновей. Мы, трое, были черненькими Вересовыми, а двое мачехиных - Рыжими Вересовыми. Мне досталось от неё больше всех, я не огорчала папеньку жалобами на это, но она била меня по всякому поводу и без повода, просто от раздражения. Он стал меня брать в плавания, и это держало меня в жизни. Помню лето, когда свирепствовала скарлатина. Мы пристали к берегу какого-то села, а на берег выбрался мужик и машет нам, чтоб уплывали. Село вымерло, и лишь немногие были ещё живы. Так мой папа велел матросам профильтровать ведро керосина и ходил с ним по избам. Они поили керосином тех, кто был ещё жив. А когда в 49 году, вновь, была эпидемия скарлатины и твой детский сад закрыли на карантин, не отдав родителям детей вечером, я вспомнила это. Утром заболел мальчик из твоей группы, а вечером ты. До Моряковки дошла эпидемия. Мальчик умер, и мне сказали, что и у тебя кризис, можешь не пережить. Тогда много детей погибло в городе и до нас дошло. Я приготовила бутылочку керосина, и вечером пошла к нянечке. Стала умолять напоить тебя, ведь всё равно сказали, что умрет. Ты уже пластом лежала, она легко тебя напоила. Утром, вместо трупа, ты сидишь и просишь есть. Нянечка тихонько стала поить детей, как услышит, у кого кризис, так и поит. Почему у них выживали дети, медики не понимали. Но вот, через 10 дней, ожидали повторный кризис, она услышала и пошла к тебе. Так ты теперь сопротивлялась и керосином капнуло на рубашку. Это унюхал врач и устроил допрос тебе, мол, кто тебе давал лекарство. Ты тут же сказала, что нянечка. Та созналась, что керосин давала всем, кроме умершего мальчика, и что керосин ей поставляла бабушка Ляльки. Так он пришел с разговором, откуда я это знаю. Я ему достала три амбарных книги, куда папенька записывал рецепты народной медицины. Он попросил их дать ему для изучения и не вернул.-
Однажды, учась уже в третьем классе, она услышала рассказ бабушки о том, как на пустой барже, шедшей на тросе за пароходом в Тобольск, вдруг появилась группа людей. Несколько офицеров и две дамы.
- Но что меня поразило, так то, что на берегу Оби, когда мы плыли мимо селений, кланялись до земли люди. Папенька сказал, что они везут великую княгиню – цареву дочь-.
Через много лет, когда исчез СССР, и в прессе появились сообщения о спасении дочери царя, она вспомнила этот разговор и поверила в это безоговорочно.
Они обе много читали. Происходило это в те дни, когда дед выезжал в тайгу на участки, и отсутствовал по несколько дней и ночей. Под свет керосинки, висевшей над столом, они читали журнал «Роман-газета» и то, что набирали в сельской библиотеке. Таким образом, в 56 году, за ночь, они прочли первую публикацию романа Солженицына о Гулаге, пропустив школу на следующий день.
Этот день также прошел в разговорах о жизни всей семьи Вересовых, о том, как в топке паровоза большевики сожгли сына младшей сестры её матери, Елены уржд. Плохтиенко, как после ареста её мужа, их выкинули из дома, реквизировав его в пользу государства. Её и трех дочек. После его реабилитации, вернули гроши за дом, забыв про пропавшее имущество. Единственно, что успели соседи спрятать в картофельных бороздах - это швейную машину Зингер, наследство мамы, и домотканые половики. Чугунная машинка, вместе с изящной японской, с тех пор перевозится из города в город внучкой, уже полвека. А в те годы, она проходила на ней школу шитья и вышивки, постигая то, чем Ольга спасала свою семью от голода.
В 90-ых годах, она, почти ослепнув от старости, на известие о том, что СССР уже нет, воскликнула.- И коммунистов нет? Слава богу!-
Её жизнь, изуродованная, обкраденная, скомканная, окончилась, и прошло ещё много лет, когда внучка, вторая Ольга, обнаружила фамилию прадеда в телефонной книге одного из районов Томской области. Она позвонила, собеседник оказался сыном одного из рыженьких Вересовых. Они встретились, у Ольги перехватило дыхание – на неё глядели глаза бабушки.
А Владимир, сын Николая, увидев на старинных фотографиях мальчика Гришу, воскликнул,- Это я!-
И тут история сделала виток.
– Мой младший брат проходил ординатуру в клинике Кузбасса, и вот, когда он уже уезжал, его по фамилии окликнули в коридоре клиники. Он разговаривал с окликнувшим его сотрудником, когда из палаты вышел старый человек.
- Вы Вересов? Я тоже Вересов, зайдите ко мне перед уходом.
- Но брат не смог, а по приезду рассказал маме и мне об этом. Если учесть, что эта фамилия завезена в Сибирь прадедом, то все Вересовы - это его потомки.-
- А если учесть возраст того человека, то он и есть брат бабушки, ушедший с Колчаком, Григорий Григорьевич Вересов. Боже мой! Он жил рядом и всю жизнь боялся обьявиться и найти родных людей, которых любил и которые любили его.-
Я не изменила имена, в надежде, что кто-нибудь, в Кузбассе, знающий моего двоюродного деда, откликнется и напишет мне в рецензии внизу рассказа. Не смею надеяться, но вдруг найдутся и его потомки….! Привет Вам, дорогие!