Едва вступив в брак, юные супруги у нас начинают мечтать о первенце-сыне. Обязательно сыне. Никто всерьез не задумывается о том, насколько все сложнее с сыном, никто не ждет, что тот вырастет и будет заботиться о пожилых родителях. Как раз замечено, что наибольшей преданностью родным отличается дочь. Но вошедшие в плоть и кровь понятия о сохранении и продолжении рода, гордость за носителя отцовской фамилии – все это уже от нас не зависящие факторы. Армянская мать редко хвастается дочерью, считая это нескромным и даже неприличным, но стоит ей заговорить о сыне, и ее несет на крыльях вдохновения. Даже неблаговидные поступки сына – результат его слабостей или чужих козней, или, на худой конец, злосчастной судьбы. От сына все можно стерпеть, все ему простить. Как в легенде, изумительно переложенной на стихи Ав. Исаакяном, о говорящем материнском сердце, которое сын, вырвав из груди матери, несет своей возлюбленной. Ты не ушибся, сынок! – спрашивает сердце матери, когда сын, споткнувшись, выронил его. Хотя я говорю о природе армянской родительской любви, но тут же в памяти возникает аналогия.
- На этот раз сын мой промолчал, - рассказывает моя московская приятельница о каких-то распрях с сыном.
- Промолчал, чтобы не портить с матерью отношений, - говорю я ничего не значащие слова, чтобы как-то поддержать разговор.
- Это невозможно, - убежденно заявляет она. – Только он мне нахамит – я тут же прошу у него прощения...
И вспоминаются слова Марины Цветаевой, тихие, прочувствованные, без ложного пафоса: «Сыновей надо баловать, ведь им на войну идти». И другое, уже безотносительно к сыновьям: расставание – это короткая, на время, смерть.
- Сын не женится, внуков не подарит нам с женой, приходится чужих детей ласкать, - жалуется знакомый полковник в отставке.
Оказалось, что «чужими» он называет внуков от дочери, то есть от чужого человека.
Потерять ребенка для родителей проклятие.
Потерять сына – проклятие вдвойне. Это и потеря имени, чести семьи, своего продолжения.
Сегодня армянская семья по-разному теряет своих сыновей – но теряет безысходно. Вопли и стенания матерей сплетаются в один трагический хор, неумолчно звучащий в ушах.
МОНОЛОГ ПЕРВЫЙ
Всю жизнь я трудилась от зари до зари, зато троих вырастила. Ни работы не боялась, ни лишений. Знала, что будет мне за это награда. Вырастут сыновья, народят мне внуков, вот и на старости лет будет мне забота. И сыновья росли, почтительные, немногословные, чтобы на попреки огрызнуться – никогда. Но и свою линию гнули. Старшие больно разборчивы оказались – так и не женились. Спасибо, младший внуками одарил, а то и надеяться перестали. Но все работающие были – в родителей. Никакого баловства, одна работа да родные на уме. Все вопросы решали сообща – и по справедливости. И порешили они, что добровольцами сражаться в Арцах поедут старшие, вдвоем, а младший останется – о своих детях да о нас заботиться.
И потянулись полные ожидания дни. То кто приедет, весточку привезет, то по телефону изредка позвонят – вот и живем от весточки к весточке. Но та героическая весна черной для нас оказалась. Давно уже ничего мы о них не знали, когда обрушилась на нас весть – страшнее не бывает. Убиты. Оба. Вскоре привезут тела. И привезли – завернутые в простыню части тела. Это не я рассказываю, мне бы этого вовек не вымолвить, это какой-то голос внутри меня все звучит и звучит, не умолкая. Не открывай, не разворачивай простыню, говорили мне, ты этого не выдержишь. Но я уже знала, что уже так далека от этого мира, что выдержу все. Разворачиваю простыню и что же – умер, по-видимому, мученической смертью один из сыновей, самый старший. А где же другой? Уже после узнали, что второй жив, но даже на похороны брата не отпустили. Предали земле моего сына, послушного, трудолюбивого, схоронили, положив в гроб отдельно завернутые части тела, и это видение уже застилает все вокруг. Ем, сплю, разговариваю, но как будто уже из другого мира. Славь Господа, говорят мне, из троих два сына при тебе остались, ведь и второго могла потерять. А я и славлю, славлю нашего создателя да только... слова в горле застревают...
МОНОЛОГ ВТОРОЙ
Все считают, что я сошла с ума... потеряла сына, первенца, а сама наряжаюсь в самые красивые и дорогие черные платья. Но ведь все вокруг всегда утверждали, что я красавица, и мне приходилось поддерживать марку, красиво одеваться, не стариться и не опускаться. И сын мой этим гордился, привык к тому, чтобы говорили: отец у него талантлив, а мать красавица... Даже не верится, что уже прошло столько лет. Кажется, это было еще вчера – мое замужество, рождение сына и двух дочерей. Дочери-то при мне, а вот сын... Все шло гладко, как и было намечено. Вуз, женитьба, рождение сына, нашего внука. А потом оказалось, что жить не на что, дипломированный специалист семью прокормить не может. А он был парень самолюбивый, землю рыл в поисках выхода.
И нашел его... Выход не оригинальный, уже тысячи избрали его – уехать отсюда, не так далеко, в Россию или Прибалтику, с парой верных друзей – коммерцией заняться. И отговаривать его мы не посмели – чего уж, раз помочь ему не можем. Семью с собой забрал. Дела его шли хорошо и нам помогал. Его нет вот уже два года, а пока ни в чем не нуждаемся. Как все там произошло – ничего толком не знаем. Рассказывают, подошли к нему двое, велели ребенка отвести домой и следовать за ними. Видно, так называемые рэкетиры. Чего от него требовали, почему не столковались – ничего не знаю. Только убили его, и не сразу... Не могу вдаваться в подробности... Моя душа теперь с ним, и нам хорошо вместе. Но вот незадача – тело осталось жить, я даже не особенно внешне изменилась. Только в черном хожу. И мужу говорю: мне все самое нарядное, как всегда. И муж незаметно для меня другим подмигивает (а я-то все замечаю) и говорит: «Да, милая, я тебе и не такие еще наряды куплю, не расстраивайся...»
МОНОЛОГ ТРЕТИЙ
Мои сыновья уехали в США. Один за другим... Живут теперь в разных городах и почти не видятся. Почему не в Европу? Там иерархия еще более безжалостна и непримирима. Чтобы было понятнее, скажу, что в Европе они были бы людьми, скажем, девятого сорта, а здесь все же пятого.
Мне в Ереване все завидуют. И забот у тебя никаких, говорят. Сыновья твои процветают. Для здешних зарабатывать несколько десятков тысяч долларов в год – уже состояние. Но я-то была у них, видела это процветание. Ни уюта, ни друзей, ни душевного покоя. Постоянно лентой прокручивается вся предыдущая жизнь перед ними, будоражит и не дает покоя. Противоестественно, чтобы сыновья отрывались от нас, от родной земли. Были бы они неучами или лентяями – тогда другое дело. Еще лет десять назад о них говорили как о будущем нашей науки в области физики. А потом – пробовали даже чернорабочими стать, да и этим не смогли семьи свои прокормить. Говорят мне: привыкнут, цивилизация затягивает. Они-то, может, и привыкнут, хотя саднить в душе будет всю жизнь...
Ну, а мы-то как же? Каждая вещь о них напоминает, каждая книга покупалась в расчете на них. Все распродать и самим к ним уехать? Они предлагают, добрые и заботливые у нас дети, но что мы там – безъязыкие, беспомощные, один балласт. Да и как можно от дома своего отказаться? Ведь это все мы по крупице собирали, всему радовались. Тогда жаловались, что квартира слишком тесна, всем места не хватает. Ну, вот теперь опустела и стала обширной и неуютной, а вещи ненужными. А сумеют ли внуки там продолжить образование или ремесленниками станут? Плата за учебу, говорят, непомерно высока. Все кажется, что это только дурной сон, и в одно прекрасное утро все снова будет по-прежнему. Будем жить весело, суматошно и беспечно, радуясь предстоящему дню. Иначе к чему вся прожитая нами жизнь?
1995г.