- Гукас Григорьевич, ваш творческий путь протяженностью в более чем полвека отягощен всякими званиями, наградами, почестями. Но когда, интересно, вы впервые почувствовали себя художником?
- Роден как-то высказал интересную мысль: все художники утверждают, что самый большой учитель для них – природа, и, следовательно, перед лицом природы они должны были впервые почувствовать себя художниками. Однако в основном художниками они себя ощущают перед картинами мастеров. Так, у нас в доме были репродукции с работ Тициана, Веласкеса, Кореджо, то есть я имел возможность соприкасаться с классической живописью. Прививали любовь к литературе и искусству и мои родители, сами не чуждые подобных увлечений. Когда должны были снести церковь Погос-Петрос, мама повела меня с братом туда, дала нам по кусочку фанеры, плотную бумагу и велела рисовать ее. Я устроился в тени и стал рисовать хачкар в стене со стороны улицы Абовяна, а брат, сидя на солнышке, сделал набросок церкви в целом.
А что значила для меня дружба моих родителей с Мартиросом Сарьяном! Знакомые с ним еще с Нор-Нахичевани, они продолжили это общение в Ереване. И вот помню такой случай. После того, как работы Сарьяна сгорели во время пожара на корабле, Варпет зашел к отцу, юристу по профессии, посоветоваться о получении компенсации с пароходной компании. Слушая их разговор, я обратился к Сарьяну с просьбой нарисовать для меня пароход. И Сарьян нарисовал пароход с вьющимся над ним дымком и круглыми иллюминаторами. А на этом рисунке, взгляните, изображен я в восемь лет – тоже Сарьяном. К сожалению, не сохранился другой рисунок – сады, тополя и волы, излюбленные атрибуты его работ тех лет. Надо сказать, что консультация отца оказалась небесполезной. Сарьян получил в качестве компенсации сумму, на которую купил первоклассные краски, и в большом количестве.
А страсть именно к ваянию обуяла меня тогда, когда ставили памятник Гукасу Гукасяну. В школе я взял глину, додумался сам построить каркас и слепил фигуру. Другой пример. У сестры была папка с барельефом, изображающим Вагнера. Барельеф оторвался, упал в снег и оставил глубокий след, в который я напихал льдистого снега и получил уже не перевернутое, а правильное изображение. Еще не зная о существовании посмертных масок, я решил увековечить свою маму, сняв с нее глиняную маску. Но, конечно же, скульптором меня сделали занятия в кружке во Дворце пионеров и учеба в техникуме. Ремесла всегда привлекали меня. За рынком, на месте нынешнего парка имени Кирова, работали гончары, лудильщики, кузнецы, и я часами с упоением наблюдал за их работой.
- На первом и единственном в моей жизни спиритическом сеансе много лет назад вы были медиумом. Зная ваши «оккультные способности», хочу поинтересоваться вашими прогнозами относительно развития нашего общества, культуры, искусства.
- Эти способности проявились у меня в выборе профессии, когда я, будучи маменькиным сынком, предпринял роковой самостоятельный шаг – пошел в техникум, что считалось тогда непрестижным.
А что касается всего остального, то мои прогнозы связаны с конкретными расчетами и аналогиями. Я считаю, что имеются все предпосылки для развития искусства, не тлеющего, а именно бурного. Еще в 20-ом году, когда установилось подобие самостоятельного государства, все озарила вспышка национального самосознания. Несмотря на все попытки Российской империи, чем по существу и был Советский Союз, глушить новые ростки, нивелировать национальное своеобразие, заложенный Первой республикой фундамент был настолько мощным, что появились национальная опера, литература, сотворивший в архитектуре чудо Таманян: в столице Армении обосновались навсегда мастера высочайшего класса, такие, как Сарьян, Коджоян, Терлемезян, Агаджанян. Сегодня новая армянская государственность очень благоприятна в своей основе для нового расцвета искусства. Второй фактор – свобода личности. Художник впервые находит свою материальную базу при рыночных отношениях, когда нет монополиста-заказчика, и он волен искать своего потребителя.
- А разве для вас лично сегодня работать легче?
- Для меня сейчас очень мрачное время, отсутствует мой главный заказчик – государство. А для того, чтобы служить возможно большему числу людей, требуется официальная установка. Я хочу проповедовать идеи не только личностные, но и общечеловеческие. В искусстве Древней Греции, Египта, Возрождения, а также, если хотите, классицизма и социалистического реализма, не было расслоения между элитарным и народным искусством. Между мелкой пластикой Танагры и монументальными творениями Фидия не было принципиальной разницы, происходило совпадение рыночных работ и творений высокого класса для жрецов и фараонов. Я не художник автопортрета, я ремесленник, как безвестные мастера средневековья. У китайцев есть хорошее выражение: тот, кто делает Будду, не верит в Будду. Я же ценю в равной мере художников для миллионов и для избранных.
Для меня лично печальное время еще и потому, что я рожден кораблестроителем, а требуются лишь бумажные лодочки. Если у государства и появятся средства, то это будет не народный заказ, а чиновничий, то есть повторится ситуация при «системе», когда государство и чиновничество отождествлялись. Нам угрожает (и уже наличествует) подобная ситуация... Отвратительно графическое выражение нашей денежной единицы – драма. Идея выхолощена, налицо низкий уровень эстетической мысли. Я уверен, что это благая идея высокопоставленных чиновников. Лет 20 назад я был во Флоренции на выставке мировой графики. И что же? Мы, обладатели блистательной графики в лице Фаворского, Коджояна, Дубинского, были представлены поистине смехотворно, ибо отбирали работы чиновники. То же и с денежными знаками: я польщен, что на тысячной банкноте мой Маштоц, но не могу воспринять его графическое выражение так же, как и Сасунци Давида Кочара. Очень недолго просуществовал в 20-е годы на денежной единице чудесный и трогательный образ прялки, это было прекрасно.
- Как видите, ограничений для свободы творчества и сегодня немало...
- Это – преходящее явление. Единственным ограничением может быть то, что авангард, сегодняшний авангард, мыслящий эстетическими категориями завтрашнего дня, не найдет пока своего потребителя, но его никто не будет преследовать, как при большевиках. Раньше – и устно, и письменно – я выступал в защиту гонимого абстрактного искусства, в защиту формализма, импрессионизма, постимпрессионизма. Почему я это делал? Ну, во-первых, я сын адвоката и всегда генетически привык защищать гонимых и преследуемое, и сегодня готов выступить в защиту натурализма и социалистического реализма, ибо они в загоне. Но, самое главное, таким образом я защищаю свою свободу, свое право делать то, что я считаю правильным и нужным. В принципе художник всегда свободен, ибо когда он сам свой заказчик, то может получать удовлетворение от своей работы. Один художник самодостаточен для того, чтобы существовало творчество. Но полноценный творческий акт возможен лишь при контакте со зрителем, и чем многочисленнее зрители, тем контакт полноценнее...
- Как, например, в случае со скульптурными портретами Ленина?
- Нисколько, ибо восприятие это не было эстетическим... Напротив, как реакция на идеологизацию всех и вся и в фашистской Италии, и в Советском Союзе стало развиваться левое искусство.
Уникальными были последние годы советской власти, когда система уже не могла контролировать ни экономику, ни культуру. Создавался такой парадокс – не искусство для искусства или искусство для народа, а искусство для художника. Истинным потребителем искусства был один лишь художник, чье творчество, никому не нужное, но скупаемое государством, гнило в подвалах. Художник творил ни для кого. Я считаю, что наконец-то художник имеет реального заказчика, чьи вкусы и потребности могут совпасть с его устремлениями – в этом и заключается свобода творчества. Но остается под угрозой художник, творящий для подавляющего большинства субъектов общества. Потому нужен государственный орган, как в Древней Греции, республиканской Венеции – художественный совет, куда входят лучшие умы народа, духовенства, представители художественной элиты.
- Какая эра начинается для скульптуры? Монументализма, станковой скульптуры, мелкой пластики?
- Начну издалека. Армянская архитектура не сохранила форму вилл. В конце войны стали строить таковые для советских нуворишей, но без индивидуального отпечатка. Спустя 20 лет новая буржуазия, то есть цеховики и коррумпированная элита снова взялись за них. Сейчас продолжается модификация мафиозной структуры, и с нею утверждается новая форма армянской архитектуры – вилл, особняков, замков. Новое явление имеет широкую материальную перспективу для развития, но во избежание вопиющей безвкусицы это все опять-таки должен контролировать некий высший совет архитектуры, имеющий право наложить вето на мещанские изыски. Внутри этой архитектуры и должна развиваться скульптура – декоративная, станковая, мемориальный памятник, заказной портрет и пр. Мы привыкли иронизировать над мемориальными памятниками, установленными на кладбище, а вот несколько лет назад известный французский журнал посвятил несколько хвалебных статей лучшим образцам армянских кладбищенских скульптур. Не обошлось и без французского юмора: авторы статьи отметили как «сногсшибательную новинку» композицию, когда жена с зажженной спичкой дает прикурить покойному мужу. Я тоже отдал дань подобному искусству, изобразив женщину, погибшую при родах. Композиция изображает женщину с ребенком со спины, наполовину уже вошедшую в камень.
Бурный, хотя и печальный расцвет переживает искусство создания хачкаров. Небывалый расцвет мелкой скульптуры сегодня объясняется тем, что художники лишены возможности делать монументальные работы и, напротив, имеют большие возможности для сбыта мелкой скульптуры. У нас сегодня великолепная когорта скульпторов. И неудивительно, что на Венецианском биеннале, посвященном Данте, 5-6 наших соотечественников получили высокие награды. Сегодня скульптор с помощью мелкой пластики решает монументальные задачи. Изумительны работы Беника Петросяна, которыми можно было бы украсить всю Армению. Очень интересно и многообещающе искусство Алексея Паповяна, Мариам Акопян, Гетика Багдасаряна, Гарегина Давтяна, Самвела Казаряна, Гагика Казаряна и многих других. Единственная преграда – материальные возможности.
- Ваша самая большая любовь на свете?
- Мать, сестра, брат, жена. Это для меня духовные субстанции. Так, я не могу вспомнить мать, которая была рядом столько лет, я помню лишь эпизоды, связанные с ней, ее поведение.
- А какова ваша заветная мечта?
- Да, у меня есть такая мечта. Чтобы начинающий художник, будучи еще подростком, начинал учиться в какой-то мастерской у известного варпета и рано приступал к самостоятельному творчеству. Микеланджело уже в 18 создал «Бой кентавров», после этого он уже ничего качественно, принципиально нового не создавал. А у нас парень после армии приходит в институт и учится лет до 26-27, когда творческий пик уже позади. В связи с этим не могу не вспоминать о том, как мой учитель Самвел Манасян, лепивший Сталина с Мамлакат, дал мне, подростку, вылепить два «ответственных» участка - сапоги Сталина и букет, преподносимый Мамлакат вождю. И я уже в 18 лет участвовал в профессиональных выставках.
- Ваш самый сильный стимул и самая большая помеха в жизни?
- Семья.
- Ближайшие творческие планы.
- Остерегаюсь говорить о планах. Не раз говорили о таковых, а они оставались в стадии проекта. Что же касается моих устремлений, то они, конечно же, остаются в сфере монументальной скульптуры. Это видно и по результатам моего творчества. Я никогда не задумывался об одном произведении, я мыслил циклами, ансамблями. Например, не просто памятник Маштоцу, а многие этапы его пути, аналогии.
- Ваше отношение к выборам, нашему правительству?
- Очень спокойное и даже хорошее.
- Что вы хотите сегодня пожелать своему народу?
- Что я могу пожелать? Море терпения у него уже есть. Ему, как и себе, я желаю оптимизма, веры в будущее.
1995г.