М.: Livebook/Гаятри 2010
Когда сталкиваешься с чем-то необычным, то или отметаешь это от себя, считая малоинтересным, или робеешь. Второе происходило мной и в процессе, и по окончанию чтения «Дома, в котором…». Сознание не покидало мистическое наитие: книга навеяна Космосом. Стиль, композиция, образы – все взято будто извне, соткано из мириад частиц насыщенной атмосферы и усвоено чутким мастером, умеющим прислушиваться к себе и одновременно ловить отголоски страждущих душ из Зазеркалья. Уверена: каждый воспримет эту книгу (960 страниц мелким шрифтом) по-своему, выделит что-то понятное и родственное для себя и отстранит остальное, возможно, не менее важное. Я заранее прошу снисхождения за попытку говорить о «Доме…», приблизиться к нему и тем разочаровать автора. Но молчание – это форма критики, притом не самая честная.
Роман был удостоен «Русской премии», главной награды для русскоязычных писателей, живущих за пределами России. О чем он, этот роман, которому еще предстоит вырваться из границ СНГ и очутиться в ряду тех произведений, о влиянии авторов которых на нее говорит Мариам Петросян в одном из интервью? Писатели эти – Кен Кизи и Сэй Сёнагон, Стейнбек и Фолкнер, Стругацкие и многие другие. Она, по ее словам, создавая персонажам определенные условия, затем отпускает их и наблюдает за ними – некоторые оживают.
Несколько слов о фабуле произведения. На окраине города, в месте, называемом Расческами из-за зубчатых рядов многоэтажек, стоит Дом. Это реальный дом в неведомом городе неизвестной страны. Символ, разумеется, емкий, но не вызывающий особого удивления. Всем знакомы Замок, Зона, Океан, Река, Пустыня и т.п. Здесь живут дети-калеки, в основном подростки, и их воспитатели. Появление родителей детей мимолетно и необязательно – они из другого измерения. Мало общего и у воспитателей с детьми; отделения мужское и женское дополняют друг друга, они причудливо взаимосвязаны. Роман начинается прибытием безрукого мальчика, которого тут же окрестили Кузнечиком, с матерью в Дом и кончается той же сценой с Кузнечиком, в которого из окна выстреливают конфетти. Жизнь маленьких героев, от которых уже не удается отвернуться, дана в буднях и праздниках. Многослойные фрагменты их осколочной жизни автор с редкостной отважной небрезгливостью разворачивает перед читателем не для того, чтобы вызвать жалость, сочувствие, негодование и другие ожидаемые чувства, а лишь для хотя бы минимального приобщения к неведомому сложному миру «потайного колодца» теней, существующих параллельно миру видимому.
Мы – только память.
миражный музей отголосков,
груда битых зеркал.
Хорхе Луис Борхес
У питомцев обоего пола лишь клички – Сфинкс, Курильщик, Слепой, Лорд, Македонский, Черный, Топ, Сип, тройняшки Ниф, Нуф, Наф, Слон, Толстый, а также Ведьма, Рыжая, Длинная Габи, Спица и пр. То же и у учителей – Овца, Крестная, Акула, Ящер, Лось, Душенька, но Ральф (о нем позже).
В буклете о Доме говорится, что здесь учащиеся находят «семью, уют, взаимопонимание и заботу», то есть «ни слова правды и ни слова лжи», ибо «мир – лишь наречье» и «за словами – то, что внесловесно» (Борхес). И вот изо дня в день, из года в год обитатели Дома живут по своим Законам и приобретают новые способности взамен утраченных. Так, «память Слепого пахла, звенела и шуршала. Она несла запахи и ощущения.» (с.55). Здесь, невзирая на эпатажную надпись «лупи лежачего, топчи упавшего, плюй в колодец, из которого пьешь», свой кодекс чести и гуманизма. Потому просьбы умственно неполноценного Слона, склонного реветь из-за всего, тут же выполняются (без слов самодельную корону с головы другого отдают ему), потакают аппетиту и играм Толстого (девушка жгет для него небольшие костры), безногим помогают подняться и спуститься, безруким подают упавшее, одевают, раздевают, купают, лечат варварским, но эффективным способом и пр. Все как один схожи в одном: их пугает Наружность, то, что за пределами Дома, поэтому страшатся выпускного вечера. Их страхи, мысли, желания зачастую материализуются, хотя не всегда так, как им хотелось бы. В результате фантастический флер присутствует на протяжении всего повествования, и его воспринимаешь как должное – иначе просто не может быть, хотя угадать ход событий и превращений нелегко. Многие из детей Прыгуны, то есть оказываются в другом месте, в другом измерении и иногда возвращаются с трудом. И наказание, мысленно ими насылаемое на кого-либо, оказывается иногда непредсказуемо жестоким, что заставляет их затем долго и мучительно переживать. Потому здесь было 12 попыток самоубийства, 5 – удавшихся, несколько превращений (кафкианских!) и убийств. Внутренняя логика поступков обитателей Дома неподвластна людям «здравомыслящим»: никто им не запрещает сострадать детям-калекам, оказавшимся вне семьи, но поучиться у них многому тоже стоит.
В финале мы узнаем, как сложилась судьба наших героев, однако здесь ощущается некоторая запрограммированность, «сделанность» за счет мастерства, что ли, хотя книга не только держит в напряжении во время чтения, но не отпускает и после, долго, очень долго.
М.Петросян подвергает пересмотру такие устоявшиеся понятия, как коллектив, сообщество, секта. Закон един для всех, но у каждого свой внутренний закон, свое несогласие с общепринятым, что делает его порой недосягаемым для остальных. У каждого уникальная философия, мудрено-образный способ выражать мысли и все же быть понятым – разумеется, посвященными. Читая роман, выделяешь для себя какие-то кульминационные моменты, хотя щедрое их обилие может заставить растеряться кого угодно. Для меня как читателя это смерть (или это можно назвать ритуальным убийством) Лося, Волка, Помпея и превращение Крестной в маленькое чудовище. Преподаватель Лось погиб, ибо считал себя богом Дома, хотя не имел к нему никакого отношения: его по-своему любили «домочадцы», но разобравшись, смели как обрывок мусора, песчинку, приставшую к ним на бегу. Волка невзлюбил Македонский, ибо тот умел менять реальность, в итоге Волк заснул и не проснулся в результате силы мысли, желания или страха Македонского. Но теперь предстоит мучиться ему, даже пытаться покончить с собой. Многие сквозь стены чувствовали смерть Волка, но не пришли к нему на помощь – почему? Один из многочисленных эпиграфов автора: «В мирозданье есть три царства – ответил старец. – Это царство без наваждений, царство наваждений и царство истины» (Дун Юэ «новые приключения царя обезьян»). Но бывает ли хоть одно из этих царств в чистом виде? Жизнь, особенно жизнь в Доме, настолько запутанна, что она «на грани миров». За что был убит Помпей? Неужели только за то, что вообразил себя вожаком, самым крутым, за которого любой без колебаний должен отдать жизнь (хотя бы теоретически)? Курильщик считает, что за это не убивают. И остается при своем мнении. А вот Стервятник, зная, что убил Помпея Слепой с общего согласия, называет это самоубийством – вопрос терминологии, объясняет он учителю Ральфу: «Когда кто-то долго роет яму, потом тщательно устанавливает на дне острые колья и, наконец, с радостным воплем туда прыгает, я называю это самоубийством. Прочие могут придерживаться иного мнения.» (с.305). И лишь много позже Сфинкс приходит к мнению, что Слепой убил, ибо ему нравилось убивать. Не выходит из памяти натуралистическая сцена истекающего кровью Помпея с ножом в горле, того, как нож с хлюпаньем выходит из горла, как стошнило Курильщика… И «…тишина места, где молчит слишком много людей» (с.282).
Детей понимает и не боится Ральф – не потому ли, что он трехпалый, следовательно, тоже малость физически ущербный? И сразу же в превращении (тоже кафкианском) Крестной подозревает Слепого, допрашивает его столь пристрастно, что того рвет непереваренными мышами (он часто бродит по лесу и ест всякую мелкую живность). И несмотря на паранормальные способности Слепого, он, как и любой мальчишка, расстраивается, когда говорят, что его подружка Длинная Габи страшна, как смертный грех, и спешит заменить ее Крысой, исцарапавшей его всего. Но «прекраснее драк старших только их развлечения. Пивные оргии, фантастические танцы склеенных, колясочные вальсы и дикая, скрежещущая музыка… /…/ можно было оглохнуть, ослепнуть и умереть от зависти» (с.402)
А какой красочный ряд разворачивает перед нами автор! Это и одежда, и украшения, и татуировки детей-подростков, и стены, разрисованные фигуристыми девками и надписями, и описание еды и тех ими сочиненных кошмарных пойл, что ввергают в транс и уводят куда-то, превращают в орущего кота и пр. Называются пойла по-разному: «Цветочек», «Ступенька», «Ночной кошмар»…Сцена с Горбачом на дереве трогательна и напоминает героя из пьесы П.Устинова. Горбач уединился на дереве с вороной Нанеттой: она выражает свой восторг по поводу гостя – Слепого тем, что клюет его и метит щедро пометом. Слепой вынужден уйти в свой мир, где успокаивает себя плеском волн. И еще они с Горбачом попеременно играют на флейте.
Так обретешь или потеряешь себя в этом опасном и непредсказуемом Доме, который для иных может быть и началом пути, или последней остановкой? И недаром кофе здесь вроде мышьяка, а лазарет прозван Могильником. Хотя спор о том, кто свободнее – слон в саванне или тля на листочке, вечен как мир. А девушки – Русалка и Рыжая уходят и возвращаются со дна реки, где водоросли и песочные люди. А Македонский видит во сне, что он дракон, летает над городом и опаляет его огнем своего дыхания, из-за него город пуст, и это страшит его. Но Дом не отвечает за тех, кто «думает, что видит сны, в которых можно умереть, а потом проснуться» (с.794) Тем не менее перед всеми маячит выпуск из школы, из Дома – шаг в пустоту. И хотя потом мы узнаем о судьбе большинства из них, это скорее утешение, придуманное для нас сердобольным автором – так, по крайней мере, мне показалось. Да и утешение слабое по сравнению со всем пережитым в «могущественном и капризном божестве», как несколько помпезно характеризует Дом Сфинкс.
Что же стало причиной безоговорочного принятия в России столь необычной книги? Скорее всего, семена упали на благодатную почву, и пришло время неординарного подхода к любым проблемам. Неблагополучие внешнее и внутреннее уже не замалчивается, и цвет стекол очков не заменяет жизни. Особенно остро сегодня в России (как, впрочем, везде) стоят вопросы семьи, воспитания подрастающего поколения. Мало лишь сострадать, ибо, как заметил Борхес, несчастье не венчает себя лавром, и часто может привести к массовым преступлениям. Но это всего лишь расхожие истины, потому закончим еще одним мудрым эпиграфом автора:
Трудные наступают дни.
Уже маячит на горизонте
Ожидающий своего часа час.
(Ингеборг Брахман, Отсроченный час)