Слушаю Музыку…
Не ту, с синкопами и супер-басами, с лазерами и дымом, не ту, которую «для понятия» дополняют судорожными движениями обнаженных телес…
Я слушаю Бетховена.
Мне 60 лет. Я прожил большую жизнь, знаю ей цену… в свое время отдал дань и тем синкопам, и бас-гитаре. Всякая музыка была: и благородная медь духового оркестра, и заволокинская русская гармонь, и студенческая семиструнка… но и Бетховен.
Ставлю диск Марии Гринберг. «Лунная соната» в ее исполнении звучит весомо. Так, как она считает, – должно быть. С тяжелым темпераментом мне вдалбливается правильность. Сердце исполнительницы бьется сильно и ровно. Где положено, она добросовестно тычет меня носом: вот так! И так! И так! Метроном бьет в ее сердце.
Ее техника безукоризненна. Ее исполнение – верное. Я получаю добротную вещь, излучающую тяжелую, но управляемую страсть.
К счастью, у меня есть затертая до дыр старая пластинка Мержанова. Ставлю наиболее сохранившуюся третью часть той же «Лунной сонаты», и, сквозь шорох и треск иглы по исцарапанному диску, на меня нисходит Благодать.
Это водопад. Это горный, пенистый, у самого истока, искрящийся ручей. Это страстное признание в любви чистого, едва оперившегося юноши. Он еще не совсем понимает, как это – правильно. Он просто дышит, хлебает свежий воздух юности, задыхается от счастья бытия, и сердце его колотится, и весь он дрожит и звенит.
Я слушаю, киваю в такт; я весь сжимаюсь в ожидании: вот, вот, сейчас… Ну! Ну! Ну! И вот он, финал: заплетающимся, но искренним языком меня убеждает верхняя, вселенская сила, сила бушующей, расцветающей Музыки. Она нарастает, она кричит, взывает, звенит на верхнем пределе: смотри же – как прекрасна Жизнь!
Слезы наворачиваются... Может, это плачет вино, выпитое малой толикой, в одиночестве. Но если вино придает такой прекрасный вкус жизни… то слава Вину!
Сколько там того вина – не в вине дело. Вино только чуть смочило дорогу той божественной Музыке, открыло потаенные пути – и она легче затекла в душу. И душа моя полетела…
Она и сейчас там, в моем Небе, где я прожил 35 лет.
Меня часто спрашивают: а страшно летать?
Летать – это счастье.
Вот у нас, в России, с населением 140 миллионов, летать, со штурвалом в руках, чувствуя позвоночником, как от малейшего твоего движения под тобой вспухает могучая подъемная сила и ты ею управляешь, – такое дано, ну, тридцати, ну, сорока, ну, может, пятидесяти тысячам человек. Но по-настоящему, по 30 лет в небе, по 20 тысяч часов… дано только сотням.
И я – один из них. В свои 60 лет, слушая «Лунную Сонату», я задумываюсь: как прожита жизнь… правильно ли?
Музыка и Полет – мне это открылось. Я не верую в Бога, но в Благодать – верю. Тот, верхний Разум, то творящее начало, которое должно существовать, раз о нем столько говорят, – видимо, оно как-то отметило меня. Мне было позволено отлетать 35 лет без серьезных ошибок. Было открыто понимание сути Полета – без цифр, формул и графиков – позвоночником. И так же, позвоночником, я чувствую Музыку.
Если бы я не стал пилотом, может быть, стал бы музыкантом. Но не бывает на свете так, чтобы два серьезных таланта сосуществовали в одном человеке. Обычно один большой талант греет под своим крылом несколько талантов поменьше; так сочный, богатый звук состоит из основного тона и обертонов, придающих ему неповторимую глубину и насыщенность.
Просто летать… мне было бы скучновато. Я могу писать. Могу худо-бедно играть на нескольких инструментах. Могу рисовать, петь, танцевать. Могу построить дом, сложить печь.
Но все это – обертоны. Основной звук в моей жизни – умение пилотировать тяжелый воздушный корабль с сотней пассажиров за спиной и, главное, научить этому искусству молодого коллегу. Это мне – дано. И этому Делу отдана жизнь.
Я в этом деле не одинок. Нас тысячи – воздушных ездовых псов, истоптавших бескрайнее небо.
Старые, седые Псы Неба! Поднимите головы! Видите – в небе розовые полосы на закате дня? То прокладывают свою небесную тропу Ваши ученики, то разрывают стылый воздух крылья новых ездовых упряжек. Свежий семидесятиградусный ветер ледяной струей щекочет им горячие ноздри – о, как божествен этот запах стратосферы!
Вы им надышались, Вы его нанюхались. Вы набили лапы о небесные колдобины, натерли холки позолоченным ярмом Службы Полету… Вы сидите на цепи у ворот – эх, хоть бы разик еще…
А я хочу петь Вам гимн.
Я пою гимн тебе, Летчик. Ты, ломовой, с красными от бессонницы глазами, с тройным запасом прочности, воздушный извозчик, чей измызганный портфель, налетавший миллионы километров, достоин постамента, а пожелтевшая от пота рубашка - музейной витрины… И ты, смелый сокол, Военный летчик, защитник Отечества, не нужный политикам, выброшенный из Неба, забытый Государством… Небо у нас одно – небо нашей Родины, и мы знаем его суть как никто.
Братья мои небесные, Вы сейчас не в особом почете – такое время… А Вы ж положили жизнь на свое Дело. В Вас живет Дух Полета – чувство, недоступное никому.
В почете нынче другие профессии, другие ценности… не сравнить. Но совесть моя не позволяет допустить, чтобы Жителя Небес походя оскорбил нелетающий человек:
«Не делайте из летчиков культа…»
Ну, сделайте культ из эстрадных певцов. Из спортсменов. Из модных писателей.
А из летчиков… какой уж культ. Что уж там сравнивать. Особенно подросткам, которые клюют на любую блесну. Когда тысячная толпа истерически беснуется, рыдает, и пляшет, и давит друг друга – под рев электрической, фанерной, не нашей музыки, под вихляние кумира на сцене – «Ты моя, моя… я люблю тебя… я люблю тебя… ты моя, моя…»
Как тут сравнишь: потнючее голубоватое благоухание полуголого мачо на сцене, в цепях, в рванине, в дыму, в прожекторах, в реве… – и мокрую задницу навигатора стотонного лайнера, протискивающего машину между башнями грозовых облаков – в ночи, в зареве молний, в лихорадочном лучике радара, в звериных объятьях неспокойной, коварной стратосферы, с двумя сотнями живых душ за спиной. Или перехват нарушителя воздушных границ, с перегрузкой, от которой челюсть отваливается и сопли фонтаном брызжут из носа, а в глазах темнеет до того, что взгляд улавливает лишь авиагоризонт в кровавом тумане...
А ваш кумир… пьяный после гастролей, блюет у меня за спиной. А мои девчоночки, балансируя на каблуках в болтанку, хлопочут вокруг него и его бригады, ублажая и исполняя все их прихоти, с улыбкой…
Но они верят в меня. Они верят в тебя, брат мой небесный, Пес Неба, влекущий крылатую упряжку – они верят в нас всех, одаренных Небесной Благодатью сотворения Полета, – что мы-то довезем. Довезет Капитан. Довезет Второй пилот. Довезет Штурман. Довезет Бортинженер. А брат наш, Военный Летчик – защитит всех.
И Вы, Бортпроводники, довезете Ваших пассажиров. Мы все дружно тащим наши лямки. Мы все исполним свой долг. Я пою гимн Летающим людям, независимо от их должности и роли в Небе. Небо одно на всех, и удержаться в нем можно, только если мы все будем бить в одну точку.
Подними выше голову, седой Пес Неба! Там, в начале розовой полосы блестит звезда. Эта звезда когда-то взошла над тобой – вспомни, как под ее прекрасным светом ты мужал, рос, познавал всю красоту и всю свирепость твоего Неба, как поклялся в душе быть верным ему до конца. И пока еще – не конец!
Как ты жил… и как вынужден доживать.
Но ведь человек на то и Человек, чтобы жить не так, как диктуют обстоятельства, а так, как зовет Дух!
Что ж теперь, на земле – и жизни нет?
Да я бы себя уважать перестал, я – Капитан.
Бывают в нашей жизни события, когда мы, старые ветераны, собираемся вместе. Мы достаем из шкафов старинную, вычищенную форменную одежду. Вновь на костлявые плечи стариков навешиваются аэрофлотские погоны с золотыми нашивками. Потертые фуражки с кокардами, с крылатыми серпом и молотом, прикрывают лысины. На наших форменных кителях редко блеснет правительственная награда… мы же не знатные шахтеры или доярки… но как самую дорогую награду Неба привинчиваем мы почетный Знак: «За безаварийный налет часов» - и внизу планочка с цифрой: у кого 15 тысяч, у кого 17. Редко у кого больше 20.
Двадцать тысяч часов, проведенных в воздухе! Нам есть что вспомнить.
Что такое – пролетать двадцать тысяч часов?
Это счастье. В полной мере. Несмотря ни на что.
Глядя на Вас, в седине висков, в морщинах вокруг глаз, в «дубах» на козырьках фуражек – я хочу преклонить колени.
Вы – мои Учителя. Вы – кладезь опыта, на Вас держится Школа. Все что могли, Вы отдали нам, смене… и смена эта тоже уже в ветеранах.
Если бы собрать весь опыт, все случаи, все события, произошедшие с Вами в воздухе, осмыслить, переварить – хорошая похлебка получилась бы для молодых щенков, которые еще только начинают приучаться к лямке.
Ваш опыт, опыт советской школы, намного весомее опыта летчиков цивилизованных европейских стран. Это примерно как опыт автолюбителя, всю жизнь проездившего на старой верной «копейке», – против опыта обгоняющего Вас на трассе – пальцы веером – хозяина навороченного «Мерседеса».
Да разве ж хозяин «Мерседеса» ковырялся когда-нибудь под капотом? Проволочки прикручивал? Весь его опыт – в том, чтобы набрать по мобильному телефону номер нужного специалиста. А наш, советский, да и раньше Советов, россиянин, русак, хохол, мордвин, якут – его опыт, опыт выживания в условиях, где немцу смерть, да еще в небе, где так много непознанного, непредсказуемого, где, как и сто лет назад, подстерегают неожиданные опасности, – такой опыт бесценен.
Европеец бы такой опыт скопил и продал, да еще выбрал бы время, когда товар особенно востребован.
Мы, русские люди (я-то по крови украинец), отличаемся от всего мира своей непостижимой душой. Нашел ящик водки, продал его ближнему, а деньги пропил, плача на плече случайного собутыльника, русского человека, у которого вдруг в резонанс зазвенела струна.
Вот в том резонансе все дело.
Резонанс – это когда внезапно пронзает, что с собой в могилу опыт не унесешь, а рядом голодный щенок, которого можно этим опытом выкормить и сделать из него настоящего ездового пса. А как же ж ему только ХОЧЕТСЯ!
Конечно, и среди русского народа встречаются эдакие монстры, что только под себя гребут… но как-то для нас это не характерно.
Передают по телевизору: вот в Свердловске (был такой город на Урале) живет знаменитый слесарь, мастер по замкам, мастер из мастеров. Любой сейф откроет за пару минут. И прозвище поэтому у него – Медвежатник. Всего достиг своим умом, прямо Левша. А в школе был вечный второгодник. Открылся талант – стал деньги грести лопатой. Уже старик. Интервью дает…
А вот учеников у него нет. У него принцип: я – достиг, и ты попробуй, своим умом. А не получится – не обижайся. Мои секреты – это мои секреты. Ушлый дед.
У него опыт – опыт кастрата. Он бесплоден. Богатый… и несчастный человек. Кто его вспомнит через пару лет после смерти… так, в узком кругу за бутылкой.
Если бы мы все были как этот дед, прогресс бы остановился.
К счастью, среди летчиков таких вот медвежатников мало. Работа такая, что сам, будь ты хоть гений, на современном самолете не полетишь. В процессе обучения идет рост мастерства помощников. Нас всех соединяет неразрывная цепь передачи опыта, и коловращением этой цепи движется современная авиация. Да и любое дело.
Вам, седые ветераны, наш низкий поклон. Вы научили нас так работать в небе, как дирижер управляет слаженным оркестром. Сколько же труда и терпения вложено! О чем Вы думали тогда – о своем медвежачьем искусстве или все-таки о славе Школы?
Вы думали о Музыке жизни. Теперь, на склоне лет, я это понимаю.
*****
Продолжение: http://www.proza.ru/2014/10/30/492