Опыты общения, при нынешнем развитии научных и всяких, в частности — атеистических, знаний должные быть признанными фантастическими.
Попутный.
При закрытых в течение получаса глазах я творил молитвы. Потом, решив наконец подать признаки жизни, зашевелился, невольно прервав нерешительно завязывающиеся в дороге знакомства. Я излишне резко раскрыл глаза, не потрудившись никаким другим более или менее вялым движением или вздохом предупредить о своём реальном присутствии окружающих, они вздрогнули, мои спутники поневоле. Казалось бы, в трясущемся дилижансе такое невозможно, но нет — как раз именно так и получилось. Инициатива непрошенно оказалась в моих руках, но я испытал разочарование, оглядев пассажиров: честно говоря, они были неинтересны. Возможно, конечно же, что тусклый свет утра не позволяет увидеть в этих излишне простых лицах нечто возвышенное — ту самую искру Божественного огня, должного гореть в душе каждого? Ничего подобного, вновь огорчился я.
Кроме вышесказанного, я их, кажется, ещё и напугал своим непрошено неожиданным пробуждением. Смешно, что никто из них при всём их желании не заподозрит во мне иезуита. Бог с ними, убогими. У меня же другое дело, чем просто наблюдение за случайными попутчиками, и я поспешил исполнить пустопорожние формальности утреннего приветствия для того, чтобы потом поскорее спокойно погрузиться в обдумывание предстоящей ответственной миссии.
— Доброе утро, медам и месьё, не правда ли?
— Доброе утро, утро святой отец.
— Невозможно рассуждать о доброте его, месьё, глядя сквозь эти закопчёные окна. Здравствуйте!
Второй отклик мне понравился больше. Ответил лавочник с супругой. К родственникам в провинцию едут, скорее всего. К тёще ли, или наоборот, к свекрови? Нет, пожалуй, к равным по возрасту и по семейному укладу — к брату ли, или к сестре. Почему? А нет в глазах ни одного из супругов ощущения предстоящей приниженности перед родителями дражайшей половины. Да и сами-то они, небось, провинциальны своими обывательскими душонками, а тщеславие вон уже поднимает свой почти столичный рог посреди модной причёски и простирает горящую длань над ними, воистину жалкими. Да простит мне Господь моё высокомерие, ибо и вправду не равны мы! С такими, как эти, ничего особенного не случается, на этакое добро не позарятся ни Аввадон, ни Вельзевул. Прости, Господи, грешным устам упоминание нечистых имён! Они подивились, что без всякой, казалось бы, видимой или понятной им причины я сотворил знамение.
— Услышь, Господи, молитву смиренную и просьбу недостойную не обойди вниманием! Пусть будет так, как положил Ты: Семя жены сотрёт голову змея! Амен!
Сидевшего в углу рядом с вышеописанными мещанами молодого человека приятной наружности разорвало, выбросив в тесный салон огромное количество чёрного смрада, так что дышать стало невозможно. Меня такая катастрофа удивила не менее остальных пассажиров, которых я и рассмотреть-то толком ещё не успел. Судить же о степени их удивлённости я не в силах — темно стало в помещении, как во мраке адской ночи. С криками паники и с именем Божиим на устах мы колотились в переднюю стенку, туда, за которой, там, на улице, должен быть шофёр, пока, наконец, тяжёлый механизм не произвёл остановку, и мы смогли вырваться на свежий воздух, кашляя рвотно и отплёвываясь грязью. Женщины были уже в почти бессознательном состоянии, мужчины же, пошатываясь от слабости, старались им помочь, чем могли. Благодатной росой и лёгким свежим туманом было пропитано утро, и я, сумев пересилить одолевшую и меня немочь, постарался успокоить всех:
— Не волнуйтесь, господа, не волнуйтесь, всё уже обошлось! Могло быть хуже, но ничего страшного больше не произойдёт! Бог всесилен, а это всего лишь дурной запах. Вонь выветрится, и мы сможем продолжать путь! Успокойтесь, право, с именем Господа Бога нашего на устах и в сердце нам не страшны никакие дорожные злоключения на нашем пути!
Того бедного юноши, коего разорвало, между нами, естественно, не оказалось. Оговорка сия произнесена сейчас мною именно для того, чтобы подчеркнуть, что был действительный факт взрыва (говоря о природе которого, я не имею права утверждать, что самопроизвольного, ибо именно молитва из моих уст вызвала его), а не некая иллюзия, что со мною приключалось и ранее, и не раз, и гораздо позднее… Обойдя дилижанс, я открыл вторую дверь, дабы сквозняк ещё скорее выветрил зловонный смрад. Свидетели странного и страшного происшествия недоумённо и в смятении духа смотрели на меня, излишне, наверное, казавшегося спокойным в странных обстоятельствах, и на клубящийся выдуваемый из салона чёрный с жёлтым серный дым, от малейшего приближения к которому нормального человека Божьего воротило с души и рвало, как с несъедобных лесных грибов, выворачивая организм наизнанку. Постоянно, почти механически, но истово и искренне, они творили крёстные знамения, вслух или шёпотом читая молитвы, что, по моему мнению, делало им только великую помощь в создавшемся положении вещей, не иначе. Кто-то указал шофёру, и этот рыжий детина неоспоримых физических достоинств направился ко мне, очень недовольный и, судя по всему, с подозрениями на мой счёт, вполне, наверное, объяснимыми. Прежде, чем он успел открыть рот, сложенными подобающим образом перстами правой руки я остановил его, тут же перекрестив. На этот раз обошлось без последствий, несмотря на произнесённые мною всё те же слова мощнейшего из заклинаний:
— Да будет, Господи, так, как положил Ты: Семя жены сотрёт голову змея! Амен!!!
— Возможно, вы, господин, объяснить мне, всё это что есть значить? — спросил немец, ибо, судя по акценту и устройству фраз, шофёр оказался немцем, что лишь подтвердило обоснованность ранее возникших подозрений и опасений. — Всё это кто сделать? Кто есть учинить такое… такое? Вы себе что быть позвоблять?!
— Господь с нами, и вы сами чисты пред Ним. — ответил смиренно я, спокойно и внимательно наблюдая за ним. — Через несколько минут я, пожалуй, войду в ваш дилижанс и окончательно выясню ответ на все ваши вопросы. Тогда и отвечу вам правду и Господу Богу, заступнику нашему — с невыразимой благодарностью.
— Вы не есть понимать! Этот остановка есть лишняя потрата уголь! — продолжал сердиться рыжеусый шофёр.
Сейчас стало достаточным указать ему на остальных, притихших и молящихся:
— Спросите пока у них и благодарите вместе с ними и со мною Бога нашего, что мы с вами не в аду!
Я отвернулся, дав явно понять, что разговор покамест закончен, следя однако же за тем, чтобы никто не приближался к злосчастному экипажу. Настало время собраться с мыслями. Присутствие в самоходном экипаже нечистого меня не удивляло ничем, кроме той неожиданности, с которой проявилось оно. Я готов к подобным встречам, хотя, как оказалось, к сожалению, не так, как казалось мне раньше — с моей-то на редкость богатой практикой. Более меня заботил сейчас вопрос другой: почему молитва и имя Божье, произнесённые мысленно, не подействовали на демона, а подействовал экзорцизм, лишь произнесённый вслух и так всего лишь — на всякий случай, возможно, даже без видимой причины? Или то, что я сидел с закрытыми глазами и не видел никого из пассажиров, не позволило мне заметить затаившегося в углу чёрта? Затаившегося иль невольно загнанного моим присутствием в угол? Но ведь, как бы то ни было, я должен был сам почувствовать прежде его присутствие. Повезло же всем нам избежать неприятностей, мягко говоря, больших, чем то, что произошло по стечению обстоятельств! А может быть, это и не случайность, а то самое озарение, в котором даже не отдаёшь себе никакого отчёта и которое иначе, как вне зависимости от твоих воли и знания, и не может произойти?! Ведь совсем не было никаких причин сорваться с языка моего словам наисильнейшего из заклятий! Значит, была причина, я просто не знал её, не заключил в мысленные слова, зато не помешал Господу Богу заговорить моими устами. Как жаль, что такое вот чудо поистине божественного вдохновения случается крайне редко! Жаль, что чаще мы сознательно сдерживаем тело своё, в том числе — именно язык наш подвижно-непредсказуемый и прекрасно многообразный и образный, не отдаваясь порыву души! Но это в корне похоже на одержимость дьяволом, только с противоположным действием — на благодать божественную направленным. Таким образом, можно ответствовать на все трудноразрешимые вопросы в нашем споре с епископом, что, кроме одержимости дьяволом, существует ещё и божественная одержимость Господом Богом Отцом нашим. Да простит он мне, если слова неточно нахожу для правильной сей мысли.
Наконец, будучи ото всех по другую сторону дилижанса, через два дверных проёма разглядел их сквозь поредевший дым. Настала пора войти в салон, ибо я, как ни трудно мне признаться в этом, не был до конца уверен в полном изгнании нечистого, зная коварство и силу врага человеческого. Я вновь обратился к Создателю и поднялся с мыслями о Нём по двум (непорядок — желательней три бы) откидным ступенькам в салон. Нужды в продолжении экзорцизма не было, демон покинул этот бывший ему недавно удобным экипаж. Надеясь, что и этот греховно желанный ему мир — тоже, и насовсем, я лишь закрыл пространство парового самодвижущегося средства передвижения для нового вторжения, окропив святой водой и раскрошив облатку со святыми мощами, запас которых имелся у меня ввиду предстоящей миссии, и тогда последнее напряжение покинуло моё тело и мою душу.
— Вы просто забыли освятить перед использованием ваш дилижанс, месьё. — сказал я шофёру, когда пассажиры всё ещё с опаской занимали прежние свои места. — Но не беспокойтесь, сейчас вам больше не грозит вмешательство нечистой силы.
Шофёр более не был сердит или недоволен на меня, напротив, он казался теперь испуган.
— Спасибо вам, святой отец! — произнёс он, искренне исполнен благодарности. — До сих пор я никогда ни с чем подобным не встречался и… извините меня, грешен!.. не верил в чудеса этакие. Урок мне на всю жизнь!
Интересно, успокоившись и преисполнившись смирения, немец наш совершенно перестал коверкать слова и фразы, акцент его природного языка, жёсткого в произношении, почти пропал. Бывает же такое! Сидя в ставшем особенно уютным и безопасным салоне, вновь трясясь на колдобинах на одной из дорог южного направления, отличающихся именно этим, я вдруг задумался в противовес себе самому, только что удивлённому. А почему бы и нет? Ведь чем дальше индивидуум человеческий от состояния аффекта, безусловно являющегося признаком одержимости тем или иным — от мелкого до, возможно, самого крупного, — демоном, тем свободней размышляет его мозг, тем легче он находит, как в нашем случае, например, пути решения самых обыденных — необходимых к решению — проблем, вроде перевода речи из одного языка на другой. Удивляет своей простотой напрашивающийся вывод: тем легче понимают друг друга люди, чем успешнее избегают они в общении друг с другом отрицательных эмоций гнева, ненависти, недоверия, подозрения и лжи. И прочая…
продолжение следует: http://www.proza.ru/2014/11/06/159
начало здесь: http://www.proza.ru/2014/10/25/176