Что может объединять Диогена Лаэртского, Преподобного Василия Блаженного и современного прохожего с ирокезом на голове? Все трое, по сути – панки….
На слуху у многих поколений имена людей, для которых присущий их взглядам и действиям дух вечного протеста стал источником их бессмертной (пусть и не всегда доброй) славы. Их имена, ставшие нарицательными, не требуют пояснений и биографических справок: Герострат, Маркиз де Сад, Барон Мазох, Диоген.
Важно, однако, далеко не это - принципиальным остается вопрос о том, чем обусловлено движение многих против течения? Имеют ли подобные бунтарские взгляды свое этико-эстетическое основание? Или, говоря иначе, имеет ли протестное и провокативное мышление цель?
Попробуем поочередно обратиться к трем родственным, но не схожим течениям сформировавшим (каждое в рамках своего культурного слоя) философию протеста и эстетику безобразного. Речь пойдет об античном кинизме, русском юродстве и эстетике направления известного как панк. Все эти три течения, сформировались в разную эпоху благодаря противоречию между свободой и действительностью.
Вначале, безусловно, был кинизм. Он первым из античных течений провозгласил первенство действия над теорией, необходимость принятия реальности над умозрительностью категорий и постулат о философе, голосе из толпы, а отнюдь не голосе, возвышающемся над толпой. Есть легенда, согласно, которой, Сократ, дабы не употреблять в клятвах имени Зевса, как это было принято, произносил: «Клянусь собакой!» Греческое - kenos - собака и стало основанием нового течения. Пожалуй, основой бунта киников (равно как и их «последователей») должно было послужить несоответствие между умозрительным человеком Сократа или Платона порочному человеку реальному. Киники выбрали путь обличения пороков путем открытой их демонстрации. Стоит вспомнить хотя бы знаменитый как бы сказали сейчас перфоманс Диогена с его обнаженным выходом к рыночной толпе. Философ шел средь бела дня с факелом в руках, восклицая: «Ищу человека»! Примечательна так же с точки зрения диогеновской критики умозрений о человеке щипаная курица, брошенная им под ноги философов, со словами: «Это - человек Платона! Нравится?»
Для киников характерна критика и неприятие всех культурных установок современного им общества. Но это всегда критика действием. Увидев судачивших женщин, Диоген сказал: "Одна гадюка у другой берет яд". Когда какие-то иностранцы хотели повидать Демосфена, Диоген выставил средний палец и сказал: "Вот вам афинский демагог". Кто-то громко и долго читал, тогда Диоген показал на чистое место в конце свитка и сказал: "Мужайтесь, люди,-вижу землю". Одного кифареда, от игры которого всегда разбегались слушатели, Диоген приветствовал словами:
-Привет, петух!
-Почему ты так меня называешь?"-спросил кифаред.
-Потому что ты заставляешь всех вставать.
Кинический протест - это активное эпатирование, открытая демонстрация своей асоциальности. Выступая против социальных ориентиров общества, как и зависимости человека от общества вообще, киники пропагандировали необходимость "перечеканки монеты", т.е. смены культурно-ценностных ориентиров. Последнее, по их мнению, должно было способствовать изменению общества к лучшему. Возможность возвращения человека в "золотой век" киники видели в уподоблении природе и животному миру.
Радикально-ироническое мышление антиобщественная его направленность характеризует киническую этику как индивидуалистический протест. Целью кинического учения являлось действие, которое киники ставили выше теоретического познания. Под действием кинизм понимал активную демонстрацию, эпатирование публики, а конечной желаемой целью - возвращение в "золотой век", в котором некогда пребывал человеческий род. Как говорил Антисфен, основатель кинизма, важно не внешнее, а внутреннее содержание: "доказывать нужно не словом, а делом". Именно конкретные дела и поступки составляют смысл кинического учения. Следовательно, сутью кинического протеста является конкретный поступок. Другими словами, для кинизма проявление социального несогласия непременно должно было выражаться в действиях, очевидных для общества.
Киник выступал против достижений городской культуры. Киническую "философию жизни" характеризуют максимализм, крайний индивидуализм (выражающийся в независимости и обособленности от общества), рационализм, презирающий эмоции, а также стремление к "естественности". Критерием принципа "естественности" являлась "природа" (как таковая и самого человека). "Природное" начало в человеке и человеческих отношениях, считали киники, есть гарант добродетели.
Кинизм провозглашал в качестве жизненного ориентира человека минимум жизненных благ. Умеренность и бедность - вот основа добродетели для последователя кинизма. Только через отречение от "пут" культуры можно вернуть свободу и счастье. Не случайно это учение привлекло внимание всего общества: киническая проповедь выражалась с помощью специфических приемов. "Паразитический" образ жизни, бродяжничество, попрошайничество, преднамеренные "пощечины общественному вкусу" восхищали и оскорбляли людей одновременно. Диогена упрекали в аморальном поведении, на что он отвечал, что "берет пример с учителей пения, которые нарочно поют тоном выше, чтобы ученики поняли, в каком тоне нужно петь им самим". Парадоксальность кинического аморализма заключалась в том, что, ведя аморальный образ жизни (в глазах общественности), кинизм ставил своей целью моральное улучшение человека: "Когда кто-то заметил, что "жизнь есть зло", Диоген возразил: "Не жизнь сама по себе, а порочная жизнь".
Примечательны слова Диогена: "Я - гражданин мира", в которых заключена мысль о том, что весь мир принадлежит человеку и человек принадлежит всему миру. Отрицание социальных, этнических, психологических границ, максимализм суждений, свобода от условностей и предрассудков были направлены на поиск в самом себе подлинной сущности, независимой от культурных устоев.
Принцип кинического философствования - дерзость, сатирическое осмеяние и сопротивление. В пику утонченному платоновскому учению об идеях Диоген ищет истину, в так называемой, "низкой теории", объединяя сатиру с нищетой. Видимое "бесстыдство", шутовство противостоит сократовской и платоновской "господской" философии. Поэтому в подчеркнуто "плебейской" уличной философии кинизма можно выделить социально-политический подтекст протеста. Это протестное направление примечательно тем, что в кинизме открывается индивидуалистический бунт, не характерный для стабильной полисной системы. Место "гражданина" сменяется человеком вообще и индивидуальностью в частности, что для античного мира становится неким открытием.
Кинизм примечателен тем, что как поведенческий стереотип, эта форма вызова обществу оказалась чрезвычайно живучей и устойчивой в культуре, особенно часто возникая в кризисные моменты истории.
Признаки подобной кинической эстетики можно видеть и в восточно-христианской культуре, точнее в её феномене юродства. Юродивый, также ставит своей Целью обличение мира лицемерное поведение людей которого розниться с Заповедями Божьими. Однако, существенное отличие христианского юродства от эллинского кинизма, в том, что ради Христа Юродивый; вовсе не эпатирующий толпу философ. Он - глас Божий и "Сосуд Духа Святаго", т.е. в отличии от киника говорящий не от собственного имени, "Мир и мудрость его отринувший Христа Ради". Религиозно-философские истоки юродства лежат в плоскости Максимы Нового Завета: "Если кто думает быть мудрым в мире сём, тот будь безумным, чтобы быть мудрым. Ибо мудрость мира сего есть безумие перед Богом". И безумие в глазах "мира сего" часто было гласом Божественной Мудрости.
При этом признаки юродства можно усмотреть и в жизни ветхозаветных героев. С кем как не с юродивым сопоставим и покрытый язвами, вопиющий к Богу и людям Иов и отверженный всеми «плачущий» пророк Иеремия?
Юродство не во всем и не всегда было родственно и близко церкви. «Честные христиане» и церковные иерархи нередко сами становились мишенью для насмешек юродивых. «Из нескольких десятков юродивых, чествуемых православной церковью, только шесть подвизались на христианском Востоке —еще до крещения Руси: Исидора (память 10 мая), Серапион Синдонит (14 мая), Виссарион Египтянин (6 июня), палестинский монах Симеон (21 июля), Фома Келесирский (24 апреля) и, наконец, Андрей Цареградский, житие которого было особенно популярно на Руси. Русское юродство ведет начало от Исаакия Печерского (14 февраля), о котором повествует Киево-Печерский патерик. Затем вплоть до XIV в. источники молчат о юродстве. Его расцвет приходится на XV—первую половину XVII столетия. Хотя многие из русских канонизированных юродивых — это, так сказать, второразрядные фигуры, но среди них встречаются и заметные в церковной и светской истории личности. Это Авраамий Смоленский, Прокопий Устюжский, Василий Блаженный. Московский, Никола Псковский Салос, Михаил Клопский» (Смех как зрелище Лихачев Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. Л., 1984, с. 72-153).
Поведение юродивого формально походит на бунт киника. Например, почитаемый Православной церковью Василий Блаженный, храм которому стал одним из прекраснейших символов России, как известно "жил нагим", "Палкой монахов побивал" и "лобызал воров и блудных людей". А особенно почитаемая в Петербурге Ксения Блаженная носила платье покойного мужа, и звала себя его именем. С точки зрения Христианина юродивый - носитель и исполнитель Правды Божьей, служащий живым доказательством того, что "Господь зрит в сердца, но не на лица наши" и что "нет веры без слез". Сравните это с высказываниями киников о первенстве дела над помыслом и сущности над формой, и параллели, как и различия между двумя формами протеста станут вам очевидны.
Существует распространенное ошибочное мнение, согласно которому юродство - простой вид безумия. Это вовсе не так, поскольку среди юродивых были не только душевно здоровые, но и интеллигентные люди. Парадоксальное на первый взгляд сочетание этих слов - "юродство" и "интеллигентность" - не должно нас смущать. Юродство действительно могло быть одной из форм интеллигентного и интеллектуального критицизма.
В данном случае юродство опиралось на старинную традицию античного кинизма. Конечно, нет смысла утверждать, что юродство генетически восходит к кинизму (для положительного или отрицательного решения этой проблемы нужны специальные разыскания). Сближение юродства и кинизма - это, так сказать, типологическая параллель. Можно припомнить еще мусульманских дервишей, они, как и юродивые, упражнялись в умерщвлении плоти. Они глотали пылающие угли, змей, скорпионов, осколки стекла, загоняли в тело иглы. Делалось это в виду толпы, так что дервишей называли "крикунами", "плясунами" и т. п., но общие культурно-бытовые моменты здесь и там налицо.
Жизнь юродивого, как и жизнь киника, - это сознательное отрицание красоты, опровержение общепринятого идеала прекрасного, точнее говоря, перестановка этого идеала с ног на голову и возведение безобразного в степень эстетически положительного. Юродство, как оценивал его М. Бахтин: "... есть своего рода форма, своего рода эстетизм, но как бы с обратным знаком".
«Если у киников "эстетика безобразного" есть следствие доведенного до абсурда сократовского принципа утилитарной добродетели, то безобразие юродства также возможно лишь потому, что эстетический момент поглощен этикой. В "Деяниях Павла и Теклы" апостол Павел изображен уродцем. Тяготы юродства, его "безобразие" - это одновременно и плата за позволение обличать. Провозглашая нагую истину, голую правду, юродивый как бы сообразуется с пословицей "Не грози щуке морем, а нагому горем". В этом отношении юродивые могут быть сопоставлены с институтом европейских шутов. Еще Кретьен де Труа в "Парсевале" отметил две черты шута, которые непременно приписываются юродивому, -дар предвидения и неприкосновенность. Однако между шутами и юродивыми есть принципиальная разница. Шут лечит пороки смехом, юродивый провоцирует к смеху аудиторию, перед которой разыгрывает свой спектакль. Этот "спектакль одного актера" по внешним признакам действительно смешон, но смеяться над ним могут только грешники (сам смех греховен), не понимающие сокровенного, "душеспасительного" смысла юродства. Рыдать над смешным - вот благой эффект, к которому стремится юродивый» (Там же).
В юродстве словно застыла та эпоха, когда христианство и изящные искусства были антагонистическими категориями. Различие посылках кинизма и юродства не мешает видеть, что оба феномена, в сущности, близки в философском осмыслении жизни: и киники, и юродивый стремятся достичь духовной свободы, их цель - благо, а благо не может зависеть от плотской красоты. Впрочем, благо никак не вытекает и из безобразия, поэтому в кинизме и юродстве столь отчетлива полемическая заостренность против общепринятых норм поведения. В кинизме бросается в глаза момент эпатирования, а в юродстве - мотивы укора.
Любопытной попыткой возродить кинические традиции стало движение дадаистов, пропагандировавшее полную свободу художника во всех сферах искусства и «радикальную иронию» как противовес «царству власти и денег».
«Слово «Дада» символизирует простейшее отношение к окружающей действительности, с появлением дадаизма вступает в свои права новая реальность. Жизнь предстает перед нами синхронным хаосом шумов, цветов и духовных ритмов, который вбирается в дадаистское искусство со всеми сенсационными криками и лихорадочными проявлениями, с его отчаянным духом повседневности и со всей его жестокой реальностью.
Неокинический индивид отказывается от позы покоящегося в себе творца искусства (гения), от позы мыслителя, постигающего весь мир (философа), и оборотистого предпринимателя; скорее, он сознательно полностью отдается во власть данному» (Петер Слодердайк Критика цинического разума. Екатеринбург. Изд-во Уральского ун-та, 2001, с. 433-446). При этом философию дада отличает не даоская созерцательность, но неестественная пассивность: «Быть дадаистом — значит отдаваться во власть вещей, позволять им бросать себя как угодно, не позволять себе превращаться в осадочную породу: просидеть даже минуту на каком-то стуле — значит подвергнуть жизнь опасности...» («дадаистский манифест», листовка 1918 года).
Причиной поражения дадаистов явилось, на мой взгляд, как раз то, что могло быть их сильной стороной «они придали новый поворот праву художника на избавленную от всех ограничений «свободу» выражения. Между менталитетом генералов, которые всерьез были «за», и менталитетом пацифистов, которые всерьез были «против», дадаисты сформировали свободную от всяких угрызений совести третью позицию: быть «за», но не всерьез». Попытка посмеяться надо всем, выставить сущее в ироническом свете в итоге привела к тому, что акции и арт-объекты дадаистов в период постмодерна стали гордостью коллекций тех самых буржуа, против которых изначально выступало движение дада. Здесь мы сталкиваемся с бунтом без содержания и воли.
В секулярном двадцатом веке, где традиции эллинов стали уделом бородатых библиотекарей, а идея душеспасения перестала быть актуальной в связи со "смертью Бога" эстафету киническо-юродивого протеста в семидесятые годы подхватывает панк. Само происхождение этого слова, означающего на сленге "бродяга", "шалопай", "падонок" роднит его с диогеновским "собака". Панк возник как молодежное движение в период, когда по словам одного из его идеологов Рикки Рамона "мир бредил ядерным апокалипсисом, а по обе стороны океана изнывали от накопившейся в них ненависти толпы безработных парней". Эту ненависть к буржуазной отцовской морали и воплотил в себе панк как социально-музыкальное течение. Я даю ему столь смелое определение, поскольку лозунгами классического панка являлись провокационные: "No future!" (Будущего нет!) и "Live for yourself own! Live by self out!" (Живи только для себя! Выверни жизнь наизнанку!) Последний лозунг позволяет назвать панк ультраиндивидуалистическим течением, выразившем себя в звуке (нарочито грязное и ретмически беспорядочное исполнение кричащих протестных гимнов) во внешнем виде (эрокезы, самодельный пирсинг из булавок и т.п.) и в вызывающем протестном поведении, наиболее роднящем панк и кинизм. Примеров подобного поведения, растоптавшего мораль буржуа масса. Лидер Sex Pistols Джон Роттен мочится и плюется в зал со сцены и отправляется на прогулку по еврейскому кварталу Нью Йорка в майке со свастикой. (Сравните с мастурбирующим и оскорбляющим сограждан Диогеном). Тексты панк культуры так же не отличаются корректностью: знаменитая пародия Роттена на Британский гимн начинается с выкрика:
God save the queen her fascist regime
it made you a moron a potential H bomb !
God save the queen she ain't no human being
there is no future in England's dreaming
Эту эскападу можно дословно перевести как:
Боже храни королеву и её фашистский режим,
который делает тебя кретином с водородной бомбой.
Боже храни королеву. Она - не человек!
Нет будущего у английской мечты!
Такое обращение к властям можно было бы признать речью юродивого, говорящего властителю, что властитель этот «Не князь, а грязь», если бы панк был носителем некоей правды «золотого века» или «правды Божьей». Однако лозунг «Будущего нет!» не оставляет надежд на перемены в природе человека, а панк остается просто кривым зеркалом общества.
Важно отметить, что, не имея на западе никакой религиозной окраски, проросший в восьмидесятые годы на русских грядках панк сплелся корнями с традициями юродства и скоморошества. Доказательствам тому служит Метанародная поэзия Егора Летова и Янки Дягилевой. Их строки часто прямо ложатся на слова блаженных:
Василий Блаженный: «Вчера мертвую мамку видал».
Е. Летов: Моя мертвая мамка вчера ко мне пришла/Все грозила кулаком, Обзывала дураком; («Про дурочка»). Ксенья Блаженная: Кто из грязи, где валялся я поднял вас чистых, тот меня втопчет и надругается, а мне ли бояться в Боге-то грязи нет. Янка Дягилева: На дороге я валялась, грязь слезами разбавляла/ Разорвали нову юбку/ да заткнули ею рот/ Славься, великий рабочий народ/Непобедимый могучий народ. («Гори, гори ясно»). Такая ипостась панка показательна в том смысле, что в русской культуре юродства он нашел питательную среду, но не более. Поскольку панк, повторюсь, является лишь зеркалом общества, не предполагающим идеи «Золотого века» и Спасения.
При этом так называемый «советский панк» в отличии от его западных аналогов противопоставлял свой бунт не буржуазной культуре общества потребления, а мертвому и лицемерному партийному официозу. Панки страны советов, считавшие себя последователями Хармса и Хлебникова и вешавшие жестяные «медали», поверх раскрашенных в ядовитые цвета больничных пижам (Саша «Свин» Панов), были по признанию «матери панка» модельера Вивьен Вествуд намного умнее, смелее и отчаяннее своих западных собратьев, поскольку рисковали не только свободой, но и рассудком, нередко становясь «пациентами» андроповских спецклиник.
Итак, индивидуалистический протест кинизма был направлен против бездейственной философии и связан со стремлением возвратить человеку его природу. Родственное ему юродство было «речением правды божьей», против «мудрости мира», и ставило целью «спасение примером». Панк же является музыкально-социальным движением, направленным против морали и родственным как кинизму так и юродству (в случае с отечественной культурой), но лишенным конкретной цели, и служащим просто зеркалом пороков.
Напоследок необходимо отметить, что в Новейшее время остросоциальная эстетика панка вырождается в постмодернистские заявления о смерти искусства и отсутствии объективной истины. Пафос протеста подменяется акционизмом, в котором холстом становится тело художника само по себе, а экзальтированное самовыражение из средства превращается в самодовлеющую цель. Если вызывающий индивидуализм панков-киников, юродивых и панков ХХ века отдавал свое Я в жертву идее и духу обличительного протеста, то современные «фрики», к сожалению, обожествляют собственное эго, ставя его в центр мира, и тем самым профанируют свой протест, превращая его в вульгарный способ заявить о себе.