Она его хотела! Маленького, неожиданно широкоплечего, молчаливого. Он не знал. Разве реально, чтобы вот эта красивая влюбилась в него? Да, он о ней и не думал. Ходит и ходит мимо. Или в кабинет зайдет чаю выпить. Почему нет? Коллеги. Миниатюрная брюнетка. Глаза с поволокой, удлиненные, как у газели. Чувственный рот. Ухоженные руки. Замужем!
– Оськина, - раздражался он иногда, - ты бы пила чай в своем кабинете. Мешаешь.
Она наливала еще чашку, крепкого, горячего. Обжигалась, смешно вытягивала губы.
– Разве женщина может мешать, Лешечка? Женщина это радуга. Радость!
Вот сесть бы к нему на колени, положить голову на плечо и прошептать: «Хочу тебя! Всегда... ». Маменькин сынок, нежный, как котенок. Она бы его ласкала. Она бы целовала пальцы, смуглые, благородные. Ему бы было с ней хорошо. Что он все Оськина да Оськина? Она Валя, Валечка. Угораздило же влюбиться, вздрагивать от этого задумчивого синего взгляда. И хотеть! До судорог и жара в спине.
Не догадывался... Оськина и Оськина. Какое ему до нее дело? У него есть Маша. С десятого класса. Умная, чуткая. Не любовь! Какая любовь, если все друг в друге понятно? Да и что такое любовь? Химия. Сегодня есть, завтра нет. Взаимопонимание дороже.
– Оськина, видишь снимок? Это крылышко мухи. В десятки раз увеличенное. Красиво. И не подумаешь, что муха.
– Живодер. Ты специально оторвал крыло, чтобы снять его через микроскоп? Бедная муха.
– А это лепесток лилии в разрезе. Смотри, пока показываю. Изящные, тонкие переплетения. Экзотика!
– Зачем тебе экономика? Надо было изучать биологию. Снимаешь, снимаешь, а толку?
– Интересно, Оськина. Мир видишь иначе. Муха противная, да? И вдруг вот такое ажурное крылышко. Как все – таки совершенна природа.
– Не люблю философствовать. Сфоткал бы меня в березовой роще, а то мухи, муравьи, комары...
Она смотрела снимки, касаясь его плеча. Чувствовал грудь, упругую, теплую. Ну, грудь. И что? Случайно. Он не ее мужчина, она не его женщина. И все – таки говорил:
– Оськина, убери бюст. Неприлично.
Как же она его хотела! И не уберет, не уберет. Недотрога, котенок сладкий. Вот уведет в березовую рощу. Уведет! И все, все... Навсегда!
– Оськина, у тебя температура? Горишь вся.
Будешь гореть! Лучше уйти. Выскочить под дождь. Она подождет.
Уходила и он забывал, что была, прикасалась, шутила. Работал, звонил матери, Маше. Не о чем было переживать, тосковать, грустить. Вечерами занимался снимками. У каждого своя жизнь. Ему хватало такой.
...Пять лет спустя, она возвращалась в родной город. С сыном. Муж остался на Кипре. Другая женщина, дела. Не переживала. Квартиру слава Богу не продали, когда уезжали. Родители здоровы. Работу найдет. Муж? Давно чужой человек, еще до того, как купил дом на Кипре. А поехала с ним. Беременная... Поехала! От отчаяния. Сейчас уже легче, не болит сердце. Была, как муха с оторванным крылышком, не взлететь. Уползти бы куда – нибудь. И уползла.
Сыну четыре. В роще той поняла: будет ребенок, потому что летала, птицей волшебной, нездешней. Сбылось! Дождалась... Вспоминала и улыбалась. Встречи уже не надо. Отболело. Не изуродованная муха, нет. Просто красивая женщина. Мать! Но вспоминала. А почему нет? Это же ее жизнь.
– Оськина, опять чай пить? Давай одна. Не до тебя.
– Леша, не чай. Покажи новые снимки. Любопытно же.
Он хотел слегка нагрубить, сказать, что у него есть личная жизнь, а некоторые думают, что только комарики на уме, но не сказал. Глаза красивой Оськиной сияли. Легкая рука взъерошила волосы. Необычно как – то, по – родному. Покраснел от смущения. Проворчал:
– Смотри, только быстро. К шефу через час.
– Словно ножка балетная, - изумилась она, - чья?
– Это жук, - охотно объяснил он, - на земле лежал, едва шевелился.
– Ты и прихлопнул. Леша, Леша!
– Оськина, не учи меня нравственности. Я ничего плохого не сделал.
– Не учу, успокойся. Нравится, снимай. Может, выставку сделаешь. Кстати, а это что за космический шар? Не разберешь, что в нем, но завораживает.
– Не поверишь, это капля моей крови. Из пальца.
– Больно было?
Представила, как он колет палец иголкой, кровь капает... Морщится. Вдохновенно возится с техникой. Ради чего? Чтобы увидеть этот удивительный шар? Каплю крови из космоса, из вечности... В себе. Но иголка могла оказаться ржавой.
– Знаешь, - признался он – у меня не было ни спирта, ни водки, ни йода. Кольнул и испугался. Ничего, обошлось.
Тридцатилетний ребенок. Экспериментатор фигов. Что бы она без него делала? Высокий, невысокий, какая разница, если она его хочет, если она его любит. Вот обнимет сейчас...
– Оськина, с ума сошла. Что тебе от меня нужно?
– Тебя, Леша, тебя. Не отталкивай мои руки. Не смей! Сегодня, слышишь? Вечером, в роще за городом... Найдешь.
Что он о ней подумал? Да, хоть что! Лишь бы приехал. Он и приехал. И она летала неземной птицей. Где – то высоко, а не в машине черного цвета. Счастьем были неловкие его руки, мальчишеская растерянность, восхищение.
– Валечка, лучше у меня ничего не было, - сказал он и поцеловал ее запястья.
Утром влетела в его кабинет, в белом платье, с веткой сирени. Он опустил глаза.
– Оськина, не заходи больше, - очень тебя прошу. То, что было вчера, ничего не значит. Ничего!
Она и уползла, как муха с оторванным крылышком. Не плакала! Хотела – получила. Больно, а что делать? У нее любовь. У него эксперимент. Больше не виделись, уволилась. Муж засобирался на Кипр, тоски в ее глазах не заметил, а потом родился сын. Какая муха? Все в прошлом.
– Мама, ты спишь? Дай попить.
– Не сплю, малыш. Прилетим скоро. Домой! Тебе понравится.
...Коллеги обсуждали новость. Вернулась Валя Оськина. Кто – то уже видел, разговаривал. Он замер. Оглушило, зазнобило. У нее тогда выпала ресница, попала в глаз. Остренькая, длинная. Достал и завернул в салфетку.
– Сделаю снимок, куплю красивую рамку.
Не слушала, целовала медленно, слегка покусывая. Подчинялся, замирал и уже ревновал ко всем мужчинам на свете. «Ты лучший», - шептала она. Верил и не верил. Боялся, что уберет руки и скажет, что шутит. Плоть наслаждалась и запоминала. Запоминала душа.
– Ладно! Завтра, родной. Все завтра, - сказала она, убирая ладонью пот с его влажного тела, - сейчас хочу тебя чувствовать.
Дома ждала Маша. Присмотрелась, удивилась:
– Счастливый какой! Кажется, пьяный. И духами пропах.
Промолчал, отвернулся и она поняла. Побледнела, подошла к окну, открыла створку.
– Запомни, я не буду жить, если бросишь меня. Долго ли прыгнуть с подоконника?
И опять промолчал. Закрыл окно, взял ее за руку, попросил сварить кофе. В постели был внимателен. Как обычно. Когда заснула, ушел в гостиную, закрыл ладонями лицо и так просидел до рассвета.
Увеличенный снимок ресницы сделал. Повесил напротив компьютерного стола в кабинете. Иногда кто – нибудь спрашивал, а что это? «Не помню, - отвечал он, - просто нравится». Не расскажешь, как тоскуют душа и плоть. Как доставал ресницу языком из – под нежного нижнего века. Рядом висел другой снимок, капля его крови. Шар. Его космос!
Приехала... Не простит! У нее свой космос, ребенок, какая – нибудь другая любовь. А чего он хотел? Унизил, оторвал крылья. Из – за Маши. Не мог оставить, но вдруг оказалось, что понимать друг друга мало. Его плоть отторгала Машу. Он бы перешагнул, но как быть, если вспоминались другие запахи, другая грудь, другая кожа. Как быть – то? Не спрашивал никого, только себя. Что за дура эта плоть? Что за привереда эта кровь? Каждая капля рвется туда, где любила, впитывала желанное, соединялась в страсть. Только туда!
Маша влепила пощечину и ушла два года назад. Уползла, как муха с оторванным крылышком. Переживал за нее, а совесть не мучила. Он ведь пожертвовал любовью тогда. Оказалось, что любовью! Без Оськиной жизнь была серой и тусклой.
Она гуляла с сыном, когда увидела его, маленького, крепенького. Подумала, что Юрочка, наверное, будет таким же. Но лучше бы не надо. У маленьких мужчин большие комплексы. Они становятся Наполеонами или «биологами», которые оторвут крыло и ползи. Юная была, не понимала. Не простила! И никогда, никогда...
Он остановился, ошеломленно посмотрел на нее, на мальчика. Увидел себя четырехлетним. Как в зеркале! Капля крови... Его. И ее.
– Почему? – спросила она и удивилась себе. Ведь никогда, никогда! Но что там неожиданно закипело в крови? Быть такого не может. Отболело.
– Если захочешь слушать, я расскажу. Банально и тяжело. Ты прости.
Хотела сказать, что слушать не будет, прощать тоже и вдруг увидела, что Юрочка бежит по тротуару за яркой бабочкой, к дороге. Споткнулась, упала, ободрала руку.
Он прижал к себе мальчика, перепугался.
– Оськина, тебе же больно. Идем скорей. Я тут рядом живу. Идем!
Она сидела на тротуаре со сломанным каблуком, смотрела на сына, на маленького мужчину, побледневшего от волнения. Вспомнила шар на снимке –
капельку его крови. И улыбнулась.