Тридцать голубеньких таблеток. Или сорок – слава Богу, запаслась вовремя. Если съесть две – можно проспать сутки. Если все сразу, то должно получиться. Вопрос в том, запивать их водкой или нет. С одной стороны алкоголь ускоряет действие снотворного, а значит долго лежать и прислушиваться к переменам внутри не придется. Но с другой, она где-то читала – можно захлебнуться рвотными массами, и тогда легкой смерти не жди. Такие мысли крутились в голове, пока она добиралась в "Ганей Тааруха" на выставку чего-то гламурного, что ей предстояло снимать.
Сумерки опускались на Тель-Авив - странное, смутное время. Зман а-димдумим на иврите - причем этимология этого слова не ясна и самим израильтянам: то ли кровотечение, то ли маленькая смерть. В эти минуты все вокруг становилось незнакомым, опасным, не совсем реальным, и она чувствовала себя инопланетянкой.
Решение было принято давно: если он бросит, это станет ответом на вопрос жить или не жить. Нельзя отнимать у человека последнее, а когда отнимают – надо уходить. Жаль конечно отдавать это тело, такое удобное и тренированное, и мозги, в которых рождается куча смешных вещей. В следующей жизни вряд ли выдадут что-то равноценное, за прогул рабочего дня не награждают, это ясно. Но и продолжать невозможно, бессмысленно и... беспощадно.
"Пожалуйста, не оставляй меня, я не смогу без тебя, просто не смогу;!" – эти ничтожные, убогие, стыдные слова произнесла не героиня мексиканского сериала, а она, чьими остроумными статьями зачитывалось полгорода. А он ответил: "Больше не хочу – хватит драм". Он, который так восхищался ею поначалу, долго добивался, а потом, постепенно, стал необходимым как воздух.
Нет, об этом не надо, нельзя, такую боль не вынести. Живем здесь и сейчас – дотянуть до полуночи, обработать фотографии, отправить их шефу, и только потом привести в действие незатейливый план. Она никогда никого не подводила - коллега Леночка Чижикова называла ее "социально послушной" и была права.
Это состояние, когда мир становится черно-белым, ничем не пахнущим и совершенно пустым, было ей знакомо с юности: депрессия, лечится в психушке. Он спасал целых три года, даже когда перестал любить и только звонил. Но все равно - было чего ждать. А теперь больше нечего.
"И если ты уходил к другой,
Иль просто был неизвестно где,
Мне было довольно того, что твой
Плащ висел на гвозде".
В выставочном комплексе, мимикрировавшем на этот раз под Японию, собралась прорва народа: морщинистые светские львицы в многоярусной бижутерии. Толстозадые менеджеры – лоснящиеся, самодовольные, озабоченные. Русские журналисты с их не приспособленными для улыбок лицами, уминавшие деликатесы так рьяно, как будто ВОВ окончилась только вчера. Сотовые телефоны постоянно звонили – кто-то ждет их дома, с поцелуем наготове. Наверное они хорошие люди, в отличие от нее, и заслужили это счастье.
Слава богу, тусовка закончилась – зовут в зал. Можно сбросить маску с несчастного лица, сесть на пол поближе к сцене, поругавшись предварительно с охранниками и настоящими фотографами, обвешанными многотысячным "циюдом", и заняться делом.
Погас свет, кто-то черный и официальный вышел на трибуну и стал рассказывать, как он счастлив, что "мы все тут сегодня собрались". Может и правда счастлив – его ведь никто не бросал. А если и бросал, то уж точно не сегодня.
Ивритский канцелярит она понимала плохо, но выражение лица и интонация оратора заставили прислушаться: выступающий извинялся. За что? Ох... Нашли похищенных террористами мальчиков-ешиботников – мертвыми. А отменять праздник поздно, будем веселиться под сенью трех трупов. Мир жесток и уродлив – кажется она это уже говорила, нет?
И началось веселье: по сцене маршировали плотными рядами разные женщины – сначала толстые тетки в диковатых национальных костюмах, потом манекенщицы с длинными ногами и суровыми лицами, похожими на забрала, и на десерт - трансвеститы. Волшебный объектив-полтинник превращал их всех в живописные цветовые пятна - спасибо другу-фотографу Мишке, который догадался, что ей надо, и привез это маленькое чудо из Европы за почти доступные деньги.
Ей хотелось, чтобы действо продолжалось вечно – оно было сродни наркотику и позволяло не то что забыть, а чуть-чуть отвлечься от предстоящего ужаса. Но все на свете кончается – и опять ярко освещенное фойе, опять надо с кем-то здороваться и улыбаться. Какая мука!
Вот Катька Гиммельфарб, с которой они познакомились, работая в рекламном агентстве. Она тогда была юной, стройной и злой, как оса. За прошедшие десять лет Катька повзрослела, обзавелась собственной конторой и еще больше ожесточилась – бизнес нелегкое занятие. Издерганная, выжатая до корки маленькая женщина средних лет. Есть ли у нее хоть какая-то личная жизнь? Расцеловались по-израильски в обе щеки, и она почувствовала в этом объятии что-то человеческое. Возраст сближает – трудно не любить того, кто стареет у тебя глазах.
Ну вот и все, праздник позади - она остается наедине со своим планом. И жалеть себя не надо – многие через это прошли и ничего. Умерли. Чем она хуже?
"Лин, возьми карточку!" Кажется, это к ней обращаются... Какая карточка, причем тут карточка? "От организаторов мероприятия – купон на 250 шекелей. Можешь выбрать себе, что захочешь".
Бред. Зачем покупать косметику – ведь завтра ее уже не будет на свете. Ну, в лучшем случае конечно – если все получится. Про худший не думаем. "Нет, спасибо, не надо". Но в бизнесвумен Катьке внезапно проснулся живой человек: "Бери, ты женщина – кремы на халяву всем нужны", – и всунула в руку жетончик.
Черт! И что с ним делать? Теперь надо отовариваться, чтобы не обидеть. Она вспомнила, что кончились тушь для ресниц и крем под глаза. Брать нужно хороший, проверенный бренд –"Ланком" например. Хотя толку от них всех никакого, но все же...
И в тот момент, когда продавщица вручала ей нарядный пакетик с золотой розой, она поняла, что план провалился - суицид отменен. По крайней мере, на сегодня. Затариться косметикой и тут же наглотаться таблеток - это полный идиотизм и отчаянная безвкусица. Приоткрылось облако, из него выглянул Тот Кого Нет и сказал: ты мне нравишься – поживи еще.