«Центр циклона есть то восходящее спокойное место с низким давлением в центре, где можно научиться, как жить вечно. Сразу вне этого центра кружится вихрь вашего собственного эго, в бешеном круговом танце борющийся с другими эго. Если уходишь от центра, рев вихря оглушает вас все более и более по мере того, как вы присоединяетесь к этому танцу. Ваша концентрированная мыслящая и чувствующая сущность, ваше собственное Сатори только в центре, никак не снаружи. Все ваши противоречивые действия, состояния заброшенности, направленные против Сатори, ваш ад, вами самими сотворенный, лежат вне центра. В центре циклона вы вне колеса Кармы, вне колеса Жизни, вы поднимаетесь, чтобы соединиться с Творцами Вселенной, Творцами Нас. Здесь мы узнаем, что именно мы творим Тех, которые есть мы сами».
Джон Каннингам Лилли «В центре циклона»
Приснится же такое!
Однажды в моем раннем детстве мне приснился Город. Город был очень необычный, не такой как в жизни, и до своего первого сна я никогда не видел ничего подобного, и тогда я еще многого не знал о своем Городе Сновидений. Сон был настолько ярким, что я запомнил его на всю жизнь. Но потом этот сон повторился. Потом снова и снова, и каждый раз я узнавал тот свой Город, куда каждый раз попадал в своих сновидениях.
А еще в том же своем детстве я любил писать рассказы. Я писал тогда очень много литературных произведений в толстой школьной тетрадке, и до сих пор помню их все, хотя сама та тетрадь уже давно перестала существовать. Но самым любимым из всех моих детских рассказов был «Город Сияющих Огней». В то время мое увлечение литературой казалось мне пустой детской забавой. Но вот, по прошествии более сорока лет, я снова вернулся в свое детство—и решил закончить свой роман, написанный тогда.
Вернее, когда я однажды сел и постарался вспомнить то, что когда-то написал в детстве, слово в слово—и дал почитать своим друзьям—они сразу начали задавать мне вопросы, отвечая на которые я писал все новые и новые главы, пока, наконец, за несколько месяцев, не получился довольно связный текст, объединенный тем моим настроением. Правда, было еще другое множество людей, которые, прочитав роман, высказали крайне неприязненное отношение. Дескать, беспросветная темень, сумеречность, вязкий текст. Не знаю, правильно ли я сделал, что прислушался к мнению первых и полностью пренебрег мнением вторых, но вот теперь роман в стадии завершения. А тогда, много лет назад, в школе, я и не думал когда-нибудь заканчивать его—так, баловство, детские шалости…
Чтобы роман получился хорошим, я решил углубиться в изучение всего, что литературные мэтры советовали своим студентам—о писательском мастерстве, о владении словом и проч. Но все они сходятся в одном: если человек изначально интересно пишет—он писатель, и максимум, что ему требуется—это подправить знаки препинания. А если он соблюдает все правила, но его читать неинтересно—никакой преподаватель писательского мастерства ему уже не поможет. Поэтому я плюнул на все и написал так, как считал нужным. И пусть хромает орфография—зато я перестал о ней думать, а сосредоточился лишь на смысле написанного. Все равно, был уверен я, кому может быть интересна подобная литература? Если же, вопреки здравому смыслу, она все же будет кому-то интересна, то какая разница, куда я поставлю запятые?
Что значит для меня рассказать вам о моем Городе Сновидений? Это значит снова
вернуться в детство, снова пережить те чувства, которые переполняли меня тогда. При помощи слов рассказать о своих снах. Будет ли это кому-нибудь интересно? Вряд ли. В конце концов, написать целый роман о такой ерунде как мимолетные сновидения маленького ребенка—что может быть глупее? Вот и я о том же. И все же тот, детский, роман был у меня трагичным: его герой находит свою Дорогу в Город своей Мечты, и бездушные с пустыми глазницами человеческие личинки, тупые тусклики, не выносят его счастья и убивают прямо на улице. Движения личинок, исполняющих привычные для них предписания, механичны, они не испытывают никаких чувств по отношению к Танцующему—они просто убирают мусор с улицы, потому что любой, кто покусится и дерзнет, становится для них преградой для спокойной и бездушной жизни в их мире личинок.
Зато сам Город Сновидений был у меня ярким, почти зримым. Тогда я легко мог попадать в него и гулять везде, где мне вздумается. Помню свои встречи с Сияющими существами, описанными в романе, помню Вершину Горы, куда меня однажды привели и откуда мне показали совсем иной мир или, вернее, иные миры. И то блаженство, которое я тогда испытывал—и их обещание, что когда-нибудь однажды я останусь с ними там навсегда… И каждый раз мое пробуждение в этот мир было провалом, тяжелым и угнетающим. А потом я вырос, и Тусклый мир поглотил меня целиком, захлестнув своими мутными непроницаемыми волнами, и в своих снах я уже больше никуда не путешествовал, и Сияющий Город Сновидений так и остался в моем детстве. Зато теперь я снова мысленно вернулся туда, в свои сны своего детства…
Сколько же мне было тогда, когда я написал свой роман? 11? 12 лет? Нельзя сказать, чтобы я сильно задумывался тогда о том, как устроен мир, и поэтому абсолютно не страдал поисками своего места в жизни, своего так сказать, как принято сейчас говорить, Воплощения и Предназначения. И, вспоминая теперь несколько своих рассказов, написанных в таком нежном возрасте, мне даже немного забавно сейчас, что все они кончались страшно трагически. А сейчас, вопреки всему своему жизненному опыту, я пишу совсем иные, радостные и жизнеутверждающие произведения, где все кончается достижением целей и обретением чего-то важного. Но в детстве все видится иначе, и мой мир тогда был более плоским что ли, и однополярным.
А вообще роман писался сам собой—вначале я написал несколько первых фраз, которые помнил из своего детского рассказа. Потом постепенно к ним начали сами добавляться все новые и новые, которые будто резонировали с первыми. Я начал прислушиваться к себе—и то, что не отзывалось, не звучало в моей душе, я отбрасывал, зато усиленное вглядывание внутрь себя в поисках описаний своих переживаний привело к новым открытиям. Так я узнал, что о Городе звуков в своих стихотворениях писал поэт Хлебников. В буддийской космологии тоже есть Город звуков. Этот город словно кружево сплетается из звуков, издаваемых музыкальным инструментом в руках бродячего музыканта.
Отношение к миру сновидений у Карлоса Кастанеды с его семью вратами сна, австралийских и малазийских аборигенов, алтайских шаманов, знаменитая тибетская «йога сна»—все это и многое другое было подробно изучено мной, чтобы точнее описать собственные сны. Узнал и полюбил Борхеса, особенно его «Книгу вымышленных существ» и «Книгу Сновидений», и древнеегипетскую «Книгу Восхождения к Свету», и тибетскую «Бардо Тодол». Мне уже трудно сейчас вспомнить, сколько всего было прочитано мной за время работы над романом, чтобы лучше передать мои ощущения—но, мне кажется, я проработал на эту тему достаточно много доступной литературы.
Мне удалось найти много аналогий всему увиденному в моих снах в тех книгах, которые я в великом множестве прочитал в процессе работы над романом. И постоянно вчитываясь в строки чужих произведений, я усиленно слушал себя, насколько точно описаны в них мои собственные переживания. Да, были, конечно, редкие сходства, но различий все же было больше. Более того, я вовсе не желал, чтобы мой роман «вписывался» в какую-либо систему, особенно в религиозную, и чтобы меня заподозрили в приверженности какой-либо религии (например, буддизма), хотя я ничего не имею против ни одной религии. Мне достаточно было лишь того, что я познавал себя, осознавал свои ощущения, работал, так сказать, со своими снами.
Особенно надо отметить, что словно яркие вспышки меня вдруг однажды озарило понимание смысла японских Садов—Садов Стихий—то есть Садов Камней (Стихии Воздуха), Садов Деревьев (Стихии Огня) и других, Икэбаны и других элементов традиционной японской культуры. А если к тому же еще учесть, что и камни тоже наделены живой разумной душой—могут рождаться и умирать, мыслить, они даже имеют способность передвигаться—то Сады Камней оказываются в таком случае не нагромождением огромных мертвых валунов в окружении рассыпанного песка, но живой картиной другого мира, застывшей на миг, чтобы мы успели ее осознать и глубже почувствовать свою связь со своими воспоминаниями о Доме, откуда мы все родом—о Бесконечном Свете.
Вдруг в один момент я почувствовал важность для себя культуры дзэн как взгляда из другого мира, взгляда оттуда, из Сияющего Совершенного мира, в этот Мир Разрушающихся Форм, на привычные у тускликов вещи, отчего они делаются вдруг непривычными и незнакомыми. Как еще точнее могу передать свое восприятие дзэн?
И что я пытался сделать в своем романе? Измерить сны математикой? Что ж, и это вполне возможно. Не зря же я жадно пытался вникнуть в суть мероморфных функций для более точного описания «Вершины Горы» как «особых точек» Пространства! И сакральная медицина, и древняя сакральная география (с ее Мандалами и Кийлкхорами), описывающая и изучающая вовсе не земные леса и горы, а географию снов и других миров—все идет в ход, если человек ищет дорогу в Город своих Снов, в котором он однажды проснулся, и из-за этого его жизнь во всех измерениях круто изменилась. Словно он начал играть с богами в их божественные игры во всех планах бытия. И о чем мечтают существа более высокого порядка—те, которые достигли хотя бы полного своего развития и из личинок превратились в прекрасных бабочек?
Мне жаль только, что, живя в Тусклом мире и имея в своей палитре исключительно тусклые невыразительные обессмысленные слова, мне так и не удалось даже в малой степени рассказать о великолепии увиденного мною в снах. Жизнь как Сновидение—это и есть Гармония со Вселенной, вернее, множеством многомерных Вселенных, созданных чьими-то снами …
Весь роман будет постепенно публиковаться на моем сайте sites.google.com/site/vortexrotator/ (впереди надо еще добавить как обычно https://)