У НАС ВАМ НЕ СИЦИЛИЯ
рассказ
(из серии “Записки Старого Адвоката”)
Учитель сказал:
- Человек способен сделать путь
великим,
Но великим человека делает не путь.
Конфуций, Изречения (Луньюй),15.29
(пер. И. И.Семененко)
Ещё вчера, совершенно не считаясь с истекающим январём, в городе царила поздняя, не в меру загостившаяся осень. Почернелые, промокшие от дождя, деревья уныло расчерчивали невыразительное небо скрюченными, уснувшими до весны, ветвями. Сыро, серо, грустно…
К вечеру пошёл дождь, редкий и нудный, а с наступлением темноты среди мелких дождинок замелькали мокрые, одинокие снежинки. Капли дождя полились дружней и как-то совершенно незаметно превратились в снежинки – крупные и мохнатые. Всю ночь и утро валил снег. К утру заметно понизилась температура и редкий для наших мест мороз освежил воздух.
Солнце появилось сразу и неожиданно яркое, праздничное. Я шёл в юрконсультацию, дышал чистым морозным воздухом, прислушиваясь к приятному, нежному поскрипыванию снега под ногами.
Город совершенно преобразился. Таким его видеть приходится нечасто, он похорошел и повеселел, как женщина в новом, сшитом только для неё одной вечернем платье. Освещённый солнцем снег искрился розоватым, согревающим душу, светом. Нежно-голубые тени от деревьев сливались с более густыми, синеющими тенями от укутанных снегом домов, а ещё вчера сиротливые, похожие на девочек-подростков, тополя смотрелись заневестившимися стройными девушками.
Легко и празднично было у меня на душе и особенно приятной оказалась очередная встреча с Алексеем Александровичем. Когда я пришёл в юрконсультацию, то застал старого адвоката в кругу коллег, которым он вдохновенно рассказывал свою очередную историю. К началу рассказа я опоздал, но совсем чуть-чуть и потому суть его смог ухватить легко и сразу.
Алексей Александрович был особенно в ударе, глаза его блестели вдохновением, рассказ был исполнен неподдельного артистизма, и я остро ощутил отсутствие, в данный момент, записывающей техники высокого класса. Ибо как же воспроизвести полёт красноречия, виртуозность исполнения и блистательность импровизации действа, которое развернул для нас этот замечательный человек. Мне горько признаться, но моё перо слишком вяло и невыразительно, чтобы хоть в какой-то степени передать вам мастерство Алексея Александровича, Обладай я талантом... но что там талантом, гением, ну, скажем… да кого угодно из великих предшественников, то и тогда, пожалуй не хватило бы красок в палитре, слов в языке, нот в партитуре, чтобы повторить то, что на наших глазах творил этот прекраснейший человек.
Стоит мне вспомнить вдохновенный рассказ Алексея Александровича, как я воочию вижу, как на сцене, всё драматическое действие того процесса, о котором имел удовольствие услышать в тот раз.
То дело, рассматривавшее много лет тому назад, когда блистательный Алексей Александрович ещё не был тем великим адвокатом, каким узнал его я, а простым, начинающим, ещё не Алексеем Александровичем, а, для многих коллег, просто Алексеем, которому пришлось защищать тогда в краевом суде некоего Ладошкина. Он проходил обвиняемым по деду, где было умышленное убийство из хулиганских побуждений, совершённое одним из приятелей Ладошкина, к которому тот был прикосновенен, но непосредственно в убийстве участия не принимал и не обвинялся. Сам же Ладошкин был, по мнению следствия, виновен в особо злостном хулиганстве и в хищениях государственного и общественного имущества в особо крупном размере. Другой подзащитный Алексея Александровича, Десятников, обвинялся в многочисленных кражах.
Нынешнее поколение юристов уже, поди, не знает, что в своё время статья эта, печально известная “девяносто третья-прим”, была “расстрельной”, то есть предусматривала возможность наказания в виде смертной казни. Серьёзная была статья. Страшная. Правда, сам подзащитный Ладошкин, даже и на момент суда, совершеннолетия не достиг и смертная казнь, поэтому, ему не грозила.
Я как воочию вижу участников того процесса. Вот сейчас закончит свою речь Галина Ивановна, – знаменитейшая адвокатесса Воронина, – и очередь выступать – Алексея Александровича. А он удивительно спокоен. План защитительной речи, аккуратно написанный, с развёрнутыми тезисами, лежит перед ним.
В плане подробные ссылки на листы дела, на статьи законов, на постановления Пленумов Верховных судов (и СССР, и РСФСР). Всё аккуратно, чисто, солидно, нигде ничего не забыто, упущений никаких нет.
Можно, в таком случае, коллегу послушать, отвлечься от своей речи, немного отстраниться. А Галина Ивановна мечет громы и молнии. Но создаётся впечатление, что почти впустую. Председательствующий в процессе член краевого суда Степан Антонович Овечников, мягкий вдумчивый человек, хотя и не окончательно деформировался профессионально, но как-то попривык, притерпелся, методы и приёмы адвокатской защиты ему давно известны наперечёт. Ничего нового от защитников он не ждёт. И речь адвоката Ворониной его совсем не занимает. Равнодушна и прокурор Рыбина. В обвинительном приговоре она уверена, а годом больше назначат кому-либо из подсудимых, годом меньше – это прокурора почти совсем не волнует.
Но вот уже и отшумела Галина Ивановна. Она выступала в прениях предпоследней. Остался лишь один адвокат – наш Алексей Александрович, у которого в активе, до этого процесса, всего-то одно проведённое в суде дело. Правда, Алексей Александрович добился оправдательного приговора, а подзащитный его, ни много ни мало, обвинялся в умьшленном убийстве при отягчающих обстоятельствах, но... Молодой адвокат Алексей ещё мало кому известен. Он, как и его зищитительная речь, совершенно никому не известны. Овечников смотрит в свою шпаргалку и слово для защиты Десятникова и Ладошкина предоставляет...
Встаёт Алексей. И в этот момент сердце его делает сильный удар и
ускоряет ритм своей работы. Кровь приливает к голове молодого адвоката, но он быстро берёт себя в руки, совладав с внезапно охватившим его волнением. А Овечников со скучающим видом смотрит в окно. Народные заседатели, старенькие, заслуженные дедушки, честно борются с одолевающей их послеобеденной дремотой. На лице красавицы Яночки – секретаря судебного заседания – мученическая полуулыбка. Ей труднее всего, ведь требования к протоколу судебного заседания в краевом суде предъявляются повышенные. Конечно же, устают девочки, выбиваются из сил, записывая словесную шелуху, которую, чего греха таить, рассыпают в своих речах некоторые участники процесса.
Родители подсудимых, а все сидящие на скамье подсудимых, кроме одного, несовершеннолетние, тоже подустали, осоловело кивают носами. Не видно оживления и на лицах подсудимых. Они напоминают Алексею, чем-то, женихов во время свадьбы: с одной стороны полны осознания собственной значимости (как же, без них ничего не будет) и растерянной ненужности (ведь всё, что от них требовалось, они уже совершили и дальнейшее от них уже не зависит, так что смирись и терпи, авось скидка выйдет).
Голова у Алексея закружилась. Он удивлённо смотрит на лежащие перед ним на столе листки с тезисами защитительной речи. Зачем всё это? Что он может, что зависит от него, если, а это видно по окружающим равнодушным лицам, никто не собирается выслушивать доводы защиты. Правда, таким же равнодушием встретили и речь обвинителя, но ведь прокурор, чего скрывать, по закону отнесён куда как к более солидной весовой категории: говори, не говори, а многотомное, с обвинительным заключением, дело лежит перед судьёй. Что же может адвокат, да ещё такой: молодой, начинающий, без практического опыта?
Алексей сжимает кулаки, собирается как боксёр перед схваткой. Делает глубокий вдох, чтобы умерить бешено бьющееся сердце и начинает:
– Уважаемый суд! Приступая к защитительной речи подсудимых Десятникова и Ладошкина, я позволю себе нарушить традицию и вместо вступительных слов во славу суда, разумеется, самого гуманного в мире, побеспокоить память и сослаться с на авторитет бессмертного персонажа из бессмертной дилогии Ильи Ильфа и Евгения Петрова, а именно – Остапа-Сулеймана-Берта-Марии Бендер-бея.
Алексей не собирался в этом месте делать паузу, но ему понадобилось ещё раз глубоко вдохнуть, чтобы окончательно справиться с волнением. Пауза возникла и Алексей увидел, как удивление прыгнуло в глазах опытного Овечникова и тот недоумённо уставился на Алексея, как при имени Великого Комбинатора проснулись народные заседатели, как заулыбалась Яночка, обнажив жемчужные свои зубки сахарных уст, как прекратилось гудение на скамейках для публики.
Даже конвойные, солдаты срочной службы, поджались, почувствовав что-то необычное.
Взгляд Овечникова безмолвно вопрошал:
– Что с Вами, голубчик? В своём ли вы уме? У нас здесь серьёзный процесс, а вы...
– Да-да-да, – отвечает вслух Алексей, – авторитет Остапа Бендера как раз сейчас нам необходим, ведь именно он – Великий Комбинатор – завещал нам, среди прочего, чтить Уголовный кодекс. “Уголовный кодекс нужно чтить”, – вот лейтмотив всей жизни товарища Бендера и именно эту простую истину я и буду отстаивать. Повторю: Уголовный кодекс нужно чтить – с этой оптимистической ноты я и начну свою защитительную речь.
Высокий суд! Позвольте задаться вопросом: уж если такой человек, как комбинатор Бендер, чтил Уголовный кодекс, то как к нему должны относиться правоохранительные органы? Ответ очевиден: чтить, чтить и чтить. Булгаков, устами Воланда (или Воланд – устами Булгакова), утверждал, что свежесть и ещё раз свежесть должны быть девизом любого буфетчика. Что же должно быть девизом любого работника правоохранительного органа? Законность, только законность и ничего, кроме законности. Потому, что законность, как и осетрина, не бывает второй свежести.
Но что видим мы в данном деле? Мы видим, что если у буфетчика Сокова имелись для покупателей осетрина второй свежести, то в отношении к обоим моим подзащитным имеется проявление законности, если уместно такое выражение, второй и даже третьей свежести. Однако известно, что свежесть имеет одну степень – первую, она же и последняя.
И тем не менее, законность именно сомнительной, можно сказать, тухлой, свежести, увы, применена к моим подзащитным. Нет, не пошёл впрок урок, преподанный Великим Комбинатором, Уголовный кодекс не чтут – и кто же, о! ужас! – те, кому Закон предписывает знать его, Уголовный кодекс, как Отче наш, как Моральный кодекс строителя коммунизма или свои пять пальцев. А что мы видим?
Мой подзащитный Ладошкин обвиняется в совершении особо тяжкого преступления – в хищениях государственного и общественного имущества в особо крупном размере. И это при том, что шестнадцать лет Ладошкину ещё не исполнилось. Открыв же кодекс, мы на первых же страничках прочтём, что возраст уголовной ответственности – шестнадцать лет.
Я вижу, как при этих словах государственный обвинитель начинает ерзать на месте и явно что-то хочет возразить. Алексей Александрович замечает, что прокурор Рыбина читает статью, на которую ссылается адвокат, и глаза прокурора светлеют от возможности адвоката опровергнуть. Алексей Александрович, как бы вступая в полемику, продолжает:
– Да, согласен, статья десятая, упомянутая мною, содержит несколько частей и во второй, как вам известно, или, по крайней мере, известно должно быть, написано, что за отдельные виды преступлений ответственность наступает с четырнадцати лет, а Ладошкину, к моменту совершения им деяний, вменённых ему в вину, четырнадцать лет уже исполнилось.
– Всё правильно! – как бы подтверждает прокурор и утвердительно кивает головой.
– Это всё так, – ведёт свою защиту адвокат, – но горе-то в том, что среди преступлений, за какие наступает ответственность с четырнадцати лет, нет того, что вменено Ладошкину.
Прокурор медленно начинает краснеть, а Алексей Александрович неумолимо продолжает:
– И даже если мы начнём читать статью десятую с тем же вниманием, с каким, в своё время, было д;лжно читать произведение недавнего классика советской литературы – Генерального секретаря Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза, Председателя Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик, Председателя Совета обороны, Маршала Советского Союза, четырежды Героя Советского Союза, Героя Социалистического Труда, лауреата всесоюзной Ленинской премии лично дорогого Леонида Ильича Брежнева, а именно – “Малая земля”, – слева направо, справа налево, сверху вниз, снизу вверх, вдоль и поперёк, то и тогда мы не сможем обнаружить и намёка на возможность привлечения Ладошкина к уголовной ответственности до достижения им шестнадцатилетнего возраста.
Что же мы можем ждать услывать в ответ? В лучшем случае латинское изречение, что, дескать, err;re hum;num est, – ошибаться человеку свойст-венно. И что же прикажете на это возразить? А только то, что ошибки нужно... Нет-нет-нет, мы не будем, вслед за герои¬ней любимого фильма, заявлять, что “ошибки нужно не признавать, их нужно смывать. КРОВЬЮ”. Нет, нет и ещё раз нет.
Ведь адвокат – профессия мирная, гуманная. Крови мы не жаждем, а потому заявляем: ошибки нужно исправлять. Как говаривал Конфуций, только та ошибка и есть, которая не исправляется. И что же? Как же правоохранительные органы исправляют свои ошибки?
В деле есть наше ходатайство, заявленное следователю, о прекращении уголовного преследования Ладошкина по ошибочно, будем думать, вменённой ему статье. Казалось бы, ещё на предварительном следствии юридическая... нет, не будем говорить – безграмотность следствия, – скажем, лучше, всё же ошибка, неточность, оплошность – замечена, с помощью защиты, а также и исправлена вынесенным постановлением о прекращении дела в части.
И постановление следователя в деле действительно есть. Давайте с ним ознакомимся. Но что мы видим? Что читаем в нём? “О, Боги, яду мне, яду!” – так и хочется воскликнуть вслед за известными героями произведений горячо всеми нами любимого писателя Булгакова. Действительно, Михаил Афанасьевич, яду, только яду и больше ничего, чтобы не знать, не видеть, не читать такие постановления, не ужасаться им и не краснеть за следствие, вынесшее постановление, где, вместе с отказом в удовлетворении заявленного ходатайства, адвокату разъясняется следующее. Да, пишет следователь, за деяние, которое вменено четырнадцатилетнему Ладошкину, уголовная ответственность наступает, действительно, с шестнадцати лет. Однако, поскольку это деяние аналогично другому, например, тайному хищению (краже), ответственность за каковое преступление предусмотрена с четырнадцати лет, то деяние, совершённое Ладошкиным вменено ему правильно… держитесь за стулья, граждане судьи, вменено правильно, по АНАЛОГИИ закона,
И такое постановление вынесено не зелёным, простите, юнцом, у которого такой грубейший, чудовищный ляпсус – первый блин комом, блин, который будет сниться ему до самой пенсии в самых кошмарных снах. Нет, такое постановление вынесено старшим следователем по особо важным делам.
– Боги, Боги... Вот уж действительно: “...в нашем государстве уже разучились не только прощать проступки, но и расследовать преступления”. Нет-нет, мой дорогой и уважаемый мною процессуальный противник, не относите этого на свой счёт и счёт вашего ведомства. Это сказано не мною и не в ваш адрес, это слова незабвенного Марка Туллия Цицерона из его знаменитой “Речи в защиту Секста Росция из Америи”, произнесённой им в суде, страшно подумать, в 80-ом году до Рождества Христова.
Мы понимаем, сколь обидны такие слова, но обиднее то, что за прошедшие две, вдумайтесь только, две тысячи лет умение расследовать преступление не только не улучшилось, а, боюсь, как бы не стало хуже.
И вот уж, действительно, лучшая иллюстрация того, что ничто не ново под Луной и ничто не меняется в этом лучшем, а может и худшем, из миров. Ибо 27 октября I960 года принят Уголовный кодекс РСФСР, который, в соответствие с Основами, принятыми ещё раньше, закрепил принцип отказа от чудовищного беззакония – использования уголовного закона по аналогии преступлений. Уж сколько лет минуло с той поры, а воз и ныне там. Воистину, дело Вышинского, Берии, Ежова, Ягоды и иже с ними живёт и... нет, не хочется думать, что побеждает.
Алексей Александрович смотрит в сторону прокурора Рыбиной, а та делает вид, что всё сказанное к ней не относится, ведь преступление расследовалось не её ведомством. Молодой адвокат, может быть, пожалел бы своего процессуального противника, но ведь государственный обвинитель поддержала в суде обвинение Ладошкина по вменённой ему статье. И Алексей Александрович неумолимо продолжает: Но
– Но, ск;жите вы, ошибка вышла, с кем не бывает, а признаться в ней – тяжело и стыдно. Всё это так, но ведь на жалобу адвоката надзирающий прокурор ответил отказом в удовлетворении жалобы, согласившись с мнением следствия и это мнение поддержав. И при всей абсурдности, при всей незаконности творимого, прокуратура продолжает упорствовать и в суде, стоя на своей незаконной позиции.
Да, уважаемый суд, у нас есть все основания, вслед за классикой, повторить: “Скучно на этом свете, господа!” Скучно от сознания того, что прав, оказывается, автор бинома Ньютона, рассчитавший этот самый бином более, чем за полтысячелетия, ранее самого Ньютона, утверждавший:
В этом мире не вырастет правды побег,
Справедливость не правила миром вовек.
Не считай, что изменишь течение жизни,
За подрубленный сук не держись, человек!
– Но позвольте, уважаемые судьи, – продолжает Алексей Александрович, – усомниться в сказанном и опровергнуть его словами того же автора:
Мы - цель и высшая вершина всей Вселенной,
Мы - наилучшая краса в юдоли бренной.
Коль мирозданья круг есть некое кольцо,
В нём, без сомнения, мы – камень драгоценный.
А уж коли так, то позвольте утверждать, что беззаконие не пройдёт. Как говорится, но пасаран! И хоть незаконность обвинения моего подзащитного по статье, предусматривающей ответственность за хищение государственного или общественного имущества в особо крупных размерах нами доказана, хочется отметить ещё кое-что.
Ладошкин возраста уголовной ответственности не достиг, но допустим, что ему было бы шестнадцать лет. Горе-то в том, что и в этом случае предъявление ему обвинения носило бы незаконный характер. Известно ведь, ещё со времён Древнего Рима, что каждое преступное деяние обязательно должно состоять из неких элементов, коих всего четыре и они-то и есть состав преступления. Есть четыре элемента, значит, есть состав – налицо преступление. Уберите хоть один элемент – нет состава, значит, нет и преступления.
Вся абсурдность ситуации состоит в том, что в деле Ладошкина отсутствует не один какой-нибудь элемент, а все четыре. Такой случай, несомненно, в практике юриспруденции встречается столь редко, что наш – едва ли не единственный. Отсутствие одного из элементов – субъекта, не достигшего возраста уголовной ответственности – мы обоснованно доказали.
Покажем же, что и трёх других элементов тоже нет в наличии: ни объекта, ни объективной стороны, ни стороны субъективной.
Начнём с субъективной стороны. Нигде в материалах дела нет и намёка на то, чтобы Ладошкин имел умысел на хищение государственного или общественного имущества. Не подучены такие доказательства и в ходе рассмотрения дела в суде. Но, может быть, следователь установил умысел и, значит, субъективную сторону преступления через сторону объективную? Ан нет.
И в этом у следствия промашка. Ведь установлено же с достоверностью, что Ладошкин, в течение года, в составе различных групп своих товарищей, групп, заметим, случайных, составлявшихся спонтанно, совершал кражи государственного, общественного и, заметим особо, личного имущества граждан из магазинов, складов, баз, касс кинотеатров, квартир путём открытого доступа, проникновений через окна и крыши зданий, через двери (в том числе и путём взлома замков), через пролом в стене и каждый раз похищал то имущество, какое попадётся на глаза и в том количестве, какое находится на мес¬те и которое был в состоянии унести он и его товарищи-соучастники.
Где же здесь единство умысла? Да ещё направленного на завладение имуществом в особо крупном размере. Хорош крупный размер, когда в магазине Ладошкин и его друзья похищают банку сгущённого молока, полкило халвы, семьсот граммов пряников и две бутылки газированной воды, каковые продукты, здесь же, не покидая места совершения деяния, Ладошкин и трое его друзей поедают и выпивают. И этот эпизод Ладошкину вменяют по статье, предусматривающей наказание в виде лишения свободы сроком от восьми до пятнадцати лет, или смертной казнью!
Вы скажете, что к несовершеннолетним смертная казнь не применяется, а срок лишения свободы не может превышать десяти лет. По закону – да. Но ведь по закону мой подзащитный не может нести уголовную ответственность по вменённой ему статье, но она же была ему вменена.
И добро бы ещё за хищение, действительно в особо крупном, размере. Так нет же. За полкило халвы и пару бутылок лимонада.
Помниться, похожий случай уже описывался на страницах литературы. Где же? Ах, ну, да, ну да! Нечто подобное совершил и кот Бегемот в Торгсине. А время было предвоенное, сталинское, а законы и порядки были строгие. Но даже в те, печально известные годы бедолаге Бегемоту не вменили “расстрельную” статью, хотя и очень возмущались его паскудством.
Поистине, безудержная фантазия великого Булгакова и та не смогла бы соперничать с фантастичностью обвинения моего подзащитного, которому все деяния вменены, увы, по печально известному принципу “вали кулём, потом разберём”. Вот в эпизоде кражи имущества из магазина “Радуга” установлено, что вместе с имуществом государственным, Ладошкин похитил кофту продавца, оставленную на работе. Следствие, с дотошностью допросив обвиняемого, дозналось, что Ладошкин знал, что похищает именно личное имущество. А, установив умысел Ладошкина на хищение личного имущества граждан, вменяет сей эпизод как кражу… государственного имущества. Да ещё в особо крупном размере.
Итак, уважаемый суд, мы видим в деяниях Ладошкина отсутствие субъективной стороны вменённого ему преступления. А что же сторона объективная?
Мы уже упомянули, что хищения, совершённые Ладошкиным, столь разнообразны по своим фактическим проявлениям, что ни о каком единстве способов и методов завладения и речи быть не может, что сви-детельствует об отсутствии и объективной стороны преступления, вменённого Ладошкину в вину.
Остаётся лишь объект преступления. Но и с ним всё так же неладно. Я уж не говорю, что в обвинительном заключении написано; “обвиняется в хищениях государственного или общественного имущества”. Союз “или”, между тем, разделительный и из текста обвинительного заключения следует, что следствию неизвестно, государственное или, всё же, общественное имущество похищал Ладошкин. И это не опечатка, следствие с объектом деяния, вменённого Ладошкицу в вину, так и не разобралось. Здесь и личное имущество граждан, и имущество государственное, и общественное. Выяснилось, что собственников у имущества – семнадцать лиц. А следствие, установив это, объединяет их в одно и с одной единственной целью – сложить всё похищенное, чтобы получить сумму, которую можно было бы считать особо крупным размером.
По глазам председательствующего в суде Овечникова видно, что он заинтересовался, отложил в сторону ручку и внимательно слушает молодого адвоката, лишь изредка делая свои судейские пометки и, видимо, соглашаясь с доводами защиты. Упоминание Остапа Бендера вызвало у судьи, правду говоря, удивление, упоминание Генерального секретаря “лично дорогого” Леонида Ильича – добродушную улыбку, особенно потеплевшую в связи с упоминанием о проделках кота Бегемота. Овечников явно заинтересовался, а кого же ещё из литературных и иных героях привлечёт на помощь Алексей Александрович, чтобы защитить своего малосимпатичного подзащитного. Да, судья Овечников заинтересован.
Но заинтересованы и коллеги Алексея Александровича – старые, опытные, давно потерявшие молодёжный задор, забывшие, что такое кураж, привыкшие к обыденной рутине со взвешиванием доказательств по принципу – это “за”, а это – “против”.
Заинтересовались и в публике. Правда, имена Конфуция, Омара Хайяма или Цицерона им мало что говорили, но вот имя Остапа Бендера, равно как и Ильфа и Петрова – дело другое. Интересным показался и кот Бегемот, скорее всего – именем. Юридическую часть речи Алексея Александровича публика воспринимала по-своему: мало что пони¬мая, но нутром чувствуя, что обвинение наломало-таки в данном деле дров и теперь ему, обвинению, приходится туго.
Женщина-прокурор, сначала делая вид, что речь защитника её никак не касается и, вместе с тем, обидчиво поджимая губки, со временем успокоилась, перестала делать молниеносные пометки, чтобы потом, в реплике, попытаться хоть немного уменьшить эффект от разгромной для обвинения защитительной речи, а стала, просто и с не без интереса слушать защиту, понимая, что обвинение не просто трещит по всем швам, а и лопается и расползается во все стороны.
В отличие от Алексея Александровича, Галина Ивановна, например, очень эмоционально, хотя и не во всём доказательно, разнесла в пух и прах обвинение в части, касающейся её подзащитного, а теперь полный разгром учинял наш адвокат… Но реакция на их речи у прокурора была разной. Галину Ивановну, казалось, прокурор готова была живьём проглотить и каждое слово упрёка в адрес обвинения воспринимала как выпад лично в свой адрес. А вот более тонкие и язвительные выпады Алексея Александровича слушала со вниманием, заинтересовано, едва ли не сочувственно. А ведь нарушения, о которых доказательно говорил Алексей Александрович, были куда чудовищнее тех, о которых только предполагала Галина Ивановна.
А Алексей Александрович, почувствовав уверенность, уже не просто говорит, а изрекает, гвоздит и клеймит, выводит на чистую воду, извлекает на свет Божий, срывает маски и вообще производит избиение младенцев.
У одной из мамаш, дитятя которой сидел на скамье подсудимых, даже создалось впечатление, что ещё немного и возмущённый нарушением социалистической законности адвокат начнёт во всех несогласных с ним метать громы и молнии, а потому, убоявшись, почла за лучшее со всем соглашаться и кивать согласно головой на все замечания Алексея Александровича, а он, случайно встретившись с ней взглядом и убедившись, что более благодарного слушателя не найти, сосредоточил на женщине внимание и бросал свои горького сарказма слова ей в лицо, ощущая, временами, смутное раскаяние за то, что подвергает словесной атаке эту женщину, виновную, правда, в том, что воспитала для общества сынапреступника.
Оживились и подсудимые, которые тоже согласно кивали и как бы говорили: “Верно! Точно! Правильно! Из-за таковского вот произвола и мы невинно терпим!” Но, всё же, сознавали, что на их совести много преступного, а у одного из них, подопечного не Алексея Александровича, на совести ещё и убийство старой женщины.
А Алексей Александрович, исчерпав тему нарушений закона в от-ношении Ладошкина, продолжает витийствовать в защиту Десятникова:
– Уважаемый суд! Нарушения закона, как мы наглядно могли убедиться, просто... да-да, просто чудовищны (в этом месте даже Овечников согласно кивнул), но хоть как-то объяснимы: невежеством следствия, близорукостью, или, что вернее, слепотой прокурорского надзора, но и они бледнеют перед нарушениями закона в отношении Десятникова.
Здесь уж все вскинулись удивлённо: куда же больше? Куда же дальше? Дальше, как говорится, уже и некуда. Ан нет. Алексей Александрович продолжает :
– Что касается нарушений закона в отношении Десятникова, тоже несовершеннолетнего, то они вообще лишены здравого смысла. Судите сами, граждане судьи. Мой подзащитный Ладошкин обвинён в совершении преступления, за которое, по закону, он, в силу возраста, ответственности нести не может. Нет-нет, высокий суд, я не оговорился, говоря в защитительной речи, посвящённой Десятникову, о Ладошкине. Потому что говоря о Десятникове, приходится упомянуть и Ладошкина.
Вспомним, что тот обвиняется в том, что организовав преступную группу из нескольких подростков, он, в составе этой группы, – и совершил деяние, отвечать за которое по закону не может. Среди лиц, из которых состояла, по мнению следствия, преступная группа Ладошкина, упоминается и Десятников. И везде, где упоминается Ладошкин, с ним и Десятников. Прямо пятый прокуратор Иудеи и подследственный из Галилеи.
И вот тут-то и начинаются приключния Алисы в Стране чудес, Зазеркалье и, заодно, в Королевстве Кривых Зеркал. Ведь Десятникову эпизоды, вменённые в вину Ладошкину, не вменяются. Как же так? Ладошкин и Десятников, якобы, везде и всюду творят своё чёрное дело, Ладошкин привлечён к ответственности, а Десятников, между тем, нет. Здесь что-то не то, скажете вы.
И будете правы. Ведь в то самое время, когда Ладошкин, совместно с Десятниковым, по версии следствия, совершал преступления, Десятников, как видно из материалов дела, находился в следственном изоляторе, поскольку в отношении него, до того, как Ладошкин, якобы, создал свою преступную группу, была изменена мера пресечения в виде заключения под стражу.
Что за шизофренический бред, спросите вы. Что ответить? Только то, что всё это написано в обвинительном заключении. И как же мы, уважаемые судьи, можем объяснить сей загадочный и нелепый одновременно факт, что Десятников, будучи заключён под стражу, ухитряется, в составе преступной группы Ладошкина, совершать деяния, которые ему, тем не менее, в вину не вменяются? Как?
В этом месте не только зрители, но и обвиняемые, и конвойные, обычно весьма к процессам равнодушные, и коллеги нашего адвоката, и даже судьи, во главе с Овечниковым, обратили взоры к Рыбиной, как бы вопрошая:
– Действительно, как? А? Что вы на это скажете? Мы ждём ответа.
А прокурор Рыбина стала шелестеть страничками толстенного об-винительного заключения, всем своим видом как бы отвечая:
– Не дождётесь.
– Но мы и не будем ждать ответ, – продолжает Алексей Александрович, – от уважаемой стороны обвинения, потому что нам ответ известен и мы его огласили.
Все взоры на адвоката. А тот говорит: Всё дело в необычайной, просто невероятной популярности у нашего родного, отечественного, зрителя итальянского сериала “Спрут”.
Слушающие Алексея Александровича уже привыкли к неожиданным его обращениям в речи к авторитету не только великих юристов или мыслителей, но и к упоминаниям любимых персонажей из литературы, но вот “Спрут”... Не перегнул ли палку адвокат, не увлёкся ли, не изменило ли ему чувство меры? Но Алексей Александрович нисколько не смутился и убедительно продолжает;
– Да, именно всенародная любовь к пресловутому “Спруту” и объясняет всё, сочившееся по данному делу с Десятниковым и Ладошкиным. Ведь из этого сериала, в основном, черпает наш обыватель, а с ним и работник правоохранительных органов, основные знания об итальянской мафии и её крёстных отцах.
Из этого сериала мы знаем, что даже находясь за решёткой, повелители мафии, “коза ностры” и другой прочей гангстерской якудзы умудряются руководить своими преступными организациями. Но всё это воз¬можно в солнечной, благословенной Италии и прочих там заграницах. Давайте же выглянем, уважаемые судьи, в окно. Что мы там увидим?
Совершенно неожиданно члены суда выглядывают в окно и видят в нём задний двор здания ДОСААФ. На их лицах недоумение. Что они там не видели? А адвокат продолжает:
– А выглянув в окно, мы можем убедиться, что за окном не Италия, не Сицилия, а наша милая, родная Матушка-Россия. И наш родной и любимый город – вовсе не Палермо, а мой подзащитный...
Алексей Александрович делает эффектный жест в сторону Десятникова, а тот выпрямляется, выгинает грудь и всем своим видом демонстрирует, мол, “видали наших?”, зрители же, сдавленно, смеются, а адвокат продолжает:
– ... мой подзащитный Десятников – простой советский подросток, а вовсе не Аль Капоне и не Дон Корлеоне!
И речь Алексея Александровича прерывается аплодисментами, а он говорит:
– И вот этому-то моему подзащитному, подростку, мальчику, почти ре-бёнку, наши доблестные правоохранительные органы инкриминируют деяния, какие и не снились крёстным отцам заграничных мафий. Нет, не дают спокойно спать нашим родным Шерлокам Холмсам и комиссарам Мегрэ лавры комиссара Каттани. Поневоле вынуждают они и нас примерять на себя маску незабвенной памяти адвоката Таразини...
Поощрительный гул в зале и лёгкий смех прерывают Алексея Александровича, а в глазах Овечникова – лукавые огоньки одобрения. Адвокат ведёт речь дальше:
– Но нам не нужны лавры сомнительного киношного героя, перед нашим внутренним взором стоят наши великие предшественники: и Цицерон, и Демосфен, и Анатолий Фёдорович Кони, и Фёдор Никифорович Плевако, и многие, многие другие великие русские адвокаты, и грекоязычный сириец Лукиан из Самосаты, столь ценимый нашими классиками, и Апулей, известный своей “Апологией” не меньше, чем “Золотым Ослом”, и Пьер Корнель, автор бессмертного “Сида” и автор “Слуги двух господ” и ещё многих других замечательных комедий Карло Гольдони – итальянский Мольер, и сам Мольер и...
Алексею Александровичу сосредоточенно внимают, а он, видя, что слу-шающие созрели, делает стремительный словесный кульбит и заканчивает :
– … и всё тот же Остап-Сулейман-Берта Мария Бендер-бей, так истово, так пламенно завещавший нам чтить Уголовный кодекс!
Свою речь Алексей Александрович заканчивает эффектным жестом, а публика, как в фильмах про старое время, разражается аплодисментами. Я всё это и вижу, и слышу столь живо, что впечатление, будто не Алексей Александрович нам всё это рассказывает, а мы сами, лично, присутствуем на том знаменательном процессе, после которого слава нашего адвоката упрочилась и от блестящей и эмоциональной, полной жизни и красок речи, и от её результата, когда Ладошкин по незаконно вменённой ему статье был оправдан, а Десятников был осужден столь мягко, с назначением ему наказания гораздо ниже низшего предела, что и говорить-то о таком наказании, как о наказании, и не приходится.
За окном консультации празднично искрился на солнце снег, а на душе было тепло и радостно от сознания того, что судьба подарила мне встречу с таким удивительным, замечательным адвокатом – Алексеем Александровичем.