Всем известны политэкономические предпосылки революции как результата политического кризиса, в условиях которого определенная социальная общность требует соблюдения своих прав и реализации политических свобод от впавшей в стагнацию власти, осознающей себя только в качестве охранителя сложившегося порядка. на деле «порядок» выражается не в гармоничном, а значит максимально ненасильственном сосуществовании «человека во власти» с «человеком под властью», а в сохранении полного контроля над безгласыми подданными, воспринимаемыми властью в качестве безличной массы, механизма, обслуживающего страту власть имущих.
Так или иначе, «масса» обретает голос, превращаясь в единство личностей, добивающихся своего права «стать», реализоваться, желать и действовать, быть хозяевами своей судьбы. На деле такое требование и является призывом к справедливости. Бунт большинства является не просто (со)противлением насилию государства, но требованием «справедливости немедля, здесь и сейчас, а не в жизни загробной, если гармония и Бог существуют на этом, а не единственно на том свете» (Достоевский).
25 октября в 1917 году состоялся цивилизационный и ценностный переворот, видевший своей целью рождение нового типа человека: нестяжателя, способного на деяние, не продиктованное личными интересами или спасением жизни. Эта идея зрела еще в лоне раннего христианства, считавшего истинную веру деятельным актом личности, ответственной за со-творчество Божьего мира, (воз) действующей на мир. Ее пафос, как голос (в изначальном смысле слова) угас вместе с обретенной церковью мирской властью. Однако, " где сокровище ваше, там будет и сердце ваше ". Сокровище нового человека, тесное рамкам общественного договора, нашло своих (со)искателей в лице Ницше и Чорана, надеявшихся на возрождение деяния через усилие взвешенной Воли, способной бросить вызов миру и " победить мир ". Отвага такой личной воли именно взвешенность, на весах Бога, знакомых еще Валтасару. (Отвага, от вага, вес). Однако, героичность сверхчеловека, обреченного на гибель, не охватывает человеческую природу в целом.
Хрестоматийно определив свободу как «осознанную необходимость», Гегель, и впоследствии Маркс, предоставили большой простор для толкования идеи революции как способа достижения и сохранения этой свободы.
Однако, даже понимая революцию как «мгновенный исторический рывок» (Ленин), мы не вправе отрицать, что под маской политического или исторического кризиса «революционная ситуация» скрывает глубокий кризис идей, кризис смыслов, состоящий в отсутствии ответа на вопрос: «Зачем? Ради чего?»
Революция как переворот, катастрофа (переворот по-гречески) - не бесцельное ввержение мира, космоса в хаос, но восстание против полого космоса, в котором слово теряет всякий смысл и содержание.
Когда античность окаменела в софистике и поиске первоначал, платонизм подвиг ее к революции, предложив поиск причин.
Когда слово фарисеев, ставшее законом, утратило смысл и стало лицемерием, Христос пришел как Слово и Закон, возвещая революцию, катастрофу власти пустословия.
Когда римская католическая церковь, с ее комплексом пап-цезарей подменила дух и букву Писания идеей своей власти, произошла катастрофа, породившая протестантскою реформацию.
Когда современная ему философия заплутала в трех словах вопроса "Что мне известно", бунтарь-Кант совершил коперникианский переворот с вопросом "Как мне может быть известно?"
Когда протестантизм выродился в способ договора с Богом, лицемерное, благопристойное соблюдение обряда, Ницше сказал о смерти Бога. Так выглядела катастрофа уютного христианства "приличных людей", людей "при личине", в маске.
События 1917 года были катастрофой мира, лгавшего себе о собственном мессианском превосходстве и упрямо не желающего видеть внутри себя распри и социального раскола, ставшего следствием поведения людей и власти, увлеченных скорее решением личных проблем, чем поиском решения очевидных проблем и со-бытием с народом и страной.
Интересное суждение на этот счет предлагает Дитмар Кампер: «Может быть, революции были попыткой остаться земным и сохранить тело». Но боюсь, что дело здесь не в сохранении тела, через обретение человеком свободы и права распоряжаться собой в этой жизни. Революция ставит перед личностью куда более сложную задачу: усилием воли обрести новое тело, свободное от рабских отметин, воскреснуть из «человеческой массы» из состояния слуги совершенно новой личностью. Революция освобождает нас из безличного рабства, позволяя каждому из нас войти в историю (то есть действовать, обрести смысл бытия, воплотиться в смысле), подобно тому, как Христос освобождает человека от ига смерти, позволяя каждому из нас по вере его войти в Царствие Небесное.
Идеолог ненасильственной революции Махатма Ганди видел в ней способ излечения, восстановления человеческой природы. Ганди считал, что противопоставление веры человека в идею насилию государственной машины, может подарить человеку осознание собственного места и роли в космосе и обществе, сделать человека хозяином самого себя, а значит хозяином мира.
Ненасильственные революции восьмидесятых годов двадцатого века обозначили кризис коммунистической идеи, превратившейся в набор выверенных лозунгов, за которыми скрывалось номенклатурное бездействие и своеволие. Человек новой эпохи выродился в стяжателя, произносящего правильные слова.
Против «нового фарисейства» выступили молодые социально-политические движения. И нет ничего удивительного в том, что их вдохновителем и крестным отцом стал Понтифик Иоанн Павел Второй, впервые после Николая Кузанского в истории католической церкви вступавший в открытый диалог с Исламом, Хасидизмом и представителями радикальных политический течений.
Каждый виток перемен порождает общность "новых людей", новых еретиков: платоников, христиан, лютеран, кантианцев, ницшеанцев, большевиков. Все они влияют на мир, но ни одна из этих идейных общностей не меняет людской сути, как таковой. А мы помним, что задачей идеи все еще останется именно революция: "Философы объясняют, а дело в том, чтобы изменить" - упрямо повторяет Маркс.
Мысль о "переплавке человеческой породы", лежащая в основе революции, близка этике Гегеля, понятая философом, как попытка снятия противоречий между личным и общим. Эта попытка дала новые ростки на почве марксизма, провозгласившего творческую энергию социальной мощью неимущих, движущей мир (блаженны кроткие). Мысль о воз-рождении, пере-рождении человека получила возможность реализации в социальном пространстве. Ничто иное, как осуществление подобной идеи является "духом революции ", не зависящим от политических реалий, деклараций, идеологем и лозунгов.
В двадцатом веке философы фрейдо-марсиского толка трактуют идею личности как «желающего объекта, желающей машины». Власть, против которой восстает личность, отнимает у личности не только право реализовать свои желания, но и само право желать. В этой трактовке революция превращается в космическое усилие, гигантский акт «сублимации желания, кастрированного принуждением» (Ж. Делез, Ф. Гватари) в энергию общего дела или способ реализации творческого потенциала человека. Все общественные потрясения и преобразования оказываются направленными не столько на изменение политического строя, сколько на «алхимический брак» идеи и человека, огня и земли. Задачей этого брака является превращение неблагородного металла «человеческой массы» в золото активной, деятельной, сознающей себя личности.
Революция, по преимуществу, далеко не восстание масс, а антропологический сдвиг и переворот в сознании и со-знании. Отважный шаг от "хочу" и "могу" к "делаю" и "есть", движение бытия, свершение ради совершенства.