Утопия
М.ЭКСМО 2012
После романа «Т» Виктор Пелевин вышел на совершенно новый виток спирали, наверное, завершающий. Пересказать «SNUFF» затруднительно даже не столько из-за обилия неологизмов и аббревиатур, сколько слишком прихотливой и изощренной философии, затуманивающей происходящее. Для писателя здесь сорваны все препоны, сняты все запреты –интеллектуальные, этические, психологические… вплоть до лингвистических. Повествование ведет Демьян – Ландульф Демилола Карпов – видеохудожник и летчик высочайшего класса, по его же определению – «пост-антихристианский мирянин-экзистенциалист, либеративный консервал, влюбленный слуга Маниту и просто свободный неангажированный человек…» Через много веков высшая раса людей держит в подчинении низшую – орков из Уркаины. Маниту – это божество высшей расы, и это также экраны, на которых появляются отснятые снафы – кино и новости – киновости. Узнаем мы много интересного. В частности, что до распада Америки и Китая верхне-сибирского языка вообще не существовало и что об этом нам может поведать «лингвистическая археология». Но для удобства и доходчивости упростим донельзя кудрявую схему. Итак, у орков мы знакомимся с любовной парой Грым-Хлоя, у «человеков» же это сам Демилола и его резиновая подруга Кая, поскольку он пупарас и предпочитает суру живой женщине. И хотя техницизм достиг высшей точки и реальности практически не существует, поскольку вид из ресторанного окна, напоминающий Лондон или Париж, всего лишь художественное изображение, ибо городов этих давно уже нет и в помине, люди тем не менее любят и страдают, как в старину. Самоуничтожается цивилизация, самоуничтожается и любовь, точнее то, что от нее осталось. Хлоя от Грыма уходит к тем, кто побогаче и поинтереснее для нее, кто может предложить роль в снафе. А хитроумная резиновая Кая влюбляется в Грыма и в итоге покоряет его, вызвав нешуточные эмоции у Демилолы. Но как такое возможно, спросит читатель. Дело в том, что наш герой-рассказчик сам заказал программу для дорогостоящей Каи, и в эту программу входят соблазн, духовность и максимальное «сучество». И Кае доступны самые невероятные способы обольщения, умение заставлять партнера страдать и ревновать, а также умение беседовать на разные интеллектуальные темы, ибо она имеет доступ ко всевозможным информационным каналам. В итоге Кая ухитрилась ограбить нашего героя и сбежать к Грыму. И когда настигший на лесном любовном ложе бывший возлюбленный хочет уничтожить их со своего летательного аппарата, то забывает поменять программу и вместо боевых ракет, призванных сразить парочку наповал, в небо взмывают фейерверки. «Кая была послана мне в утешение и в радость – хоть она, конечно, была просто резиновой куклой. /…/ И зачем Маниту пожелал, чтобы нам было больно, когда о нас гасят окурки?» (с.377-378). У героя остается утешение, что он был хорошим пилотом, но он не хочет походить на людей прошлого – ни на мопассановского моряка Бернара («думаю, что я был хороший моряк»), ни на Бунина, который считал, что заслужил право перед смертью признать себя хорошим художником.
Вопреки тому, что в романе приходится буквально продираться через чащобы, дебри, хитросплетения, нагромождения словесных и философских выкрутасов, истина проста и безысходна: человек и только человек погубит и свою мечту, и свою планету. И к этому ведет погоня за властью и наслаждениями, хотя и то, и другое потеряло смысл и значение. И если литература, по Уайльду, создает реальность, а история покорно тащится за нею, то что же ждет нас впереди? Удручает и другое. Все то, чего не мог себе позволить еще так недавно уважающий себя писатель, теперь стало не только возможным, но и жизненно необходимым. За примерами ходить недалеко. Один из последних, а возможно, самый последний роман покинувшего землю эту Джона Апдайка называется «Россказни Роджера» (act Транзит книга М.2005). Русскоязычный читатель хорошо знаком с такими его романами, как «Кентавр», «Ферма», «Беги, кролик, беги», «Кролик разбогател», «Давай поженимся». Социальная направленность этих произведений вкупе с тонким психологизмом неоспоримы. Однако в романе «Россказни Роджера» художник, отказавшись от пуританской сдержанности, дает волю эротическим фантазиям, сочетая смакование подробностей любовного акта с богословскими диспутами и математическими выкладками в пользу утверждения или отрицания существования Бога. И в итоге жена Роджера обращается к Богу после короткого романа с холодным аспирантом, хакером Дейлом – хоть какой-то позитивный итог после нарушения заповеди. Никакой распущенности в словах и мыслях не наблюдалось досель и у В.Пелевина. Однако «SNUFF» обильно уснащен, помимо эротики, нецензурными словами и констатацией всевозможных извращений. Что это – следование моде времени или прихоть стареющих мужчин (в обоих случаях)? Относительно Пелевина вспоминаются строки покойного пародиста А. Иванова: «Слов немного, всего пяток, но зато какие комбинации». И если это сочинение «станет последним памятником наше великой культуры», то хорошо, что не будет продолжения. Если даже орк Грым, более здоровое и цельное начало в романе, решил сделаться скупщиком младенцев, то есть поставлять «человекам» детишек орков, ибо у тех беременность и роды разрешаются только после 46 лет, что ведет к появлению хилого потомства, то чего же ждать от других? И тогда напрашивается знак равновесия между резиновой сурой и человеком, ибо «человеческая любовь – это программируемое событие, своего рода туннельный эффект, пробивающий все матрицы сознания после импульса полового инстинкта» (с.473). А «то, что выглядит для наивного наблюдателя увеселением, является на деле ни на миг не прекращающейся борьбой за существование, смешанной с социальным ритуалом». (с.420).
Нигилизм в романе со всею откровенностью выражает Андрей-Андре Жид Тарковский (был еще, оказывается, Иван-Ив Гандон Карамазов): «…все без исключения революции в нашем уркистане кончаются кровью, говном и рабством. Из века в век меняется только пропорция. А свобода длится ровно столько, чтобы успеть собрать чемодан. Если есть куда ехать» (с.419) И та же неопределенность в словах священника Алены-Либертины, которая утверждает, что часть людей (к примеру, орков) пришлось объявить плохими, чтобы другая часть была хорошей, а зло было не только слабым, но и глупым. Интересных умозаключений и парадоксальных выводов в романе тьма-тьмущая, а цинизм уже не качество, а состояние персонажей. Поэтому здесь уместно определение антиутопия. Но, может, не все так безнадежно и темно? И раз остается высшее человеческое достижение – страдание, то перечеркнуть любовь к ближнему все же не удастся ни техницизму, ни близоруким политиканам, ни оболваненной толпе. Нам кажется, что роман дает предпосылки и для такого прочтения. Хочется верить в это. Если сура Кая прониклась человеческими чувствами и стала неотличимой от настоящей женщины, то в этом заслуга ее создателей и окружения. И пусть этот роман знаменует не тупик для человечества и литературы, а этап, который понадобилось художнику пройти для новых свершений. По определению самого же Пелевина, «депрессивно-угрюмые пространства» не имеют никакого отношения к счастью. Эти миры нельзя было носить в себе, их надо было выплеснуть, что мастерски, интеллектуально и мучительно, до сладострастия фантазийно сделал писатель. Ибо, по словам философа А.М.Пятигорского «выражать себя нужно для того, чтобы уже в следующий момент стать абсолютно чужим выраженному, то есть себе самому, и немедленно возвратиться к «ничьему» сознанию». («Избранные труды», Школа «Языки русской культуры» М. 1996, с.483).