И нам всё мало. К тому же на стрельбище не так интересно. Обстановка там скучная: огневой рубеж, мишени, всё только по команде…
То ли дело в рубке дежурного. Там всё спонтанно, всё неожиданно. Как в реальном бою. Идёт смена – один сдаёт дежурство, другой принимает… рутина… и тут – бабах!!! И все сразу взбодрились.
Оно ж как? Вот вынул ты пистолет, вынул из кобуры запасную обойму, а дальше рефлекс: раз пистолет в одной руке, а обойма в другой, то, значит, в пистолете её нет. Передёрнул затвор и сделал контрольный спуск. Куда-нибудь.
Коля Лисин, который меня менял, до этого служил в таких местах, где ясновидение оттачивается до остроты самурайской катаны. Не скажу где. Ну ладно, скажу: в хабаровском или каком-то там ещё дисбате. Поэтому он вовремя сместился в сторону, инстинктивно, и я бабахнул не в него, а в окно. Всё вдребезги, пуля улетела в казарму к соседям и кого-то там ещё страшно напугала. Разумеется, мне тут же впаяли НСС. А моему начальнику Витьке Красникову – строгача. Чтоб не расслаблялся и работал с подчинёнными.
После этого случая в рубке дежурного повесили деревянный настенный пулеулавливатель с наполнителем из сырой резины, чтобы в него направлять при заряжании и разряжании. Делать его, конечно же, заставили именно меня. За три последующих года в нём появилось четыре дырки.
А пока его не было, ствол направляли кто куда. Валерка Шепеляев (старший инженер по технике безопасности, между прочим) бабахнул в верхний угол – и пошёл гулять рикошет по стенкам. В рубке четыре человека, все зачем-то пригнулись. Тут дверь открывается, и входит пятый – капитан первого ранга дядя Миша Шандов, в руке прикуренная сигарета: «Ну-ну, Валерий Владимирович, браво-браво. Давай ещё, на бис». Обалдевший Валерка сказал «Есть, тащ командир!» и тут же бабахнул на бис – туда же, в угол. Потому что в военном человеке заложен инстинкт беспрекословно выполнять все приказания командиров и начальников – быстро, точно и в срок. И опять – бабах-вжжжжжжжж-тяу-взить! – рикошет. Командир пробормотал: «Идиоты», плюнул и вышел из рубки. Через пять минут начальник штаба уже писал приказ о немедленном уестествлении старшего инженера по технике безопасности.
А Витя Лукошкин, капитан-лейтенант, себе пуговицу отстрелил. На кителе. Среди ночи. Скучно было; вытащил пистолет и ласкал его своими пальчиками-заготовочками. Оно и бабахнуло. Отстрелило пуговицу на левом рукаве. А там за синей фанерной переборочкой связистка-телефонистка сидела с позывным «Обрывок», дремала – ночью ж звонков почти нет. И тут ночная тишина лопается выстрелом, пуля пробивает фанерку и рикошетит от бетонной стенки… она своим бюстом вынесла эту фанерную переборочку к чёртовой маме, затем дверь рубки дежурного и с ослиным рёвом умчалась наружу. Витю, понятно, утром растерзали, сняли с дежурства и ещё раз растерзали. И ещё раз поставили, вне очереди. Потому что не фиг пистолетик по ночам мацать. «Войну и мир» почитай, раз уж ночью дежурство спокойное выдалось. А ещё лучше – наставление по стрелковому делу по пистолету Макарова и приказ командующего флотом номер триста семьдесят пять про безопасное обращение с оружием.
То ли дело – Владимир Иваныч Гончаров, который тогда ещё третьего ранга был, и который по прозвищу «Атаамать»: тот культурно и аккуратно стрельнул в палубу. Всё грамотно, всё по методике. Никаких эксцессов. Поэтому всего лишь выговор. Легко и приятно.
А когда Витя Красников тоже стрельнул в палубу, то прострелил себе ботинок. Точно между пальцами ноги – большим и указательным (если, конечно, можно второй палец ноги указательным назвать). Считай, почти без травм, содранная и обожжённая кожа не считается. Я на него смотрю ошалело, а он говорит: «Ну вот, отработал свой строгач за твою прошлую стрельбу». Ну, ту самую, за которую мне НСС втараканили.
А потом кто-то додумался дежурные пистолеты с патронами в самое нижнее отделение сейфа определить. Теперь, чтобы их пересчитать, приходилось на карачки становиться. И вот стоим мы с Вовой Кузиным на карачках (я меняюсь, он заступает), и считаем пистолетики, номера сверяем. Точнее, это Вова считает, потому что принимает, а я тем временем свой достаю, чтоб на место положить – ну, а дальше по схеме: пистолет, запасная обойма, передёрнул, контрольный спуск… Под конец дежурства, ко времени сдачи и смены голова уже кругом идёт и ни черта не соображает. Поэтому возрадуемся хотя бы тому, что хватило ума стрельнуть в потолок. Между нашими головами-бестолковками было сантиметров двадцать или тридцать, туда же уместилась и моя рука с «макаркой». Бабах, пуля рикошетит от потолка, пролетает обратно между наших голов-чайников и впивается в серый линолеум палубы.
Кто там сказал, что второй НСС? Ничуть не бывало. Во-первых, я уже кап-три, а потому все прежние взыскания давно сняты и забыты, словно их и не было. А во-вторых, я уже кап-три, а потому опытный и грамотный. Спокойно подбираю гильзу, протиркой быстро выковыриваю из палубы пулю, которая деформировалась непонятно во что, а дальше в течение минуты мгновенно чищу ствол. Кто стрелял? А что, кто-то стрелял? Никто никуда не стрелял… Все живые и здоровые. Так и сказали начальнику штаба, который на звук выстрела припёрся. Медленно ходите, тащ кавторанга. Если бы поспешили, то как раз застали бы меня за процессом чистки пистолетика.
Тут мне пальчиком погрозят и хитро прищурятся: а как же патрон? Одного ж патрона не хватает!
Тогда я тоже хитро прищурюсь в ответ. Ибо всё предусмотрено ещё в самом начале дежурства. Заступаешь и сразу убираешь один патрон из обоймы – они ж, все шестнадцать, одной серии. А вместо него – свой личный патрончик, они у каждого нормального офицера есть, и совершенно неважно, откуда они берутся. Так что всё тип-топ.
А та пуля у меня на полке в серванте хранится. Вместе с прочими сувенирами. Сморщенная и потемневшая, с вылезшим из оболочки стальным сердечником. Память-с. О том, как однажды чуть не пристрелил Вову Кузина. И (или?) самого себя.
2012, март
из ненапечатанного сборника «Макароны по-флотски»