Трофейный «шмайсер» забился, как в лихорадке, у меня в руках. Немцы залегли. Их, гадов, было явно не менее взвода! Нас же – всего ничего: пять человек, включая меня: Вовка, Сашка, Серега Андрюхин и Андрюха Смирнов. Но мы – разведчики! Каждый стоит дивизии Фрицев. Серега бросает гранату, Вовка орет: «За Родину»! Мы устремляемся вперед, преисполненные решимости уничтожить врага и даже, если будет нужно, отдать за смерть его собственные жизни.
– За Родину! – повторяет Вовка.
– За Ленина... – эхом откликаюсь я.
Но... вдруг грохот боя резко стихает.
– Пацаны, пацаны! – зовет кто-то голосом, в звуках коего явственно слышатся нотки плохо скрываемой сенсации.
Зеленоватые немецкие шинели сей же миг обращаются в зловонный туман тлеющей во дворе помойки, «шмайсер» в моих – еще почти детских! – ручонках вновь становится ножкой от старого табурета (эти ножки, если из них не вытаскивать горизонтальную планку, похожую на магазин автомата, весьма походят на фашистский пистолет-пулемет МП-40). Из далекого прошлого мы возвращаемся в наш прогрессивный 1983-й.
– Пацаны... – едва переводит дух Игорь Надей, который и разрушил всю эту нашу воображаемую баталию, – на выставке иностранцы с фургонами приехали, – запальчиво кричит он. – Димке Гурову за значок сменяли целую наклейку! – Игорь многозначительно приподнимает за руль «школьник», на котором прикатил, и призывно бьет его колесом об асфальт.
– Ах... – с завистью вздыхают «разведчики».
– Везет! – ворчит Вовка.
– Че везет-то? – возмутился Надей. – Они там на стоянке стоят. Чё хошь тебе за значок отдадут. Иностранцы ведь! Не чехи или поляки какие-нибудь, а самые настоящие, иностранные! Я только что там был, сам видел. У кого значки есть? Поехали!
– Какие значки?
– Да любые, чтобы как сувенир для них. Ну, с Лениным, там, с флагами красными... – пояснил Надей.
***
Выставка эта – надо сказать – для нашего маленького городка событием являлась поистине уникальным. Да что там городка! Для всей нашей великой, необъятной Родины! Проводилась она каждую пятилетку и, помнится, мне шел третий год, когда я впервые попал туда с родителями; а на следующий вечер видел те же, знакомые мне экспонаты «транспортного машиностроения», но теперь уже на черно-белом экране гудящего стабилизатором «Темпа». Причем, КАКИЕ то были экспонаты! Важность их подчеркивала возникшая в телеке фигура до боли знакомого, определенно, где-то уже виденного мною солидного бровастого дедушки, которого мой отец тут же окрестил Брежневым. И произнес имя сие он со столь же странным выражением (или, если хотите, интонацией), с каким моя родная бабка бормотала молитвы, глядя на икону с изображением Явления Христа народу. Ну а я после слов отца тут же ощутил себя болтом мировой истории ничуть не меньшего размера, нежели этот бровастый Брежнев. Ведь оно как, по тогдашним моим трехлетним меркам: раз нас обоих привезли глазеть на выставочные чудеса, стало быть – все отличие между нами – это густота бровей… Ну, и возраст, разумеется. Старше, просто гораздо старше меня он был!
Полюбил с того незабвенного момента дорогого Леонида Ильича я всей душой! И обожал слушать по телевизору речи его проникновенные, сдобренные странными и многозначительными придыханиями, наделявшими каждую медленно проговоренную им фразу глубоким сакральным смыслом. А однажды, когда по радио зазвучала очень грустная музыка – что-то из классики – я, с трудом сдерживая вдруг навернувшиеся на глаза слезы, наивно осведомился у своей матушки: «Мам, что, Брежнев умер?»
Мать удивилась, а поняв причину сего моего странного умозаключения, рассмеялась от души. «Он бессмертен!» - услышал я в ее смехе. И почему-то в накатившей на меня волне умиротворения сразу вспомнил транспарант над воротами завода, где, стоя за пульманом, конструировал реальное, вполне осязаемое будущее мой отец. «ЛЕНИН – ЖИЛ! ЛЕНИН – ЖИВ! ЛЕНИН –БУДЕТ ЖИТЬ!» – было начертано на том транспаранте.
- Он будет как Ленин? – наивно уточнил я у матери по поводу Брежнева.
- Что, как Ленин? – не поняла она.
- Ну… - попытался пояснить я собственную мысль, - ну, всегда жив и будет жить?
Не помню, что ответила мне мать, но это явно было что-то утвердительное, ибо с тех пор возлюбил я и Ленина. И каждый день потом с невероятным восторгом и радостью слушал неизменно вырывающееся из розетки радиоточки: «И Ленин – такой молодой! И юный Октябрь впереди!»
Шел тогда, кажется, 1978 год…
Как-то вскоре и у своей набожной бабки поинтересовался я по поводу Ленина. Детское любопытство не знает границ!
– Баушка, – сказал я ей, – а кто такой Ленин?
Разумеется, я теперь знал, кто такой Ленин. Это ведь то же самое, что и Брежнев. Та же ниспосланная нам вневременная данность, как голуби на чердаке нашей коммунальноквартирной трехэтажки, и как колченогая собака Белка во дворе...
Но что в ответ скажет бабка? ЧТО??? Судя по всему, во мне погибал талант особиста: с моей стороны это явно был провокационный вопрос! И, хочешь – не хочешь, – несчастной старушке на него требовалось незамедлительно отвечать. Даже несмотря на то, что задан он был в самое неподходящее время – за ужином.
Но, как ни странно, бабанька моя, родившаяся еще при Царе (погодка Брежнева, между прочим!), этот подвох в вопросе почувствовала и не растерялась. Ответ ее был изумителен! Она наколола вилкой сосиску и, сфокусировав свои глаза на ее теле в философском прищуре, изрекла:
– Ленин... Вот что нам ЛЕНИН дал! – Она многозначительно потрясла сосиской, после чего смачно отправила ее в рот.
С тех пор вопрос о Ленине для меня был закрыт.
Ленин – это святое!
***
Надей еще раз бросил клич:
– Ну, у кого есть значки? Поехали на выставку!
«У кого есть значки...» – какой глупый вопрос!
У нас в городке имелся целый значочный заводик, звавшийся в простонародье «штамповкой», и ритуальные пацанские посещения его территории, усеянной бессчетными продуктами брака и перепроизводства, всегда заканчивались для нас обретением трофеев в виде самых разных значков. Мы играли в них, мы швырялись ими, мы играли НА них...
Значки имелись у каждого. Ну, погоди, Надей...
Дома, под аккомпанемент радио, в очередной раз радостно утверждающего, что «Ленин – такой молодой!..», я перетряхнул ящик со старыми игрушками, откуда, весело звеня, выпорхнула целая стая значков. Времени на выбор почти не имелось.
«Ленин, Ленин, Ленин...» – с жадностью откладывал я значки с профилем Вождя. И каждый из них в моем разыгравшемся воображении тут же обретал вид иностранной наклейки, жвачки, а то и авторучки с каким-нибудь божественным словом типа Siemens на корпусе.
Только один значок моя трепещущая рука отложила. Его я не добыл на «штамповке», не выиграл, не выменял, а честно купил в киоске «Союзпечати» на сэкономленные на школьных завтраках деньги. Под портретом Ленина на этом значке было написано: LENIN. Именно так – иностранными буквами! Это был не наш, «сосисочный» Ленин, а... импортный. Ни одна жвачка такого не стоила!
В общем, выбрал я с десяток обыкновенных «советских» Владимиров Ильичей, а еще несколько значков Съезда КПСС и – на всякий случай – пару значков с изображением Мишки – символа отгремевшей пару лет назад Олимпиады. Все это блистючее великолепие я нацепил на старый пиджачок от школьной формы, с помощью обыкновенных ножниц превращенный моей матушкой в стильную безрукавку. Примерно так же подготовились к поездке на выставку и мои товарищи – ну, прям вылитые ветераны войны, от шеи до пупка увешенные боевыми орденами! Недаром, видать, полчаса назад мы с таким упоением трясли обломками старых табуретов, выдавая их за «шмайсеры»!
Заслужили.
Ща нам эти иностранцы кортрьибуцию заплатят!
Вскоре наши боевые кони – «школьники» и «орленки», «салюты» и «камы» (это такие велосипеды были) помчали нас на грядущее поле боя за иностранные сувениры.
Надей не обманул.
На площадке перед главным павильоном выставки, которую планировали открыть на следующей неделе, действительно, замерли несколько гигантских автофургонов с заграничными надписями и иностранными «мордами» кабин. Видимо, привезли какие-то экспонаты. Поставлены машины были так, что глядя на них с высоты птичьего полета можно было подумать, наверное, что это средневековый замок, окруженный непреодолимой стеной.
Интересно, от кого эти жалкие иностранцы так отгородились? Неужели от нас, от пацанов?
Мы спешились. Нет, вблизи стало ясно, что не так уж и неприступен сей «замок»: брешь на бреши! И, глядя в них, мы дивились поведению странных «инопланетян», собравшихся в кружок перед газовой горелкой с чайничком. Одеты-то как! Шорты какие-то цветастые, кроссовки импортные, футболки с иностранными надписями... Модники какие! Они что-то обсуждали, с опаской косясь на нас.
Глупые, чего им бояться-то? Ну, если только Надея, за пару минут уже успевшего свинтить с прицепа одной из заграничных машин отражатель (катафот), переливающийся в свете русского заката солнца реально иностранной радугой.
Однако, Бог с ним, с Надеем.
В головах у нас быстро созрел план действий куда более честных – взять крепость противника измором. Мы принялись кружить на своих велосипедах по ее периметру, слепя иностранцев отблесками малиновых солнечных лучей, что гневно отбрасывал наш милый Ленин со значков.
«Ну, подходите, ну? Ближе, ближе!»
Это ведь Ленин! – только что не кричали мы, расправляя грудь. И чудилось каждому, что сейчас вот этот вот, например, иностранный шофер с аккуратной бородкой подойдет к тебе и, с благоговением глядя на украшающих твою грудь Ильичей, с виноватой улыбкой на губах и весьма вежливо скажет на ломаном русском:
– Что я мочь тебе дать за этот Ленин? Жвачка? Наклейка?
Только почему-то никто из иностранцев не торопился преклонить колено пред нашим Ильичом и пожертвовать за право владения его умным безволосым профилем, отчеканенным на алюмишке, какой-нибудь жевательной резинкой.
Увы, но наша столь изощренная психическая атака не возымела должного действия. Лишь один из буржуйских шоферюг соизволил приблизиться к нам и, ткнув в грудь моего друга Вовки пропахшим одеколоном пальцем, обозначил сим жестом понравившихся ему Ильичей.
Вовка без лишних слов освободил свою безрукавку от указанных значков и с раболепной готовностью протянул их иностранцу, на что тот – с выражением брезгливого сочувствия на лице – жестом благодетеля вручил Вовочке вожделенную наклейку.
Это была самая лучшая, самая крутая наклейка из всех тех, что доводилось видеть нам в жизни на тот момент. Довольно форматная, при этом она не содержала рисунков и буквально убивала насмерть лаконичностью и строгостью начертанных на ней иностранных букв «PARMALAT».
Солнце вскоре скрылось за крышей главного павильона выставки. Настала пора возвращаться домой – не солоно, как говорится, хлебавши. Вовка – в качестве утешения – благосклонно разрешил всем нам потрогать свою добычу и мы, с чувством, схожим с тем, с каким предки наши касались православных или даже просто христианских святынь, священнотрепетно водили пальцами по этому никчемному заграничному фантику...
А потом, уже дома, засыпая, каждый прокручивал в голове события минувшего вечера, завидуя Вовке. Причем, до такой степени, что наутро Андрюха Смирнов даже предложил убить Вовку, отобрать у него «PARMALAT» и, сбагрив эту божественную наклейку ребятам с соседней улицы, честно поделить между собою деньги.
Забегая вперед, скажу, что Вовку, конечно же, не убили. Андрюха просто пошутил. То был вполне обычный для нас юмор. Да и не так долго счастливчик-Вовочка радовался. Как потом выяснилось, его бдительная маман, традиционно обыскивая карманы сына в поисках возможно подобранных тем окурков, наткнулась на эту аккуратно завернутую в «Пионерскую правду» наклейку и, в ужасе, тут же и сожгла ее над газом.
Темная женщина! В этой безобидной наклейке почудилась ей повестка для сына в местный отдел КГБ и вопрос следователя с умными енотничьими глазами: «За что, падла, годину пгодал?»
Ну, ведь не по-нашему написано! А раз не по-нашему, то перевод известен: «Измена!», «Предательство!» И трудно вообразить даже, что случилось бы с нашими Вованом, коли мать его прознала бы о том, каким образом наклейка попала к нему; чего – вернее, кого! – КОГО он променял на эту иностранную бумажку! Фантазии Андрюхи Смирнова по поводу убийства Вовки показались бы всем детским лепетом.
Но...
Но мы уже были совсем другим поколением! Мы познали жвачки (апельсиновые и мятные, по пять пластинок в пачке, по цене 50 копеек (позже к ним присоединились и клубничная), мы прочувствовали вкус фанты – по 20 копеек граненый стакан в автомате – против нашей отечественной трехкопеечной газировки с сиропом. Ко всему, вы вышли за пределы иностранного языка, скачущего между телевизионно-героическими «хенде хох» и «гитлер капут», научившись читать даже такие сложные вещи, как слово PARMALAT.
И мы не боялись больше ничего и никого!
И только почему-то потом всем было очень стыдно на школьных уроках истории читать в учебниках о том, как в свое время за стеклянные бусики европейцы выкупали у туземцев далеких земель их золотых богов...
Впрочем, богами ли они были, если так и не позволили «детям своим» подняться выше уровня обыкновенных дикарей, забивая робкие ростки просветления в их головах торжественно-монотонным гулом шаманских бубнов?
А уже на следующий день тогда трофейный «шмайсер» вновь забился, как в лихорадке, у меня в руках. Немцы залегли. Их, гадов, было явно не менее взвода! Нас же – всего ничего: пять человек, включая меня: Вовка, Сашка, Серега Андрюхин и Андрюха Смирнов. Но мы – разведчики! Каждый стоит дивизии Фрицев. Серега бросает гранату, Вовка орет: «За Родину»! Мы устремляемся вперед, преисполненные решимости уничтожить врага и даже, если будет нужно, отдать за смерть его собственные жизни.
– За Родину! – повторяет Вовка.
– За Ленина... – эхом откликаюсь я.