Папа. Плен, жизнь и смерть.
А вот он и плен: «Когда через село Глубокая Долина погнали первую колонну пленных красноармейцев, местные жители пришли в ужас. Из хаты выскочили ребятишки, появились женщины, в основном пожилые. При виде колонны живых мертвецов бабы взвыли, дети испуганно прижались к взрослым - так вспоминал один из очевидцев. Потом, как по команде, все кинулись к избам, а через мгновение в колонну полетели - откуда хлеб, откуда сало и вареная картошка, даже кульки с махоркой. Одна из женщин хотела сама передать что-то пленным, но охранник выстрелил в воздух, и толпа отхлынула. Пленные старались поймать хоть что-то из того, что им бросали. То, что не смог поймать идущий впереди, подхватывал идущий сзади, а поднять упавшее зачастую, у измученных людей, не было сил. Поэтому ребятишки подбирали, догоняли колонну и вновь забрасывали что-нибудь пленным».
Пленных гнали из-под Умани. Части 1-й танковой группы фон Клейста и 17-й армии фон Штюльпнагеля замкнули там кольцо окружения вокруг не успевших пробиться к Днепру советских войск; в котле оказались остатки 6-й и 12-й армий. Это была первая, и действительно значительная победа на юге. 8 августа немецкое командование объявило о том, что под Уманью в плен попало более 100 тысяч русских. Однако немцы поторопились: окруженные советские части продолжали сопротивление. Лишь через две недели окончились отчаянные и безнадежные бои. Измученных и истощенных пленных было действительно очень много. Через спешно созданный пересыльный пункт Гайсин, ежечасно прогоняли на запад тысячи пленных. К вечеру 27 августа на пересыльном пункте скопилось около восьми тысяч человек. Они были согнаны на участке, на котором нормально могло разместиться в лучшем случае восемь сотен. Пленные красноармейцы без еды и воды.
Вот еще одно из воспоминаний обер-фельдфебеля 101-го пехотного полка Лео Мелларта, который ночью проснулся от криков и стрельбы: «Я вышел наружу и увидел, как стоящие недалеко две или три зенитные батареи ведут огонь прямой наводкой по находившимся в накопителе пленным, — вспоминал он увиденную им ужасную картину. — Ответственность за эту подлость, как мне тогда сказали, несет комендант города Гайсин. Как я узнал позднее от караульных, в результате было убито или тяжело ранено около 1000— 1500 человек». Это была настоящая бойня. Оставшихся в живых, погнали в созданный неподалеку лагерь для военнопленных. На территории бывшего кирпичного завода не было ничего, кроме навесов для сушки кирпича. В нормальных условиях на этой территории могло содержаться шесть-семь тысяч человек; на деле туда набили 74 тысячи. Большая часть пленных ночевала под открытым небом, на голой земле.
Внутри лагеря имелись две так называемые «кухни»: установленные на камнях железные бочки, в которых готовилась пища для военнопленных. При круглосуточной работе в этих бочках можно было приготовить баланды примерно на две тысячи человек и неудивительно, что пленные голодали. Дневная норма составляла буханку хлеба на шесть человек; впрочем, как впоследствии рассказывал один из немецких охранников, «это нельзя было назвать хлебом». При раздаче горячей пищи часто возникали беспорядки. Тогда охрана пускала в ход дубинки и оружие. Ежедневно в лагере погибало 60— 70 человек, а иногда - больше сотни.
Германский хирург профессор Ханс Киллиан в своих мемуарах описал одну из маршевых колонн военнопленных следующим образом: «То, что к нам приближалось, оказалось стадом военнопленных русских. Да, именно стадом — по-другому это невозможно назвать. Поголовье насчитывало примерно двадцать тысяч. Их захватили во время последнего окружения... Они шли со скоростью не больше двух километров в час, безвольно переставляя ноги, как животные. Иногда слышались окрики полицейских, то там, то здесь раздавались предупредительные выстрелы, чтобы внести в ряды порядок... Жуткая процессия, состоящая из привидений всех возрастов, проходит мимо нас. Некоторые обриты наголо и без шапок, а у других на голове меховые шапки-ушанки... Встречались среди них и старики с длинной бородой... Едва ли кто-то из них смотрел на нас. Мы замечаем, как какой-то изможденный человек, покачнувшись, падает на землю...»
Для немецких солдат Гайсинского лагеря убийства военнопленных превратились в праздничное развлечение. Каждое воскресенье по местному радио объявляли: «Немецкие солдаты! Желающих принять участие в экзекуции русских военнопленных просим прибыть в лагерь к 12.00». «Пленных выстраивают в коробочку, окружают полицейскими, военной охраной с овчарками, и начинается избиение, а их там, около десяти тысяч ни в чем не повинных людей, — с ужасом вспоминали местные жители. — Вой стоял жуткий».
В Гайсинском лагере ежедневно от голода умирали сотни людей. «Командирам, политрукам и евреям не давали ничего. Они перепахали всю землю и съели все, что можно. На пятый-шестой день они грызли свои ремни и обувь. К восьмому-девятому дню часть их умерла, а остальные были как помешанные. Дню к двенадцатому оставались единицы, безумных и с мутными глазами. Они обгрызали и жевали ногти, искали в рубахах вшей и клали их в рот. Наиболее живучими оказались евреи, иные и через две недели шевелились, а командиры и политруки умирали раньше, и страшна была их смерть».
Лишенные пропитания военнопленные ели кору деревьев и траву. От голода люди теряли человеческий облик; случались даже случаи каннибализма, которые радостно использовались немецкими пропагандистами. Смертность среди пленных была крайне велика. Мертвых вывозили на телегах и сбрасывали в специально вырытые глубокие рвы.
После освобождения Украины многие такие братские могилы, расположенные в полях, были вскрыты, а останки советских воинов торжественно перезахоронены на центральных площадях окрестных сел и в самой Умани. Над их могилами были возведены величественные памятники. Но после 1991 года, новой власти Украины, память о Победе советского народа в Великой Отечественной войне стала неугодной. Братские могилы советских воинов заросли травой. Навечно погас в Умани «вечный огонь» у гранитного обелиска в центре города, а по городским улицам гордо зашагали люди в форме украинских националистов, которые много лет назад, вместе с гитлеровцами, сражались против Красной Армии и служили в полиции. По приказу политиков в очередной раз переписывалась история многострадального братского народа Украины.
«Вечером, на закате, слышится какой-то жуткий непонятный шум, — вспоминал армейский хирург Ханс Киллиан. — С возвышенности нашему взору открывается долина, заполненная тысячами и тысячами русских пленных. Вид этой серо-коричневой массы людей вызывает отчаянье и напоминает согнанных в кучу коров или баранов. Что станется с ними, задаю я себе немой вопрос. Наступает ночь, становится прохладно. В ужасе я возвращаюсь обратно в дом. За колючей проволокой находились десятки тысяч русских военнопленных. Многие были при последнем издыхании. Мало кто из них мог держаться на ногах. Лица их высохли, глаза глубоко запали. Каждый день умирали сотни, а те, у кого еще оставались силы, сваливали их в огромные ямы».
Лагеря для военнопленных в полном смысле оказались лагерями смерти. Как привидения, бродили умиравшие с голоду, полуголые существа, часто днями не видевшие другой пищи, кроме трупов животных и древесной коры...
К осени сорок первого оккупанты уже достаточно освоили захваченную территорию, чтобы иметь возможность равномерно распределять военнопленных по лагерям, перевозить их из Украины в Польшу. Как выжил в этом аду мой отец – страшно даже представить. Бежать – только бежать из этого ада, была его постоянная мысль… И он, с несколькими, такими же, как он доходягами, сумел это сделать. Они сбежали в город Гайсин, а там им помогли наши советские люди. Их укрывали, выправили им кое-какие документы, и они стали заниматься борьбой с фашистами, но уже в подполье…
Потом был арест. Тюрьма. Снова концлагеря…
Вот как перевозили отца из концлагера Гросс-Розен в Маутхаузен. Папа вспоминал: «Вечером начали загонять нас в вагоны. Говорю загонять, потому что когда в вагон входило, скажем 50 человек, то прикладами и руганью туда вгоняли еще столько же. Не считал и не помню, сколько нас было в вагоне. Помнится только, что сначала мы не могли даже сидеть. Можно было только стоять. Никаких нар не было. Когда вагон набивали до отказа, закрывали двери на большие засовы и на замок. Для воздуха оставалось только по одному маленькому окошку с обеих сторон вагона. Жара в вагоне стала нестерпимой. Несколько человек от духоты и тесноты потеряли сознание. Начали кричать, чтобы открыли двери. Но никто не внимал нашим крикам. Но если крики не прекращались, то дверь сильным рывком открывалась, и сыпались сильные удары палок или прикладов на головы тех, кто стоял впереди. Поэтому кричать скоро перестали... Иногда, для устрашения, немцы стреляли по вагонам. Параш в вагон не было. Воды тоже не дали... Несколько человек совсем не могли стоять, и их положили в один угол вагона. У одного солдата была дизентерия. Организм больше не усваивал пищи. Вонь в вагоне уже никого не трогала. Казалось, что все мы обречены на смерть. Это продолжалось достаточно долго. Но, наконец, нас доставили в концлагерь Маутхаузен».
Вот что рассказывал папа о пережитом в фашистских концлагерях: «Нас из эшелона пригнали в рабочий лагерь, раздели догола, загнали на узкую площадку между прачечной и каменной стеной возле сторожевой башни. Продержали под палящим солнцем. 5-6 часов, затем «вымыли» в бане, выдали трусы или кальсоны и стали делать отбор: кого поместить в рабочий лагерь, а кого - на ревир. Калек и доходяг постригли и погнали в нижнюю часть лагеря - ревир. Меня поместили во 2-й блок, где были трехъярусные нары и бумажные матрасы. Ходить по бараку не разрешалось, можно было только «бегать» на парашу. В 23.00 - отбой. Ночью во всем бараке горела только одна лампочка возле параши (деревянной бочки высотой около 50 см, диаметром около метра). Были случаи, когда сидевший узник опрокидывался в бочку спиной и моментально захлебывался. Иногда озверевшие капо развлекались – топили узников в параше. Особо жестоким был блокэльтестер (старший по блоку) – узник из уголовников по профессии. Ростом он был ниже среднего, все лицо и голова в шрамах. Он обладал большой силой, - с одного удара в висок убивал еще довольно крепкого человека.
Над воротами лагеря - массивный барельеф: человеческий череп, под ним свастика на крыльях орла. Под барельефом литые латинские буквы «КМ», а далее изречение: «Arbeit macht frei» («Работа сделает тебя свободным»). Внутренние ворота лагеря выходили на большую асфальтированную площадь - «аппель-платц». С левой стороны площади - пять рядов бараков, с правой - баня, прачечная, кухня и отгороженный каменной стеной крематорий. За баней между прачечной и каменной стеной возле сторожевой башни расположена узкая площадка, куда заводили вновь прибывших. Лагерь тщательно охранялся. Гранитные стены высотой 5 метров, 5 рядов колючей проволоки под высоким напряжением, гарнизон в несколько тысяч эсэсовцев из дивизии «Мертвая голова», специально обученные палачи из подразделений «СД», собаки. С внешней стороны проволочного заграждения - оборудованные и засекреченные «оборонительные» точки.
Заключенные - те, кто еще был способен двигаться, работать, и те, кто не угодил хозяевам лагеря, направлялись в специальную команду смертников. Они работали в каменоломне, в которую вела крутая лестница в 186 ступенек (лестница смерти). Заключенные спускались по ступеньками вниз, где один нагружал на другого камень. Этот камень по весу должен быть таким, чтобы узник под ним прогибался. Если надзирателю казалось, что камень легкий, то оба заключенных забивались до смерти. В процессе подъема по лестнице стоящие по бокам надзиратели беспощадно избивали своих жертв, а ослабевших сталкивали вниз, где они разбивались о камни, а выживших пристреливали. Узники, поднявшиеся до верхней ступеньки, несли камень на стройку, а иногда их заставляли сбросить камень и бежать за другим. В рабочем лагере мы сами строили каменные стены, башни, перегородки».
Фашистские концлагеря описаны уже неоднократно в воспоминаниях узников и военнопленных. Отец пережил все это. Он помнил, как в Маутхаузене заморозили генерала Карбышева Д.М.. Он рассказывал: «В концлагере узников уничтожали более изощренным способом. Администрация лагеря выводила совершенно голых военнопленных, привязывала веревками к стенке, обнесенной колючей проволокой, и держала в декабрьские зимние морозы 1944 года до тех пор, пока человек не замерзал. Стоны и крики изувеченных прикладами людей наполняли территорию лагеря... Некоторых убивали прикладами на месте».
Пик массовых убийств советских военнопленных совпал по времени с разразившимися в лагерях эпидемиями тифа. Условия содержания пленных — большая скученность в сочетании с голодом — создали условия для быстрого распространения болезней, а ни о какой медицинской помощи военнопленным не шло и речи: как лаконично было сказано в одном из немецких документов - «систематической санитарной обработки военнопленных и самих лагерей, по всей видимости, вообще не предусматривалось. Можно было слышать такие высказывания: «Чем больше пленных умрет, тем лучше для нас». А погибли – миллионы. Но отцу удалось пройти эти круги ада и остаться живым. Видимо, для того, чтобы родился я, Таня и Люда, чтобы продолжился наш род…Чтобы мы любили друг друга и помнили все, что пережили наши родители.
5 мая 1945 года, когда американские войска подходили к лагерю, узники Маутхаузена подняли восстание и сами освободили себя из неволи. Они не только овладели лагерем, но и заняли несколько ближайших к Маутхаузену поселков, организовали круговую оборону и отбили все атаки эсэсовцев, стремившихся захватить лагерь снова, чтобы уничтожить находившихся там пленных. Известно, что а в составе Интернационального подпольного комитета и в числе главных руководителей восстания было немало наших соотечественников — советских людей, томившихся в Маутхаузене, и сумевших, даже в адской обстановке этого лагеря уничтожения, вести антифашистскую борьбу.
Среди выживших и освобожденных узников Маутхаузена был и наш отец – Кисляков Василий Анисимович. Несмотря на то, что смерть неоднократно подходила к нему совсем близко, жажда жизни оказывалась сильнее. Молодой, хотя и полностью изможженый муками ада организм, все-таки победил смерть, а после лечения в двух госпиталях, где отцу полностью обновили кровь, он стал быстро поправляться и восстанавливаться. Но нервная система была испорчена полностью, и уже до самой его смерти, так и не смогла прийти в норму. Поэтому папа часто срывался. Возможно, это и послужило тому, что он начал чрезмерно выпивать, а это еще больше усугубило то, что сердце его не выдержало и остановилось, когда ему было, только 65 лет.
Американская армия в начале мая 1945 года подходила к австрийским границам с севера, со стороны германской земли Баварии. Правый фланг, отчаянно сопротивлявшегося фашистского вермахта, был опрокинут за Дунай, и американцам открылась дорога на лагерь смерти Маутхаузен. В Германии американские и английские войска уже участвовали в освобождении концлагерей, например, таких как Бухенвальд или Берген - Бельзен. Но то, что американцы увидели в Маутхаузене, поразило даже таких закаленных вояк, таких как генерал Дуайт Эйзенхауэр, будущий президент США.
Статистические данные о выживших советских военнопленных в Маутхаузене говорят сами за себя. Из примерно 15 тысяч зарегистрированных бывших воинов Красной армии (то есть тех, которые не были умерщвлены сразу по прибытии в лагерь без всякой регистрации) выжили приблизительно 4 тысячи 100 человек, т.е. около 27 процентов общего количества представителей этой группы. Такой низкой квоты выживаемости не имела ни одна другая категория узников. Причем самая большая подгруппа из этих 15 тысяч зарегистрированных советских военных - 5 тысяч 392 человека, определялась как заключенные, которым «казнь временно отсрочена». Вместо казни, сразу по прибытии в лагерь, они регистрировались и тут же отправлялись на самые тяжелые работы - в каменоломни Маутхаузена. После нескольких недель рабского труда на износ и утраты работоспособности, они поголовно уничтожались.
О масштабах нацистского террора в этом концлагере свидетельствуют сухие статистические данные. Общее число находившихся в лагере узников за весь период его существования с 8 августа 1938 года по 5 мая 1945 года составило 197 тысяч 464 человека. Из них на 3 мая 1945 года - то есть на момент бегства руководства концлагеря за два дня до его «освобождения американцами» - в живых оставались приблизительно 66 тысяч узников. С учетом примерно 5 тысяч отпущенных эсэсовцами из концлагеря и отправленных в другие концлагеря, можно говорить о приблизительно 127 тысячах узников, преднамеренно уничтоженных, или умерших от истязаний, болезней и голода.
Причина того, что именно Маутхаузену была уготована самая жуткая роль среди нацистских концлагерей, до сих пор не выяснена. Возможно, здесь сыграло роль изолированное положение каменоломен Маутхаузена, удобное для выполнения одновременно двух задач ведомства СС - использования физической силы узников в каменоломнях для нужд СС и рейха с последующим уничтожением быстро вырабатывавших свой природный ресурс рабов и оперативной казни приговоренных к смерти. Именно в Маутхаузен доставлялись узники из других концлагерей для их открытой или замаскированной казни. В Маутхаузене проводились массовые убийства целых групп узников - испанских антифашистов-республиканцев, советских военнопленных, голландских евреев, польских интеллигентов, борцов чешского Сопротивления и т.д. Сегодня в Маутхаузене, прямо у главного входа в концлагерь, есть Стена плача. На этом месте эсэсовцы и их добровольные помощники-надзиратели - так называемые капо, или привилегированные узники, в основном рекрутируемые эсэсовцами из немецких уголовников, направленных по приговору немецких судов в Маутхаузен, умерщвляли и истязали в чем-то «провинившихся» перед СС и «непригодных для исправления» узников.
После лечения в госпиталях отца отправили в полевой военкомат. Здесь бывшие узники проходили фильтрационную процедуру. Ему и на сей раз, повезло: «Каждого из нас с пристрастием допрашивали. А было нас много - из разных лагерей. И все - без документов. В лагере ведь их нельзя было сохранить. И тут «особисты» кому верили, кому - не верили. И, соответственно, распределяли всех по-разному - кого налево,а кого направо. Мне повезло – направили доходягу дослуживать в армии, в Одессу. А другие, после фашистских концлагерей, попали в наши советские лагеря. Было и такое!» Да, отцу повезло! Но, даже я помню, как наше доблестное КГБ проверяло его после войны еще 20 лет. Но жил он свободно, закончил БГУ и работал директором школы до 1985 года.
Одна из «страшилок» о Сталине – то, что практически все, кто побывал в плену, в обязательном порядке после освобождения отправились в сталинские лагеря. Про это говорят регулярно, много. Меня всегда удивлял этот момент, так как мой папа в годы войны как раз прошел через плен и ни в каких лагерях не сидел. А как вообще поступали с бывшими пленными? А вот так.
27 декабря 1941 года вышло решение ГКО №1069сс и приказ №0521 по которым для проверки освобожденных из плена были созданы фильтрационные лагеря. Это как раз очень понятно и на войне необходимо – проверить, кого там освободили и не диверсанты ли это на самом деле – очень даже надо. Так вот, по этому приказу всех освобожденных делили на три группы: военнопленных и окруженцев, во вторую включали – полицаев, старост и прочих, подозреваемых в измене, в третью – гражданских призывного возраста, живших на территории, занятой немцами.
Как проходила проверка? Вот пример из «Справки о ходе проверки б/окруженцев и б/военнопленных на 1 октября 1944 года»:
Всего через спецлагеря проверку на тот момент прошли 354 592 человека, в том числе 50 441 офицер. Из них в Красную Армию отправили 249 416 человек, в том числе 27 042 офицера. Причем офицеров в основном отправили на формирование штурмовых батальонов. Всего на формирование таких батальонов было отправлено 18 382 человека, из них офицеров 16 136 человек. Далее – 30749 человек из проверенных было отправлено в промышленность, 5924 человека на формирование конвойных войск. Убыло по разным причинам – 5347 человек, 51601 человек продолжали проходить проверку. Было арестовано 11 556 человек, в том числе 2083 человека – агенты разведки и контрразведки немцев.
То есть, арестовано было менее 4% из общего числа бывших военнопленных. Большая часть благополучно проходила проверку и отправлялась служить дальше или на работу в промышленность в зависимости от состояния здоровья и результатов проверки. С офицерами ситуация была несколько жестче, многих из них после проверки отправляли в штурмовые батальоны. И это понятно – с офицеров спрос всегда был и должен был быть больше.
Вот такой был реальный расклад с отправленными в ГУЛАГ бывшими военнопленными.
Последний раз я видел живого отца в ноябре-декабре 1984 года. Точной даты я не помню, но я приехал в Немойту в средине ноября, чтобы увидеть маму. Мама сильно заболела и лежала в Сенно в районной больнице. Я почему-то очень боялся, что не увижу маму живой, поэтому я срочно взял отпуск и поехал в свою деревню. Надо было помочь родителям еще и с заготовкой дров, да и с отцом пообщаться. Я уже знал, что отец на старости лет загулял… С одной стороны я понимал, что мама сильно болеет уже лет 10, а отцу надо была женщина. Вот он и завел любовь на стороне с молодой учительницей в школе, где он был директором. Мог бы это и сделать, но так, чтобы мама не знала ничего. Но разве в деревне что-то утаишь? А «доброжелателей» всегда найдется много, чтобы передать все эти грязные склоки больной маме.
Я приехал домой часов в 17 из Витебска. Пришел к дому, а войти не могу – закрыто изнутри. Начал стучать, но никто не отвечает. Я уже испугался, что с отцом что-то случилось, но потом увидел его сидящим за накрытым столом в большой комнате. Начал стучать в окно, и вскоре отец побежал открывать мне дверь, хотя в окно он меня и не узнал. Когда я вошел в дом, то понял, что папа уже хорошо выпил с кем-то. Оказывается, у него был в гостях Корнев Михаил. Думаю, что если бы он лег спать, то я вряд ли попал бы в свой дом в этот вечер. Я посидел немного с отцом за столом, и, видя его состояние, предложил отложить все разговоры на завтра, а сейчас идти спать. Утром папа проспался, встал радостный и заговорил о маме, о себе и о своих отношениях с молодухой-учительницей - Гребневой. Но я ему сказал, что прежде всего, я поеду прямо с утра к маме в больницу, а уж потом мы продолжим разговор. И я - уехал.
Мама, уведя меня в палате, обрадовалась очень. Но и она вскоре перевела разговор о папиной любовнице и о своей болезни. Мне трудно было что-то посоветовать ей, но я пытался ее успокоить, как мог, обещая ей строго поговорить с отцом. Мне было очень жаль, что на старости лет, жизнь моих родителей дала такую трещину…
Приехал я из Сенно домой только к вечеру. Папа меня ждал, и уже накрыл стол для ужина. Мы сели ужинать, и у нас был с ним долгий разговор. Папа рассказывал мне о своей тяжелой жизни, о войне, о концлагере, о послевоенной жизни. Я его понимал, но и не мог простить за маму. В общем, каждый остался при своем мнении. Отец сказал мне твердо, что он маму одну никогда не бросит. А что сделано – уже не вернешь.
Потом была заготовка дров на зиму, их колка и складывание в дровник. Числа 5 декабря мне надо было уже уезжать в Мурманск. Маму выписали из больницы домой в первых числах декабря, и я еще побыл с ней дома несколько дней. Но надо было уезжать…
Папа проводил меня до Сенно, где я садился на автобус до Витебска. С нами был еще и дядя Андрей Метелица. Ожидая отправления автобуса, мы втроем зашли в пристанционное кафе, где выпили на прощание вина и закусили. Когда я сел в автобус, отец на меня смотрел таким взглядом, что мне сразу стало ясно, что больше мы с ним уже не увидимся. Я не могу передать на словах его взгляд, но в этом взгляде была какая-то смертельная тоска, печаль, прощание и будто бы даже передача мысли: «Прощай мой сынок! Ты уезжаешь, так и не поняв меня. А ведь больше я тебя уже не увижу никогда!» Вот, с таким, щемящим сердце чувством, я уезжал от своих родителей, понимая, что отца я больше уже не увижу живым. Про маму я так не думал почему-то. Так оно и произошло. 13 апреля 1985 года у папы случился инфаркт, а 7 мая он умер, находясь в Сенненской районной больнице. Умер папа легко. Играл в палате в карты с мужиками до 2-х ночи, был веселый, шутил. После 2-х ночи пошел спать, а часа в четыре сильно всхрапнул… и умер. Я потом приезжал в больницу, и мужики мне это все рассказали – как умер папа.
Легкая ему смерть досталась – во сне, родным и близким – тяжелая утрата и горькая память о той черной ночи на всю жизнь. Судьба порой бывает к живущему человеку слишком жестока, когда уже ни вернуть, ни исправить ничего нельзя. И приходиться жить смирясь и дальше с такой тяжелой потерей, обвиняя ее за трагическую несправедливость.
8 мая я пришел на «Клавдии Еланской» в Гавану и получил радиограмму от жены, о том, что папа умер. Я вылетел первым рейсом Аэрофлота в Москву, а утром 10 мая уже был дома. Похоронили мы нашего папу со всеми почестями на нашем деревенском кладбище, где присутствовали почти все жители нашей деревни, уч.
Через год мы установили отцу на его могиле хороший гранитный памятник с такой надписью, которой я и заканчиваю данную главу:
"Тебя уж с нами нет! Ты здесь нашел приют. Но память о тебе для нас бессмертна будет! Твои ученики к тебе всегда придут. Сын, дочери, жена и люди, которых ты любил…"
Эти строки я сочинил лично сам. Их потом нанесли с обратной стороны памятника.
А вот уже и мне 70 лет... Живешь – живешь на белом свете, и вдруг замечаешь, что время почему-то стало бежать значительно быстрее, чем когда – то в молодости. Словно лошади сорвавшиеся в бешенный аллюр, закусив свои удила, проносятся по твоей жизни не разбирая дороги. Видимо, скоро и я найду свой приют на небесах... Возможно, там мы встретимся ещё раз, мой дорогой и любимый, папуля...