1
Каждый ее день кончался вот так – беспомощной попыткой заснуть. Сначала нужно было прогнать все тревожные мысли – о болезни, работе. Потом из вороха мелких дневных событий вытащить что-то приятное и на нем сосредоточиться.
Кира вздохнула, со стоном перевернулась на левый бок, устроила под сердцем больную руку и замерла. Сон не шел. За стеною у соседей включили музыку, и теперь можно было не думать, а слушать. То были танго из ее детства, которые любила бабушка Аня. Когда Кира болела, ее забирала к себе бабушка, обожавшая музыку своей молодости. Приходилось и маленькой Кире перебираться в чужую молодость, но ей это нравилось больше, чем маршировать под пианино в детском саду.
Пожалуй, бабушка Аня была тем приятным воспоминанием, под которое можно засыпать, но Кира не успела: звук добавили, и теперь можно было слышать каждое слово старинного романса. Знакомый дуэт пел нежно и печально:
"Но-очи безу-умные, но-очи бессо-о-нные, речи несвя-а-зные, взоры усталы-а-лые, ночи, последним огнем о-о-пале-енные, осени мертвой цветы запозда-а –лые…"
- Козловский и Обухова, - шепнула Кира в темноту, чувствуя, как поднимается в ней волнение, уже связанное не с бабушкой и детством, а с коротеньким эпизодом ее собственной взрослой жизни.
Он мог бы длиться сколько угодно и осчастливить не одну ее, но Кира оборвала его сама, насильно, и старалась никогда не вспоминать.
А мелодия повторилась снова, точно кто-то решил непременно довести Киру до слез раскаяния. И довел. Она поплакала немного, потом успокоилась и стала думать. .
Музыка затихла после двух часов ночи, но заснула Кира только под утро, устав от бесплодных мыслей. Последней была: «Надо рассказать Наде». Словно подруга со своим прекрасным именем – Надежда – и была ее спасением.
Это было правдой. Наде удавалось одним смешным словечком навести порядок в мятежной Кириной душе.
– Не дергайся! – приказывала она.
– Не буду, – подчинялась Кира с удовольствием.
Утром вставать не хотелось.
«Имею право, я же больна, – разрешила себе Кира поваляться в постели. – Вот придет Надя…»
За окном расцветал май – звонкий из-за птичьего пения и душистый. Ветки старого куста сирени доросли почти до перил ее балкона на втором этаже. Обычно в мае у Киры повсюду в вазах стояла любимая с детства сирень, но сейчас она не могла дотянуться до ее тугих фиолетовых кистей. Сил не хватало даже пройтись по собственной квартире.
Прошлый раз болезнь атаковала ее в марте месяце. Тогда на пару недель Кира выпала из школьной жизни, огорчив коллег и директрису. Зато ей удалось потом дотянуть до конца учебного года и больше не злить начальство. Но этой весной артрит почему-то достал ее в самое неудобное время. До экзаменов оставался месяц с хвостиком. Надо было ходить на работу, хромая на обе ноги, улыбаться ученикам, чтобы они не заметили, как трудно вставать со стула в конце урока. Сесть на него она еще могла, но подняться беззвучно не получалось, и Кира под любопытными взглядами класса все-таки издавала слабое кряхтение, точно было ей не сорок восемь лет, а все девяносто. Обычно она моталась по классу и подходила к своему столу, только чтобы поставить оценку в журнале.
Но эти два выходных дня можно было не волноваться. Сейчас она встанет, сейчас…
Надя открыла дверь своим ключом, и Кира с облегчением откинулась на подушки.
– Привет, болезная! – бодро сказала подруга, появляясь в дверях спальни и распространяя вокруг себя волшебный запах.– Держи! Как тебе эта прелесть? Не удержалась – купила.
В Надиной руке было красивое берестяное лукошко. Дивный аромат любимой ягоды даже приподнял Киру с постели:
– Надька, что это? Клубника? Ты с ума сошла! Она же дорогущая!
– Сейчас умоемся, и буду тебя чаем поить. Дурацкая это привычка – пить чай с клубникой. Только продукт портить. Я, например, не признаю, я ем ее отдельно, со сметанкой или…
– Слышала, угомонись! – ласково оборвала подругу Кира и сделала попытку опереться на больную руку.
– Держись! – Надя подставила ей свой локоть, помогла подняться.
Кира тоненько ойкнула, хотя хотелось от боли заорать: кисть руки опухла и походила на подушку. Вдвоем они добрались до ванной комнаты.
– Ты все-таки решайся – в больницу! Сколько можно тянуть? Три капельницы в дневном стационаре – и все в ажуре.
Потом Кира сидела на кухонном табурете и наблюдала за Надей, которая сооружала завтрак: заваривала ей чай, молола кофе себе и одновременно кричала под визг кофемолки:
– Как тебе новые соседи? Еще не проявились? Все-таки месяц прошел с тех пор, как твои скандалисты выехали. Вдруг тебе с новыми повезет! С твоей болячкой нужно, чтобы под боком всегда были надежные люди. Слышу, ремонт закончили.
После отъезда соседей, с которыми Кира не дружила, в их квартире начался ремонт, и она больше месяца чуть не плакала под аккомпанемент «болгарки». Было такое впечатление, что из двухкомнатной квартиры решили сделать три комнаты или – наоборот ¬– одну. Казалось – сейчас рухнет стена, под которой стоит ее кровать.
– Ремонт закончили, музыку играют. Ночью.
– Музыка - это хорошо, если не громко. Лишь бы не рок и не рэп.
– Романсы, – усмехнулась Кира. – Так сколько стоит клубничка?
– Зачем тебе знать? Еще подавишься! Это же я угощаю. Пей свой чаек. Таблетку не забудь. Держи хлеб! Ты неправильно питаешься. По утрам надо есть овсянку. Ты все делаешь неправильно. Лечиться не хочешь, питаться – тоже. Пожираешь бутербродики с канцерогенной колбаской…
Кира с ласковой улыбкой смотрела на подругу, которая уплетала с аппетитом канцерогенную колбаску, запивая крепчайшим кофе. Весь словесный репертуар Надиных обвинений она знала наизусть и не тратила слов на ответ.
– Если повезет на соседей, ты приходить перестанешь? – спросила Кира, выждав, когда Надежда опорожнит чашку и доест уже второй бутерброд с этим вредным продуктом – сырокопченой колбасой.
– А что, я надоела? Не дождешься. Мне лучше твою физиономию созерцать, чем Васькину красную рожу. Он теперь на пиво пересел.
В будни Надя забегала после работы. Готовила обед, заводила стиральную машину или гладила белье, помогала Кире искупаться и вылезти из ванны. Все это она проделывала так легко и спокойно, словно получала удовольствие.
В начале их знакомства такое усердие смущало Киру, потом она поверила в искренность своего неожиданного «ангела-хранителя» и перестала «дергаться».
Наказ «не дергаться!» висел в красивой рамочке над диваном, вышитый гладью на бархатном поле. Когда это чудо рукоделия Надя принесла впервые и водрузила в гостиной, Кира расхохоталась.
– Это будет твой девиз, – строго сказала Надя. – А то ты такая нервная, кошма-а-р!
Ну, кто бы мог подумать, наблюдая их со стороны, что знакомы они всего два года? Что никакие они не ровесницы, выросшие в одном дворе, не школьные подружки-одноклассницы? Надя была моложе Киры на пять лет.
«Что бы я делала без нее?» – думала Кира, наблюдая, как подруга шустро орудует пылесосом, с которым сама Кира всегда воевала.
– Техника меня не любит, – жаловалась она Наде. – Ломается, не включается, сопротивляется. Другое дело – веник.
– Прошлый век! Не притворяйся. Комп же освоила! И получилось?
– Сама удивляюсь! – пожимала плечами Кира. – Меня и мобилка не слушается.
– Что тебе показать? Давай, подруга, учись, пока я жива.
Кира не уставала любоваться Надей, хотя своими быстрыми, но угловатыми движениями худой фигуры она больше походила на симпатичного подростка, чем на женщину средних лет. Узкобедрая, почти без груди, Надя выглядела намного моложе своих лет, чем очень гордилась. В ее лице всего было в избытке – ярких красок и крупных форм. Большие глаза насыщенной голубизны, большой рот с полными губами, нос, доставшийся по ошибке женщине, хотя пришелся бы впору мужчине. Но рот все время улыбался, а глаза лучились затаенным смехом, и все вместе это вызывало симпатию даже у незнакомых людей. Главным же своим богатством Надя считала густые длинные волосы, которые она неутомимо перекрашивала в сочные цвета.
Одевалась она тоже необычно, даже экстравагантно. Прохожие на нее оглядывались, что Наде очень нравилось.
– Эксклюзив, – хвастала Надя очередным своим приобретением. – Секонд-хэнд!. – Нравится? Англия! Не Китай, сразу видно.
И улыбалась подражая походке «моделек» на воображаемом подиуме.
А Кира восхищалась смелостью ее выбора, хотя сама придерживалась другой моды. Но как же ей нравилась эта детская Надина улыбка – рот до ушей!
– Эй, модель, сними улыбку! – однажды со смехом посоветовала она. – Сейчас модельки выходят на показ с такой депрессивной миной, словно только что любимую бабушку похоронили!
– Почему – бабушку?
– Ну, дедушку. Или кота! Какая разница? Мрачно выглядят девицы, а ты светишься, точно дитя, на которое первый раз надели праздничное платье! И не виляй бедрами. На подиуме сейчас скорее маршируют, чем крутят попой.
– Дудки! Как хочу, так и хожу. Я себе нравлюсь. Это плохо?
– Это здорово, Надька! Рядом с тобою я выздоравливаю… сразу от всего.
Кира не сказала от чего, но это было понятно обеим. Кончилось одиночество, которое она переносила тяжелее, чем болезнь.
Продолжение
http://www.proza.ru/2014/10/28/1794