По ту сторону сна

Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив путь во тьме долины…
Данте Алегьери «Божественная комедия»

Зря пугают тем светом, –
Оба света с дубьём:
Врежут там – я на этом,
Врежут здесь – я на том.
Вл. Высоцкий «Был побег на рывок»
1
–…Поберегись!!! – пронзительный крик всего на мгновение, но перекрыл производственный шум в объёме цеха судоремонтного завода. Хотя, – если честно, – кричать было уже поздно: одна тяга на кран-балке со звонким щелчком оборвалась и двигатель, транспортируемый в сторону речного толкача, грузно качнулся в сторону… Как раз туда, где стоял инженер по технике безопасности ССРЗ Пётр Степанович Симаков. В тот день проводилось обязательное ежегодное испытание кранов, кран-балок, лебёдок и других подъёмных устройств на предмет выявления слабых мест, согласно предписаниям инструкций по ТЭ и ТБ.
Итак, груз качнуло, Петр Степанович, на миг растерявшийся, попытался увернуться, но… тяжёлая чугунная станина, казалось, скакнула прямо в лицо. Удар… Перед глазами вспухло и лопнуло огненное облако, рассыпалось на тучу искр, сверкавших переливчатым, иглистым светом…
Петр Степанович полетел, нелепо размахивая руками в безуспешной попытке хоть за что-нибудь уцепиться. Ведь только что, минуту назад, позади него БЫЛО ограждение! Сейчас же нет ничего. Понимаете? НИЧЕГО! Падение, беспрерывное падение! Как в детстве, когда спишь и вдруг куда-то падаешь, и летишь, и всё внутри на миг замирает…
Считается, что в эти мгновения ребёнок и растёт.
Но вот что происходит сейчас? Какой рост? Он же взрослый человек, ему уже 37, да и вообще… Удар! Был ведь уже удар! Нет… это другое… это он упал на что-то твёрдое, да так, что дыхание перехватило, и столь крепко, что он разевал рот, чтобы вдохнуть, и – никак…
Почему никто не спешит на помощь?!
Наконец, вздохнуть удалось, и сердце в груди уже не трепыхалось перепуганным кроликом. Петр Степанович лежал с закрытыми глазами и прислушивался к себе, к своим ощущениям под впечатлением того, как твердокаменный угол двигательного картера впечатывается в плечо. Тут рука самопроизвольно сжалась… и сквозь пальцы заструился песок – тёплый песок пляжа. Эх, раскинуться бы сейчас на бережку! Позагорать. И чтобы не надо было думать об испорченной кран-балке и Чрезвычайном Происшествии, в котором участвовал не кто-то другой, и он, инженер по ТБ. Увы, всё это произошло, и… Стоп! Откуда в цехе речной песок?
Почти автоматически Петр Степанович открыл глаза и резво вскочил на ноги. Вскочил и зашатался. Всё окружающее поплыло перед глазами. Берег реки вздыбился, выгнулся, и Симаков вновь повалился на песок. Лёжа, он тупо разглядывал речную гладь. Он действительно лежал на берегу реки, несущей мимо медленные плескучие воды. Вон из воды выпрыгнула, должно быть за вожделенной мухой, какая-то беспокойная рыбина. Блеснула на солнце чешуйчатым боком, упала обратно, подняв веер брызг…
Чепуха какая-то. Петр Степанович сел на песок, обхватив голову руками, и принялся озираться. Позади него берег круто, стеной, поднимался, вверху темнели кроны больших лиственных деревьев. Это оттуда его скинули?  Бред, да и только. Мелькнула мысль, что, испугавшись, крановщик решил убрать тело из цеха, раздел догола и столкнул с обрыва.
Петр Степанович ещё раз огляделся по сторонам. Ничего и никого. Пустой берег. Чуть дальше виднелась излучина реки, заросшая густым кустарником.
В отчаянии Петр Степанович опустился на песок. Он не понимал ничего. Ударив кулаком по песку, попытался сосредоточиться и разобраться. Для начала решил восстановить в памяти всю последовательную цепочку событий.
…Он стоял на возвышении, ограждённом перилами, и наблюдал, как крановщик первой смены производил испытания кран-балки. Затем оборвалась клятая стропа, отчего двигатель потерял баланс, его качнуло в сторону, где стоял инженер, инерцией тяжести столкнул инженера с площадки и тот упал… Выходило, что упал-то он сюда, а не на заводской пол. С одной стороны конечно хорошо, поскольку приземлиться на металлический пол цеха, залитый смазкой, усыпанный болтами, гайками и всякой другой железной мелочью, удовольствие небольшое. А здесь – песок, ветерок…
А, может?.. – от этой мысли Петр Степанович похолодел – может, эта станина убила его? И лежит он сейчас холодеющим трупом там, в цехе… Быть такого не может! Он что было силы ущипнул себя за руку, вскрикнул от боли. Боль чувствует, значит, жив и существует. Тогда что же случилось? Может, от удара он потерял сознание и, как лунатик, вышел с завода, добрался каким-то образом сюда и свалился с обрыва? Опять не похоже. Даже если рассмотреть эту, довольно безумную, версию, то на склоне должны были остаться следы от падения, а тут только несколько вмятин в том месте, где он поднялся на ноги. И как объяснить отсутствие одежды? Он её сам снял или кто-то помог?
Пётр Степанович взлохматил жидковатые русые волосы, вновь пригладил их. Бессмысленно сидеть тут дальше, в ожидании неизвестно чего. Сейчас он поднимется, выберется отсюда и попробует все-таки во всём разобраться. Сказано – сделано. Он вскочил, потёр ноющее плечо, ещё раз огляделся и решительно направился вдоль берега. Мягкий песок затруднял движение, отсутствие одежды, наоборот, помогало. Стресс постепенно проходил, и вопрос об одежде вставал всё острее. Взрослый человек с высшим образованием попал чёрт знает куда, да ещё и голым. Тут было над чем поломать голову.
Где-то наверху послышался шорох.  Симаков поднял голову. С нависающей над обрывом ветви поднялась большая пёстрая птица, похожая на глухаря, унеслась за реку, хлопая крыльями… Однако!..
Вскоре на глаза попала тропинка, ведущая вверх, в лес. Петр Степанович вскарабкался по склону, хватаясь за кусты и вылезшие наружу корни деревьев. Оглянулся. Отсюда, сверху, река была видна далеко. Везде, насколько доставал глаз, были или вода, или песок, или деревья, а больше не было ничего. И как его занесло в такую глухомань? До сегодняшнего дня припадками потери памяти инженер не страдал. На заводе рассказывали, как некоторые по пьяни неизвестно куда забредали. Так ведь это было не с ним, да и не пил он в последние дни. Во всяком случае, до сегодняшнего дня с ним такого ещё не приключалось.
Тропинка уходила в лес.  Увидав дерево с отслаивающейся корой, Симаков соорудил из пластов коры, нескольких веток с узкими листьями и пучков мха подобие костюма и даже подпоясался гибким прутом. Конечно, дикари из палеозойских пещер над ним бы посмеялись и дали бы ряд полезных советов, как НАДО, но, – в связи с тем, что веяния цивилизации закрыли для нас некоторые сферы из привычных деяний прошлого, в целом  всё-таки получилось терпимо.
Лес оказался довольно тёмным и даже дремучим, – раскидистые кроны деревьев заслоняли поток света. Огромные, неохватные деревья, похожие на дубы и грабы, были буквально облеплены всевозможной зеленью, которая использовала любую возможность уцепить и удержать самый слабый лучик солнца. Впрочем, там, где проходила тропинка, было всё же несколько светлей. Пролетела бабочка, похожая на огромный летающий цветок. Попыталась даже опуститься на инженера, видимо, приняв его за часть леса, но, в последний миг поняв ошибку, упорхнула. Бабочка как-то подбодрила приунывшего было Петра Степановича, и он решительно шагнул под своды леса.
Часы – вместе с одеждой – остались неизвестно где, а по ощущениям организма было где-то четыре пополудни. Начало пятого. Скоро рабочий люд потянется с завода по домам, сядет ужинать. А тут идёшь неизвестно куда и не знаешь, что ждёт за следующим поворотом тропинки. Симаков даже поёжился от неприятных мыслей (а может и оттого, что от коры начало чесаться тело). Наверное, там, в коре, прятались разные мелкие насекомые, которые принялись обживать новое пространство. Ну, ничего, все неприятности он переживёт, раз уцелел после заводского ЧП. Вот и сейчас он идёт не по глуши, а по тропинке, кто-то же её протоптал, значит, люди здесь ходят, может, и ему кто-нибудь навстречу выйдет. Или догонит. Неважно. Тогда все неизвестности, которые, признаться, сбивали его с толку до сих пор, закончатся. Можно будет попросить встречного о помощи. Ведь не откажут же, не должны отказать.
Постепенно все страхи отступили под влиянием чувства голода. Вспомнились биточки, купленные на обед в заводской столовой. Пища столовская в корне отличается от домашней, притом в худшую сторону. Однако сейчас Петр Степанович с особым умилением вспомнил вкус тех биточков и не отказался бы от двойной… нет, тройной порции… Падение, а потом ещё путешествие по этому необычному лесу очень даже располагали к сытному пиршеству, как к заключительному этапу дневных дрязг. Тут на глаза ему попались кусты, растущие на обочине, осыпанные ягодами, очень похожими на малину, только чуть крупнее и в крапину. Инженер набрал полную пригоршню ягод и сунул в рот. В следующий миг он едва не поперхнулся. Ягоды были не просто кислы, они ещё и вязали, словно ему сделали «замораживающий» укол!
Пётр Степанович с трудом выбрался из колючего кустарника, оставив на шипах часть своего «костюма», и снова очутился на тропинке, которая ныряла в самый центр зарослей с низко нависающими сводами листвы. Он с трудом пошевелил челюстями и поднял глаза. Прямо над ним сидела, нахохлившись, птица, похожая на сыча. Она поглядывала на инженера то одним глазом, то другим, рывками поворачивая голову, затем наклонилась и издала крайне ехидный скрежещущий звук. Видимо, даже для птиц Симаков выглядел полным болваном.
Обескураженный Пётр Степанович сделал несколько шагов, и… тропинка внезапно покинула лес, лес, влилась в широкую дорогу, выложенную большими плоскими каменьями, аккуратно соприкасающимися друг с другом. Совсем рядом, на обочине, в землю был вкопан нечисто окорённый столб, на котором крепилась доска с намалёванной кружкой. Один конец доски был стёсан вверху и внизу, так что получался указатель. Пётр Степанович пожал плечами. Его больше беспокоило то обстоятельство, что он не видит ни одного телеграфного столба, равно как и линий электропередачи.
Пётр Степанович хмыкнул и двинулся в ту сторону, куда манила кружка. Указатель походил на «ГАИшный» знак с ножом и вилкой – признак близости кафе либо столовой. Надо ли сомневаться, что и здесь обещано нечто аналогичное? Вообще, если не акцентироваться на заводском ЧП, то надо признать, что положение складывается на редкость интересно и загадочно. Падение, пляж, неглиже, а затем – вековой лес. В окрестностях родного Зареченска ничего подобного не было и не наблюдалось. Правда, ниже по течению высились когда-то корабельные сосны, целая роща, а в слободе издревле ладили струги да кочи, позднее – корветы и шхуны, а ныне – речные толкачи, буксиры и малотоннажные грузовые теплоходики и велись переговоры о сборке большой морской баржи. Каково, после привычной заводской сутолоки очутиться в атмосфере какой-то дореволюционной Тмутаракани! Такое можно представить, наверное, только после недельного загула либо если уж совсем конкретно «поедет крыша». Тьфу-тьфу…
Симаков даже попрыгал на булыжниках, словно проверял их на прочность. Глубоко, всей грудью, вдохнул чистейшего воздуха, наполненного неповторимым природным ароматом, по-спортивному,  наискось помахал руками. Раньше галлюцинаций у него не случалось, потому и сравнить было не с чем. Вдруг он вскрикнул от неожиданной и оттого особенно пронзительной боли, хлопнул по ноге кулаком. На камни упало крупное насекомое, размером не менее чем со слепня. Место укуса болело, и он машинально потёр его. Такой всесторонней галлюцинации просто не могло быть.
Эта мысль приободрила его, и Пётр Степанович зашагал дальше. Вскоре дорога сделала поворот, и впереди показался большой дом из массивных брёвен под черепичной крышей. Узкие окна были затянуты чем-то мутно-белым. Из настежь распахнутой двери доносился шум.
На минуту инженер придержал шаг, но потом махнул рукой на опасения и решительно направился к низенькому, в две ступеньки, крылечку, над которым маняще сиял широкий проём входа. Тускло поблёскивали большие металлические петли на двери.
С каждым шагом шум внутри помещения усиливался.
Переступив широкий порог, едва ли не наполовину исшарканный ногами бесчисленных посетителей, инженер оказался внутри. Перед ним предстала большая комната, середину которой занимали беспорядочно расставленные массивные столы из тёмного дерева. В дальней стороне зала, напротив двери, размещался длинный закрытый прилавок, из-за которого выглядывал низенький бородатый человек жуликоватой наружности. За четырьмя столами – где по двое, где по трое – сидели столь же заросшие бородами мужики, горланили во всю мощь глоток и тянули из больших деревянных кружек что-то пенящееся.
Поначалу никто не обратил внимания на Симакова и он, осмелев, вошёл в зал. Постепенно гомон затих. Все, кто здесь был, повернули головы на вошедшего. Мало того, что гость был гол (если не считать за одежду кусок коры и несколько веток), так он ещё и совершенно не походил на присутствующих внешне. Дело в том, что все гулявшие в зале посетители были примерно одной породы – мощные загорелые мужики с узловатыми руками, бочкообразными телами – где от внушительной мускулатуры, где просто от чрезмерного количества жира, но чаще присутствовало и то, и другое. Надо добавить ещё крупные пористые носы, спутанные бороды всяческого оттенка и густоты, лохмы, свисающие на плечи, а также весьма колоритную одежду, преимущественно из грубо выделанной кожи. Кое у кого головы украшали высокие широкополые шляпы, но большая часть посетителей была без головных уборов. Из-под столов выглядывали тяжёлые грубые сапоги.
При виде  незнакомца, да ещё столь странно одетого, на лицах бражников отразился чуть не весь спектр человеческих чувств: смех, недовольство, угроза и подозрение. Наконец самый высокий из посетителей питейного заведения, звероватого вида мужик, треснул кружкой по столу – так, что содержимое выплеснулось, окатив недовольные физиономии соседей. Те немедленно принялись роптать, причем обращались они вовсе не к великану, а к Петру Степановичу, причём громче всех орал сам буйный предводитель. Симаков подобной реакции не ожидал и даже оглянулся назад, словно рассчитывал увидеть там действительный объект их гнева, но, конечно же, никого там не обнаружил и, насупившись, снова уставился на орущего мужика. Речь последнего состояла, казалось. Из одних согласных, явно нелицеприятного содержания. Может, гласные он просто проглатывал, чтобы потом их спокойненько переварить?
Мужик встал со скамейки и, широко шагая, направился к инженеру. Доски пола жалобно скрипели под его тяжёлыми шагами. Когда он приблизился вплотную, оказалось, что он выше Симакова на голову, а может, и того больше. Вид его был достаточно угрожающим, чтобы не принимать его намерения всерьёз. Его куртку стягивал в талии широкий кожаный ремень с громадной бронзовой пряжкой, на которой был выгравирован кабан, скалящий клыки. Из-за пояса торчала роговая рукоять внушительного ножа. Впрочем, долго разглядывать костюм инженеру не пришлось, потому что мужчина грубо схватил его за плечи и рывком поднял над полом минимум на полметра. Такого унижающего отношения Пётр Степанович не стерпел. И врезал головой прямо по крупной «картофелине» носа. Великан взвыл то ли от неожиданности, то ли от боли, и уронил инженера на пол. По бородище заструилась кровь. Мужики за столами загоготали, довольно стуча кружками и выкрикивая каждый своё. Бородач за стойкой засуетился. Выбрался оттуда, перебирая кривоватыми ногами, подкатился ближе, что-то крича то в адрес Симакова, то его обидчику. Размазав пятернёй кровь, великан недоверчиво глянул на ладонь, потом, взревев, бросился на Симакова, одним движением поднял его над головой и швырнул через весь зал. Как куклу. Не успев ничего толком понять, инженер всем телом впечатался в стену  и безвольной кучей сполз на пол…
1 - 2
…Пётр Степанович открыл глаза. Первое, что он увидел, был потолок. Обычный потолок, кстати – хорошо побелённый. Ни одного пятнышка. Симаков попытался повернуть голову. Ничего не получилось. После сложных манипуляций с мышцами головы и шеи инженер выяснил, что надёжно зафиксирован на кровати и прикрыт до подбородка белой простынёй, из-под которой торчали провода и трубки. Трубки, впрочем, особых неудобств не доставляли. Из увиденного можно сделать вывод:  он таки угодил в больницу. Оставался вопрос: куда подевались бородачи, более похожие на лесных разбойников, нежели на привычных глазу соотечественников. Должно быть, тот коротышка-трактирщик вызвал по телефону «Скорую», каковая и доставила Симакова сюда, в больницу… ох, и здоров же тот великан, как шваркнул об стену!.. успокаивает только то, что и ему от Симакова досталось. Инженер вспомнил разбитый нос обидчика, повеселел. Знай наших.
Захотелось дать знать о себе.
– Сестра!.. Эй, кто-нибудь!.. – голос ещё не окреп, но его все же услыхали.
– Иду! Иду-иду!.. – послышалось одновременно с лёгким скрипом открываемой двери. К кровати живо подкатилась дородная женщина в очках и белой кружевной шапочке на взбитых «химией» волосах. – Ах, наш больной пришёл в себя. Вас, кажется, Петром Степановичем величают? А вы у нас уже почти сутки. Как себя чувствуете? Ой, что это я говорю?! Как может чувствовать себя человек, двадцать часов пролежавший без сознания! – толстуха тараторила, одновременно ловко поправляя простыню на Симакове, свою шапочку, чуть сползшую с макушки от резких движений, а также проверяя показания датчиков, фиксирующих состояние пациента. – Как будто всё в порядке. Сейчас подойдёт ваш врач. Зовут его Павел Андреевич. Может, вы что-нибудь желаете? Не стесняйтесь.
– Что со мной произошло? – слабым голосом спросил Симаков. – Когда меня привезли сюда?
– Я ж вам говорила. Двадцать часов назад. Сразу после аварии. На вас чуть не свалилась какая-то тяжеленная штука…
– А лес?
– Какой лес?
– Разве меня не из трактира привезли?
Медсестра пристально посмотрела на больного поверх тонкой металлической оправы, поправила кружевную шапочку и, поджав подкрашенные бледной помадой губы, вышла из палаты.
Пётр Степанович углубился в воспоминания. Сделал попытку разобраться самостоятельно. Итак, теплоходным двигателем его сбросило со страховочной площадки – обычным дизелем 6ЧСП 18/22. В заводских масштабах, конечно, серьёзное ЧП, однако вполне объяснимое, то бишь его можно понять и объяснить. Необычное начинается дальше. Вывалился с площадки, но оказался не на заводском полу, а на песчаном берегу реки, довольно полноводной и широкой. Совсем как их Сосьва. Сооружение «костюма» из подручных средств, путешествие через дремучий, можно сказать, заповедный, лес, мощёная дорога, трактир. Всё было по-настоящему реальным. Пётр Степанович мог заложить свою правую руку. Все ощущения убеждали: он действительно шёл по этой дороге. Да вот и укус всё ещё ноет!..
Размышления и воспоминания прервал приход врача.
«Павел Андреевич», – вспомнил Симаков.
– Итак, батенька, как мы себя чувствуем?
Врач больше походил на спортсмена, закончившего карьеру. Широкие плечи, выпирающий из-под халата животик, большие мягкие руки, густо вьющиеся волосы не умещаются под белым врачебным колпаком. В добрых серых глазах доктора плясали чертенята. Глядя на него, так и хотелось улыбнуться.
– А вы довольно легко отделались, дорогой вы наш… э-э-э… – он заглянул в больничную карточку, которую держал в руках, – дорогой Пётр Степанович. Угораздило же вас оказаться на пути этой мерзкой железяки! Хотя – от судьбы не убежишь. «Мементо мори», как говорили предки, а также «фестине ленте», что в переводе на наш народный, «поспешишь – людей насмешишь», так сказать. Так-то, подумайте на досуге! Ну, а пока позвольте освободить вас от объятий сего доброжелательного в умелых руках аппарата…
Началась обычная медицинская суета. Доктор занялся прибором, разноцветные провода от которого присосками цеплялись за Симакова. При этом он не умолкал ни на секунду, и, похохатывая, приводил многочисленные примеры из личной, а также чужой практики, а попутно травил анекдоты на тему «чёрного» медицинского юмора:
– …вот ещё один. Приходит больной на обследование. Врач его осмотрел и говорит: «Да у вас, батенька, рак, причём уже в последней стадии, ничего поделать нельзя». «Доктор, умоляю, подумайте! Может, хоть что-нибудь сделать можно?» Врач на минуту задумывается. «Ну, разве что попробовать грязевые ванны…» Больной обрадовано: «И поможет?»  «Нет, но к земле привыкать начнёте».
Павел Андреевич, трясясь от смеха, едва договорил, и даже присел на край постели. «К земле… начнете привыкать!..» – повторил он сквозь спазмы и снова залился хохотом. Смеялся он столь заразительно, что Симаков присоединился. Вместе они хохотали так, что в палату заглянула давешняя полная медсестра.
Вдоволь насмеявшись, Симаков вспомнил свой сон, посерьёзнел, уже решился было рассказать врачу, но в последний момент все же передумал. Хоть и сидел рядом с ним хороший человек, весельчак, но не надо забывать, что он ещё и хороший врач. Профессионал. А любой врач первым делом подумает, всё ли в порядке у пациента с головой. Ну, а ежели пациент упорно будет настаивать на своём, то рискует в скором времени переселиться в медицинское заведение совсем иного профиля. Психиатрического. Уж там охотно выслушают любые фантазии. А потом будут долго лечить, чтобы избавить пациента от странных наваждений.
Одним словом, Пётр Степанович решил обождать.
Посидев в палате ещё немного, Павел Андреевич откланялся. Подмигнул на прощание, пожелал доброго здоровья. Дверь закрылась бесшумно, без всякого скрипа.
Итак, в больнице его продержат ещё с неделю. В лучшем случае. А потом… обратно на завод. Где поджидает скандальчик. Как прикажете понимать? Что это за несчастный случай с инженером по технике безопасности? Не его ли работа заключается в том, чтобы никаких несчастных случаев и аварийных ситуаций на производстве не было? Короче, предстоит содержательный разговор с руководством.
И ещё. На берегу, где он очутился голышом, никаких повреждений на теле не было. А сейчас были. Удар тяжёлой станиной по торсу плюс падение. Да, падение… есть о чём задуматься. Поломать голову… не сломать бы совсем.
Пётр Степанович, тяжело вздыхая, закрыл глаза.
И внезапно сознание рухнуло вниз…
 
2 – 1
Симаков судорожно, рывком открыл глаза.
Взгляд упёрся в старые некрашеные доски потолка. Кое-где просматривалась структура сучков. На стенах из толстых потемневших брёвен висело несколько полок, уставленных стопками медных и глиняных плошек да мисок. Отдельно на гвозде висел  большой подсвечник в виде горбуна, сжимающего в кулаке свечу. Свеча была наполовину сгоревшая и оплывшая.
Сам Пётр Степанович был до подбородка укутан в старое лоскутное одеяло, влажное, воняющее чем-то неприятно кислым, затхлым, плесневелым. Инженер скинул одеяло и поднялся с деревянного ложа, заскрипевшего от резких движений. Ноги ощутили неприятно холодный пол. Только тут он обнаружил, что облачён в длинную рубаху из грубой холстины какого-то серого, мышиного цвета. Если бы не рукава, он решил бы, что одет в джутовый мешок
Симаков сел на рассохшуюся кровать и чуть не заплакал. Все-таки он сходит с ума. Предательская мысль… С ума сходить очень не хотелось. Тут ему пришло в голову, что сумасшедшие не осознают, что они сумасшедшие. Это несколько успокоило. Он снова принялся с любопытством оглядываться.
Рядом со скрипучей кроватью стояли поношенные войлочные тапки без задников. Инженер всунул в них ноги и пошёл к двери. Дверь была массивная, из толстых досок, скреплённых бронзовыми петлями, на которых красовался выкованный, причём довольно искусно, глаз с круглым зрачком.
Дверь оказалась запертой. Снаружи. Пётр Степанович ухватился за кольцо, болтавшееся вместо ручки, и принялся с силой им колотить. Дверь загудела. Через несколько минут по ту сторону послышались торопливые шаги. Заскрежетал засов. Дверь, наконец, распахнулась. В комнату вошёл… трактирщик из сна. Трактирщик зевал, сонно щурился и всем видом демонстрировал недовольство тем, что вытащен из тёплой постели.
– Чего надо? – буркнул он, почёсывая грязные, свалявшиеся со сна лохмы.
Пётр Степанович опешил.
– Где я? Кто вы?
– Смак я. Зачем с Круллом подрался? Крулл, ого, он бы тебя в фарш перемолол, скажи спасибо, Речные волки подошли, не до тебя стало. Крулл тебя и бросил. Сказал, после зайдёт.
– Какой Крулл?.. Какие волки?..
– Ты, паря, ложись. Спи. Крулл тебе здорово приложил. Полежать тебе надо. А Крулл, как проспится, успокоится, глядишь, всё по-другому у вас и сложится, – втолковывал непонятливому гостю трактирщик.
– Вот что, – решительно оборвал Симаков. – Я, пожалуй, пойду. Прямо сейчас.
– Да куда ты ночью-то? – искренне удивился хозяин. – Ты что?! Тебя же медведи заломают! Либо на Лесных Волков снова наткнёшься. Мало ли чего ещё? Не-ет, у нас по ночам по лесам не шатаются. У нас по ночам дома сидят. Баб щупают, да пойло пьют. Хочешь пойла?
Откуда-то из тьмы коридора трактирщик ловко выхватил большую деревянную кружку, до краёв наполненную чем-то пенящимся. Пётр Степанович моментально ощутил приступ сильнейшей жажды. Тем более что содержимое кружки очень походило на пиво.
Крупными глотками инженер уменьшил содержимое кружки на треть. Напиток оказался холодным и приятным на вкус. И вдруг во рту всё обожгло, потом похолодело, словно замёрзло, в глазах поплыло, но тут же снова встало на место. Остались только ощущения. Видимо, градусы в «пиве» были и очень даже немалые.
– Понравилось Смаково пойло? – трактирщик осклабился щербатым ртом. Его маленькие хитрые глазки прятались под нависшими щётками бровей, словно таились там в засаде. Симаков обнаружил, что Смак держит в руках такую же кружку. Он сдул с краёв пену. – Смаково пойло тут всегда в цене! Сюда ведь не только волки захаживают, купцы из Городов бывают, надзиратели, да что говорить! – Смак хвастался, не забывая почти после каждого слова делать добрый глоток. – Как-то раз даже сам князь Бор пожаловал! В мой трактир, чуть не в самом центре Волчьего леса, сам князь Бор зашёл, да ещё со свитой!..
Он всё рассказывал и рассказывал, черпая откуда-то всё новые и новые порции «пойла». И Симаков что-то рассказывал, азартно описывал происшествие на страховой площадке цеха. Потом они обнялись и пели незнакомую протяжную песню. Правда, Пётр Степанович долго петь не мог, такая напала икота.
Трактирщик снова уложил его на деревянную скрипучую кровать. Продолжая напевать, укрыл одеялом из разноцветных лоскутьев и удалился. Последнее, что, уже с закрытыми глазами, уже уплывая во мглу сна, расслышал Симаков, это как скрежетнул в пазах засов, замыкающий дверь в комнатушку…
2 – 2
…Едва ли не через силу инженер открыл глаза. Голова всё ещё немного побаливала. Во рту ощущался вяжущий привкус лесных ягод…
Простыня, которой он был укрыт, ночью свалилась на пол и валялась скомканной кучкой. Пётр Степанович со вкусом потянулся, уселся на край кровати, свесив ноги, когда-то загорелые, а сейчас уже начавшие бледнеть.
«Ну вот, снова в больнице», – с удовлетворением подумал он и ещё раз потянулся, разгоняя сонное состояние. Вкус пойла всё ещё оставался во рту. Казалось даже, что веселящие газы всё ещё гуляют по пищеводу.
Поразительный сон. Как будто не совсем сон. К тому же сегодняшний – явное продолжение вчерашнего. И такие вещи упоминаются, о каких слыхом не слыхивал, а вроде как они и вправду есть…
Здесь логические размышления Симакова были прерваны появление медсестры – в очках и с дежурной улыбкой на устах.
– Проснулись, больной? Сейчас будем завтракать. Потом вас переведут в общую палату. А сначала заглянет Павел Андреевич. Если у вас есть ощущения чего-то непривычного или необычного, непременно расскажите ему об этом.
Почему она упомянула про необычные ощущения? Может, нужно рассказать доктору про сны? Ага… и отправляться затем в психушку! Нет уж, пока подождём с откровениями…
После скромной больничной трапезы Симаков вернулся в палату и стал ждать визита развесёлого доктора Павла Андреевича.
А в окно светило яркое летнее солнце, отпечатываясь на стене большим светлым пятном. Невольно вспомнилась стена из потемневших, внушительных брёвен… Потрясающая реалистичность. Нет, с этими снами надо разобраться получше. И желательно привлечь к этому делу специалиста.
Стоило вспомнить странные сновидения – дверь распахнулась, и в палату вошёл Павел Андреевич. В первое мгновение Симаков не узнал врача. Потом сообразил: просто медик сегодня серьёзен. Даже более того – хмур. Достав из кармана халата карточку инженера, доктор принялся крутить её в руках, бессистемно перелистывая страницы. Посмотрел рентгеновский снимок, кардиограмму, график температур, нервным движением поправил белый колпак и повернулся к Симакову.
– Как себя чувствуете… э-э-э… – он взглянул на титульный лист, – Пётр Степанович?
– Да ничего себе. Вроде даже здоров. Можно сказать… – инженер замялся. Не забыл о странных сновидениях.
– Нет ли каких необычных ощущений?
– А почему вы об этом спрашиваете?
– Ну как же, вы ведь получили довольно-таки сильный ушиб, упали хоть и с небольшой высоты, но всё же… притом головой ударились, хотя видимых последствий нет, ни гематомы, ни сотрясения. Когда вас сюда доставили, вы были без сознания, можно даже сказать, в коме. При обследовании вам сделали томограмму мозга, синусоида показала стандартный зигзаг, что характерно для бодрствующего человека, а затем параметры сильно изменились, показывая всё что угодно, только не то, что мы ожидали видеть. Потом вы пришли в себя, и показатели вернулись в норму, при следующем осмотре демонстрируя, можно сказать. Полное выздоровление. Вот потому я и спрашиваю, не было ли у вас каких-нибудь необычных ощущений?
– Ну-у, видите ли... – замялся Симаков, – я как-то ещё не очень… дайте немного времени… я приду в себя, и… – он снова замялся.
– Ну что ж, – Павел Андреевич повертел карточку в руках, сложил и сунул обратно в карман. – Тяжёлая сегодня ночь была. Умер больной из пятой палаты. Инсульт. К сожалению, ничего нельзя было сделать. Может, где-нибудь на Западе, в хорошей клинике, а у нас… – он махнул рукой и подошёл к окну. Помолчал, глядя на улицу.
– А знаете ли вы, – вдруг снова начал он, – что наша страна с каждым годом становится дебильнее? Я не имею в виду дела нашего правительства. Оно, похоже, работает только на себя. Я говорю о народе, о населении. С каждым годом рождается всё больше детей с различными отклонениями. Это как-то не принято афишировать. Что-то, конечно, порой прорывается сквозь завесу молчания. То статья в газете о последствиях массового пользования алюминиевой посудой в довоенные годы, что дало нарушения на генном уровне. То интервью по телевидению об уравнении в правах здоровых граждан и инвалидов. И снова все замолкают. Ровно как и нет такой проблемы. Точнее, её не то чтобы специально засекречивают, но она тонет в массе других проблем. Да, их много, но я не о них говорю... Знаете, я недавно защитил кандидатскую, как раз на тему умственно отсталых детей. Понимаете, ведь их вполне реально вернуть обществу. Помочь им. В чём проблема умственно отсталого человека? Попросту говоря в том, что он не может сосредоточиться. Так научите его этому, и общество получит полноправного гражданина! Возьмём для примера один замечательный факт. Знаменитый изобретатель и учёный Эдисон тоже был умственно отсталым ребёнком. А сколько открытий и деяний на его счету? А Исаак Ньютон? В своё время он был классифицирован как неспособный к обучению! А всё дело было в том, что мальчуган оказался болезненно скромным. Индивидуальное обучение подростка дало человечеству гениального учёного и мыслителя. То есть и Ньютон, и Эдисон, и десятки других не менее известных людей пользовались специальными методиками для обучения и научной работы. В общем. Кое-что я упростил, кое-что добавил от себя и разработал гимнастику для мозга. Такую, которая позволяет концентрировать внимание даже умственно неполноценным. Даже составил методическую программу и отдал во Второй детский дом нашего города, где содержатся как раз такие дети. А они… – тут Павел Андреевич ударил кулаком по подоконнику, – они вернули мне все материалы. Сказали, что не позволят экспериментировать над бедными детишками. Назвали меня умственным вивисектором. Они, эти педагоги-недоучки с начальным медицинским образованием. У нас в государстве, чтобы протолкнуть что-то хорошее, необходимо задобрить массу плохих людей, дать взятку десятку чинуш! Почему? Ведь это же призрак деградации общества!..
Павел Андреевич опять махнул рукой и вышел из палаты, неслышно притворив за собой дверь. Немного погодя появились полненькая медсестра и пожилая кастелянша тётя Паша. Помочь Симакову перебраться в общую палату. Пройдя по широкому светлому коридору, троица остановилась у двери с цифрой «5» на белой эмалевой табличке.
Кастелянша поменяла бельё на кровати возле окна, за который виднелся большой тополь, весь покрытый сочной зелёной листвой с какими-то необычными серебряными переливами. Дерево, казалось, поприветствовало нового обитателя палаты, легонько стукнув веткой по стеклу. А, может, это был просто порыв ветра…
– Здесь ещё вчера Прохоров лежал, тоже всё в окно поглядывал, – послышалось за спиной.
Симаков поглядел. Позади. Опираясь на спинку кровати, стоял здоровенный лохматый парень, белобрысый, с россыпью веснушек на широком румяном лице.
– Прохоров, говорю, лежал. Всё молчал да молчал. Только вот вчера к нему батюшка пришёл. Я, понимаешь, обалдел даже. В наше время да чтоб святой отец пожаловал в больницу?.. Меня Андреем зовут, – безо всякого перехода заявил парень и протянул руку.
Симаков представился и ответил крепким рукопожатием. Словоохотливый парень оказался водителем ПАТП. Лежал он здесь с язвой желудка (непонятно откуда образовавшейся у такого здоровяка). В палате №5 обитали также: слесарь Потапов с целым блоком противовесов, фиксировавших сложный открытый перелом ноги; пенсионер Егорыч, любитель забить «козла», а также обсудить политические события, творящиеся в мире и государстве. Соседи по палате оказались людьми невредными и общительными. В новой обстановке Пётр Степанович освоился достаточно быстро.
Почему-то больничный день всегда тянется долго и нудно, на редкость однообразно. Все истории рассказаны, новых анекдотов не появляется, телевизор с дурацкими латиноамериканскими сериалами всем надоел. Только неутомимый Егорыч, лежащий возле радиоточки, без устали прослушивал все передачи, чтобы в конце дня донести до соседей по несчастью лично составленное резюме.
И, очевидно, по вышеуказанной причине, процедурные мероприятия вполне могли проходить по статье «развлечения». Во всяком случае, больные отправлялись лечиться весьма охотно. Вместе со всеми и Симаков. Врач быстро пропускал страждущих одного за другим, назначая новые лекарства или оставляя старые и занося в карточки рекомендации. Наконец, подошла очередь инженера. В кабинете он снова увидел Павла Андреевича. Врач тоже его узнал.
– Много там ещё народу?
– Да нет, я на сегодня последний.
– Ну, как у вас, никаких изменений?
– Да тут так сразу и не скажешь… – Симаков прикидывал по ходу  беседы, с чего ему начать, рассказывать ли о снах либо пока обождать. Видимо, сомнения проявились выражением лица.
– Рассказывайте с самого начала, – посоветовал медик и приготовился слушать.
Пётр Степанович как-то сразу решился.
Когда он закончил рассказ, изредка прерываемый вопросами Павла Андреевича, тот немного помолчал, задумчиво постукивая дужками стетоскопа по столешнице. Внимательно посмотрел в глаза пациента, словно желал прочесть его мысли и узнать, что же творится там, по другую сторону зрачков собеседника.
– Давайте поступим так, дорогой э-э-э…
– Пётр Степанович.
– Дорогой Пётр Степанович. Сегодня вы поспите в общей палате, а там, если сон повторится, переведём вас обратно, в отдельную, и тогда уж я за вами понаблюдаю индивидуально. Хорошо?
– Хорошо.
– Ну и ладушки.
Симаков поднялся из-за стола и вышел из кабинета. День близился к концу, красноватые отблески заката косыми квадратами резали стены больничного коридора. Навстречу нянечка катила тележку на чёрных резиновых колёсиках. В тележке лежала охапка простыней, подготовленных к стирке в больничной прачечной.
В палате под пятым номером стоял шум. Соседи Симакова сдвинули две тумбочки и забивали «козла», громыхая костяшками домино.
– Заходи, сосед, – громко сказал водитель Андрей, показывая на место рядом с собой. – Сейчас мы их сделаем.
Егорыч громко комментировал проблемы, за день поведанные ему радиодикторами. Рядом с ним сидел щупленький дедок, усмехался в редкую бородёнку, косичкой свисавшую на грудь, точнее, на полосатую застиранную пижаму, что висела на высохших мощах тела, как на вешалке.
Симаков честно отсидел два кона, шумно и азартно грохая костяшками по клетчатой клеёнке. Потом интерес к игре как-то вдруг пропал, и он улёгся на свою кровать, прямо на пододеяльник с большой чернильной печатью райбольницы в ногах. Он лежал с закрытыми глазами и вполуха слушал разговор между Егорычем и тощим дедкой.
– Вот сегодня передали, самый крупный урожай хлеба за три года ожидается.
– Так ведь опять не уберут, а что уберут, то сгноят! Всю дорогу за кордоном хлебушек-то покупаем.
– Не скажи, Назарыч, сейчас и продаём, ещё и больше, чем закупаем.
– А зачем же тогда закупаем, коли продаём?
– А шут их знает, Назарыч, политика, нам ентот коленкор не понять.
Разговоры как-то незаметно усыпляли Симакова, он постепенно погружался во тьму, по-прежнему лёжа на спине с закинутыми за голову руками. Беседа соседей по палате словно отодвигалась всё дальше, голоса делались глуше. И постепенно бормотание погрузило его в глубокий сон…
3 – 1
…Петра Степановича  разбудило мерное покачивание из стороны в сторону, как будто он снова очутился в колыбели, укутанный едва ли не с головой. Только лёгкий ветерок шаловливыми касаниями шевелил волосы, да лицо овевала приятная прохлада. Инженер полной грудью вдохнул свежего воздуха, переполненного тысячью незнакомых ароматов. Открыл глаза. Над ним необозримым простором раскинулось сумрачное небо, тревожно подсвеченное встающим из-за горизонта солнцем, оно окрасило в глубокий багрянец редкие перистые облака, похожие чем-то на развалившийся след инверсионного выброса реактивного самолёта…
Он уже осознал, что лежит в повозке с высокими деревянными бортами, которую тянет пара животных, похожих на крупных быков с мощными загривками и толстыми, загнутыми к спине, рогами. Правил ими высокий человек в меховой безрукавке, с роскошной шевелюрой, сильно тронутой сединой. Неподалёку на крепких лошадях гарцевали ещё трое таких же высоких, мускулистых.
Симаков приподнялся на локтях, выглянул из-за борта повозки. Кипа выделанных шкур, на которой он лежал, прогнулась. Повозка и всадники двигались по знакомой дороге из тесаного камня. Дороша шла по краю леса. «Волчий лес», – вспомнил инженер. Интересно, что это за люди и куда они его везут? Откуда – понятно. Из трактира. Того, в котором Пётр Степанович отлёживался после стычки с Круллом. Находясь одновременно в районной больнице города Зареченска. Интересное положенье. Хоть кино снимай.
Конники заметили, что подопечный проснулся – покосились, и продолжили беседу. Короткие фразы, которыми они перекидывались, инженеру были непонятны. Да он и не вслушивался, больше оглядываясь по сторонам. Возничий, почувствовав копошение в повозке, оглянулся, окинул «пассажира» скользящим взглядом единственного глаза. Второй был прикрыт веком, и любой бы понял, что под веком пустота, настолько глубока была впадина. Возница приветливо улыбнулся и протянул Симакову плетёное лукошко, прикрытое тряпицей. В корзинке непременно должна была находиться еда – желудок Петра Степановича уже совсем затосковал. Так и оказалось: на дне лежала пара круглых хлебов с аппетитно прожаренной корочкой, какие-то продолговатые плоды, похожие на баклажаны и толстая глиняная фляга, в которой что-то многозначительно булькнуло.
Пётр Степанович вытащил зубами плотно пригнанную деревянную затычку и хлебнул. Фляга оказалась наполненной под завязку смаковым пойлом. Под это дело и хлеб, и овощи очень даже хорошо ушли. Подкрепившись, Симаков заметно приободрился. Да, его куда-то везли, но ведь не связали, и предложили поесть, между прочим, очень даже к месту. Не похоже, что впереди ожидает какая-нибудь напасть.
Впрочем, поживём – увидим. Тем более что путешествие только началось.
Глотнув добрую порцию пойла, Симаков решился завести разговор с возничим.
– Куда это мы?
– Вестимо куда – в Город. В Петулу.
– Далеко?
– Четыре перехода. Дня за три доберёмся.
– А со мной что?
– К князю Бору тебя доставим. Смак просил. Больше деньги за тебя обещаны. Если, значит, довезём.
– Что-то может помешать?
– Кто его знает, – возница пожал плечами. – Смаков трактир знают. Купцы заглядывают, товар привозят. А у Лесных волков, да у Речных место встречи там. Информацией они там обмениваются взаимообразно. Недавно и сам князь Бор побывал. Этот Смак тот ещё человек, и нашим, и вашим. Иначе ему никак нельзя, приходится выкручиваться. Наверно. И Бору докладывает коё-какие секреты Волчьего леса, но глаз поставлю, что не все секреты продаёт, не все. Иначе давно исчез бы отсюда. Знает-то он немало, а вот, поди ж ты, живёт. Здравствует, даже чуть ли не процветает! Неспроста это, как думаешь?
– Откуда мне знать? – Симаков в свою очередь пожал плечами.  – Я его вчера первый раз увидел.
– А сам кто будешь? Откуда к Смаку пожаловал?
– А вы-то кто?
– Мы – купцы, – с достоинством, ответил возница и прикрикнул на животных. Чтобы порезвее шевелились. Те сделали вид, что ускоряют шаг, но скоро снова двигались мерной, раскачивающейся, неторопливой походкой.
Дорога нырнула под кроны деревьев, арками раскинувшиеся над головой. Конники приблизились к повозке и теперь переговаривались едва слышным шёпотом, оглядываясь по сторонам, каждый незаметно примерялся к рукояти меча – легко ли клинок вынимается из ножен. Похоже, лес таил серьёзную опасность для небольшой группы путешествующих. Интересно, распространялась ли опасность на Петра Степановича, новичка в этих краях?
А пока лес был безмятежен. С дерева на дерево шумно перелетали птицы, то там. То тут шевелилась трава, – какая-то лесная мелочь  сновала там, выискивая пропитание для себя и для потомства. Из кустов выскочила козочка, замерла статуей при виде людей, а уже в следующий миг, развернувшись, грациозно и бесшумно исчезла в кустарниках, словно нырнула в зелёную воду. Всадники успокоились, дружной чередой втянулись под своды леса.
Они не заметили свидетеля, скрывающегося в ветвях ближайшего дерева. Тот настолько плотно прижимался к стволу, что, казалось, составлял с ним единое целое. Проводив путников внимательным взглядом, человек забрался ещё выше, в самую гущу кроны, продолжая сквозь прогалы в листве следить за путешественниками.
Теперь его и вовсе нельзя было разглядеть.
Повозка, слегка поскрипывая, продолжала путь по широким выступающим камням дороги. Пётр Степанович задумался, прикидывая, какой же объём работ тут был выполнен, – чтобы построить дорогу подобного качества, нужно затратить массу сил и материальный средств, что казалось удивительным, особенно если учитывать, в какой глуши они двигались. Правда, древние римляне во времена Империи новое пространство всегда начинали осваивать со строительства дорог. Местами они сохранились до сих пор: на Сицилии, на побережье Адриатики. Если принять в расчёт тягловый транспорт (на каком в данный момент путешествовал инженер), мечи и копья, выходило, что его окружала действительность века так двенадцатого. Надо ли говорить, каким обескураженным он себя почувствовал, делая первые прикидки для этого мира! Для успокоения себя и совести он решил не торопить события, а оглядеться ещё.
Тем временем напряжение его спутников вернулось и с каждой минутой охватывало их всё больше и больше. Они то подгоняли лошадей, то почти останавливались, прислушиваясь к шуму и приглядываясь к теням, наполняющим все закоулки лесной чащи. Скоро оказалось, что их опасения имели под собой вполне реальную почву.
В самом тёмном месте лесной дороги их поджидали.
С деревьев внезапно посыпались бородатые молодцы со вполне конкретными мечами и здоровенными топорами в руках. Позади из кустарника показались отвратительные рожи с грязными, спутанными волосами. Это была настоящая засада.
– Волки!!! – возничий натянул поводья. Быки послушно стали. Конные сопровождающие притиснулись поближе к повозке. Один спрыгнул с лошади на повозку. В руках заблестели длинные мечи с обоюдоострыми клинками.
Волки, перебегая с места на место. Окружали. Некоторые даже хохотали, довольно потирая руки – заранее предвкушали победу. Что могли сделать пятеро мужчин, даже вооружённых, против целой шайки настоящих разбойников числом более чем в два десятка? Разумеется, лесные удальцы думали, что попавшие в переделку путники предпочтут сдаться и расстаться с товарами,  – не в пример лучше риска быть убитыми в сражении и всё равно потерять всё.
Однако не похоже было, что странствующие купцы собираются сдаваться. Двое находились в повозке, по пояс защищённые её бортами. Ещё двое сидели на крепких, сильных лошадях с видом гордым и решительным. И ещё были четыре длинных острых клинка, которые поднялись, готовые к сражению.
Волки удивились, загалдели. От их толпы отделились двое – парламентёры. Свои мечи они оставили товарищам. Подошли ближе, размахивая в воздухе руками – демонстрировали отсутствие оружия.
– Вы находитесь в Волчьем лесу, – один из «парламентёров», конопатый детина, сразу попытался «взять быка за рога». Глаза у него хитро поблёскивали, перебегая с одного купца на другого. – Тут волчьи законы. Собираетесь вы им подчиняться?
– Нет, – твёрдо отрезал возница. – А если это вам не по душе, то мы поскорей уберёмся с этой земли.
– Уважим удаль смелых людей! Мы вас отпустим, но сначала заплатите дань.
– По какому праву?
– По праву хозяина этого леса.
– Здесь всё принадлежит князю Бору. И этот лес тоже.
– Этот лес всегда был Волчьим! – говорливый парламентер ощерил зубы и сжал веснушчатые кулаки. – Волки сами по себе. Мы не лезем в дела князя. Князь не трогает нас. Так что земля наша. Платите дань.
– Сколько? – бросил один из всадников, высокий суровый воин. Его голову украшал шлем с золотой насечкой, спиралью обвивавшейся вокруг.
– По десять золотых монет с каждого. А пленника придётся отдать. Он принадлежит нам.
– Посоветоваться надо! – крикнул возница.
Парламентеры медленно отошли и присоединились к ватаге, заметно оживившейся. Разбойников возбуждала близкая добыча. Демонстрируя уверенность и силу, они картинно размахивали топорами и короткими, широкими мечами.
Сосед Симакова  по повозке молча достал из-под груды дорогих выделанных шкур связку дротиков и принялся развязывать сыромятный ремешок, стягивающий древки.
Возничий в свою очередь достал из-за пазухи… пистолет, как показалось Симакову. В следующий миг он понял, что это лишь подобие привычного оружия. Имелась крепкая рукоятка, ствол с прорезями и гибкий штырь по обе стороны ствола. Из поясной сумки возничий вытащил короткую металлическую стрелку, вставил в ствол, сильным нажатием согнул концы штыря вперёд. Что-то вроде арбалета, этакий карманный вариант. Купцы, используя выторгованные минуты, спешно готовились к бою.
Волкам надоело ждать, или они начали что-то подозревать, потому что всем скопом ринулись к повозке с оглушительным свистом и яростными воплями. Возничий вскочил. «Пистолет» в его руках громко щёлкнул. Тут же бежавший впереди всех Волк взмахнул руками и рухнул под ноги остальных. Один споткнулся. Остальные продолжали приближаться, размахивая мечами с самым кровожадным видом. Симаков похолодел. Поплотнее прижался к тёплому боку повозки. На него не обращали внимания. Возничий спокойно перезаряжал мини-арбалет, выискивая глазами следующую цель. Не стояли на месте и остальные.
Перебравшийся в повозку справился, наконец, с ремешком и теперь метал дротики один за другим, проявляя при этом удивительное хладнокровие и мастерство. Атака разбойников ещё только началась, а двое, пронзённые насквозь дротиками, уже лежали бездыханными на траве, обагрённой кровью, ещё один стоял на коленях, пытаясь вырвать короткое древко из плеча. Крови из раны била струёй, делая древко скользким и липким, и не давая извлечь его из раны.
Конники, сопровождавшие повозку, тоже применили оружие – что-то похожее на четырехлопастные звёзды, которые они метали в толпу атакующих Волков. С гудением и свистом металлические «пропеллеры» врезались  в наступающих и сносили чьи-то головы или руки, оставаясь торчать грозными крестами в трупах. Послышались крики боли и ярости. Однако первыми жертвами атака не захлебнулась. Волки перепрыгивали через убитых и покалеченных товарищей, и уже подступили к самой повозке, подняв над головой боевые секиры. Путешественникам, попавшим в засаду, пришлось браться за мечи. Даже конь, оставшийся без седока, громко ржал и поминутно вставал на дыбы, чтобы лягнуть шипованными подковами какого-нибудь разбойника, оказавшегося слишком близко. Группа бойцов, путешествующих по таинственным и опасным чащобам Волчьего леса, оказалась твёрдым орешком, явно не по зубам нападающим. Уже более десятка Волков «украсили» окровавленными телами траву вокруг повозки.
Симаков справился с первым страхом и почти совсем воспрял духом, глядя, насколько ловко бьются его спутники с превосходящими силами противника. Он предположил, что разбойники должны либо вот-вот отступить, либо выкинуть нечто экстраординарное. Так и случилось.  С возвышающегося над поляной дерева спрыгнул незаметно забравшийся туда человек, давешний парламентер, – рыжий детина с двумя ножами, зажатыми в обеих руках. Он обмотал ноги крепкой веревкой и нырнул вниз из кроны, нацелившись в повозку. В последний миг он изловчился и на лету перерезал путы столь ловко, что не изменил направление броска и угодил в повозку столь дьявольски рассчитанным манёвром, что его появления никто не заметил. Кроме Симакова. Возница в этот момент перезаряжал свой мини-арбалет, а второй боец в другом конце повозки отражал нападение сразу двух разбойников, атакующих транспортное средство. Десантировавшийся разбойник удачно приземлился в центр груды мехов, радостно ощерился и приготовился прыгнуть на спину воина. Волки, заметив маневр товарища, атаковали с удвоенной силой. Победа волков казалась делом нескольких минут.
Всё происходящее выглядело для Симакова эпизодом какого-то незнакомого фильма, настолько оно не укладывалось в канву привычной жизни Петра Степановича. Но вдруг он словно пробудился от заторможенного состояния беспомощного созерцателя. Почувствовав прилив сил, инженер кинулся набок, одновременно сдвоенным толчком ног выбрасывая «прыгуна» из повозки. Тот успел издать лишь вопль ярости. Возничий обернулся на крик, сразу всё понял и одобрительно крякнул, как будто собирался что-то сказать инженеру, но просто не было времени для слов, потому как он уже спускал курок арбалета. Стрела вонзилась точно в глаз разбойника, который уже практически сидел на борту повозки. Волк выронил топор и рухнул под колёса. Второй увернулся от стремительного выпада меча и спрыгнул с телеги сам. Остальные разбойники тоже отступили. Начался подсчёт потерь. Подсчёт обескуражил. Четверо путешественников оказались ловкими рубаками, мастерски владеющими оружием ближнего боя, и за несколько минут сражения едва не перерубили всю шайку. Перед рыжим парламентёром–десантником, исполняющим (по всей видимости) и обязанности вожака данной группы, стояло всего шесть товарищей, облачённых в длинные кожаные рубахи, местами порванные или порезанные. Ещё с полдесятка раненых пытались уползти в ближайшие кусты. Остальные же – числом более десятка, – совсем ещё недавно полные сил, удали и азарта, лежали неподвижными куклами.
Купцы стояли, ожидая, что предпримут оставшиеся Волки. Те, посовещавшись, вернее, перекинувшись двумя-тремя короткими фразами, подхватили каждый по раненому и мгновенно исчезли, кинувшись в разные стороны. Лишь ветер продолжал шуметь в кронах огромных, в три обхвата, деревьев, да колыхались кусты. О нападении напоминали только трупы, примявшие высокую траву, они валялись в тех позах, в которых застала их смерть. Разгульная жизнь лесных людей, обитателей чащобы, приятелей зверья в двуногом обличии, для них закончилась навсегда.
Купцы успокоились, разбрелись по обочине, собирая оружие. Симаков присоединился к ним. Поднял с земли метательный механизм. Это был своего рода четырехконечный бумеранг, настоящий пропеллер с серповидно загнутыми лезвиями, острыми, как бритва. Лопасти можно было сложить и получившийся брусок хранить в нагрудной кожаной сумке. У каждого из наездников таких бумерангов было по пять штук, все они были аккуратно собраны, как и дротики. Не смогли найти только все стрелки к микро-арбалету. Они были слишком малы и затерялись в траве, перемешанной ногами людей. Три штуки торчали в трупах Лесных Волков. Двое Волков оказались ещё живы, правда, один умер, как только его попытались поднять. Второй лежал, харкая кровью: стрела пробила бок и лёгкое, и ещё его потоптали свои же товарищи. Вероятно, Волки приняли его за мёртвого, поскольку не прихватили с собой, как тех, что не могли позаботиться о себе сами. От толчков раненый пришёл в себя и теперь постанывал, шумно втягивая воздух. После каждого выдоха на губах его пузырилась красная слюна. Его перенесли в повозку, перевязали и положили рядом с инженером. Волк испуганно вращал глазами и скрёб рукой по дорогим шкурам.
Один из конников тоже пострадал и нуждался в перевязке; он мужественно дожидался своей очереди. Удар одного из лесных удальцов он отразил недостаточно сноровисто – лезвие короткого широкого меча распороло длинную кожаную куртку и поранило бедро. Раненого раздели, наложили повязку, предварительно полив её какой-то густой жидкостью из четырёхгранной керамической бутыли с изображением коленопреклонённой женщины. Процедура, по-видимому, была довольно болезненной – пока жидкость лилась на рану, боец скрипел зубами.
Пётр Степанович на все манипуляции взирал, широко раскрыв глаза. Фантасмагория, воплощённый в жизнь киноблокбастер, продолжался. Всё происходящее было в диковинку – и рукопашная, и врачевание ран, полученных в скоротечном бою. Бой длился максимум четверть часа, и за это время дольше десятка человеческих жизней закончили своё бытие. Однако, похоже было, что для путешественников всё это в порядке вещей, потому что все были спокойны, деловиты, и действовали споро. Не прошло и получаса, как маленький отряд тронулся в путь и с каждым шагом удалялся от злополучного места.
Теперь быками правил Пётр Степанович. Он громко ругал неспешную походку и, казалось, животные понимали его слова, потому что чуть-чуть. Но ускоряли шаг. Наверное, им передавалось раздражение, проскальзывающее в голосе нового возницы. Или на них подействовал шум сражения и запах крови. Быки двигались, а возничий допрашивал раненого Волка, прихваченного в качестве трофея.
– Чья шайка?
– Крулла. Гунс, рыжий, его приятель, говорил с вами. Хотел уладить всё миром.
– Вы нас ждали в Медвежьей плеши. Кто рассказал?
– Гунс и сказал! Его Крулл прислал. Крулл в корчму отправился, человека от Речных встретить. Там, должно быть, и узнал что-то, коли так срочно Гунса прислал. Гунс всё знал, а нам только о добыче говорил. Да только добыча дорого обошлась… Особенно мне…
Возничий спрашивал. Пленный отвечал, порой невпопад, а Пётр Степанович думал: как же так. В прошлый раз он эту речь гортанную, из коротких слов почти без гласных, не понимал. А сейчас всё до словечка понятно. Вот, к примеру, Медвежья Плешь. Он ведь не сказал «Медвежья», он сказал что-то вроде «Грулла», а Симаков понял, что имеется в виду именно медведь. События, в которых он участвовал, прогрессировали. Но понятнее от этого не становились.
Скоро допрос кончился. Пленённый разбойник, похоже, действительно не знал ничего определённого. К тому же и без того бессвязный рассказ он перемежёвывал стонами, а потом начал часто харкать кровью, и на него махнули рукой. Подошло время обеда. Путешественники принялись поглощать овощное рагу с кусочками вяленого мяса, причём конники ели прямо на ходу, держа деревянные плошки в одной руке, а другой отправляя в рот куски пищи.
Пленный ограничился флягой пойла, которую осушил мелкими, быстрыми глотками, и без сил откинулся на спину, закрыв глаза.
– Слушай, Болл, надо скорее выбираться отсюда. Крулл не успокоится, и людей прихватит куда больше, – хмуро проговорил один из всадников. – Мы хоть Воины Дороги, но вовсе не смертники. Мы должны добраться до Города и выполнить контракт – доставить тебя и товар. Это участок Дороги мы знаем, впереди есть место, где Крулл может устроить ещё одну засаду. Там есть где разместиться целой сотне с лошадьми и оружием. Волки – это не крестьяне, если бы они не получили приказ взять нас живыми, ещё неизвестно, ехали бы мы сейчас или лежали порубленные на обочине.
Пётр Степанович поднял руку, как школьник. Все посмотрели на него.
– А нельзя объехать опасное место по лесу?
– Повозка не проедет, или застрянем так, что нас возьмут голыми руками. А потом, здесь встречаются твари и поопаснее Волков, – ответил Болл. Он уже вернулся на козлы и понукал медлительных выносливых быков.
Тем временем непогода разгулялась не на шутку. Порывы сильного ветра пригибали верхушки огромных деревьев. Листья гигантов зашелестели, зашумели,  перебираемые ветром. Заметно похолодало. Разбойник, лежавший на дне повозки, попытался заползти под стопу шкур, поблескивающих искристым мехом. Такого шикарного ворса Симаков сроду не видал. Мех смахивал на норку, но выглядел ещё богаче.
Ехали молча. Конники то и дело вырывались вперед, гарцевали, высматривая опасность, или наоборот, отставали, выясняя, нет ли погони или слежки.  Пётр Степанович лежал на спине, закинув руки за голову, и глядел, всматривался в прозрачную синеву неба. Лёгкие облачка вспенивали океан над головой, разгоняемые и вновь собираемые невидимыми небесными течениями. Птицы проплывали в синеве, точно крупные и мелкие рыбы, лениво шевеля плавниками крыльев. Ассоциация была настолько законченной, что Симаков невольно дёрнулся вперед, делая ныряющее движение…
Одновременно вскинулся и пленник, раненый разбойник, о котором все успели позабыть. Только что изнемогавший от ран, теряющий сознание, рывком оттолкнул стопу шкур, одним прыжком одолел высокий борт повозки, упал набок, покатился по каменным плитам, снова вскочил и, выставив одно плечо вперёд, прижимая обе руки к начавшей снова кровоточить ране, кинулся в неглубокий кювет. Из последних сил устремился в придорожные кусты. Ближайший воин опомнился, поднял коня на дыбы и помчался следом. Симаков, навалившись грудью на борт, наблюдал, прикидывая: догонят или нет. Болл выругался, опустил постромки. Повозка стала. Тело беглеца внезапно разделилось, и верхняя часть упала чуть дальше нижней. Он не успел издать ни звука, лишь судорога последней агонии сковала останки. Преследователь так быстро остановил коня, что бедное животное село на круп и проехало несколько метров по земле, скользя копытами.
– Дробус, – кратко резюмировал Болл. Воины согласились. Симакову пояснили: небольшое плотоядное животное, плетущее невероятно тонкие и крепкие нити. Разглядеть их невозможно, во всяком случае, в сумерках и при большой спешке. Человека или животное, с разбегу налетевшее на такую нить, просто разрезает пополам. А дробус поедает останки. Симаков выслушал, поёжился и уселся на самое дно, прикрывшись шкурами. Болл покосился одобрительно:
– Правильно. Лучше вздремни. Только вот когда спишь ты, от мёртвого не отличить. Ещё когда из таверны выносили, заметили. Смак объяснил, что это у тебя такой сон особый. Глубокий. Он, Смак, в своём лесу уж на всякое нагляделся. Отдыхай, ничего не опасайся. До города потихоньку доберёмся, там все опасности для тебя закончатся. Князь Бор любит таких чужестранцев, как ты.
– А что, здесь уже бывали такие?
– Бывали. Только редко. Откуда вы берётесь, никто не знает. Иногда от вашего появления – радость, порой – горе. Говорят, Лесными и Речными Волками повелевает один из чужаков. Он живёт где-то в глубинах Волчьего леса, и никто не может видеть его, кроме нескольких особо приближённых. Может, враньё, только я, пожалуй, верю. Слишком много в этом лесу тайн.
Всадник, ускакавший вперёд, вдруг что-то крикнул и поднял руку. Болл натянул поводья. Быки разом остановились. Пётр Степанович качнулся вперёд. Один из Воинов дороги нагнал товарища, и они о чём-то поговорили. Затем дозорный вернулся.
– Дорога впереди перекрыта толстой металлической цепью. Вокруг – никого. Кажется, здесь давненько никто не проезжал.
– Разве здесь никто не ездит? – не удержался Симаков.
– А зачем, когда вокруг одно и то же, – меланхолично отозвался Болл. – в нашем городе – то же самое, что и в соседнем, и дальше так. А тем. Кому очень нужно, не обязательно ехать именно по Дороге.
Болл замолчал, а Симаков не понял: это Болл так пошутил – с самым серьёзным видом, – или говорил на полном серьёзе. На всякий случай он решил склониться к шуточной версии. Ухмыльнулся:
– По воздуху, что ли, летают?
– Могут и по воздуху, и по воде, а то и под землёй. Уж кто как привык и может.
Болл уже отвернулся и оглядывался по сторонам, а Пётр Степанович всё соображал, усиленно ворочая мозгами. В какой разряд поместить услышанное. Так ни к чему и не пришёл. Переключился на осмотр окрестностей. Теперь и воины, сопровождающие купца, зорко озирались, не покидая сёдел. Они приподнимались в стременах, по привычке или неосознанно поглаживая рукояти мечей. Видимо, ожидали подвоха, вроде недавней засады. Старший из воинов даже встал на седло и огляделся, прикрывая лицо от солнечных бликов. Осмотр ничего нового не дал, и воин поскакал к повозке.
– Надо постараться уйти отсюда, пока не появились Волки Крулла. Скорее всего, это они перекрыли дорогу. На всякий случай.
Отряд снова тронулся в путь. Вскоре Симаков увидел цепь из массивных звеньев – она пересекала дорогу на высоте около метра, провисая под собственной тяжестью. С обеих сторон дороги цепь крепилась к шероховатым стволам лесных великанов, вздымающих свои вершины на добрые три, а то и четыре десятка метров. Цепь замыкалась здоровенным запором, состоявшим из двух половинок, хитро соединённых между собой. Всадники подёргали замок: тот держался как влитой, и выглядел единым целым, хотя Симакову показалось, что навряд ли он закрывался посредством обычного ключа. Лошади, понукаемые наездниками, перемахнули через цепь; всадники умчались вперед, чтобы разведать, что ждёт их там, за ближайшим поворотом. Для всадника, равно как и для пешего путника, цепь не могла служить препятствием, но для гужевого транспорта, такого, как торговый фургон, груженный многочисленной утварью, преодолеть её было не под силу.
Болл ходил вокруг повозки, осматривая её и сокрушаясь. Ни поднять, ни перенести её было невозможно. Въезжать в лес было опасно. Так они потеряли бы массу времени. Этот вариант можно было рассмотреть, когда все другие будут отвергнуты вовсе.
Симаков вылез из фургона. Склонился над замком, разглядывая его с большим интересом. Здесь явно поработал технический ум с пространственным воображением. Задача запирания была выполнена очень остроумно. Похожие головоломки из двух гвоздей крутят многие школьники. В данном случае отличие состояло в больших размерах и массивности. Симаков с трудом приподнял одну половину замка и пробовал повернуть её вдоль оси. Была тяжело, тем не менее, деталь поддалась. Симаков толкнул её вперед, выводя из паза, снова крутанул, хрипя от натуги. Тут к процессу присоединился Болл, сообразивший, что подопечный что-то придумал. Совместными усилиями они завершили операцию по размыканию. Поражённый Болл разинул рот и вытаращил единственный глаз – до того легко решилась неразрешимая, казалось, задача. Цепь упала на дорогу, громыхнув по плитам. На шум вернулись всадники. Они тоже подивились лёгкости, с которой размыкалась цепь, осмотрели обе половины замка. Но принципа не поняли, скорее – не разобрались, поскольку на это уже не было времени.
Дорога впереди была свободна.
И снова повозка затряслась, колёса застучали по камням, снова потянулась вдоль дороги сплошная стена из уродливо толстых стволов, покрытых грубыми буграми коры. Разлапистые ветви образовали над головой живой свод, закрывавший солнце, даже в полдень здесь царил призрачный сумрак, а сейчас, когда давно перевалило за полдень, темнота наступала всё уверенней, готовясь объявить свое владычество над миром. Деревья шелестели, как показалось Симакову, угрожающе и зловеще. Однако его спутники не проявляли особого волнения, и Пётр Степанович сделал вывод, что непосредственной опасности пока нет.
Словно перекликаясь с ощущениями, стена леса расступилась, и появилась, словно вынырнула из зарослей, небольшая деревушка в полтора-два десятка бревенчатых изб, протянувшихся своеобразной колонной от леса почти до самой дороги. К деревушке вёл накатанный съезд. Видимо, местные жители имели какой-то контакт с миром, раскинувшимся за пределами Волчьего леса. А может, то было лишь ложное ощущение. Повозка ещё только сворачивала на просёлок, а от деревни уже неслась шумная свора кудлатых псов. Подлетев к фургону, они начали носиться кругом, прыгать, лаять, выплёскивая радость, интерес, опаску, и тысячи других эмоциональных оттенков собачьего лая. Ни люди, ни меланхоличные быки не обратили на беснующихся псов никакого внимания. Один из быков лишь покосился, когда едва не наступил на особо вертлявую шавку, с визгом отскочившую и умчавшуюся с поджатым хвостом. В остальном обошлось без эксцессов.
Деревушка была обнесена изгородью из брёвен, вкопанных одним концом в землю и остро заточенных сверху. Изгородь служила защитой скорее от набега диких зверей, чем от происков двуногих. Впрочем, что можно взять с жителей крошечного селения посреди дикого леса? Только продовольствие.
Грунтовая колея вела к воротам, которые были уже распахнуты. Болл извлёк откуда-то из-под куртки звякнувший мешочек, прикинул возможные расходы, отсчитал несколько тускло блеснувших монет, и зажал их в кулаке. Мешочек снова пропал под курткой. Всё это было проделано споро и степенно, как и подобает уважающему себя негоцианту. Воины, окружившие повозку, не проявляли никакого беспокойства, – как и местные жители, выглядывающие из-за частокола.
Понукая быков, Болл направил фургон к распахнутым воротам. Возле них уже стоял седобородый старец в мохнатом колпаке, надвинутом на лоб до самых бровей. Одет он был в какой-то серый меховой халат или сильно вытертую шубу. От непрерывного жевания клочковатая борода его ходила ходуном, но он терпеливо ждал, когда пришельцы соизволят спешиться и начать беседу.
Фургон остановился. Болл разглядывал старика, а тот возницу. Пауза затягивалась. Наконец Болл бросил поводья, полез через высокий борт и спрыгнул на истоптанную площадку с жалкими остатками растительности, никак не желавшей оставить зону частого движения. Озираясь по сторонам и поёживаясь от вечерней прохлады, к Боллу присоединился и Симаков. Он уже начал привыкать к необычным ситуациям и неожиданным встречам, но желание разобраться в ситуации подогревало интерес. А ещё волновала мысль – как он там, в зареченской больнице? Ужасно необычно и непривычно находиться сразу в двух местах. Впрочем, как он ни старался, а раздвоения не ощущал, и, если бы не знал, ни за что не поверил бы, что тело его лежит в больничной палате районной клиники. Потому что в данный момент он точно стоит на протоптанной десятками ног площадке перед околицей деревушки, спрятавшейся в непостижимом диком лесу, переполненном настоящими разбойниками и опасными зверями. Кто-нибудь другой, оказавшись на месте инженера по ТБ небольшого судоремонтного заводика, давно бы уже запаниковал, а то и уверовал в собственное сумасшествие, но Пётр Степанович почти совсем освоился – и вовсю вытягивал шею, чтобы разглядеть, что же там, за частоколом. Однако сумерки, незаметно переходящие в ночь, мало что позволяли увидеть в проёме ворот. Пока он таращился, всадники спешились и, ведя за собой лошадей, прошли в ворота и растворились в темноте. За ними вошёл Болл, на ходу вполголоса беседуя со старцем, следом шагали меланхоличные быки, продолжавшие жевать свою вечную жвачку. За фургоном бежали самые настырные из деревенских собак, всё ещё пытающиеся выжать из сцены прибытия чужаков массу впечатлений.
Пётр Степанович оглянулся. По мете сгущения тьмы лес перевоплощался в нечто монументальное и даже демоническое. Там было то, что именуют стихией. Теперь оно подступило вплотную к бревенчатой изгороди, отделяющей деревушку от ночи. Казалось, что волна растительности в любое мгновение может слизнуть крошечный обитаемый островок с лица земли, не оставив и следа…
Собаки побрехивали. Скрипели колёса фургона, который уже почти скрылся из виду. Симаков, махнув рукой, направился за остальными. Едва он миновал ворота, как створки со скрипом начали закрываться. Симаков замер. Оказалось, не все жители удалились вместе с путниками. Двое бородачей, до поры сидевших в траве, терпеливо дожидались, пока последний гость соизволит войти, и можно будет затворить вход в маленькую лесную крепость. Большой деревянный засов  мягко въехал в крепёжное кольцо. Селяне направились в небольшой домик, находившийся поблизости. Один из них покосился на непонятливого гостя, махнул рукой в сторону большой избы. Оттуда уже спешил пацанёнок, посланный за задержавшимся Симаковым. Мальчишка ухватил Петра Степановича за руку и бесцеремонно потащил его к открытой двери.
Сельского старейшину звали Гнаш. В деревушке он прожил всю жизнь, никуда не выезжал, но беседовал с каждым, путешествующим сквозь Волчий лес. За долгие годы через общение он надрался мудрости. Сейчас старый Гнаш расспрашивал купца о новостях, обо всём виденном в последнее время. Пётр Степанович заметил, как из-под меховой шкуры на глиняной лежанке посверкивают глазёнки. Парнишка, который привёл его сюда, тихонько отошёл туда и полез под меховую накидку. Когда он отгибал край, выглянула лохматая головёнка маленькой девчушки в серой рубашонке. Пацанёнок забрался под одеяло, повозился, и вскоре уже две пары глаз таращились из-под густого, чуть свалявшегося по краю меха. Только сейчас Пётр Степанович обнаружил, что в доме довольно светло. Хотя никаких окон не было и в помине. Стены источали ровное сияние, создавая впечатление раннего утра. Немного приглядевшись, Симаков понял, что светятся не сами стены, а мох, которым были утыканы щели между брёвнами.
Болл махнул ему рукой, приглашая присоединиться. Старик с любопытством оглядел Симакова из-под седых кустистых бровей. Пётр Степанович присел на широкую, отполированную временем и штанами скамью, придвинул к себе миску с угощением. Еда была горячей, вкусной и калорийной. Чем потчевали хозяева, Симаков спрашивать не стал, но по вкусу определил, что там были овощи, а также какое-то мясо, щедро сдобренное пряными травами. Ещё на столе стояла высокая кружка, до краёв наполненная тем самым напитком, который трактирщик Смак раз за разом упорно именовал пойлом. Что ж, пусть будет пойло, было в нём что-то от кваса, а что-то от пива, в нос шибал ягодный аромат, а в голову – добрый градус…
3 – 2
…Инженер Симаков суматошно повернулся, голова скатилась с подушки и ударилась о спинку стула, стоящего вплотную к больничной койке. От удара Пётр Степанович проснулся. Одновременно открыл глаза и приподнялся в постели. Не без удовлетворения отметил, что снова оказался в своём, привычном глазу и разуму мире. И снова в одиночестве, в индивидуальной комнатушке, залитой солнцем. Солнечные лучи лились из большого окна, беспрепятственно проникая сквозь лёгкую занавеску, играли на белой стене тенями ветвей тополя, что вольно разросся напротив окна. На тумбочке в изголовье кровати стоял прибор, разноцветные провода тянулись от головы инженера к панели, на которой мерцало несколько лампочек. Когда Пётр Степанович резко поднялся, часть проводов  упала на пол. При этом должно быть, включился какой-то сигнал, потому что дверь почти сразу открылась, и в палату впорхнуло юное создание в накрахмаленном халатике и высоком белом колпаке с крошечным красным крестиком. Создание улыбнулось ярко накрашенными губами и представилось:
– Наташа.
– Пётр Степанович, – представился Симаков, раздумывая: самому освободиться от проводов или попросить девушку.
– Пётр Степанович, пожалуйста, ложитесь. Скоро подойдёт Павел Андреевич. Он пока занят, но просил передать, чтобы вы не выходили из палаты и обязательно дождались его. Он просил записать то, что вам снилось, на магнитофон. Чтобы занять время.
Медсестра достала из кармашка, отороченного аккуратной вышивкой, компактный диктофон, извлекла кассету, вставила другую и положила прибор рядом с рукой Симакова.
– Сейчас вам принесут завтрак, а потом можете диктовать.
«Интересно, что у Павла Андреевича появилось важнее и интереснее той проблемы, что свалилась мне на голову вместе с треклятым дизелем», – подумал Симаков. Вслух же он попросил:
– А нельзя ли, милочка, для начала отсоединить меня от этого прибора? Ну, чтоб свободнее себя чувствовать.
Девушка прыснула в кулачок.
– Извините… наверное, с этого нужно было начать. Это томограф. Он записывал показатели работы мозга во время сна. Раз вы бодрствуете, надобность в записи отпадает.
Симаков сел. Несколькими ловкими движениями медсестра отцепила датчики. Симаков непроизвольно заглянул в вырез халатика и вдохнул аромат пряных духов. Несмотря на молодость, девушка выглядела очень даже женственной.
Перехватив его взгляд, Наташа слегка покраснела и, улыбаясь, удалилась, унося с собой длинную ленту-распечатку. Не успели улетучиться атомы духов, как дверь снова открылась. На этот раз в палату прошествовала знакомая дама – старшая медсестра Светлана. Она толкала перед собой тележку на колёсиках. Таким образом развозили по больнице завтраки, обеды и ужины, а также лекарства для «лежачих». Симаков к таковым себя не относил, а потому вскочил и помог улыбнувшейся Светлане протолкнуть тележку в дверной проём.
Ну, конечно! На завтрак была непременная каша. Обязательный продукт детских садов и больниц. Потому как легко усваивается, а ещё выгодна из-за дешевизны. Хотя – надо отдать должное, – овсянка была хорошо сдобрена маслом. Ещё один  жёлтый кубик мирно покоился на куске батона, рядом со стаканом, наполненным мутноватым какао. Честно говоря, кушать особо не хотелось, тем более что совсем недавно Симаков весьма неплохо подкрепился, и притом куда более вкусной едой. Правда, это было в другом мире, по ту сторону сна… от этой мысли Пётр Степанович усмехнулся.  Светлана приняла улыбочку на свой счёт. Переставляя тарелки на тумбочку, она заворковала.
Со слов Светланы Симаков понял, что в больницу поступил иностранец, француз, некто Франсуа Перье, с острым приступом почечной колики. С известным французским учёным чуть не произошёл несчастный случай. После приёма лекарства наступила кома – то ли на лекарство у француза была аллергия, то ли как следствие других процессов в организме. Но только сейчас все медицинские силы клиники сконцентрировались вокруг иностранной знаменитости, прибывшей в российскую глубинку изучать останки динозавра, обнаруженного в зареченском карьере. Историю с динозавром Симаков слышал. И даже собирался сходить  поглазеть на карьер и на суету палеонтологов, организовавших там, прямо на месте, полевой стан, да только работа не пускала – скопилась масса дел, в том числе и испытания клятой кран-балки. Ну, а потом известно – ЧП и сумасшедшее метание меж двух миров…
– Француз в реанимации, а Павел Андреевич вокруг него хлопочет. Жалко мне его. Пашу то есть. Все дни и  ночи напролёт в больнице. Людей лечит, какую-то свою работу вести успевает. Одной бумаги тонну извёл. Жалко, если в науку уёдет. Больницу бросит. А с другой стороны – что делать-то? Не век же на селе куковать такому молодцу. Да и не разорваться бы, два воза тягаючи…
Светлана сжала губы. Выставила стаканчик с какой-то лечебной жидкостью, отсчитала несколько таблеток и удалилась, укатив тележку на поскрипывающем резиновом ходу. Симаков нехотя поковырялся ложкой в тёплой каше, ложкой же размазал масло по куску батона и съел бутерброд, запивая жиденьким какао. Вспомнилось ягодное пойло Смака.
Оставив кашу на тарелке, Симаков всунул ноги в больничные шлёпанцы и вышел из палаты. В коридоре возле двери стоял стол с открытой тетрадью дежурств и шариковой ручкой. Над столом висело табло с номерами, одна из цифр тревожно подсвечивалась изнутри лампочкой. Видимо, сестру вызвали в одну из палат. Симаков, чувствовавший себя совершенно здоровым, решил воспользоваться оказией и чуток прогуляться. Вдохнуть свежего воздуха свободы, которого в учреждениях с закрытыми либо постельными режимами всегда, кажется, не хватает.
По коридору прогуливались и другие больные – кому наскучило день-деньской отлёживать бока да глотать горькие (как правило) лекарства. Навстречу шёл Егорыч на пару со своим приятелем–дедком,  любителем домино. Завидев знакомое лицо, старички поспешили к Симакову.
– Здравствуй, мил человек, – Егорыч приветливо заулыбался. – А мы уж испугались. Когда тебя повезли. Лично товарищ Медведев присутствовал. Это я тебя заметил. Ну… что спишь как-то больно странно. Как умер будто… – Егорыч то недоуменно разводил руками, то энергично жестикулировал. – Сначала я тебя будить пытался, а после сестру вызвал. Следом и врач появился. Погрузили тебя на носилки и вынесли… А сейчас смотрю – по коридору спокойненько гуляешь, кум королю. Значит, здоров совсем. Что с тобой ночью-то было?
– Не помню. Сейчас только проснулся.
Симаков присел на подоконник. Старички мигом пристроились по обе стороны от него.
– Ну, ты и спать! Мы там всю ночь переживали. Понимаешь, до тебя там Прохоров лежал, вот так же – лежал-лежал, а потом… а тут, дня не прошло, тебя добудиться не мог. Ну всё, думаю. Проклятое место, хоть койку святой водой окропляй, когда отец Матвей появится… обязательно ему подскажу. Правда, Митрич?..
Второй старичишко, с хитринкой в глазах, погладил редкую бородёнку. Закивал головой.
– Да что там, мы к страхам привычные…
– Вот-вот. А расскажи-ка, Митрич, молодому человеку свою историю.
Егорычев партнёр по забиванию «козла» задумался. Взъерошил бородёнку подагрическими пальцами, глядя куда-то перед собой в пустоту, в прошлое.
– Ты на меня не смотри, что я старик… – Симаков удивлённо глянул на Егорыча. Тот загадочно пошевелил бровями и кивнул на рассказчика. – Я Егорыча на добрых полтора десятка лет моложе… А постарел я в одну ночь. Вот про неё и расскажу…
Голос Митрича сделался глуше, словно сел от волнения. А может, слишком уж он углубился в себя и свое непростое прошлое. Симаков устроился на подоконнике поудобнее, прислонился к стеклу, чувствуя спиной его прохладу.
– Работал я настройщиком струнно-щипковых инструментов, а, по-простому говоря, – по пианино да роялям мастер. Мог. Конечно, и с баянами да гармошками работать. Приходилось и аккордеоны в руках держивать, не говоря уж о гитарах да балалайках разных. Но по профессии всё ж учён рояли настраивать. Дело хорошее. С музыкой связано, с весельем. А где веселье, там, само собой, и зелёное зелье рекой. Перепил я, мужики этого добра столько, что иному даже затруднительно представить (Егорыч хмыкнул, и даже рот раскрыл, чтобы возразить, но сдержался и промолчал). Работал я и здесь, в Зареченске, и в область выезжал, и в глубинке бывать приходилось. В Буяновке, Сычах, Двоеглазове, Мурашах…Везде хорошо встречали. Что называется, с музыкой. С музыкой и провожали. Зарабатывал я, признаюсь как на духу, прилично, но – по доброте души, – на гулянки всё и уходило. Другие на моём месте да с моими способностями большими капиталами очень даже быстро обзаводились, машины там, дачи, квартиры, чем только не обставленные. А у меня же всё среди друзей оставалось, да я и не в обиде. Не той натуры человек…
– Ты давай, Митрич, не отвлекайся. Про гульбу у нас хошь кто рассказать может. Ты давай про историю свою человеку поведай.
– Про историю, значит. Это для кого – история, а для меня – страх господень. Давно это было. Лет этак в двадцать назад. Ну, может, пятнадцать. А сто;т всё перед глазами, как будто вчера произошло. Приехал я в Лежни, в тамошний дом культуры. Не один приехал. С женой, с супругой своей, Варварой Никаноровной. Это после нескольких «хороших» гулянок решила она со мной, чтобы, значит, хоть часть заработка для семейных дел сохранить. Ну, я слабость эту за собой признаю, потому возражать особо не стал. Пускай поездит, может, для меня это пользой обернётся. Приехали, значит, мы, добрались до клуба местного, а это оказался такой деревянный пристрой к тамошней церкви. Купол обрушился, развалина. Были там раньше мастерские, трактора ремонтировали. Но как-то во время грозы молния купол насквозь прошила, сожгла несколько тракторов. Порешили убрать оттудова колхозную технику, чтобы, значит, от греха подальше. Там ведь мазутом всё пропиталось, спичку брось – полыхнёт, ничего не останется. Убрали, значит, технику, сделали складское помещение – удобрения хранить. А потом ничего умней не придумали, как клуб пристроить…
Вот подъехали мы туда с автобусом, а нас уж заждались. Клубные работники пианину настроить желают, да ещё полсела гармошек понатащило. Это – для приработка, значит, жене в карман. Ну, я с этим обстоятельством спорить не стал. Знаю ведь, что и мне перепадёт. Начинаю работу. Дело пошло хорошо. Пианино ихнее настроил замечательно, даже самому звук понравился. Работники клубные знай нахваливают. Принялся за гармошки. А много их оказалось. И отказать никому не могу. Такой уж я человек, да и хозяева особой душевной конструкции оказались, что никак обидеть отказом невозможно. Так и до сумерков дело незаметно подошло. Я, чтобы справиться побыстрее, да под влиянием супружеского присутствия, решил тут же, при клубе, и заночевать. Ночи были июльские, тёплые. Конечно, если б супруги ненаглядной под боком не случилось, мигом сообразил бы насчёт ночлежбища у какой-нибудь вдовушки, веселушки-хохотушки. Но в данный момент – ни-ни, сами понимаете. Клубные работники нам мигом комнату соорудили, постель наладили, значит, чтобы не на полу отдыхать. Гляжу: рядом дедок суетится, которого тальянку я только что наладил. Весь как-то замялся, засмущался. «Что, плохо сделал?» – спрашиваю. «Что ты, что ты! – руками замахал, – работа замечательная! Лучше новой. Вот только…» – и голос у него дрожью пошёл. «Что «Вот только»? «Зря вы тут ночевать собираетесь». «А что так? Нельзя?» «Да место здесь нехорошее». «Нехорошее?» – я ничего не понимаю. «Погост раньше был на месте клуба этого». «Ну и что?» «Так ведь кладбище всё же. А на ём клуб построили. Кресты посносили. Землю трактором сровняли. Пляшут. Поют. Веселятся даже!» «Так что ж делать, коли построили». «Делать нечего, только зря вы здесь ночевать собираетесь».
Я его, признаться, слушать не стал. Чего, думаю, бояться. Подумаешь – кладбище! К тому же успел стаканчик пропустить, с устатку, значит. Для куражу. Старичонка повздыхал, сгрёб свою тальянку да и был таков. Я ещё пару гармошек после наладил, а всё равно приличное количество несделанных осталось. Чувствую, припозднился, ну и решил: шабаш, пора на боковую. Почаёвничали мы с женой, я ещё стаканчик пропустил – положено ведь, заработал, – и спать засобирался. На новом месте всегда спится не очень.  А тут ещё не в кровати, а на щитах каких-то, вроде возвышения. Поворочался, однако ж, задремал. Не знаю, сколько проспал, но, когда меня супружница разбудила, было уже очень темно. Летние ночи тёмные бывают. Так та была из этих самых. Только хотел я побудке незапланированной возмутиться, вдруг – за стенкой собака залаяла. Как раз напротив нашего места спального, и лаяла как-то уж очень зло. Как если б мы на чужой огород залезли. Но мы-то не лезли никуда! Вполне миролюбиво почивали.
Жена шепчет: «Так вот уж с полчаса. Лает и лает. Помолчит, потом снова…» – и вроде как укорила меня, что сплю и в ус не дую. Из-под одеяла вылезла, сидит возле стола, от стены отодвинулась. «Что, та собака сквозь стену полезет?» – подумалось мне, однако ж, чтоб супругу успокоить и прогнать надоедливую псину, поднялся, нащупал какую-то палку и вдоль стенки направился к выходу. Жена позади вздыхает, столом поскрипывает. Я сбросил с петли заржавленный крюк, выглянул. Да что там – ничего невозможно разглядеть – луны нет, погода пасмурная, всё небо тучами затянуто. Вернулся, включил свет в зале и снова выглянул. Пока ходил, собака опять залилась хриплым, истеричным лаем.  Ну, сейчас я тебя… поднял я полкирпича, которым створку подпирали, выскочил, да как запулил! Кирпич об стену, отскочил, покатился по земле… и – никого нет! При свете я видел отчётливо. Ни собаки, ни кошки, ни одной живой души. Помочился я. Плюнул в сердцах, вернулся в зал, свет погасил и полез под одеяло. Жена рядом пристроилась. Только пригрелся и задремал – за стеной завыли, завзлаивали. Теперь уже несколько собак. Я полежал ещё немного, встал, включил свет, выглянул в окно… Никого! Потушил свет, лёг. Ровно дожидались, пока одеялом прикроюсь – завыли, залаяли, даже в стену скрестись начали. Жена – в слёзы, а я одеяло на голову, да ещё подушкой прижал. Так и заснул. Утром вышел нужду малую справить, след свой увидал, кирпич, которым бросался – и…всё. А думал, вся земля там должна быть собаками перерытой да истоптанной. Тут клубные работники появились. Нет, говорят, здесь никаких собак. И делать им тут нечего.  Церковь старая, а село строится, собаки сюда не бегают. У них другие, мол, маршруты и интересы. Я им доказываю, что, считай,  целую ночь нам свора спать не давала. Не верят, переглядываются. Никто ничего не слышал. Не стал я спорить, дело доделывать надо. Хотел закончить побыстрее, да не тут-то было – гармоней со всей округи натащили, сто лет собирали, чтоб теперь меня озаботить. А на меня жадность нашла – на себя работал. Короче, день, как один час прошёл. Гляжу – смеркается, и такая усталость навалила, рукой махнул и ещё на день остаться решил. Даже неприятности прошлой ночи пустым сном виделись.
Тут жена вдруг заупрямилась. Не буду, говорит, здесь оставаться – боюсь. «Да что тут может быть, дурёха? Собака лаяла, так и чёрт с ней. Эка невидаль. Собака лает – ветер носит». «Не собаки боюсь, место нечистое». «То есть?» «Кладбище, говорят, тут было». «И что? Боишься, мертвяки ночью из земли полезут?»  я ухмыляюсь, жена голову опустила, мнётся, а оставаться не хочет. Завклубом предложила к ней пойти переночевать, а я заупрямился. Да что я, суеверный какой? Ничего, говорю, со мной не случится. Здесь остаюсь. Поуговаривали они меня. Только чем больше убеждали, тем я упрямей становился. Нет – и всё!  С тем меня и оставили. Куражу на несколько часов хватило. Тишина к тому времени установилась мёртвая. Выглянул я в окошко. Луна светит полная, а прямо напротив окна из земли торчит кладбищенский крест, да так отчётливо видно, что покосился. Меня будто мешком по голове ударили. Отшатнулся, глаза закрыл, на ощупь бутылку нашарил. Которую предусмотрительно рядом держал, опорожнил её в несколько глотков и снова к окну прилип. Ей Богу, креста не было! Должно быть. С перепугу принял за крест штакетины перекошенные в полусгнившем заборе, которым двор был огорожен от посторонних.
Убеждаю я себя таким образом, а сам пот холодный со лба вытираю. Дёрнул меня чёрт в клубе этом проклятом остаться! И только про чёрта вспомнил – зашатался забор, штакетины попадали, оставшиеся медленно, с жутким скрипом  прильнули друг к другу и предстали перед моим взором уже несколько крестов. Я взгляда не мог оторвать. Руками в стену упёрся и закричал. И, видно от крика, начали кресты медленно-медленно крениться, выворачивая огромные комья земли… Уж не помню как, но оттолкнулся я от стены и полетел с табурета. От удара на сколько-то там секунд потерял сознание. Очнулся от пения на несколько голосов. За тонкой дощатой стеной пели:
Степь да степь кругом,
Путь далёк лежит.
В той степи глухой
Умирал ямщик…

На мгновение мне показалось, что в зале идёт репетиция хора, а я просто задремал за ремонтом баяна. Тогда почему лежу на полу? Тут я сообразил, что за окном не день, и комнату заливает лунный свет. За стеной пели:
Умирая, он,
Чуя смертный час,
Он товарищу
Отдавал наказ:
Ты, товарищ мой,
Не попомни зла,
Здесь, в степи глухой
Схорони меня.

Выходило довольно прилично, разве что голоса были какие-то скрипучие, да ещё слышно, как несколько человек переговариваются меж собой, мешая пению. Я поднялся, поставил табурет к столу и подошёл к двери. С той стороны явно собралось большое общество.
Ты лошадушек
Сведи к батюшке,
Передай поклон
Родной матушке.
А жене скажи
Слово прощальное,
Передай кольцо
Обручальное.

Я рывком распахнул дверь. Тут же по залу прокатился могучий порыв ветра, как будто образовался сильнейший сквозняк. Ветер взвихрил разный мусор, обрывки бумаг, разорванный киношный плакат. В углах, куда не проникал свет, клубился туман, какой бывает по утрам на лугах. Казалось, что свет исходит от сидений, рядами стоящих на дощатом полу. Порыв ветра буквально выталкивал меня из подсобки. Я упёрся руками в косяки, ощущая себя самолётом в аэродинамической трубе, – даже ветер гудел так же. И вдруг в этом гудении уловил знакомый мотив. Даже слова угадывались:
Да скажи ты ей –
Пусть не печалится,
Пусть с другим она
Обвенчается…
Откуда-то из-за спины порыв ветра вынес обрывок плаката с большими белыми буквами: «Дело партии – дело народа». Я собрался с силами и, скрежеща зубами, захлопнул дверь. Ветер тут же исчез, ровно его и вовсе не было. Слабые старческие голоса допевали:
Про меня скажи,
Что в степи замёрз,
А любовь её
Я с собой унёс…

Громкие аплодисменты завершили выступление. Я сидел на полу, прижавшись спиной к двери, и слушал, как по залу ходят и переговариваются. Кто-то большой и тяжёлый прошёл совсем рядом с подсобкой, доски под его ногами скрипели и стонали. Пот с меня полил ручьями. Несмотря на немалое количество выпитого, чувствовал я себя совершенно трезвым. Подумалось: приступ «белой горячки», но события выглядели настолько реалистичными, что от спасительной мысли пришлось отказаться.
Возле самого уха в дверь отчётливо постучали.
– Степан Дмитриевич, – вежливо позвали меня, – выйди к нам. Посидим, поговорим.
– Да ты не видишь, что ль, Карп, что его вот-вот кондрашка хватит, – хихикнул кто-то, – Тогда и наговоримся. Моменто мори, Дмитрич, моменто мори! – почти пропел «вредный» голос.
– Не обращай внимания, Степан Дмитриевич, можешь и не открывать. Если хочешь, мы и сами войдём.
– Не-е-ет… – прохрипел я, вытер дрожащей рукой пот, заливающий глаза, и принялся оглядывать помещение подсобки, лихорадочно обдумывая варианты выхода из сумасбродного происшествия.
– А давай мы тебе про тебя всё расскажем, – предложил «вредный». – Что было, что будет… сколько тебе жить осталось, что твоя жена сейчас делает… Только ручку позолоти, – голос опять захихикал.
– Отвали, говорю! – голос Карпа сделался необычайно низким, переходящим в инфрачастоты, – у меня волосы дыбом встали и кольнуло сердце. За дверью грохнуло, затопали и послышался шум, как будто кого-то тащили волоком.
– Всё, Степан Дмитриевич, больше он нам мешать не будет, – голос внезапно стал таким близким, словно невидимый собеседник вошёл-таки в комнату. Я оглянулся. Часть двери – в верхней её половине – колебалась от порывов ветра, словно была не деревянной, а нарисованной на ткани. «Ткань становилась всё более прозрачной. Вот уже за ней угадывался силуэт говорившего.
– Я люблю пообщаться с ныне живущими, – силуэт становился всё более отчётливым. Я изо всех сил зажмурил глаза и мысленно распрощался с жизнью.
– Ну-ну, Степан Дмитриевич, будет вам волноваться. Свет иной вы увидите не сегодня и не завтра. Я. Конечно, мог бы сообщить вам  эту печальную дату, но зачем? Только лишние волнения и тревоги. Человек должен входить в состояние смерти неподготовленным, тогда это проходит легче. А то получится из тебя то, что ты назвал «вредным голосом». А ведь наша жизнь не менее интересна и содержательна, чем ваша. Особенно по части информации. Мы ведь можем входить в… скажем – Ноосферу, когда потребуется, и для нас не существует никаких секретов…
Люди стыдятся своей трусости. Однако, признаюсь как на духу, – согнулся я в три погибели и зажал ладонями уши. Мысленно я желал только одного: скорее бы всё «это» закончилось. Если суждено помереть, так уж скорей бы. Правда, тот, за дверью, говорил, что мой час ещё не настал, но вот можно ли было ему верить? Не знаю. Я и не слушал, что он там нашёптывал. Тут за дверью затопали, сильно так, и тут же за окном завыла собака. Стало заметно темнее. Луна за оконцем, необычайно большая, зашла за тучи, на стенах отчётливо виднелись красные, – хочется сказать, кровавые, – отблески. Неужели сквозь стены просвечивает? Я собрался с духом, встал. Дверь мутнела, лишь смутные тени-силуэты метались в мареве. Стояла оглушающая тишина. Снова завыла собака, заскребла когтями. Или мне продолжало чудиться, или в комнате делалось светлее. Какого ещё наваждения ожидать? И тут до меня дошло, что это же рассвет, зачёркивающий ночь, как явление. Вон уже первые солнечные лучи пробиваются из-за горизонта, окрашивая небо в алый цвет. Собака завыла ещё раз, уже как будто издалека, на пределе восприятия. Я прислушался… за дверью стояла тишина. Как будто ничего и не было…
Через пару часов пришли работники клуба, и моя жена с ними. Она сразу поняла, что ночь для меня выдалась не из лёгких. Разумеется, в тот день я ничего ремонтировать не смог, да и не хотелось. Собрал вещи, получил расчёт и отправились мы восвояси. Больше из Зареченска я уж не ногой. Баста! И ремонтом всё меньше занимался, а теперь и вовсе забросил.
Голос у Митрича к концу рассказа дрожал, как и руки. Егорыч сочувственно вздыхал, обнимая приятеля рукой за плечи.
– Пётр Степанович, дорогой, а я вас разыскиваю, – откуда-то внезапно появился замглавврача, нарушил атмосферу тайны. – Что же вы, дорогой наш, вас ведь просили дождаться меня. Ведь вы же феномен!
Несанкционированная прогулка закончилась. Симаков помахал рукой старичкам-приятелям и пошёл за Медведевым. За время его отсутствия в палате побывали. Поблёскивал свежевымытый пол, из приоткрытой створки окна лились волны свежего, пахнущего черёмухой воздуха. Симаков вдохнул и присел на стул рядом с тумбочкой. Тарелка с овсянкой исчезла. Только сейчас Симаков вспомнил о диктофоне и обещании записать «ночные» события. Честно сознавшись, он вернул диктофон и пересказал всё устно.
Удивительно быть в больнице, валяться на мягкой постели, застелённой байковым одеялом – и одновременно находиться совершенно в другом месте, в таинственном мире, путешествовать в фургоне, запряжённом быками, сражаться с лесными разбойниками, которые сами себя именуют Волками. Отбиваться мечом в поединке и в то же время прогуливаться по коридору, пропахшему лекарствами или лежать на кушетке, опутанным проводами, облепленным датчиками. Всё это плохо укладывалось в голове. А как же тогда сплеталось в единый узел?
Должно быть, последнюю фразу он произнёс вслух, потому что Медведев тут же сделал попытку дать первые пояснения:
– всё это, конечно, крайне загадочно. Но я могу предполагать (повторюсь: ПРЕДПОЛАГАТЬ),  что в стрессовой ситуации мозг каким-то образом подключился к мощному энергетическому источнику и дал команду организму на некое действо, следствием чего и стало перемещение в иной, параллельный мир продублированной личности, имеющей с вами общее сознание и мироощущение. Теперь вы находитесь как бы сразу в двух местах. Это необычное явление, требующее пристального научного изучения и наблюдения. Признаюсь, даже мне трудно в это поверить. Конечно, легче всего объявить ваши рассказы проявлением вялотекущей шизофрении, фантазиями больного воображения. Причиной которого может быть стресс после аварии. Но я вам верю, – заметив на жалкий, испуганный вид Симакова, Медведев замахал руками, – Мне хотелось бы вплотную заняться вашей проблемой. Дела отвлекают.  А переводить вас в другое место считаю нецелесообразным. Кто его знает? Вдруг перемещение вашего тела в другое место повлечёт за собой разрыв с тем миром. Чем это может закончиться – можно только гадать… С другой стороны, там, в Волчьем лесу, вы же куда-то путешествуете… Не знаю, не знаю… Необходимо тщательно анализировать факты, собирать информацию. Надеюсь, в дальнейшем нам это пригодится. А сейчас мы вместе с вами подумаем, как вести себя в том, непривычном и враждебном, мире. Туда не взять груз, амуницию, вообще какую-нибудь вещь. Разве что сведения, какие есть в голове… ну что ж, э это немало. Если, конечно, этим распорядиться с умом. А вот тут мы вам и поможем. Две головы всегда лучше, чем одна.
Медведев наклонился и достал из-под стула, на котором сидел, раздувшийся кожаный портфель. Щёлкнул латунной застёжкой. Внутри лежала стопка разномастных книг и брошюр. Он начал вынимать их одну за другой и передавать инженеру.
– Я тут подобрал у себя. У знакомых кой-какую литературу, что вам может пригодиться... изучите это. Получите необходимые знания, которые помогут вам чувствовать себя там гораздо увереннее, – тут Павел Андреевич внимательно взглянул в глаза Симакову. – Если такая история произошла с вами, нет никакой гарантии, что в подобную ситуацию не попадали и другие.
– Болл говорил что-то о чужеземцах.
–- Вот-вот. Эти самые Волки не случайно выискивают именно вас. Но подумать только! в голове не укладывается! – Медведев развёл руками, едва не столкнув томограф на пол. Симаков едва успел подхватить аппарат, и выронил стопку книг. Врач помог ему собрать брошюры.
– Сейчас пообедайте и отдохните, за отдыхом и почитаете. Надеюсь, всё это вам очень и очень пригодится.
Медведев откланялся и ушёл, плотно прикрыв за собой дверь. Пётр Степанович прилёг на кровать, локтем переместил за спину подушку, чтобы удобней сиделось, и открыл верхнюю книжку. Книга содержала рекомендации для людей, заблудившихся в лесу. На страницах подробно описывалось, как нужно ориентироваться на местности, разжечь костёр с одной спички или вовсе без оной, как защититься от диких зверей, подобрать место для лагеря и устроить его и разные другие хитрости. Стиль автора был довольно корявый, тем не менее, отдельные места читались интересно и легко. Другие главы Симаков лениво перелистывал. В целом, надо было признать, книжка действительно оказалась и нужной, и полезной. Симаков взглянул на обложку. «Карманный справочник для охотника». Хмыкнул, снова углубился в чтение. Занялся изучением устройства «самодельной ловушки на зайца».
Когда в палату вкатили тележку с подносом, Симаков заканчивал просмотр «Справочника». Черпая суп, приступил к следующей брошюре. Здесь описывались различные метательные устройства – от примитивных рогатки и пращи до громоздких катапульт, забрасывающих каменные шары не на один десяток метров. Пережёвывая котлету, углубился в текст, описывающий принципы работы арбалета.
Когда тележку увозили, Симаков уже перелистывал томик о разновидностях рукопашного боя. Наскоро пролистав раздел теории и исторических экскурсов, занялся разглядыванием картинок. Люди в белых куртках и широких штанах нападали друг на друга. Выглядело красиво.
На скрип двери Пётр Степанович поднял глаза. В палату вошёл Медведев. Тряхнул головой, отбрасывая лезущие в глаза вьющиеся русые пряди. Взял из рук Симакова книжку, посмотрел на обложку.
– Ага. Теорию изучаем. Это добре, сейчас прямо и практикой займёмся. Пойдёмте-ка во двор. Ко мне знакомый как раз подошёл. Вот с ним и пообщаетесь.
Симаков послушно сунул ноги в шлёпанцы.
На улице стоял тёплый летний день. Солнце нагрело стены. Воздух чуть-чуть дрожал, переливаясь. Летали капустницы. В вышине мелькнула ласточка и тут же скрылась за углом. С ближайшей скамейки поднялся навстречу коренастый брюнет с пронзительными глазами и выпирающими скулами. На нём был спортивный костюм.
– Знакомьтесь, – Па повернулся, – Это… э-э-э… феномен из феноменов, образно говоря – флюктуация высшего порядка, Пётр Степанович Симаков, инженер по технике безопасности с нашего судоремонтного. По совместительству – первопроходец по иномиру.
Медведев протянул руку брюнету.
– А это – майор милиции Дмитрий Бальбуров, начальник оперативной службы Зареченского ОВД, ветеран ВДВ. Чёрный пояс кёокусинкай
Брюнет улыбнулся сквозь аккуратную щёточку усов, подмигнул врачу и крепко пожал руку Симакову.
– Вот и познакомились… – брюнет критическим взором окинул невысокую щупловатую фигуру Симакова и повернулся к Медведеву. – Чем могу, Павел, помочь твоему товарищу?
 – Хоть верь, хоть не верь, Дима, но Петра возникла чудесная возможность переноситься в иной мир, дикий и опасный. Только контролировать эти перемещения он не может. Всё происходит спонтанно, по мере погружения в сон. А в том мире на него открыли охоту, уже несколько раз нападали.
– И я должен помочь ему…
– … научиться постоять за себя.
– Ну, что ж… – майор задумался. Подёргал себя за ус. – Дело непростое, сами понимаете. Люди этому всю жизнь учатся.
– Понимаем. Ты покажи ему основные движения, способы защиты, ну и пару приёмов, чтобы поставить кого надо на место.
Майор покрутил головой, оглядываясь.
– Давайте-ка удалимся от лишних глаз и разговоров.
– За гаражом есть подходящая площадка.
Пётр Степанович и слова не успел вымолвить, как собеседники двинулись в сторону одноэтажного каменного строения. Пришлось шагать следом. За серой коробкой больничного гаража действительно имелась площадка – уединённая и тихая. В кустах сирени затаилась синяя скамейка, из тех, что обычно стоят в парках. Вероятно, по вечерам здесь ворковали влюблённые парочки. Сейчас, в разгар дня, место пустовало. Медведев и Симаков уселись, а Бальбуров встал чуть поодаль, лицом к ним.
– Основное правило самозащиты всех школ единоборств заключается в том, чтобы не доводить ситуацию до момента, когда приёмы становятся востребованными. Но. Если уж поединка не избежать, то действовать необходимо спокойно, и вместе с тем быстро, – и без лишних движений. Обороняйся, используя силу противника. Чем сильней удар, тем больше ему самому и достанется. Вот такой расклад. Вот так нужно уходить от ударов.
Бальбуров рассказывал, безостановочно двигаясь. Его движения были совершенны: быстрые, законченные, в них полностью отсутствовала суета. Это можно было сравнить с течением реки, огибающей препятствия и неукротимо мчащейся вперед. Он был подвижен, как ртуть, и казалось, что повторить каждое движение легко и просто. Он отклонялся от воображаемых ударов невидимого спарринг-партнёра, выбрасывал руку вперед наискось, припадал на одну ногу, опираясь на руки и подсекал врага взмахом другой ноги, и снова взвивался в воздух, успевая в полёте наносить удары всеми частями тела.
Пётр Степанович, поначалу внимательно следивший за сэнсеем, довольно быстро утомился, и теперь пытался умом понять смысл приёмов: Бальбуров время от времени называл свои действия резкими, рублеными фразами. Эти «йоко-гами» и «моаши-гири» ничего Симакову не говорили. И он тут же их забывал. Иное дело, когда майор демонстрировал стойки. Была там «стойка аиста», когда он замер, раскинув руки в стороны ладонями вниз. Затем он продемонстрировал «кошачью стойку», стойку «лук и стрелы», «дракон, охраняющий храм», «течение воды», и еще несколько стоек без комментариев. Выглядело красиво.
После разминки Бальбуров решил проверить Симакова на практике. С самым серьёзным видом Пётр Степанович принял стойку «железный всадник» – чуть присел на расставленных ногах, прижав кулаки к бокам. Стойка вышла удачной – Бальбуров одобрительно хмыкнул. Сунул руку в карман. Симаков увидел огонёк, вспыхнувший в кулаке майора.
– Ну, сейчас проверим твои способности к единоборствам. Попробуй ударить по пламени, но задержи кулак в нескольких сантиметрах от огня.
Медведев, заинтересовавшись, наклонился вперёд. Теперь язычок пламени был у него на уровне глаз. Симаков сосредоточился (сконцентрировался, как сказал бы опытный сэнсей Бальбуров) и рывком выбросил правый кулак вперед.
– Отклонился, честное слово, отклонился! – закричал Медведев. Он торжествовал так, словно махал сам.
Майор улыбнулся сквозь усы и протянул руку инженеру.
– Поздравляю. Способности к концентрации усилия есть. Ты можешь послать сгусток энергии тела, а это делает удар гораздо эффективнее… – он пожал Симакову руку.
И тут же, без предупреждения, рванул ученика на себя, отскочив в сторону, а другой рукой наддал Симакову ускорения тычком по загривку. Симаков так и покатился.
– Внимательность! Следи за противником и будь готов в любую секунду. Твой организм ВСЕГДА должен быть СОБРАН. Сигнал от глаза до мозга идёт со скоростью полёта фотона. Триста тысяч километров в секунду, если помнишь школьные уроки. Ты должен реагировать за тысячные доли секунды, а ты стоишь, как манекен!
Бальбуров протянул руку и даже помог Симакову отряхнуть налипший сор. Симаков попытался подловить учителя, ударил локтем, но подвижный Бальбуров успел поднырнуть под удар, а уже в следующую секунду Симакова опрокинуло на спину, потому что учитель каким-то непостижимым образом успел и присесть, и подсечь его с разворота под колени.
– Вот это и есть готовность к любой неожиданности. Советую запомнить, хороший приём, может пригодиться.
Павел Андреевич захлопал в ладоши. А потом многозначительно показал на часы.
– Дима, ты, конечно, натура увлекающаяся, но пора бы нам обоим заняться работой. У тебя на носу дежурство, у меня – обход, больные жаждут осмотра и слов утешения… А наш дорогой и феноменальный Пётр Степанович сейчас отправится в палату и займётся изучением литературы.
Симаков сложил ладони «лодочкой» и поклонился, демонстрируя покорность и послушание.
– Слушаю и повинуюсь.
Майор Бальбуров неторопливо натянул синюю спортивную куртку, вжикнул «молнией» под горло и удалился в сторону проходной.
По коридорам сновали больные, медсёстры и родственники больных, исхитрившиеся прорваться сквозь запреты на посещение. Их отлавливали и с позором выпроваживали бдительные санитарки.  Шагая в палату, к которой уже успел привыкнуть, Пётр Степанович целиком ушёл в размышления.
– Э-э-э! Пётр Степанович! Товарищ инженер!
Симаков вздрогнул от неожиданности и обернулся. Нервная старушка в застиранном белом халате бодро толкала к выходу здорового детину, упираясь в его широкую грудь обеими руками. Погрузившийся в грёзы иной реальности Симаков увидел вдруг… Крулла. Он похолодел. Тряхнул головой, отгоняя пелену наваждения.
– Это ж я, Абрамов! Крановщик!
Детина поднял руку – то ли для приветствия, то ли для демонстрации «авоськи», распираемой от груза яблок и апельсинов.
– Да погоди ты, бабка! Не видишь что ль, наш инженер, Пётр Степанович, идёт! Я ж к нему и шёл, пока ты тут меня мордовать не начала!
– Не положено, время посещения больных закончилось! – суровая тётя Глаша попыталась приналечь, однако мощная, как скала, фигура крановщика не шелохнулась. Санитарка махнула рукой и пошла прочь, ворча под нос. – Нешто я с таким детиной справиться могу? Ежели через пятнадцать минут не уйдёт, пойду Миллеру жаловаться.
– Всё, бабка, ша! Через пятнадцать минут я уже дома телевизор смотреть буду!
Крановщик повернулся к Симакову.
– Здравствуёте, Пётр Степанович, как со здоровьем-то?.. Ты не серчай на меня. Случайно вышло. Одно звено бракованное оказалось, раковина в металле была, вот оно и лопнуло… Как ты на пол полетел, во мне прямо всё обмерло. Кинулся я к тебе, не один, конечно, народу сразу куча набежала, со всего цеха, считай, тебя поднять пытаются, а ты чуть дышишь, и глаза закатил…
Абрамов частил и частил, глядя куда угодно, только не на Симакова.
– Ты, Борис, вот что, не переживай так, – едва вклинился тот. – И на старуху, как говорят, бывает проруха. Всё образуется. Я уже почти здоров. Выйду из больницы, тогда и поговорим. Как на заводе дела?
Абрамов разом повеселел и снова зачастил, заглядывая в лицо инженера телячьими глазами.
– А, там всё путём, за тебя пока Толька Попов, ВРИО, так сказать. А происшествий – тьфу-тьфу-тьфу – больше никаких. Вот профсоюз передачу сварганил тебе, как пострадавшему. Прими вот, зла не держи…
Симаков принял из могучих лап крановщика набитую «авоську», и тут в коридоре, – словно дожидалась, – опять появилась тётя Глаша.
– «Телевизор буду смотреть!» – передразнила она. – Ну и где он, твой телевизор?
– Бегу, бегу! – Борис подмигнул инженеру и мигом пропал за дверями. Симаков, покачивая «авоськой», скрылся в палате.
На кровати блестели яркими обложками книги. Уходящее за горизонт солнце подсвечивало ветви за окном. А это значило, что скоро Симакову предстояло вновь очутиться в мире, к которому вроде бы начал уже привыкать и даже испытывать некоторое расположение. Если б не стычки с разбойниками, кажущееся бесконечным путешествие сквозь лес было довольно приятным. Ехать в мерно поскрипывающем фургоне, запряжённом упряжкой быков цугом, под охраной четвёрки суровых воинов на резвых лошадях,  следующих впереди и позади повозки – необычно и захватывающе интересно! Жизнь, полная опасностей и чудных происшествий. Разительный контраст с бытием рядового инженера, в котором вчерашний день похож на завтрашний, как две капли воды. Впрочем… Симаков вспомнил Лесного Волка, сиганувшего с дерева с двумя кинжалами в руках. Это вам не экзотический телебоевик, когда можно отойти от экрана, взять из холодильника бутылочку пивка…
Интересно, что бы стало с больничным Симаковым, если бы Симакову, путешествующему по лесу, вспороли брюхо. Долго фантазировать на эту тему Пётр Степанович не решился. Забрался с ногами на кровать, застеленную колючим верблюжьим одеялом, нащупал одну из книжек и открыл её наугад. Умение ориентироваться на местности. Чрезвычайно интересно для чтения на сон грядущий. Пётр Степанович попытался сосредоточиться и не опускать изрядно отяжелевшие веки…
4 – 1
– Чужеземец, вставай, чужеземец! – его расталкивали. Пётр Степанович, не открывая глаз, отмахнулся. Его ухватили за руку и стащили на пол самым бесцеремонным образом. Сверху упала звериная шкура. Одеяло. Симаков притёр заспанные глаза. Ведь он только что закрыл их, лёжа на больничной койке! Казалось, пальцы всё ещё сжимают корешок открытой книги!.. Он сидел на грубом дощатом полу, снизу вверх глядя на Болла. Тот что-то вполголоса объяснял, прижимая руку то к лицу, то к груди. Наконец до Симакова дошло: в деревне Волки. Видно, всё ещё не отказались от преследования. Жители деревушки, затерявшеёся в лесной глухомани, выдерживали строгий нейтралитет, предоставляя путешественникам право самим выпутываться из создавшегося положения. Единственное, что они сделали, – показали второй выход из селения. Воины Дороги, которые ночевали прямо в фургоне, успели сориентироваться, перегнали повозку в лес и теперь ждут Болла с инженером за околицей.
Они выползли сквозь узкое окошко и, прячась за раскидистыми кустиками позади дома, поползли к частоколу. Воин, с пучком дротиков наготове, стоял, прижавшись к ограде. Он был готов в любую минуту отразить атаку разбойников, если бы те появились. К счастью, едва забрезживший рассвет не успел выдать беглецов, и они, взгромоздясь на повозку, повернули на тропинку, что вела в лесную чащу, ещё полную ночной темноты. Нависающие ветви деревьев быстро скрыли повозку.
Быки, вечно равнодушные и сонные, не торопились. Деревушка затерялась где-то позади, но обольщаться не стоило. Волки, обыскав дома, разумеется. Обнаружат раскрытые ворота и ринутся в погоню. Надеяться оставалось только на себя, да на ночную тьму, которую ещё не успели источить робкие утренние лучи.
Внезапно тропинка раздвоилась. Быки стали, ожидая команды. Самый рослый из Воинов, Стилл, послал двоих выяснить, которая из тропинок ведёт к Дороге. Сам он вместе с Болом и Симаковым кое-как заставили быков свернуть с развилки и спрятали повозку меж громадных стволов. Сделали они это очень даже вовремя. Спустя несколько минут на тропе появилась отчаянная ватага. Толпа повернула направо, гремя мечами и топорами. Несколько человек помчались налево.
Стилл молча вынул из ножен длинный меч  и устремился за маленькой группой. Симаков и купец прижались к колёсам фургона, едва различимого в темноте. День набирал силу, становилось всё светлее, лучи солнца всё увереннее пронизывали кроны, сумерки таяли. Теперь фургон уже мог различить любой прохожий, появившийся на тропинке. Едва они успели об этом подумать, как между деревьями и впрямь замелькала фигура. Наверняка кто-то из числа Волков, наводнивших лес. Болл поднялся на ноги и вынул из фургона свой миниатюрный арбалет.
Идущих было двое, один поддерживал второго. Они приближались. Теперь было отчётливо видно, что это Стилл с помощником. Тот был бледен и опирался на плечо вожака. Куртки обоих были выпачканы кровью. Болл, а за ним и Симаков выбрались из зарослей. Втроем они помогли раненому добраться до фургона.
– Пятерых можно списывать со счёта, – кратко сообщил Стилл, забрасывая меч в жёсткие ножны тиснёной кожи.
– А что там? – купец кивнул в сторону развилки.
– Левая тропа ведёт в лес, а вторая, значит, – к Дороге, и Волки, видимо, решили, что мы это знаем. Сейчас туда идти нельзя, наверняка засада. Предлагаю углубиться в лес и переждать.
– Не забывайте, нас ждёт князь Бор.
– Меня больше заботит, что с моим человеком, который пошёл туда, – Стилл кивнул на правую тропинку. – Если мы не явимся к сроку, навстречу вышлют отряд воинов. И ещё неплохо бы вернуться в деревню, узнать, что да как, и где наши лошади. Сведения лишними не бывают.
Они осмотрели раненого. Воин лежал на груде мехов, закрыв глаза, и лишь игра желваков на скулах показывала, что он с трудом переносит приступы боли. Рана на плече обильно кровоточила, ещё одна была на голове. После того, как их промыли и перевязали, раненый задремал.
Повозка удалялась в глубь леса, то покачиваясь, то накреняясь, когда колесо наезжало на выступающий из земли корень. Спустя какое-то время они выехали на полянку, где валялись теля пяти разбойников.  Стилл спрыгнул с повозки и поднял бумеранг-«пропеллер». Раненый пришёл в себя и сообщил, что успел дойти до поляны, осмотреться и повернуть обратно, когда ему на голову обрушился удар топора. Ударом с него сбили шлем и он, полуоглушенный, упал, но сумел подняться на ноги прежде, чем пятеро Волков высыпали на лужайку, окружая его.
Прижавшись к дереву, он защищался, сколько мог, сумев даже ранить одного из нападавших. Ноги слушались плохо, кровь заливала лицо. Прикрываясь мечом, он опустился на колени. Волки завопили, поднимая секиры, но их вопли перекрыл крик Стилла…
Судя по рассказу воина, появление Стилла  древние викинги сравнили бы с явлением бога Одина. Скорость и напор его были воистину нечеловеческими. Меч метался подобно молнии. Прежде чем опешившие разбойники начали сопротивляться, двое из них уже катились по траве, разбрызгивая кровь и мозги. Волки взвыли от ярости и развернулись к новому противнику. Противостоять стальному вихрю они не смогли, и ещё потому, что раненый воин, получивший передышку и надежду на спасение, поднялся на ноги и с тыла набросился на душегубов. Потеряв ещё одного, оставшиеся Волки кинулись наутёк. Стилл одним прыжком настиг их и вонзил  клинок в спину бегущего разбойника. Второй прибавил скорость, но и нашёл смерть от брошенного умелой рукой бумеранга…
Вполне могло быть, что воин немного приукрасил победу, но она, победа, всё-таки была, несмотря на численное превосходство противника.
Трупы Волков оттащили с поляны и бросили в ложбинку. При этом у одного из-за пояса вывалился свёрнутый в рулон кусочек кожи. Болл поднял свёрток. Развернул. Симаков, сгорая от любопытства. Заглянул через плечо. Странные письмена, больше похожие на тиснения – крестики, треугольнички, звёздочки, полумесяцы – выглядели полной абракадаброй. Болл, однако, отлично разобрался в писанине и нахмурился.
– Здесь приказ доставить чужестранца живым.
– А остальные?
– Их разрешается убить. А если получится захватить живыми, то их, то есть нас, ожидает смерть в Храме Великого волка. Между строк можно понять – после пыток. И подпись имеется: Доннер Тодт. Странное имя.
– Тодт по-английски – «Смерть», – сказал Симаков. Вид пятерых окровавленных трупов несколько выбил его из колеи. Спутники Симакова повернулись на голос.
– Как ты сказал?
– Его имя на одном из языков моего мира означает «Смерть». Наверное, он тоже чужеземец, как и я.
– Что ж, возможно. Чужеземцы иногда появляются в наших краях. Они рассказывают удивительные вещи.
– Могу ли я поговорить с кем-то из них?
– У князя Бора живёт один. Давно уже. Бор за него обеими руками держится. Чужеземец у него советником.
– А другие?
– Часть живёт в Кайле, кто поумирал, кто исчез куда-то, а некоторые сбёгли.
«Поумирали»… Слово несколько раз эхом отдалось в голове Симакова. Он попробовал убедить себя, что все смертны, но мысль отнюдь не развеселила. Скорее наоборот.
Наскоро перекусив, Стилл исчез. Отправился разведать судьбу товарища, а также узнать обстановку в деревне и по возможности раздобыть лошадей. Симаков и Болл выпрягли быков, связали длинной верёвкой, чтоб не разбредались, и отпустили попастись.
Быки захрупали.
Болл занялся разборкой и просушкой шкур. Под ними на самом дне обнаружилась объёмистая коробка с товаром. Симаков сначала помогал купцу, потом решил немного пройтись вдоль опушки. Дабы не тревожить спутника, он решил далеко не отходить. Леса он уже не боялся. Лес как лес,– провёл же он в лесу почти целый день, в одиночку путешествуя сквозь дебри до корчмы Смака! И ничего худого с ним не случилось. Правда, здесь деверья побольше, да ещё разбойники имеются. Так что поделать, они и у нас встречаются…
На всякий случай он прихватил из Боллова ящика нож, не предназначенный для продажи или обмена. Нож был добротный, из качественной стали. Прямой клинок сантиметров пятнадцать длиной, заточен с обеих сторон. Гладкая рукоятка то ли из дерева, то ли из кости удобно ложилась в ладонь. Сначала Симаков крался, сжимая нож в руке, но скоро это ребячество надоело, и он сунул клинок за ремень. Теперь он поглядывал по сторонам чаще.
Поляна напоминала скорее чернильную кляксу, чем окружность. Кустарник то выдавался куртинкой к центру, то наоборот – поляна просекой заходила в лес. Симаков оказался среди зарослей. Оглянулся – повозки не видно. Поначалу это его не встревожило. Появилось даже какое-то чувство следопыта-исследователя неведомого. Возникло желание собрать как можно больше информации о данном месте, чтобы потом спокойно проанализировать её с Павлом Андреевичем. Доктор, судя по всему, человек явно неординарный. Глядишь, что и пригодится. Что-то, на первый взгляд, обычное и повседневное, но при более пристальном изучении обернувшееся… чем?
На что здесь необходимо  обратить особое внимание?
Опустившись на корточки, Симаков вырвал пучок травы. Понюхал. Вроде трава как трава, ничего особенного. Узкие листья, какие-то метёлки, как у всех знакомой тимофеевки, коей заросли все пойменные луга у Сосьвы. Вспомнился «Справочник охотника» Симаков отправил один стебель в рот, пожевал и быстро выплюнул. В книге говорилось что, если растение горчит, в пищу его лучше не употреблять. Чревато, и расстройство желудка – ещё не самый худший вариант. Трава явно горчила. Хотя местные быки уплетали её с большим аппетитом.
Отбросив пучок отвергнутой травы, исследователь переключился на почву. Как полагается, подцепил земляной ком, растёр между пальцами. Посыпались сухие песчинки. Похоже, здесь давно не было дождей. Что ещё? Не песок, не глина, не чернозём. Обычная земля. Наверное, агроном или геолог как-то бы её классифицировали, сделали какой важный вывод, а он… С чувством острого разочарования Симаков разжал пальцы. Ладно, первая попытка не удалась. Но и отчаиваться нет резона.
Вокруг возвышались деревья. Достойный объект внимания!
Дома, в Зареченске, росло полным-полно сосен, берёз, осин, всяческих кустарников. А здесь? С чуть напускной энергией Симаков осмотрел лесных гигантов. Эти массивные деревья больше всего напоминали дубы. Если бы он оказался в тропических джунглях, знойных и влажных, наверное, вспомнил бы баобабы и баньяны со стволами обхватом в полдесятка метров.
Разводы и напластования коры при ближайшем рассмотрении напоминали каменный склон утёса, из которого произрастали массивные ветви со странными широкими листьями, похожими одновременно и на лопух, и на папоротник. По краю каждого листа чередовались зубчики и усики. Подробней рассмотреть было затруднительно по причине недосягаемости ветвей, а лежащая в траве прошлогодняя листва пожухла и давно потеряла первоначальную форму.
Неудачливого исследователя постепенно охватывали досада и раздражение. Он отогнал их. Переходя от дерева к дереву, Симаков наконец наткнулся на «объект», ветви которого представляли собой подобие лестницы. Охваченный энтузиазмом, он уцепился за нижний сук, подтянулся, закинул ногу. За несколько минул он взобрался на высоту стандартного пятиэтажного здания. Здесь он остановился. Можно было и продолжить подъём но, глянув ненароком вниз, он почувствовал внезапную слабость в конечностях. Появилась предательская мыслишка: если сейчас он ненароком оступится и свалится с такой высоты, то просто великое чудо, если не покалечится. А как он доберётся до фургона с переломанными или растянутыми ногами-руками?
Тут всё перед глазами закружилось, а руки сами вцепились мёртвой хваткой в отполированную поверхность ближайшей ветви. И сразу, с какой-то  зловещей последовательностью, нога сорвалась со «ступеньки» – нароста на коре. Симаков повис в воздухе. Казалось, прошла целая вечность, вместившая бесконечную вереницу эмоций и ощущений всевозможных оттенков страха и ужаса. Чуть позднее он ту самую, удержавшую его руку дал бы на отсечение, что целый час висел над пропастью. Вероятно, всё закончилось бы падением, если бы ноги сами не нащупали утерянную опору, а цепкие руки переместили тело, и Симаков прочно зафиксировался в удобной «рогульке», похожей на самой Природой созданное кресло. Только тут Пётр Степанович перевёл дыхание. Все члены настолько ослабели, что он даже похолодел. О том, чтобы немедленно пуститься в обратный путь по стволу гиганта, и речи не было.
Только не паниковать! Все неприятности случаются именно тогда. Когда человек теряет самообладание, начинает суетиться и делает одну ошибку за другой, пока не наступает та, фатальная. А нам это оно надо?!
Сделав несколько глубоких вдохов, Симаков начал осматриваться. Бог мой, его окружали сплошные заросли! Со всех сторон высились колоннады могучих стволов. Где же опушка, на которой остались Болл, быки, фургон и раненый воин?!
Заблудился?! Сердце бешено забилось, забарабанило о грудную клетку. Нет. Вот в стороне вроде бы виднеется прогал. Ну конечно! Вон она, проплешина в лесной чащобе! У-ух! Сразу полегчало. Симаков хмыкнул и погладил полированную ветвь, служившую удобным подлокотником. Словно её специально обработали, обтёсывая и удаляя все лишние заусеницы… Обтесали? Тут до него дошёл смысл собственного предположения. Симаков сосредоточил всё внимание на развилке, в которой так удобно и надёжно обосновался. Никаких сомнений. Здесь явно поработало тесло мастерового. Или нож разбойника, скучающего от безделья. Место великолепно подходило в качестве наблюдательной площадки. А ведь он почти забыл, что находится не где-то, а в Волчьем лесу, где хозяйничают разбойники, именующие себя Волками. Не зря они выбрали образ самого опасного лесного хищника, не знающего ни страха, ни пощады, ни усталости во время преследования жертвы…
Симаков торопливо, временами оступаясь, спустился с наблюдательной «вышки», не забывая при этом посматривать по сторонам. В любой момент поблизости мог оказаться тот, кто облюбовал это местечко много раньше его. Чем грозила подобная встреча? И по какой причине Волки охотились за ним? А именно он, инженер Симаков, являлся причиной столь упорного преследования. Вопросы, несомненно, были весьма важны для осмысления, однако прежде всего нужно было убраться от этого дерева и с этой поляны, и ехать как можно быстрее и дальше. Пётр Степанович сначала торопливо пошёл, а потом побежал, путаясь в высоких зарослях. Трава цеплялась за ноги, пытаясь остановить, повалить. Задержать, словно действовала в союзе с разбойниками… неужели он успел забраться так далеко? Симаков остановился, наклонившись и упираясь ладонями в колени. Сердце трепыхалось в груди испуганным кроликом, дыхание никак не приходило в норму. Где, чёрт возьми, повозка? Туда ли он свернул?
Окраина лесной чащи изгибалась, то уходя острым мысом в травяное поле опушки, то отступая, отгораживаясь зарослями колючего кустарника. Чёрт его дёрнул убрести от собственных защитников в таком буреломе! Отдышавшись, Симаков заставил себя поверить, что повозка по-прежнему там, где он её оставил, опрометчиво отправившись в путешествие, не позаботясь предупредить Болла. Всё в порядке. Да, так: всё в порядке. Нужно повернуть назад, и он выйдет к фургону. Болл, конечно, уже начал беспокоиться. Мало того, что оба воина, охранявшие его и товар, отсутствовали, а теперь ещё и затерялся где-то подопечный чужеземец.
Проклятье! Пётр Степанович злобно ударил себя кулаком по колену. И без того они очутились в опаснейшем положении, так ещё и он с такой легкомысленной выходкой! Скорее! Сейчас он выберется, успокоит негоцианта. Болл для него – единственная надежда на то, что можно как-то выпутаться из этого бреда, выйти из бесконечного леса, хоть что-то прояснить, а уж там…
На ходу он попытался представить себе дальнейшее. Они прибудут в город, к князю… как его там? Мысли путались. Мысленно же махнув рукой, Симаков прибавил шагу. Кстати, а что за человек Болл? Почему он взял на себя столь обременительную задачу, как доставка заблудившегося в пространстве чужака? Выгода? Какая? Вместо того чтобы изучать окрестности, нужно было завязать с купцом беседу и выяснить хоть что-нибудь полезное для себя. Любой мало-мальски сообразительный школьник так бы и сделал. Только не инженер судоремонтного, зациклившийся на табельных инструкциях… Бог мой, что же надо сделать, чтобы очистить мозги от всей шелухи, которой они были забиты?!
Пробежав ещё с километр, Симаков остановился. Опять мимо! Стало окончательно ясно, что Болла на открытом пространстве поляны нет. Можно ещё сколько угодно бегать и убеждать себя в обратном, но лучше признать это сразу и строить схему дальнейших действий, исходя из данного постулата. Итак, Болл исчез вместе с повозкой, грузом и упряжкой быков. Что заставило его так поступить? До сих пор он демонстрировал завидное упорство в деле, которое поручил ему князь… Бор. Значит, что-то заставило его изменить намерения.
И что же?
Причины, скорее всего, внешние. Или внезапно появившиеся Лесные Волки. Или вернулся Стилл с известиями такого порядка, что они заставили купца спешно ретироваться. В таком случае очень жаль, что Петра Степановича не оказалось поблизости…
Дабы не мучиться в сомнениях, лучше найти место стоянки и тщательно изучить его. Наверняка остались какие-то следы. По ним можно сделать выводы, а уже на их основании выстраивать линию дальнейших действий. Наметив, наконец, конкретную цель, Симаков успокоился и окинул полосу зарослей более внимательным взглядом. Если до этого он суматошно озирался в поисках крупных ориентиров – фургона, быков, знакомого силуэта купца, – то теперь приоритетом стали поломанные ветки, клочья травы, другие следы присутствия.
Надо признаться, на эти поиски Симаков затратил времени гораздо больше, чем рассчитывал. Но всё-таки завершил их раньше, чем подкатила волна паники и перечеркнула все старания, заставляя со всех ног кинуться прочь. Когда он увидел, наконец, отпечатки широких копыт, истоптавших всё вокруг в поисках сочных корешков, появилось даже чувство лёгкой эйфории, словно все проблемы теперь незамедлительно рассеются, подобно утреннему туману над поверхностью лесной речки. Однако радостное возбуждение тут же упорхнуло, едва он опустился на колени, вглядываясь в травяные заросли.
Невооружённым взглядом следопыта-самоучки он разглядел подробности недавних событий. Сначала быки беспечно предавались радостям отдыха, но потом их сиеста оказалась прервана самым бесцеремонным образом – об этом говорили остатки недожёванной жвачки, вылетевшей из пастей животных, вынуждаемых спешно убираться прочь. А вот ещё следы. И ещё. Кто-то, и не в единственном числе, появился здесь и кинулся вдогонку за удаляющимся фургоном… То и дело попадались вывороченные подковами комья дёрна. Преследователи передвигались верхом…
Болл, должно быть, проявил завидную сноровку, если успел так вовремя убраться, да ещё и увлёк за собой погоню. Он нарочно отвлёк их внимание, так что и преследуемые, и преследователи успели уйти достаточно далеко, когда на сцене появился Симаков. однако, когда Волки обнаружат, что купец остался в одиночестве, то в любой момент могут вернуться и повнимательней обследовать лес на месте стоянки…
Пора было бежать. Но куда? Только не поддаваться панике! Симаков повернулся в одну сторону, в другую, решился – и припустил, набирая скорость с каждым шагом. Спортсмены называют такой рывок спуртом. Обычно его делают непосредственно перед финишем, когда виден уже рубеж, результат. Иначе подобный перерасход энергии не оправдает усилий, потому что силы в таком рывке растворяются, уходят.
В марафоне участвуют только подготовленные спортсмены.
Вот и Симакова ненадолго хватило. Уже через километр он замедлил ход, а потом и вовсе остановился, шумно хватая открытым ртом воздух. Огляделся. Здесь они проезжали. Вот и ветки, обломанные быками или повозкой. Сколько же до деревушки, в которой отряд заночевал? Там можно хоть какую-то помощь получить. А уж потом подумать и о дальнейших действиях…
С появлением какого-то намёка на план Симакову стало легче. И движения стали свободнее, и шаг шире, и воздух вкуснее. Над головой вились мелкие местные мушки, норовя залезть в волосы, рот и глаза. Симаков отмахнулся и устремился в глубь леса по следам повозки, в которой ещё совсем недавно с таким удобством путешествовал, опекаемый спутниками. Глаза рыскали по сторонам, слух обострился, готовые просигнализировать об опасности, тело напряглось, готовое в любой миг спрятаться в лесной чащобе, забиться в какую-нибудь щель, залечь под валежиной…
Странное дело – чуть больше двух суток пребывал он в этом диком мире, а уже не раз оказывался если и не на пересечении смерти и жизни, то где-то с краю. И это обстоятельство заставило его измениться внутренне, как меняется всякий. Химики, конечно, подвели бы под эти процессы научное объяснение и талдычили бы о роли адреналина в процессе метаболизма и внутренней секреции. Мистики нарисовали бы картину своими красками, и речь вели бы о божественном провидении и «печати Всевышнего». Сам же Пётр Степанович решил, что «нужда заставила» перевоплотиться в пионера-скаута, героя произведений Фенимора Купера и Луи Буссенара…
Сосредоточившись на окружающих зарослях, Симаков не замечал течения времени. Приступ жажды смирил несколькими глотками студёной воды, бившей из неприметного родничка, что случайно попался на пути: нога разбрызгала небольшую лужицу, он споткнулся и упал, не сумев перескочить через лесину. Тогда и увидел, как перед самым носом воркует, взбулькивая, тоненькая струйка вкуснейшего природного напитка.
Правда, напомнил о себе голод. Однако и здесь следопыт Симаков проявил инициативу, срывая то сочные сизые ягоды кисло-вяжущего вкуса, то доставая свисающие с куста плоды, похожие не то на привычные, – можно сказать, родные – шишки, не то на заморские ананасы. У них был вкус печёной картошки. Голод, недовольно ворча, временно отступил.
Постепенно и незаметно подбирался вечер… Вместе с ощущением надвигающейся ночи обострилось чувство опасности. Если бы он не проплутал в здешних чащобах, сидел бы уже за деревенским столом, наворачивая местный харч, и слушал рассказы старожилов. К беглецам народ относится с сочувствием, если, конечно, беглец не выказывает излишней агрессии и  привечающим его, бедолагу. Кто-кто, а уж Симаков готов был облобызать любую руку, которая снабдит его пищей и кровом хоть на одну–разъединственную ночь.
Вот на этой лирической ноте и подкараулила Симакова неприятность. Сыграли-таки роль и усталость, и фактор неожиданности… Одна из тысячи лесных теней внезапно развернулась в стремительном рывке и сильный удар вызвездил опешившего инженера из действительности…
Без чувств Пётр Степанович полетел в разлапистый куст, где и остался лежать, раскинув в стороны руки и ноги.
4 – 2
…Голова!..
Голова раскалывалась от боли, словно ей только что кололи орехи. Не иначе как кокосовые. Или кирпичи.  Белые силикатные строительные. А, может, над ним поработал мастер апперкотов, свингов и хуков? Да, вот это, пожалуй, ближе к действительности… Но каким образом?..
Пётр Степанович со стоном оторвал голову от подушки в казённой серой наволочке. Сжал виски ладонями. В глазах сами собой закипели слёзы обиды. Боже, за что это всё? Чем он провинился?
Солнечные лучи заливали палату, излучая известную долю оптимизма. Мол, всё в конечном итоге будет хорошо. Надо лишь переждать неприятности.
И только-то.
– Сестра!.. – слабым голосом умирающего воззвал в пустоту Симаков. подождал, повторил чуть громче. И ещё, – пока дверь не открылась, и не явилось на зов спасение в лице юного создания в крахмальной свежести белом облачении. Гримаска показной строгости ничуть не портила красивое точёное личико. Недаром в прошлом медсестёр называли сёстрами милосердия.
– Сестричка, – заискивающе забормотал пациент, – нет ли чего от головы? Болит ужасно. И где Павел Андреевич? Он сможет заглянуть ко мне прямо сейчас?
– Павла Андреевича нет, – глядя мимо вопрошающих глаз Симакова, заявила сестра (кажется, её звали Наташа). - Он сейчас очень занят с французским гражданином.
По её лицу можно было понять, что у Медведева с иностранным гостем возникли какие-то неприятности, и что до Симакова никому дела нет.
Придётся рассчитывать на себя, свои возможности и усилия.
– Ну, хоть с головой-то помогите, – он скривился от очередного болевого спазма.
– Сейчас померяю вам давление, – заявила Наташа и вышла.
Вернулась она скоро с аппаратом в руках и стетоскопом на шее. Симаков терпеливо вынес все манипуляции. Наташа нахмурилась, разглядывая показания датчика. Снова вышла. Чуть погодя она принесла блюдечко с двумя таблетками и мерный стаканчик с водой.
– Примите это. Боль должна пройти. У вас высокое давление. Ещё просьбы есть?
– Спасибо. Нет.
Наташа ещё не успела выйти, как Симаков уже забыл о её существовании. Снова озабоченно коснулся висков. Перед глазами мелькнула тень, бросившаяся из кустов…
Вот это был удар! Удар профессионального бойца. Да, так и есть. Это был воин. Но кто? И что он сделал с телом того Симакова?
Сделалось жутко. Это как в кошмарном сне, когда к тебе приближается опасность, страшное чудовище, а ты ничего поделать не в силах – руки-ноги не подчиняются. Сейчас ему ещё хуже – лишён возможности видеть опасность и как-то оценить её, примериться, что ли.
Необходимо было каким-то образом отвлечься от неприятных мыслей, поднять настроение. Если обстоятельства сильнее, займёмся чем-нибудь другим. К примеру, не пора ли покинуть палату, вдохнуть воздуха свободы?
Пациенты любоё больницы – люди подневольные, почти на положении заключённых. Только довлеет над ними не юридический приговор, а диагноз лечащего врача. А ещё предписания и правила больничного распорядка, за соблюдением которого зорко бдят внимательные глаза младшего медперсонала… Медсёстры, санитарки, кастелянши и даже подсобные рабочие покрикивают на больных, буде те вознамерятся отправиться дальше тех пределов, каковые дозволены им внутренним распорядком. К пациентам, как людям второго сорта в иерархии здравоохранения, приравнивались и посетители. В больничных стенах они держатся робко и даже заискивающе, что на младших медиков действует как раздражитель. Эдакая «врачебная дедовщина».
Положение Симакова было незавидное. Зато он имел счастье не входить в этот негласный «табель о рангах» по причине особой благожелательности со стороны заместителя главврача Медведева. Медведева знал и любил не только персонал ЦРБ, но и пациенты, и большие люди города, с которыми он волей-неволей сталкивался. Так что часть этого всеобщего уважения (если не сказать – обожания) невольно досталась и Симакову. Который, к слову, отнюдь этим не кичился. С Симаковым здоровались, а некоторые «вредные» особы из числа особо задиристых медсестёр делали вид, что не замечают «особого положения» пациента.
Навстречу Петру Степановичу плыла тётя Паша, больничная кастелянша, с внушительной кипой свежеотглаженного постельного белья в руках. С некоторых пор она уделяла Симакову толику своей опеки.
– И куда это вы спешите, уважаемый Петруша? – разве что не запела пожилая матрона, улыбаясь так, что вставная челюсть чудом не выпала наружу.
– Да вот, – инженер ответно улыбнулся. – Решил выглянуть, подышать, так сказать, свежим воздухом.
Тётя Паша моментально нахмурилась.
– И где же это вы нашли здесь свежий воздух? Не смешите меня, старую. Скажу вам по секрету, Петруша, весь воздух в стенах нашей обители пропитан болезнетворными процессами, как поведал мне однажды Павел Андреевич. Этими… как бишь их там… маразмами.
– Миазмами, – машинально поправил Симаков.
Тетя Паша одобрительно кивнула.
– Ими самыми, касатик! Разбираешься. Это хорошо. Ты вот что: стой здесь, а я сейчас вернусь, заглянем ко мне, угощу тебя, значит, домашними крендельками. Я их маковым семечком посыпаю. Очень от воспалённой нервы помогает. То тут такого, бывает, понасмотришься, и – за кренделёк. Для душевного, значит, успокоительства.
Кастелянша упорхнула (если это слово можно применить к пожилой почтенной женщине, подверженной приступам полиартрита и стенокардии). Надо сказать, в целом тётя Паша держалась молодцом.
Симаков хотел было отправиться дальше, но сдержал порыв. В самом деле, опытная кастелянша была права. Где-где, а в районной больнице искать отдушину для страдающей души – занятие неблагодарное, а от хозяйки Павлины Аполлинарьевны он вполне мог услышать нечто полезное в его положении. Например, хотелось бы побольше распознать о личности лечащего врача Медведева. Говорливую тётю Пашу только подтолкнуть в нужном направлении да навострить уши.
А вокруг кипела повседневная больничная жизнь. Сновали медсёстры, с озабоченным видом спешили врачи в накрахмаленных или пообмятых халатах, проходили больные. Новички легко угадывались по неуверенному, потерянному выражению лица, «старожилы» напротив чувствовали себя уверенно, шутили с сестричками, вообще ощущали себя «в своей тарелке». Человеческое существо – один из самых приспособляющихся млекопитающих. Хотя нам далеко до настоящих «асов» в этом деле – крыс и тараканов, венчающих эволюционную лестницу самых выживаемых видов.
– Дождался, сердешный? – и почтенная дама цепко ухватила Симакова за рукав пижамы. – Идём. Должна я тебя непременно угостить домашненьким. А то здешние харчи… сам понимаешь…
Комната, где хозяйничала кастелянша, имела уютный, домашний вид, характерный для человека, жизнь которого пришлась на первую половину и середину века двадцатого. Здесь гармонично соседствовали домотканые половички, полотенца-рушники с красными петухами, старенький патефон и начищенный до блеска медный самовар объемом минимум в два ведра. На боку самовара, правда, красовалась вмятина, которую пытались явно выправить, но не совсем удачно. Впрочем, она даже украшала самовар, как украшают ветерана седые усы, старые шрамы и орденские колодки. Вместе с тем старинная комната оставалась хозблоком ЦРБ, о чём Павлина Аполлинарьевна не забывала. Здесь царствовали порядок и чистота. И тётя Паша, которая уже хлопотала: поставила никелированный чайник, занялась домашней снедью, которая хранилась в берестяном лукошке. Симаков вспомнил свою лежнёвскую бабушку.
– Присаживайся. Давай-давай, не тушуйся, Петруша, – тётя Паша махнула рукой. – Сейчас чайник закипит. Он у меня быстрый. Чихнуть не успеешь, а уж свистит. Вот и свисток имеется… Специальный. Это мне дочка из Ленинграда привезла. Заботливая у меня дочка…
Пётр Степанович не вслушивался. Само воркование действовало успокаивающе, настраивало на уверенность и благодушие. Мол, в конечном итоге всё будет хорошо, а нынешние дрязги да неудобства и нужны-то, по большому счёту, лишь для того, чтобы он по-настоящему оценил то, будущее, благоденствие, до которого почти уже рукой дотянуться, осталась сущая безделица…
– Ну, что сидишь да улыбаешься? – тормошила его тетя Паша. – Давай угощайся! У меня вот супчик имеется, соляночка домашняя… Отведай, не обидь.
Оказывается, бабуля успела самым лучшим образом сервировать столик. «Маковые крендельки» включали также: глубокую тарелку обещанной солянки, грибочки в сметане, мочёную бруснику, румяные сметанные шаньги, и ещё что-то в глиняном горшочке и маленьких стеклянных баночках. Вот где был рукотворный Парадиз – в гладильной комнатке Зареченской районной больницы!
– Давай-давай, – кастелянша с улыбкой поглядывала, как Симаков уписывает за обе щеки. – Где ещё попробуешь такое, коли живёшь в холостяцком одиночестве!
– А откуда вы … – Симаков поднял голову, с трудом проглатывая кусок, ставший вдруг поперек горла, – …Откуда знаете, что я один живу?
– Да уж догадаться нетрудно. Лежишь третий день, а никто не навестил, кроме как с завода. Уж у меня глаз ого какой вострый! Потому и держат на такой важной должности, что всё примечаю да ни о чём не забываю… Так-то вот.
Пётр Степанович усмехнулся.
– Да уж, мисс Марпл, да и только! Да, живу один.
– А что так? Не надоело одному-то?
– Да как сказать? – Симаков пожал плечами. – И да, и нет.
– Так ты определись. На душе легче станет от определённости-то. Прилепишься к какой бабе, сразу заботу почувствуешь, нужность собственную. Тут тебе и питание домашнее, и уют, и разные семейные особенности.
– Вот их и опасаюсь.
– А напрасно. Жизнь из малого состоит, как из кирпичиков. Из них великие дела составляются. Только знать надо, как кирпичики эти собирать.
Симаков вздохнул и отставил опустевшую тарелку. Тётя Паша придвинула ему стакан в мельхиоровом подстаканнике. От стакана тянулся парок, и пахло чем-то мятным. Кипрей, смородина, мелисса?
– Пей, давай. Мой фирменный завар. С бабушкиным секретом. Оттого и соображение имею в мои-то преклонные годы.
Пётр Степанович отхлебнул чайку, зажмурился, добавил глоток… Ого! Ещё! Изнутри поднималась горячая и пронзительная волна. Он допил, отодвинул стакан и прислушался к себе.
– Не простой чаёк-то. С секретом.
– Вот именно. И я тебе о том же говорю.
– Коньяку добавляла, а, тёть Паш? Или бальзаму рижского?
– Не нуждаемся мы в бальзамах заграничных. Свой имеется. Ничем не хуже. Настой этот древнего секрету. «Ерофеич» прозывается. Не тот, что с-под полы торгуют, тьфу, а наш, народный, с седой, так сказать, древности, пришедший. Это я от бабки своей узнала, а та – от своей. Из поколения в поколение секрет передаётся. Я вот внученьке своей, Ульянке, тоже нашептала. В Ленинграде она, с дочкой проживает.
– Внучкина дочка? – Симаков все ещё прислушивался к собственным нутряным ощущениям.
– Нет, с моей дочерью, с её, стало быть, мамашей. Хоть и Ульяна уже заневестилась. Пора бы замуж. Хочешь, познакомлю?
– Да ладно, я уж поближе найду…
– И то верно! Вон Наташка наша, чем не пара?
– Помилуйте, тётя Паша! – Симаков поднял руки. – Я нисколько не сомневаюсь в ваших способностях свахи, но… сейчас, наверное, не то время.
– Как сказать, – кастелянша поджала губы. – Впрочем, всё будет, как и должно быть.
– Вот и я об этом! – обрадовался Симаков. – Я вот хотел с Павлом Андреевичем пообщаться. Очень, знаете ли, надо!
– По большой нужде? – тётя Паша усмехнулась. – Ну, тут у тебя промашка будет.
– Почему?
Словно открывая большую больничную тайну, тётя Паша шёпотом поведала:
– Нет сейчас в больнице товарища Медведева, уехал по делам большой государственной важности.
Симаков удивился. Неужели это программу Медведева по реабилитации умственно отсталых детей наконец заметили в столичных медицинских кругах?
– Француз к нам приехал. В Зареченск, значит. Да и заболел. Да так его прищучило, что и вывозить не решились, а лечить прямо на месте. А ему хуже сделалось. А тут баба евонная, Фроська, пригрозилась заявиться.  Она, Фроська эта, ого, – шишка оказывается, из тех, что чуть ли не рядом с президентом французским работают.
– Какая Фроська? – не понял Симаков.
– Ну, это я её так окрестила. Франсуаза она, а по-нашему, значит, Фроська! Так вот, француженка эта, баба значит, нашего Фрола…
– Фрола?!
– Ну, Франсуа.
– Ага. Конечно! Франсуа, – стало быть, Фрол. Франсуаза – Фроська… Всё ясно. И что эта Фроська, собирается к нам?
– Ну! Узнала, значит, что Фрол заболел и домой вернуться не в состоянии, и объявила, что вылетает.
– А при чём здесь Павел Андреевич?
Кастелянша вздохнула.
– Очень даже при чём. Главврач наш, Рудольф Спартакович, назначил Медведева Фролу лечащим врачом. Так если с французом что случится, то и Павел Андреевич наш очень сильно пострадать может.
Пожилая кастелянша платочком вытерла глаза. На носу её, украшенном двумя крупными бородавками, выступила сеточка красных прожилок, и голос изменился, загнусил.
– Глупости! – заявил Симаков.
– Ага, глупости! Если б так! У Рудольфа Спартаковича в голове засела мысль, что Медведев его подсидеть хочет. В главврачи, значит, метит. Вот Миллер и не упустит случая прижать, да покрепче, излишне умного зама.
– Но это же чёрт знает что! Зависть, карьеризм, интриги! И где? В больнице! Ведь тут люди, больные!
– Так, а я о чём? И Павел так же считает. А Рудольф теперь больше администратор, чем кардиолог, с чего начинал. Я его, Рудика, хорошо помню, когда он к нам по распределению попал. Молодой, да гоношистый, работал от зари до зари, вот в люди и выбился. А сейчас…
– Так где же всё-таки Медведев?
– Уехал. Если Фрола не спасёт, то конец ему. Рудольф зуб имеет, да ещё Фроська эта скаженная с Парижу заявится. Сожрут мужика. А сколько от него пользы бы ещё для народу было! И-и!..
– Может, чем-то помочь можно?
– Помочь всегда можно. Надеяться надо. Да и Павел Андреевич не отчаивается. Для того и с места сорвался.
– И куда?
– Не могу сказать! – многознающая кастелянша снова перешла на шёпот. – Не оттого, что ведаю, а наоборот. Не надо мешать ему. Задумал он кое-что. По глазам догадалась. В общем, рассказывал он мне как-то об одном человечке…
– О каком?
– Запамятовала я, – тётя Паша отмахнулась. – Давно это было! Зашёл он тогда ко мне, сел вот тут, где ты сидишь, да и говорит: познакомился, мол, я, тёть Паш, с одним забавным человечком…
– Ну и что?
– Да ничего. Усмехался только. Вроде как человечек тот одной левой всю нашу медицину современную опрокинул бы. Если б захотел.
– Что-то я не пойму…
– А и не надо понимать. Люди сурьёзные пущай головы ломают, не нашего ума дело. Ты, давай, лучше ещё чайку испей. Вон в термосе ещё осталось. Специально для тебя приготовлено. Я, как увидела, что Павел Андреевич ехать собирается, решила помочь и ему, и тебе. Вот «Ерофеича»-то и приготовила зараз… лучше всякой лекарствы. Правильно?
– Лучше. И вкусней.
– Вот и ладушки! Вот и хорошо! Ты поди, отдыхай сейчас, а мне сидеть недосуг. Делами пора заниматься. Много здесь, в больнице, делов-то. Ох, и много!
Тётя Паша замкнула за Симаковым дверь на ключ, и скорым шагом удалилась, что-то обсуждая на ходу сама с собой. Кажется, собиралась сдавать бельё в прачечную.
Пётр Степанович вышел во двор. Раз Медведева нет, надо самому как-то выкручиваться из создавшегося положения. Итак, там, по ту сторону сна, кто-то напал на него в лесу. Кто? Первое, что приходит на ум – Лесные Волки. Кому же ещё?
Впрочем, голову ломать не стоит. Важен сам факт нападения. На него напали и сейчас его тело находится в руках нападавших. Кто они – скоро выяснится. Как только зареченский Симаков уснёт.
Он вспомнил сопки Дальнего Востока, предзакатное небо, переполненное мрачно нависшими облаками, которые навалились на линию горизонта, изломанную силуэтами спящих вулканов. От детских воспоминаний почти ничего не осталось. Только это тревожное небо и сопки. Родители, геологи, остались где-то там, на склонах одной из сопок… Он помнил себя малышом-несмышлёнышем, который сидел на крыльце, прижавшись спиной к холодной шершавой стене, и разглядывал линию горизонта, куда улетел самолёт с мамой и папой.
А потом его увезли к дядьке, маминому брату, в Иркутск…
Там, в Иркутске, на берегу Ангары, прошла его юность. Учился в речном училище, попытался поступить в техникум, поступил, но, волею обстоятельств, не доучился, попал в армию, в пограничные войска, в область, известную под старинным названием Даурия. Тогда там ещё существовали казачьи станицы, хотя от самих казаков – лишь конные формирования пограничников. Во времена его службы лошадь в тех местах была главным и универсальным средством передвижения по бездорожью и бурелому. Возможно, сейчас что-то изменилось, появились внедорожники или другая высокопроходимая техника, а в его время границу контролировали конные патрули.
От службы остались в основном хорошие воспоминания. Конечно, случаи бывали всякие, и порой очень даже неприятные, но молодости свойственен оптимизм, а потому положительные эмоции оставили более глубокий след в воспоминаниях. Весёлое времяпровождение в компании благожелательно настроенных сверстников; азарт бешеной скачки и даже учебные стрельбы. Благодарность проверяющего за рекордные результаты. Увольнительные (официальные и самовольные), прогулки по улицам забайкальского посёлка Лосатуй. Общался он и с местными девчонками, и с аборигенами – даурами, отличающимися от китайцев, который в тех местах тоже было предостаточно.
Неудачный роман. Своевольная красавица горячих казацких кровей в конце концов дала от ворот поворот. Может, виной тому была склонность к алкоголю, которую он не скрывал. А, может, сыграл роль дембельский апломб. Хотел старшина-пограничник Симаков пустить корни в забайкалькой земле, а получил столь оглушающий отлуп, что решился бежать. Так далеко, куда только смогут унести ноги…
Он покинул Забайкальск, не остался и в Иркутске, добрался до уральской зоны, где и осел между Европой и Азией. Со временем взялся за ум. Закончил-таки техникум, поступил было в речфлот, но не сумел сжиться с графиком жизни речника, – осел на берегу, в Зареченске, устроился на местный завод сначала мастером, а потом переквалифицировался в инженеры по технической части.
Есть такое понятие, как кризис среднего возраста. Это когда человек живёт, мужает, достигает в жизни чего-то там, а потом вдруг – бац! – появляется в душе чувство неудовлетворённости: так ли он живёт, туда ли стремится, в том ли направлении движется? К слову сказать, появляется оно не у всех. Самые упёртые настолько крепко программируют себя и свою судьбу, что буром прут вперёд, ни на что не взирая. Этакие биороботы. Есть ещё и другие, те, что всю жизнь валяли дурака, такие кризиса тоже не замечают, пребывая в перманентном состоянии подпития, а начинающуюся депрессию среднего возраста глушат добавочной порцией алкогольного пойла.
Видно, нынче наступила очередь и для Петра Степановича Симакова, раба Божия, до сего дня жившего без всякой цели. Что такого он в своей жизни сотворил, о чём можно гордо сказать окружающим: «Я тот самый Симаков, который…» Который – что? Ничего он не сделал. Так, влачил жалкое существование. Конечно, у него есть работа, и даже неплохая репутация. Несколько приятелей, с которыми можно весело провести выходные или праздники. А ещё?
Дом. Милый дом… Где он? Крошечная квартирка в трёхэтажном «хрущёвском» доме. Конечно, жильё его устраивало. Этакая берлога-ночлежбище. Там хорошо было выспаться, посидеть перед телевизором, тупо глядя на цветные картинки. Проглотить порцию пельменей либо сосисок с макаронами…
Вся его жизнь – не что иное, как серая убогая рутина, в которую он залез с головой, утонул без остатка. Она утомляла, разжижала мозги, убивая тягу к чему-то прекрасному, ещё не свершённому…не от этого ли чувства он и сбежал тогда из Лосатуя, поцапавшись с черноокой красавицей Настасьей? А, может, она хотела проверить его чувства? А он и заставил себя поверить, что застрять в «дыре» на краю мира – это заранее и себя закопать в землю, и похоронить все мечты. Да мечты чаще всего и остаются мечтами. Они для того и придуманы, чтоб быть не целью, а жизненными ориентирами.
Предал себя, предал Настю и их нерождённых детей. Как сложилась бы жизнь, наплюй он тогда на собственную кичливую гордость? Трудно сказать. От судьбы, как известно, не уйдёшь. Всякое трепыхание, попытки перетянуть жизненное одеяло на одну собственную персону только усугубляют ситуацию, делают её ещё запутанней.
Незаметно для себя Симаков покинул территорию больницы, огороженную забором из проржавевших прутьев, меж которых посетители устроили удобные проходы. Он шагал по заросшей колее, не обращая внимания на косые взгляды редких прохожих, удивлённых видом человека в полосатой пижаме. Вообще-то у Симакова имелся спортивный костюм для прогулок, но данный вояж начался спонтанно. Да Пётр Степанович и не подозревал, что находится уже вне больничных пределов. Мысли его забрались столь далеко, как уже давно не бывали. Впрочем, само местоположение больничного комплекса располагало к прогулкам, поскольку находилась ЦРБ почти на самом берегу широкой Сосьвы.
…Изменилась ли жизнь Симакова с той поры, как оборванный строп кран-балки направил дизель в сторону инженера по ТБ (в обязанности какового и входило предупреждение подобного рода ситуаций). Конечно, изменилась. И вместе с ней начал меняться сам Пётр Степанович. Поначалу он счёл это шоком, последствиями ЧП. Потом – начинающимся безумием, результатом каких-то внутренних повреждений. И, наконец, понял, что наличествуют в ситуации иные силы и процессы, постигнуть которые вне его компетенции. Ему повезло, что рядом оказался специалист такого уровня, как Медведев, глаза и разум которого видят много дальше обычных людей.
Однако и для Медведева необычный пациент остаётся загадкой, ребусом, за которым может скрываться что угодно – от нового направления научного поиска до завершения медицинской карьеры. Да-да. И о таком варианте забывать не след. Конечно, зам. главврача на хорошем счету, но от нападок его это не защитит. Особенно при попытке перейти на новый уровень обширнейшего медицинского сообщества страны…
Пётр Степанович не был человеком ограниченного кругозора, читал, и не только беллетристику, старался быть на уровне (хоть это и не всегда легко для провинциального жителя). А потому он приблизительно представлял, с какими препонами придётся столкнуться Медведеву, если тот вздумает досконально изучить историю болезни Симакова. Поскольку в данном случае медицина сталкивается с физикой пространства, химией внутренних процессов организма, психологией внутреннего мира сознания и чёрт знает с какими ещё дисциплинами… Как встретят такое необычное явление ученее коллеги зареченского медика? Каждый – пусть даже второй – из высоких специалистов, с которыми придётся столкнуться Симакову и Медведеву, наверняка попытается обвинить их в шарлатанстве, мистификациях или дешёвой саморекламе. Это гораздо легче, чем поверить и начать изучение данного частного случая. Потребуются гигантские внутренние силы и терпение, чтобы доказать невидимое глазу и отринутое официальной наукой, которая, пусть лишь  на протяжении последнего столетия, но абстрагируется от метафизики и парапсихологии…
Да ещё этот найденный динозавр, будь он неладен. Да большинство борзописцев с восторгом подхватят и со смаком разовьют тему того, как обрадованные вниманием провинциалы в придачу к бренным останкам доисторического ящера раздули новый пузырь о переселении душ одного из земляков в иные миры. Распишут так, что сделают посмешищем и самого инженера, и лечащего врача. Которому, на его беду, достался ещё и заграничный специалист по палеонтологии…
Логическая цепь рассуждений завела Симакова в очень опасное место. По всему выходило –  бежать ему надо из больницы со всех ног, если хочет не навредить Медведеву. Пока Павел Андреевич отсутствует. Хватит ему проблем с одним французом. А уж Симаков как-нибудь попытается договориться сам с собой.
Избавить Медведева от обузы в его силах. Он исчезнет – и доктору не придётся за него отвечать. «Нет человека – нет проблемы». Кто из классиков это сказал? Нет, цитатка-то совсем другого рода. Из высказываний Лаврентия Павловича Берии. Самого колоритного из наркомов госбезопасности Союза. Вот уж от него-то Симаков не ушёл бы так легко!
Тут Симаков обнаружил, что сидит на заросшем травой берегу старицы. Сейчас он вернётся. Соберёт свои вещи и незаметно исчезнет. Пётр Степанович поднялся, сделал шаг, второй, и снова замер.
Ведь так просто из больницы не уходят. Необходимо заключение лечащего врача на выписку. А Медведев навряд ли его отпустит. Посчитает своим долгом понаблюдать ещё некоторое время. Так поступают педантичные в своём профессионализме люди старой формации, отвечающие за результаты своей работы…
Симаков перешёл на бег трусцой. Очень бы сейчас к месту был тот спортивный костюм, что остался в больничной тумбочке. А, может, вернуться? А то – как школьник, сбежавший из-под дверей прививочного кабинета.
И ещё – куда он идёт?
Пётр Степанович остановился. В самом деле: куда ему идти? Домой? Вот так – в больничной пижаме? А что дальше? Допустим, переоденется он в цивильный костюм и даже выйдет на работу. А на работе спросят больничный лист, дело-то серьёзное. ЧП заводского масштаба. Ладно бы он был простым рабочим. Хотя – нет, всё равно профком поднял бы вопрос, заботясь о жизни трудящегося. А уж если дело касается инженера, да ещё по технике безопасности, да ещё пострадавшего во время испытаний… Скандал!
Но не уходить же в подполье, как партизану?
Далее. Как посмотрят на побег в больнице? Ведь за ним вполне официально ведётся наблюдение. Спишут бегство на внезапный психический сдвиг, развернут программу возвращения сбежавшего… психа… вернут, возьмут под контроль. Не приведи Бог, запрячут в специализированную клинику…
Вот это уже совсем лишнее!
Пётр Степанович нерешительно развернулся. Огляделся. Он находился на Набережной, и – большая удача – нигде поблизости не разгуливали зеваки. Только не привлекать внимания! Неспешно, прогулочным шагом, он направился обратно, глубоко всунув ладони в карманы куртки. Ткань натянулась, как были натянуты и его нервы.
… В-третьих, несостоявшийся и довольно глупый побег зачтут против лечащего врача. А лишний «минус» Медведеву вряд ли на пользу. Он так хорошо отнёсся к Симакову, было бы чёрной неблагодарностью подвести его. А имитировать быстрый и успешный курс выздоровление Симакову вполне по силам. В голову к нему заглянуть никто не может.
Это был самый лучший выход из положения. И как это он сразу не сообразил? Заявиться, выглядеть бодрячком, всё нормально, спасибо за лечение, когда домой? Когда, извините, на работу? Ответственность, знаете ли…
Симаков, мурлыкая знакомую мелодию, бодрым шагом пересёк задний больничный двор. Спокойствие, правда, было напускное. Понимая это, он, тем не менее, решил придерживаться намеченного плана.
С осуществлением плана вышла промашка. Медведева всё ещё не было. К тому же по внутренним каналам просочилась информация, что пропал и француз. В больнице пахло грандиозным скандалом. Пока ещё незаметно для постороннего глаза, но больничная атмосфера накалялась с каждой минутой. Вот-вот должна была прибыть француженка (Фроська, по определению тёти Паши), а намеченный виновник отсутствовал, равно как и жертва врачебной ошибки, потому роль «громоотвода» волей-неволей переходила к главврачу Миллеру. И его настроение передалось каждому сотруднику, до последнего санитара и подсобника. Все поглядывали друг на друга исподлобья. Что-то назревало. Симаков сгоряча потребовал было другого доктора и начать процедуру выписки, однако с поста дежурной на него так глянули, что он решил не высовываться и обождать.
Ну что изменится за несколько часов? К тому же на авансцену пора было выпускать своё «Альтер эго» – второе «я». Сейчас выяснится, кто же так удачно свалил его с ног. Симаков устроился на кровати поудобнее и закрыл глаза…
5 – 1
– … где… я?..
Вокруг громоздились деревья. С земли они казались особенно зловещими и раскидистыми. Сучья тянулись когтистыми лапами, перебираемая ветром листва издавала самые фантастические утробные звуки, от которых топорщились заскорузшие волосы… это казалось продолжением сна. Кошмарного сна с неопределённостями и скрытыми угрозами. Симаков медленно коснулся затылка, осмотрел вымаранные багровым пальцы. Кровь? Его кровь? Голова сразу закружилась. Если бы он не сидел, опершись на левую руку, наверняка упал бы навзничь, до того вдруг ослабли члены.
Где он находится? Что происходит? Спокойствие, только спокойствие. Пока что ничего плохого не произошло. Если, конечно, не брать в расчёт разбитую голову. Похоже, он провалялся здесь всю ночь. Бессмыслица… А имеет ли смысл искать логику в этом безумном мире?
Поразмыслив немного, Симаков решил, что логику отбрасывать пока рано. На него напали – факт. Он ещё раз пощупал затылок. Напал человек. Если бы зверь, одним ударом дело бы не ограничилось. Нападают обычно хищники, а хищник, если бы не порвал его на части и не сожрал, то покалечил бы. Если же Симаков случайно спугнул отходящего ко сну лося… да. Пожалуй, сохатый повалил бы его и умчался напролом. Примем предположение как запасной вариант. Теперь главное – осмотреться. Может быть, найдутся следы, которые или откроют тайну, или наведут на мысли.
Утро уже почти переросло в день, но окружающие заросли были настолько густы, что совершенно не давали глазу простора. «Терпение и труд всё перетрут». Повторив раз двадцать старинную пословицу, Симаков все же получил результат: успокоился. А, успокоившись, кое-что обнаружил. След волочения. Кто-то кого-то тащил, а, дотащив, – бросил. Тащили, разумеется, его тело. Проделавший эту трудоёмкую операцию удалился, поскольку очнулся Симаков в гордом одиночестве. Подумав ещё немного, Симаков решил двинуться по следу. Может, получится что-нибудь найти на том конце.
Первое время двигаться пришлось на корточках, ощупывая землю руками. С каждым шагом сумрак отступал. Скоро двигаться стало легче, и Пётр Степанович поднялся во весь рост. Кто бы его не ударил, навряд ли это был враг. Во-первых, укрыл среди чащобы, во-вторых, оставил на поясе нож.
След закончился. Симаков зорко огляделся. Разных рытвин и комков вывороченного дёрна кругом хватало, но природы их происхождения он не понял. А стоять и разбираться не стоило. Недаром же неизвестный не пожалел времени и усилий, чтобы утащить его подальше.
Прикинув вчерашний маршрут, Симаков вознамерился двинуться в путь.
– Не надо туда идти…
Это было неожиданно. Пусть внутренне он и готовил себя к неожиданностям. Хотя бы треск сучьев, или даже щелчок тетивы, признаки чьего-то приближения… Но голос!.. голос послышался сверху. Симаков вскинул голову.
Высоко над головой висел Стилл. Его лицо бледнело пятном, руки и ноги беспомощно свисали с толстой ветки, к которой он был прикручен. Судя по голосу, воин был на грани полной потери сил.
Рука Симакова легла на рукоять ножа, а глаза уже рыскали по сторонам в поисках врага. Никого. Значит, не засада. Симаков снова поглядел вверх. Лицо Стилла закрывали волосы, выбившиеся из-под повязки. Показалось, или одежда воина покрыта кровавыми пятнами?
– Стилл… Эй, Стилл!
Кричать громче Симаков не осмелился. Если Воин Дороги предостерегает, то опасность в наличии и следует поостеречься. Продолжая озираться, Симаков подошёл вплотную к дереву, на котором висел Стилл. Случайно или нет, но именно сюда можно было влезть по сучьям, составляющим подобие лестницы. Ещё один наблюдательный пункт Волков?
Решившись, Симаков вскарабкался по «ступенькам». И что дальше? В одиночку мощное тело воина ему не спустить. А Стилл явно попал в крутую переделку. Симаков коснулся плеча воина… и едва не полетел вниз. Только что пребывавший без признаков сознания Стилл схватил его за горло и стиснул так, что Симаков только захрипел. Он замахал руками, пытаясь ухватиться хотя бы за одну ветку. Успел-таки. Уже в следующий миг рука воина разжалась, и Симаков удержался только благодаря собственной цепкости. С этим Стиллом держи ухо востро!
– Уходи!.. – прохрипел вдруг воин. – Они скоро будут здесь!..
– Кто? Волки?
– Они. Они до сих пор в деревне. С минуты на минуту пройдут здесь.
И обязательно заметят Воина Дороги. Вот дьявол! Симаков в отчаянии потряс Стилла за плечо. Тот больше не отвечал. Бросать его здесь? Ни за что!
Поминутно прислушиваясь, Симаков принялся распутывать ремни. Ремень был один, свитый из узких жил, длинный прочный и лёгкий. Похоже, Стилл сам себя привязал, из последних сил. Просто обмотал ремень вокруг тела.
Устроившись поудобнее, Симаков создал блокирующую систему, используя в качестве стопорного рычага ту самую ветвь, на которой Стилл нашёл себе убежище. Тело воина, раскачиваясь, рывками опускалось. Симаков контролировал спуск, не забывая поглядывать в сторону деревни – отсюда её было прекрасно видно. Едва тело коснулось земли, Симаков буквально слетел с дерева, смотал кожаный строп и подхватил Стилла под мышки. Разбираться было некогда. Он двинет туда, куда пытался прятать его Стилл. Да-да, его спас воин, больше некому. Укрыл вверенного ему человека и спрятался сам, раненый и обессилевший. Симаков явно задолжал этому отважному человеку. Пора было долг вернуть…
Вероятно, их так бы и схватили, но Стилл снова оказался на высоте. Внезапно он ожил, одним движением повалил Симакова наземь, навалившись горячим плечом, и зажал ему рот. Глаза воина лихорадочно блестели, а губы беззвучно шевелились. Симаков подумал было, что воин бредит, но тут и сам услышал глухой топот. Приближалась конная группа.
Они проехали мимо в каких-то полутора десятках метров. Кустарник кое-как заслонил беглецов – их не заметили. Всадники вполголоса общались меж собой, по интонациям было понятно, что шутить они не намерены.
Симаков прижался щекой к земле и даже сощурился, словно боялся, что его могут заметить по блеску глаз. Кажется, какое-то время он не дышал. Стилл, каким-то непостижимым образом ощутивший опасность и снова спасший Симакова, повторно впал в забытьё. Симаков потащил спасителя в кусты, уворачиваясь, – не всегда удачно, – от тяжёлых колючих веток. Лицо его заливал пот, смешанный с грязью, волосы грязными сосульками облепили лоб, лезли в глаза, цеплялись за ресницы. Вскоре он уже проклинал всё и вся. Остановился он только тогда, когда они оба полетели в какую-то яму: она возникла на пути столь неожиданно, что Симаков не удержался и, со Стиллом в обнимку, кувыркнулся вниз, нелестно отозвавшись о всемирно известном законе и ряде физических контактов, которые с ним, законом, произвести было никак невозможно. Отдышавшись, он огляделся. Случай привёл их в крошечный буерак, небольшой лесной овражек, образованный вешними водами на месте упавшего лесного гиганта. Сейчас в овраге было сухо, если не принимать в расчёт крохотного ручейка, питаемого родником. Симаков пальцами расчистил ключ и жадно напился стылой воды.
Тщательно умывшись, он занялся спутником. К счастью, дела Стилла были не так уж и плачевны. Кровь, покрывавшая одежду воина. Большей частью принадлежала не ему. Воин принял участие в кровопролитном сражении и вышел из него – хотя и с некоторыми потерями, но победителем. Несколько пригоршней холодной воды помогли ему открыть глаза. Немного воды, которую он жадно хватал из ладоней Симакова, сложенных ковшиком, придало ему сил. Он самостоятельно добрался до родника и окунул лицо. Вода расцветилась розовым, потом снова стала прозрачной, а Стилл поднял голову, отдуваясь и отплёвываясь. Взмахом головы разметал мокрые волосы, пустил веер брызг, – и рванулся в сторону, выхватив неизвестно откуда сразу два острейших клинка. Узнав Симакова, опустил кинжалы.
– Ушли Волки?
– Да. Они, правда, были в деревне?
– Всю ночь. Я караулил. Пока силы были. Потом забрался на дерево…
– А что с воином, за которым ты ушёл?
Не ответив, вожак маленького отряда качнулся вперёд и упал. Он был вымотан до такой степени, что уже не мог держаться на ногах. У него было много сил, он всегда действовал эффективно, но теперь силы иссякли. Нужно было дать ему время отдохнуть и восстановиться. А уж потом докучать вопросами.
Устроивши Стилла поудобнее, Симаков накрыл его курткой. В её карманах обнаружились продовольственные запасы в виде брикетов сушёного мяса и кусочков овощей. Размочив несколько кусков в воде, Симаков утолил голод. Б;льшую часть еды он решил оставить для раненого Стилла.
Ещё раз оглядев окрестности, Симаков убедил себя, что раненому ничто не угрожает. Можно было отправляться на разведку. Конечно, лучше бы дождаться пробуждения более опытного спутника, но надоело чувствовать себя обузой. Он незаметно доберётся до селения и попытается выяснить, не осталось ли там разбойников. А буде же таковые обнаружатся, он так же незаметно вернётся назад и доложит о результатах Стиллу. Вдвоём они что-нибудь да придумают. Например, как отыскать Болла с раненым воином.
Короткими перебежками, а на открытых участках и ползком, Симаков приближался к лесной деревушке. Сколько в этих лесах ещё подобных деревушек, а то и просто избушек? Неизвестно. Чем больше будет у него информации, тем легче выжить в здешних условиях. Вольно или невольно, но получалось, что Пётр Степанович Симаков вышел на тропу войны. Не до смеха…
В прошлое посещение жители лесного селения показались ему достаточно миролюбивыми. Они уважительно отнеслись к спутникам Болла, не скрывавшим своей принадлежности к касте воинов. Единственной приметой воинственности можно было считать частокол из заострённых брёвен, а в остальном жители имели вид скорее испуганных землепашцев. Хотя, по логике, должны бы быть опытными охотниками-звероловами…коли забрались в такую глушь. Конечно, возле деревни были расчищенные участки с насаждениями, но это не исключало охотничьих вылазок. Быть может, Волки запрещали деревенским посещение леса? В таком случае вполне можно заручиться хоть каким-нибудь мирным договором с селянами, и получить какой-никакой, но тыл…
Симаков попытался приблизиться к ограде. Однако для этого нужно было выйти на совершенно открытый участок – сейчас, в самый полдень, это означало бы открыть своё присутствие всему лесу. Обитатели которого имели на редкость зоркие глаза. Он собирался это сделать до того, как обнаружил раненого Стилла. Теперь же он должен был ухаживать за воином, и, следовательно, не имел права рисковать.
Симаков затаился. Ждать пришлось довольно долго. За ворота выпорхнула стайка разновозрастных подростков. Возглавлял ватагу коренастый крепыш с розовощёкой физиономией и рыжим костром на голове. Юнец чувствовал себя, по меньшей мере, королём, громко покрикивал на товарищей и всячески давал понять, кто здесь главный. Его слушались, но – так, будто между прочим. Попутно. Каждый из детей тащил, волочил или нёс мешок либо туес, короб или корзину. У старшего горлопана за плечами устроился плетёный короб с плотно пригнанной крышкой. Ребятня вышла в лес не на прогулку, а с сугубо прагматичной целью.
Вся эта весёлая орава покатилась вперёд, почти не обращая внимания на атамана, который суетился и орал громче всех. Впрочем, ему вполне хватало ощущения главенства, на большее он не претендовал, а его товарищей это вполне устраивало. Они быстро и дружно прошли мило затаившегося чужестранца, и удалились в заросли. Казалось, они ничего не опасались – ни дикого зверя, ни разбойников. Наверное, гвалт должен был отпугнуть лесных обитателей, а людям дать понять, что здесь дети, что их много, и они могут дать отпор. Ну, а разбойникам связываться с мелкотой и вовсе не с руки.
Немного выждав, Симаков пошёл за детьми с намерением изловить одного из сорванцов и хорошенько расспросить о Волках, Боле и так далее. Главное – не держаться агрессивно, чтобы аборигены поняли: дядя добрый, только не желает сталкиваться с лихими людьми…
В этом деле главное – не ошибиться и не нарваться на самого робкого, который поднимет крик и плач, созывая товарищей, а за ними, вполне возможно, поспешат и взрослые защитники, которым доказать мирные намерения будет уже сложнее.
Забраковав пару кандидатов и обойдя стороной голенастую девчонку в сером сарафанчике, он, наконец, наткнулся на достойную кандидатуру – на рыжего крепыша, воображающего себя главным. Юный добытчик оседлал толстую ветвь и набивал короб плодами – крупными шишками, ловко закидывая их через плечо.  Шишки сыпались градом. Короб быстро наполнялся. Минуту-две Симаков умильно следил за картиной столь спорой работы.
Когда парнишка соскочил с ветки, перед ним внезапно возник силуэт взрослого человека.
Симаков дружелюбно улыбнулся и открыл было рот, как и положено по правилам приличия, вдруг небо вокруг него расцвело сонмом блескучих искр, а ноги стали мягкими и непослушными. Он едва сдержал крик и ошалело вытаращился на подростка, который уже размахивал дубинкой, примериваясь нанести новый удар. Дубинка хранилась в коробе – больше её взяться было просто неоткуда. Симаков, защищаясь, вытянул вперёд руки:
– Остановись, рыжее чудо!
– А ты кто, чучело лесное?
– Я чужеземец, путешествую по эти местам и заблудился.
Это было первое, что пришло ему в голову, но близкое к правде. Вообще в разговоре надо сторониться лжи, ибо уличённый во лжи теряет право на доверие и дружескую помощь, а это как раз то, на что он надеялся.
– Врёшь, – подросток прищурился. – Ты был здесь вчера с купцом из Города и отрядом воинов.
– Нет, не вру! Я действительно путешествовал с ними, но сегодня утром случайно отстал. Вот, вернулся обратно, чтобы узнать дорогу до Города.
– Отстал! – юнец хмыкнул, оттопырив губу. – Да вы от волков со всех ног драпали, потому и растерялись!
Симаков гордо расправил плечи.
– Уверяю тебя, это не так!
– Волки до сих пор в деревне, – неожиданно сказал парнишка. – Остались на тот случай, если кто из вас вернётся.
Он, прищурившись, наблюдал за Симаковым, наслаждаясь его растерянностью. Юности часто свойственны жёсткость, даже жестокость. Если юнцами не руководят опытные взрослые, такие сорванцы собираются в молодёжные группировки, по жестокости не уступающие взрослым бандитам.
С невозмутимым видом (что нелегко давалось) Симаков кивнул.
– Ага. Ну что ж, это немного меняет дело, но несущественно. В Город мне всё равно нужно попасть. Князь Бор хорошо заплатил моим спутникам, чтобы помогли мне добраться туда. Не обидит и того, кто поможет дополнительно.
У мальчишки блеснули глаза. Это обнадёживало.
– Когда я вырасту, – напыщенно заявил он, – в деревне не останусь!
– Хорошо, я замолвлю словечко перед князем. Он наверняка тебя запомнит, а потом…
– Город!.. – юнец ощерился. – Может, я и переберусь в Город. Когда разбогатею. Но сперва я пойду к Волкам!
Всё правильно. Парнишка разделил мир на две части – на тех, кто бьёт и отнимает, и тех, кого бьют. Он заранее готовит себя к активной жизни, отсюда и дубинка, и нахальство, и агрессия. Надо дать ему понять, что мир устроен сложнее.
– Уймись пока что. Забудь о Волках. Лучше подумай о моём приятеле, который в кустах ждёт, чем наша с тобой беседа кончится. Да, со мной были купец и воины. Между прочим, мы твоим Волкам задали хорошую трёпку! Всыпали им как следует! Волки твои удрали за подкреплением и зализывать раны.
Интуитивно он попал в самую точку. Парнишка сник и весь как-то нахохлился. Дубинку он спрятал под мышку и украдкой покосился на заросли. Видно, разбойники не скрывали своих потерь, и пацан тоже слышал их разговоры.
– Приятель мой очень зол и на Волков, и на тех, кто им помогает. Он собирался вернуться в деревню и посчитаться с теми, кто Волкам помогает.
– Он один, а Волков трое, – не утерпел юнец.
Это было уже кое-что. Разведмиссия начинала приносить плоды.
– А нас тоже трое. Меня выбрали в парламентёры, потому что чужестранец и лицо нейтральное. А приятели очень раздражены, просто руки в крови марать не хотят.
– А чего хотят?
Парнишка явно перетрусил. Вспомнил, что он всего лишь ребёнок и слишком много на себя взял, угрожая незнакомому человеку.
– Сейчас ты пойдёшь к старосте и шепнёшь ему на ушко, что вчерашние гости здесь. Они желают вернуть себе лошадей и требуют опытного проводника, чтоб указал верную дорогу в обход постов и засад. Проводнику, старосте и тебе – награда.
– Ладно, – подросток кивнул, глядя в землю. – Передам. Жди здесь.
– Короб оставь, – посоветовал Симаков. – Я постерегу. Так сподручней будет, быстрей обернёшься. И не забывай о моих сердитых приятелях. По дружбе советую.
Рыжий сорванец удалился, не оглядываясь. Симаков мысленно прокрутил разговор. Вроде бы всё получалось нормально. Он был убедителен, подросток просто обязан был поверить. С одной стороны, профессиональные воины, почти одолевшие десятикратно превосходящие силы противника, с другой – награда и обещанная протекция. Что ещё надо пацану из глухой деревушки? Перевесит ли это его представления о разбойничьей романтике?
Сначала он сидел в гордой уверенности. Потом призадумался, нахмурился. Что в голове у этого бесёнка? Может, он просто пропустил все логические выводы мимо ушей? А что, если он решил сдать чужеземца там трём Волкам, что остались в деревне? Неплохая рекомендация для принятия его в разбойничью шайку!
Лучше подстраховаться. Оставив короб на видном месте, Симаков натянул куртку на прелую валежину, придав ей вид человека, прилёгшего отдохнуть. Сам забрался в кустарник, заранее наметив путь к отступлению. Шишками он набил карманы. Пока Волки будут обшаривать кусты, он проберётся к Стиллу, приведёт его в чувство, и они незаметно уберутся прочь.
А возможно, опытный лесовик Стилл придумает и что-то получше.
Хрустнуло. Ещё. Симаков напрягся. Вытащил нож. Вот сейчас, сейчас…
Из кустов выглянул староста. Вид он имел самый что ни на есть испуганный.  Следом вывалился рыжий оголец, только на сей раз выглядел он не таким лихим. Он первым заметил свой короб, указал старосте. Тот ещё сильней втянул голову в плечи, сгорбившись, двинулся туда. Симакову стало даже жаль старика. Наверняка тот в эту минуту думает о том, что сделают волки жителям, если прознают о «предательстве», о том, что деревенские попытались помочь беглецам за спиной своих лесных покровителей. Нет, это была ужасная затея…
Однако его расчёт оказался верным. Он психологически просчитал и сделал нужный ход. Сейчас он покинет укрытие и выйдет к старосте. Он будет достаточно убедителен. Убедил ребёнка, сумеет договориться и со стариком. Получив проводника и лошадей, будет знать, что деревенские на его стороне. Потом погрузит на лошадь Стилла, и они двинутся в Город. Болл отвлёк на себя главные силы Волков, великое ему спасибо. Надо полагать, он не только купец и сумеет выпутаться из этой истории. Князь Бор хорошо подбирает людей.
А уж в городе Симаков найдёт, чем заняться. Да и Павел Андреевич поможет дельным советом…
Приподнявшись с земли, Симаков перенёс вес тела на толчковую ногу. На сердце внезапно накатила тревога – давящее чувство. Интуитивно он оглянулся. Позади стоял, ощерившись, здоровенный детина зверского вида. Лицо его, покрытое морщинами, пересекал уродливый шрам, отчего один глаз был наполовину закрыт деформированным веком. Голову покрывала шапка бурно разросшихся волос, незнакомых с предметами цивилизации, такими как ножницы или гребешок. Кое-где из шевелюры торчали сухие сучки и травяные петли – наверно, полз по кустам, умудряясь делать это совершенно бесшумно. Тем более удивительно при таких габаритах. Мускулистое тело разбойника было почти обнажено, одни кожаные портки на широком ремне, бугры мышц перекатывались под кожей. За поясом разбойника торчал меч с широким клинком, в руке волк сжимал узловатую палицу, украшенную железными шипами.
При виде этой зверской фигуры Симакова, кажется, парализовало от неожиданности. Волк скорчил устрашающую гримасу и протянул свободную руку, намереваясь схватить чужака за горло. Его здоровенная широкая ладонь без труда обхватила бы шею Симакова. Здесь и наступил переломный момент. Внутри каждого человека сокрыты незримые силы и возможности, и в какой-то экстремальный миг что-то срабатывает, откупоривается некий внутренний клапан. В такие редкие мгновения человек себя не контролирует. Он как бы отдаётся на волю – самому себе или некоему пси-фактору, доселе мирно сосуществующему с организмом… многоточие тайны.
Рука сама собой скользнула в рукав, пальцы вцепились в рукоять, и уже в следующий миг Симаков метнулся к Волку. И сразу отпрыгнул. Волк остался стоять с открытым оскаленным ртом. Из-под кустистой бороды торчала рукоять кинжала, а по груди струился поток горячей крови.
Разбойник захрипел, пытаясь разразиться потоком грязной ругани, но вместо слов изо рта его выплеснулся фонтан кровавых брызг. Волк зашатался, шагнул к Симакову, поднял было шиповатую палицу, – и повалился назад, ломая ветки кустарника. Ничего не понимая, Симаков таращился на тело разбойника. Только что этот громила легко, играючи собирался раздавить его, нарезать соломкой – и вот лежит грудой остывающей плоти!
Неужели это сделал он?
Кусты затрещали. Послышался ужасающий вопль. Ещё один детина ломился к Симакову, размахивая длинным мечом. Тонко завизжал староста. Симаков невольно оглянулся. Старичка пробила пика. Тщедушное тельце поднялось в воздух, суча в агонии ножками. Слетел и пропал в кустах опорок. Третий Волк расправился со старостой, словно тот уже вступил в сговор с чужаком.
Рыжеволосый юнец пятился, открывая и закрывая рот. Видно. Послушно передал слова чужеземца старейшине, и, улучив момент, шепнул о встрече разбойникам. Решился на самостоятельную игру, а игра на поверку вышла былью в своей самой жестокой реальности. На подростка никто не обращал внимания, и он вьюном исчез среди деревьев.
Хотел бы Симаков так же пропасть среди стволов! Сгинуть в траве. Его преследовали уже два беспощадных зверя, разъярённых нелепой гибелью своего сотоварища. Волк стряхнул с пики тело старосты. Окровавленный наконечник нацелился в Симакова. Если и был у Волков приказ схватить беглеца живым, то теперь об этом забыли. Они жаждали мести. Теперь чужака ждала смерть.
Симаков кинулся в сторону. Упал в траву. Покатился. Рука зацепила и сжала булаву. Мозг работал необыкновенно быстро, интуитивно. Размышлять и сомневаться было некогда. Он врезался в кустарник и быстро пополз вперёд на четвереньках. Свистнул меч, срезая ветки почти над головой, но беглец оказался уже вне пределов досягаемости. Пробираясь по лабиринту кустарника, он каким-то чудом не потерял палицу. Волки отстали, завязнув в скопище переплетённых колючих ветвей. Они оказались слишком массивными для быстрого перемещения в подлеске. Неужели появился шанс?
Яростные крики за спиной внезапно стихли. Симаков оглянулся. Волки куда-то пропали. Душа снова ушла в пятки. Волки великолепно ориентировались в лесу. Они догонят его. Обойдут, будут гнать, как зверя, чтобы затравить…
Симаков снова поменял направление движения. Как заяц, удирающий от злобной лисы. Тот так же мечется, путает след, норовит обмануть хищника. Иногда получается. Но не всегда.
Прислушиваясь к каждому шороху, Симаков быстрым шагом удалялся от деревушки, в которой так опрометчиво искал спасения. А где-то рядом по его следу шли два неутомимых охотника, две «машины смерти» вроде голливудского Терминатора. И шансов уйти от них не больше, чем в том кино…
Главное – не поддаваться панике. Потерявший контроль над собой обречён на поражение. А в данном случае – на смерть! Что у нас в активе? Почти ничего. Разве что количество преследователей сократилось на треть. Но и два убийцы – это больше, чем просто много. Сначала на него сработал фактор неожиданности, да ещё то, что Волки не считали его настоящим противником. Так, вроде ходячего недоразумения. А «недоразумение» показало зубы, да столь удачно, что погиб лучший воин!
Сейчас они думают, что чужака сопровождают товарищи. Отсюда и заминка в загоне. Но уже скоро они поймут, что чужак блефовал, что он один и беспомощен. Вот тогда они и начнут. И расправятся. А когда явится на помощь целый отряд, то прочешут лес, найдут Стилла… Погибнет один, придётся сгинуть и второму.
Это только в фильмах ловкие и неустрашимые герои устраивают преследователям неожиданные и хитроумные ловушки. Все эти кино-рэмбо имеют хорошую спецподготовку. А что может простой инженер?
Но ведь и он прошёл хорошую армейскую школу, и не где-нибудь, а на границе!
Остановившись, Симаков подцепил пятернёй комок грязи и размазал по лицу. Сунул палицу за пояс. Наскоро натянул между двумя деревьями длинную лиану, закрепив её в нескольких сантиметрах от земли. Маскировка ловчих ям, вкапывание на тропе острых щепок и подвеска утыканных шипами брёвен отменялись. Не было ни времени, ни сил, ни средств. Почти на бегу он устраивал то одно, то другое препятствие, обходя деревню по дуге. Обострённое чувство опасности помогало не терять ориентировку.
Наконец, Симаков остановился. Он устал. Хотелось верить, что преследователи потеряли след либо отказались от погони, но это значило обманывать самого себя. Он с тоской посмотрел на небо. Хорошо птицам! Они могут улететь.
Опустив взгляд, он сразу увидел Волков. Они больше не таились, а шли прямо к нему, один – сжимая длинную пику с потемневшим наконечником, второй – иззубренный в боях меч. Симаков ослабевшей рукой вытащил из-за пояса палицу. Волки разошлись и приближались, скаля гнилые зубы. Симаков не двигался с места. Он ждал, когда Волки начнут атаку. Продержится ли он хоть минуту? Он сильно сомневался. Но не подавал вида, насколько ему страшно.
Волк, вооруженный пикой, громко гукнул и сделал выпад. Брал на испуг. Симаков не шевельнулся. Не на того напали, граждане мазурики. Откуда-то начал подниматься гнев. Сейчас он им покажет! Неизвестно, какая здесь имеется школа единоборств, но пару финтов своего мира он им продемонстрирует. А там видно будет… Тут он понял бесполезность своих надежд. Враги решили напасть одновременно. То есть если бы Симаков даже увернулся от одного, второй уложил бы его на месте первым ударом. Тёмный наконечник пики метнулся в лицо. Симаков отбил удар палицей и прыгнул в сторону, пытаясь увернуться от меча. Меч неумолимо приближался. Всё кончено!..
Щелчка спущенной тетивы никто не услышал. Симаков разинул рот, чтобы закричать, когда его распорет острый металл, однако удара не последовало. В чём дело? Глумится, оттягивая «момент истины»? нет, меч оставался занесённым, а разбойник крутил головой, озираясь по сторонам. Его напарник огласил округу ругательствами. Было от чего. В его плече торчала короткая толстая стрела. Волк то хватался за неё, то потрясал пикой.
Второй пребывал в ступоре, однако это состояние не могло длиться долго. Симаков прыгнул вперёд, со свистом обрушил палицу на руку, сжимающую меч. Разбойник с проклятиями отступил. Теперь он действовал далеко не так ловко, и Симаков увеличил скорость. Щипы палицы вонзились в предплечье противника, и разбойник начал отступать.
Снова послышался щелчок. Изрыгаемые раненым ругательства смолкли на полуслове. Какое-то время он, поражённый второй стрелой, балансировал, но затем колени его подогнулись, и он рухнул навзничь, разинув рот. Оставшийся в единственном числе Волк отступал активнее. Он отмахивался мечом и метался из стороны в сторону, не давая невидимому стрелку возможность прицелиться. Симаков выкрикивал команды для воинов, якобы сидящих в засаде, отчего разбойник занервничал ещё больше. Наконец Волк кинулся наутёк. Симаков запустил ему вслед палицу. Она огрела детину по затылку, Волк кувыркнулся в траву, подскочил, взбрыкнул и мгновенно исчез в зарослях. В качестве трофея Симакову остался меч с широким иззубренным клинком.
– Стилл! – позвал Симаков. Пробежался глазами по стене толстых стволов и шатру листвы. – Эй, Стилл! Как ты там?
В ответ послышалось сдержанное рыдание. Из кустарника выбрался давешний рыжеволосый юнец. За собой он тащил громоздкий старый арбалет. Вид у парнишки был самый жалкий. Губы, сложенные «бантиком», как у обиженного малыша, тряслись, лицо залито слезами и грязью.
– Дедушка Гнаш… дедушка… Они тебя убили!..
Значит, староста был его родственником? Родным дедушкой этого юнца, возомнившего себя Волком и теперь столкнувшегося с их подлинной сущностью нос к носу.
– Стилл… – менее уверенно позвал Симаков. Получается, что воина здесь не было. – Это ты его?..
Подросток выронил арбалет. Кивнул:
– Они убили деда. Тогда я взял самострел и прикончил Тухташа!
– Этот, что ли, Тухташ? – Симаков кивнул на труп разбойника.
– Да. Он из нашей деревни. Ушёл к Волкам.
– Земляк, значит?
– Родственник. Отца двоюродный брат. Звал меня к Волкам, о весёлой жизни рассказывал, а сам… а сам…
– Где ты взял арбалет?
– Самострел-то? Это дедов. Деда Гнаш принёс его, да две лошади привёл, которых вы в деревне оставили. Ещё припасов. Дед сам хотел проводить вас.
– Ты рассказал Волкам?
– Я не нарочно! – юнец зарыдал в голос. – Когда уже уходил, наткнулся на Тухташа… само собой получилось… Я не хотел!
– Да уж, что и говорить, – буркнул Симаков. – Вот что, приятель, придётся тебе вместо деда нас провожать до города.
– Да-да! – парнишка энергично закивал. – Они меня убьют! Второй, Древесил его имя, наверняка разглядел меня. Теперь они будут меня искать. А найдут – убьют. А искать они умеют. Да и в деревне… кажется, слышали, что я с Тухташем общался. За деда Гнаша не простят. Случайно в яму свалюсь, или угорю, или застрелят по ошибке… лучше я с вами, в Город. Вот только бы деда похоронить.
– Нет времени. Надо убираться. Как тебя величать?
– Гурием кличут. Или просто Гуром.
– Так вот, Гурий. Деда твоего мы пока с собой прихватим. Мне ещё в одно место заглянуть нужно. Там и похороним. А потом – в город. Согласен?
Возражений не последовало. Они вернулись на поляну, и Симаков с трудом взвалил на лошадь тело убитого старосты. Животное попыталось протестовать,  громко фыркая и вздёргивая головой. До ямы, где Симаков спрятал Стилла, добрались на удивление быстро. Воин, услышав лошадиное фырчанье, выглянул. Он, очевидно, только что очнулся и был бледен.
Совместными усилиями похоронили старого Гнаша. Яма, послужившая убежищем Стиллу, теперь превратилась в погребальный склеп. Гур опять всплакнул, потом как-то сжался, скукожился. Воин оседлал свою лошадь, на вторую сели Симаков с Гурием. Ехали молча, лишь изредка Гур указывал, где поворачивать. От страха или сознательно, но путь он выбирал через самую, что ни на есть, глухомань, где полосы бурелома чередовались с болотистыми низинами, заросшими тростником. Затем они наткнулись на каньон, тянувшийся едва ли не за горизонт. Гур долго думал, потом махнул рукой направо. Симаков внимательно посмотрел на хмурое лицо подростка.
– Ты бывал здесь раньше?
– Нет. Отец был. Его деда посылал за… в общем, посылал. Отец плутал долго. После рассказывал, где побывать, да с кем встречаться пришлось.
– И с кем же?
– Да не помню я! – юнец дёрнул плечом. – Не важно. Не с Волками. Волкам здесь делать нечего. Они поближе к Городу промышляют.
– Да мы разве не в город идём?
– В Город, но идём вкруговую. Пока удаляемся. После этого провала будем приближаться. Где-то здесь мост должен быть перекидной…
– Перекидной?
– Ну да. Чтоб на ту сторону попасть. Только его ещё найти надо…
Симаков открыл было рот, собираясь задать следующий вопрос, но тут подал голос Стилл:
– Послушай, чужеземец, оставь малыша в покое. Пусть занимается делом. Сделаем пока что привал.
Возражений не последовало: воин высказался столь решительно, что это больше выглядело приказом. Спешились. Лошади немедленно потянулись к траве, в которой звёздочками пестрели мелкие жёлтые цветочки. Дома Симаков принял бы их за «кашки».
Стилл отыскал удобную ложбинку и перетащил туда котомки с продуктами и дорожными принадлежностями. После этого он занялся костром. Симакову пришлось помогать, подтаскивая большие и мелкие валежины, коих здесь валялось в изобилии. Когда-то здесь был перелесок, но давно уже высох и рассыпался. Покончив с заготовкой «стройматериала», Симаков решил осмотреть преградивший путь каньон.  Такие разломы нередко образуются в процессе горообразования, геологи и палеонтологи «читают» по таким срезам историю местности и мира в целом. Однако в данном случае подобный вариант не проходил: во-первых, местность не была горной в привычном смысле. Скорее, увалы, поросшие травой и лесом. Однако ж ни с того ни с сего часть территории вдруг раскололась гигантской, метров на сорок, трещиной, словно в землю ударил титанических размеров топор. Или луч мощного лазера, что, пожалуй, вернее… Симаков лёг на край обрыва, свесил голову. Или ему показалось, или метрах в тридцати ниже склон был оплавлен. Впрочем, это могло быть игрой освещения. Солнце перевалило далеко за полдень, и из глубины ущелья поднималась темнота тени. И ещё легкий туман, – должно быть, там. Внизу, протекала река…
– В давние времена здесь проходила битва асанов, – услышал Симаков. Он поспешно поднялся. Рядом стоял Стилл, пристально глядя на дно ущелья. – Они бились дни и ночи, сжигая друг друга огнём небесных стрел. Одна из них упала на землю, это её след.
Симаков посмотрел на разлом другими глазами. Асаны, небесные стрелы… да, здесь и впрямь произошло грандиознейшее сражение! Здесь применяли оружие огромной разрушительной силы. Ядерное или сейсмическое. А может, даже лучевое. Но ведь это означает, что обитатели этого мира обогнали в развитии мир Симакова!
Но – не сумели организоваться, впали в период высокотехнологических братоубийственных войн, и в результате оказались низринуты обратно, в дикость варварства, откуда пытаются выбраться, используя остатки былого могущества и странных чужеземцев–носителей ЗНАНИЯ.
Теперь понятно стремления неведомого князя Бора заполучить его, Симакова.
– И как давно было это сражение?
Стилл, не отвечая, продолжал смотреть в глубь разлома, словно клубящийся там туман скрывал в себе некие истины, познав которые, Стилл обрёл бы новую силу.
Должно быть, давно. Симаков, пожав плечами, пошёл обратно к биваку, где курился костерок, и на самодельной треноге булькал котелок. Варево аппетитно пахло. Скоро подошёл Стилл, молча снял котелок с огня. Достал из котомки грубой работы глиняную миску с рельефным орнаментом. Наполнил, передал Симакову. Тот с благодарностью принял угощение, обжигаясь, начал уписывать за обе щеки. Одновременно он попытался начать разговор. После двух-трёх невразумительных фраз махнул рукой и целиком погрузился в процесс насыщения. Миски ещё не успели опустеть, как у костра появился Гурий. Он пребывал в самом подавленном настроении, и даже не обрадовался похлёбке. Безразлично жевал, стараясь ни с кем не встречаться глазами. Симаков не выдержал:
– Послушай-ка, Гур! Ты не нашёл моста. Ничего страшного. Сейчас ты сядешь отдыхать, а мы со Стиллом  тоже займёмся поисками. Мост не иголка. От такого следопыта, как Стилл, не скроется. Да и я постараюсь глядеть в оба. Так что успокойся и вздремни хорошенько. А лошади посторожат.
Хотя тон его был бодрым, даже оптимистичным, подростка это не успокоило. Наоборот, он пригорюнился ещё больше. Едва слезинки не ронял в еду.
– Что случилось, Гур?
– Я нашёл мост. То есть то, что от него осталось.
Теперь отчаяние сорванца было понятно. Он повёл за собой старших товарищей – и привёл в ловушку. Где-то позади двигались преследователи. Не сегодня-завтра они будут здесь и Гурия они не помилуют. А умирать уж очень не хочется.
Симаков широко улыбнулся.
– Спокойно, парень! – он хлопнул проводника по плечу так, что тот едва не выронил миску. – Ещё не вечер! Дай-ка сперва взглянуть на ваш хвалёный мост. И запомни, дружок, перед тобой не абы кто, а инженер! Давай, заканчивай трапезу, и веди. Показывай свою находку.
Было бы преувеличением сказать, что Гур успокоился и повеселел. Он тут же отставил миску и выразил готовность идти. Стилл поднялся. Симаков, вздохнув, присоединился. Хорошо хоть то, что речь Симакова вдохнула в них некие надежды.
Мост оказался довольно громоздким сооружением и представлял собой довольно интересное техническое решение. Неизвестный изобретатель решил отойти от привычного подхода к плоскости, соединяющей две стороны провала. Здесь было устройство, напоминающее аттракцион «качели». Кто-то решил обезопасить себя, сделав мост односторонним, и с задачей изобретатель справился. На берегу имелась массивная платформа из каменных плит, на них высилась деревянная башня, увенчанная шпилем, который с помощью системы балансиров мог свободно наклоняться, образуя тот самый «перекидной мост».  После использования он автоматически возвращался в вертикальное положение. Довольно простая схема, если подойти к ней прагматически.
Мост, лишенный постоянного присмотра, обветшал и частично обрушился. А, может, здесь поработали руки неизвестных вандалов. Половина башни была обуглена и брёвна частью рассыпались, часть готовились к саморазрушению. Для использования мост был непригоден.
Гурий по лицу Симакова прочёл вердикт и снова начал вздыхать. Вздохи явно готовились перейти в фазу слёз. Стилл тоже насупился. Видел ли он раньше подобные переправы?
– Ну что ж, посмотрим! – делано бодрым голосом изрёк Симаков.
Он медленно обошёл башню. Каким-то чудом система противовесов сохранилась, и несущая стрела готова была склониться над пропастью. Вот только выдержат ли крепления? Даже на глаз было видно, что нет.
Гурий перестал всхлипывать и во все глаза следил за инженером. Стилл с каменной физиономией истукана уселся на корточки. За свою кочевую жизнь он повидал немало диковинок почище этой.
Постепенно у Симакова начала проклёвываться идея. Совершенно фантастическая. Он вскарабкался на основание, поковырял ножом обгоревшую конструкцию. Громко потребовал у Стилла тесак. Воин кинул ему тяжёлый клинок и молча смотрел наблюдать, как чужеземец рубит брёвна. Час усиленной работы привёл к тому, что добрая четверть башни, наиболее пострадавшая от огня, обрушилась вниз грудой чёрной истлевшей древесины. Гурий застонал. Симаков игнорировал. Он был весел и по-настоящему доволен. Наконец, свесившись вниз, он сообщил:
– Мост действительно пострадал, но нам он послужит. На один-единственный раз. А нам больше и не надо. Мне нужно подумать часок.
Прошёл час. За ним ещё один. Песчаная площадка вокруг каменного основания покрылась формулами. Симаков выводил их с помощью острой палочки. «Калам» так и летал над песком. Должно быть, со стороны это напоминало колдовской ритуал. Гурий, разинув рот, наблюдал за Симаковым. А тот с тоской вспоминал о калькуляторах и вычислительной технике, которые здорово сократили бы время на расчёты… Смеркалось. Симаков воткнул палочку в песок, выпрямился во весь рост и с улыбкой посмотрел на спутников.
– Итак, мост ещё послужит. Только не совсем так, как раньше. Площадка, на которую становились путешественники, разрушена.  Но это не проблема. Проблема в том, что одна несущая стрела пострадала необратимо. Вторая под весом обычного груза разрушится, потому что сила тяжести по мере наклона будет возрастать пропорционально увеличивающейся нагрузке… Впрочем, технические подробности вам ни к чему. Я думаю, что мост путём простейших переделок можно превратить в баллисту или катапульту. Мы все поместимся вон там, я выведу балансиры из равновесия и с помощью системы рычагов отведу их в крайнее положение. Толчок придёт стрелу в движение и придаст нам достаточную начальную скорость. Это будет самый ответственный момент. Я прикинул наш общий вес с вещами. Пролететь придётся немного – метров восемь, максимум десять. Достаточно, чтобы очутиться на том берегу. Но дальше придётся идти пешком, вес лошадей баллиста не потянет. Да я и не уверен, что полёт для них закончится благополучно. Прогуляемся пешком. Я прав, Гурий?
Гурий был согласен. В глазах Гурия Симаков явно вырос и приобрёл черты великого человека. Но Стилл оставался невозмутимо спокойным. И неизвестно, что за этим спокойствием крылось.
– Осталось подогнать площадку, уравновесить её и сбалансировать. Это – самая важная часть баллисты. От неё зависит, где мы окажемся в конечной точке броска – на той стороне или на дне. Две большие разницы, как говорят в… далеко отсюда. Тут каждый килограмм важен. Посмотрим, с чем можно безболезненно расстаться.
– Со мной, – сказал Стилл.
Такое выражение в переносном смысле называлось – мина. Мол, за внешней невозмутимостью – огромная разрушительная сила. Попробуй, тронь. Поймёшь суть идиомы.
– Не понял?.. Ты не собираешься на ту сторону? Я даже не спрашиваю, боишься ты или нет.
Воин выдержал паузу.
– Здесь мы расстанемся. Больше идти с вами я не могу. Это против моих правил.
– Почему? Ты охраняешь меня. Ты помогаешь Боллу доставить меня в Город. Правда, сейчас его с нами нет, но…
– Нас нанял Болл. Нанял сопровождать и защищать его с грузом. Теперь нет ни Болла, ни груза, ни моих товарищей, по отношению к которым я тоже имею ряд обязательств. Один из них ранен. Другой, возможно, в руках Волков. А я здесь, и это меня угнетает.
– Но послушай…
– Я искал знака свыше, как мне поступить, и я его получил. Здесь мы расстанемся. Вас преследуют. Они уже близко, ночью или утром нас ждёт нападение. Нет времени на ремонт. После броска мост разрушится, а я здесь оставлю достаточно следов, указывающих, что мы пошли вдоль обрыва. Где-нибудь подальше я запутаю следы, а потом отправлюсь на поиски Болла и товарищей. Когда я приведу купца в Город, мы, возможно, ещё встретимся. Гурий укажет тебе дорогу.
– Что ж, возразить нечего, – признал Симаков. – Начнём переброску. Сейчас установлю ступеньки, а потом покажу тебе, что нужно сделать со спусковым рычагом…
Он работал так быстро, как только мог. Стилл тоже не терял времени даром, подготавливая лошадей. Вскоре система противовесов была готова, и Стилл внимательно выслушивал последние наставления. Наконец, Симаков с Гуром заняли место на брусе. Симаков подёргал страховку, буркнул под нос: «Ну, с Богом…» – и завопил:
– Пошёл!!!
Скрипнул рычаг. Мост ожил.  Заскрипели тросы, брус рванулся вперёд и вверх, рядом заорал Гур – не то от страха, не то от восторга, ветер, сделавшийся вдруг жёстким и ощутимым, схватил за одежду, вцепился, но – они уже летели. Брус ушёл из-под ног, за ним фал, позади трещала конструкция. Кажется. Мост и в самом дела разваливался на части. А может, это была только слуховая галлюцинация. На них стремительно надвигалась тёмная масса – та сторона каньона. Расчёт Симакова был верен. Промелькнул край обрыва. Симаков раскинул руки, пытаясь замедлить, затормозить полёт, коснулся ногами (земли?) – и в тот же миг врезался головой во что-то твёрдое, и это твёрдое выбило всё, и в первую очередь – сознание…
5 – 2
…Ещё не разлепив запёкшиеся веки, Симаков уже поднимался, нашаривая руками Гурия. Но… только скомкал одеяло в сером больничном пододеяльнике. Ну да. Он уже в больнице. Цивилизация. Как много значит она для маленького, среднего человечка! Не надо думать о выживании, есть время для самореализации в системе современного общества, возможность сделать так, чтобы оно, общество, стало ещё крепче в устремлениях защитить этого самого маленького человечка… Вот только мало кто может заставить себя задуматься и оценить этот примечательный, основополагающий момент.
Больничная пижама смялась и провоняла потом. Видно, метался во сне и вообще вёл себя крайне беспокойно. Как следствие – разворошённая постель, превратившаяся в некое подобие гнезда. Простыни и одеяло перевились и спутались, подушка лишь чудом держалась в изголовье, на три четверти свесившись над краем койки. Чтобы скрыть следы безобразия, Симаков не пожалел пяти минут. Привёл постель если и не в образцовый, то хотя бы в относительный порядок, переоделся в спортивный костюм, скинув пижаму с пропотевшего тела. Хотелось принять ванну или хотя бы поплескаться над умывальником. Симаков взял мыльницу, зубную щётку, тюбик с мятной пастой, повесил на шею полотенце с вездесущим лиловым клеймом, распахнул дверь палаты… и едва не налетел на врача в сверкающем белизной халате. врач шарахнулся. Но тут же развернулся и подошёл вплотную.
– Простите, пожалуйста… – пробормотал Симаков.
– Это кто? – без церемоний осведомился врач, строго глядя в лицо Симакова.
Тот открыл было рот, собираясь представиться. Его опередила миловидная длинноногая девушка в приталенном отутюженном халатике. В руках она сжимала толстую папку.
– Это и есть Симаков, с судоремонтного. Последнее время им занимался Медведев.
– Ещё один медведевский? – доктор недовольно скривился. Поправил очки в золочёной оправе. – И как у него со здоровьем?
– Все показатели в норме, Рудольф Спартакович.
Выходило, Симаков столкнулся с самим главврачом. Пётр Степанович пригладил волосы и виновато улыбнулся. Свита с осуждением оглядывала его, словно застукала за чем-то предосудительным.
– Почему занимает место в индивидуальной палате для особых пациентов?
Главврач нахмурился ещё больше, а Симаков растерянно развёл руками. Лицо его покрылось красными пятнами. Как будто обвиняли его. А он ничего не находил в свою защиту.
– Распоряжение Медведева, – бойко ответила девушка. Медсестра, врач  или ассистент, помощница Миллера. – Медведев имел свой интерес в работе с этим пациентом.
– Свой интерес, – уточнил Миллер. – Устроил частную клинику. У нас райбольница, а не исследовательский центр!.. э-э… вы куда это направлялись, товарищ?..
– Помыться.
– Очень хорошо, – Миллер, не слушая, отвернулся. – После этого подойдёте в ординаторскую. Вас осмотрят и подготовят к выписке.
– Спа… – начал Симаков, но вся свита уже маршировала дальше. – …сибо.
Собственно говоря, он к этому и стремился. Но теперь почему-то особой радости не испытал. Больничные стены, конечно, тяготили, зато присутствие Медведева являлось неким успокаивающим фактом. «Болезнь» Симакова лежала вне привычной канвы бальнеологической области, и потому внутренний дисбаланс определённым образом давил на психику. А потому научные обоснования и объяснения проблемы Павлом Андреевичем делали её более понятной и менее страшной. Подумайте сами, легко ли человеку постоянно пребывать в смертельной опасности и абсолютно незнакомой местности. И где? В собственном сне!
Основательно освежившись, Симаков прополоскал рот и вернулся в палату. В том, что его выпишут, он не сомневался. Но сначала его обязаны накормить. Пусть даже это будет непременная каша…
Сами стены больничных покоев, кажется, навечно пропитались болезнями, отчаянием, дискомфортом. Не оттого ли зачастую выздоровление проходит тяжело, затянуто, вынужденно. Сказывается и казённое отношение больничного персонала – от самых низших по статусу категорий (санитарок, рабочих) до высшего медицинского звена. Кажется, что карболка выела человеческие чувства и оставила одну лишь работу. И тонкая, чувствительная натура больного впитывает весь негатив. Бывает, попав в учреждение с одной болезнью, пациент «зарабатывает» целый букет сопутствующих хворей. Такое больницы превращаются в резервации боли и страданий, своего рода «чистилище», творимое Высшими Силами посредством пресловутых «людей в белых халатах».
Незнакомый врач неопределённо-среднего возраста равнодушно осмотрел Симакова, прикасаясь к нему в силу необходимости и не более того. Затем специалист принялся строчить в больничной карте, быстро заполняя страницу за страницей искалеченным неразборчивым почерком. Минут двадцать Пётр Степанович сидел напротив ординатора, пока тот не процедил, не поднимая головы:
– Можете быть свободны. Получите вещи у сестры-хозяйки, необходимые справки к тому времени будут готовы.
Опустив плечи, в позе просителя, инженер поднялся, тихо извинился и скользнул в коридор. По коридору чуть ли не бегом сновали медсёстры, чрезвычайно чем-то озабоченные. Не было слышно ни обычного смеха, ни разговоров. На больницу опустилась атмосфера нервозности и предчувствия чего-то нехорошего. Комната тёти Паши оказалась заперта. Симаков постоял, потом начал прогуливаться взад и вперёд, насвистывая под нос «Мы – бродячие артисты…».  Получалось довольно фальшиво, но это был его маленький демарш против общего угнетения.
Наконец в коридоре показалось знакомое лицо. Почему-то Симаков решил, что кастелянша, увидав его, развернётся и скроется в неведомых больничных тайниках. Но тётя Паша, поджав бесцветные губы, направилась прямо к нему.
– Вот, выписывают, Павлина Аполлинарьевна! – Симаков чуть натянуто улыбнулся. – Вещички бы забрать.
– Что ж. Ваше дело, – сказала осуждающе сестра-хозяйка, словно Симаков дезертировал с корабля, попавшего в чрезвычайную ситуацию.
– А что происходит? В больнице – как в осаждённой крепости!
Старушка, не отвечая, воевала с запорами. Справившись, распахнула дверь и скрылась внутри. Поколебавшись, Пётр Степанович вошёл следом. В соседнем кабинете громко разговаривали. Симаков покосился. Скромно устроился на скрипучем стуле. Тётя Паша шуровала в кладовой, шумно переставляла с место на место какие-то предметы. Вдруг оттуда послышалось:
– Фроська приехала…
– Простите? – Симаков, задумавшийся было о чём-то своем, поднял голову.
– Франсуаза, кукла французская! Прилетела в столицу. Сейчас сюда едет. С послом либо с консулом. Фрола своего выручать. Мол, врачи тутошние мужика её сконовальничали, а сейчас следы спешно заметают. Вот Рудольф и начал – всякие сведения собирает, копает на Андреича. Ой, худо ему будет, если с французиком не вернётся!
– То есть, Медведева всё ещё нет?
– Ой, нет, милок! – тётя Паша, появившаяся со стопкой выглаженной одежды, чуть ли не голосила. – Уже не знаю, что и думать! Пропадёт ведь человечище, слопает его Рудольф со всеми потрохами и надеждами нашими!
– Эх, если б я мог, обязательно помог бы!
– Да ты-то чем поможешь? Одевайся, да домой иди. Мы уж как-нибудь сами…
Симаков сложил книги и всё остальное в большой пакет и отправился к врачу за документами. Тот как раз закончил строчить. Потянулся, расправляя закостеневшие суставы, резко поднялся, сунул Симакову бумаги и почти бегом выскочил в коридор. Мысленно пожав плечами, Симаков сложил бумаги в пакет и вышел. Он вдруг поймал себя на том, что невольно замедляет шаги, словно оттягивая момент, когда больницу придётся покинуть. Словно именно здесь оставался последний рубеж обороны. В какой-то мере это соответствовало действительности. Его главный защитник, опытный врач, специалист с завидными перспективами Павел Андреевич Медведев ПОВЕРИЛ сомнамбулическим историям пациента, попавшего в нелепейшую ситуацию. Медведев начал выстраивать нечто вразумительное, подводить научную базу, отталкиваясь от которой, Симаков начал ВЕРИТЬ, что выкарабкается из потустороннего бреда. С исчезновением Медведева потухла и надежда…
Спокойствие, только спокойствие! Вот воистину мудрые слова, которые стоит взять на вооружение. Отдавшись на волю паники, как следствие собственных страхов, вы заранее признаёте собственное поражение, тогда как можно и нужно продолжать борьбу. Борьбу за себя.
Уже не оглядываясь, Симаков покинул больничную территорию. Дома, в родных стенах, в убежище, он всё обдумает и найдёт если не выход, то путь, по которому следует двигаться в поисках выхода.
Улицы маленьких провинциальных городков живут своим особым образом. Кажется, что они дышат свободой, возможностью абстрагироваться от бешеных скоростей мегаполисов. Недаром по тихим улочкам любят прогуливаться старики – здесь они в своём мире, который остался со времён их юности, и потому особенно дорог и любим, пусть даже чувства эти не всегда осознаются, имея корни, принадлежащие подсознанию, то есть чему-то глубокому, надчеловеческому.
Улица Незлобина, уроженца Зареченска, героя последней мировой войны, погибшего в танковом бою и не успевшего осознать собственной героической сущности.
Улица – единственное, что осталось в память о девятнадцатилетнем пареньке, попавшем во фронтовые окопы прямо из-за школьной парты. Сейчас на этой улице лишь двое помнят героя. Но это не умаляет его, пока память остаётся.
Улица Советская. Непременная улица Ленина, словно соединяющая все города российские в длиннейшую шеренгу. Улица Клары Цеткин. А за ней – Портовая, где прописан на самых законных основаниях гражданин Зареченска Пётр Степанович Симаков.
Инженер остановился возле дома и окинул его критическим взглядом. Когда здание было выстроено и только-только обживалось, оно казалось совершенством, верхом архитектурной мысли. Но прошло совсем немного времени, пролились по стенам слёзы осенних гроз, краски поблёкли, штукатурка местами отвалилась – и обнаружилось, что живут люди в невзрачной серой «хрущёвке», собранной на скорую руку из бетонных блоков. Когда же начал протекать водопровод и в первый раз капитально забилась канализация, Симаков поверил в слухи, что подобные дома проектировались в мастерских Альберта Шпеера, получившего заказ на проект поселений для аборигенов новых восточных территорий Великого Рейха. Поговаривали, что разработанные архитекторами КБ «Шпеер» блочные здания оказались настолько дешёвыми с точки зрения строительства и эксплуатации, что ими заинтересовались компетентные отечественные органы. Для ГУЛАГа они показались излишне шикарными, а вот для населения… И с лёгкой руки Никиты Сергеевича жилищная программа Шпеера нашла-таки воплощение на так и непокорённых территориях. Впрочем, может, это были всё же легенды, распространяемые теми, кого судьба заселила в те самые «хрущобы».
Поднявшись по бетонным ступеням на второй этаж, Симаков остановился у двери в свою квартиру. Двери «хрущёвок» изготовляли из многослойного картона, а врезанный в неё «английский» замок открыл бы и пацан. На худой конец можно было вогнать кусок железа между притолокой и кромкой двери, отжимая язычок «собачки». Как-то раз это проделал сам Симаков, позабывший ключ в другом пиджаке…
За время отсутствия квартира пропиталась чужими неприятными запахами. Характерную ноту вносил испортившийся ужин, до которого Симаков не добрался по причине ЧП на заводе. С природой остальных ароматов Симаков разбираться не стал. Распахнул окно, решительно отправил испорченные продукты в помойное ведро и тотчас отнёс помои к контейнеру, по дороге раскланиваясь с соседями. Его разглядывали в упор. Симаков сделал вид, что не замечает, торопливо поднялся к себе. Неприятно было осознать себя экспонатом в провинциальном паноптикуме, но – делать него – нужно перетерпеть, рано или поздно всё вернётся на круги своя.
Прошло не менее часа, прежде чем Симаков обнаружил, что сидит на стуле, бессмысленно уставясь в стену, оклеенную обоями с блёклым васильковым рисунком. Голова была абсолютно, девственно пуста. Мысли – если какие и были – тихо забились в самый дальний закуток разума. Мозг отказывался что-либо анализировать и давать результат. Можно, конечно, было сидеть и дальше, только толку ни на копейку. В умывальнике протекал кран, капли с унылым постоянством стучали о керамическое дно. Видимо, этот звук и загипнотизировал его. За стеной бормотал телевизор. Где-то шумно ссорились, а ребёнок громко и нудно плакал, отчего голоса делались ещё сварливее.
Родные стены оказались бессильны. Скрепя сердце, Симаков признал факт. И что же теперь делать?
Сорвавшийся с крана двигатель и кома дали в результате удивительно подробные сны. Это и в самом деле было что-то, коли оно заинтересовало такого серьёзного специалиста как Павел Андреевич Медведев. Врач проявил участие к пациенту, поместил в отбельную палату и щедро одарил вниманием. Вопрос! Интерес к чему скрывается за вниманием? К подсознанию пациента с необычными фантазиями глубокого сновидения или – чему-то удивительному из области мистики или фантастики?
В любом случае – дела у пациента складываются не лучшим образом. Ну, как известно, спасение утопающих… И что из этого следует?
Медведев Павел Андреевич – удивительный врач и замечательный человек. Скорей всего, заинтересованность Симаковым связана не только с научно-познавательным интересом. Медведев искренне хотел помочь пациенту. В меру сил, учитывая крайнюю занятость. Плюс кризисную полосу в жизни.
Очевидный вывод: надеяться в первую очередь надо на себя лично, а уж потом – на всех друзей-приятелей-доброжелателей…
Если загадка скрывается в самих снах, нужно разбираться с природой сновидений, а уже потом делать окончательные выводы и строить дальнейшие планы. Отсюда можно наметить первые шаги к возвращению в нормальную жизнь. Во-первых – сделать вид, что всё в порядке, благо, документы, подтверждающие это, на руках.
Во-вторых, заняться клятыми снами как следует. А для этого прямо сейчас отправляться на завод, показаться, оформить маленький отпуск – и за «научную работу». А там, глядишь, появится Медведев и что-нибудь прояснит…
Когда в наличии имеется готовый план действий, делается сразу легче. Что нас действительно гнетёт, так это неопределённость, неизвестность, незнакомое. Человек всю жизнь бредёт через «сумерки» неизвестности к далёкому горизонту грядущего, где ему грезится рассвет. Как там в песне? «Светит незнакомая звезда…»
Не откладывая дела в долгий ящик, Симаков решительно поднялся со стула и покинул квартиру. Уже выйдя на улицу, он замедлил шаг. Надо было переодеться, костюмчик-то ведь тот самый, хотя старательная тётя Паша его почистила и даже погладила, но, тем не менее… Вернуться? Дороги не будет.
Под бдительным наблюдением старушек, столпившихся у соседнего подъезда, Симаков потоптался, мысленно махнул рукой и решительно зашагал в сторону заводоуправления. То есть туда, где гордо высилась кирпичная труба, из которой жиденькими струйками тянулись заводские дымы.
Изначально судоремонтный проектировался для выпуска малотоннажных судов – от морских траулеров до сторожевиков пограничной службы. Было выпущено несколько партий заказа для ВМФ. Для корабелов в Зареченске выстроили три улицы новых домов, переманивали рабочих с других верфей. Жизнь в городе закипела, но в конце восьмидесятых государство вступило в тёмную полосу. Полоса крепко прошлась и по Зареченску. Резко сократился военный заказ, хуже стало и с промысловиками. Новые суда не заказывали, ремонтировали старые в своих доках. Пришлось переключаться на обслуживание местного речфлота, который тоже сокращался с каждым годом. Двухэтажное здание заводоуправления красноречиво свидетельствовало о том, насколько дела предприятия далеки от совершенства.  Здание взывало о ремонте, и не просто косметическом (штукатурка-покраска). Часть кабинетов уже освободилась, одна из стен зияла проломом, проделанном водопроводчиками. Симаков, вздыхая, прошёл мимо обваливающейся траншеи с ободранной теплотрассой.
В отделе кадров восседала Серафима Игнатьевна. К Симакову она всегда относилась доброжелательно.
– Ага, Пётр Степанович! Выпустили?
– Попал под амнистию, – очень серьёзно отозвался Симаков.
– Ах, вы всё шутите!.. А мы-то вам по линии профсоюза готовили передачу! Фрукты там, витамины разные… навестить то есть…
Серафима, кроме должности завкадрами, выполняла ещё и функции секретаря «первички».
– Не дождался я той передачи. Сам пришёл. На свой, значит, страх и риск… Давайте, пока в больнице моего отсутствия не заметили.
– Так вас ещё не выписали?
Серафима, любительница хороших анекдотов, не всегда понимала подначки. Хотя и не обижалась.
– О, успокойтесь, наша дражайшая и заботливейшая профзащитница! Вот документ, который подтвердит уже не голословное утверждение! Больница поспешила избавиться от меня, а мне так хотелось отдохнуть ещё недельку! Стресс, сами понимаете… дома стены родные, уже от одного этого облегчение…
– Конечно-конечно! – Серафима засуетилась. – Я всё подготовлю! И руководство возражать не станет. Здоровье трудящихся – приоритетное направление. С вас заявление, Пётр Степанович. Остальное – моя забота.
– А я так и знал. Вот вам бумага. Подойдёт?
Серафимины глаза забегали по строчкам. Солнечный «зайчик» сполз со стола и уютно устроился на коленях Симакова. Симаков вздохнул. Подай он сейчас заявление об уходе – его и тогда бы не уговаривали.
Через полчаса все формальности были улажены. Куда теперь? Может, Медведев уже появился в ЦРБ? Пойти, поговорить? Подумав, Симаков отверг идею. Если даже Медведев и вернулся, ему точно не до Симакова. Будем действовать самостоятельно.
Технарь по образованию, Симаков не очень-то уверенно чувствовал себя в такой малопонятной сфере, как сновидения. Где почерпнуть необходимые сведения? Пересмотрев несколько вариантов, Симаков остановился на библиотеке. Так он будет максимально независим, избежит лишних расспросов и внимания, и, быть может, сумеет прояснить свои страхи.
В городской библиотеке он бывал не так уж часто, разве поинтересоваться техническими журналами, а после того, как библиотечный ресурс начал оскудевать, и вовсе перестал туда заходить. Валентина Григорьевна, хранительница читального зала, сухонькая пожилая женщина с «химической» причёской, выслушала заказ с невозмутимым видом, кивнула и удалилась. Должно быть, повидала немало чудаков с интересами в самых неожиданных областях. В этом библиотекарь немного сродни врачу, свято соблюдающему «врачебную тайну». Вскоре перед Симаковым высилась внушительная стопка разнокалиберных книг, так или иначе связанных с проблемами сна и головного мозга. Симаков скривился, стоически открыл обложку и углубился в изучение тайн человеческой психики.
Его никто не тревожил. Следствием многочасового погружения в морфологическую и нейронную реальность стала сильнейшая головная боль. Даже чувство голода притупилось, хотя обеденное время давно миновало. Сказать по правде, из прочитанного Симаков понял не так уж много. Может, из-за излишней спешки, поскольку выхватывал из трактатов отдельные фразы, торопливо перелистывал страницы в поисках неизвестно чего. А может, просто понял истину, которая в своё время первым озарила мудрейшего человека своего времени, афинского ритора и философа Сократа, мыслившего о многих вещах: чем больше познаю, тем яснее осознаю собственное невежество. Другими словами, греческий философ хотел дать понять, что окружающий мир намного сложнее, нежели нам кажется, и для постижения его недостаточно ни тех чувств, коими одарила нас Природа, ни того инструментария, каким вооружились исследователи мироздания. То же, что уяснил Симаков, легко можно было уместить в блокноте.
Сон – это состояние, в которое мозг погружает тело для того, чтобы переработать полученную за день информацию, без отвлекающих, так сказать, факторов.
Для удобства выработан цикл «ночь–день», когда человек сам регулирует череду отдыха и бодрствования.
В экстремальных случаях, когда человек не желает либо не может следовать привычному для него распорядку, включаются различного рода защитные блоки, ограничивающие мышление (дремота, транс), или отключающие тело полностью (сон, летаргический сон, кома).
Психолог Дин Вулдридж, автор книги «Механизм мозга» прямо заявил, что не в силах объяснить феномен сознания. Он назвал сознание «неким контролирующим прибором с неизвестными характеристиками, который включен в интересующие нас сложные схемы неизвестным способом».
Если уж даже известные учёные, собаку съевшие на исследованиях, признаются в собственном бессилии, то чего уж тут пытаться какому-то там инженеру с обанкротившегося заводика!
Перед глазами Симакова всё поплыло. Он сложил руки на стопке просмотренных книг и опустил на них голову. «Сон разума рождает чудовищ». Иероним Босх, знаток потустороннего мира, извлёкший оттуда невероятных монстров и поместивший их на своих непостижимых картинах…
В одном из американских журналов однажды появилась статья, которая описывала странный случай, имевший место  в Лос-Анджелесе: китайские эмигранты вдруг начали умирать во сне от чего-то ужасного. История, всплывшая по воле репортёров, попала в уши талантливого сценариста, и вот с экрана шагнул в жизнь Фредди Крюгер. Он бродил из одного сна в другой, убивая спящих подростков.
Сны реально могли быть смертельно опасными…
Если наш мир построен по законам науки и логики, то по ту сторону сна начинается неопределённость и мистика. Легко было древним! Они разделили мир и отдали его во власть богов. Одни боги управляли войной, другие – законами торговли. Свои защитники были у земледельцев, врачей, даже рожениц. Самый таинственный бог Хронос управлял временем. А сновидениями заведовал Гипнос – сын Никты (Ночи), брат Тонатоса-Смерти. Ночь, Сон и Смерть шагали рядом, плечо к плечу, древние мудрецы могли лишь предполагать, что находится там, в Киммерийских землях, где тускло мерцает река забвения Лета…
Мысли о божественном привели Симакова к логическому завершению – к Православной Церкви, которую в Зареченске представлял отец Матвей. Симаков знал священника, поэтому решил наведаться в местный храм и побеседовать со святым отцом. Батюшка проблем паствы отнюдь не чурался, за что и пользовался всеобщим уважением. Бог даст, из беседы и родится нечто путеводное.
Распрощавшись с Валентиной Григорьевной, Симаков поспешно вышел из читального зала. Библиотекарша пожала плечами и принялась собирать разбросанные книги.
Отец Матвей, настоятель Храма Преображения Господня, как и большинство других провинциальных настоятелей, проживал прямо на территории храма в большом бревенчатом доме. Взойдя во двор, Симаков обнаружил отца-настоятеля в трудах праведных. Отец Матвей занимался крышей собственного жилища. Шифер, коим некогда был покрыт дом, начал активно разрушаться, расползаясь почти на глазах. И пришлось батюшке, скинув рясу, натянуть спецовку и взгромоздиться на самый что ни на есть конёк. Батюшка, занимался ли он делами службы или постигал хитрую науку хозяйствования, всегда все норовил делать сам.
У крыльца суетился длинный тощий пономарь Егорий (откликавшийся также на имя Гоша). Гоша пытался привязать к листу оцинкованной стали верёвку, другой конец которой в крепких руках держал отец Матвей. Верёвка не желала пролезать в заготовленное отверстие. Гоша потел и шептал проклятия, искоса поглядывая, не доносятся ли неблагочестивые высказывания до ушей строгого батюшки. В штате храма числился ещё дьячок Прохор, но в данный момент он руководил уборкой церкви, громогласно подгоняя пару богомольных старушек, которые взяли на себя добровольную обязанность убираться, но проявляли при этом редкостную дурость. Бабуси старались, вздрагивая от зычного указующего голоса Прохора. Дьячок спешил закончить с уборкой и присоединиться к батюшке.
Наконец Гоше удалось просунуть измочаленную верёвку в отверстие, и отец Матвей потянул лист наверх. Снизу подъём корректировал пономарь, предупреждая о разного рода препятствиях, возникающих по хожу движения листа. Дело сдвинулось с места.
Отец Матвей, балансируя на высоте, замурлыкал: «Не кочегары мы, не плотники…» Страдающий высотобоязнью пономарь деревянной киянкой правил следующий лист, пострадавший во время разгрузки или хранения.
При виде столь слаженного труда Симаков остановился. Он засомневался, вовремя ли пришёл или лучше заглянуть позднее. К примеру – завтра. Он ещё переминался в нерешительности с ноги на ногу, как вдруг под ухом кто-то басисто объявил:
– Мир тебе, человече, помочь вознамериваешься?
Симаков сглотнул комок в горле. Рядом стоял коренастый мужичок в рабочей спецовке. Заросшее кудлатой бородой лицо обладателя баса выдавало его принадлежность к клиру храма. Дьяк Прохор покончил с уборкой.
– Мне поговорить бы… с батюшкой.
– Так вон он, наверху. Крышу мы менять задумали. Как у тебя крыша?
– «Крыша»? – Симаков пожал плечами. – Бывало и получше.
– Вот и у нас тоже. Откладывать долее не имело смысла. Так ты как – помогнёшь?
– Ну, давай. Всё одно пришёл.
– И то дело! – Прохор обрадовался. – Я счас же на крышу, а ты, человече, цепляй листы, что Егоша покажет и мне, значит, наверх. Быстро управимся. После и поговорим.
Пономарь кратко пояснил, и Симаков скинул пиджак. Гоша вручил ему замызганный халат. Симаков не стал искаться, кое-как напялил и приступил к делу. Они цепляли листы железа, принимали обломки шифера, оттаскивали его и снова поднимали железо.  Наверху бодро стучали молотки. Прохор басом комментировал, оперируя в основном междометиями. Отец Матвей что-то отвечал.
Работа спорилась.
Пару часов спустя запас кровельной стали подошёл к концу. Симаков с трудом стащил халат, скомкал его и вытер пот. Гоша хохотнул и поманил его за собой в умывальню. Возле толстенного дуба пристроена была дощатая кабинка с водонапорной колонкой. Рядом стояла широкая лохань для полоскания. Егорий на ходу стянул латаный пиджачок, старенькую рубашонку, открывая впалый живот и узкую «цыплячью» грудку. На боку пономаря красовался длинный шрам – не то от ланцета, вырезавшего аппендикс, не то от ножа. По ухваткам и ухмылкам Гоши можно было предположить, что за ним что-то числилось.
Пономарь сноровисто накачал воды и принялся брызгать на себя пригоршнями, заразительно покрякивая. Симаков присоединился. Полотенце висело здесь же. На здоровенном плотницком гвозде, вбитом в ствол древнего дерева.
Не успел Симаков натянуть сорочку, как в умывальню гуськом вошли  батюшка с дьячком. Они тоже стащили робы и принялись плескаться, щедро разбрызгивая воду. Егорий бочком выскользнул наружу, присел на скамью и, вытащив откуда-то папироску, засмолил её, пожирая глазами Симакова.
– Откель будешь, служивый?
– С больницы.
– Больной, значит, – Гоша понимающе кивнул. – Сам через то прошёл. Едва не с того света вернулся. Теперь вот при храме. Грехи, значит, замаливаю.
– И я с того света, – неожиданно для самого себя выпалил Симаков. – Только, похоже, не до конца ещё… вернулся.
Гоша разинул рот. Цигарка полетела наземь, он успел подхватить, ругнулся, покосился на мойню и глубоко затянулся.
– …Вот и хотел с батюшкой посоветоваться. Разобраться надо.
Отфыркиваясь, из умывальни вышел отец Матвей. Обнажённый по пояс, с мокрыми прядями волос, облепивших голову, он производил внушительное впечатление. Сквозь длинные пряди розовела побеждающая лысина, но и она не портила батюшку. Тело священника оплетали могучие мышцы, как у профессионального атлета. Отец Матвей походил на древнерусского витязя с примесью варяжских кровей, опытом и способностями дослужившегося до воеводы. Да, именно так: до воеводы. И чем-то он походил на Медведева. Такой же плечистый и крепкий. Только в глазах врача светился интеллект, а священник нёс в себе мудрость и опыт народа, накопленный тысячелетиями развития и познания. И эта мудрость накладывала на весь его облик тот оттенок величия, который так не любят люди серые, недалёкие, прорвавшиеся в элиты благодаря подлогу и подлости, умению показать зубы или  же облобызать ручку начальства в нужный момент…
Отец Матвей похож был на Сократа. Он вытирал руки и с любопытством разглядывал незваного помощника. Отец Матвей обладал исключительной памятью на лица и знал практически каждого из заречан, даже тех. кто не принадлежал к числу паствы. Наконец батюшка, не глядя, передал рушник Прохору и объявил мягким баритоном:
– Благодарствуем за помощь, за сотрудничество.
– Спасибо…
Симаков силился вспомнить, как должно обращаться к настоятелю. «Ваше преосвященство»? Нет, это уже что-то епископское. Ещё принято целовать руку. Но этого он делать не стал, а отец Матвей к тому и не стремился. Он больше походил на этакого патриархального бригадира или прораба, чем на православного попа.
– Прохор сообщил мне, что ты жаждешь поведать нечто важное, – сказал вдруг батюшка.
Ну да, они же успели пообщаться с дьячком.
– Д-да… Не знаю, с чего начать…
– Лучше с самого начала, –  отец Матвей улыбнулся. – Кажется, я узнал тебя. Ты на заводе служишь.
– Инженером по технике безопасности.
– Да. Теперь вспомнил. С тобой давеча произошёл несчастный случай в цеху.
– Именно так, батюшка. Собственно говоря, потому я и пришёл.
– Я слушаю тебя, сын мой.
Симаков кратко рассказал о заводском ЧП и последующих за ним событиях.
–…а когда я очнулся, оказался совершенно в другом месте. не просто в другом, это был другой мир.
– Такое случается, сын мой.
– Нет-нет, это был не бред, не галлюцинация! Всё происходило на самом деле! Все мои чувства уверяли меня в этом.
– И что это было за место?
– Лес. Девственно дикий лес. Я встретил людей. Они говорили на незнакомом языке, но я понимал их… стоит мне заснуть, и я снова и снова оказываюсь там. Меня преследуют. Меня хотят убить. Я приобрёл союзников, которые должны доставить меня в какой-то город…
Симаков подробно описал свои приключения в зазеркалье.
– …И каждый раз, проснувшись, я снова оказываюсь здесь.
– Но тогда получается, сын мой, что все твои путешествия – только видение. Прости меня, сын мой, но всё это слишком похоже на… гм. Ты разговаривал с врачами?
– Конечно! С Медведевым. Его заинтересовал мой случай, но… Медведев куда-то исчез, а мне… я… пришлось выписаться. Я не могу находиться дома. Скоро снова пора ложиться спать, и я снова… мне страшно! Вы можете мне помочь?
– Всё это очень необычно… – задумчиво произнёс священник. – Я знаю Медведева. Это больше по его части. Хотя… Всё в руках Божьих. Должно быть, тебе выпало испытание. Тогда надо скрепить свои силы и действовать.
– Как?
– Поверь себе и своей душе. Она должна подсказать, что делать.
– Душе? Не понимаю.
– Хорошо, скажу по-другому. Доверяй интуиции. У каждого человека есть свой ангел-хранитель. Его присутствие незримо, но кое-что мы почувствовать можем. Наитие! Кто-то словно шепчет в ухо: «Сделай именно так». Надо уметь слушать себя, интуицию, совесть. Всё вместе это и есть ангел-хранитель, голос души. И он тебя не подведёт.
– Спасибо за совет, батюшка.
Симакову и в самом деле стало легче. Именно так – довериться себе! Если высшие силы существуют, они обязательно поддержат.
Вечер всё больше заявлял о своих правах. Смеркалось. Симаков шагал по улице и улыбался. Если это – всего лишь сон, то ему предстоит волнующее чувство Приключения. Азарта, поиска. Хорошее разбавление серых будней, которые превращают нашу жизнь в унылое болото.
А если в сновидениях и вправду скрывается нечто вне разума, то это говорит о его избранности. О том, что ему доверено испытать нечто… нечто… трудно даже слово подобрать, но сердце в груди трепыхается, и трепыхается оно не от страха, а в предвкушении необычного.
Словно получил Симаков абонемент на посещение чужих миров.
– О!.. Степаныч! – услышал Симаков.
Его догонял сосед, вечно пьяненький Михалыч. Когда-то он был капитаном буксира, но привычка «закладывать за воротник» обошлась ему боком. Буксир потопил старенькую самоходку, рулевой так и не выплыл. Дело тогда замяли, Михалыча перевели в шкиперы, но он и там недолго задержался. Механик, кочегар, матрос, сторож. Этапы жизненного пути высушили, согнули его, но так и не отучили от бутылки. Сейчас это был лысенький старичишко с мятым лицом, покрытым сивой щетиной. Михалыч донашивал старые костюмы и пальто, которые болтались теперь на нём, как на вешалке, хотя он и подгибал рукава, и подшивал штанины.
– Степаныч! Ты гляди-ка! Живой! – радостно гундосил Михалыч, тыча Симакова кулаком в бок. – А говорили, тебя чуть не убило! Мол, кран обвалился на тебя… и кранты Степанычу.
– Как видишь, живой я.
Симаков, как ни спешил домой, из деликатности не оборвал разговор сразу.
– Вот и я им говорю: Степаныча, мол, так просто не придавить. Он, мол, дюже живучий! Это я про тебя говорил, слышь?
– Кому это «им»?
– Да… шантрапе тут разной…  Сколько её сейчас развелось! Чем меньше работы, тем больше бездельников. И чешут всё языком, и чешут. А что поделаешь?
Михалыч развёл руками, демонстрируя бессилие перед социальными стихиями.
– Ладно, Михалыч, я, пожалуй, домой пойду.
– Не-е-ет, ты постой! – пьянчужка вдруг вцепился обеими руками в пиджак собеседника. – Ты расскажи-ка соседу во всех подробностях, что там стряслось, в цеху вашем!
Симаков пожал плечами.
– Обычное дело, диск сцепления не выдержал. Двигатель отклонило, а я вот отклониться не успел. Вот меня и столкнуло. А дальше не помню ничего. Очнулся в палате, полежал, отдохнул, отоспался – и домой.
– А коли отоспался, так и спешить домой не с руки. А что подозреваю? Подстроено всё. Тебя, Степаныч, жизни лишить хотели. У меня глаз намётанный. Всякую закавыку за версту разгляжу. Давай-ка мы с тобой соберёмся, да в две головы хорошенько обдумаем…
– Верно.
Симаков на ощупь отделил в кармане купюру и протянул её Михалычу.
– А чтоб думалось конструктивней, надо возбудителем себя побаловать. Вот тут на бутылку хватить должно. Сбегай-ка, Михалыч, а потом и побалакаем…
– Да ты, Степаныч, голова! – восхитился старый пьяница. – Мысли на лету читаешь! Не-ет, так легко им тебя не достать! Счас мы обмозгуем, как тебя сохранить для будущего. Гадом буду!..
Про гада он договаривал уже на ходу, и тут же исчез за углом. Симаков торопливо зашагал дальше. Михалыч обернётся мигом, а, не найдя инженера, вряд ли сильно расстроится. Собутыльников у него хоть отбавляй. Равно как и тем для беседы. А Симакову нужно успеть сосредоточиться до того момента, как он отправится спать. Составить хоть какой-то план действий.
Пётр Степанович вошёл в квартиру, сел за стол и задумался, обхватив голову руками. Что там, во сне, с ним было? Кажется, перебрался-таки на другую сторону каньона. И что ожидает его, оставшегося теперь без защитников и союзников, на пару с подростком?
Глаза сами собой закрылись, и окружающее утонуло в тумане…
6 – 1
…Симаков услышал тихие всхлипывания. Кто-то рядом рыдал, пытаясь сделать всё, чтобы звуки не услышали. Кто бы это мог быть? Сначала Симаков предположил, что находится в общей палате,  кто-то из пациентов умер, и его увозят в покойницкую, а нянечка или медсестра не может сдержать слёз. Потом Симаков вспомнил, что его уже выписали, – стало быть, он должен находиться дома. И, наконец, сообразил, что мог оказаться и не дома.
Пальцы нащупали песок вперемешку с каменной крошкой. Эрозия постепенно разрушала края разлома. Стало быть, он лежит на песке, а рядом рыдает Гурий. От боли? Руку повредил, к примеру. Или ногу, что много хуже, ведь им ещё идти и идти. А лошадей больше нет, они остались на той стороне каньона.
– Эй, Гур! – Симаков постарался вместить в шёпот как можно больше уверенности. – С тобой всё в порядке? Или как?..
– Ой! – выдохнул паренёк, приваливаясь к плечу Симакова. Он с такой силой вцепился тому в плечо, что Симаков сразу понял: с Гурием ничего плохого не произошло, и полёт большей частью окончился благополучно. – Ой! Ты жив, чужеземец?
– Конечно. Что со мной могло случиться?
– Ты в кучу камней врезался и всю ночь лежал… как мёртвый… Я тебя от обрыва еле-еле оттащил, поспал чуть, а сейчас вот…
Гурий явно готовился снова реветь. Голос уже завибрировал, губы разъехались… Симаков нахмурился и пресёк порывы:
– Хватит нюни распускать! Чай, не баба! Докладывай, что здесь да как. Я малость подустал да подремал, а ты, вижу, времени зря не терял. Докладывай!
– А что? – Гур пригорюнился. – Волки уже здесь. Я слышал голоса. Солнце взойдёт. Они нас увидят.
– Тогда давай убираться.
– А ты можешь двигаться?
Гурий сразу повеселел. А Симаков едва не прослезился. Парнишка мог бы сбежать, но вот ведь остался рядом, готов был рискнуть шкурой ради какого-то чужеземца! Глядя в глаза Гура, Симаков широко улыбнулся. Да, нужно было спешить. С каждой минутой становилось светлее.
– Вон туда! – показал Гур. – Там канавка, можно проползти, дальше кустарник, за ним не видно будет.
Гур не терял времени даром.
Симаков подхватил свёрточек с вещами, которые Гурий умудрился где-то отыскать в темноте. Сначала они двигались ползком, затем, спустившись в какой-то жёлоб, поползли на корточках. Через несколько метров Симаков понял, что они движутся по дорожной колее. Именно сюда опускался мост. Всё правильно.
Очутившись в кустарнике, Симаков не утерпел – выглянул. Первое, что он увидел – каменное основание моста из массивных прямоугольных блоков. Конструкция разрушилась окончательно. Осталось лишь несколько огрызков со следами свежего расщепления, всё остальное нашло свой конец на дне разлома. Мост было жаль, но его можно восстановить.
Всадники, числом около десятка, гарцевали на той стороне. Все были вооружены и настроены крайне воинственно. Они были просто переполнены агрессией, размахивали мечами и копьями и что-то выкрикивали. Двое или трое перебегали с места на место, рассматривая землю. Стилл обещал оставить достаточно следов, чтобы увести Волков за собой. Но эти что-то не особенно торопились. Что они ищут? Симаков вытянул шею и почти вылез из кустарника в попытке разобраться.
И вдруг увидел ещё двоих.  Эти стояли чуть дальше, на самом краю разлома, и смотрели в его сторону. Один из них явно был знаком. Как такое могло быть? Ведь в этом мире Симаков пробыл всего ничего и видел-то чуть больше десятка людей.
На краю каньона стоял Крулл собственной персоной. Он стоял, широко расставив ноги, и держал в руках трубу, конец которой поблёскивал. Линза. А труба – самая настоящая подзорная. Крулл видел Симакова. Губы вожака стаи скривились в злобной усмешке. Крулл опустил трубу и издевательски помахал рукой.
Симаков попятился. Крулл сумел разглядеть его, используя оптический прибор. Сейчас он не может достать беглецов, но – кто знает, что будет через час, через несколько часов, через сутки? Надо бежать, спасаться, уносить ноги!
– Чужеземец! – услышал он шёпот Гура. – Осторожно! Они могут видеть далеко!
Раньше нужно было предупреждать!
Симаков немного помолчал, потом буркнул:
– Всё равно. Даже если они разгадают нашу хитрость, сейчас им до нас не добраться. А там… ещё посмотрим, кто кого.
Он бравировал скорее перед самим собой, чем перед парнишкой. Сам себя убеждал. Слишком многое зависело от собственной уверенности.
Когда каньон уже остался далеко позади, Симаков поинтересовался:
– А что твой отец говорил о землях по эту сторону каньона?
– Мне он ничего не рассказывал. Он говорил с дедом, я только часть подслушивал. Потом меня обнаружили и выгнали из комнаты. Так что знаю я не так много.
– И всё же?
– Отец говорил о Старом Городе. Что в нём живут странные люди. Даже и не люди, а… Не знаю, как описать. Дед говорил: надо было обойти, а отец сказал – очень густые заросли, и в лесу ещё опаснее, чем в городе… Больше ничего не знаю. Они говорили слишком тихо.
– Понятно. Что ж, остальное увидим сами.
Самодельная катапульта перебросила их на другой край ущелья, но часть поклажи бесследно пропала. Либо улетела куда-то в сторону, либо вообще оказалась на дне каньона. Устраивать розыски на открытом месте под прицелом арбалетов Симаков и сам бы не стал, и Гуру бы не позволил. Отойдя на приличное расстояние, путники устроили привал и подкрепились тем, что сохранилось в единственном уцелевшем свёртке.
Местность вокруг представляла собой равнину, поросшую разнотравьем. Далеко впереди раскинулись до горизонта лесные чащобы. Ещё Симакову показалось, что на опушке, да и в самом лесу громоздятся выветрившиеся скалы. Следующую остановку следовало сделать где-то там. И осмотреться. Почему отец Гура счёл лес опасным?
– Чужеземец!..
– Нет, Гурий, не надо меня так называть. Говори: Пётр Степанович.
– Это твоё настоящее имя?
– Конечно.
– Его нельзя никому говорить! Только самым близким людям.
– Это почему же?
– Если узнает злой человек, может заклятиями сделать так, что станет твоим хозяином. Заставит подчиняться. У всех кроме настоящего есть окольное имя или даже прозвище. Тебе тоже надо такое завести. Скажем, Петрас.
– Ну, Петрас так Петрас. Так о чём ты говорил?
– Наверное, это и есть Старый Город.
То, что Симаков принял за скопление выветрившихся скальных образований, оказалось городской окраиной. Здания почти разрушились от времени, превратившись в развалины. Но кое-что всё же сохранилось.
Путники торопливо свернули лагерь, собрали скудные пожитки и поспешили к видневшимся вдали руинам. Идти пришлось по бездорожью – накатанная колея свернула в сторону и пропала. Торная дорога шла по краю каньона, далеко огибая и Старый Город, и лесную чащу. Видно путники, проходившие здесь раньше, наслышаны были об опасностях, которые поджидали среди руин. В иных обстоятельствах так же сделал бы и Симаков, но, преследуемый Волками, он был вынужден рискнуть, чтобы обмануть погоню. К тому же в Старом Городе мог найтись какой-нибудь дополнительный козырь. А к чисто прагматическим соображениям добавлялось ещё и любопытство.
Солнце уже поднялось в зенит и теперь нещадно палило, выжимая пот, который крупными каплями катился по лицу и смачивал одежду, и без того покрытую грязью и солью. Хотелось пить. Ноги едва волочились, цепляясь в траве и мелком кустарнике вроде дрока или акации. Расстояние до Города сокращалось удручающе медленно, но все-таки уже было видно, что Город – не просто кучка развалин, а довольно крупное поселение. Причины, разрушившие его, оставались загадкой, их не знал ни Гурий, ни его отец, побывавший здесь.
Когда Симаков со спутником добрались до городской окраины, их силы практически истощились. Симаков буквально рухнул на кучу щебёнки и съехал с неё, не в силах даже выругаться. Гур присел рядом, привалившись спиной к стене из пористого камня. Глаза его сами собой закрылись, подбородок коснулся груди… Казалось, паренёк заснул ещё до того, как опустился на землю. Он и в самом деле вымотался.
Хотелось так же закрыть глаза и забыться, но Симаков себе не позволил. Нельзя было забывать о волках. Он огляделся в поисках какой-нибудь возвышенности. Наблюдательным пунктом вполне могли послужить сохранившиеся строения, если среди них найдётся такое, которое выдержит вес его тела. Ещё была нужна лестница. Переходя от одной руины к другой, Симаков, наконец, обнаружил искомое. Облюбованное здание выглядело не таким разрушенным. В относительной целости сохранились три стены и внутренняя часть – комнаты, переходы и лестничные клетки. Если подниматься по лестнице, прижимаясь к стене, то можно почти не опасаться, что подгнившая ступенька провалится под ногами. Впрочем, и стены, и лестницы были из лёгкого пористого камня. Симаков переходил из комнаты в комнату, выглядывая из окон. О близости Волков ничто не свидетельствовало. Пока. Значит, можно смело отдаваться на волю любопытства, которое всё сильнее снедало инженерный ум.
Здание, куда он забрался, напоминало соты. Каждая комната имела по шесть углов, в средней части стены расширялись, а у потолка и пола – сужались. С этажа на этаж можно было подняться по общей лестнице, но в некоторых помещениях имелись ещё и дополнительные лестницы. Отдалённо это напоминало квартиры в двух уровнях, но Симаков не слыхал о квартирах, ярусы которых располагались бы не друг над другом, а в шахматном порядке. Заполняющий материал стен рассыпался в руках, однако несущие конструкции имели прочность гранита. Симаков подобрал отрезок трубы (тоже шестигранного сечения) и попытался поковырять решетчатый каркас, но не смог оставить даже царапины. Мебель, которая ещё сохранилась, явно была рассчитана на карликов. Или же он путешествовал по местному детскому саду. Всё остальное рассыпалось в прах, и было развеяно сквозняками по всему зданию.
Он ещё долго бы бродил по закоулкам, но внезапно снизу долетел истошный вопль. Кричал Гурий. Видимо, парнишка пришёл в страшное волнение.
– Петрас! Э-эй! Куда ты пропал?
Голос Гура то звучал необычайно громко, то внезапно стихал, словно парню зажимали рот. Не Волки ли? Доисследовался! Симаков в мгновение ока очутился у окна. Никого. Метнулся в другую комнату. Снова послышался крик. Очевидно, Гур просто испугался, оставшись один в незнакомом месте.
Спуск занял времени не меньше чем подъём. Лестница была местами разрушена, да и высота ступенек не везде одинакова. Привыкший к стандартам своего мира Симаков был слегка озадачен. Сосредоточившись на лестнице, он чуть было не проскочил мимо очередного яруса, но вдруг остановился. Ему показалось. Что там кто-то стоял. Кто-то огромного роста. Симаков едва пересилил желание прибавить скорость. Нельзя оставлять за спиной неизвестное.
Положив пальцы на рукоять кинжала, он вошёл под свод большого зала. Так и есть. Впереди высилась одинокая фигура в тёмном облачении. Метра два или больше. Симаков сделал шаг вперёд и поднял руку в приветствии.
– Мир тебе. Я Петрас.
Фигура пребывала в неподвижности. Казалось, человек завис в воздухе, не касаясь мозаичной поверхности. Что ещё за чёрт? Симаков подошёл поближе. С каждым шагом фигура всё больше расплывалась. Теперь она уже ничем не напоминала человеческого тела, скорее – облако пыли, зафиксированной в центре зала. Симаков остановился у мозаичной площадки. Над выступающим из пола шестиугольником висел различного рода и размера мусор – кусочки материала стен, осколки стекла и пластика, обрывки бумаги. Песок. Симаков подобрал камушек и швырнул в «облако». Камешек влетел в скопище мусора и застыл, повиснув в воздухе. Вопреки всем законам физики. Симакову стало жутковато. На нервы действовала абсолютная тишина. Казалось, здесь даже звук не в силах преодолеть невидимой преграды.
Симаков сделал шаг назад, ещё и ещё. Добравшись до лестницы, едва ли не бегом кинулся вниз. Что это было? Некая флюктуация отменила тяготение в ограниченном объёме зала? Скорее всего, результат работы какого-то прибора, в незапамятные времена активизированного местными учёными и до сих пор работающего.
Симаков оступился и, не удержавшись на ногах, кубарем покатился вниз. Хорошо хоть, падать пришлось с площадки между первым и вторым этажами. Секунду, пока летел, Симаков чертыхался, потом врезался в кучу мусора, скопившегося под лестницей.
– Петрас!.. – в проёме двери показалось вытянувшееся лицо Гура. – Это ты?
– Я, – Симаков с трудом поднялся. – Что стряслось?
– Стряслось?
– Чего ты кричал?
– Волновался. Ты пропал, мне стало жутко. Дед не зря говорил, что Старый Город нужно бы обойти стороной.
– Хорошо бы к его советам прислушались Волки!
– А ты не боишься?
– Нельзя идти на поводу у собственного страха. Иначе он покажет тебе все ужасы, какие ты только в состоянии себе вообразить. А вот мы разберёмся, что здесь происходит на самом деле.
Гурий был всего лишь подростком, который воображал себя сильным мужчиной и хотел, чтобы и другие видели его таким. К сожалению, желаемое не всегда соответствует действительности. Вот ведь сложность: Симакову, как человеку взрослому и опытному, никак нельзя дать понять Гурию, что относится к нему, как к несмышлёнышу. Более того: надо относиться к юному спутнику как к равному. Тогда возникнут и доверие, и соответственная отдача. Нельзя забывать, что Гур уже доказал характер в стычке с Волками.
– Я свои страхи буду держать вот здесь (Симаков сжал кулак и взмахнул им над головой). А всё остальное зависит только от нас с тобой. А уж мы не подкачаем. Так ведь, брат Гурий?
Парень, казалось, стал выше ростом. Вытянулся, расправил плечи. Испуг, только что метавшийся в глазёнках, пропал. Теперь деревенский сорванец готов был бросить вызов всей шайке Крулла. Экстаз воина перед битвой, переполняющая внутренняя сила, которая и ведёт к победе. Главное – не подрастерять эту энергию.
– Я тут заглянул в пару домов. Твой отец был прав, место действительно примечательное. Возможно, и опасное, но мы же не станем лезть на рожон. Пройдём осторожно. Чтобы никого не задеть…
У Гурия округлились глаза.
– А здесь кто-то есть?
– Пока никого не видел. Но шуметь не стоит.  Ты отдохнул?
– Немного.
– Вот и ладушки. Пошли, дружище. Раз уж мы попали сюда, давай осмотримся поосновательней. Тебе что-нибудь здесь кажется странным?
– Всё. Эти дома. Неужели здесь жили люди?
– Что в этих домах кажется тебе непривычным?
– У нас дома деревянные, я сам не раз видел, как их рубят из брёвен, ряд за рядом, подводят под крышу. Когда-нибудь и я поставлю такой, заведу жену… Но это будет нескоро. А эти дома какие-то… Из чего они собраны?
– Из композитных материалов.
– Из чего?
– Смотри сюда. Видишь эту стену?
– Высокая. Из дерева такую не сложишь.
– И не надо. Иначе под собственной тяжестью нижние венцы стены просто разрушатся. Что, по-твоему, твёрже дерева?
– Камень.
– Правильно. Выгодней всего дома строить из камня.
– Но его трудно обрабатывать. Трудно подгонять один к другому.
– Ты верно мыслишь. Можно использовать другие материалы, придавая им свойства камня, усиливая их. Это и называется «композитные материалы».
– Не понимаю.
– Ну, как тебе объяснить? Вот возьмём твою руку. Она довольно мягкая. Правильно?
Гур нахмурился, напряг мышцы. Симаков обеими руками вцепился в его предплечье и нажал. Гур вскрикнул.
– Видишь? Несмотря на кажущуюся податливость, рука не сгибается и не ломается.
– Но там же кости!
– Значит, твоя рука армирована костями. То есть усилена. В отличие от простейших – амёб и инфузорий, тело человека и многих животных усилено костной и мышечной системами. В этих зданиях строители использовали опыт матушки-Природы. В них тоже есть своя костная и даже мышечная системы.
– Где?
– Смотри сюда. Вот эта стена называется несущей. Потому что она рассчитана нести груз, массу здания. Вес всего здания распределяется на несколько таких стен. Это – скелет здания, его костяк.
– А мышцы?
– Давай войдем внутрь и посмотрим получше.
Симаков увлёк Гура в один из коридоров. Здесь всё было занесено песком, который затащил ветер, вдоль стен пророс хилый кустарник, ему явно недоставало солнышка, а стены покрылись плесенью и лишайником. Чуть дальше виднелся свет. Они дошли до первой открытой двери и оказались в комнате.
– Смотри на стену. Из чего она?
– Из камня.
– Почти верно. Эти камни получены искусственным путём – из глины, песка, других материалов. Сначала подбирают соответствующий затвердитель, который делает их прочными. Потом полученными камнями заполняют пространство между несущими конструкциями. Ряд за рядом, этаж за этажом. Понимаешь?
– Кажется, да. Эти люди придумали, как построить искусственные пещеры?
– Вообще-то, эти дома больше походят на пустотелые скалы, источенные лабиринтами комнат и переходов. Но, если тебе так проще – пусть будут пещеры. Хотя в отличие от настоящих пещер, здесь всё же светло. Видишь окна?
– А в других комнатах окон нет.
– Правильно. Но есть множество способов осветить такую комнату.
– Мы используем факелы или лампы с жидкостью, похожей на масло.
– Наверное, нефть или её компоненты. Можно и так, но это только два способа. Есть и другие.
– Расскажи.
– Тебе будет непонятно. Там, откуда я пришёл, дети ходят в школу и узнают много вещей. Они многое знают и понимают.
– Их учат строить дома и освещать их по ночам?
– Нет, этим занимаются взрослые. Детей учат знаниям. Потом к знаниям присоединяются умение и навык. Тогда можно построить и дом, и самоходную повозку, и летательный аппарат, и плавучие механизмы.
– Корабли? Я знаю про такие. Они ходят под парусами.
– В моём мире ходят и без помощи ветра. Их двигает наука.
– Что это? Механизм?
– Скорей, сила. Сила ума, с помощью которой можно сделать что угодно. Вот хотя бы такой город. У вас есть школы, друг Гурий?
– В нашей деревне нет. Старики рассказывают былое, женщины учат находить лечебные травы, охотники показывают следы, способы выследить и убить зверя. Ещё мы видели, как строят дома, делают запасы на зиму, шьют одежду и обувь.
– Ну, с тобой не пропадёшь, друг! – Симаков ободрительно хлопнул паренька по плечу. – Но если в вашей деревне этих знаний для жизни достаточно, то в городе будет маловато. Тут нужно нечто посущественнее.
Гур мстительно прищурился.
– Тогда почему этот город оказался разрушен? Не помогли, выходит, знания?
– Эк ты меня отшил! Молодец. Я тебе так отвечу: многие знание предполагают и большую ответственность носителей. В противном случае знание превращается в страшное оружие, которое уничтожает и своих создателей, и всё живое окрест.
Гур молча подошёл к оконному проёму и оглядел разрушенные здания.
Неужели эти умные люди, построившие такой город, оказались столь глупы, что позволили городу пожрать и себя, и всё вокруг? А если этот обезумевший город ещё не успокоился, и готов умертвить и Гура, и его взрослого спутника?
– Так чего мы ждём, Петрас? Давай убираться отсюда! Это место напоминает мне кладбище. Может, здесь по ночам бродят призраки и чудовища?
– А днём – Лесные Волки. И несть числа опасностям. А нас всего-то двое, и один – пришелец из чужих мест, не умеющий выжить в этом мире, а второй ещё мальчик, только-только начавший оформляться в мужчину.
– Я умею сражаться! Я убил Тухташа! Не надо считать меня малышом!
– Ты не малыш. Я нисколько не умаляю твоих заслуг. Да и я не так уж беспомощен. Но всё равно нам придётся туго, если, не дай Бог, нос к носу столкнёмся с врагом. Нам надо как-то к этому подготовиться. А где ещё мы найдем или изготовим подходящее оружие, как не здесь? В ближнем бою шансов выйти победителями у нас маловато. А вот в дальнем… Сообрази-ка самострел, Гур. Как у деда. А стрелять ты мастак.
– А то!.. Только где тут взять самострел?
– А где взял дед Гнаш?
– Выменял у торговцев на две росомашьи шкуры.
– Так. Шкурок у нас нет, торговцев тоже. Придётся обойтись своими силами. Впрочем, не так уж это сложно. Надо найти крепкий шнурок да пару достаточно упругих полос.
– Шнурок у меня есть, – Гур вытащил из-за пазухи искомое. – Все ребята носят. Можно силок сделать или ещё что.
– Вот видишь, какой ты запасливый. Полдела, считай, сделано. Остальное беру на себя.
– А мне что делать?
Симаков испытующе посмотрел на юного товарища.
– Вот что, Гур… Можно ли тебе дать ответственное поручение?
– Конечно! – парень с готовностью вытянулся.
– Я сейчас займусь делом, а на твою долю остаётся охрана. Поднимайся на верхний ярус и гляди по сторонам в оба. Увидишь что подозрительное – сразу сообщай. Место тут действительно непростое, так что поосторожнее. Не высовывайся. А если что ценное найдёшь или интересное – тащи сюда. Посмотрим.
– И долго мне там торчать?
– Вряд ли. Если что – свистну, сразу спускайся. Только будь осторожен! Не свались. Здесь всё прохудилось. Не боишься?
Гур хмыкнул и отправился к лестнице. Симаков принялся за поиски. В результате получасовых изысканий в куче мусора он собрал скудную коллекцию обломков непонятного назначения и разной степени изношенности.  Хорошо, сохранил нож. Из куска дерева Симаков вырезал сносный приклад с цевьём, к нему приспособил полосу из неизвестного эластичного материала. Согнув концы, натянул шпагат. Дольше всего пришлось возиться с воротом – ведь Гурию в одиночку придётся натягивать тетиву и вкладывать стрелу. Наконец, ворот с фиксатором, а также заготовки для десятка стрел были готовы. Наконечниками послужили осколки стекловидного материала, они не были столь же прочными, как металл, но на худой конец годились. Закончив мастерить, Симаков решил испытать оружие. Тетива самодельного арбалета щёлкнула, и стрела вонзилась в нацарапанный круг. Оружие, хотя и весьма грубое, вполне годилось и для боя, и для охоты. Чрезвычайно гордый собой Симаков громко, в два пальца, свистнул, – аж уши заложило. Где-то неподалёку сорвалась и полетела прочь крупная птица, судорожно суча крыльями. Ого! Оказывается, здесь и живность имеется! Отлично! Сейчас Гурий у нас потопает на охоту. Надо ж ему привыкать к оружию, выяснить его особенности!
На лестнице послышался громкий топот: презрев осторожность, рыжий оголец мчался вниз, замедлив движение лишь за пару маршей до холла, в котором старший товарищ организовал штаб-квартиру временного лагеря. Гур явился, сияя, как начищенный медный грош. К его собственному излучению прибавилось действие предзакатных лучей, проникающих в помещение сквозь бесчисленные щели, проломы и проёмы. Казалось, по лестнице мчится живой костёр. Он потух, когда Гурий перешёл в тень.
Глаза паренька лихорадочно блестели.
– Петрас! Ты слышал?!
– Что? – Симаков мгновенно вскочил. Вспомнил, в каком положении они находятся. – Волки? Близко?
– Да нет! – замотал головой Гур. – Я про звук! Жуткий вой!
– А! – Симаков ухмыльнулся. – Всё в порядке. Это я. Чтобы тебя позвать. Вот, смотри… – он сунул пальцы в рот и продемонстрировал свое искусство, которым гордился ещё с юности.  В ушах снова зазвенело. Будь рядом кто из взрослых, он, конечно, не стал бы дурачиться.
Лицо Гура вытянулось. Видать, подобное было для паренька в диковинку.
– Слушай-ка, Гур, тут вечер близится, а у нас с продовольствием туговато… Так я хотел тебя на охоту…
Таким хитрым образом он подвёл к факту появления арбалета и уже готов был поднять оружие с пола, но тут Гур засиял самым натуральным образом:
– Так я уже! Смотри!
И выхватил из-за спины две птичьи тушки, связанные за лапы. Свёрнутые головы птиц покачивались, почти задевая захламлённый пол, и было видно, что добыча попалась упитанная. Гур с удовольствием поведал, как ему удалось добыть пропитание. Отправленный в дозор, он скоро соскучился пялиться на окрестный пейзаж. Разыскал выход на крышу, вылез, но оказалось, что ходить там ещё опаснее, чем внизу: кровля совсем прохудилась. Разочарованный Гур уже собирался спуститься, как внимание его привлекла крупная птица, опустившаяся на противоположный край крыши…
Там находилось внушительных размеров гнездо. В приступе охотничьего азарта Гурий решил не терять времени зря. Из собственного ремня, служившего одновременно поясом и вместилищем всевозможных мальчишечьих причиндалов, он смастерил пращу. Сбор подходящих снарядов также не занял много времени. Птице ещё не успела улететь, она сидела на краю гнезда и, склонив голову набок, наблюдала, как Гурий раскручивает пращу над головой. Опасность она поняла, когда было уже поздно, зашипела, растопыривая крылья. Но камень уже летел, и бросок оказался удачным – снаряд угодил точнёхонько в голову пернатой твари. Однако охота на этом не закончилась: в гнезде, оказывается, сидела ещё одна птица, которая мгновенно пришла в сильное раздражение и атаковала. Неизвестно, чем бы закончилось нападение, учитывая плохое состояние крыши и размеры птицы. Гурий не оплошал: сшиб противницу новым точным броском, затем прыгнул и свернул ей шею. Бой был честным, о чём говорили глубокие царапины на руках и ссадина на шее парнишки. А в награду Гуру достались не только две жирные тушки, но и гнездо с кладкой. Половину Гур с удовольствием проглотил прямо на месте, вторую аккуратно уложил в куртку. После чего ощипал и выпотрошил тушки. За этим занятием его и застал пронзительный, ни на что не похожий звук. Гур подхватился и со всех ног полетел вниз…
Конечно, Симаков мог бы поругать парнишку и за излишнюю самоуверенность, и за то, что в пылу охоты забыл о доверенной миссии охраны. Но – ничего не попишешь – Гурий поступил так, как сделал бы любой мальчишка на его месте. Пришлось вынести благодарность и доверить почётную обязанность: приготовить цесарок на ужин.
Симаков поднялся наверх осмотреться и прикинуть дальнейший маршрут. Дорогой он вспомнил по оставленный арбалет. Впрочем, Гур увидит оружие и сам разберётся. Добравшись до крыши, Симаков не утерпел: вылез и разыскал разворошенное гнездо. Обычное гнездо, только, разве, большего размера. Такое могла свить семейка ворон. Во все стороны торчали ветки и самые разные обрывки вплоть до проводов в разноцветной оплётке. Симаков уже собирался уходить, когда в гнезде что-то блеснуло. Кусочек стекла? Время поджимало, и нужно было бы искать убежище для ночлега, но ноги сами понесли Симакова к гнезду. Это чувство именуется интуицией и бросает нас порой в самую гущу опасностей – чтобы после достойно наградить.
Если только будет кого награждать.
С виду кровля была прочной, но поручиться здесь ни за что было нельзя. Симаков шагал, обходя большие и перешагивая маленькие провалы. Дырки были ровные и аккуратные, словно крышу пришили пулемётные очереди. Последствия воздушного боя? Когда двигаешься с риском для жизни, лучше лишний раз не отвлекать себя досужими рассуждениями… Симаков сосредоточился на гнезде.
Теперь привлёкший его внимание предмет уже был виден отчётливо. Сначала Симакову показалось, что это небольших размеров консервная банка. Симаков нагнулся над находкой. Нет, не банка – непонятный предмет из серого материала, похожий на яйцо. Он состоял из двух частей – корпуса и крышки, чуть отошедшей, открывающей зеркальную вогнутую поверхность. От этого зеркала и отражался луч заходящего солнца. Симаков сунул необычную находку за пазуху: для таких целей там имелся специальный мешочек с завязками. Под ногами захрустела оставленная Гурием кучка скорлупы. Темнело. Пора было возвращаться.
Перед ним стояла дилемма: поспешить в город, где ожидает князь, или задержаться на пару дней в Старом Городе. На первый взгляд, следовало спешить, но точно так же считают и Волки. Перекроют ближайшие дороги, и будут поджидать. А когда не дождутся – начнут прочёсывать лес. Заглянут и сюда…
…А что если сфабриковать убедительные доказательства того, что беглецы сгинули в этом заброшенном месте?
Мысль показалась Симакову настолько интересной, что требовала немедленной проработки деталей. Но для этого нужно было организовать становище. Симаков осмотрел три верхних яруса, заглядывая в каждую щель. Наконец его усилия были вознаграждены. Он нашёл узкую, закрытую со всех сторон клетушку, лаз в которую можно было сравнительно легко перекрыть панелями. Идеальное место для ночлега двух беспомощных беглецов.
Старательно запомнив ориентиры, Симаков пустился в обратный путь. Найти Гурия, впрочем, оказалось пустячным делом: аромат запечённой дичи ощущался едва ли не за полсотни метров. Юный охотник со всей ответственностью подошёл к делу приготовления пищи. Он даже не поленился сыскать в зарослях нужные травки, которые придали мясу пикантные вкусовые оттенки. Поедая кусок за куском, Симаков не уставал нахваливать кулинарные таланты своего спутника. Тот ел и делал вид, что не обращает на восторги ни малейшего внимания. Хотя пунцовый цвет оттопыренных ушей и лёгкая улыбка свидетельствовали, что ни одно слово не упущено, и бальзам льётся на благодатную почву.
Часть мяса Симаков велел оставить.
– Придётся нам с тобой, дружище Гур, немного здесь задержаться.
– Это ещё зачем? – Гурий нахмурился.
– С Волками встречаться нам не с руки. В бою мы этих убийц не победим, да и состязаться в хитрости на их территории вряд ли получится. А в этом месте у нас есть преимущества. Волки Старый Город обходят стороной – значит, есть веская причина. Должно быть, тут есть опасности, о которых мы не подозреваем.
– Вот лучше и убраться отсюда, пока совсем не стемнело!
– Позволь мне с тобой не согласиться, – Симаков постарался улыбнуться как можно убедительней. – Потому что надо всё делать с точностью до наоборот. Двигаться в темноте по местности, о которой мы знаем только то, что она опасна, – верх безумия. Кто его знает, на какую тварь мы здесь можем наткнуться, и в какую яму провалиться.
– Найдём убежище в лесу.
– Возможно. А возможно и нет. А здесь удобных и надёжных убежищ масса.
– А найти успеем?
– Я тоже времени зря не терял. И…
– Я видел, – прервал Гур. – Хороший самострел. Я испытал, бьёт точно.  Не хуже чем дедов. С таким можно и с Волками посостязаться.
– С одним, – нравоучительно поправил Симаков. – Может быть, с двумя. А остальные устроят нам такую взбучку, что мало не покажется. Они парни ушлые, своего не упустят. Я хотел сказать, что нашёл место, где мы будем в безопасности. На эту ночь – точно. А завтра видно будет. Надо оглядеться. Есть у меня одна задумка.
– Какая?
– Заставить наших преследователей поверить, что они опоздали. То есть, что нас уже и в живых-то нет. Улавливаешь?
– Не очень.
– Волки будут поджидать нас на дороге, а когда не дождутся, сами явятся сюда. Как говорится, если гора не идёт к Магомету…
– Какая гора?
– Неважно. Это пословица. Я хотел сказать, что разбойники найдут доказательства того, что мы погибли и уйдут. А мы спокойно отправимся дальше, и уже никто нас преследовать не будет. Теперь понял?
– И какие следы они найдут?
– Ещё не знаю. Завтра придумаем. Ты мне доверяешь?
Гур молча кивнул и подхватил самострел. Симаков завернул остатки ужина в мешок, и оба пошли в дом. В наступившем сумраке Симаков едва не оплошал: все запомнившиеся приметы поблёкли, и он бродил в темноте по всем этажам, заглядывая во все коридоры. Наконец, каким-то чудом, он углядел одну из примет и наконец привёл Гура в облюбованную клетушку. Тут было как в каморке папы Карло. Разве что холст с нарисованным очагом отсутствовал.
Обследовав укрытие, Гур повеселел. Надёжность места сомнений не вызывала. Всю дорогу он протестовал против решения Симакова влезть на самую верхотуру и доказывал, что логичнее спрятаться в каком-нибудь подземном бункере. Симакову пришлось долго убеждать строптивца в том,  что в подземных норах склонны прятаться не столько беглецы, сколько хищники и разные ядовитые твари. И, если в городе объявятся Волки, первое, что они проделают – обшарят подвалы уцелевших зданий.
– А лазить по комнатам, которые открыты всем ветрам, никому и в голову не придёт. Даже если такой умник и найдётся, ему ни за что не заметить, что эта часть стены немного отличается от остальных.
В конце концов «неверующий Фома» был вынужден признать доводы более опытного спутника.
– Ты давай-ка, покемарь пока, а я подежурю, – распорядился Симаков. – А то вот какая штука: я, когда сплю, никакими пушками не добудишься. Труп, да и только. Ты по этому поводу не волнуйся. У каждого своя причуда. У меня вот – крепкий сон.
– И что мне делать?
– Отдыхать. Из помещения носа не выказывай. Слушай и запоминай. Вон там есть отверстие, для наблюдений вполне достаточно. Только следи, чтоб оно было закрыто, ежели вздумаешь огонь разводить… не то нас мигом обнаружат. Усёк?
– Усёк.
– Отлично. А теперь – спать.
Нахмурясь, Симаков наблюдал, как Гур возится в углу: он то ложился на расстелённую куртку, то снова вскакивал и перебирал заготовленные для костра ветки, то придвигал к себе арбалет с заложенной стрелой. Было видно, что чувства переполняют беднягу. Но скоро усталость взяла своё, и Гур заснул, раскинув руки в стороны.
С минуту понаблюдав за мальчуганом, вынужденным так быстро взрослеть, Симаков присел на груду обломков. Скоро он провалится в сон, то есть вернётся в свой, привычный мир. Каким образом он умудряется существовать сразу в двух мирах? Необходимо срочно увидеться с Медведевым, обсудить последние события и выяснить, что думает наука. Одна голова хорошо, а две – гораздо лучше. Это не только русская пословица, но и весь опыт коллективистского взросления человечества. В споре рождается истина, говорили мудрецы античных веков и оставили после себя «Диалоги» и «Беседы». В дискуссиях оттачивали ум и мастерство речи Цицерон, Плиний, Сенека, Иоанн Златоуст.
За плечами Симакова не просто два-три сторонника – целая цивилизация, надо только уметь применить в деле всю собранную поколениями мудрость, а для этого… этого… необхо… хр-р-р…
Усталость взяла своё! Симаков заснул совершенно незаметно, погружаясь в сон, как пловец, оттолкнувшийся от пружинящей доски трамплина…
6 – 2
…Всё тело задеревенело настолько, что Симаков едва не упал при попытке встать. Похоже, он так и просидел у стола всю ночь, согнувшись в три погибели и навалившись плечом на клеёнчатую скатерть.
От вынужденной позы мышцы оцепенели и не желали так сразу приходить в норму. Кровообращение было нарушено, и по мере заполнения капилляров тело отдалось рикошетом болевых ощущений, от которых кривились губы, и на ум приходили разные слова, не принятые для общения в культурном коллективе.
Симаков лёг ничком. Сделав упор на руки, раз за разом поднимал тело, сцепив зубы до скрежета. Мышцы напрягались, приобретая пластику и эластичность, а он всё поднимался и опускался. Отжавшись раз пятьдесят, он позволил себе расслабиться – и едва на разбил нос о половицы. Надо было поддерживать физическую форму! Никогда не знаешь заранее, что понадобится в этой жизни в следующий миг… А физический тонус ещё никому помехой не был.
После спортивных занятий Симаков ощутил зверский голод. Преодолев позывы, направился в ванную для непременного утреннего моциона. И только наплескавшись и нафыркавшись, он перешёл в кухню, где в унисон желудку урчал миниатюрный холодильник. В своём нутре холодильный агрегат содержал: банку майонеза, десяток яиц, кусок заветревшей колбасы, банку «Сардинеллы в масле» и что-то там по мелочи. Сначала Симаков хотел на скорую руку соорудить омлет с ломтиками колбасы, но передумал. Почистил картошку, поставил на плиту кастрюльку воды с тремя яйцами. Он решил подзаправиться поосновательней. Неизвестно, что его ожидает сегодня, а сытый желудок превращает человека в оптимиста.
Порубив картофель и сваренные вкрутую яйца, Симаков вывалил в миску консервы, нарезанную колбасу, пару солёных огурчиков и полбанки зелёного горошка. Можно было подсыпать зелени, но её в доме не оказалось, а терпеть муки голода дольше было бы сродни мазохизму.
Толк в еде знали сторонники греческого философа Эпикура. Равно как и сотоварищи римского стратега Лукулла. Они могли смаковать кулинарные изыски часами, обсуждая достоинства тех или иных блюд. Не чурались хорошей кухни герои произведений Дюма, а также Аверченко и Булгакова… Они тоже со знанием дела говорили о стерляжьей ухе, балыке, расстегайчиках, бефстроганове,  окороках, винах…Окажись на их месте Симаков, он, быть может, тоже с охотой погрузился бы в жизнь господствующих сибаритов, озабоченных качественным проведением дней, занятых утомительным досугом, который желательно сдобрить чем-то остреньким, – как в отношении вкусовых ощущений, так и в реалиях окружающей действительности…
Впрочем, зверский голод отлично заменяет многие кулинарные достижения. И потому свой салат Симаков умял с таким же аппетитом,  как если бы это был экзотический люля-кебаб из седла молодого барашка или форшмак с трюфелями и креветками.
Закончив трапезу стаканом воды из-под крана, Симаков задумался. Позвонить в больницу, навести справки о Медведеве или же продолжить собственные изыскания? После плотного завтрака он поверил в собственные силы. Конечно, специалист Медведев мог бы дать дельный совет, но только ему сейчас наверняка не до проблем инженера Симакова. Со своими бы разобраться.
 Симаков подождёт. Да. Подождёт. А пока…
Пока…
Чем заняться? Сидеть дома, как улитка в раковине? Можно, конечно, но… это будет вариант самотерзания. Надо заняться каким-то физическим делом. Был бы огородик, занялся бы прополкой и поливкой… Но огородика не было. Прогуляться? Улучшенный вариант домосидения. Хотя – можно встретить знакомого. Поговорить, отвлечься. А уж там мысли сами найдут направление. Как и ноги для выбора дороги.
Решено. Прогулка.
Симаков критически оглядел гардероб. Выбрал спортивный костюм. Он на отдыхе. Значит, и одеваться надо сообразно обстоятельствам. И легче, и удобнее, и… мало ли что.
Симаков распахнул входную дверь – и опешил: на площадке стоял Михалыч. Рука его была поднята, словно он намеревался ударить Симакова кулаком.
Глаза старого пьянчуги, покрытые сеткой кровеносных сосудов, забегали, не в силах зафиксироваться. Михалыч тоже оцепенел.
– Я… это… к тебе, Степаныч.
– Слушаю, – сухо сказал Симаков.
– Так я… это… – старик постепенно приходил в себя. – Как с утра проснулся, сразу про тебя вспомнил. Ты вчера пропал? Без тебя пришлось здоровье поправлять. Вот на пользу и не пошло. Я к тебе было пошёл, да мужики не пустили. Пусть, говорят, человек отдохнёт. Ну, я спорить не стал… А вот сейчас, значит… утром… значит… Вот.
– Молодец, – сказал Симаков. – А я вот ухожу.
Сосед с сильного похмелья, похоже, собирался раскрутить его на новую «пол–литру». Баловать его не стоило, и Симаков, выставив плечо вперёд, попытался пройти мимо. Михалыч вдруг уцепился за него обеими руками.
– Так я зачем!.. стучу, а ты, значит… не слышишь. Хотел кулаком, посильнее чтобы… а дверь и откройся… это. А я пригласить тебя… на рыбалку. С утречка, значит…
На рыбалку? А что, тоже вариант. Почему бы и нет?
Очевидно, эта мысль отразилась на его лице, потому как Михалыч расплылся в улыбке, с трудом пробившейся сквозь седую жёсткую поросль.
Бывший капитан, а ныне бичующий алкаш засуетился.
– Я ведь раньше каких рыбин вытаскивал! О-го-го! У меня и местечко есть примеченное! Прикормить бы рыбу сначала полагается, но мы ж  не для промыслу, а для душевного времяпровождения…
Оказывается, старик и в самом деле настроился по-деловому. В коридоре лежали три бамбуковые удочки, оснащённые по полной программе, имелась даже мормышка. И котелок. Не было разве только червя, но это дело наживное, горячо уверил Михалыч.
– Червя надо у старого коровника брать. Навозу там нет, а червь, по старой, значит, памяти, обитает в большом количестве и ассортименте. Пяти минут хватит, чтоб с запасом набрать.
Вот та, неожиданно для себя, Симаков вместо завода или больницы отправился на рыбалку. Конечно, компания старого пьянчуги – вариант не из лучших. С другой стороны, старикан всегда относился к Симакову с благодушием. Когда-то надо же ответить ему актом дружелюбия. К примеру, совместным походом на рыбью охоту.
– …Ты, Степаныч, не сумневайся!.. – частил неожиданный спутник, норовя забежать вперед и заглянуть в лицо, – я тебе дело предлагаю. Как мне сказали о твоей, значит, смерти несчастной, так меня всего захолонуло! Сердце, значит, прихватило. Говорю тебе. И-их, Степаныч!.. не приведи Господь! А потом, гляжу, – ба! – живой! С радости и набрался вчера, признаюсь, как на духу. Набрался, а потом и думаю: не дело. Надо, значит, с утречка к соседу иттить, да вытаскивать его. Пусть он, ты то есть, жизни порадуется во всей её сермяжной простоте! Ну его, завод тот скаженный, одне через него неприятности… Т тут перед нами, значит, вся Природа-матушка во всей своей благодати. Вот её, благодать-то, мы и черпнём в полной, значит, мере…
Для наживки была подготовлена консервная банка. Вскоре в неё перекочевали десятка два разномастных червей, неожиданно для себя извлечённых из гумусной почвы, холмом возвышающейся у замшелой стены старого коровника. Это событие Михалыч отметил знатным «бычком», заначенным до поры в помятой сигаретнице с трёхмачтовой бригантиной на крышке.
– Давай-ка посидим, Степаныч, покурим. Туточки недалеко и место у меня заветное. Для рыбной, значит, ловли. Здеся давно река наша протекала, потом течением другое русло проделала, а старица потихоньку зарастает. Так карась здесь жир неспешно нагуливает, плотва, линь опять же. По весне тут воды порядочно, а потом она лишняя уходит, значит. Вот тогда-то можно с удочкой прогуляться.
Покурив, Михалыч затоптал окурок и потопал дальше. «Недалеко» обернулось почти часовой прогулкой среди зарослей лещины и бузины. Зареченск остался далеко позади, воздух бодро гудел насекомыми, то и дело пролетавшими мимо по своим делам. Скоро налетела мошкара и нещадно атаковала рыбаков, вторгшихся во владения Природы. Пока Симаков с руганью отгонял комарьё и паутов, Михалыч соорудил костерок, да так мастерски, что клубы почти прозрачного в солнечных лучах дымка отогнали большую часть гнуса.
Оставшихся особо настырных тварей можно было перетерпеть, а самых наглых – сничтожить.
Местечко действительно оказалось на редкость уединённое. Когда-то здесь была излучина Сосьвы, и стремительное течение вырыло немалых размеров яму. Со временем её изрядно затянуло донным илом, в котором так хорошо чувствуют себя язи. На них-то и нацеливался сейчас Михалыч.
– Язь – он, значит, тишину уважает, – вполголоса объяснял старик, разматывая лёску. – Я сейчас в воду булку накрошу, хлебушек набухнет и осядет… это им как бы подкормка, значит… В этом деле спешить не следует. Мы пока что посидим, почаёвничаем. А там и наживку соорудим. Поклёвка знатная будет! Точно говорю, Степаныч. К обеду, загадывать не стану, но на уху язя гарантирую. А ежели всё как должно, домой вернёмся с уловом… о каком заранее не договариваются. И это правильно!
Раскрошив в воду батон, Михалыч извлёк из недр кармана замутневший стаканчик, наполнил котелок водой из неприметного родничка. Знаком поманил Симакова.
– Идём, Степаныч… Сейчас язь принюхиваться начнёт, присматриваться да прислушиваться. Откуда, значит, эта бесплатная обеда привалила… И нет ли за ей чего для него, язя, нехорошего. Он торопиться, значит, не будет.  К чему ему спешка? Да и мы не дураки, тоже обождать научены… Пока я тебя чайком своим фирменным побалую…
Рыбаки поднялись на пригорок, спустились в ложбинку. Здесь Михалыч решил устроить временный походный стан. Он расстелил брезент, скрученный на манер армейской скатки времён Второй мировой. Набрав валявшийся под ногами хворост, споро развёл костерок, установил над огнём треногу из сучьев, поставленных таким хитрым способом, что они удерживали не только друг дружку, но и прицепленный к ним котелок. В воду Михалыч бросил несколько пучков разных трав, которые собирал дорогой.
– Нет пророка в своём Отечестве! – заявил Михалыч, заглядывая в котелок. – Считается, что нет у нас ничего хорошего. Так ведь и правда – не будет, если и дальше так жить продолжим! Позабудем про дедов, про Отечество, станем поклоняться мишуре заграничной. Вот к примеру, возьмём, значит, чай. В городах люди гоняются за цибиками бумажными. Китайский чай, индийский, со слоном, значит, нарисованным… цейлонский. Фу ты ну ты! Сидят, смакуют, чаёвничают, знатоки, значит! решили Россию своим чаем завалить. Грузию засадили плантациями. Получилось чёрт знает что. А ведь у нас своего, ты это… понюхай, Степаныч, чуешь запах?
Вода в котелке потемнела и заволновалась, травяные стебли заворочались, распространяя аромат. Пахло завлекающее.
– На что нам ихние Индии да Цейлоны, когда у нас самих этого добра косой коси? Ногами топчем, а импортную траву закупаем вагонами. Я это дело головой разумею плохо. Теперь давай рассмотрим воду. В городе жить, значит, удобно. Дрова колоть не надо, сортир опять же к весне от дерьма чистить обратно необходимости нет. Кран отвернул – и вода полилась холодная, из другого – горячая, хочешь пить – пей, полезай в ванну купаться или бельишко полощи. Хорошо? На первый взгляд – даже замечательно. Но это на первый взгляд! А при дальнейшем наблюдении что? – трубы гниют, и чем дальше, тем, значит, больше. Нет уже былой радости воду эту внутрь принимать. Подштанники стирать ещё сойдёт, ну руки сполоснуть, а внутрь – душа отказывается. Отчего? Да от гнили да ржавчины в неё всякая болезнь появляется. Что людям делать?
– Фильтры ставят.
Симакову было интересно слушать рассуждения старика. Теперь Михалыч уже совсем не походил на прежнего пьянчужку, охочего до дармовой выпивки. Теперь это был умудрённый жизнью человек, делящийся своими наблюдениями с неофитом.
– Правильно, фильтры, – Михалыч кивнул. – А что это по сравнению с тем, что даёт нам матушка-природа? Посмотри на тот ключ, из которого я воду брал. Вот это фильтр, так всем фильтрам фильтр! Вода все категории очистки прошла, и что в ней осталось? Одно здоровье да польза, которые мы нашим, отеческим разнотравьем сейчас улучшим. А в городе в воде одни микробы да бациллы. Потому горожане всегда такие злые. Легко ли болезни в себе таскать, значит, беспрерывно? Правильно я говорю?
– Согласен. С водой в городе – труба.
– Да разве только с водой! Шум вечный, суета, на головы друг дружке готовы влезть! Заводы, машины…тьфу! Тишину люди перестали ощущать, всё время рядом что-то орёт, орёт, орёт. Поневоле зверем сделаешься. Бывал я в больших городах, и в наших, и в заграничных. Везде одно и то же – шум, грязь, суета.
– И где ж ты бывал, Михалыч?
– Да везде, считай. Во флоте торговом, значит, походил по шарику, по морям-океанам. А до того – ещё и в военном…
– Служил?
– Служил. Ещё и повоевать успел.
– Это с кем же?
– Известно с кем. С японцами.
– Да неужто ты успел войну с японцами захватить?!
Симаков восхитился. Силён капитан, сколько же ему годков?
– Успел. Правда, лет тогда мне мало было. Так я в юнгах ходил. Добровольцем, значит, во флот устроился. Это когда красная Армия ещё с немцем воевала. Я родом-то с Сахалина буду. Знаешь про такой остров?
– Как не знать! На другом, можно сказать, краю земли.
– Так и есть, – Михалыч важно кивнул. – Ещё в царские времена, когда на каторгу в Сибирь ссылали, называлось это: в места не столь отдалённые. Отдалённые же были там, на Сахалине. Самых отчаянных душегубов туда ссылали. Про Сахалин Антон Павлович Чехов писал. Ещё когда врачеванием занимался.
– И как оно там, на Сахалине каторжном?
– А ничего, жить можно. По два урожая снимали. А какая пшеница, ягоды, овощи!.. Во всём мире лучше места нет.
– Так чего ж не остался там?
Михалыч снял с треноги котелок с бурлящим отваром. По ложбине поплыла волна дивных запахов.
– То и не остался… – глухо сказал старик. – А хочешь, расскажу всё по правде? Как всё было.
– Что было?
– Да я уж и забывать стал. Сперва, правда, забыть пытался. Потому и удрал оттуда, хотел залезть в самую дальнюю дыру, затаиться, отсюда и переезды частые. То здесь жил, то там, нигде не останавливался. Пока вот в Зареченске не осел… Рассказать, что ль?
– Охотно послушаю.
– Так вот. Родился я, как говорил, на Сахалине. Рос как все другие пацаны, ни хуже, ни лучше, больше времени проводил на улице, чем дома. Играли в войну – с японцами, потом с немцами. Халкин-Гол, Хасан, Сталинград… Как все мальчишки. И у каждого была какая-то своя реликвия. У меня лично имелся штык-нож от японской винтовки. Уж и не помню, каким образом он мне достался. Только и всплывает в памяти зависть дружков-приятелей.  Пытались и отобрать, и стащить, и обменять, но я упирался. Выточил из деревяшки подобие винтовки Мосина и украсил её настоящим штыком.
По газетам да радиопередачам мы внимательно следили за ходом войны в Европе, а также и за действиями американцев в Тихом океана. Япония-то была рядом, и на Дальнем Востоке стояла наша армия, готовая в любой момент дать отпор самураям. Буде те вздумают напасть. Но японцы были заняты своей войной.
Когда наши войска вошли в Германию, у нас, на Сахалине, начались тоже подвижки. Часть Северного Флота перегнали сюда, появились торпедные катера, сторожевики, эсминцы. В городе, где я жил, объявились фронтовики, которые рассказывали о морских сражениях, конвоях, поставлявших нам сталь, танки и лекарства, о немецких субмаринах и «Юнкерсах», охотившихся за караванами морских транспортов… Казалось, сама война дохнула смертью нам в лицо. Среди пацанвы с новой силой проснулась морская романтика. Теперь пределом мечтаний каждого сахалинского мальчугана стало любой ценой попасть на военный корабль. Пусть даже чистить картошку и драить гальюн! Большие дела, они ведь начинаются с малых.
На некоторых сторожевиках, по большей части переделанных из рыболовецких траулеров, служили пацаны, потерявшие родителей. Этакие Вани Солнцевы, «сыны полка». Так мы им завидовали. Как-то, набравшись нахальства, сбежал я из дому, оставил мать, явился в город, куда как раз зашли суда Амурской флотилии. Тайком проник на один из самых маленьких и грязных. Мне показалось, уж там-то меня обязательно возьмут на службу!  Уж как я упрашивал капитана сторожевого катера «Упрямый», чтобы он взял меня! Капитан Остроухов полностью оправдывал название катера, но я не отставал. Наконец мне сунули в руки щётку и приказали отдраить всю копоть с бортов. Они думали, мне скоро надоест эта возня, и я вернусь на берег. Но я был не менее упрямым. Через четыре дня непрерывной работы катер преобразился. Капитан смягчился. Он заново выслушал историю моей жизни, приукрашенную тысячами деталей, которые я сочинил, пока отдирал копоть и сажу с проржавевших бортов. Моя мечта исполнилась: меня таки взяли. Я срочно сочинил и отослал домой записку, где попытался объяснить своё долгое отсутствие. Мать к тому времени чуть не сошла с ума от беспокойства, но я мало придавал этому обстоятельству внимания. Хотя и не игнорировал вовсе. Не надо забывать о моём тогдашнем возрасте. Как и о том, что шла война. А она действительно шла: берлин был взят, и теперь Красная Армия перемещалась на Дальний Восток, чтобы задать жару япошкам.
Войска маршала Василевского перешли Большой Хинган, а с южной половины Сахалина под пушками Амурской флотилии спешно эвакуировался японский гарнизон. Как ты, наверное, знаешь, японцы заняли южную часть Сахалина и начали обживать острова Курильской гряды ещё после поражения России в войне 1904-1905 годов. Для острова тогда это ознаменовалось тем, что он перестал быть местом ссылки каторжан.
Надеюсь, тебе понятен мой восторг, когда «Упрямый» вошёл в оставленный японцами порт. На радостях я проговорился капитану, что не такой уж я сирота: отец воюет, а мать сидит дома, дожидаясь своих героев-мужчин. Капитан, было, осерчал, да быстро отошёл. Ему, да и всем остальным казалось тогда, что война уже закончилась. Японцы очень быстро отступали, наши моряки порой не успевали принять участие в боевых действиях…
– Так ты не успел повоевать?
Михалыч отхлебнул из кружки.
– Слушай дальше. Я чистил на камбузе картошку, помогал готовить обед, когда к борту подошла шлюпка, и на палубу поднялся капитан соседнего катера. Он прямым ходом двинулся в каюту к нашему. Совещались они с полчаса. Потом наш Остроухов крикнул на камбуз, чтобы принесли чаю. Наш кок заваривал его по особому рецепту, на китайском лимоннике, которым был богат южный край острова. Лимонник придавал заварке особо ароматный вкусовой оттенок.
С чайником, полным этого волшебного напитка, послали меня.
Водрузив чайник на узкий стол со специальными углублениями для фиксации посуды (чтоб не опрокинулась во время качки), я собирался покинуть каюту. Но собеседники, казалось, даже не заметили моего появления, и я… решил остаться. Присев на банку – табуретку то есть, – я вписался как раз между шинелью и бушлатом капитана, и как будто пропал. А капитаны продолжали говорить.
Они обсуждали военные действия и продвижение нашего флота вдоль Курильской гряды к острову Хоккайдо. Речь шла о том, займут ли наши войска половину крупного японского острова, как это сделали японцы с Сахалином в 1905 году. Остроухов был за то, чтобы обосноваться на Хоккайдо, а командир торпедного катера лейтенант Стриженов сомневался. Япония уже признала своё поражение, сдавшись американским войскам генерала Макартура. И занять хотя бы часть японской территории без ведома «янки» означало бы – бросить им вызов. Остроухов заявлял, что американцы ему «до лампочки», и что «товарищ Сталин своего не упустит», и что недаром всему имеющемуся на плаву флоту дана команда подтягиваться на гряду. Лейтенант Стриженов возражал: по слухам, где-то там у японцев находится крупная опорная база подводного флота (американцы поделились разведданными), и наверняка операция связана с поисками означенной базы.
Слушать далее я не решился. Когда речь шла о секретных операциях, лучше держаться подальше от этого дела. Хоть я и был в то время подростком, но дураком не был.  Главную для себя новость я узнал: наш сторожевик вновь выходит в море и отправляется к территориям противника. Так что у меня ещё есть шанс побывать в настоящем морском бою, как матросу «Варяга», «Рюрика» или «Авроры». Но только в этот раз разгрома быть никак не может. Япония сдалась. Осталось разогнать недобитых стервятников, не желающих признавать очевидное.
Я уже ликовал, мысленно примеряя на грудь, обтянутую тельняшкой, медаль или даже орден за героические подвиги, которые наверняка совершу, как вдруг ушатом ледяной воды окатила предательская мысль: что если капитан Остроухов выйдет сейчас и прикажет оставить меня в порту? А оттуда под конвоем повезут домой, к мамке, и все приятели начнут потешаться, узнав, что вместо сражения я был доставлен назад? Я как наяву услышал подначки и издевательский хохот, слёзы и причитания матери. Надо было срочно что-то делать. Оглядевшись, я ужом скользнул в корпик. Это такой узкий отсек на носу корабля. Счастье, что прихватил с собой бушлат. Там было душно и холодно от металлических стен, сдавивших со всех сторон. Но я стоически терпел.
В моём воображении сотни кораблей подходили к берегам японского острова, по сходням сползали танки – «Т-34», «ИС», «САУ». Они рычали моторами, поводили «хоботами» пушек, а японские солдаты, побросав винтовки, разбегались. Их ловили, строили в колонны и уводили, как  уводили колонны немецких военнопленных в кинохронике, что показывали в городском клубе…
Решив высидеть в кокпите, сколько смогу, я действительно продержался несколько невыносимо долгих часов. Может, просидел бы и дольше, и непременно подхватил бы бронхит или пневмонию, но наш корабль уже качало на морских волнах. Теперь уж Остроухов не станет поворачивать, чтобы высадить меня. Придётся слушать ругань капитана, но что это значит по сравнению с предстоящим испытанием!
…И был прав, как никогда.
Первое, что я увидел, отворив люк кокпита, была спина капитанского бушлата. На скрип Остроухов оглянулся.
– Ты что там делал?
– Проверял. Нет ли воды, – брякнул я первое, что пришло в голову.
– И как? – Остроухов, похоже, был озадачен. Позабыл о моём существовании. Я поглядел вниз, и увидел в сумраке своё отражение.
– Есть. Немного…
Остроухов прикусил губу.
– Прости, брат. Про тебя-то я и забыл! Надо было тебя в порту оставить… Да не возвращаться же. Придётся тебе в каюте посидеть. Поди, помоги коку.
После каждого его слова я, как болванчик, кивал головой, а едва он замолчал, со всех ног кинулся на корму. Обошлось. Остроухов не понял, что затаился я сознательно. Правда, потом мне не раз приходило на ум, что капитан обо всём догадался, но не стал разводить антимонии.
Иногда лучше закрыть глаза на обстоятельства, которые выше наших возможностей.
…Трудно было увидеть в жалком опустившемся старикане, пропущенном через мясорубку под названием «жизнь», того бедового пацанёнка. Но Симаков вдруг вспомнил Гурия – и черты мальчишеского лица проступили сквозь морщинистые складки, заросшие сивой щетиной. Все мальчишки одинаковы, где бы они ни проживали – в Подмосковье, на Сахалине или в чужедальних краях…
– Делать что-либо во время качки куда сложнее, – продолжал между тем Михалыч, задумчиво покачивая кружкой с позабытым остывшим чаем. – Но я уже освоился, перенял у бывалых матросов нехитрые приёмы, с помощью которых можно уверенно орудовать на камбузе, и на палубе. Тут главное – не забываться, контролировать движения. Вроде бы всё просто, а попробуй-ка вдеть нитку в игольное ушко, когда тебя то и дело толкают!
К вечеру добрались мы до какого-то из многочисленных островков Курильской гряды. Мы – это сторожевик «Упрямый», торпедный катер «КТ-17» и тральщик «Товарищ Чкалов». Амурская флотилия и три эскадры Тихоокеанского флота рассредоточились от Сахалина до Хоккайдо и от Хоккайдо до мыса Лопатка камчатского полуострова. А это почти тысяча километров, помноженных на морские волны и затаившийся подводный флот противника.
Где именно мы оказались – точно не скажу, где-то в проливе Крузенштерна. Если у того островка и было название, оно улетучилось из памяти, а, может, я сознательно постарался его забыть. Помню только, что это была верхушка подводной горы, полуразрушенный купол заснувшего тысячи лет назад вулкана. Редкая скудная поросль гнездилась в расщелинах, едва оживляя напластования застывшей окаменевшей магмы. Остров населяли только стаи крикливых птиц, что гнездились на самой вершине изъеденной временем и непогодой скалы, вздымавшейся из пучин океанских вод. Разве может здесь скрываться база японских подлодок?
Наверное, так считали не только мы, раз сюда послали самое незначительное морское соединение. Все остальные группы были куда многочисленнее и мощнее.
Тем не менее, к выполнению задачи мы отнеслись со всей возможной серьёзностью. Командование поручило нашей группе наблюдение. Этим мы и занялись. На тральщике имелся акустик. Это специально обученный человек, который с помощью усилителей и опущенных в воду микрофонов прослушивал подводные шумы. Чуткие «уши» приборов должны уловить шум работающих винтов японских субмарин и даже голоса людей, если они будут разговаривать на борту подводного корабля.
Только дети считают, что морские глубины безмолвны. Полная чушь! Рыбы болтливы, как обезьяны, а киты распевают песни. Только общаются морские обитатели в другом звуковом диапазоне – с помощью ультразвука. Стоит только настроить приёмник на нужную частоту волны – и вас охватит какофония звуков! Это и есть голос морских глубин, вернее – их обитателей.
Как-то получилось, что все единодушно признали бессмысленность поисков врага на острове и его окрестностях. Разумеется, скалу внимательно осмотрели в бинокль, а потом как-то расслабились. Кто удочку закинул, кто ржавчину отскабливал, кто под гармошку распевал. Казалось, один акустик выполнял поставленную задачу. Но, когда он подал знак, вокруг мгновенно установилась тишина. Прислушавшись, акустик уверенно дал направление, в котором следовала подлодка и даже скорость движения. Моментально застучали машины «Упрямого» и «Товарища Чкалова». Оба корабля двигались параллельным курсом, минёры начали сбрасывать за борт глубинные бомбы, похожие на чёрные гладкие бочки. Взрыватели бомб были установлены таким образом, что бомбы рвались на разной глубине – чтобы раздвинуть поражающий фактор.
Война – вещь жестокая. Гибнет масса живых существ. Солдаты с обеих сторон, мирное население, и всякая живая тварь, попавшая под огонь… После разрывов начала всплывать оглушенная рыба, медузы, заметались над скалами чайки и бакланы. Казалось, они сошли с ума – так они носились в воздухе, сталкиваясь друг с другом.
Отбомбившись, оба корабля разом заглушили машины, а наш «слухач» вновь вооружился наушниками. Он внимательно вслушался в шумы, потом снова начал командовать.  И снова началась бомбёжка. Матросы едва успевали подкатывать пузатые туши мин, а взрывники тут же отправляли их за борт. В конвейер включился и я, азартно покрикивая на напарника, молодого матроса Сашку.
Когда всплыла субмарина, я не заметил. Лишь когда закричали с кормы, поднял голову и увидал узкое длинное тело лодки, ныряющее среди «барашков» волн. На палубе суетились маленькие люди в чужой, незнакомой форме. И сразу оттуда ударил пулемёт…
Рядом защёлкало, словно кто метнул в борт пригоршню крупной гальки. Но это была вовсе не галька. Я вытаращенными глазами смотрел на дырку, появившуюся совсем рядом со мной. А затем я услышал хрип и повернул голову. Мой напарник Сашка стоял бледный, как покойник, и прижимал руки к груди… На бушлате его расплывались тёмные пятна. Потом ноги его подкосились, и он опрокинулся через релинг, я кинулся к нему, но не успел: Сашка полетел вниз и исчез среди бурунов…
– Человек за бортом!
Я закричал во весь голос, но мой крик никто не слышал. Вновь застрочил пулемёт, а потом к нему присоединилась ещё и пушка. Снаряд угодил в рубку, оттуда моментально повалил дым. В отчаянии я швырнул за борт спасательный круг – на случай, если Сашка всё-таки вынырнет. А потом помчался вдоль борта. Мне казалось: стоит только остановиться, как меня пронзит пуля, посланная из японского пулемёта. Пули так и свистели вокруг, но я каждый раз каким-то чудом оказывался в другом месте.
– Дурак! – услышал я. Я не узнал голоса. – Спасательный жилет! Скорей!
Я разом вспомнил инструкции, которые зачитывал перед строем Остроухов. Нырнул в кубрик, поднял крышку рундука, рванул оттуда жилет. В это время «Упрямый» содрогнулся, и я полетел на палубу. Я столь крепко ударился головой, что потерял сознание. Не знаю, как долго я пролежал там. Пару секунд. Или пару минут. А может, и больше. Очнулся я, когда стрельба уже стихла. Тишина разбудила. Может, таким образом судьба меня сохранила, я в таких делах не разбираюсь. Машинально я натянул жилет и выполз на палубу. Нашему судёнышку изрядно досталось. Машинное отделение оказалось разбито, часть бортовых ограждений снесло, от рубки осталась едва половина. В бортах тоже зияли пробоины.
«Упрямый» тонул. Я чувствовал крен. И с каждой минутой он нарастал…
В десятке кабельтовых догорал «Товарищ Чкалов». Кажется, там пытались бороться с пожаром, но даже отсюда было заметно всю тщетность усилий. Пламя жадно поглощало такелаж и обшивку тральщика. Торпедный катер продолжал бой. Как раз в тот момент он атаковал. И довольно удачно. Я заорал от восторга, подбрасывая в воздух бескозырку с развевающимися на ветру ленточками. На мой крик ответили.  Я обернулся.
Позади меня стоял Остроухов в лохмотьях окровавленного бушлата. Он держался на ногах только потому, что с обеих сторон его поддерживали механик Гаврилов и матрос Сковорода. Оба были в грязи, в копоти, оба не то ранены, не то вымазались кровью капитана, когда помогали ему выбираться из расстрелянной рубки.
– Давай в шлюпку! – сорванным голосом закричал механик и махнул рукой в сторону кормы. Он на миг отпустил капитана, и тот сразу начал оседать на палубу. Голова Остроухова упала на грудь.
Я послушно двинулся в указанном направлении. Там ещё один матрос занимался шлюпкой. Наверное, это были все оставшиеся в живых после обстрела. Я оглянулся на торпедный катер. И замер. К нему неслась, поднимая бурун, японская торпеда… Откуда? Я закричал, протягивая руку. Видимо, торпеду заметили и на катере: он начал манёвр, но не успел. Взрыв подбросил катер в воздух. Во всяком случае, мне так показалось. Я закричал во весь голос. Ещё одна торпеда неслась в нашу сторону!
Не помню, как очутился за бортом. То ли успел сам спрыгнуть, то ли выкинуло взрывной волной. Очнулся от солёных брызг, которые застывали на лице. Всё тело моментально окоченело, а члены потеряли чувствительность. Невдалеке погружался в воду родной «Упрямый». Я видел охваченный дымом торпедный катер и две… нет, даже три японские подлодки. Одна из них горела. В волнах ныряла шлюпка, набитая японскими солдатами… Я видел это, но не мог поручиться, что это не бред, не галлюцинация – следствие контузии. Слабыми гребками я начал удаляться, направляясь к скалистому островку. Если бы я не надел спасательный жилет, то давно бы захлебнулся, а пропитавшаяся водой одежда утянула бы меня на пропитание рыбам. Но я был жив, и молодой организм не собирался умирать. Не успев до конца очухаться, я уже подтягивался на руках, выползал, как морж, на покрытые мхом камни.
«Упрямый» исчез под водой, выпустив напоследок целый бурун пузырей. Остались лишь отдельные обломки, которые болтались на волнах, расплываясь всё дальше.
Едва очутившись на берегу, снова отключился. Когда очнулся, всё тело било в лихорадке, и зуб не попадал на зуб. Я замёрз так, словно попал в снежный буран голышом. Тело облепила холодная мокрая одежда, на которую то и дело попадали брызги накатывающегося прибоя. С большим трудом я нашёл в себе силы подняться чуть выше, где разглядел расселину, прорезавшую один из склонов. Не помню, как забрался внутрь, как стащил тяжёлый мокрый бушлат, чтобы выжать его… Снова отключился.
А пришёл в себя от блаженного чувства тепла. «Вот она какая, смерть», подумал я, но ничего не испытывал от этой мысли. Просто по чужим рассказам вспомнил, что именно так бывает с теми, кто замёрз. Тепло, хочется спать и полная апатия. Всё это ощущал и я. Вспомнились отец, мать, приятели… Глаза закрылись.
Когда я снова проснулся, уже стемнело. Одежда моя успела высохнуть, сам я выспался, и большая часть сил вернулась. А вместе с ними – и чувства. И самое первое – удивление. Я вовсе не замёрз. Хотя ещё не кончилось лето, но вода была уже холодная. Правда, в воде я находился максимум час, а то и того меньше. Явно недостаточно, чтобы сильно переохладиться.
Из расщелины тянуло теплом. Вероятно, этот тёплый воздушный поток и обсушил меня, и вернул к жизни. Уже кое-что.
Я вспомнил о товарищах. Утром, когда солнце осветит океанские воды, я смогу что-нибудь понять по следам, которые ещё останутся. Может быть, найду какую-нибудь провизию. Должно же хоть что-нибудь остаться от трёх кораблей, составлявших нашу маленькую военную флотилию! В кармашке жилета я отыскал НЗ – маленькую плитку шоколада, и тут же сжевал её. Наверное, надо было довольствоваться половинкой, но я просто не смог остановиться, пока не проглотил всё до последнего кусочка.
Шоколад лишь раздразнил аппетит. Признаться, перед боем я едва успел перекусить. Как и остальные. Кок разогрел консервы и приготовил салат, на большее не было времени. Кок исполнял не только кулинарные, но и боевые обязанности. Кажется, он погиб едва ли не первым, встав за турель пулемёта. А как он умел жарить картошку, какую уху делал – помню до сих пор. Вот если повезёт с рыбой – угощу супцем по рецепту дяди Кости. Пальчики оближешь. Не сумневайся.
…Когда я унюхал запах съестного, первое, что пришло в голову – начинается приступ сумасшествия. А что ещё можно было предположить, сидя на голой скале, торчащей посреди моря, как плешь на голове старика? Вытянувшись на камне, я закрыл глаза и попробовал заснуть. Но тёплый воздух, идущий из глубины расселины, продолжал манить чем-то тушёным, ароматным до безумия. Терпения моего хватило ненадолго. Скоро я заворочался и, как голодная собака на запах варева, полез в недра расселины. Она становилась всё уже, но и запах сделался сильнее. Теперь я был уверен, что там внизу готовится обед или ужин. Внезапно меня озарила мысль, что Остроухов и товарищи всё же выплыли и сейчас, найдя убежище, готовят еду. Я приоткрыл рот, чтобы криком дать знать о себе. Но, видимо, остатки разума и осторожности всё-таки сохранились в голове, потому как я сдержался.  Когда увижу, тогда и закричу, решил я и полез вперёд с удвоенной энергией.
Есть такая болезнь, когда человек не может находиться в тесном замкнутом пространстве. Кажется, это называется клаустрофобией. Я никогда прежде не ощущал дискомфорта в этом отношении, но, когда застрял в самом узком месте трещины, запаниковал, рванулся что было сил, обдирая в кровь живот и плечи. Мне повезло: я был мал ростом и отличался щуплым телосложением, иначе просто не смог бы там пролезть. Пролезть там, кажется, не смогла бы и собака, но у меня получилось. И я очутился в пещере. Это была самая большая пещера, какую только я мог представить. Она занимала весь остров, он оказался пустым внутри. Видимо, после давнего извержения кратер закрылся, и вулкан превратился в подземную залу с озером. Какие-то остатки вулканической деятельности, впрочем, сохранялись, этим можно было объяснить тепло. Тёплый воздух выходил через отдушины, одна из них и послужила мне входом.
Присутствие людей выдавал не только запах съестного, но и сет нескольких прожекторов, освещавших выстроенные в ряд японские подлодки. Судя по всему, мы, наконец, нашли ту самую секретную базу японского императорского флота. Точнее, базу нашёл я. И теперь не представлял, что делать с этой «находкой».
Выжидать я не стал. Привязал к скальному выступу остатки тельняшки, чтоб найти дорогу обратно, и начал спускаться. Наверное, будь это днём, я бы не рискнул, убоявшись высоты, но сейчас мною управляло отчаяние. Каким-то чудом я цеплялся за разные выступы и впадины. Спасали цепкость и малый вес. Спустившись вниз, я погрузился в тёмную воду. Едва шевеля руками, абсолютно неслышно подплыл к лодкам. Нос вёл меня на запах. Видимо, для вернувшихся подводников готовили целое пиршество.
И оно закончилось точно к моему прибытию. Как только я приблизился к берегу подводного озера, над моей головой послышались шаги, и на меня обрушился поток. Японский кок вылил помои. Стыдно признаться, но я хватал руками всё, до чего мог дотянуться и уписывал за обе щеки какие-то овощи, фрукты, куски мяса, ещё что-то, а рядом уже суетились какие-то подводные твари, хватали, рвали, отбирали друг у друга добычу. Я поплыл в сторону, выискивая возможность выбраться из воды. Это было похоже на игру в казаки-разбойники. Я полз вдоль какого-то бункера с узкими окнами и размышлял, что делать дальше.
Послышалась визгливая японская речь. Я замер. И вдруг говорившему ответили. Голос был мне знаком. Голос капитана Остроухова. Он был жив! Не думая об опасности, я полез вперёд. Надо отдать должное японцам: они построили под землёй настоящую крепость – с фортами, блиндажами, равелинами. И всё это было оборудовано бойницами и отдушинами. К одной из таких отдушин я приник плечом и затаил дыхание, пытаясь унять сердце, которое от волнения готово было выскочить из груди.
Теперь голоса были слышны отчётливо.
– …Я бы не советовал вам молчать! – говоривший произносил слова правильно, но с таким акцентом, что сразу было понятно: иностранец. – И сказать надо пустяк! Вы посланы сюда с конкретным заданием или это была случайность? Отвечайте.
Остроухов молчал. Я улыбнулся. Капитан продолжал соответствовать названию своего корабля. Набравшись нахальства, я заглянул внутрь бункера. Узкая щель отдушины и толщина бетонных стен укрепления сильно ограничивали сектор обозрения. Был видео стол и плечо допрашивающего с тонким офицерским погоном. Ещё был виден наш капитан: бледный, но сидящий прямо. Грудь его была перевязана бинтом, на котором проступили бурые пятна.
– Я имею много терпения, – продолжал офицер. – Я много лет проработал на вашей КВЖД в качестве кочегара. Представьте себе капитана Императорской армии, бросающего уголь лопатой в топку паровоза. Я делал это до 1905 года, когда железная дорога отошла в ведомство Японской империи. Господин Параджанов, осваивавший Дальний Восток, был выдающимся человеком. Он видел много дальше тех, кто отирался рядом с вашим императором Николаем Романовым. Ваши же политические интриги перечеркнули все старания и заслуги вашего Параджанова. А ведь к России могли отойти Монголия, и Манчжурия, и весь Северный Китай! А вместо этого ваши петербургские чиновники предпочли грызню за влияние между крошечными европейскими странами – Англией, Германией, которые сами использовали Россию как гулящую девку! И поделом!
Раздались шаги. Говоривший перемещался по бункеру. Вдруг он прыгнул к Остроухову и ударил его. Капитан исчез из моего поля зрения. По-видимому, упал. Японец, судя по звукам, продолжал избиение, выкрикивая что-то на своём языке. Я преисполнился ярости. Всякое представление об осторожности отступило, растворилось. Я был готов действовать!
Японский офицер отдал короткое распоряжение. Остроухова подхватили и поволокли. Переходя от отдушины к отдушине, я обошёл всё укрепление. Пещеру освещали сильные прожекторы, но теней оставалось достаточно, чтобы столь мелкий лазутчик, как я, мог незаметно перемещаться. К тому же японцы были слишком уверены в надёжности своего укрытия. До сих пор им удавалось сохранять в тайне своё местонахождение, и они желали бы и дальше сохранять инкогнито. Даже если война закончится для них плачевно.
Мне повезло. Я разыскал отдушину, по другую сторону которой находились Остроухов и другие пленники. Они о чём-то беседовали, но так тихо, что я не мог разобрать больше двух слов подряд. Кажется, они решали, как быть. Что ещё могло прийти в головы несчастных, оказавшихся в плену, да ещё на секретной базе противника? Шансов уцелеть у них было – ноль целых хрен десятых. Равно как и у меня. Однако если соединить наши ничтожные проценты, надежды становилось уже чуть больше. Всё зависело от меня – от моей ловкости, пронырливости и нахальства. По моим расчётам, где-то рядом должен был находиться пост охраны – караульное помещение, в котором отдыхали солдаты. Там обязательно должно храниться оружие. Мой план заключался в том, чтобы передать оружие своим товарищам.
Главное, что меня волновало – как избежать малейшего намёка на ошибку. Спешить было никак нельзя! Переползая от бункера к бункеру, я наткнулся на развешенное кем-то на просушку обмундирование. Вот это была удача! Мне везло – везло противоестественно, нельзя было упускать фарт, надо использовать его на всю катушку, до конца! Я натянул мундир на себя. Некоторые из японских солдат были совсем маленького ростика, и я подогнул рукава так ловко, что практически было незаметно, что мундир мне великоват. Я двигался тенью, метр за метром, осматривая помещения, пока не наткнулся на разыскиваемое. В комнате сидели солдаты, занятые какой-то игрой. Они передвигали по доске фигурки, бросали кубики, и время от времени вскрикивали. Оружейная пирамида или ящик находился напротив дверей.
Самые ловкие воры воспитывались с детства. Они проделывали настоящие чудеса, подобно цирковым иллюзионистам. Гарри Гудини, Димитриус Лон-го, Эмиль Кио, которые с самого детства трудились, упражняясь в ловкости, придумывая хитрые трюки, впоследствии их и прославившие. Воры. Тоже с детства тренировавшие руки и тело, не спешили афишировать свои достижения. Поэтому в памяти остались лишь легенды о проделках некоторых из них. Сознаюсь, в детстве и я проделывал не совсем законные действия. Не надо забывать, что родился и вырос я на каторжном острове, где ещё оставались свои традиции. Некоторые из них были весьма популярны у детворы. Однако я отвлекаюсь…
Я и сейчас иногда вспоминаю те мгновения… навряд ли бы я решился повторить ещё раз то, что сделал тогда. Вот солдаты загомонили, обсуждая спорную ситуацию. Воспользовавшись минутой, я вошёл в помещение и направился к дальней стене. Да, вот так, в открытую. На моё появление никто не обратил внимания. Я натянул фуражку почти до носа, присел неподалёку от ящика, а потом, улучив момент, стянул пистолет. За ним – другой. Затем, уже совсем обнаглев, взял автомат и сделал вид, что собираюсь почистить его. Потихоньку переместился в сторону выхода…
Впервые я держал в руках иностранный автомат. Дырчатый ствол, как у нашего ППШ, но магазин не круглый, а продолговатый, и находился он сбоку. Едва разборки между солдатнёй вспыхнули снова, я вышел наружу и сразу метнулся в тень. Сердце стучало, а руки дрожали. Меня могли схватить в любую секунду.
Не медля, я отправился в обратный путь – туда, где сидели наши. Они были солдатами, они могли дать японцам бой, как на Халкин-Голе. Найдя нужную амбразуру, я – для гарантии – хриплым шёпотом выкрикнул имя Остроухова. Мне ответили. Тогда я начал засовывать внутрь автомат. Внутри приняли. Я отправил следом пистолет. Второй сначала хотел оставить себе, но, подумав, отдал и его. Если начнётся бой, толку от меня будет чуть, а они, опытные бойцы, сумеют лучше использовать полученное оружие.
Глядишь, что и выйдет.
Сделав своё дело, я начал выбираться обратно. Я предполагал, что наши вырвутся из бункера и, пользуясь эффектом неожиданности, захватят одну из лодок противника, покинут пещеру или хотя бы вызовут помощь по рации. И в том, и в другом случае я должен был набраться терпения. А пока что выбраться наружу тем же путём, которым проник сюда. И ждать, когда подойдёт наш флот. Большего уже не сделать никак.
Я ушёл достаточно далеко, когда позади началась стрельба. Послышался топот бегущих людей. Я как можно бесшумнее нырнул в озеро и поплыл прочь, туда, где, по моим расчётам, находилась расселина…
…Заинтригованный рассказом Михалыча, Симаков ожидал продолжения. Но старик вытащил портсигар, хмуро заглянул внутрь, спрятал обратно, после чего начал шарить по карманам. Наконец откуда-то из потайных глубин извлёк смятую пачку «Примы», достал сигаретину и закурил. Видимо, воспоминания выбили рассказчика из колеи. Глубоко затягиваясь, он быстро искурил «примину», щелчком отправил окурок в кусты и поднялся.
– Пойдём, – буркнул он, не глядя на спутника. – Рыба заждалась.
– Подожди, ты ж не закончил. Что дальше-то было?
– Откуда я знаю? – старик пожал на ходу плечами. – Я тогда едва нашёл тот ход и сидел там тихо, как мышь. Внизу стреляли, потом стихло. Всё.
– Как – всё?
– Говорю: всё! – осерчал Михалыч. – Шабаш языком трещать! Мы сюда пришли лясы точить или рыбой поживиться?
Спорить Симаков не стал. Видать, история эта до сих пор была у старика на нервах. Но в чём причина столь резкого перепада настроения? То в мельчайших подробностях рассказывал о самом для себя незабываемом, заветном, то вдруг замолк, весь ощетинился безо всяких видимых причин. Странный человек Михалыч…
Скоро экономными движениями Михалыч наживил на крючки по червяку, поплевал на них и закинул наживку в воду. Поплавки замерли. Симаков устроился на вывороченном пне и следил за своим. Тот едва заметно дёрнулся, потом ещё, и вдруг резко нырнул. Симаков рванул удочку. Над водой серебряной чешуёй сверкнула крупная рыбина, тяжело, боком, шлёпнулась об воду и тут же ушла в глубину.
– Да кто ж так подсекает?! – возмутился Михалыч. Лицо его вмиг потемнело. – Идиот! Не надо дёргать! Дай ему заглотить до конца!
– Ах ты, чёрт! – ругнулся Симаков. Подтянул к себе пустой крючок. – Чего это я?..
– Смотри! – Михалыч весь напрягся и привстал. Его поплавок тоже начал нырять. Рыбак медленно потянул лесу, уводя её в сторону. Когда почувствовал, что она натянулась, начал осторожно вытягивать, наматывая на локоть. Скоро показалась бьющаяся серебристая спинка язя, который пытался соскочить с крючка. Вытащив добычу на берег, Михалыч ухмыльнулся, показывая выщербленные зубы.
– Вот как надо!
Старый прощелыга знал своё дело. Скоро на берегу прыгали несколько крупных рыбин. Они копошились, раздувая жаберные щели и разевая рты, мечтая вернуться обратно в воду.
– Вот это – рыбалка! – Михалыч довольно потирал руки. – Вот это я понимаю! Учись, Степаныч, пока я ещё жив. Ладно, рыбы наловили достаточно, но не тащить же домой. Ни к чему это. Настоящий рыбак свою фирменную уху приготовит прямо на месте. Точно тебе говорю.
Михалыч преобразился. Назвать его пьянчугой или бичом язык уже не поворачивался. Теперь это был капитан. Командир. Он послал Симакова за хворостом, заставил разжигать костёр, показал, как его устроить, чтобы жар не уходил бесполезно, а нацеливался на котелок.
В котелок Михалыч накидал мелкой нечищеной рыбёшки.
– Запомни, салага! – едва не пел капитан Михалыч. – Уха так сразу не готовится. И вообще это дело слишком тонкое, чтоб поручать его бабам. Сначала мы сделаем отвар из рыбной мелочи. Пока она варится – но не кипит! – минут сорок-сорок пять, я режу рыбу. Головы готовим отдельно, достаём глаза, удаляем жабры, теперь валим головы в котёл и снова варим. Когда всё закипит-забурлит, отодвигаем лишние уголья, убавляем огонь. Теперь нужно аккуратно процедить бульон. То, что останется, можно выбросить или отдать кошкам. В процеженный бульон кладём лучок и петрушку, можно их слегка пожарить. Если возможность есть. Нарезать картошечки, коренья, добавить перец горошком, соль и лавровый лист. Всё это надо ещё поварить на маленьком огне, когда будет готова, будет видно, а по запаху ты поймёшь, насколько это вкусно. А когда попробуешь, запомнишь на всю жизнь. Это и есть рецепт от дяди Кости с «Упрямого».
Уха вышла на славу. Порывшись в мешке, Михалыч извлёк пару плошек и торжественно наполнил варевом. Симаков подцепил обжигающий навар ложкой. Вдруг Михалыч принял самый глубокомысленный вид и объявил, что они чуть не совершили преступление. Первое правило рыбака: уха, как и рыба, посуху не ходит. Симаков, сообразив, куда старик клонит, сознался, что ничего алкогольного не прихватил. Михалыч замахал руками:
– Не надо, не оправдывайся! Это дело я затеял, мне и нести ответственность. Объявляю: ещё не всё потеряно!
С этими словами он вновь нырнул в недра неказистого «сидора» и вытащил помутневший шкалик с наклейкой «Пищевая композиция». Симаков поморщился. Михалыч тут же заявил, что он тоже не враг своему здоровью, и что напиток прошёл все необходимые стадии очистки в домашних условиях с помощью марганцовки; на крепости напитка процедуры отразились мало, но превратили его в чистейший продукт, рекомендуемый всеми светилами медицинских наук для нутряного потребления.
Тут старый рыбак плеснул из бутыли в стопочку и опрокинул её в рот. А затем с таким аппетитом принялся хлебать уху, что у Симакова слюнки потекли. Вспомнилась Павлина Аполлинарьевна с её «Ерофеичем»… Может, и у Михалыча – такое?
– Наливай, – махнул рукой Симаков.
Михалыч, одобрительно крякнув, булькнул в кружку. Поднёс.
– Ну, давай, – для скусу.
Симаков залихватски замахнул, показав донце небу. Со стоном втянул в себя воздух. Ух, ты! По голове ровно кто кулаком вдарил. Перед глазами всё поплыло. Переливалось в разных проекциях улыбающееся лицо Михалыча. Боксёры называют такое состояние «грогги». Симаков встряхнул головой, стряхивая слёзы. Снова вздохнул.
– Что, пробрало? – старый пьянчуга упивался ситуацией. – Это по первости! Надо организму привычку почуять. Сейчас полегчает. Ну?.. Легчает?
– Вродести…
Симаков словно в состояние невесомости попал. Вроде руки-ноги слушались, но как-то с запозданьицем. Михалыч суетился, подсовывал в руку плошку с ухой:
– Ты давай-давай, ушицу-то мечи. Для неё дорожку готовили. Сейчас настоящий вкус почуешь! А то!
Действительно, во рту Симакова словно появились новые вкусовые рецепторы.  Он кивал, черпал из тарелки и похохатывал. Михалыч разлил по второй.
– Где я только не бывал, – говорил Михалыч, держа кружку на уровне груди. – А нигде так серьёзно к этому делу не подходят, как у нас. Разве что в Китае. Да и там больше выпендрёж.
– А ты бывал и в Китае?
Вместо ответа Михалыч опрокинул кружку, после чего с новыми силами принялся за уху. Его и без того обветренное лицо побагровело, а глаза начали косить самым хитрым образом.
– Слушай, Михалыч, а что в той пещере-то дальше было?
– В какой пещере?
– Где вас японцы в плен взяли.
– Это меня потом в плен взяли. А тогда я был ещё свободен, как ветер… не дай тебе того Бог…
– А твои… наши отбились от японцев?
– А-а, не знаю. Навряд ли. А тогда в расселине застрял капитально. Чуть со страха не помер… кричал сильно… Наверное, они крик услышали. Или мне померещилось… Юркий такой япошечка ко мне пролез… никому больше ни в жисть…  Ну да… А после… Нет, ты лучше вот отведай ещё моего «горлодёра».
Симаков отведал. И снова испытал удар по голове. Ровно пыльным мешком огрели. И снова всё вокруг расплываться начало. Что это? Чистый спирт? А может, Михалыч туда для крепости ещё какой химической гадости намешал? Ему-то что, с его лужёным нутром. А непривычному человеку с такого веселья – судороги.
Руки ещё как-то удерживали тарелку, но в рот ложкой Симаков попал не с первого раза. А знатная у них ушица получилась по рецепту дяди кости с Сахалина. Или из Китая?.. Точно. Михалыч говорил, что в Китае проживал…
– Слышь, капитан, – Симаков толкнул старика в бок. – А ты в Китае где жил?
– На Тайване, – ответил Михалыч. И нахмурился. – А ты откуда?..
– Тш-ш-ш, – Симаков приложил палец к губам. – Это тайна.
И, чисто из хулиганских побуждений, выдал фразу на китайском, подслушанную в те времена, когда служил в Даурии… Пусть Михалыч знает, что и Симаков не лыком шит, что и у него в загашнике имеется такое, о чем порассказать можно. Японские самураи, может, и в подмётки не годятся Лесным Волкам, а последних он, Симаков, только так делал…
Перед глазами всё закружилось, он запрокинулся назад, не замечая протрезвевшего взгляда насупленного старого пьяницы…
6 – 3
– Петрас… Проснись, Петрас…
Ухо щекотало чужое дыхание. Симаков поморщился, хотел отодвинуться, но тут в плечо его впились пальцы Гурия.
– Слава Всесущему!.. Ты всё-таки проснулся!
– Что… – губы с трудом разлепились, а глаза всё ещё оставались закрытыми. – Случилось?..
– Они появились, – горячо дунул в ухо подросток.
Отчаяния в его голосе немного поубавилось.
– Кто «они»?
– Не-люди. О которых говорил отец деду Гнашу.
– Н;люди, – машинально поправил Симаков. – И что?..
– Сам посмотри. Осторожно.
Пришлось открывать глаза. Голова отозвалась вспышкой пульсирующей боли. О, чёрт! Как можно… Симаков со стоном приподнялся. Гурий навалился на него и зажал ладонью рот. Видимо, дело и впрямь обстояло серьёзно. Превозмогая боль и раздражение, Симаков отодвинул руку паренька.
– Я всё понял. Тихо… Хорошо. Куда смотреть?
– Вон там отверстие.
Симаков провёл ладонью по лицу, стирая сон. Ну и достаётся ему в последнее время! Нашёл нужную щель. Приник к ней, прижавшись к стене, покрытой шершавым ободранным пластиком. Сначала ничего не увидел. Помещение – какой-то зал – было укутано темнотой, в которой перемещались какие-то светлые пятна. Симаков пригляделся. Движущиеся пятна имели схожую форму, будто по залу гуляли сутулые обезьяны.  Или крупные бобры… Или мелкие медведи… или… люди, покрытые светящейся шерстью. Господи!..
– Что это?!
– Т-ш-ш!.. это и есть не-люди.
– Почему они здесь? – невольно вырвалось у Симакова.
– Откуда мне знать.
– Я хотел сказать, – поправился Симаков, – когда они появились?
Гурий задумался. Глаза обоих уже «пригляделись» в темноте, а пробивающиеся сквозь щель блики позволяли как-то ориентироваться.
– Я сидел… думал… потом услыхал шум. Сначала не обратил внимания. А потом… они уже были там и что-то делали. Мне показалось, они как-то узнали о нас, и теперь рыскали по всему дому, искали нас, чтобы… чтобы…
Дольше, похоже, начинались фантазии, и разработка их ничего хорошего Гурию не сулила. Симаков прервал ход его размышлений:
– Так. Понятно. Пока не вижу ничего страшного. Город оказался населённым. И местные жители, не-люди, как ты их называешь, ведут ночной образ жизни. Это говорит о том, что они ощущают свою слабость, и вынуждены прятаться ото всех под покровом ночи. Ты слышал об их существовании?
– Краем уха.
– Ну, вот видишь. Если бы здешние жители были порешительней, давно дали бы знать о своём существовании. А они, наоборот, предпочитают таиться. Скорей всего, это жалкие выродившиеся остатки населения города, пережившего какую-то катастрофу…
– Какую?
– Пока не знаю. Но можно попробовать выяснить. Утром. Кстати, есть идея. Если имитировать наше похищение этими нелюдями? Как думаешь?
– Лучше не надо.
Гурий привстал и энергично замотал головой.
– Я сказал: имитировать. То есть обмануть. Успокойся, пожалуйста. Я, пожалуй, ещё посплю, и ты тоже вздремни, а утром обсудим. К чему нам следить за соседями?
– Понятно.
Гурий приободрился. Симаков как можно спокойнее улыбнулся, после чего вновь устроился на своём ложе. Надо возвращаться в свой мир, а то Михалыч невесть что подумает… или сделает… пока он спит здесь… там…
6 – 4
…Симаков открыл глаза. Вокруг было темно. Точнее, окружающее пространство занимала тёмно-зелёная взвесь. Сквозь которую… проглядывали… медленно колышущиеся растения, больше смахивающие на водоросли. Среди них столь же медленно проплывали большие рыбины. А мелкие двигались суетливо, рывками.
И в самом центре висел он, инженер по технике безопасности Пётр Степанович Симаков.
Новый кошмарный сон? Как бы ни так! Самая настоящая кошмарная реальность! Кто-то столкнул его в омут, привязав к ноге массивную корягу.
Кто-то?
Михалыч, бывший юнга тихоокеанского военного флота, а ныне пропойца, лжец и душегуб!
Симаков задёргался. Рыбы кинулись врассыпную, водоросли начали извиваться, потревоженные резкими движениями, коряга встала дыбом. В груди жгло, словно вместо воздуха он наглотался раскалённых углей. Хотелось раскрыть рот, вдохнуть воды, потушить внутренний пожар. Но этого делать было никак нельзя. Ужас холодной жабой сдавил сердце.
«Раскрой рот. Раскрой».
Симаков ухватился обеими руками за ремень, рванул. И сразу коряга пошла вниз, на илистое дно, оттуда глядели выпученные глаза огромной – добрый метр в длину – рыбины. Рот её открылся буквой «о», словно она сильно удивилась такой прыти. Симаков не обращал внимания. Изо всех сил он загребал руками, силясь прорвать серебристую плёнку, отделяющую «ту» жизнь от «этой».
Вдо-о-о-ох!!!
Симаков дышал с хрипом и стоном, работая руками. Он лежал на воде и улыбался небу, солнцу, ветру, птицам, что летали над ним и кричали о чём-то своём, небесном…
Казалось, прошёл целый час. Голова начала что-то соображать. Симаков повернул голову, посмотрел на берег.
Михалыч уже поднялся на самый верх, и теперь бежал, не оглядываясь. Видел ли он спасение своего недавнего приятеля? Или пытался всеми силами скрыться с места преступления? А это было самое настоящее преступление. Воспользовавшись тем, что Симаков отключился, Михалыч попытался утопить его. И ему бы это удалось, не очнись Симаков вовремя. Не захлебнулся от неожиданности, не потерял сообразительности… сколько «не» между жизнью и смертью!
Почему Михалыч решил убить его? Испугался, что отравил своим пойлом? Сам подсунул, сам решил «рубить концы»…  или у старика по-настоящему «поехала крыша»?
Глядя на улепётывающего Михалыча, Симаков пришёл в сильнейшее возбуждение. Кровь ударила в голову, и он кинулся вдогонку. Двумя-тремя мощными гребками добрался до берега и попытался вылезти, но оскользнулся в глине и скатился обратно в илистую яму. И ещё. И ещё. Лихорадочное возбуждение насытило его нервной энергией, но руки-ноги, ослабленные ступором, не желали слушаться. Симаков вымазался с головы до ног, умудрившись к тому же разрезать руку осколком бутылки. Когда он выбрался, наконец, из воды, старик давно исчез из виду. К этому времени исчез и порыв догнать и наказать. Да и появиться перед Михалычем в таком виде означало бы просто убить его: узрев грязного и окровавленного Симакова, старый пьянчужка мог запросто упасть замертво от разрыва сердечной мышцы либо спазма клапана.
Отыскав крошечную ровную площадку, Симаков тщательно вымыл лицо, руки, прополоскал одежду от тины и грязи. Выжав костюм, оделся и поднялся наверх, чтобы обсохнуть на солнце.
Теперь можно было возвращаться в Зареченск.
Дорогой Симаков размышлял. И пришёл к выводу, что виной всему злосчастная случайность. Михалыч не мог знать о новой особенности сна инженера, когда Симаков больше похож на мертвеца, чем на живого человека. Старый проходимец решил, что его компаньон внезапно окочурился от алкогольного суррогата и, зная о своей репутации в городе, решил скрыть невольное «преступление» и сбежать. Мол, знать ничего не знаю, ведать не ведаю. В том же, что поступок был бы раскрыт в два счёта, старик не хотел себе признаваться. Все его мысли и действия были спонтанными, да и действовал он в состоянии опьянения…
Когда Симаков добрался до дома, одежда его уже окончательно высохла. Никто и не догадался бы, что с ним произошло нечто экстраординарное. Тем не менее, не откладывая в долгий ящик, Симаков отправился к Михалычу. Поговорить, укорить и вместе с тем успокоить, снять тяжесть с души старика. После разговора видно будет, как действовать дальше.
Бывший капитан проживал в соседнем подъезде, в однокомнатной квартире на первом этаже за дверью, обтянутой чёрным потрескавшимся дерматином. Кнопку звонка давно уже кто-то расплавил зажигалкой из хулиганских побуждений, старик приспособил вместо неё застёжку от портфеля, когда-то блестящую, а ныне тусклую и потемнелую. Но и застёжка тоже не работала.
Стукнув кулаком, Симаков обнаружил, что дверь не заперта, вошёл в прихожую, поморщившись от волны «ароматов», коими пропиталась атмосфера жилища, больше похожего на берлогу, нежели на место проживания цивилизованного человека. Стены прихожей когда-то оклеили дешёвенькими бумажными обоями, но это было так давно, что они успели пожелтеть, пожухнуть, а местами и вовсе отвалиться. Вдобавок хозяин взял за обычай карандашом или ручкой делать заметки на память прямо на этих обрывках. Зеркало-трюмо помутнело и местами не отражало ничего, у кладовки отсутствовала дверца, выставляя напоказ тысячи предметов, годных разве что для помойки (и, скорее всего, оттуда и извлечённых невесть для какой цели).
Не задерживаясь в узкой грязной прихожей, Симаков вошёл в комнату. Первое, что он увидел – вытаращенные глаза Михалыча. Вот только старик его не замечал. Да и вряд ли кого заметит впредь… Он висел на шнуре, намотанном на дешёвую люстру, голова скособочилась, тело выгнулось. Быть может, он передумал умирать, но тумбочка, на которую он забрался «в последний путь», лежала теперь на боку, и босые грязные ноги старика до неё не дотягивались…
Эх, Михалыч, глупо ты погиб, да и жил как-то не так…
Первой мыслью Симакова было снять тело и попытаться реанимировать, хотя видно было, что ничего уже не сделать. Затем Симаков решил, что надо  уйти, но отказался и от этой мысли. Его видели соседи, поспешный уход мог вызвать подозрения. Лучше оставить всё как есть, и придерживаться правды…
Симаков позвонил в соседнюю дверь. На звонок выглянула Клавка Петухова. Симаков попросил её перезвонить участковому. Клавка сначала заглянула к Михалычу. Потом, охая и причитая, побежала к телефону. Начали выглядывать другие соседи. Симаков вернулся в квартиру Михалыча, прикрыл дверь. Присел на краешек продавленного стула. Просто так сидеть было скучновато, и он начал оглядываться. Когда-то обстановка жилища была вполне на уровне советского «среднего класса», к которому принадлежал капитан буксира. Чешский шкаф, белорусский холодильник, цветной телевизор, сервиз… Со временем всё поизносилось. Вся обстановка дышала запустением и заброшенностью. Паутина по углам, мусор и пыль под шкафом. Чуть выделялись разные диковины из экзотических стран. Модель парусника в пузатой заграничной бутылке, причудливая раковина с розовыми вывернутыми краями, старые корабельные часы, прикрученные к деревянному штурвалу, отполированному руками рулевых и штурманов… Фотографии памятных мест в разномастных рамочках. Всё это было дорого Михалычу, реликвии он не пропил.
Из-под шкафа виднелся краешек исписанного тетрадного листа в клетку. Сначала Симаков не обратил на бумажку внимания. Она лежала на толстом слое пыли, значит, попала под шкаф совсем недавно. Симаков наклонился и посмотрел более внимательно. Буквы были кривые и растянутые, словно человек, писавший их, очень торопился. Стало любопытно. Симаков подошёл к шкафу, наклонился. Увидев своё имя, он протянул руку и достал листок. Это была предсмертная записка. Михалыч, должно быть, оставил её на тумбочке, а когда тумбочка опрокинулась, листок спланировал и залетел под шкаф…
В записке старик объяснял свой уход из жизни.
«…много чего знаю и много в чём виноват. Но история с японской секретной базой достаёт меня снова и снова. Да, я был долгое время в плену на Тайване. Да, потомки русских эмигрантов из Харбина помогли мне сбежать в Манилу. Долгими окольными путями я добирался на Родину, прятался, скрывал своё настоящее имя. Видимо, меня искали. Достали здесь. Через много лет. Наш инженер, Симаков Пётр Степанович, оказался иностранным шпионом. Я убил его, утопил в реке. Но жить так больше не могу. Прощайте, не поминайте лихом…»
Не поминайте лихом! Эх, Михалыч, дурная голова ногам покою не даёт! Посидел бы, подумал! А он раз – и в петлю… Симаков осторожно положил записку на пол. Пусть читают те, кому положено.
Он сидел, глядя перед собой, вспоминал недавнюю рыбалку, замечательную уху, ароматный вкус травяного чая, рассказ Михалыча. Видно, старик и в самом деле пережил немало трагического. За дверью шушукались. Соседи собрались и обсуждали новость. Никто не решался войти и посмотреть на удавленника собственными глазами.
Наконец, дверь решительно распахнули, и в квартиру уверенной походкой вошёл участковый. Младший лейтенант Сидоренко окончил милицейскую школу совсем недавно, и очень гордился своей формой. Фирма сидела на нём как влитая – чистая и отутюженная. На левом боку висела кожаная армейская планшетка младшего командного состава. В ней участковый держал блокнот со списком жильцов вверенного участка. Некоторые страницы блокнота были пусты. Другие – заполнены тугим росным почерком; записи касались «клиентуры» – тех, на кого следовало обращать дополнительное внимание. Михалычу в блокноте посвящались добрые полстраницы убористого текста.
 Сидоренко подошёл к Михалычу, хмыкнул, дотронулся до руки, словно пытался нащупать пульс, снова хмыкнул, извлёк из планшетки миниатюрный фотоаппарат и защёлкал.
Выждав, Симаков дал знать о своём присутствии:
– Я тут записку случайно обнаружил… Предсмертную.
Участковый быстро повернулся к нему:
– Где?
Симаков показал под шкаф. Сидоренко поднял листок и пробежал глазами текст.
– Она там и была?
– Нет. Наверное, упала. Когда Михалыч с тумбочки сорвался…
– Откуда знаете? Видели?
– Нет, не видел. Я обнаружил тело, попросил соседку вызвать вас, а потом просто сидел здесь и ждал.
– Понятно. Выходит, вы тут за главного свидетеля. Придётся составить протокол… Имя, фамилия, отчество.
Симаков назвался. Сидоренко записал, заглянул в записку и нахмурился.
– Симаков, говорите? Каким же образом вы оказались в квартире покойного Епифанова?
– Это целая история, – Симаков вздохнул. – Видите ли, утром Михалыч позвал меня на рыбалку…
– Он сам к вам зашёл? Или вы к нему?
Симаков пожал плечами.
– Я вчера из больницы выписался, а тут Михалыч навстречу. Проявил участие. Вообще-то я с Михалычем и его приятелями компанию не водил. Разный круг общения, знаете ли. Так, здоровались при встрече. Соседи всё же. Я ему на бутылку подкинул. Ну, а он меня с утречка на рыбалку пригласил.
– Вот так вот с утра прямо заявился, и предложил рыбкой побаловаться?
– Да. А я что? Мне на работе отпуск дали. Ну, я и согласился.
– Вы записку читали?
– Читал.
– И что скажите?
– Не знаю, что и сказать.
– Рассказывайте по порядку.
– Да ничего особенного. Пришли на место. Прикормили рыбу, Михалыч траву заварил…
– Какую траву?
– Разную. Чай. Мята там, смородина... Кипрей. Чай травяной. Про юность Михалыч свою военную рассказывал.
– Он воевал? Надо же. Не знал... Так. Чай попили, поговорили. Дальше что?
– Язей натаскали. Уху варили. Выпили под уху. Какую-то дрянь. Дальше смутно помню.
– Вы часть пьёте алкоголь? С кем?
– Как все. С друзьями, с сослуживцами. Но не такое пойло, как Михалыч предложил. Что я, враг своему здоровью, что ли?
– Зачем тогда пили?
– За компанию, – сознался Симаков. – Под настроение пришлось.
– И что дальше?
– Всё. Выпили. Мне поплохело. Видимо, отключился. Очнулся в воде, к ноге коряга привязана. Пока выбирался, Михалыч уже ушёл.
– То есть про убийство Епифанов написал правду?
– За тем я сюда и пришёл. Самому бы разобраться. В голове не укладывается. Вроде, безобидный алкаш – и вдруг… чуть не утопил!..
– Разберёмся, – сухо сказал Сидоренко.
Он аккуратно вложил записку в кармашек планшетки.
– А почему он вас в шпионы зачислил?
– Сам бы хотел знать. Я пойду?..
– Вынужден задержать, – значительно заявил Сидоренко.
– За что?
– Для выяснения. По закону имею право. На 72 часа.
– Что за бред? Это же я вас сюда вызвал!
– Соседка. Она представилась.
– Я её попросил. Можете проверить!
– Обязательно проверю.
– Да если бы я чего… задумал, стал бы я записку оставлять! Да ещё милицию вызывать!
– А почему нет? Если вы хотите ввести органы в заблуждение, то у вас это хорошо получилось. Труп, записка, убийство, шпион. Чёрт знает что! Сами подумайте. Образованный же человек. Покушение на убийство – раз. Записка с обвинениями в шпионаже. Самоубийство свидетеля. И вы в квартире самоубийцы. Разберёмся!
Бред какой-то… В голове Симакова мелькнула шальная мысль: оттолкнуть этого молодого солдафона и бежать, бежать прочь из этой задрипанной ночлежки, уже пропитавшейся трупным запахом! Найти кого-нибудь. Объяснить всё на пальцах…
А получится?
Побег пройдёт красной строкой в списке его прегрешений. Нет. Это не выход. Это тупик…
– Пройдёмте, что ли, гражданин. Только обождите пока на площадке. Я дверь в квартиру опечатаю. Порядок есть порядок.
Ну вот, он уже и «гражданин». Гордое определение принадлежности к великому государству в данном контексте является аналогией обвинительного заключения. Может, и ему пора говорить участковому «начальник»?
Симаков вышел на площадку. Разномастная толпа любопытствующих глазела на него. Кто-то попробовал пристать с вопросами, Симаков промолчал, а тут из квартиры вышел участковый, запер дверь, залепил замочную скважину куском пластилина и приложился печаткой. Соседи начали быстро исчезать за дверями своих квартир. Теперь им будет о чём поговорить целую неделю. И с каждым днём рассказы начнут обрастать новыми подробностями, пока не появится очередная городская легенда.
Под наблюдением самых любопытных участковый  с инженером вышли из подъезда – и нос к носу столкнулись с майором Бальбуровым. Симаков его не узнал, а Сидоренко весь подобрался и обязательно отдал бы честь, будь майор в форме. Но Бальбуров был в штатском – в спортивном костюме.
– Здравствуй, лейтенант.
– Здравия желаю, товарищ майор!
Участковый все же козырнул.
– Ба! И Симаков здесь!
– Гражданин Симаков, – сообщил Бальбурову участковый, – задержан по делу самоубийства пенсионера Епифанова.
– Да ну? Михалыч руки на себя наложил?
– Повесился, товарищ майор. Вы его знали?
– Приходилось сталкиваться… Интересный был старикан. Только при чём здесь Симаков?
– Главный свидетель по делу. Он тело обнаружил. Епифанов в предсмертной записке показал, что утопил данного гражданина… а после того и сам вдогонку засобирался.
– Вдогонку?!
– Ну, повесился, стало быть.
– Что-то я тебя не пойму.
– Да я и сам, товарищ майор, честно говоря… Потому и задержал. До выяснения. Это ему же на пользу. Что-то он неважно выглядит. Нервный очень.
– Не мудрено, человек только с больницы. Выписали его раньше положенного. Потому я его и разыскиваю. Полчаса в квартиру трезвонил. Весь подъезд на уши поднял. А он вон где… слышь, Симаков? Врач твой приехал. Просил тебя привезти.
У лейтенанта Сидоренко брови полезли на лоб.
– Так он… из этих?..
Бальбуров нахмурился.
– Из каких «этих»? Изъясняйтесь чётче!
– Из психических? – уточнил Сидоренко.
– Ты что мелешь?! Товарищ Симаков – пациент моего друга Медведева! А ты его в изолятор тащишь!
– Так в «гостевой», товарищ майор!
– Всё равно тюрьма! Не место для больного человека!
– Я протокол составил и действую по инструкции.
– Слушай сюда, лейтенант. По инструкции дела, связанные с убийством, ведёт «убойный» отдел, а не участковая инспекция. Забираю у тебя дело и свидетеля. Сами разберёмся. Свободен.
– Как это? – растерявшийся Сидоренко вмиг растерял весь лоск и выправку. – Я должен оформить передачу! Всё честь по чести, а не на ходу.
– Будет тебе честь по чести. Получишь расписку, что я беру всё под свою ответственность. И передашь мне материалы по делу.
– Слушаюсь, товарищ майор…
Бальбуров взял у него планшетку, размашисто начертал расписку, получил протокол и михалычеву записку. После чего деловой участковый удалился. Пару раз он оглянулся. Бальбуров стоял, задумавшись.
– Спасибо, Дмитрий… э-э-э…
– Просто Дима.
– Спасибо, Дима. Стало быть, Павел Андреевич вернулся?
– Вернулся. И очень расстроился, когда узнал, что тебя выписали.
Бальбуров взглянул на часы, потом на закат и покачал головой.
– Да-а. Затянулись мои поиски! В больницу уже поздно. Приёмный уже закрыли.
– Могу дома обождать. А завтра с утречка и пойду.
– Так и придётся. Что это ещё за дурацкая история с Михалычем?
Симакову вторично пришлось рассказывать о неудачном походе за рыбой.
– …Прихожу, а он уже повешенный. И записка: мол, так и так, убил, не могу себе простить. По пьяной дури Михалыч в петлю залез.
– Ладно, записку я дома прочитаю, – решил Бальбуров. – А ты давай, иди к себе, да больше никуда не высовывайся. Дверь не открывай. Лучше сразу спать ложись. А с утра – сразу в больницу. Я тоже приеду. Может, придётся показания дать.
– Понимаю. Ужасное недоразумение, если только это слово подходит к смерти человека. – Симаков немного помолчал. – Надеюсь, всё это останется в прошлом… Как там дела у Медведева?
Бальбуров удивился. Или сделал вид, что удивился:
– А что Медведев?
– Так ведь он же так неожиданно исчез, и в самый ответственный момент. Да баба эта французская… со связями… Приехала?
– Не успела. Павел объявился раньше. И вместе с Перье. Сейчас француз – вместе со своей обожаемой супругой – уже движется в свою родную Францию. Так что всё в порядке.
– А Рудольф? Он был весьма сердит.
– А ему-то что? Иностранный гость получил квалифицированную помощь. Никаких претензий. А остальное… Не наше с тобой дело. Сами разберутся. Медицина – дисциплина достаточно сложная, чтоб два умных человека нашли своё место в её механизме. Я в талант Медведева верю. И не только я.
– Я тоже.
– Вот видишь. Так что здесь всё в порядке. Теперь касательно тебя. Помощь нужна?
– Спасибо, Дима, ты меня уже здорово выручил. Думаю, помощи Павла Андреевича будет достаточно.
– Вот и хорошо.
Симаков смотрел в спину удаляющегося майора, пока тот не скрылся за углом. Потом пошёл домой. По дороге попался кто-то из соседей, но тут же исчез столь быстро, что непонятно было: то ли был человек, то ли привиделось. Симаков медленно поднялся по лестнице, сунул ключ в замочную скважину. Закончится ли когда-нибудь этот день? И что принесёт следующий?.. Ещё недавно он жаждал острых ощущений. Желание исполнилось, только радости почему-то не было. Скорей, наоборот. Старое, привычно-пресное существование казалось теперь уютным и милым.
Что имеем – не храним…
Симаков поставил на плиту чайник, сыскал в шкафчике цибик со слоном. Вкусом заварка здорово проигрывала тому ароматному настою, который на берегу сварганил покойный Михалыч. Настроение испортилось ещё сильнее. Не допив чай, Симаков отставил кружку и завалился на кровать. Закрыл глаза.
Всё прочь…
7 – 1
…Просыпаться не хотелось.
Бывает же такое чувство! Ты спишь, и знаешь, что спишь, что пора просыпаться и приниматься за важные дела, но… Не хочется. И момент просыпания отодвигается «на потом». На минуту, две, десять… А потом – всё-таки…
Симаков медленно открыл глаза. Не хотелось ничего. И никого. Видеть, слышать, вставать, что-то предпринимать… и это было нехорошо. Не должно такого быть. Но – было.
А ведь на нём лежит ответственность за спутника, за малыша Гурия, которого он должен вывести не только из леса, но и в люди! По сути, они вели друг дружку. И вот в нём что-то испортилось, и от этого не хотелось ничего…
Превозмогая непонятную апатию, Симаков повернул голову, разыскивая Гура. И только тут запоздало осознал, что находится не в крошечной клетушке, которую они выбрали для ночлега. Да и ночь закончилась. Они оба – и он, и Гурий – лежали на двух каких-то вогнутых столах в большом, захламлённом помещении.
Что-то случилось в самом деле. Он не был связан. Они оба были свободны, насколько может быть свободен человек, оказавшийся в незнакомом месте в экстремальной ситуации. Свободен… и вместе с тем нет. Нонсенс? Ничуть. Собственное тело и отсутствие воли лишали его свободы. И по большому счёту ему на это было наплевать.
– Гур…
Симаков обратил внимание, что паренёк не спит, а смотрит куда-то в потолок – когда-то прозрачный свод, но сейчас чудовищно грязный, пыльный и закопченный. Солнечный свет с трудом пробивался внутрь и, если бы не лампы на стенах, разглядеть что-либо было бы затруднительно.
– Гурий…
Губы паренька пошевелились, как если бы он что-то ответил. Но это была единственная реакция на слабый, как вздох, оклик. Гур слышал Симакова, но не отвечал. Не мог или не хотел. Симаков медленно повернул голову в другую сторону. Если он не может ничего делать, то хотя бы осмотрится.
Вероятно, в помещении когда-то располагалась научно-исследовательская лаборатория. До сих пор вдоль стен стояли запылившиеся приборы и механизмы. Симаков сроду не бывал ни в одном научно-исследовательском центре, но по его представлениям, именно так тот и должен был выглядеть. В идеале. Большое, свободное пространство, обилие приборов, опытный и дружный коллектив… Главные составляющие науки, её движущие силы. Однако каждое движение – по закону термодинамики – исчерпав запас инерционных сил, приходит к концу.
По крайней мере, от этого зала создавалось именно такое впечатление.
Однако каким образом они с Гуром сюда попали? Не сами же пришли! Возможно, Гур и знает ответ. Только каким образом вывести его из транса, если сам ощущаешь себя словно опущенным в могилу безвременья?
– Гурий, ты меня слышишь?
Симаков нашёл в себе силы повысить голос. Гурий снова пожевал губами.
– Он слышит тебя.
Это ещё кто? Симаков зашарил взглядом по помещению. Ни души. Должно быть, говоривший спрятался в одном из многочисленных шкафов, покрытых слоем пыли.
– Кто здесь?
– Я.
От кресла отделилась тень человека. Нет, это и был человек, но такой старый и сморщенный, что, пока сидел в кресле, его просто не было видно. Костюм свисал с его иссохшего тела, словно болтался на «плечиках».
– Желаешь пообщаться?
– Д-да…
Разумеется, Симаков желал. Если можно эту сгустившуюся всепроникающую апатию назвать желанием.
– А ты меня удивляешь, пришелец, – сообщила «тень». – В этом состоянии обычно никто ничего не желает. И точка. Психосоматические процессы закругляются и закукливаются в замкнутые цепочки. Дыхание. Сердцебиение. Внутренняя секреция. Не более того. А у тебя… желания… может, потому, что ты пришелец?
– Наверное… нельзя ли… вернуть мне?..
– Что? Способности думать, решать? Или желать?
– Да.
– Посмотрим. Может быть. Частично. Мне самому интересно пообщаться со столь необычным экспонатом.
– Прошу вас…
Сухонький старичишка подошёл ближе. Лицо у него было узкое, кожа складками стекала с черепа и болталась при движениях. Каждый сустав, казалось, скрипел на свой лад, причиняя хозяину если не мучительную боль, то хотя бы известную долю неудобства. Старичок похож был на ожившую мумию. Он заглянул Симакову в глаза, улыбнулся, обнажив голые дёсны, и отодвинулся, поворачиваясь. Уходит?!
Нет, он тут же снова повернулся. В его руках словно по волшебству возникла серебристая палочка, соединённая проводом с монотонно загудевшим прибором. Старикан медленно провёл палочкой вдоль тела Симакова. И вдруг возил её куда-то в грудину. Тело пронзила мгновенная вспышка боли. Старик отпрянул, снова улыбаясь беззубым ртом.
– Ага? Чувствуешь?
Симаков действительно чувствовал! Апатия отступила, ушла внутрь, рассосалась по клеточкам, оставив после себя ощущения, сродные отступившей судороге… Мышцы подрагивали. Однако тело по-прежнему не слушалось.
– Оставим пока так. Разговаривать ты сможешь. Этого достаточно. Признаться, мне здесь, в одиночестве, довольно тоскливо.
– Ты тоже пленник?
– Пленник?.. – старик словно попробовал слово на вкус, обсасывал. Впрочем, это могло показаться: поскольку зубы отсутствовали, движения лицевых мускулов были слишком специфичны. – Пленник… пожалуй, в этом что-то есть от истины. Но в данном случае я здесь за хозяина. Да. Именно так.
– Тогда освободи нас.
– Тебя – может быть, а твой приятель пусть лучше остаётся как есть.
– Но он же ребёнок!
– Этот ребёнок убил двух моих людей, моих помощников, которые не сделали ему ничего плохого.
– Убил? – Симаков не поверил.
– Стрелами из механического лука. Оба погибли. Пришлось доставить вас сюда. Вы тут много шума наделали. Наверное, кварки заинтересуются вами. Да, обязательно заинтересуются…
– Что до меня, так я просто спал.
– Ты не просто спал, пришелец. И ты это знаешь не хуже меня. Так?
Этот удивительный высохший старик упорно называл его пришельцем! Должно быть, он что-то знал. Значит, надо выяснить, что он за тип, и что скрывается за его словами. Симаков дал бы на отсечение собственную руку, что за стариком скрывается что-то таинственное. Слишком уж старец отличался от всех, с кем Симакову пришлось столкнуться в этом мире.
– Прости его. Он просто ребёнок. Он испугался твоих помощников и просто защищался от собственных страхов. Ты говоришь, здесь нет людей?
– Я давно уже один.
– А помощники?
– Это не люди. Вернее, когда-то они были людьми. В том далёком прошлом, когда здесь всё было по-другому…
– Ты говоришь загадками. Как мне обращаться к тебе?
– Как хочешь.
– Мой спутник Гурий называет меня Петрасом. А как звать тебя?
– Можешь называть меня Мондом. Если тебя это устроит.
– Вполне. Итак, Монд, ты жалеешь о прошлом. Расскажи о нём.
– А ты действуешь решительно, пришелец, называющий себя Петрасом. Почему ты спрашиваешь о прошлом, хотя тебя должно интересовать настоящее и будущее?
– Постижение прошлого помогает узнать лучше настоящее, а вместе с ним и будущее.
– А ты не так прост. Разговаривать с тобой интересно. Расскажи о себе.
– Меня называют Петрасом. Я новичок в этих местах. Попал сюда случайно. Ступил в стычку с Волками. Меня преследуют. В попытках спастись забрёл в этот город. Вот, пожалуй, и всё.
– Очень короткая история. Кто твой спутник, и как вы познакомились?
– Это Гурий из лесной деревушки. Шайка Волков напала на его деревню. Его деда убили. Он помог мне, а я помогаю ему. В результате охотятся за нами обоими… Вот такая грустная история… Так что это за город?
– Он гораздо древнее, чем ты можешь подумать. Когда-то это была столица половины мира. Славный град Витас. Город, объединивший три континента. Великая цивилизация процветала среди тысяч и тысяч зданий, ныне разрушаемых временем.
– А что случилось? Война, эпидемия, природная катастрофа?
– И то, и другое, и третье, – старец величественно воздел руки. – И всё, помноженное на ужас уничтожения! Подумать только: такое величие – и пошло прахом!
– А поподробнее?
– Изволь. Когда-то в древности наш мир был разделён на сотни государств – королевств, республик, диктатур. Они вечно враждовали, завоёвывали друг друга, разваливались и вновь поднимались из пепла. Наконец, остались две супердержавы. К тому времени войны закончились, началось торжество науки и цивилизации. Мы вновь начали осваивать космическое пространство, постигать тайны микромира и происхождения жизни. Всё было хорошо, но дело в том, что державы избрали разные пути развития. Если эта половина мира за основу взяла биологию клетки и развивалась, постигая секреты живой ткани, выращивая и эволюционируя научными методами всё, что необходимо для жизни, то наши антиподы во всём положились на технику.
– В чём же здесь противоречие? – Симаков испытывал неподдельное любопытство.
– Да практически во всём! Наши антиподы, Асаны, призвали на помощь машины. Машины строили жилища, машины перевозили людей, создавали пищу, развлекали и тому подобное. Они даже думали при помощи машин.
– Это как?
– Они взяли за образец мозг со всем набором его связей и построили его искусственный аналог. Дальше приборы совершенствовались, подгоняя скорость обработки информации к скорости распространения света. Запустив свои мыслительные машины, Асаны начали увеличивать их работоспособность, соединяя их друг с другом и образуя мощнейшие информационные пространства…
– Кажется, я понимаю, о чём ты. О компьютерах и компьютерных сетях.
– Я рад, что ты меня понял, и одновременно я встревожен. Ваш мир тоже поклоняется машинам?
– То есть ты спрашиваешь, не Асан ли я?
– О, нет! Асана можно было отличить даже по внешнему виду. Их увлечение машинами дошло до такой стадии, что они начали модернизацию своего естества. Сначала они меняли внутренние органы, – сердце или почки – на искусственные, потом пошли на искусственное расширение памяти и умственных способностей, вводя через вживлённые порты адаптеры-расширители и квазиорганические процессоры, ускоряющие работу нейронных связей, усиливая их дополнительными цепочками. Потом дело дошло даже до изменений всей человеческой природы… Кстати говоря, в этом и скрывался начавшийся конфликт.
– Конфликт?
– По сути, он был неотвратим. Как смена дня и ночи. Асаны настолько далеко ушли в своём обожании машин, что практически перестали нуждаться в привычной, природной среде. Они жили исключительно в городах, где производили всё необходимое для себя. Окрестные леса нещадно уничтожались, на их месте выстраивались особые кристаллические конструкции, которые преображали энергию светила в чистую энергию, основу существования цивилизации Асанов. Асаны использовали энергию земных недр и энергию океанских течений, а также многое другое…
Симаков не выдержал:
– Это куда лучше, чем сжигать нефть или уголь, заражая атмосферу тепловыми выбросами и токсичными отходами-продуктами сгорания!
– О, этот этап они уже прошли, равно как и использование энергии распада радиоактивных веществ. Они перешли на более совершенные технологии. Но вредное влияние на Природу всё же было, и притом в таких масштабах, что начало отражаться и в нашем биологически благополучном мире. Наши учёные произвели расчёты, и оказалось, что в скором времени необратимые разрушительные процессы коснутся нас.
Перераспределение воздушных и водных потоков привело к наводнениям, засухам, землетрясениям… Начали исчезать многие представители животного и растительного мира. Менялась атмосфера.  Казалось, даже литосфера – и та начала меняться. Надо было что-то безотлагательно принимать…
– Может, стоило договориться с асанами?
– Пустое! – старец махнул рукой. – К тому времени они потеряли всякие связи с обычным миром, стали самодостаточны. Их искусственная культура была построена на базовом элементе, который во всём касался машин. Имелась даже религия – поклонение машине. Асаны уверовали, что человек – всего лишь переходное звено между низшими формами и высшими. Надо признать, рациональное звено в их утверждении имелось, и логика философии была выстроена таким образом, что опровергнуть их догмы было невозможно, без существенной ломки «координат отсчёта». А как раз этого они и не желали…
– И вы объявили им войну.
– Нет. Асаны были сильны своим техническим могуществом. Мы оказались не готовы к силовому варианту противостояния. Тогда наши умы предложили воздействовать на их машинное пространство незаметно, перепрограммируя технику.
– У вас были собственные компьютеры?
– Были, хотя и не столь уж необходимые. Я уже говорил, мы избрали биологический способ эволюции. Это касалось и обработки информации.
– Как это? Расскажи, сделай милость.
– Попробую. Всякая клетка, вовлечённая в жизненные процессы, имеет энергетический фон – и тем больший, чем активнее деятельность. Сила и энергичность – не что иное, как проявление выхода этой биологической энергии. Но у обладающих разумом существ энергетический баланс на порядок выше. На обычную животную энергетику – результат физиологических процессов – накладывается энергия нейронных связей, которые также обладают запасом энергоёмкости.
– Не понимаю, – сознался Симаков.
– Над этим работали наши учёные, к числу которых когда-то принадлежал и я. Обладающий разумом человек имеет две системы энергооборота организма. Одна задействована в процессах метаболизма и имеет животную природу. Эта энергия может сохраняться в качестве своеобразных «консервов» – подкожного жира, который расходуется в период энергодефицита, то есть во время голодного существования. Второй вид энергии имеет космическое происхождение. При соответствующем подходе он даёт человечеству огромные возможности. Однако это явление имеет и негативную сторону. Человек имеет подход к сверхвозможностям. Природа устроила блок защиты от неразумного использования этого дарования.
– Какой блок? – заинтересовался Симаков.
– Смешивание обеих энергетик при неудачной попытке получить доступ к космическому энергопотоку. Разноимённые потоки как бы отключают возможность использования. Но это ещё не всё. Тут довольно сложная схема, а я рассказываю как можно проще…
– Спасибо.
– Не за что. Итак, группа людей или сообщество образуют особое информационно-энергетическое поле, так называемый эггрегор.  Чем более примитивна группа разумом или инстинктами, тем выше поле животным видом энергии. И наоборот. Родственные или этнические связи тоже играют роль. Эмоции повышают концентрацию поля, перенасыщают его скрытыми энергопотоками. Поэтому толпа часто действует однонаправлено. Достаточно глубокая мысль, программируя потоки, может помочь управлять людьми, их желаниями и поступками, даже вопреки их собственной воле. Конечно, мысль энергетически проигрывает слову, а последнее – действию. Нам удалось продвинуться в этом направлении очень далеко.
Постепенно из массы людей выдвинулись отдельные личности с особо развитой способностью контролировать выход на космический энергетический уровень – так называемые Проводники. Они могли подключаться к общечеловеческому сознанию и космическому уровню познания, совершать сверхсложные расчёты и умело оперировать вычислениями. По сути, они делали то же, что Асаны со своими машинами. И даже более того. Только если у нас Проводники составляли ничтожную долю населения, то у асанов пользоваться благами машинной цивилизации могло большинство, и оттого науки у них развивались опережающими темпами.
– И вы решили использовать своих Проводников в качестве своеобразного… «психоспецназа»?
– Я не очень тебя понимаю, пришелец. Проводники к этому времени выделились в своеобразную касту, нечто вроде закрытой организации. Они взяли на себя право действовать самостоятельно. Не советуясь ни с кем. С другой стороны, такая позиция защищает от утечек информации. Не так ли?
– Ну, наверно, – Симаков пожал плечами.
– Проводники начали создавать особые программы, – своеобразные «вирусы», закачивая их в машинное пространство асанов. Программы должны были сдержать развитие асанов, затормозить модернизацию. По-видимому, начало вышло удачным, и тогда Проводники перешли к следующей фазе операции противодействия, нарушающей энергетическое потребление асанов…
– То есть?
– Асаны перешли на непосредственное питание энергией, минуя метаболический механизм организма, который неизбежно должен был рудиментироваться у следующего поколения. Однако вмешательство Проводников начало исподволь разрушать «энергомосты» в организмах асанов. У них началось что-то вроде эпидемии. К тому времени, когда они разобрались в причинах неизвестного заболевания, машинные вирусы много чего успели натворить. Асаны посчитали всё это объявлением войны. Всей мощью своей державы, многочисленной армией, вооружённой различными механизмами, они вторглись в наши границы. Вот тут-то и пригодились наработанные программы вмешательства. Проводники брали под контроль боевые аппараты асанов и оборачивали их мощь на самих хозяев. Такого сокрушительного поражения ещё не бывало! Мы возрадовались, однако делать это было рано. В следующий раз Асаны подготовились лучше. Конечно, следующая армия вторжения была гораздо меньше численностью, зато боевые машины отличались необычайной мощью. Скоро Асаны захватили часть наших территорий. Всех захваченных в плен подвергли гнусной манипуляции обращения. И заставили переделанных в киборгов сражаться на своей стороне…
Державу охватила паника. Мы не могли долго противостоять столь яростному натиску. То и дело Асаны захватывали новые территории – и отряды новых киборгов занимали места в армии захватчиков…
В рассказе Монда возникла пауза, и Симаков поспешил уточнить:
– То есть вы проиграли?
– Не всё так просто. Асаны успели захватить большой кусок нашего государства, но скоро их наступление захлебнулось. Они отступили и заняли оборонительные позиции. Страшно было смотреть на полчища замерших боевых машин. Продолжалось это довольно долго. Пока не обнаружилось, что асанов там нет. Они ушли, бросив свои машины. Некоторое время мы ещё сражались с Обращёнными, то есть с киборгами. После того Проводники сконцентрировались на вражеских континентах. Оказалось, наши старания не прошли впустую: среди асанов начался процесс вырождения. Живая плоть не желала сращиваться с механизмами. И всё такое прочее. Асанам пришлось срочно заняться собой.
– То есть проиграли они?
– Что-то ты, приятель, уж очень быстрый. И почему это ты здесь прохлаждаешься?
Честное слово, в словах мумифицированного старца просматривался самый настоящий сарказм! Симакову пришлось открыть рот и навострить уши, о чём он знаками сообщил рассказчику. Тот важно кивнул.
– Асаны оказались противником не из слабых. Они исхитрились совершить вылазку и захватить достаточно большую группу Проводников. Их заставили работать. И ренегаты согласились. Они помогли победить часть вирусов и остановить вырождение нации. И Асаны снова пошли в наступление.
Но к тому времени обе стороны начали выдыхаться. Большая часть нашей территории обезлюдела. Города и сёла пришли в упадок и запустение. О землях асанов я не говорю. Там всё давно было мертво, а взбунтовавшиеся машины, заражённые вирусными программами, покрушили многие города…
Наши главные силы сконцентрировались здесь, в Витасе. Мы ждали армию вторжения. Подготовили парочку сюрпризов. Наконец потрёпанные военные силы асанов добрались до Витаса. Это была воздушная флотилия, вооружённая смертоносными лучевыми орудиями и управляемыми бомбами огромной разрушительной силы. Наступил последний день противостояния…
И Асаны ударили первыми…
Старик замолчал, глядя куда-то в пустоту глубоко запавшими глазами. Сейчас он походил на раннехристианского пророка, осенённого Божией силой, проповедующего перед язычниками.
Пауза затянулась.
– И что же Проводники?
– А что Проводники? – сварливо сказал Монд. – Я, знаешь ли, сам был из тех Проводников. Был, да весь вышел.
Монд сгорбился и осел в кресле, скукожившись, точно кукла, набитая тряпками. Симаков обеспокоился:
– И что случилось?
– Случилось?.. случилось… Да, случилось.
– Рассказывай.
– Хорошо, пришелец. Слушай окончание страшной истории города и нашей державы! В Витасе собрались все Проводники из оставшихся. Получился самый большой отряд из всех, что когда-либо собирались. Все были отличные специалисты в деле манипуляции психоэнергетическими силами. Но этого мало! Были созданы специальные усилители, которые задействовали энергетику всех пятидесяти семи миллионов населявших Витас. Такое даже представить себе трудно.
Летающая армада асанов нанесла удар невероятной мощи, но он угодил в незримую защитную стену, силовое облако, окружившее Витас. Часть энергии нападающей стороны ушла по касательной. Ты, наверное, видел разломы?
– Да… Это сделали Асаны?
– И Асаны, и мы. Удары рассекли тело континента, но это была не вся мощь! Остальная энергия, отряжённая силовым полем, вернулась к асанам. Видел бы ты, пришелец, как взрывались воздушные корабли! Всё поднебесье разукрасилось разноцветными сполохами. А потом обломки посыпались вниз, сея огонь, разрушения и смерть.
– А куда ж делся защитный купол?
– Его не стало! Как будто и не было вовсе…
Монд снова замолчал и замер в кресле. Симаков выдержал паузу и начал снова:
– Но ведь ты же БЫЛ Проводником. Что, по-твоему, случилось на самом деле?
– Я назвал себя Проводником, но это не совсем так. У меня признали врождённые способности, но тогда я ещё был слишком молод. Я входил… как бы сказать… в обслуживающий персонал касты, много умел, но само искусство постигнуть ещё не успел. Когда началась последняя битва, я запаниковал и спрятался. Да, сыграл труса. Но, в конце концов, остался жив!
– А остальные?
– Остальные собрались в Цитадели. Пять тысяч лучших умов Витаса, элита цивилизации. Они – с помощью усилителей – собрали энергетическую и психокинетическую, то есть умственную, силу населения всего мегаполиса – и ударили! Честно сказать, они несколько погорячились, выставили излишне высокую частоту… часть энергии в виде волны вернулась обратно. И всё!
– Погибли?
Симаков с содроганием попытался представить картину, которую изобразил старец.
– Уж лучше бы погибли, – едва слышно отозвался Монд. – О нет, не погибли! – он вскочил на ноги. – Произошло нечто необычайное – энергетическая конвекция, когда вся энергетическая аура города – её эггрегор – сконцентрировалась в одном месте, в Цитадели. И под влиянием концентрации энергопотоков начался распад материи.
– То есть?
– Когда всё закончилось, – горько пояснил Монд, – я вошёл в зал. Вошёл… и едва не упал. Зал был заполнен биомассой, шевелящейся плотью, она собиралась в комья, распадалась на части, снова собиралась… Это как ртуть, если бы кто дал ей команду ожить. Ужасающее зрелище! Я не мог этого видеть и кинулся прочь. Но и в городе было не лучше. Казалось, всё население Витаса сошло с ума. Жители бродили по улицам с потухшими глазами, завывали, некоторые были очень агрессивны, другие пребывали в полной апатии. Я не рискнул оставаться на улицах города, вмиг превратившегося в сумасшедший дом. И я вернулся. Оказалось, я был не один: ещё около десятка несостоявшихся Проводников прятались в комплексе зданий Цитадели. Может, и больше, не знаю. Я лично общался примерно с десятью. Кто-то предпочёл убраться из Витаса в родные места, другие ушли в город и не вернулись. Я никак не мог определиться, что же делать дальше. Повторюсь, я был слишком молод и не имел семьи. А потом явился Синклер…
– Кто это?
– Синклер Фрост, мой друг. Он был моим покровителем, куратором в среде Проводников. Когда выясняется, что у ребёнка или подростка есть некоторые способности в экстрасенсорике, ему рекомендуется посетить Институт Отбора. Там испытуемый проходит курс полного анализа нейродеятельности. Если проверка даёт положительный результат, кандидат получает возможность поступить на первый курс учебного заведения, и уже там полностью «открывает» себя и овладевает технологией экстрасенсорики…
– Очень интересно, – высказался Симаков.
– Прошедшие обучение составляют особую касту. Некоторые занимаются лечением, причём делают сложнейшие операции без инструмента, голыми руками нивелируя организм и исцеляя поражённые органы.
Другие занимаются искусствами, управлением, многими другими вещами…
Я уже устал рассказывать.
– Ты говорил о Синклере Фросте.
– Да-да. Это был мой друг. Ему поручили опекать меня. Он был среди самых сильных Проводников, и он был там, в зале управления Цитадели. Я очень удивился и обрадовался, когда увидел, что он остался жив. Я сказал ему об этом. Но он только улыбнулся, и ответил, что не всё так просто, и что мир много сложнее, нежели мы о нём думаем.
Что все находившиеся в Цитадели Проводники прошли через процесс Перерождения и вышли на новый, высший уровень реальности. Я сначала ничего не понял, но тут мой приятель стал вдруг расти – и сделался ростом вдвое выше того. Я испугался. Синклер снова сделался прежним и заявил, что это не более чем шутка. Что его новые возможности намного выше и серьёзнее.
– То есть?
– Согласен, звучит странно, но ещё более странным было видеть это собственными глазами! Под влиянием энергетических масс Проводники получили новую сущность, стали существами высшего порядка. Кажется, они получили возможность обходить многие физические законы. Фрост объяснил, что реальность много сложнее, чем мы можем представить. Что выстроенный наукой базис мироздания меняется каждые пять сотен лет, и общество делает гигантский скачок в своём развитии, опираясь на вновь открытые базисные знания. Признаться, я многое из его слов просто не понял. Я имел способности к медицине, а Фрост занимался философскими схемами построения общества. Да и слушал я его, честно говоря, вполуха. Меня тогда больше занимали собственные проблемы. Как выжить в городе, превратившемся в джунгли, например. Позднее Синклер появлялся ещё. Он помог мне наладить быт. Как-то я признался ему в своих страхах и сомнениях, спросил прямо, не закончилась ли наша цивилизация. Синклер ободрил меня: несчастье коснулось в основном только Витаса, в других городах жизнь продолжается, оставшиеся там Проводники потихоньку налаживают развалившуюся систему управления. В Витасе же начался некий необратимый процесс. Большинство населения деградирует. Они полностью или частично лишились разума, который, оказалось, тоже является разновидностью некоей энергосистемы. Там настолько всё сложно, что я предпочёл просто поверить. Однако Синклер помог мне не только морально. Он изготовил некий прибор, усложнённый вариант усилителя, каким был оборудован главный зал Цитадели.
– Который способствовал превращению Проводников.
– Меня это тоже пугало. Фрост заметил, и уверил меня, что связь будет односторонней. Пробор выполнен в виде шлема и настраивается на волну одного или нескольких человек, оказавшихся в сфере его влияния. Вот таком образом я получил помощников из числа выживших одичавших горожан… Они работали на меня. Прибор как бы вернул им на короткое время часть мыслительных процессов. Они могли работать. Постепенно вокруг меня сформировался как бы штат прислуги. Они прибирались, готовили…
– Готовили? Это хорошо. Пообедать бы не мешало. Ты, наверное, проголодался, Монд?
Старик обнажил голые дёсны.
– Сейчас распоряжусь. Если честно, я устал от своего рассказа. Я словно заново путешествую по собственной жизни. Ведь с тех пор прошли столетия… Да, именно так.
Откуда-то из-под кресла он извлёк устройство, больше всего похожее на мотоциклетный шлем. Из шлема торчали пучки проводов. Старик подносил провода ко лбу, вискам и затылку: казалось, они сами присасывались к коже, как пиявки. Когда последний из них занял своё место, Монд водрузил шлем на череп и то ли чуть слышно что-то сказал, то ли просто пожевал губами. После чего откинулся на спинку кресла и задремал.
Прошло около получаса. Голодный желудок всё громче напоминал Симакову о себе. Бурчало и в животе у Гурия, который по-прежнему лежал на соседнем столе. Вдруг двери в конце зала распахнулись, и появились два создания, толкавшие перед собой тележку. Существа передвигались вертикально, но заметно было, что на четырёх им все же привычней. Людьми их можно было назвать лишь условно: тяжёлые, выпуклые челюсти, низкие приплюснутые подбородки, оттопыренные уши и клочковатая растительность больше подобали зверю, нежели разумному существу. Глаза их были пусты, и оба создания время от времени подёргивались, словно с трудом подчиняясь чужой воле.
Заметив напряжённый взгляд Симакова, одно из существ вздёрнуло верхнюю губу, демонстрируя крупные зубы. Стало жутковато. Симаков поспешно сконцентрировал внимание на тележке, загроможденной фруктами, напитками и тарелками, источавшими аппетитные ароматы. Поверить трудно, что такое мог приготовить подобный вошедшим слугам дегенерат.
Или же обеды Монду поставляют из той самой Цитадели.
«Слуги» оставили тележку и удалились, оглядываясь. Минуту Симаков прислушивался. Затем занялся изучением содержимого ближайшей тарелки. Сейчас он бы отведал каждого из дюжины блюд и напитков, произведений местных кулинаров. Неизвестно, каковы яства были на вкус, но вот пахли… ошеломляюще завлекательно… вот только бы дотянуться…
Симаков даже застонал, пытаясь подняться. Тело не подчинялось. Не желало. Симаков злобно поглядел на дремлющую «мумию». Старик по-прежнему сидел, закрыв глаза, положив руки на поручни, и губы его едва заметно шевелились. И вдруг Симакову сделалось жутко. Ему показалось, что в мозгу что-то шевельнулось. Словно кто-то, эдак осторожно, ткнул пальцем. Мысли начали путаться, помещение пошло рябью, как отражение в воде, тронутой ветром… Неужели проделки старика?! Симаков закрыл глаза и мысленно, но что есть силы рявкнул.
Монд подскочил в кресле. Сорвал с головы шлем.
– Что?!. Где?!. Что это было?.. Ах да, это принесли обед…
Жалкая попытка отвести внимание… Старый проходимец не удержался от попытки «пощупать» мысли Симакова, но что-то у него пошло не так. Вот если бы он подождал, когда гости насытятся, когда их охватит истома приятного пищеварения… вот тут-то самое время, тут-то они не черта бы не заметили!
Так, посмотрим-посмотрим…
– Слушай, Монд, помоги-ка мне подняться. Давай, тыкай своей палкой. Да и про приятеля моего не забудь. Он, небось, тоже с голоду помирает. Потом и поговорим.
Покряхтывая и причитая, старик поднялся на ноги. Заскрипели суставы. Монд провёл жезлом над Симаковым и ткнул наконечником в одно из многочисленных нервных окончаний. От нервного спазма Симаков застонал: члены снова получили возможность чувствовать и двигаться. Следом застонал Гурий. Парнишка открыл глаза, приподнял голову и очумело огляделся. Он ничего не понимал.
– Привет, Гур! А нас вот пригласили на обед. Первый в этом проклятом городе. Сейчас подкрепимся, а попутно раскрой уши и смотри в оба. Пригодится. По стопам отца идёшь.
 Гурий кивнул и начал разглядывать каталку, уставленную тарелками и чашками. Глаза его расширились от удивления, а ноздри алчно зашевелились. Не теряя времени даром, оба уселись на своих столах и начали пробовать содержимое тарелок. Тут присутствовало и любопытство, но главным стимулом был всё же голод. Симаков облюбовал тарелку с каким-то необыкновенно вкусным паштетом, а Гур не выпускал из рук горшок, вынимая оттуда ложкой куски, напоминающие разноцветные палочки пастилы. Монд едва притронулся к пище, и, улыбаясь, наблюдал за пленниками.
– Если пожелаете, можете пожить у меня, – произнёс он. – Уж чего-чего, а питания хватит на всех! Да и любопытство удовлетворить не мешает. Сколько говорят о нашем городе, каких только легенд и страстей не выдумали! Что правда, а что выдумки, можете сами узнать.
– Нет уж, – не к месту вспомнил Симаков, – Уж лучше вы к нам…
– Пожалуйста, – старик кривовато улыбнулся. – Можно и к вам. Только куда это – к вам? Объясните подробнее.
Симаков растерялся. Но тут же нашёлся:
– Про князя Бора слыхали? По глазам вижу, что да. Так вот, я – из его людей. Он меня к себе вызвал. Вот и путешествую.
– Сочиняешь много, пришелец Петрас! – Монд ухмыльнулся. – Недавно вроде говорил, что только-только появился здесь. При чем тут князь Бор?
– А он меня пригласил, – объяснил Симаков. – Даже людей прислал. Для сопровождения.
– И где ж эти люди?
– Взяли на себя Волков.
– А ты, значит, сюда попал?
– Попал.
– И как дальше путь продолжать думаешь? Князь Бор не близко живёт.  Сопровождения не осталось. Кто вас поведёт? Места тут, между прочим, опасные. Я вон и то не решаюсь выходить. Сколько лет миновало, а вот всё не решаюсь.
– А у меня проводник имеется. Гурий.
– Этот ребёнок? Понятно. Козырная карта.
– Уж что осталось. Претензии предъявлять некому.
– Вот уж тут не стану спорить.
– А что, есть и спорные утверждения?
– Конечно. О них и предлагаю поговорить. Кстати, не желаете ли ещё чего?
– Благодарю, я сыт. Кухня у вас отличная. Гурий, ты как, наелся?
Паренёк посмотрел на тележку, на опустевшую посуду и отвернулся. Продолжить трапезу было решительно выше его сил. Монд тонко улыбнулся.
– Прекрасно. Итак… Не желает ли гость узнать, зачем приглашает его князь Бор? Возникал такой вопрос?
– Возникал. Но я надеялся узнать ответ на месте.
– Можно и не откладывать на столь продолжительное время… Время, кстати, здесь очень даже играет свою роль.
– Кто играет?
– Время, время. Оно поджимает вас, оно поджимает князя Бора, оно поджимает Доннера Тодта, поджимает Волков. Оно поджимает даже меня, живущего здесь, кажется, уже целую вечность. Оно не поджимает только кварков.
– Почему?
– Что «почему»?
– Почему всех поджимает, а кварков нет?
– Неправильный вопрос. С кварками мы разберёмся, а сейчас пришельца Петраса должна  бы занимать собственная персона. Отчего устроена такая охота? Зачем пришелец князю Бору, который Петраса до сего дня и в глаза-то не видел, и о существовании не подозревал?
– Надо полагать, вы знаете ответы.
– Конечно, – лысый купол черепа важно качнулся. – Ответы на эти вопросы, и на те, о которых вы ещё и не думали, но скоро они созреют…
– И смогу я услышать ответы?
– Только частично. На всё нужно время… которое в дефиците. Как для вас, так и для ваших друзей… и недругов.
– Разве я кому-то дорогу перешёл? – удивился Симаков. – А я думал, виной всему стычка с Круллом!
– Ты так думаешь? Ха-ха. Очень весело. И он таскает своих людей по всей округе, чтоб пустить тебе кровь из-за оплеухи, которую в задрипанном кабачке получил?
– А кто его знает! Темперамент у него бешеный. Он оскорблён и желает поквитаться.
– Это говорит только о твоей наивности! И что, тебе даже не показалось странным моментальное появление Болла, его заявление о готовности задарма отвезти тебя в город?
– Времени не было подумать.
– Вот видишь, пришелец. Тебя дёргают те, толкают эти, ты мечешься в разные стороны, вместо того чтобы остановиться и подумать.
– И о чём?
– О природе такой всеобщей востребованности.
– Ну, я думаю… и… ничего не понимаю. А должен понимать?
– Должен, не должен… Тут главное – не спешить.
– Почему?
– Ну, хорошо, объясняю. Когда на Витас обрушилась волна энергетических возмущений, плод работы многомиллионного эггрегора, получилась локальная катастрофа. И одним из последствий её стало возникновение блуждающего флюктуационного поля.
– А это что ещё за штука?
– Очень редкое явление, которое когда-то предсказывалось учёными, разрабатывающими теорию многомерного пространства Вселенной. Это не моя сфера, я могу оперировать только общими схемами… Суть теории в том, что пространство располагается пластами, вложенными один в другой. Каждый пласт существует как бы по отдельности, но в то же время пласты взаимодействуют. Вот возьмём микромир. В нём все атомы взаимосвязаны. Теперь представь макромир: звёзды, галактики… Микромир – часть макромира, его «кирпичики», которые – в малой, конечно, форме – влияют на взаимодействия в мире гигантов. Извини, я не очень умелый рассказчик. Да и знания подрастерялись за последние столетия. В общем, придётся тебе поверить, что пространство многослойно. Связь между пластами может быть нарушена – в результате природных катаклизмов, технических катастроф или лабораторных экспериментов. Так получилось в Витасе. Под влиянием потока высоких энергий пространство истончилось и появилась возможность путешествовать в иную реальность.
– Прореха в пространстве?
– Не надо понимать это настолько буквально! – замахал руками Монд. – если б такое случилось на самом деле, Витас был бы мгновенно уничтожен! Как и участок смежного пространства. Они НЕ МОГУТ сосуществовать в одной точке, в одно мгновение. А если «дыра» будет большой, катастрофа неизбежна в планетарном масштабе. Теоретики предсказывала особое, «нейтральное» поле, которое как бы заполняет энергетическим коллоидом истончившийся пласт пространства.
– Это, наверное, понятно для физика, но при чем здесь я?
– Имей терпение, пришелец! Я и пытаюсь объяснить. Всякий человек является носителем вселенской энергии, которая питает его, добавляет силы в экстремальных ситуациях. Должно быть, ты как раз попал в такую переделку. Произошёл выброс энергии. Ты оказался в зоне отражения флюктуационного поля. Отсюда и вброс твоей личности сюда. После чего «дыра», как ты её называешь, схлопнулась. Понимаешь?
– Смутно, – сознался Симаков. – Для меня всё это как сон. Как будто мне всё, здесь происходящее, снится, а потом я просыпаюсь, и – бац! – я дома. А сон помню.
– Точно так. Ты сейчас – свой собственный отпечаток, можно сказать, клон. Флюктуационное поле, заштопавшее пробоину, облекло тебя плотью и вписало в здешнюю  реальность.
– Как?
– Сам толком не знаю, – Монд пожал тощими плечами. –  Прими это за данность. Мне непонятно, почему поле до сих пор действует, ведь со времени катастрофы миновали столетия! Пространство давно должно было прийти в норму, а оно словно искусственно всё время зарыхляется… Знаешь, – наклонившись вперёд, шёпотом добавил он. – Думаю, здесь замешаны кварки.
– Кто такие?
– Не знаю. Знаю только, что они ЕСТЬ. Давай-ка лучше поговорим о причинах столь пристального внимания к твоей персоне.
– Так мы об этом и говорим.
– Ну да… Только ты своими вопросами всё время уводишь куда-то в сторону!
– Я?! Да это ТЫ всё время бродишь вокруг да около!
– Могу и помолчать!
Монд съёжился в кресле, снова преобразившись в кучу одежды. Похоже, действительно обиделся. Симакову стало жаль старика. Он хотел было подняться, чтобы подойти ближе, но ноги не слушались. Рядом возился Гурий.  Какое-то время паренёк пытался слушать разговор старших, потом сообразил, что всё равно ничего не поймет, и просто озирался по сторонам.
– Петрас! Я не могу встать!
– Ничего страшного. Просто наши двигательные центры заблокированы.
– Чего-чего?
– Как же тебе… Старик заговорил наши ноги.
– Чары наложил?!
– Вроде того.
– И что мы будем делать?
– Погоди. Может, я что-нибудь придумаю.
– Побыстрее придумай, Петрас! Я боюсь тут!
– Кажется, я тоже.
Последние слова Симаков произнёс едва слышно. Он уже сосредоточился. Вернуть ногам подвижность... Каким образом? Он начал ощупывать ноги, нажимая пальцами на разные участки. Мышцы были полностью расслаблены и не реагировали ни на нажим, ни на щипки. А если уколоть? В обеденном меню была рыба. Остался хребёт… где же он? ага, вот! Оторвать самую толстую косточку, и остриём попробовать собственную плоть…
На коже выступила капелька крови, но самого укола Симаков даже не почувствовал. И что дальше? И вдруг он вспомнил себя в детстве, барахтающегося в воде, перепуганного, зарёванного, а рядом бы товарищ – Серёга. Парень года на два постарше, более опытный. И у него оказалась иголка. Когда Петька Симаков забился в воде, закричал, что не может плыть, что у него судорога, Серега перевернул его на спину, достал откуда-то иголку и беспощадно ткнул в икру. Петя заорал от боли, но боль скоро прошла, а нога получила возможность двигаться…
Конечно, сейчас механизм обезноживания иной, но почему бы не попробовать? Он нащупал на голени то самое место, примерился и вонзил рыбью кость. Боль пришла изнутри, скрутила мышцы, Симаков не удержался от вскрика, дёрнулся… и вместе с ним дёрнулась, ожила нога. Неужели помогло?
– А?.. Что?.. – вскинулся старик. Да он просто уснул от усталости! Симаков нащупал болевую точку на второй ноге и вторично вонзил спасительную косточку. Из прокушенной губы потекла струйка крови. Симаков слизнул её языком. Ноги щипало, но они слушались! Гурий завозился. Он всё видел и всё правильно понял. Объяснять что-либо не было необходимости.
Возможности тоже не было.
Симаков попробовал отвлечь внимание старика:
– Слушай, Монд, ты ведь так и не сказал, почему за нами охотятся Волки, и зачем мы нужны князю Бору.
Старик крутил головой, вытягивая морщинистую шею и покачиваясь из стороны в сторону.
– Ты им нужен, пока сохраняется связь твоей здешней личности… и тамошней.
– Не понял.
– А мало кто успевает понять. Связь действует дней десять. Редко – двенадцать. А потом… всё.
– Всё?.. Помру, что ли?
– Убьют. Тогда и умрёшь. Связь истончится, потом прервётся совсем. Ты останешься здесь. Другой ты – там. Вы совершенно разные люди, хотя и полностью идентичны. Имей в виду. Двоих «тебя» как бы связывает родовая «пуповина». Если в это время одного убьют, второй умрёт тоже. Так что береги здоровье. Ха-ха. Оно у тебя сейчас на двоих.
– Звучит как полный бред, – признался Симаков. – Но насчёт Волков я всё равно не понял. Ну, убьют они меня… нас… какая им от того польза?
– Такая. Связь между мирами можно использовать. Уж поверь, у нас в этом поднаторели. Выгода немалая. Конечно, пришельцы вроде тебя появляются не так часто, но всё же заглядывают. Тут уж держи ухо востро, используй свой шанс! Кто такого доставит в нужное место и вовремя, обеспечит себя на всю жизнь. Вот и стараются.
– И какая же от меня польза?
– Ты даже сам не знаешь! Да тебе и делать ничего не надо. Другие сделают.
– А вреда не будет?
– Смотря к кому попадёшь. Князь Бор человек цивилизованный. Он – один из самых сильных Проводников на сегодняшний день. Его предки были здесь, в Витасе, когда случилась великая битва… А я всех обхитрил, и вот, до сих пор существую! – тут старикашка мерзко захихикал. – А ежели ты попадёшь к Волкам, тогда другое дело. Могут продать и Бору, и другому Проводнику, могут и Доннеру Тодту. Совсем другое дело!
– Худо?
– Весьма худо! Говорят, Тодт поддерживает постоянную связь с асанами. Уж не знаю, каким образом. Они снабжают его разными хитрыми устройствами, конечно, понемногу, чтоб не стал ощутимо сильнее прочих… Говорят ещё, Асаны научились тормозить процесс расторжения связи между мирами… Они что-то там делают с захваченными пришельцами, и связь не прерывается. Но и это не всё. Через пришельцев они взаимодействуют с параллельными пространствами и действуют там довольно активно. Поговаривают, что в их планах просочиться в иномиры и устанавливать там свои порядки. Слух, конечно. Я лично уверен, что Асаны просто хотят сбежать отсюда, потому что их мир погибает, и вымирание зашло слишком далеко. А на новом месте они получат ещё один шанс. И они этим воспользуются!
Симаков вконец расстроился. Странно, что ни Болл, ни Стилл никак не походили на прожженных дельцов, пытающихся с его помощью решить свои проблемы… а стоит ли принимать слова старика на веру? Может, и он затеял свою игру?
Один плюс: он всем нужен живым. Пока…
Видимо, мысли отразились на его лице, потому что Монд сказал:
– Ты мне не веришь. Что ж… кто я такой для тебя, чтобы верить… Хорошо. Я предлагаю тебе вариант. Ты останешься здесь… на неделю. Короче, пока не прервётся связь с тем миром. У меня можно спрятаться. Я гарантирую защиту от Волков… а они должны появиться. Ты видел моих помощников. Волкам против них придётся туговато. Соглашайся! Время пройдёт незаметно. Я ещё много чего могу рассказать. Раны могу подлечить. Я всё-таки специализировался в медицине.
– Отказываться, видимо, нет смысла?
– Если честно, то нет. Я беру на себя смелость помочь вам в любом случае. Не пожалеете.
– И что взамен?
– О, немного! – Монд улыбнулся. – Ты расскажешь о своём мире. Я такой любопытный! Здесь ведь так мало развлечений...
Да, старый Монд определённо затеял какую-то игру. Однако залезть к нему в голову, и выяснить действительные намерения было невозможно. Придётся доверить дело случаю, и надеяться на благополучный исход…
– Хорошо, мы согласны, – Симаков переглянулся с Гурием. Паренёк побледнел, но тоже кивнул головой. – Где мы будем жить? И хотелось бы помыться, а потом отдохнуть. Расспросы – после.
– А это помещение вам не подходит? – хитрый старик снова заулыбался. – мне показалось, вы уже здесь обжились, свыклись… Насчёт помыться… я распоряжусь и лично всё приготовлю… для дорогих гостей. Ну, а пока что отдыхайте. А чтобы вас нечто не отвлекало, помогу вам отключиться от действительности. Ничего опасного. Вы закроете глаза, и тут же откроете снова. И всё будет готово…
Громко хрустнув суставами, Монд медленно выбрался из своего убежища и двинулся к столам, выставив перед собой «палку». Загудел прибор. Это выглядело слишком зловеще, и Гур не выдержал. Резво соскочил со стола и кинулся по проходу прочь. Монд что-то каркнул и вытянул руку, в которой сверкнула матово-серая трубка. Симаков не стал медлить. Он взлетел со стола и ногой толкнул руку старого Проводника. Что-то громко чмокнуло, в другом конце зала поднялось облако пыли. Симаков что есть силы ударил Монда в челюсть, тот куклой отлетел прочь. Стукнула и покатилась под стол серебристая палочка, волоча за собой кубик на тонком проводе.
Гурия нигде не было видно. Там, куда он метнулся, клубилась пыль, расползаясь во все стороны. Да что здесь, никогда не убирались, что ли? На грязном полу, постанывая, возился Монд. Он пытался подняться, сказать что-то, но не мог сделать ни того, ни другого. Симаков дёрнулся было следом за юным приятелем, но тут же вернулся. Старику, пусть жалкому и поверженному, доверять не стоило. Неизвестно, какой ещё пакости можно ожидать. Симаков упал на колени, сунул руку под кресло и нашарил шлем. Намотал на руку пучок проводов, вырвал их и бросил на пол, отфутболил шлем подальше, после чего помчался к пылевому облаку. Он ожидал и боялся увидеть лежащего Гура, навсегда замолчавшего. В его радости, ничего такого он не увидел. В стене зиял пролом, словно сюда ударилось нечто тяжёлое и массивное… сорвавшийся с талей судовой двигатель, например… Либо направленный пучок гравитационной энергии. Часть стены вынесло наружу – и этим новым проходом воспользовался донельзя перепуганный Гур. Он во все лопатки улепётывал по длинному широкому коридору исследовательского центра, мимо многочисленных дверей. Симаков раскрыл было рот, чтобы окликнуто беглеца, но вовремя сдержался. На крик могли пожаловать обезьяноподобные лакеи престарелого и выжившего из ума  властителя Витаса… Странно, кстати, что они ещё не явились, шуму было предостаточно…
Словно подслушав мысли Симакова, распахнулась одна из ближайших дверей, и в коридор высыпало с десяток обезьяноподобных. Они громко гомонили, разглядывая клубы пыли. Симакова они пока не видели, зато вполне могли заметить удиравшего Гура. Пора спасать напарника. Где ему укрыться от стаи аборигенов, всю жизнь блуждавших среди развалин этого величайшего в мире мегаполиса, ставшего ныне огромным пантеоном!
Подняв с пола несколько обломков, Симаков завопил и вылетел из пылевой завесы, осыпая дикарей камнями. При этом он потрясал кулаками и выкрикивал самые немыслимые проклятия. Аборигены, не ожидавшие такого напора, дрогнули и трусливо с визгом кинулись в своё убежище. Дверь захлопнулась. Симаков с ходу ударился в неё всем телом, издав напоследок самый яростный вопль, затем кинулся наутёк. Фактор неожиданности сработал, но дикари очухаются и непременно кинутся вдогонку. Симаков оглянулся на бегу. Фарт заканчивался. Коридор заполнился галдящей толпой. Тут ему на глаза попалась приоткрытая створка двери. Симаков скользнул туда и быстро прикрыл дверь. Может, не заметили, пробегут мимо? А двери… Наверное, здесь затаился Гурий. Ну, конечно. Он просо не успел прикрыть дверь.
– Гур, дружище, не бойся, это я…
Симаков двинулся вглубь помещения. Света здесь практически не было, только сквозь запылившееся стекло двери проникала толика коридорного освещения. Под ноги то и дело попадались обломки мебели. Справа послышался шорох. Симаков повернулся в ту сторону:
– Гур, это я. Стой на месте. Я иду к тебе…
Он сделал шаг. И полетел вниз. Под ногами оказался провал. Симаков взмахнул руками, открыл рот, чтобы закричать, но тут по ногам ударило. Симаков опрокинулся и покатился. Рот заполнился кровью: прокусил язык. Было очень больно и обидно. Ну почему он всё время лажается и лажается?!
И где же Гур?
Накатилась странная апатия. Не хотелось ничего: ни вставать, ни ползти, ни тем более куда-то бежать. Зачем? От здешних чудищ всё равно не уйти. И, похоже, сломал ногу. Вот ещё забота, гори оно всё!..
Он пролежал в оцепенении где-то с полчаса. Собрался с силами, сел. Похоже. Страхи оказались преувеличенными. Да, добавилось синяков, ссадин и царапин, но не более того. Нащупав руками холодную шершавую стену, Симаков кое-как поднялся и прижался к стене спиной. И что дальше? Идти? Куда? Оставаться на месте – опасно, двигаться – рискованно…
Над головой заскрипело, и вдруг вспыхнул свет. Тусклый, но всё же резанул по глазам. Симаков прикрыл глаза ладонью. Сверху послышался скрипучий смех.
– Мои расчёты оказались точны! – радовался где-то наверху Монд. – А где твой приятель? Спрятался? Ничего, мои слуги найдут его. Ты думаешь, пришелец, что сломал усилитель, и теперь я остался один, беспомощный? Ха-ха-ха! Я могу обходиться и без него! Он просто облегчает работу. Ничего, я его починю. А ты как себя чувствуешь? Не сильно расшибся? Ну, отвечай!
Если бы у Симакова под рукой оказался камень, он запустил бы им незамедлительно. Но поблизости не было ничего подходящего. Симаков скрипнул зубами. А Монд продолжал:
– Молчишь… И хорошо. Отдохни, полежи, я тебя прекрасно вижу! Потом я тебя достану, и ты снова будешь моим гостем. Пожалуй, я оставлю тебя насовсем. Ты станешь моим приятелем. Тебе будет хорошо. Жаль только, соображать будешь хуже. Но я обещаю оставить тебе достаточно разума, чтобы можно было с тобой поболтать о том, о сём. О наших мирах, об их недостатках и перспективах…
– Да пошёл ты!..
– Говори громче, мне плохо слышно!.. сердишься? Напрасно! Я ещё ничего плохого тебе не сделал. Накормил, напоил, дал приют и защиту. А за это надо платить! Да-да, платить. Думаешь, мне так уж хочется это делать? Я вынужден! Раньше ко мне приходил Синклер Фрост. Он делал так, что ко мне возвращалась молодость. Да! Синклер стал Богом, кварки и есть Бог, а Фрост – его часть. Он благоволил ко мне, и я сказал ему, что он должен стать Богом не только для меня, но и для всех, а я буду его главным жрецом. Он высмеял моё предложение! Тогда я сам объявил его и остальных кварков Богом – и разослал весть об этом. Я хотел лучшего! Для всего народа! Есть государство, им надо управлять, а я чем хуже какого-то там князя? Какая им разница? Ты согласен? А они вот перестали проходить ко мне! Пришлось самому действовать. И я справился! До сих пор справляюсь! Я даже научился омолаживать себя сам. Да, за счёт психической энергии других, не спорю. Да, мои слуги вылавливают путников, а я забираю их разум. Но не убиваю же! Они все здесь, могут служить мне или идти, куда им заблагорассудится! Я никого не хочу неволить! И тебя не буду. Я лишь возьму то, что мне необходимо. Немножко. Не до конца. Ты – чужеземец, твоей психической энергии мне хватит надолго. А можно ещё так сделать. Подмани своего спутника. Я заберу его разум, а ты пока поживёшь здесь. Как тебе план? Правда. Я здорово придумал? А хочешь быть моим посредником? Мне надо договориться с Бором и другими князьями. Пусть признают мою власть, починят мой дворец и дадут достаточное количество доноров. Совместно мы достигнем таких высот!.. Я знаю, где хранятся архивы. Знаю, как использовать сконцентрированные там знания. А ты будешь моим доверенным лицом, главным министром.
Монд ещё о чём-то говорил, бубнил, увещевал. Симаков, не обращая больше внимания на глас свыше, кое-как утвердился на ногах и двинулся в глубину коридора, уходящего в темноту. Позади, срываясь на крик и клёкот, надрывался Монд:
– Уходишь? Иди-иди! Посмотрим, далеко ли уйдёшь! Под ноги внимательней посматривай, тут дренажные колодцы имеются, отсюда и прямо в подземелья городской клоаки! Вот куда злейшему врагу не посоветовал бы соваться! Там прячутся последние уцелевшие мутанты, генетические уроды, извращенцы, жрущие мертвечину и отбросы, какими и крысы побрезгуют! А если ловушки обойдёшь – попадешь прямёхонько к кваркам, к этой живой протоплазме! Своими глазами увидишь завершающую стадию всякой эволюции, живой студень, обладающий разумом! Ха-ха-ха! Отличное зрелище для чужака! Они и твою плоть примут, только богом тебе не стать! Генетика другая. Ты для них – пища. Консервы. Иди-иди…
Скоро скрипучий голос затих вдали. Может, Монд попёрся чинить свой усилитель, дабы собрать свору одичавших «загонщиков», а может, всё ещё что-то выкрикивал сорванным голосом городского сумасшедшего… вообразившего себя властителем мира.
Так или иначе, Симаков честно признал, что особых перспектив ни позади, ни впереди не намечается. И вовсе не потому, что с каждым шагом он всё больше погружался в непроглядную темень. Шагать было всё труднее. Повреждённый организм ещё держался, но Симаков чувствовал, что стоит ему упасть или даже просто остановиться – и силы окончательно иссякнут. Он останется лежать жалкой кучей «отбросов», дожидаясь, пока не появятся бывшие жители Витаса. Как там их называет Гурий? Не-люди. Точное определение…
Что-то коснулось лица. Ветерок. Симаков отмахнулся от ночной бабочки… и коснулся чьего-то тела. Неужели догнали? Или это обитатели катакомб выбрались из своих ям на охоту? Симаков в страхе попятился. Воображение услужливо нарисовало картины одна ужаснее другой.
– Степаныч?.. – неуверенно сказал смутно знакомый голос.
Галлюцинации, что ли? Симаков втиснулся спиной в стену. Под лопатку воткнулся вылезший из кладки крупный камень. Симаков до рези в глазах вглядывался в темноту… и вдруг увидел силуэт.
– Михалыч?!
– Он самый! – тот, что стоял в тоннеле, обрадовался. – А я тебя тут дожидаюсь…
– Да ты как сюда попал?!
– Ты не спрашивай, Степаныч… – старик вздохнул (да неужели в самом деле он?!) – Я не скажу. Не потому что не хочу. Не знаю я. Послали меня тебя найти…
– Кто?
– Ну и вопросы у тебя! – заворчал старик. – Кто?.. Как?.. Почему?.. Что я тебе – справочное бюро? Дай-ка отдышаться сперва… устал я. Который час по этим коридорам шастаю. Тебя, между прочим, разыскивал.
– Зачем?
– Ну вот, опять! Зачем! Надо, стало быть! Уж больно мы тогда плохо с тобой расстались. Веришь ли, до того муторно на душе! А тут шанс предоставили… ошибку, значит, исправить. Ну, я и согласился сразу. Тебе, то есть, помочь…
– И как же ты мне поможешь?
– Слушай, Степаныч, тебе никто не говорил, что ты редкостная зануда? Ему помочь хотят, а он заладил: как да почему? Сказано же тебе: не знаю почти ничего, а что знаю – сказать не могу! Обещал, стало быть, помалкивать! Для твоей же пользы, между прочим. Меньше знаешь – крепче спишь.
– Вот уж что верно, то верно, –  не удержался Симаков. – Сплю я в последнее время необыкновенно крепко! И всё не разберусь во всём в этом никак.
– Хе-хе. Вот видишь, народ не обманешь! А что спишь ты крепко – в этом я и сам убедился. Простишь ли меня? Ведь чуть не сгубил я тебя, старый дурак…
– Да ты уж сам себя наказал.
– Тоже верно…
Теперь Симаков видел Михалыча отчётливо. Каждую чёрточку и каждую деталь его помятого костюма. Словно тоннель каким-то чудесным образом осветился, хотя никакого источника света видно не было. Проступили из тьмы бутовые стены, и нависающий свод с поперечными рёбрами, и пол, выложенный чем-то наподобие брусчатки, с канавками по бокам для стока воды…
– Зачем же ты так, Михалыч? В петлю-то полез?
– Опять ты с вопросами. Не надо спрашивать, особенно о таких вещах. И без того на душе погано, хуже и быть не может. Вот тебе помогу, легче станет. Тогда и вопросы задавай…
– Ну, хорошо. Хорошо. Только трудно расспрашивать… без вопросов.
– А ты не расспрашивай…
– Да больно всё необычно! Хотелось бы ясности.
– Я вот тоже ясности захотел, – с сарказмом заметил Михалыч. – И чем закончилось? Молчишь?.. то-то же! Пошли. Дорогу тебе покажу. Выбираться надо отсюда. Попутно и поговорим.
– А ты откуда дорогу знаешь?
– Да не то чтобы знаю, ориентируюсь немного. Помнишь, рассказывал, как блуждал по ходам пещерным на острове? Где ещё японцы флот прятали?..
– Помню, конечно. Ты ещё тогда…
– Неважно. Тут другое. Я тогда главный принцип понял: как из лабиринта переходов подземных выбраться…
– И как?
– Закакал! Неисправим ты, Степаныч! Сам подумай! Уж постарайся. Так-то оно надёжней будет! Я вот и мальцом был, да сообразил! И тебе головой поработать не грех!
Симаков шагал вперёд. Старый Михалыч подставил ему своё костлявое плечо, и уже дышал тяжело, с хрипами, и говорить оттого ему было всё сложнее, но он упрямо пёр вперёд и почти тащил более молодого спутника. Из последних сил старался.
– Не могу, – признался Симаков, ёжась. – Трудно. И холодно что-то стало. Ветер…
– Вот оно и есть! Ветер. Сквозняк. Если воздух движется – значит, проход для него имеется. По ветру и надо идти. Вот таким образом я тогда из пещеры и выбрался…
– Ты говорил: в плен попал!
– Попал. Не спорю. А потом всё-таки выбрался. Ты давай, двигайся! А то я тебя тащить не могу. Должно, недалече…
– Холодный ты, Михалыч. И ветер студёный. Мёрзну я.
– А ты двигайся! Движение – жизнь. Запомни, Степаныч! Пока двигаешься, ты чего-то ст;ишь. Я уж помогу тебе дойти. Тут недалече. Должно быть…
– Недалече или должно быть?
– А ты думай, что близко. Помогает.
– Помогает. И ты помогаешь. Один я тут сгинул бы. Честное слово!
– Сгинешь, когда рукой на всё махнёшь. Когда человек борется, трепыхается, победить его невозможно! Одолеть, по первости, – это да, но не победить! Коли ощущаешь, что дело твоё правое, не сдавайся. Это помогает. По себе знаю… Опытом тебя, дурака, наделяю!
– Спасибо…
Каждый шаг давался всё с большим трудом. Голова клонилась, глаза смыкались. Вот-вот упадёт, потеряет сознание… И всё.
– Послушай, Михалыч, кажется, я сейчас…
7 – 2
…Какое-то время Симаков разглядывал потолок. Где он? В больнице? У Монда? В подземелье? Нет… он лежит в постели, на обычной стандартной кровати, а на потолке змеятся знакомые трещины. Дома. На душе как-то потеплело. Захотелось откинуться, расслабиться… Как-никак в отпуску…
И вдруг Симаков вспомнил ВСЁ! Разом. Безумного старикашку Монда, засевшего в развалинах города Витас, подобно пауку в паутине. И рыбалку, и смерть Михалыча, и участкового, и майора Бальбурова. И рассказ старого мошенника. И обещание прямо с утра прибыть в больницу, где его с нетерпением дожидается Павел Андреевич Медведев. Великолепный врач и знающий человек, которому надо рассказать всё, что случилось за ночь, в иной жизни.
Торопливо заправив кровать, Симаков пошёл в кухню. Вывалил в мойку старую заварку, заварил по новой, после чего изобразил холостяцкий завтрак – то есть нажарил яичницы с колбасой. Полив блюдо томатным соусом, умял за пару минут, запил кружкой чая.
Можно было отправляться.
Симаков облачился в костюм, поправил перед зеркалом галстук. Конечно, можно было и попроще, но хотелось выглядеть солидно. Чтоб к рассказу отнеслись серьёзно. Такое действие входило в игру из репертуара цивилизованных государств. Игра называлась по-научному: имидж.
Уже протянув руку к двери, Симаков вдруг замер. Появилось ощущение, что там, за дверью, стоит человек, который опять увлечёт его за собой. И события посыплются одно за другим, как выставленные в ряд костяшки домино… И ничего не поделать. Такой вот форс-мажор.
Помедлив, он всё-таки открыл. За дверью стоял пономарь Гоша. Рука его была поднята, словно он собирался постучать.
– Здорово, служивый…
– И тебе того же, – отозвался Симаков. Он всё еще стоял в дверях. То ли приглашать незваного гостя войти, то ли спроваживать…
– Собрался куда или шаги мои услышал? – «гость» попытался заглянуть в квартиру через плечо хозяина. Симакову это не понравилось.
Излишне активный пономарь с бегающими глазками ему не нравился тоже.
– Собрался, – хмуро сказал Симаков. – Дела. Уже ухожу.
– Так и я по делам! – не успокаивался служка. – Меня отец Матвей послал. Поговорить хочет. А у него времени свободного не так уж много. Так что давай, поспешай.
Симаков слегка опешил от такого нахальства.
– Это у меня времени нет! И к отцу вашему я зайду позднее. Когда со своими делами закончу!
– Нельзя так обращаться со святыми отцами… – пробурчал пономарь. Непонятно: то ли с упрёком сказал, то ли с угрозой. Глаза его недовольно прищурились.
Симакову захотелось убраться подальше. И чувство опасности недаром появилось! Он решительно отодвинул Гошу и спустился по лестнице. Сверху послышалось:
– Так что отцу Матвею передать?
– Скажи: в больницу ушёл, к Медведеву.
Вот так. Решительно и сразу!
За приоткрытой дверью он заметил глаза соседки. Увидев, что её заметили. Соседка захлопнула дверь. Ну вот, уже начали ходить толки, с горечью подумал Симаков. И зашагал в сторону больницы.
Искушённый наблюдатель по походке человека может определить не только работает тот или отдыхает, но и профессию. Военный ставит ногу сразу на всю ступню, словно отщёлкивает шаг по плацу на параде. Охотник, наоборот, опирается лишь на носок, словно крадётся к добыче и боится себя обнаружить раньше времени. Точно так же ступает спортсмен. Но, если охотник отклоняется назад, чтобы вовремя остановиться, отступить в сторону или назад, то тело спортсмена  устремлено вперёд, перенося центр тяжести как можно дальше, дабы скорость перемещения нарастала согласно стремлению.
Ступни сельского жителя косолапят при ходьбе, носки их башмаков словно бы заглядывают один на другой. Такое происходит от каждодневной привычки далеко и много ходить. Пешеход невольно ставит ногу таком образом, чтобы центр тяжести размещался на все пальцы ноги, отчего усталость наступает много позднее. Горожанин ступает вольготно, раздвинув носки туфель в стороны. Эту поступь смешно пародировал американский кинокомик Чарльз Спенсер Чаплин – Чарли Трамп или Бродяга Чарли… Только он доводил ходьбу до гротеска, тогда как горожанин ступает степенно, важно – то вальяжно, то торопясь на значимую встречу.
Но бывает и так, что доморощенный психолог, наблюдающий за поведением и походкой идущего человека, попадает впросак. Это если наблюдаемый пребывает в состоянии недоумения и неуверенности, как было в данном случае. Пётр Степанович Симаков шагал к районной больнице в состоянии внутренней нерешительности. Он то прибавлял шаг, стремясь поскорей добраться до кабинета Медведева, то почти останавливался, вспомнив смерть Михалыча и каверзные вопросы лейтенанта Сидоренки. Хорошо быть человеком подневольным, лишённым выбора и вытекающего из него чувства ответственности! А Симаков привык отвечать за себя. И за других. Этично ли нагружать медика дополнительными проблемами?
Он почти остановился, но тут вспомнил, какой информацией располагает: она может пригодиться не только Медведеву, – многим, ибо в ней уже приобретённый опыт поколений!
Решающая капля перевесила чашу.
По-видимому, Медведев заранее предупредил о приходе Симакова, потому что в приёмном покое не стали тратить время, а сразу проводили его пред светлы очи лечащего врача. После коротких сдержанных приветствий Симаков неловко поинтересовался, чем закончилась «Французская история». Медведев замахал руками. Потребовал от пациента развёрнутого рассказа о последних «сонных» событиях.
(Особо интересующихся отошлём к рассказу «Знахарь, в котором история является центральной частью сюжета, а в данном произведении она – не более чем короткий и незначительный эпизод).
Медведева интересовала каждая мелочь. Он то и дело прерывал Симакова и требовал подробностей. Особенно внимательно выслушал пересказ Мондовского монолога. Война асанов с камами потрясла его – как и общий поворот событий.
– Невероятно… Невероятно!
– Вы мне не верите! – не выдержал Симаков.
– Помилуйте, голубчик! – доктор откинулся на спинку мягкого стула. – То, что вы рассказываете – настоящее откровение! И для того, чтобы принять это на веру априори, надо обладать чудовищным воображением!.. и ощущением будущего…возможного будущего.
– То есть? – Симаков насторожился. – Вы хотите сказать, что нас – наш мир – ожидает то же  самое? Что я перемещаюсь во времени?
– Нет. Этого я не говорил. Это только ваши выводы, реакция на мою реплику. Нет. Здесь всё гораздо сложнее.
– Но вы для себя что-то сложили?
– Только частично. Но и эта малая толика настолько громоздка, что требует осмысления. Давайте порассуждаем вместе. Это поможет расставить всё по своим законным местам.
– Давайте… только не забудьте, всё это было рассказано человеком со сдвинутой психикой, выжившим из ума старцем, и что можно принимать на веру, а что – нет? Этого мы не можем знать.
– Почему же? Вы собственными глазами видели каньон, разрушенный город, мутировавших жителей. Это подтверждает б;льшую часть рассказанного. Ах, как бы хотелось мне лично побеседовать с вашим Мондом! Он ведь медик, как и я, причём медик весьма экзотической направленности, задействует скрытые возможности энергетики своего тела!
– Скрытые возможности?
– Ну да. И эти силы весьма, я бы сказал, грандиозны. Вы можете не поверить, уважаемый Пётр Степанович, но при нынешнем техническом развитии человечество могло бы уже отказаться от углеродного топлива и перейти на внутренние резервы. Тефлоновое покрытие трущихся деталей на порядок повысит КПД автомобиля, а энергосберегающие технологии позволят максимально использовать энергетическую составляющую метаболизма. Остаётся продумать систему адаптеров, которые позволили бы дать стартовый толчок движению машины. Дальнейшие действия обеспечивались бы с помощью магнето и генератора.
– Помилуйте, доктор, вы рисуете какую-то фантастическую картину из мира будущего!
– Ни Боже мой. Всё это вполне реально. Это олигархические круги, диктующие миру свой вариант развития, не заинтересованы потерять сверхприбыли от торговли как нефтью, так и машинами, работающими на углеродном топливе. Впрочем, когда запасы нефти будут исчерпаны, дело сдвинется с мёртвой точки. Однако мы отвлеклись от энергетики тела.
– И как можно использовать эту самую энергетику, да ещё в медицинских целях? Прогревание, что ли устраивать? Без горчичников…
– А не надо смеяться, уважаемый. Вопрос очень серьёзный. В древности медики Тибета составили энергетическую карту организма. Указали точки – по-нынешнему, порталы, – по которым энергия впитывается и истекает. Указали болезни, которые появляются при нарушении энергообмена, способы их лечения. Надо признать, необычные способы.
– Слыхал-слыхал… Взять крылья летучей мыши. Истолочь в полночь, посыпать пылью от мухоморов, полить росой, собранной на ромашковом поле и добавить желчь старого тигра… Больше смахивает на колдовские ритуалы.
– Согласен, похоже, но не надо сбрасывать со счетов медицину, вобравшую опыт тысячелетий. Легко старое отринуть, высмеять дедовские методы. Нынешняя алапатия всё больше замыкается на лечении болезней, отодвигая на задний план сохранение либо возвращение здоровья. А ведь человеческий организм – это и собственный универсальный медицинский центр, и своя фармакологическая фабрика! Организм сам может нащупать возбудителя болезни и выработать нужные антитела, которые уничтожат вредоносные бациллы.
– Тогда почему же…
– Выгода! Всё больший упор современных медиков приходится на платное лечение. Появляются всё новые и новые методики, а болезни лишь множатся, возвращаются старые, казалось, забытые за давностью – холера, оспа, чума, сибирская язва… Появляются новые, ещё более опасные – СПИД, атипичная пневмония, птичий грипп…
– А хирургические методы лечения? Тут ведь альтернативы нет. Разве что раньше отсекали больной орган ланцетом, а теперь – лазером…
– Позвольте и в этом не согласиться! – торжествующе заявил Медведев. – Как раз здесь-то и задействована энергетика тела в самом своём непосредственном и первозданном виде! Я говорю о хилерах Юго-Восточной Азии: Малайзия, Филлипины, Таиланд. Они лечат руками – голыми, подчёркиваю, руками – без специальных приспособлений и анестезии. И очень эффективно. Правда. К этому делу приложили руку всякого рода шарлатаны, из-за чего методика хилеров была высмеяна официальной медициной… Но и медики кое-то для себя почерпнули. Вспомнить хотя бы о маневазивной хирургии, об операциях посредством малых и сверхмалых разрезов... что есть лишь часть истины.
– А вся истина в чём состоит?
– Раскрою вам один секрет, уважаемый Пётр Степанович. В последнее время я начал работать над одной проблемой, которая, возможно, станет темой моей будущей докторской. «Влияние души, как конгломерата информационно-энергетических полей на течение болезней и процесс заживления ран».
– И вы думаете, что наша медицина позволит вам поднять такого рода тему?
– М-да… – Медведев хмыкнул. Вытер со лба выступившую испарину носовым платком в синюю клетку. – Трудно представить, но, тем не менее, тема эта имеет право на обсуждение. И я сделаю всё, чтобы довести её если не до конкретных методических дисциплин, то хотя бы на суд медицинской общественности.
– Вообще-то, – сознался Симаков, – должно получиться интересно. Душа. Тело. Их взаимодействие. Чудно как-то… Непривычно.
– Вот именно. Мы привыкли закрывать глаза на то, что неочевидно на первый взгляд. А второго-то, как правило, и не бывает! Вот посмотрите: мы живём на рубеже веков. Двадцатый и двадцать первый. Второе и третье тысячелетие. Серьёзный переломный момент для общества. Если взглянуть на человеческое сообщество холодным отстранённым взглядом, можно увидеть, что развитие происходит скачкообразно, циклически. Основой служит базовая философская система, на которой выстраивается модель мироздания. Сначала – система Платона и Аристотеля, доработанная позднее Клавдием Птолемеем. Их видение нашего мира просуществовало пятнадцать столетий! Величайшие империи появлялись и разваливались на части, а потом бесследно исчезали. Николай Коперник, а следом Галилео Галилей и Исаак Ньютон предложили свою картину мира – с движением светил, планет, законами гравитации, термодинамики. Новая концепция стала необходимой точкой опоры, с помощью которой тогдашняя наука сделала гигантский скачок в развитии. Общество окончательно стряхнуло обноски Средневековья, океанские просторы начали бороздить пароходы, повсеместно вытесняя красавцы-парусники, слишком зависимые от капризов Природы…  На суше задымили фабричные трубы и запыхтели паровозы. Прошло полтора столетия – и новый виток развития. Николай Лобачевский, Никола Тесла, Альберт Эйнштейн, Нильс Бор, Норберт Винер… Опять – новые горизонты, и, казалось, безграничные возможности.
– Это напоминает мне асанов. Упор на техническую революцию, и преуспели  они настолько, что поставили свой мир на грань выживания.
– А может быть, и за грань. Видимо, в том, вашем мире, цивилизация развивалась по двум диаметрально противоположным направлениям. По сути, это уже две разные цивилизации. Но у нас не так. Мы сочетаем оба направления.
– По-моему, техническая направляющая превалирует.
– Частично да, – Медведев кивнул. – Но не надо забывать и об общественности, о науке, искусстве. Это – балансиры, не позволяющие полностью свалиться на техническую, искусственную сторону.
– Ой ли, Павел Андреевич?
– Так вот, к чему я веду. Развитие общества происходит скачкообразно. Если же по какой-то причине переход на новый уровень задерживается, то возникает некий напряг, который крайне негативно влияет на человеческое сообщество. Когда Христианская Церковь встала на пути прогресса, наступила мрачная эпоха Средневековья. Да, прогресс был остановлен – но какой ценой? Начались мор, вырождение, войны. Пятьсот лет назад человечество сумело выкарабкаться из ямы безвременья. Сейчас, по моим соображениям, мы снова погружаемся в подобную «яму».
– Но позвольте, Павел Андреевич, мне кажется, что наука торжествует и шагает вперёд семимильными шагами!
– Это только ощущения. Развивается сфера потребления. Ещё – военные области. Остальные направления топчутся на месте. С каждым годом напряжение нарастает. Человечеству нужно сделать шаг вперёд, но его останавливают вериги сформировавшегося настоящего.
– Шагнуть? Ага… Понятно. И куда?
– Помните, уважаемый Пётр Степанович, наши старинные сказки? Стоит витязь на распутье, а там – дорожный камень. «Пойдёшь налево – коня потеряешь, сам жив будешь, повернёшь направо – сам погибнешь, да конь жив будет…» Дилемма, однако. Приходилось выбирать. Так вот – и человечество. Долго на развилке застаиваться не след. А мы вот задержались…
– Ничего себе перспективы! Нет коня – это, как я понимаю, полный крах промышленности, потеря энергоисточников, упадок и варварство. Либо идти наперекор всему и вымереть в борьбе. Ещё остаётся прозябание. «Прямо пойдешь, так худ да голоден будешь…»  Мол, штаны кое-как держатся, и промышленность шевелится…
– И остаётся задать вопрос: к чему она, эта промышленность? Не лучше ли перейти на подножный корм? Но на совершенно новом уровне. Заявить об ошибочности выбранного пути. Переломить фундаментальную науку и направить её в иное русло. Вернуться в Природу, идти в светлое будущее Полной Гармонии.  Где нет вредных выбросов, преступлений и кризисов.
– Для этого нужен абсолютно новый человек.
– Вот именно. Это и будет тот шаг, который ведёт во взрослую жизнь. Детство цивилизации заканчивается. В противном случае – нескончаемые природные и техногенные катастрофы. Почитайте «Повелителя мух» Гиллингса! Не желающие взрослеть с лёгкостью скатываются в варварство.
– И первым шагом к этой взрослой жизни будет ваша диссертация о бессмертной душе и её влиянии на бренное тело.
– Крошечный шажок. Даже если мою работу заметят и одобрят. Необходимо, чтобы данное направление было принято наукой и обществом. А иначе всё закончится элементарным пшиком. Но свою лепту я всё же внесу. И вы…
– Я?
– Да-да. И вы займёте в этой работе не последнее место.
– Каким образом?
– Эти ваши удивительные перемещение в подпространстве, в параллельных или каких иных мирах – суть доказательство действия неизвестных науке энергий. По моему разумению, человеческий организм в состоянии аффекта вырабатывает силовые частицы, образующие особое поле. Оно пронизывает всё тело как нейтрино и даёт различного рода эффекты. И тогда обычный, казалось бы, человек становится почти голливудским Суперменом. Он получает сверхсилы. Он может перемахнуть через высоченный забор, поднять огромные тяжести, обогнать самого быстрого стайера… это удивительно, но ещё можно понять, если предположить наличие в организме неких «ограничителей» либо резервов на самый крайний случай. Но вот как объяснить то, что люди в состоянии аффекта или транса могут ходить по воде или даже перемещаться по воздуху, левитируя подобно тому самому Супермену или беляевскому Ариэлю? Это уже трудно обосновать с научной точки зрения. Если не сказать больше. Наука таких фактов сторонится или абстрагируется, хотя факты имеются, и в немалых количествах. Известный британский учёный Вильям Крукс описал в «Куотерли джорнэл оф сайенс», периодическом издании Британского научного общества, опыты некоего медиума Дэниела Хьюма, левитировавшего на глазах многих сограждан и даже заставлявшего подниматься в воздух различного рода предметы. При этом сам учёный констатировал собственное бессилие в попытках подвести научную базу под наблюдаемый феномен. Наверное, оттого наука и предпочитает «не замечать» некоторые события, которые не укладываются в привычную канву научной догмы.
– Я бы тоже не поверил, – признался Симаков. – Если бы только не увидел собственными глазами.
– А вы разве не стали свидетелем не менее удивительных событий? А перенос вашего целостного сознания в иномир, облечение его в плоть? Разве менее удивительно, чем взлететь подобно баллону аэростата? Даже послушный ветру воздушный шарик – что может быть банальнее! – имеет вес, который не даст ему взлететь, пока его не накачают водородом или гелием. А то и просто тёплым воздухом.
– Это просто.
И то просто, только непонятно. Пока непонятно. Вспомните ещё зафиксированный Библией случай, когда Иисус Христос шагал по морю Галилейскому. Плотность воды в этом палестинском озере  довольно высока, хотя меньше, чем в известном Мёртвом море. Но и Мёртвом море можно утонуть, а Иисус демонстрировал чудо хождения по воде «аки посуху».
– Ну, так ведь это всего лишь легенда, преувеличение, метафора, непременная принадлежность любого богочеловека.
– Слышал бы вас отец Матвей! – Медведев заулыбался. – Он обязательно вступил бы в полемику! Впрочем, оставим это на суд теософам. Возьмём другой пример, поближе. В средневековой Европе во времена Святой Инквизиции начался масштабный процесс «охоты на ведьм». Выискивали экстраординарные личности и предъявляли им обвинения в связях с Сатаной. Бедных женщин (и мужчин тоже), занимавшихся ворожбой и траволечением, бросали для проверки в воду. Был у инквизиторов такой универсальный способ проверки. Если человек тонул, обвинения автоматически снимались. Но если осуждённый оставался плавать, причём не просто плавать, а буквально лежать на поверхности воды, его вытаскивали, подвергали серии мучительных пыток, выбивая признания и покаяния, после чего следовал ужасающий процесс аутодафе – сожжения на костре. Всё это задокументировано в книгах Общества иезуитов и хранится в главном архиве Ватикана. Таким жесточайшим образом в Европе были выкорчеваны почти все те, кого ныне именуют экстрасенсами. А среди них были очень даже примечательные личности. Некоторые спаслись по той причине, что им покровительствовали особы королевской крови. Правда, и это не всегда помогало. Известного прорицателя и ясновидящего Мишеля Нострадамуса заживо замуровали в подвале герцогского дворца, а выдающегося ясновидящего Кеннета Мак-Кензи из Шотландии бросили в котёл с кипящей смолой… Два года провёл в теплице королевский астролог Джон Ди, черпавший вдохновение в полированных «магических» кристаллах и общавшийся с «ангелами». После него остались таблички с «енохическим языком» – первым искусственным языком в обозримой истории человечества.  Можно ещё вспомнить знаменитого немецкого учёного-алхимика Альберта Великого, учителя известного богослова Фомы Аквинского. И другого учёного, прослывшего великим магом – Роджера Бэкона, создавшего в тюрьме францисканского аббатства прообразы микроскопа, самолёта, автомобиля, движущихся за счёт моторов кораблей и тому подобного. И это –  в тринадцатом веке! Бэкон описал состав и действие пороха – за двести лет до открытия другого монаха – Бертольда Шварца.
– И при чём здесь все эти люди?
– По уровню знаний, их применения, по уровню осведомлённости они вполне могли быть нашими современниками. Одни уходили в тень, другие использовали знания для собственного возвеличивания. Как граф Калиостро. Вся их «особость» заключалась в том, что они имели возможность подключаться к Ноосфере, энергетическому информационному полю, окружающему нашу Землю.
– Где-то я слышал это определение…
– Впервые его ввёл в оборот известный советский учёный, геохимик Владимир Иванович Вернадский. Сфера Разума вмещает в себя всё человечество, его историю, эволюцию, жизненный опыт. Душа человека, его энергетический эмбрион после смерти физического тела выходит наружу и воссоединяется с полем через своего рода «пуповину», испытывая при этом состояние восторженности и даже экстаза. Вот это и есть настоящая Гармония – в высшем смысле этого слова.
– Откуда вы можете это знать, Павел Андреевич? – Симаков снизу вверх смотрел на расхаживающего по кабинету Медведева. – Ведь оттуда не возвращаются.
– Возвращаются, и ещё как! И рассказывают удивительные вещи, в деталях повторяющие друг друга. Американский психиатр доктор Раймонд Моуди  долгое время записывал рассказы людей, переживших клиническую смерть. Все они описывают светлый коридор, уходящий ввысь, и чувство необыкновенной лёгкости, желания подняться. Некоторые даже видели умерших ранее родственников, «встречающих» душу. По разным причинам душа возвращалась обратно в тело, но, заглянув за пределы смерти, эти люди уже не боялись её.
– Не напоминает россказни об Аде и Рае?
– Если брать в расчёт законы логических рассуждений, то можно только делать выводы на основании уже имеющихся фактов. Когда отец Матвей начал исповедовать некоторых больных нашей клиники, мы не раз с ним диспутировали. В этих спорах, как древние заметили, рождалась и оттачивалась истина. Я взял на себя смелость соединить две ветви наших рассуждений – и получилась прелюбопытнейшая картина, с которой, скрепя сердце, согласился и отец Матвей.
Начали мы с априори – божественного происхождения человека, коего господь создал по своему образу и подобию. Но тут же выяснилось, что подобие это так же далеко от совершенства, как мазня любителя от шедевров Рафаэля или Тициана. Человеческое тело имеет ряд функциональных недоработок – от аппендикса до длинного перечня генетических отклонений… Противоречие? А если заглянуть глубже? По Библии, в конце Шестого дня Бог создал человека, мужчину и женщину, по образу своему и подобию, и повелел им владеть всеми живыми тварями, повелевать Природой, плодиться и размножаться. Потом был день Седьмой, когда Господь оценил и возрадовался плодам труда своего. Однако затем в Библии снова описывается процесс создания человека по имени Адам – уже из праха земного, – и создание искусственного клона, жены по имени Ева, из ребра мужчины. Сейчас такую операцию назвали бы плодами генной инженерии или евгеники.
Мы долго обсуждали это с отцом Матвеем. Я убеждал его, что в Библии описываются разные существа. Первые действительно были созданы по образу Божию. Отсюда вывод об их сверхвозможностях. Почти наверняка они начали «хозяйственную деятельность» по своим мыслям и желаниям – и это пошло в разрез с мыслями и желаниями Создателя. Чем закончилась конфронтация, и была ли она – Библия умалчивает. Однако Господь делает ещё одну попытку и уже из «праха земного» создаёт другого человека, пару которому изготовляет из его же тела. Зачем? Можно только гадать. Этой новой парочке он уготовил место в Эдеме, райском саду, где-то в междуречье Тигра и Евфрата. При этом новые люди были сильно урезаны в своих правах. Им не разрешалось удаляться из сада и вкушать плодов с Древа познания Добра и Зла.  То есть они были лишены возможности оценить положение вещей. Почему?
– Действительно: почему?
– По моему разумению, на этот раз Господь решил подстраховаться и лично заняться воспитанием своего детища, однако его опередил антипод – Сатана в образе Змия. Опять же вопрос: почему при всём своём могуществе Господь допустил? Получается, он сделал это сознательно, чтобы снять с себя ответственность за последствия, буде такие появятся. Зло свершилось, пока ещё малое, но люди были безжалостно изгнаны в дикий мир, где им самим пришлось добывать средства к существованию. Первым неприятным фактом стало рождение первого преступника – каина. Так начался долгий и тернистый путь человека в поисках идеала цивилизации. И чаще всего человечество раз за разом скатывалось в пропасть разнузданной дикости, за что, раз за разом, бичевалось Создателем. Тут и Содом и Гоморра, и всемирный Потоп, и мировая язва, и мор во времена казней египетских… Как-то уж очень строго по отношению к неразумным дитятям.
– Извините, Павел Андреевич, но я что-то плохо понимаю, куда вы клоните.
– Хорошо… пропущу часть рассуждений, они мало что значат, и зайду с другой стороны. Кроме официальной науки и официальных религиозных мировоззрений со своей сложившейся структурой, имеется масса околонаучных и религиозных систем и сообществ. Здесь – и антропософы, и оккультисты, и мистики, и теософы. Они говорят многое, но мы вычленили главное. По рассказам одной примечательной особы, Елены Блаватской, до нынешнего человечества на Земле существовало ещё четыре главные цивилизации. Или расы. Так вот, первая из них была энергетической формой жизни. Неверное. Именно про них рассказывалось в первой книге Библии – в Книге Бытия. Они должны были повелевать, но что-то у них там не сложилось.
Неважно закончилось и у второй расы «энерголюдей». Зато третья раса – лемурийцы – имела физическое тело и обладала обширными знаниями, которые достались им по наследству от предшественников. Лемурийцев сменили атланты. О них упоминал Платон в своих «Диалогах», где он обменивался мыслями с Салоном. Атланты исчезли во время Всемирного потопа, описанного в Библии. Далее начинается период, отображённый в исторических хрониках. На основании всего сказанного можно сделать несколько выводов…
– Каких? – осторожно поинтересовался Симаков.
– Человечество развивается циклически, каждый раз практически уничтожая самоё себя. Остаются – самые сильные физически, но слабые умственно. Отсюда и регресс. Однако можно заглянуть глубже – и сделать иной вывод. По словам той же Блаватской (к чему склоняются и некоторые современные учёные), человек имеет три тела. Первое – физическое, каждый из нас может наблюдать и ощущать его постоянно. Оно имеет конкретное анатомическое строение и снабжено набором рецепторов – зрение, слух, осязание, обоняние, вкус.
Вторая оболочка состоит из энергии эфира. Это уже сложнее. На современном языке её именуют аурой. Это – своеобразный энергетический кокон, защищающий носителя от враждебных энергий окружающего мира. Этот слой «видят» экстрасенсы и ощущают приборы точной настройки – томографы, датчики и другие. Есть такое понятие – «сглаз» или «порча». Оно как раз имеет отношение к нарушениям в эфирном теле.
Третий слой – астральный – связывает человека с «тонким» миром и Космосом. По астральному каналу люди получают информацию из ноосферы и Космоса. Писатели и художники черпают там вдохновение, учёные находят новые идеи, изобретатели «видят» конечный результат своих исканий… Моцарт говорил, что сочинять музыку для него не составляет никакого труда, надо лишь успевать записывать то, что слышат его уши «изнутри». Менделеев видит во сне собранную воедино Периодическую систему химических элементов. Джонатан Свифт рассказывает о неизвестных в то время спутниках Марса, а ещё – о достижениях науки, к каким мы сегодня только подходим, приписывая их учёным, населяющим удивительный летающий остров Лапута… Можно вспомнить Леонардо да Винчи с его моделями геликоптера, парашюта, шагающих машин, подводного скафандра и так далее… Свои изобретения он зарисовывал в альбомах, порой схематично. Скорей всего. Это были плоды его сновидений, и остальное он додумывал, используя свои таланты механика. Эта же связь «включается» в момент смерти физического тела. Тот «светлый тоннель», о котором вспоминают пациенты доктора Моуди, и есть астральная связь тела с Ноосферой.
– Души, а не тела, – поправил Симаков.
– Правильно. Души. То есть душа и есть тот зреющий продукт, «искра Божья», который по окончании физического, земного существования тела вливается в общую Семью. Ноосфера и есть тот самый блаженный Эдем, где человек получает полную гармонию с собой, обществом и окружающим миром. Ну, а насколько подобное предположение совпадает с действительностью – когда-нибудь узнаем. Надеюсь…
– А что же в таком случае является Адом?
– Ну, тут уже пошла специфическая тематика! Давайте-ка, Пётр Степанович, пригласим нашего уважаемого отца Матвея. Возможно, он растолкует вам лучше меня.
– Я не отказываюсь от беседы со святым отцом, но хотел бы всё же услышать и ваше мнение. Как учёного.
– Что ж. Я считаю, иногда душа не успевает пройти полный цикл созревания. Должно быть. Существует необходимая стадия духовного роста или самосовершенствования. А если задача не выполняется, то душа теряет право доступа в Ноосферу – чтобы не засорять её. Запускается какой-то иной механизм, и следствием его становится ужасающий дискомфорт для злополучной души. Такой душе приходится проходить стадии очищения от негатива вредных привычек и наклонностей, которые она получила от бренного грешного тела. В религиозных манускриптах упоминается Чистилище. Видимо, уже тогда древние кое-что знали о действительном устройстве нашего мира. По-видимому, Чистилище – место довольно унылое, неприятное, скучное и однообразное. Отсюда душа идёт на реинкарнацию, получает шанс на новую жизнь.
– Ну, а как же Ад?
– И что вас так и тянет туда? Я бы на вашем месте старался лишний раз не говорить об этом.
– Тот мир, который я вижу во сне – что это? Чистилище? Или Ад?
Медведев посуровел лицом.
– Мне кажется, здесь задействованы совсем другие категории, и имеют они физическую, а не астрально-метафизическую природу. Впрочем, если желаете, то отец Матвей...
– Если честно, я сам к нему вчера наведывался.
– Да ну? – удивился Медведев. – Вот бы не подумал! Вы показались мне весьма прагматичным человеком.
– Останешься тут прагматичным, когда суют носом в… в…
– …Дерьмо? – с самым серьёзным видом предложил Медведев.
– Как для кого. Я бы не стал то место столь сурово характеризовать. Там много чего любопытного. Не так ли?
– Ещё бы! Я в полном восторге! Есть где разгуляться экспериментатору-исследователю! Эх, чёрт побери…
– Вот про чёрта не надо. Вы обещали пригласить отца Матвея.
– Как же, помню. Сей момент…
Медведев удалился. Симаков перебрался на удобный диван и занялся изучением обстановки. Кабинет замглавврача мало отличался от любого другого медкабинета. Здесь был холодильник, на нем электронные часы, которые показывали не только время, но и день недели, температуру в помещении и даже атмосферное давление. В застекленном шкафу рядами стояли медицинские книги. Были там не только справочники Видаля и Машковского, но и «Тайная доктрина» Блаватской, «Чайка по имени Ливингстон» Ричарда Баха и «Агни Йога» Елены Рерих. Ещё Симаков заметил отдельные тома Достоевского, толстого, Чехова, Азимова, Стругацких и Ефремова. Отдельно стояли детективы Агаты Кристи т Рекса Стаута. Тут внимание Симакова привлекла большая фотография в рамке. Изнутри она подсвечивалась люминесцентной лампой. Фотограф запечатлел лесной пейзаж где-то в скалистых предгорьях. Сначала Симакову показалось: на снимке снежная пороша. Тогда почему на кустах зелёные листья? Заинтригованный Симаков выбрался из мягких объятий дивана. Когда пригляделся, то пришёл в полный восторг. Это была река! Вода стремительно неслась среди обилия камней, устилающих дно, вскипая от мириадов воздушных пузырьков. Слой пены искрился в лучах заходящего солнца… Природа порой преподносит такое, до чего сложно додуматься самому искушённому фантазёру! Фотограф уловил редкий ракурс и сделал удивительнейший снимок.
– Хороша картина? – послышался сзади голос Медведева. Симаков оглянулся. Замглавврача стоял в дверях кабинета с пузатым термосом в руках. – Это работа моего доброго знакомого. Знатный фотограф! Каждый отпуск ездит не север и бродит там с фотокамерой, выискивает. Такие фото привозит! Недавно фотоальбом выпустил. Эта работа – оттуда. Сейчас он на Камчатку уехал, есть там такое место – Долина Гейзеров. Так там семейство бурых медведей прижилось. А он их фотографирует. Что модели, честное слово!
– Руку мастера по одной фотографии определить можно. Как звать его?
– Сергеем. Сергей Иванов. Самая русская фамилия. На таких вот людях земля наша и держится. Бог даст, ещё тыщу лет простоит. Само собой, если мы с вами поддержим. Согласны?
– Поддержать? Запросто.
Симаков поддержал шутку – и сам заулыбался.
– А чтоб сил прибавилось, я вот тут одну вещицу принёс, очень, знаете ли, способствует… Это тётя Паша покровительствует, значит. Одаривает чисто для поддержания флюидов здоровья.
– Случаем не фирменный её «Ерофеич»?
– Уже познакомились? – восхитился Медведев. – Уважаю! Чувствуется разносторонность интересов. Тётя Паша далеко не каждого встречного своим фирменным жалует. Вам привет передаёт. Ну, коли вы не новичок, так не стану и расписывать все прелести данного напитка. Хотя, надо отметить, если бы тётя Паша проживала на буржуазном Западе и наладила производство сего волшебного зелья, то обогатилась бы сказочно, а бальзам Биттнера сдал бы все позиции! Ну, коли нас с вами «Ерофеич» стороной не обошёл, то возрадуемся же этому благословенному факту!
Они возрадовались. А потом ещё раз. Медведев побулькал термосом и с сожалением во взоре закрутил крышку.
– То, что в небольших количествах является панацеей, в чрезмерных дозах становится ядом… Бесспорный медицинский факт, к сожалению, обсуждать который я, как специалист, не позволю. А скажу тебе, Петя, что отныне мы с тобой – не-разлей-вода-приятели! И это не только потому, что ты есть ходячий материал для моей будущей диссертации, но и надежда – да, я не побоюсь так сказать! – надежда для всего человечества. Ты представляешь, Петя, вот они там везде ходят, перемещаются, делают что-то полезное и не знают… ик… не знают, что у них появилась надежда на то, что… что…
– На что?
Медведева развезло. Это говорило о том, насколько сильно он устал за последнее время.
– Не спрашивай. У меня в голове полно умных мыслей, но сейчас они почему-то не желают фрому… фор-му-ли-ро-вать-ся. Ну и леший с имя. Пускай порезвятся, а мы потом – раз-два – и достанем в нужной после… довательности. Тогда и узнаем, о чём я хотел сказать. Согласен?
– Согласен.
– Вот и хорошо. Великолепно. Предлагаю пообедать. Я позвонил отцу Матвею и распорядился насчёт трапезы. Что ещё? Да! Продолжим беседу после обеда. Потом у меня дела будут. Потом нас осчастливит своим визитом… угадай, кто?
– Отец Матвей.
– Он самый! Душа-человек! Я потом тебе про него отдельную историю расскажу… Но – потом. Лады?
– Лады.
– Великолепно. Пошли рубать.
У больных и больничного персонала – различный рацион. Готовят в разных котлах. И, если честно, больным не повезло. Жиденький казённый супчик, каша-размазня, безвкусные сосиски и чай без аромата и запаха, но с намёком на сахар. Плюс два-три ломтика серого хлеба – такой обед пациента среднестатической российской больницы. Врач же получает более калорийное и вкусное питание. Сегодня в райбольнице города Зареченска была соляночка, сдобренная укропом и щедрой ложкой густой сметаны, вареники, начинённые картошкой, грибами и салом, залитые той же самой сметаной (словно завезенной сюда из Диканьки – белой, как снеговая пороша и жирной, словно хохляцкое сало). Ещё были блинчики, горячие, со сковороды, с клубничным джемом. Салат оригинального рецепта больничного шеф-повара: шеф тщательно перемешивал ингредиенты и специи, закупленные на рынке у знакомого азербайджанца. Приправы придавали блюду удивительный терпкий вкус. Фирменными рецептами шеф ни с кем не делился, иначе они перестали бы быть фирменными. Из напитков предлагались какао с пенкой-гляссе и кофе из обжаренных зёрен «Арабики». Тем же, кто не насытился бы всем предложенным великолепием, дополнительно предлагался брусничный пирог с цукатами, нарезанный треугольниками внушительных размеров. Самые предприимчивые едоки уносили куски с собой, чтобы позднее ещё раз отдать должное кулинарному искусству хозяев больничной кухни.
Медведев усадил Симакова рядом с собой, словно полноправного сотрудника клиники. Должно быть, специально – чтобы дать персоналу понять особое положение Петра Степановича. «Ерофеич», поначалу ударивший в голову Симакова, быстро выветрился, оставив ощущение силы и уверенности. Что лишний раз свидетельствовало об энергонасыщенности настоя.
Медведев энергично принялся за еду. Почти сразу к нему подсел кто-то из врачей и начался сугубо профессиональный разговор. У кого-то из больных осложнения, понял Симаков. Медведев нахмурился. Записной тамада, шутник и балагур перевоплотился в крупную медицинскую величину, обладающую знаниями и опытом. Посыпались фразы на латыни. Собеседник Медведева уныло оправдывался. Коротко извинившись, Медведев удалился, прихватив коллегу. По-видимому, начались «дела».
Покончив с обедом, Симаков медленно вышел в коридор, дошёл до кабинета и постоял. Конечно, можно было войти внутрь и подождать, он ему стало вдруг тоскливо. Сидеть в одиночестве, словно девица в светлице, ожидающая жениха, не хотелось. Не прогуляться ли?
За несколько дней, проведённых в больнице, он успел изучить самые тайные укрытия и теперь направился к одному из них. Это была узкая скамеечка, скрытая от посторонних глаз пышными кустами боярышника. По причине обеда или иной скамеечка пустовала. Симаков сел, вытянув ноги и расслабленно откинувшись на спинку. Один из брусков упёрся в позвоночник, но позу менять не хотелось, и Симаков просто расслабил все мышцы.
Медведев назвал его надеждой всего человечества. Шутил или говорил серьёзно? Как могут от одного человека зависеть миллионы или даже миллиарды? Наверное, всё же шутил…
Или дело в другом? Может быть, доктора заинтересовал рассказ о цивилизации камов и асанов? Или что-то его зацепило, и он планирует начать кампанию, видное место в которой уготовано Симакову? Навряд ли… Кто знает какого-то там костоправа Медведева из какого-то там Задрипанска! Что?.. Зареченска?.. Да не один ли хрен… Да будь ваш Медведев семи пядей во лбу – противостоять ему будет махина сложившейся системы, МОНОЛИТ, о который сточит зубы и порасшибает лбы сотня таких вот энтузиастов медведевых! Тут надо иметь что-то получше красочных россказней экзальтированного больного… вдобавок замазанного в деле о самоубийстве…
Тут мысли Симакова переключились на Михалыча. Медведеву он рассказал всё, кроме финального эпизода в тоннеле, где он увидал помершего старика. Могло ли такое случиться? Могла ли жалость Симакова материализоваться столь неординарным способом? Михалыч, кажется, что-то говорил о возможности исправить ошибку… мол, отправили поддержать, помочь Симакову в затруднительном положении.
Или же все-таки – видение, плод воспалённого воображения? Петрас при падении в колодец терял сознание. Может, и монолог Монда привиделся?  Черта с два! Он прекрасно помнит и скрипучий голос «мумии», и блики от плафонов, осветивших тоннель. И пылищу. Это уж потом, удалившись в тёмный проход, он как бы впал в прострацию.
А потом объявился Михалыч…
Очень уж спорно, чтоб рассказывать доктору. Засомневайся Медведев над этим эпизодом – может критически отнестись и ко всему Симаковскому приключению. Нет, об этом он расскажет. Но –  не Медведеву, а отцу Матвею. Тот должен понять, ему это ближе, его, так сказать, сфера деятельности. Эх, хорошо бы, заглянул он прямо сейчас! Можно было бы пообщаться без свидетелей, тет-а-тет. Симаков поведал бы ему о своих сомнениях насчёт Михалыча, покойного и уже отправленного в морг…
Раздумывая, Симаков поглядывал на дорожку, по которой прогуливались «ходячие» больные. Из-за кустарника весь прилегающий участок парка просматривался превосходно. Вдруг, как по заказу, на дорожке появился пономарь Гоша. Он лихорадочно оглядывался. Ну конечно! Священник уже здесь и послал своего служку на поиски запропастившегося пациента…
Симаков, улыбаясь, выглянул из зарослей. Помахал Гоше рукой. Тот развернулся всем телом и шагнул к Симакову.
– Привет! – Симаков протянул пономарю ладонь. Тот неожиданно сильно вцепился в руку и вдруг всем телом толкнул Симакова в кусты. Тот попятился, наткнулся на скамейку и почти упал на неё. Гоша навалился сверху, прижал коленом так, что сопротивляться стало невозможно. Зубы пономаря ощерились, изо рта дурно пахнуло.
– Попался!.. – зашипел Гоша. Глаза его вращались, и он здорово смахивал на безумца, каких показывают в кино. Лицо в багровых пятнах, в уголках рта появилась обильная слюна и потекла по подбородку. Зрачки Гоши то расширялись, то сужались до размеров булавочной головки, чувствовалось, что пономаря распирают страсти: он задыхался и говорил короткими фразами, а то и вовсе междометиями.
– Это ещё что? – попробовал возмутиться Симаков. – Где отец Матвей? Я пожалуюсь главврачу!
– Жалуйся, падло! Стучи, с-сука! Недолго тебе осталось!.. – зашипел Гоша, брызгая слюной.
Симаков рванулся. Пономарь навалился, припечатывая его к спинке скамьи. Симаков набрал в грудь воздуха. Вопль оборвался, не успев толком начаться: твёрдые костистые пальцы служки вцепились ему в горло, сжимая кадык. Словно тиски!
– Хр-р… что?.. тебе?.. надо?
– Молчи, урод!
В лицо Симакова полетели хлопья пены.
– Умри!.. Умри!..
– Та-ак… что здесь происхо… Что вы делаете?!
Хватка на горле ослабла. Сквозь марево, застилающее глаза, Симаков увидел медсестру Наташу в приталенном халатике, в накрахмаленном колпаке, прекрасную, как фея. Она, нахмурясь, смотрела на происходящее.
– Я сейчас сторожа позову!..
Пономарь заскрежетал зубами. Он всё ещё прижимал Симакова коленом к скамье. Симаков, неловко суча руками и ногами, пытался вырваться. Внезапно рука Гоши неуловимо быстрым, змеиным движением скользнула за пазуху и тут же появилась снова, вооружённая узким клинком. Наташа вскрикнула, прижала ладони к побелевшим щекам и шагнула назад – прямо в середину пышного куста, споткнулась, упала, с шумом ломая ветки. Гоша попытался нанести удар, который должен был пригвоздить Симакова к скамье, треск ветвей отвлёк его и Симаков, воспользовавшись тем, что хватка немного ослабла, собрал остатки сил, отклонил удар, одновременно дёрнувшись в сторону. В результате он свалился в щель под спинкой скамьи, увлекая за собой Гошу. Не ожидавший подобного пономарь зацепился за скамью, упал, Симаков навалился на него сверху и врезал локтем по затылку. Гоша захрипел и вытянулся.
Тело Симакова содрогалось от избытка адреналина. Чтобы как-то разрядиться, он ещё раз треснул Гошу. Наташа выбралась из кустов и убежала, привлеченные шумом, со всех сторон собрались любопытные. Среди полосатых пижам замелькали белые халаты. Мелькнули и пропали золочёные очки Миллера. В стороне озабоченно хмурился Медведев. Его губы шевелились, но Симаков ничего не слышал: в ушах грохотало. То ли давление, то ли гомон толпы. Снова ЧП!
Симаков не помнил, когда его подняли. Возможно, на какое-то время он терял сознание, потом обнаружил, что его ведут по коридору. Ноги передвигались с трудом. Под руки его поддерживали сторож Тимофей Елизарыч и разнорабочий Семен, хмурый мужик с испитым лицом повидавшего жизнь бродяги.
– Куда вы меня?
– Известно куда – в палату, – на ходу ответил Елизарыч. Семен пыхтел, смахивая свободной рукой пот с морщинистого лба.
За время его отсутствия в палате ничего не изменилось. Так же белел календарь, пришпиленный к стене кнопками, так же стоял на столе графин, на две трети заполненный водой, так же навязчиво маячил оттиск больничного штампа на серой застиранной наволочке с завязками. И так же болталась над форточкой жёлтая лента, усеянная мушиными трупами… Время остановилось?
В палату вошёл бледный Медведев.
– Что случилось?
– Ничего нового, – буркнул Симаков. – Меня в очередной раз пытались убить.
Он постепенно успокаивался. Со временем ко всему привыкать начнёшь! Наверное, президенты и премьеры неспокойных государств к концу своего срока тоже привыкают к попыткам террористов лишить их жизни. Говорят, на Шарля де Голля покушались аж шестнадцать раз! И, наверное, раз на пятнадцатый он, зевнув, говорил сторонникам: «Опять покушались… Даже, знаете ли, надоело!»
Для Медведева это было в новинку. Глаза врача округлились.
– Убить? Кто? Не понимаю!
– И я не больше вашего понимаю. Это был Гоша, пономарь из клира Храма Преображения Господня. Человек отца Матвея…Хорошо, сестричка ваша появилась. Не то бы не разговаривать мне с вами сейчас.
– Ничего не понимаю, – повторил Медведев. – Выше моего разума. Бессмыслица какая-то. Или ошибка.
– А вы сами у него спросите. Задержали, надеюсь?
– Ты об этом блаженном бродяге? Нет, его никто не задерживал. Он невменяемый, по-моему. Мычал, тряс головой… Никто даже не пытался его задерживать.
– А нож нашли?
– Я ничего не видел. Да там столько народу толпилось! Я сейчас пойду, поищу. Какоё он из себя?
– Поздно искать. Обычный был нож. Я, честно говоря, и не разглядел особо… Лезвие совсем сточено. Едва треть осталась. А Наташа что говорит?
– Ничего не говорит. Плачет. Истерика у неё.
Скрипнула дверь. Оба оглянулись. В дверях, разглядывая их сквозь затемнённые стёкла очков, стоял Рудольф Спартакович.
– Вот, значит, вы где! – сумрачно сказал главврач. – А я, знаете ли, в милицию позвонил. Хулиганство на территории вверенного мне учреждения! Пусть разбираются. Растолкуйте-ка мне, уважаемый Павел Андреевич, что за роль вы играете в этой тёмной истории? Давно пора разобраться! Я планирую собрать комиссию, но сперва хотел бы сам услышать вразумительный ответ. Вы уже не мальчик, уважаемый, претендуете на заметное место в медицинской науке… вы меня удивляете! Хотелось бы понять мотивацию ваших поступков. Как-то они не помещаются в привычные для меня рамки действий солидного человека…
– Мотивация простая: всё во имя человека, всё на благо человека, – спокойно ответил Медведев.
Главврач криво улыбнулся.
– Умгум… И сейчас вы меня с этим человеком познакомите?
– В широком смысле вы с ним знакомы. А в узком – пожалуйста: Симаков Пётр Степанович. Прошу любить и жаловать. Если мне не изменяет память, именно вы его выписали.
– Не изменяет. По результатам анализов это удивительно здоровый человек. Или вы думаете его держать здесь в качестве эталона?
– Не надо сарказма, Рудольф Спартакович. Здесь не место для пикировки. Если я занимаюсь этим парнем, значит. Для этого имеются веские причины.
– Если вы позволите, то я тоже хотел бы приобщиться.
– Что ж, вы хозяин.
– Помнишь, стало быть! уже одно это вселяет оптимизм. А то всё бардак, хулиганство! Говорят, чуть до поножовщины не дошло? Что скажете, Павел Андреевич?
– О чём, уважаемый коллега?
– Как это «о чём»? О драке, о ноже, о последствиях! Милиция пожалует. Вопросы начнутся…
– Я почти ничего не знаю. Занимался с больным.
– Похвальное рвение! А что скажете вы… больной?
– Не такой уж я и больной… – выдавил Симаков, который не знал, что отвечать.
– Да неужели? Честно сказать, я тоже так думаю! Но вынужден подчиняться «капризам» своего коллеги, которому не дают покоя лавры будущего корифея-эскулапа!
– Рудольф Спартакович!..
– Это не более чем риторика. А я разговариваю с больным. Итак?..
– Я вышел подышать воздухом. На меня напали.
– Умгум… Напали. Ни с того ни с сего. Или была причина?
– Да не было же!.. – Симаков рассказал об утренней встрече с Гошей.
– Выходит, оскорбили батюшку, проигнорировали его, как представителя Высших Сил, отсюда и кара небесная? Так, что ли?
Медведев предусмотрительно помалкивал. Симаков пожал плечами. Ему пришло в голову, что главврач не ошибся. Гоша явился покарать грешника. В голове не укладывается!
– Вижу, не такая простая история. Жаль. Очень жаль, что здесь нет Уильяма Шекспира! Он написал бы великую трагедию, которая прославила бы наш город на века! А так – будет очередная сводка в реестре уголовных происшествий… Надеюсь, милиция найдёт более вразумительные объяснения. Что ж, разрешите откланяться. Вам, наверное, есть о чём поговорить… кореша…
Миллер двинулся к двери, а она вдруг снова распахнулась. В палату шагнул человек, облачённый в милицейскую форму, перетянутую портупеей. Козырек низко надвинутой фуражки закрывал лицо, но Симаков узнал участкового, младшего лейтенанта Сидоренко.
Участковый прикрыл дверь.
– Ага! – удовлетворённо произнёс Миллер. – Вот и милиция! Проходите, товарищ, здесь как раз собрались все, с кем вам надо побеседовать. А я вас оставлю. У меня ещё дел невпроворот.
Однако Сидоренко не собирался освобождать проход. Он передвинул кобуру на живот и медленно достал оттуда чёрный воронёный пистолет. «Макаров». Симаков и оба врача заворожено следили за его руками: они передёрнули затвор, сухо щёлкнул патрон, выезжая из магазина в патронник, медленно поднялся ствол…
– Послушайте… – неуверенно начал Миллер. – Давайте не будем нервничать. Я пригласил вас сюда разобраться в факте драки и…
Сидоренко поднял голову. Его глаза безумно шарили по палате, по лицу, покрытому пятнами, струился пот. Рука лейтенанта дрожала, и ствол прыгал от одной фигуры к другой. Изо рта потекла струйка слюны. Миллер громко икнул.
– О, майн готт!.. объясните мне, что здесь происходит!
– Извольте, Рудольф Спартакович! – с деланным спокойствием отозвался зам. – Происходит то, что вы изволили назвать хулиганством. И происходит на ваших глазах, чтоб не нужно было искать свидетелей. Смотрите внимательнее.
Губы участкового зашевелились. Он начал едва слышно, но с каждым разом повторял всё громче:
– Убить… убить…
– О, господи! –  Миллер сделал попытку отодвинуться. – Моя больница превращается в сумасшедший дом!
Медведев пытался сохранять спокойствие. Лишь лёгкая дрожь рук говорила о том, что и его выдержка достигла своего предела. А вот Симаков, кажется, начал догадываться. По его душу пришёл ещё один исполнитель. Он общался с Гошей и участковым перед приходом в больницу. Неизвестные силы каким-то образом взяли под контроль их разум. И, если с хлипким пономарём он как-то справился, то молодой и обученный милиционер не даст ему спуску. По-видимому, Сидоренку смущало большое количество людей: он ожидал застать в палате одного Симакова. Теперь он пытается сообразить, что предпринять. Сейчас начнёт стрелять!  Сначала в Симакова, а потом, возможно, перенесёт огонь и на врачей! Неизвестно, каким образом его «запрограммировали»!
Симаков смерил глазами расстояние от стола до открытого окна. Палата на втором этаже. Внизу шпалера акаций. Сумеет ли он одним прыжком преодолеть расстояние до окна? Пулю не обогнать, а на таком расстоянии не промахнётся и новичок. Осталось надеяться на чудо…
– Выпустите меня отсюда!!!
Миллер закричал – и Симаков прыгнул. Сидоренко, оскалясь, вскинул руку. Грохнул выстрел. Послышался стук упавшего тела…
7 – 2 – 1
…Дверь сшибла Сидоренку с ног, но он каким-то чудом всё же удержался от падения. В дверном проёме нарисовалась внушительная фигура отца Матвея, с удивлением взиравшего на необычную картину. Миллер, отбросив в сторону весь начальственный гонор, как лишнюю одежонку в знойный полдень, резво заползал под койку. Симаков распростёрся у открытого окна, споткнувшись о стул, который отбросил в сторону спешивший укрыться главврач. Медведев расширенными глазами разглядывал круглое отверстие, появившееся в стене в нескольких сантиметрах от его головы.
Участковый взмахнул руками, поймал равновесие и снова вскинул пистолет. Поводив стволом, опустил его, нацеливаясь на лежащего Симакова. Медведев шагнул вперёд, загораживая своего пациента. Пистолет снова начал блуждающие движения и остановился на уровне груди врача. Губы участкового зашевелились.
– Что здесь происходит? – сочно пробасил отец Матвей.
– Помогите… – пискнул из-под кровати Миллер.
– Вы являетесь свидетелем необычного  происшествия, святой отец, – почти спокойно сказал Медведев. – Этот человек пришёл убить моего пациента. Ваш служащий сделал подобную попытку чуть раньше, но – неудачно.
– Он не похож на убийцу.
– Кто? Гоша?
– Да нет же! Я говорю о милиционере!
– Посмотрите на пистолет в его руках. На отверстие от пули. Пуля предназначалась Симакову. Вон он, лежит на полу.
– Ранен?
– Наверное, голову разбил. Когда ситуация рассосётся, я окажу ему необходимую помощь. А пока…
Пока что хозяином в палате был пистолет. Он поворачивался на звук голосов, покачивался, ездил туда-сюда, словно был по-настоящему живым и выбирал место, куда вонзить жадный свинцовый клык. Участковый казался менее живым. Он дышал, шумно, с хрипом, лицо его пылало багровыми пятнами, но взгляд был бессмысленным, потухшим… Тем не менее, он двигался. И очень даже живо.
– Да сделайте же что-нибудь! – недовольно донеслось из-под койки.
– Кто это там? – осведомился батюшка.
– Так ить начальник мой. Слышь: приказывает.
Отец Матвей крякнул. Пистолет переместился в его сторону.
– Послушай-ка меня, сын мой… Не бери грех на душу! Они, грехи-то, скапливаются. Да вниз тянут. Непосильная ноша может оказаться! Опусти пистолет. Мы тут все мирные люди. Они вот медики, людей на ноги поднимают. Я души страждущие утешаю. Как у тебя с этим, с душой? Поди, кошки на душе-то скребут?..
Пистолет выписывал восьмёрки. Сидоренко слушал батюшку, и тот вроде как вразумлял его, а потом оказалось, что говорит он непонятно, на своём церковном наречии, протяжно и гулко. Участковый начал раскачиваться в такт словам священника. Губы его двигались, словно он повторял слова следом за отцом Матвеем, пуская пузыри, остекленев глазами, переставшими моргать. И вдруг он закричал так, что у всех заложило уши. Отец Матвей словно не заметил, а только заговорил ещё громче. Слова, словно пушечные ядра, ударяли в участкового – так показалось Медведеву, когда он заметил, что тело лейтенанта после каждого слова содрогается. Вдруг Сидоренко заскрежетал зубами, ноге его подогнулись, он пал на колени, всё ещё целясь с грудь отца Матвея. Священник, словно не видя этого, продолжал выкрикивать сложные непонятные фразы, которые опутывали участкового. Сидоренко из последних сил сопротивлялся…
А ведь сейчас выстрелит! Мысль неожиданно выкристаллизовалась в мозгу Медведева, и он не стал медлить. Шагнув вперёд, он одновременно взмахнул кулаком…
Выстрел слился с шумом падения.
Миллер завопил. Однако ни стрельба, ни драка не возобновлялись, и он осторожно высунулся. Участковый распростёрся на полу, почти касаясь головой ног Симакова. Медведев потирал кулак. А батюшка просунул палец во вновь образовавшееся в рясе отверстие и глубокомысленно изучал его, хмуря чело. Быстро-быстро перебирая конечностями, главврач выкарабкался из-под кровати. Выскочил из палаты и помчался по коридору, разметав толпу, которая уже успела собраться, заслышав выстрелы.
– Что это вы ему говорили, батюшка? – поинтересовался Медведев.
Отец Матвей пытливо заглянул в лицо участкового.
– Библию читал на старогреческом. Показалось мне, что он с демоном внутри себя борется. Отсюда и бледность, и рук дрожание. Помогал ему совладеть с дьявольским наваждением. Слово Божие печатью на него легло. Слыхал, как он вопить-то начал, дьявол-то, внутри устроившийся? Спасибо, что помог, сын мой. Опыта у меня маловато в экзерцизмах,  суть борьбе с демонами. Всего-то второй раз вот так, нос к носу сталкиваюсь.
– И как оно?
– Не приведи Господь!
– И что с участковым? Очистил ты его?
– Придёт в себя – посмотрим. Ты, сын мой, со своей стороны. А я, значит, со своей. Там и выводы окончательные делать можно будет…  А пока что надобно вколоть ему успокоительного. Да пистолет с глаз убрать. От греха, так сказать, подальше.
– Само собой… – Медведев устало потер лоб. –  Что же мне теперь делать? Хотел Симакова здесь подержать, а оказалось, что место у нас не самое надёжное!
– А ты ко мне его давай. Уж я за ним присмотрю.
– Ага! А у самого глаз не хватит – помощнички найдутся! К примеру, душегуб бывший Гоша – очень подходит!
– Что-то ты развеселился больно, сын мой. Георгий – человек сложной судьбы, я сам с ним разберусь. Не иначе, как и его дьявол прихватил, как милиционера этого. В-общем, Георгия на себя беру. А ты про инженера своего подумай. Коли что, про меня не забывай. Я вообще-то навестить его собирался. Навестил…
– Благодарю, батюшка. Как бы мы тут без вас – не представляю!
– Вот и хорошо. Пойду я. Устал что-то я сегодня. День к вечеру клонится, а ровно неделю глаз не смыкал. С дьяволом тягаться удовольствие не самое изысканное… Притомительное. Врагу не пожелаешь. Так что исполать тебе…
Отец Матвей чинно кивнул Медведеву и выплыл из палаты на обозрение сгорающей от любопытства толпы. Едва он удалился, в палату протиснулись санитары с носилками. За их спинами посверкивала золотая оправа главврача.
8 – 1
…Ствол пистолета притягивал, как магнит притягивает металлическую стружку. И никуда от этой тяги не деться, не спрятаться. Он попытался прыгнуть, ноги не слушались, ноги были мягкими, чужими. Прыжок вышел коротким, неуклюжим, ствол пистолета расцвёл огненным цветком выстрела… И тут в голову ударило так, словно и не пуля, а бревно тарана, сокрушающего крепостные ворота.
Всё? Конец?! Но разве может болеть голова, когда «всё» и «конец»?
Симаков со стоном приподнялся на руках. Вокруг царил мрак кромешный. Где он? Постепенно проступали какие-то детали. Он обнаружил, что сидит среди деревьев. Он в лесу?! Если так, то это самая окраина леса, поскольку с одной стороны деревья были, а с другой простиралась тускло-серая пустошь.
Сначала Симаков решил, что перед ним больничный парк. Пономарь Гоша придушил его и ушёл, и про Симакова все забыли, да и кому он нужен, задушенный. Тут он вспомнил участкового Сидоренко и пистолет в его руке. И расширенные глаза Миллера за тонкой золотой оправой очков, и побледневшее лицо Медведева, и собственную неудачную попытку прыгнуть в окно. Потому что участковый пришёл убить его.
А может?.. А может, он успел выскочить? И убежал в беспамятстве далеко-далеко, и спрятался в лесу, и скоро рассвет, и можно возвращаться. Потому что Сидоренку схватили, пистолет отобрали и заперли в большой железный ящик, куда складывают улики.
Мысль была так себе, для успокоения, потому что он почти уже не сомневался, что снова находится по ту сторону сна, где защиты нет, не осталось, и если на что и можно надеяться, то  только на свои – увы, иссякающие – силы…
Симаков пополз на четвереньках. Остановился. Куда ползёт? И где находится? Он вспомнил чёрный зев тоннеля и белеющее лицо Михалыча. Михалыча послали помочь Симакову, и тем самым искупить свой поступок. Старый самоубийца вёл Симакова по тоннелю, а потом… потом Симаков очнулся в лесу. Значит, Михалыч все же вывел его. Осталось дождаться рассвета и бежать отсюда, и искать путь в город, где ждёт князь Бор. Всё просто.
А Волки? Они наверняка где-то рядом и ищут пришельца. Сумеет ли он обмануть лесных разбойников? Небольшой шанс есть. Но очень небольшой. Симаков заполз в самый густой куст и лёг на землю. Надо отдохнуть и набраться сил.
Когда он услышал голоса, то подумал: померещилось. Слух обострился настолько, что шорох листвы, колеблющейся от прикосновений утреннего ветерка, вполне мог сойти за человеческую речь. Однако скоро он понял, что не ошибся. Где-то поблизости беседовали двое. И голоса казались знакомыми. Кто же это?
Осмелев, Симаков выбрался из зарослей и, припав к земле, пополз на звуки. Те двое прятались в темноте и говорили вполголоса. Один как будто расспрашивал, второй как будто оправдывался. Ещё метр… два…
– …Ты вспомни, где выбрался, настаивал первый.
– Не могу, забыл! – плачущим голосом отзывался второй. – Я напугался!
– Ну хоть что-то запомнилось? Дерево? Обломок скалы? Стена?
– Да… нет… не помню я! Бежал, прятался, снова бежал… потом ты схватил меня.
– Это я и сам знаю! Нужно вспомнить, Гурий! Прошу тебя!
Гурий! Ну, конечно! А вот второй… Да ведь это же Стилл! Предводитель отряда Воинов Дороги. Он догнал их, чтобы вывести отсюда. Так, Гура он отыскал, теперь пытается выяснить, где Симаков… Петрас.
– Эй!..
Темнота замолчала, словно там и не было никого.
– Эй! Это же я! Петрас! Я здесь!
Симаков кричал хриплым шёпотом – мало ли кто может ещё шастать здесь. Вероятно, его услышали: шорох прекратился. Неужели испугались и сбежали? Быть такого не может! Если б даже  Гур и задал стрекача, то опытный воин Стилл не уйдет, пока не оценит обстановку.
Совсем рядом треснул сучок, и Симаков увидел в кустах полосатое лицо. Он вздрогнул от испуга, но тут же узнал Гурия, и страх мгновенно вышел крупными каплями испарины на лбу. Парнишка вымазал мордашку землёй, чтоб не выдать себя. Должно быть, Стилл научил. Или сам освоил  навыки маскировки, кто их знает, этих лесных сорванцов!
Гур прижал палец к губам. Симаков, улыбаясь во весь рот, быстро закивал. Он хотел поприветствовать напарника, как вдруг из-за плеча показалась рука и бесцеремонно закрыла ему рот. Симаков инстинктивно рванулся. Напрасная трата сил: объятия оказались жёсткими. Вокруг не было ни души, только Гур, подающий знаки. Наконец до Симакова дошло, что ему предлагают немедленно убираться. Парнишка маячил уже на пределе видимости. Симаков поднялся и двинулся следом.
Тьма таяла, уползая в самую чащу леса, в завалы и закоулки, где будет отсиживаться и дожидаться часа, когда можно снова отвоевать плацдарм владыки мира.
Беглецы то углублялись в лес, то выходили на равнину, поросшую разнотравьем. Из травы тут и там поднимались крупные валуны. Когда лучи восходящего солнца залили округу, Симаков рассмотрел, что часть камней является развалинами строений. Когда-то здесь процветали обширное поселение. Но времена его благополучия давно закончились, а то, что осталось, служило теперь памятником прошлого.
Теперь троица шла по дорожке, сохранившейся лучше зданий. Симаков разглядел Стилла. Воин, загораживая рукой глаза  от лучей солнца, оглядывал окрестности. После чего знаком подозвал спутников. Приблизившись, Симаков увидел развалины некогда уютного домика. Время не пощадило строение: верхний этаж был разрушен полностью, уцелела лишь одна стена, да чудом сохранилась лесенка. Уцелевшую стену украшали изразцы с причудливым выпуклым узором. Стилл забрался наверх, потом спустился вниз и ожидал спутников во внутреннем дворике. Здесь находился бассейн, заполненный водой. Должно быть, его питала система родников, но стоки давно засорились, и теперь вода переливалась через край и впитывалась в землю, промыв глубокую яму. Вода была довольно чистой. На поверхности бассейна плавали широкие листья и красивые цветы.
Стилл сел на широкую каменную скамью. Гурий  опустился на песок, потом свернулся уютным калачиком. Должно быть, провёл бессонную ночь. Симаков присел рядом с воином.
– Объясни, Стилл, как ты оказался здесь. И как вы встретились с Гурием?
– Рассказывать много не о чем. Волки оказались хитрее. За мной погналась только часть, остальные остались у моста.
– Мы с Гурием видели.
– А для меня это оказалось спасением! Видимо, послали не самых лучших. Я запутал следы и ушёл. Встретил Болла. Мы посовещались и решили вытащить вас, доставить туда, куда было обещано.  Так я и очутился здесь. А твой парнишка сам на меня выскочил, весь взъерошенный и очумевший от страха. Пришлось приводить в чувство. Пара хороших затрещин эффективно возвращает способность соображать. Ваши приключения он описал подробно. Не понял я только одного: как вам удалось сбежать от Безумного Старца. Он очень недоверчив, из его лап никто не уходит. Некто не ведает, сколько ему лет. Должно быть столько же, сколько Проклятому городу. Когда-то это был центр мира, а сейчас – просто развалины. Особенно опасны подземелья. Там обитает племя, которое никогда не видело дневного света. Они изменились до неузнаваемости и уже ничем не напоминают людей. Об их жестокости слагают легенды и пугают детей. А ещё где-то там проживают Боги…
– Боги?
– Настоящие боги, – подтвердил Стилл. – У них не тела, они могут принимать любой облик, но никогда не покидают своего убежища – подземного храма. Говорят, Безумный Старец поклоняется им и выполняет роль верховного жреца. От кого-то я слышал, что он и сам когда-то был Богом, но его изгнали. Теперь он вымаливает прощение за свои проступки. Я в эти рассказы не верю. Если б я был с вами, попытался бы прикончить его.
– Сомневаюсь, что у тебя получилось бы! Он хоть и кажется безумным, но очень хитёр. Мне кажется, он только изображает немощного, и далеко не так прост. Иначе не продержался бы так долго. Он что-то болтал о тысячелетиях. Может, часть возраста и прибавил для солидности, но всё равно впечатляет. Вдобавок у него в руках техника той цивилизации, она хоть и устарела, но действует. Мы были полностью в его руках, но любовь Монда к драматическим эффектам подвела его. Гур, как самый молодой и ловкий, сумел выскочить, а я попал в те самые подземные лабиринты, о которых ты говорил…
– Не может быть! Как же ты уцелел?
– Признаться, мне было уже всё равно. Я смирился со смертью и попёрся туда только чтобы досадить противному старику!
– Что же помогло тебе?
– Можешь не верить, но мне действительно помогли. Один… старик, который удавился… далеко отсюда, в другом мире…
– Что за чушь? Как он мог помогать тебе, если помер, да ещё в далёких краях?
– Я же говорил, что это трудно понять. Хотя… возможно, это было просто видение.
– Однако же из проклятых подземелий ты выбрался! Выходит, помогли. Должно быть, те самые Боги из подземного храма. Странно, что ты привлёк их внимание. Обычно они никак себя не проявляют. Теперь понимаю, почему Бор жаждет встретиться с тобой! Что ж, я обещал – я выполню свою клятву.
– Не могу понять, почему моя персона их заинтересовала.
– А князь, наверное, знает.
В это время из развалин раздался истошный вопль Гурия. Когда пареньку надоело слушать разговор старших, он, как это свойственно большинству его сверстников, принялся шнырять по двору и совать нос во все щели. Обнаружив лаз в подвал, Гур немедленно воспылал желанием завладеть несметными сокровищами, оставшимися (наверняка!) в подвале с незапамятных времён. Он полез в щель, вдруг провалился в яму и теперь взывал о спасении. Несколько минут Симаков со Стиллом бестолково шарили в развалинах, пока не сориентировались по голосу и не обнаружили злополучную щель. Широкоплечий Стилл не смог протиснуться, а Симаков пролез и тут же провалился, причём упал так неудачно, что перехватило у него дыхание. Некоторое время он лежал в какой-то луже, беспомощно суча ногами, а Гур причитал над ним и пытался поднять. Облепившую Симакова грязь Гур принял за потоки крови и решил, что Петрас получил смертельное увечье. Только когда Стилл просунул в отверстие факел, паника в подвале улеглась. Симаков кое-как поднялся.
По-видимому, когда-то здесь был продовольственный погреб. Или склад имущества. Или и то, и другое. За много лет всё, что могло разрушиться, разрушилось, превратилось в гниль и труху. Стены подземелья покрылись слоем слизи, издававшей отвратительный запах. Гур случайно задел рукой потёки – и тут же закричал, баюкая руку. Видимо, слизь выделяла какую-то кислоту, потому что кожа на руке Гура покраснела и пошла волдырями.
В дальнем углу подвала громоздились ящики или контейнеры, – разобрать было трудно, поскольку свет факела туда не проникал. Запал исследователя у Гура вышел, и парень желал как можно скорее очутиться наверху. У Стилла, очевидно, возникла некая идея, потому что свет исчез. Стало темно. В районе контейнеров что-то зашуршало. Симаков ободряюще потрепал Гура по плечу. В проёме что-то мелькнуло и булькнуло в зловонную жижу. Гур взвизгнул. Снова появился свет. Оказалось, Стилл опустил в яму верёвку. Гур сразу полез по ней, Симаков помогал ему снизу, стараясь при этом не свалиться в зловонную жижу. Когда Гур выползал из подвала, снова стало темно. В углу зашуршало активнее. Теперь страшно стало и Симакову. Он поспешно обхватил верёвку и начал подниматься, отталкиваясь ногами от скользких стен. Пытаясь дотянуться до отверстия. Он едва не соскользнул. Веревка повернулась, Симаков описал дугу, ударившись боком о стену. Бок пронзила резкая боль Симаков застонал, чувствуя, как слабеют руки. Внезапно верёвка натянулась: кто-то снизу рвал её с нарастающей силой. Симаков почувствовал, что пальцы сейчас разожмутся, и закричал. И тут его схватили! Симаков начал бешено отбрыкиваться, но тут сообразил, что это воин, ругаясь, держит его за шиворот. Куртка затрещала, но Симаков уже ухватился за края трещины и кое-как выбрался наружу.
Раздался громкий треск, и лопнувшая верёвки исчезла в дыре. Симаков на четвереньках отполз в сторону и повалился на бок. Снова резанула боль, он застонал, переворачиваясь на другой бок. Из прорехи выкатилась позабытая находка – зеркальное «яйцо». Оно-то и садануло его по рёбрам! Возможно, сломало ребро. У Симакова немедленно возникло желание запустить яйцом в развалины. Симаков сжал новоявленную «гранату» в руке. Тут он увидел, что яйцо тоже пострадало: его пересекала ровная трещинка. Заинтересованный Симаков приложил усилие – и вскрыл находку, половинки которой оказались соединены хитроумными шарнирами.
Тут уже все трое, позабыв про опасность, разглядывали удивительный предмет в руках Симакова. В том, что «яйцо» имело искусственное происхождение, Симаков не сомневался и раньше. Однако, если до этого он принимал его за украшение или предмет искусства, то теперь мнение Симакова изменилось. Одна половина непонятного предмета представляла собой двояковыпуклую линзу, вторая – параболическое зеркало, отполированное до необыкновенной чистоты. Симаков попробовал поглядеться в него. Отражение разъехалось, приобретя какую-то совершенно экзотическую форму. Зеркало явно предназначалось для чего-то другого. Для чего же? В Симакове мгновенно пробудился исследователь. Скоро он выяснил, что шарниры, соединяющие половинки «яйца», позволяют линзе и зеркалу свободно перемещаться, фиксироваться под разными углами друг к другу.
Линза, довольно мощная, давала сильное увеличение. Частично из озорства, частично для подтверждения репутации Симаков решил удивить спутников, разведя костёр. В нашем мире это сумеет сделать каждый ребёнок. Сконцентрировав солнечный луч на куске сухой ветки, Симаков выждал, когда пойдёт дым, а потом продемонстрировал появление язычков пламени. Гур был в восторге. Заинтересовался и Стилл. Воин разводил огонь, чиркая кресалом по кремню. Получалось у него с первого раза, но чужеземец проделал то же самое совершенно бесшумно.
Продолжая эксперименты, Симаков выяснил, что линза позволяет концентрировать точку возгорания не только в нескольких сантиметрах, но и в метре. И в десяти. Нужно было только подобрать нужное положение линзы. Правда, ловить луч было неудобно. Вот если бы имелось устройство, передающее его в линзу… И тут Симаков похолодел. Ведь этим приспособлением как раз и является зеркало. Симаков на вдруг ослабевших ногах сел наземь. Ещё раз мысленно перепроверил схему действия прибора. А это был именно прибор, хитроумно преобразующий энергию светила в концентрированную направленную силу. Попадая на зеркало, свет собирается в центральной части, без потери КПД проходит через линзу, которая многократно усиливает концентрацию, а собранная в тонкий пучок энергия может… надо бы провести эксперимент. Симаков дрожащей рукой повернул зеркало, поймал солнце, повернул линзу. Развалины прорезал ослепительный луч. От стены полетели камни. Симаков подстроил линзу. Стена с грохотом рассыпалась на куски. Гур вскрикнул. Стилл замер от неожиданности. Пальцы воина сжимали «бумеранг» с остро заточенными лезвиями. Насколько же он проигрывает в эффективности невинной «игрушке», лежащей у Симакова на ладони!
– Что это было? – осведомился Стилл, с подозрением поглядывая на «яйцо».
– Преобразователь  солнечной энергии, – Симаков закрыл прибор, который даже не нагрелся.
– Как это?
– Ну-у… Представь, что это устройство превращает солнечный свет в… дубину… таран… в копьё, которым можно разрушить стену. И запалить костёр.
– Копьём нельзя развести огонь.
– Это условное название, просто чтоб было понятно.
Стилл снова осмотрел прибор.
– Ни копьё, ни дубина не могут поместиться в этом предмете.
– Давай лучше я покажу, как им пользоваться. Чтобы тебе легче было понять.
И Симаков показал. Он научил воина ловить солнечный луч в ловушку-зеркало, пересылать в линзу, показал, как сфокусировать луч, поворачивая линзу. Они успели разрушить ещё несколько строений, пока солнце не закрыла тучка. Тогда Стилл успокоился и вернул прибор Симакову, заявив, что ему привычнее иметь дело с мечом или скрамом (Симаков по привычке продолжал именовать его «бумерангом» или «пропеллером»). Гурий благоговейно подержал «яйцо» в руках и вернул Симакову.
Подкрепившись остатками провианта, они вышли на дорогу. Следовало торопиться. Шумные эксперименты могли привлечь чужое внимание, и в развалины вполне могли нагрянуть Волки. Либо посланные Мондом «охотники» из мутантов Витаса.
Налегке двигались быстро, переходя временами на бег. Когда-то Симаков считал себя неплохим спортсменом, ещё в армии пробегал длинные дистанции, но после кроссы как-то позабылись, а пешие прогулки компенсировать тренировки никак не могли. Стилл мог бежать, казалось, бесконечно долго, делая большие прыжки на мускулистых ногах. Лёгонький стремительный Гур не отставал – и Симакову становилось стыдно за неумение концентрировать на ходу дыхание, за колотьё в боку, за одышку и прочее, существенно тормозящее движение. Стилл помалкивал, но Гур язвительно подшучивал над малоподвижным товарищем, и Симакову было обидно, хотя он и огрызался в ответ.
С горем пополам они добрались до выбранного воином места. Выяснилось, как Стилл перебрался на эту сторону ущелья. Стилл вытащил из тайника сооружение, напоминающее планер или дельтаплан. Эта летательная конструкция частично разбиралась, и потому поместилась в узкой расщелине, скрытой за густым колючим кустарником. Конструкция состояла из системы крепких стеблей, похожих на бамбук, и крепкого холста. Каркас имел крылья размахом около пяти метров и поворотный руль, который управлялся ногами. Место пилота находилось внутри. Управление было простым: пилот должен был вручную разворачивать крылья, ловя направление ветра. Для опытного пилота это было простое дело, но новичок мог потерять несущую воздушную струю  и разбиться. Сложность состояла и в том, что пути воздушных потоков пролегали на внушительной высоте, и какая-нибудь неудача в полёте могла закончиться летально.
При виде воздушного аппарата Гурий пришёл в сильнейшее возбуждение. Начались расспросы. Оказалось, что Стилл уже не раз путешествовал подобным образом – следовательно, являлся опытным авиатором. Приходилось ему участвовать и в воздушных боях.
Внезапно Гурий сник. Сюда Стилл прилетел один. Ещё имелось пассажирское место, но третьего машина взять не могла никак, и после минутных размышлений Гур пришёл к выводу, что третьим лишним окажется именно он, поскольку Стилл явился за чужеземцем.
Гур с убитым выражением лица сел на землю. Симаков всё понял.
– Что замолчал, дружище?
– Я остаюсь?
– Это почему же?
Симаков оглянулся на воина. Стилл как будто ничего не слышал, занявшись осмотром креплений.
– Но здесь же не хватит места на троих…
Губы паренька едва шевелились. Кажется, он едва удерживался, чтобы не зарыдать. Так ему сделалось одиноко и страшно.
– На этом планере места не хватит, а на другом – вполне.
– Где же мы возьмём другой?
– Там же, где взяли другой мост. Сделаем.
Он потрепал по плечу вмиг приободрившегося сорванца и улыбнулся, хотя прекрасно понимал всю сложность заявленного. Сделать модель дельтаплана из ничего – задача и без того сложная, а уж сделать летающую модель дельтаплана…
Симаков выбрал самое прямое дерево и решительно направился к нему. Хорошо хоть солнце заливало лучами склон холма: Симаков свалил ствол одним движением руки. Быстро и уверенно раскроил его лучом на тонкие брусья различной длины. Теперь предстояло самое сложное: монтаж конструкции. Симаков прутиком набросал на песчаной площадке схему сборки, тщательно перенеся масштаб каждого узла.
Далее сборка пошла по начертанному плану. По его просьбе Гур нарезал полосками все имеющиеся в распоряжении кожаные ремешки, и всё равно этого не хватило. Кое-где пришлось применить метод соединения на шипах. Тут уже и заинтригованный Стилл присоединился к процессу. Остро заточенным клинком он быстро затачивал шипы и просверливал отверстия. Возня с транспортным средством заняла несколько часов. Планер обшили – где полосами древесной коры, где плащёвкой и мешками. Симаков с трудом затянул каркас – и вот уже перед глазами удивленных аборигенов стояли две крылатые машины. Аппарат Симакова был крупнее, поскольку пришлось использовать не пустотелые стебли, а рейки. Воин, однако, был убеждён, что взлетит. И груза может нести больше. Принцип управление рулём был тот же, что и на его дельтаплане.
Стилл, демонстрируя искусство пилотажа, поставил свою машину носом вниз по склону, затем, дождавшись порыва «нужного» ветра поднял крепкими руками планер и побежал по склону. Оторвался от земли… и полетел, набирая высоту. Он поворачивал то в одну, то в другую сторону, потом сделал широкий разворот высоко над головами спутников. Планер пошёл на посадку. Стилл ловко развернул машину в воздухе и вышел точно на намеченную для взлёта площадку.
Восхищённый Гур ринулся к воину. Однако Стилл, очень серьёзный, помахал Симакову. Тот, встревожившись, подбежал.
– Быстрее! Они приближаются!
– Кто? Волки?
– Не знаю! Но их много, и они едут сюда! Скоро увидим. Они обходят нашу гору. Они ещё не знают о планерах, но могут обстрелять, когда подберутся ближе. Надо спешить. Я беру Гура и твой аппарат, тебе без опыта не справиться, а мой планер полегче. Следи за ветром и за мной. Не слишком удаляйся и не старайся держаться рядом. Ну, давай готовиться…
Они поставили планеры в исходное положение. Гур ухватился за петли креплений. Стилл поднатужился, приподнял конструкцию и понёсся огромными прыжками под уклон. Симаков с беспокойством наблюдал. Кажется, планер получился чересчур тяжёл. Симаков открыл рот, чтобы предупредить Стилла, но тот вдруг сильно оттолкнулся – и аппарат взлетел, делая широкий круг, чтобы нащупать восходящий поток. Нашёл, начал подниматься выше, выше, выше…
Можно взлетать. Симаков глубоко вздохнул и приподнял планер, приготовясь бежать. На склоне показались всадники. Они сразу увидали беглеца и завопили, размахивая копьями. Сердце Симакова оборвалось, руки вмиг ослабли, и планер упал на траву. Конец? Всадники топали, поднимаясь по склону. Симаков задрал голову, пытаясь разглядеть «птицу» унёсшую Стилла и Гура. Разглядеть мешал солнечный свет, бьющий прямо в глаза. Солнце!.. Симаков торопливо достал «яйцо» и поймал луч зеркалом…
Широким взмахом он срезал сразу троих. Всадники пронзительно завыли, покатившись вниз по склону и разбрызгивая кровь. Остро запахло палёным. Ржали лошади. Грязно ругались Волки. Симаков прицелился и послал ещё один луч в самую гущу всадников. Новый взрыв воплей, посыпались окровавленные тела. Оставшиеся Волки развернули лошадей и кинулись наутёк.
Симаков сунул лучемёт за пазуху, поднял планер и побежал вниз по склону. Он не заметил, как взлетел. Повернул. Ещё… Ага, крылья наполнились ветром и загудели. Земля удалялась, остались позади трупы и бьющиеся лошади… В иных обстоятельствах он наверное сник бы, осознавая себя убийцей более десятка живых тварей (а покалеченных и того больше). Видно, в экстремальных ситуациях организм человека способен отбрасывать лишние эмоции и сосредотачиваться на чём-то одном. В данном случае Симаков следил за наполненностью полотна, которым были обшиты крылья. Если ткань начинала обвисать, значит, он выходил из воздушного потока. Приходилось буквально ощупью искать середину, где ткань вновь туго натягивалась, и планер буквально ложился на воздушную плоскость. Вот тогда можно было кинуть взгляд вниз либо по сторонам. Хорошо, что Стилл, опытный авиатор, вёл Симакова за собой.
Внизу проносились поля, леса, прореженные лужайками и речками различного калибра. Внезапно Стилл приблизился и что-то закричал. Гудящий в растяжках ветер заглушил слова. Симаков оскалил в улыбке зубы и помотал головой, демонстрируя неведение. Воин показал вниз и произвёл сложный манёвр, в результате которого его планер опустился метров на десять. Симаков вгляделся. Внизу была дорога, а по ней двигалась крошечная повозка. Не иначе купец!
Стилл, судя по всему, собирался приземлиться. Однако место попалось неудачное: всё пространство внизу покрывали густые заросли. Чтобы вписаться в дорожный прогал, требовалось немалое искусство. Малейшая ошибка – и планер наткнётся на стену из стволов, пронизанных острыми сучьями. Что может закончиться падением с высоты десяти, а то и двадцати метров, травмами, а то и смертью неудачливого летателя…
Стилл, возможно, и спустился бы, но понял, что его спутнику подобный манёвр не по плечу. Планер снова начал набирать высоту. Стилл указал вперёд. Симаков бросил последний взгляд на дорогу. Крошечная коробочка фургона медленно тащилась через лес. Если Болл и заметил их, то ничем это не показал. Впрочем, Стилл, спускавшийся ниже, возможно, что-то видел.
Постепенно Симаков втягивался в полётные ощущения. И, наконец, его посетило вдохновение – эйфория полёта. Он засмеялся в полный голос и лёгким движением руки заставил свой планер совершить заковыристый пируэт. Стилл многозначительно показал ему кулак. Было за что: все крепления машины жалобно заскрипели. Не стоило забывать о конечном запасе прочности. А так хотелось подняться ещё выше – к самым облакам, погрузиться в их дымку, вдохнуть всею грудью влажную прохладу, раствориться в пространстве, отдаться на волю стихии, и всё выше и выше…
Симаков наступил на горло собственной песне. Вспомнил восторженного романтика Икара. А ещё у водолаза от перепада давления в крови появляются пузырьки азота – аналог «веселящего газа», отчего подводники испытывают чувство эйфории и совершают разные глупости, после которых порой остаются инвалидами, а то и того хуже…
Симаков переместился в другой поток. Пониже, поискал глазами Стилла... и похолодел. Над вторым планером кружилась огромная птица. Воин, должно быть, её не заметил, потому как продолжал парить как ни в чём не бывало. Как же его предупредить? Симаков в панике попытался приблизиться, чтобы крикнуть или подать знак, но крылья затрепыхались, что предвещало потерю воздушного потока. Симаков пришёл в отчаяние. И тут вспомнил про свой лучемёт.
Птица тем временем спустилась ещё ниже. Вот-вот камнем упадёт на планер, тот потеряет струю, сорвётся в штопор и разобьётся вместе со своими злосчастными пассажирами! Симаков кое-как поймал зеркалом луч и начал настраивать линзу. Действовать нужно было предельно осторожно, чтобы не задеть лучом своих. Перед глазами, как нарочно, встала картина катящихся по склону тел… Симаков сосредоточился. Прицелился…
Оставленный без присмотра планер, как норовистый скакун, задрал нос и дёрнулся так, что Симаков едва не вылетел с насеста. Вцепившись обеими руками в управляющий рычаг, он с натугой вернул машину на курс, и лишь потом сообразил что в руке пусто! Он не удержал лучетворный прибор. И теперь тот летел вниз, как мешок балласта с монгольфьера. Мелькнула мысль пуститься в пике и догнать… Симаков отогнал её прочь. Глупости. Был лучемёт, да весь вышел.
А что там со спутниками?
Как бы там ни было, птицу он всё же пугнул, и теперь она удирала что есть мочи, судорожно дергаясь из стороны в сторону. Стилл развернул машину, приблизился и помахал Симакову рукой. Гур что-то крикнул, ветер отнёс звук в сторону, и Симаков пожал плечами. Как там говорят? Два часа, полёт нормальный.
Нормальный? Как бы не так! Планер Стилла начал снижение, забирая в сторону. Куда это он? Ага, кажется, понял. Впереди имелась сравнительно ровная площадка, куда и новичок сумеет приземлиться. Внезапно машина Стилла накренилась и рухнула вниз. Что случилось? Симаков закричал. Площадка была совсем рядом. Дрожащими руками Симаков направил аппарат туда. С первого раза заход на посадку не получился. Вернее, Симаков не решился «соскочить» с потока, а потом стало поздно, пришлось сделать широкий круг.  Попутно он попытался разглядеть, где опустился воин. Ничего не было видно. Теперь он действовал уверенней и направлял полёт твёрдой рукой. Вот совсем рядом побежала земля, заросшая высокой травой… Симаков потянул на себя шест. Планер клюнул носом, земля ударила по ногам, внутри у Симакова ёкнуло, и все рычаги вырвались из рук. Аппарат, получивший свободу, взвился, задрав крыло, развернулся и врезался в дерево.
Симаков лежал на боку и смотрел, как на землю сыплются обломки… Потом видно стало плохо, потому что из глаз полились слёзы. Первый полёт закончился плачевно. Он с трудом поднялся на ноги. Где искать спутников? Он завертел головой. Кажется, прилетел вот с той стороны… Припадая на левую ногу, Симаков пошёл к лесу. Переходя от дерева к дереву, прошёл около двух километров. Если не ошибся направление, друзья должны находиться где-то здесь…
– Сти-и-илл!!! Гу-у-рий!!!
Он бродил по окрестностям не меньше часа, перебирался через завалы, перепрыгивал или переходил вброд ручьи. Ни товарищей, ни остатков планера. Он пришёл в полное отчаяние, обхватил руками толстый ствол, уткнулся носом в грубые складки коры и зарыдал. Стало легче. Он снова набрал полную грудь воздуха и сложил ладони рупором.
– Сти-и-илл!!! Гу-у-рий!!!
Он уже охрип, когда донёсся ответный крик. Спутники были живы! Оба! Оказалось, Стилл видел ту клятую птицу и готовился поразить её «бумерангом», но Петрас опередил его, да только на беду, вдобавок угадал по аппарату. Планер начал разваливаться, Стилл начал снижение. Это было больше падением, чем спуском, однако Стилл, с присущим ему хладнокровием, ухитрился вписаться в крону развесистого дерева. Густая листва и толстые ветви затормозили падение. От удара оба потеряли сознание, и провалялись несколько часов, пока Петрас бродил вокруг. Очнувшись, они отозвались на истеричные вопли спутника.
По договорённости с Боллом, воин должен был доставить чужеземца в условленное место. Но чужеземец, оказавшийся удивительно башковитым, всего раз взглянув на машину Стилла, построил второй планер. Пусть не такой удобный, но он летал, и летал ничуть не хуже имеющегося. А ведь воздушные машины были фирменным секретом мастеров князя Бора, своего рода козырной картой в рукаве!
И тогда у Стилла родилась идея лететь сразу в Петулу, миновав, таким образом, все ловушки, которые раскинули враги князя. Стилл дал знак Боллу, что вносит коррективы. Болл должен был понять сигнал. На попечении купца оставался ещё раненый товарищ Стилла. Они спешат, уходя от Волков, посланцев Доннера Тодта, фигуры таинственной и пугающей…
Теперь, когда идея триумфального полёта до Петулы провалилась, приходилось снова надеяться только на собственные силы. Утешало лишь то, что до цели оставалось не так много – пара пеших дневных переходов. На повозке добрались бы за полдня, но купец остался где-то позади и вряд ли скоро появится.
Пока взрослые решали, что же им делать без транспорта, продовольствия и оружия, Гурий пребывал в состоянии эйфории. Он, наверное, легко отдал бы полжизни, чтобы снова очутиться в родной деревне и небрежно так порассказать приятелям свои похождения. Да они извелись бы от зависти и восторга! Да что там деревня! Собери он сверстников со всей Камы – вполне мог бы претендовать на титул Великого детского князя, если бы кто таковой придумал! От этой мысли гуру становилось так легко и весело, что он поднялся бы в воздух и полетел до самой Петулы без рукотворной птицы, одной силой своего восторга.
Если бы не приунывшие спутники.
Посовещавшись, Симаков и Стилл пришли к выводу, что лучше всего будет добраться до ближайшего селения и потребовать транспорт до столицы. Воин заметил на берегу реки небольшой городишко, кажется, Бутюр. Машинально – в силу привычки – он запомнил и направление. Отправились в путь немедля. Поклажи почти не было: провиант потратили, а вещи подрастеряли при аварии. Стилл сохранил меч и пару  скрамов. Симаков мельком подумал, что, доведись воину выбирать между оружием и штанами, Стилл пожертвовал бы штаны.
– Скажи-ка, Стилл, почему здесь так малолюдно? Селения встречаются редко, и люди тоже. Неужели население страны столь малочисленно?
– Я бы так сказал, – меланхолично отозвался воин. – Просто ты появился не в самом удачном месте. С одной стороны этот Проклятый город, с его обилием призраков и чудищ, с другой – Волчий лес. А они в последнее время обнаглели и нападают даже на ближайшие города… Отсюда и отсутствие путников.
– А как же Болл? Он ведь не боится.
– Болл не только купец, но и человек Бора. Его глаза и уши. Не забывай, он здесь не один, а с нами.
– С Воинами Дороги? Группа ваша сильно поредела. Мне жаль, что вы пострадали из-за меня.
– Глупости. Это наша работа. Конечно, последний рейд был не самым удачным… Заг погиб. Карел пропал. Ринт ранен… Зато Волки нас запомнят надолго! Мы бывали в разных переделках.
Стилл коротко описал несколько стычек с разбойниками. Лесные Волки действовали, как правило, нахрапом. Наваливались всей шайкой, кричали, вопили, давили на психику, но, если уж получали достойный отпор, не считали зазорным бежать с поля боя. Чему Симаков и сам был свидетель.
– Откуда они берут пополнение?
– Откуда? – Стилл ухмыльнулся. – Сброда во всякие времена хватало! Желающих за чужой счёт нажиться, попить-поесть, покуролесить. Те, кто по дури к ним пристал, стараются после столкновения восвояси вернуться, да только обратного хода не получается. Поверишь ли, таких Волки сами на части рубят. И товарищей его заставляют участвовать. Да ещё свидетелей притаскивают, коли возможность такая есть. После этого редко кто вторую попутку зачинать пытается. А тогда уже – всё!
Гурий, пострел, усвистал далеко вперёд и маячил едва видимым силуэтом.  Он по жизни оказался записным непоседой и жил, что называется, на ходу. На ходу он успевал подхватить то камешек, то веточку для каких-то одному ему ведомых надобностей, очинял ножом, бросал и снова выискивал что-то интересное или необычное. Он притащил вещицу, которую Симаков принял за окаменевшего жука, а, приглядевшись, обнаружил, что это искусно вырезанная из камня статуэтка, повторяющая, во всех подробностях, творение Природы. Гурий бережно завернул находку в тряпицу и схоронил где-то под курткой, зияющей десятком прорех.
До города добрались далеко за полдень. Симаков разглядывал горожан, деловито снующих по улицам, выложенным круглым булыжником. Одеты горожане были преимущественно в длинные куртки темных расцветок. Платья женщин радовали глаз многообразием цветовых оттенков, но были выкроены едва ли не по одному лекалу. Различались они вышивкой, кружевом или драгоценными камнями.
Дома, составлявшие внешнюю границу города, были выстроены таким образом, что их внешняя стена являлась крепостной, – этакие глухим деревянные бастионы. Крыши домов соединялись мостками, по которым могли передвигаться защитники города. Пока Стилл общался со стражниками, Симаков успел разглядеть, что вдоль стен домов-бастионов имеются щиты, которыми при случае можно было перекрыть проходы, и тогда город превращался в настоящую крепость. Видимо, подобные операции проводились редко, и проходы предприимчивые жители использовали под огороды.
Если окраины городка выстроены были преимущественно из дерева, то в центральной части высились каменные здания, а самые богатые из них вдобавок были покрыты глазурью изразцов. Ориентируясь по каким-то своим приметам, Стилл уверенно шествовал по улицам. Как оказалось –  прямиком к городскому голове. Трехэтажный, обведенный барельефами каменный дом градоначальника возвышался посреди пышного сада. Пока Стилл громогласно общался с хозяином, Симаков и Гурий были препровождены в тенистую беседку и потчеваны крупными лиловыми ягодами. В придачу к ягодам улыбчивая белотелая служанка с белой, похожей на мантилью, накидкой на высокой причёске принесла хлеб, сыр и кувшин с вином.
Насытившись, Симаков благодушно откинулся на спинку скамьи, покрытой жёлто-голубым ковром. Он лениво поглощал ягоды, сладкие, с необычным вкусом – словно лимон или гранат скрестили с клубникой.
Стилл, закончивший переговоры, появился на крыльцо с шатровым навершием. Следом вышел городской голова – кривоногий и плешивый карлик с хищным выражением лица. Голова окинул гостей оценивающим взглядом и спустился с крыльца.  Оказалось, карликом он не был, а просто выглядел маленьким рядом с гигантом-воином. И лицо только казалось хищным из-за глубоких складок, начинавшихся от остренького крючковатого носа и заканчивающихся у подбородка, в зарослях небольшой бородки. Голова носил чёрный кожаный камзол и брюки, отделанные шёлковым шнуром, словно генеральские лампасы.
Умные и проницательные глаза градоначальника остановились на Стилле. Воин сказал:
– Дымшиц даёт нам лошадей, самых быстрых, и эскорт из трёх воинов. К ночи должны добраться до Петулы, если не случится какая неожиданность.
– Неожиданностей не должно быть! – улыбнувшись, пробасил градоначальник.
Симакова вдруг осенило:
– А более быстрого транспорта здесь нет?
– Более быстрого? – Стилл, казалось, был озадачен.
– Летательные машины, как твоя.
Стилл замялся. Пожевал губами, посмотрел на небо, на дом градоначальника, себе под ноги.
– Видишь ли, Петрас, таким образом перемещаются только  в самых экстремальных случаях. Зачем иметь планеры в провинции?
– А если экстремальный случай?
– Для связи есть другие приспособления. А для перемещения… хватает лошадей.
– Значит, нет. Я мог бы изготовить, если найдётся материал. Избавим хозяев от лишних забот. И доберёмся быстрее.
– Это закрытая информация.
– Раз так, могу работать в закрытом помещении. А соберём где-нибудь на горе в стороне от города.
Стилл ещё немного помялся, однако признал правоту Симакова. Работа закипела. Быстро составили перечень необходимых запчастей, Дымшиц накрутил хвост своим мастеровым. Работники забегали. Вскорости явились охапки полых стержней, мотки троса, свёртки крепкой материи. Мастера прилаживали детали. Стилл и Симаков руководили. Прошло чуть больше часа. Наконец, воин объявил, что удовлетворён. Симаков ещё раз проверил комплектность: всё было на месте и в наилучшем состоянии.
Упакованные в тюки детали машин навьючили на лошадей. Стилл вскочил в седло. Гурий проявил известную долю беспокойства, поскольку ему не так много приходилось ездить верхом. Ему выделили маленькую меланхоличную лошадку, и парнишка влез на неё с самым независимым видом. Дымшиц вызвался лично проводить гостей. Его сопровождал помощник, по виду – телохранитель, крепкий парень с суровым выражением конопатого лица. Он напоминал Симакову статую, вероятно, из-за полного отсутствия эмоций.
Симаков нагнал Стилла.
– Стилл, почему информация о планерах закрытая?
Воин нахмурился:
– Почему-почему… Закрытая, и всё тут.
– Но ведь перемещаться по воздуху быстрее, чем верхом или в повозках.
– Не всё так просто! А если планеры попадут в недобрые руки? Найдутся умельцы, построят бесконтрольные аппараты, снабдят их механическими самострелами… А дальше – больше. Планер и для нападения, и от погони уйти хорош. И Волки глазастые не упустят воспользоваться. Нет. Удобнее оставить всё как есть. Мы уже привыкли. Приспособились.
– Ну, а если кто сам построит? Ты же сам сказал: есть умельцы! Что тогда?
– Говорят: есть специальные люди, которые присматривают, контролируют…
Симаков наклонился ниже к уху спутника:
– А Болл случаем, не из них ли?
– А ты глазастый! – Стилл ухмыльнулся. – Вот сам с ним и потолкуй. Он много чего знает. Не чета мне. Я – Воин Дороги.
– А что это – Воин Дороги? Что за Дорога?
– Воины Дороги – боевое товарищество воинов, живущих в пути! – немедленно откликнулся Стилл. – Они охраняют торговые караваны, дипломатические миссии и выполняют важные задания вне поселений Камы.
– Значит, есть и другие боевые товарищества?
– Есть. Братство рубежа, гарнизонные команды. Ещё – службы, наблюдающие за порядком в городах. Но это скорей лазутчики, чем солдаты. Воины Дороги – самая уважаемая каста бойцов. Нас не так много, но мы – сила.
– Охотно верю. Был свидетелем вашего профессионализма. Вы не только бойцы, но и пилоты.
– Полётами владеют не все воины Пути, – помедлив, сообщил Стилл. – Только моя группа, да ещё две-три. Это – закрытое умение… Мы приехали.
С вершины высокого холма Бутюр был весь как на ладони. Городок окружали возделанные поля, там и сям виднелось несколько деревушек. Дымшиц сказал, что такое устройство имеет большая часть городов Камы: в центре – ремесленные мастерские и магистрат, вокруг – сельхозугодия. Продукты хранятся в городских складах-пакгаузах, а между жителями городской части и селянами налажена сложная система товарообмена. Он попытался было объяснить, но Стилл не стал вдаваться в детали и почти грубо оборвал бутюрского главу. Помощник Дымшица бросил на воина хмурый пристальный взгляд.
Стилл решительно оттеснил обоих горожан на противоположный склон увала. Симаков занялся сборкой планеров. Машины вышли куда изящней и удобней, чем первый симаковский, на котором удирали из Проклятого города. Как и в тот раз, на одном планере разместились Стилл с Гурием, на втором – Симаков с грузом припасов, которые подготовил им Дымшиц. Дождавшись нужного ветра, машины стартовали. Сделали прощальный круг над холмом. Дымшиц и его помощник помахали путешественникам на прощанье.
И снова – волшебное ощущение полёта, когда ты лежишь на воздушной струе и управляешь движением, отклоняясь то в одну сторону, то в другую, изучая границы, чтоб не сорваться в воздушную «яму», не сверзиться камнем вниз… Стилл, более опытный авиатор, уходил вперёд, возвращался и снова уносился. Он каким-то волшебным образом чувствовал ветер, словно в прошлой жизни был птицей. Симакову оставалось только держать направление. Лесное море потихоньку редело, появлялись большие прогалы, вот уже лес превратился в островки и архипелаги, замелькали городки – маленькие и побольше. А потом Симаков увидел Петулу.
Это была действительно столица. Крупный, ухоженный город на берегу полноводной реки. Сверху хорошо просматривались улицы, храмы и общественные здания. Отчётливо виднелись несколько фортов и гавань, заполненная разнокалиберными, по большей части парусными кораблями. Отдельно на рейде стояла воинская флотилия. Симаков вознамерился было спуститься пониже и рассмотреть получше, но Стилл вдруг выбросил полотнище ярко-красного цвета и начал набирать высоту, сворачивая в сторону, к скалистому плато на другом берегу реки. Симаков послушно повернул следом.
Когда от планера Стилла повалил сноп искр, а затем шлейфом потянулась густая чёрная полоса дыма, Симаков испугался. Он подлетел ближе и увидел, что дым валит из деревянного ящика, привязанного в машине тросом. Воин не выказывал и тени страха. Он знаком показал спутнику на площадку внизу. Симаков подчинился. К тому моменту, когда он приземлился, планер воина уже пылал, с треском разбрасывая облака искр. Стилл помог Симакову выбраться и тут же принялся крушить машину. Гурий оттаскивал обломки к костру.
Превосходные летучие машины, доставившие их сюда, сгорали.
– Что ты делаешь?
– Они сделали своё дело и должны исчезнуть. Тащить их нет смысла, в мастерских Бора изготовят новые. Машины изготовляются на один раз. Нельзя, чтобы они попали в чужие руки. Кто-нибудь может наладить массовое производство.
Гурий успел сбегать на край плато и бросить взгляд на равнину.
– Как мы спустимся отсюда?
– За нами придут. Не беспокойтесь, лазить по скалам не придётся.
Стилл несколько раз подходил к обрыву и смотрел вниз. Симаков и Гурий сели около костра и наблюдали за догоравшими головнями. Воин подошёл к ним с повязками в руках. Он завязал обоим глаза и повёл. Симаков шагал осторожно, ощупывая землю ногами и прислушиваясь к каждому шороху. Внезапно Стилл остановил его. Запахло потом и железом. Послышался скрип, повторяющийся с удручающей монотонностью. Симаков был озадачен. И вдруг понял: они медленно спускаются на своеобразном «лифте», а скрип – не что иное, как звук движения тросов. Спуск длился довольно долго. Затем Стилл снова взял их за руки и повёл. Судя по ощущениям, шли то по утоптанной земле, то по камням.
Пахнуло свежестью. Послышался плеск воды, и Симаков свободной рукой стянул повязку. Они стояли рядом с гребным судном средней величины сверху поглядывали два широкоплечих могучих мужика, хорошо знакомые воину, судя по приветственным возгласам. Стилл подвёл спутников к трапу. Теперь повязку стащил и Гурий. Они поднялись на борт, встречавшие воины втащили трап и бросили вдоль борта. Стилл помогал. Все трое скалили зубы и звучно хлопали друг друга по плечу. Если бы не улыбки, Симаков решил бы, что они дерутся.
Обменявшись любезностями, хозяева повели пассажиров в крошечную каюту. Иллюминаторов в ней не было, зато имелся богато накрытый стол. и Симаков, и Гурий ощутили такой приступ голода, что без лишних разговоров уселись за стол и отдали дань отлично приготовленным яствам, принесённым не иначе как с княжеского стола. Обед или ужин завершило изысканное вино.
После воздушного путешествия и пиршества на борту галеры Симакова развезло. Он сидел, откинувшись на спинку стула, и глупо улыбался, глядя на Гура, уснувшего тут же, за столом, едва ли не лицом в салате. Ха-ха. Воплощение анекдота… Откуда вообще берутся анекдоты? Наверняка выдёргивают из жизни на потеху окружающим наблюдательные люди с великолепным чувством юмора. Вот и он сам из таких… таких…
Неужели он задремал? Ну да, так и есть! Два исполина, стилловы знакомцы, вели его под белы руки. а вон и сам Стилл, идёт следом… вот и Гурий шагает, щурится… Тоже заснул, а теперь вот подняли, да не до конца разбудили. Куда это их ведут?
Галера и берег остались позади, под ногами звенела брусчатка мостовой. Впереди стояла чёрная повозка-карета с тщательно занавешенными окнами. Из открытой дверцы посматривает… не разобрать лица, специально, что ли, спрятался в тень? Солнце уже скрылось за горизонтом.
Что день грядущий им готовит?
– Быстрее! – донёсся сзади голос Стилла. – Вот, Ваше Сиятельство. Чужеземец по имени Петрас.
– Благодарю тебя, Стилл, – ответил из кареты мягкий шелестящий голос. – Ты всё сделал верно… Как там Болл?
– Скоро доберётся. Завтра-послезавтра – крайний срок.
– Хорошо. А что за малец с вами?
– Это Гурий из Волчьего леса. Петрас взял его проводником, когда мы разминулись. Парнишка активно ему помогал.
– Дошли, значит… Ну, что ж вы остановились? Прошу занимать места. Закончились ваши мытарства. Впереди – светлый день. Сначала отдых, дело потом. Время ещё есть. Вы успели вовремя.
Симаков едва шевелился. Воины-гиганты подняли его и сунули в карету. Рядом устроился Гурий. Князь Бор – судя по всему, это был именно он – вполголоса беседовал со Стиллом. Разобрать что-либо было невозможно, потому что карета начала движение с длинного разворота, а оба воина, взобравшись на облучок, шумно переговаривались с кучером. Выслушав Стилла, князь приподнялся и одобрительно похлопал Симакова по колену.
Глаза смертельно уставшего за этот длинный день Симакова сами собой закрылись. Он, наконец, опустился на самое дно колодца сновидений…
8 – 1 – 1
– Выходит, он всё же попал в чужие руки, – резюмировал Бор, выслушав Стилла.
– Да, Великий князь. Я пытался увести Волков, но они оказались хитрее.
– Волки сильно поумнели в последнее время…
Князь Бор выбрался из мягких объятий глубокого уютного кресла и начал прохаживаться вдоль стены, украшенной огромным гобеленом, который изображал вид Петулы в высоты птичьего полёта.
В движениях князя чувствовалась затаённая сила, гибкость и ловкость – движения были лёгкие, небрежные, и вместе с тем законченные. Рука с длинными пальцами могла равно владеть пером, и, сжавшись в кулак, крушить челюсть противника. Ноги князя, облачённые в мягкие сапожки, могли вальсировать, а могли и долго, без утомления, бежать. Фигура, облачённая в свободный жёлтый, словно из золота сшитый, халат с клиньями небесно-голубой ткани, была худощавой, но стоило мускулам прийти в движение – и они бугрились, рельефно подчёркивали торс. Слегка вытянутое лицо князя в обрамлении тонких вьющихся прядей дышало интеллектом, с примесью снобизма, что было характерно для всей аристократии Петулы.
– Простите, князь?..
Стилл, в новом обмундировании, уже выглядел не простым воином, впрочем, он и не был простым воином. Стилл занимал высокую должность среди братства Воинов Дороги.
– Волки в последнее время стали много умнее. До меня дошли сведения, что в их среде грядут перемены. Заносчивые и самостоятельные, они мелкими шайками действовали в центральной и южной частях Камы. Достаточно было одного-двух рейдов Воинов Дороги – и они успокаивались, таились в лесных дебрях. Сейчас они потеряли былой страх. Они больше не прячутся при виде ваших скрамов. Они лучше вооружены и лучше информированы о положении в государстве, о перемещении военных отрядов, торговых караванов и дипмиссий. Судя по всему, в рядах Волков идёт процесс организации.
– Доннер Тодт?
– Похоже. Таинственный человек. Когда, несколько лет назад, он появился в Каме, мы пытались доставить его в Петулу. Он бесследно исчез. Потом объявился снова и начал войну с Волками. Мы надеялись наладить контакт с его группой, но они не реагировали на попытки сближения. А точнее – несколько наших посланцев погибло. Мы оставили Тодта и его людей в покое. А он занял среди Волков нишу и теперь его положение всё более упрочается…
– Поговаривают, что его снабжают оружием Асаны.
– Я в курсе этих слухов. Но каким образом? Где он прячется? Какие у него планы?
Стилл вытянулся и расправил широкую грудь.
– Прикажете заняться Тодтом, Ваше Сиятельство?
– Позже! – отмахнулся князь. – Пока ваша цель – чужеземец. Как вы его называете?
– Петрас, Ваше Сиятельство.
– Петрас… Петрас. Хорошо. Он знает тебя и доверяет тебе. Пока что ты останешься при нём. Вместо телохранителя. Несколько дней, а дальше – увидим.
– Он будет отправлен в Кайлу?
– Позднее. Я хотел бы побеседовать с ним, расспросить кое-что о его мире. Ты говоришь, он показал себя сообразительной и творческой натурой?
– Да, Ваше Сиятельство. Он с честью выходил из самых драматических ситуаций.
– Это хорошо… Единственное, что меня беспокоит – он побывал у Старца. Монд наверняка не терял времени даром, а он много, ох, многое может сделать… В его руках все сохранившиеся ресурсы Витаса. И он не теряет надежды занять главенствующее положение между нами, асанами и кварками. Даже для бедных мутантов и Волков в его планах находится место! Временами я поражаюсь его неиссякаемой энергии! Может быть, надо уделить ему больше внимания, чем мы до сих пор уделяли, а, Стилл?
Воин с достоинством преклонил голову, прижав руку к сердцу.
– Прикажите, Ваше Сиятельство!
– Я подумаю, мой верный Стилл, я подумаю. А пока что давай-ка выпьем с тобой доброго вина!
Они подняли чаши «за здравие», «за благополучие» и «за славу». Лица обоих раскраснелись, князь рассказал что-то смешное, Стилл покатился со смеху, опрокинул кубок, залил штаны. Теперь расхохотался Бор, а Стилл, вскочив, с руганью стряхивал капли вина.
В дверь постучали. С вытянувшимся лицом заглянул слуга, высокий детина в парике.
– Ваше Сиятельство, прошу прощения… но там…
– Говори яснее!
– Один из гостей пропал.
– Который?
– Который Петрас, – слуга складывал губы буквой «о».
Князь Бор повернулся к воину.
– Кажется, Стилл, ты говорил, что чужеземец, когда спит, больше похож на мертвеца, чем на живого. Но мертвецы ведь сами не ходят!..
8 – 2
…Рудольф Спартакович осторожно протёр линзы очков специальной влажной салфеткой, после чего аккуратно уложил очки в кожаный футлярчик с вензелем «М». Медведев, чуть нахмурившись и постукивая пальцами по матовой поверхности стола, наблюдал за манипуляциями главврача. Наконец тот соизволил обратиться к заместителю:
– Мне не нравится то, что происходит в больнице.
– Мне тоже, шеф. Боюсь, в условиях ограниченного объёма, в котором собирается чрезмерное количество людей, подверженных различного рода заболеваниям, образуется особого рода штамм микроорганизмов, для которых среда клиники – суть лучшее место обитания. Они получают возможность развиваться и проходить своего рода «курсы молодого бойца», то есть адаптируются ко многим видам антибиотиков… в результате самые лучшие лекарства перестают помогать! Но это беда не только нашей районной больницы. Это характерно для всей медицины  в целом. В мировом масштабе.
– Не надо паясничать, коллега! Вы знаете, о чём я.
– Признаю, что мы столкнулись с рядом малоизученных феноменов, и наше дело должным образом в них разобраться.
– В чём разобраться?! – Миллер треснул кулаком по столу. – В драке, которая случилась на заднем дворе? Или в пальбе, которую учинил участковый инспектор прямо в палате? Для этого существуют следственные органы!
– Вы сами знаете, Рудольф Спартакович, что все эти следственные манипуляции ни к чему не приведут! Человек, напавший с ножом на пациента, пропал. Нож тоже. Остались одни голословные утверждения. Кто-то что-то слышал, и почти никто ничего не видел! Уже сейчас ходят самые фантастические истории. Могу представить, что услышит следователь… Короче: мы с отцом Матвеем берём нападавшего на себя.
– А стрелка-милиционера? Он, кажется, тоже являлся по душу вашего пациента? Между прочим, до меня дошёл слушок, что и это ещё не всё! Его пытался убить ещё один несчастный, некий пьянчужка, и сам же потом повесился. Что это ещё за вендетта? Не российская провинция, а Сицилия какая-то!
– С милиционером тоже разберёмся.
– И отец Матвей вам поможет? – скептически осведомился Миллер.
– Точно так. Если бы не он, проблем сейчас было бы на порядок больше. Да ведь он при вас нейтрализовал участкового!
– Коррида, да и только. И не надо на меня ссылаться. Я ничего не видел. Разве что слышал звуки разного рода.
– А мы можем вообще не говорить, что вы были в палате, Рудольф Спартакович. Тогда и про койку рассказывать не придётся…
– Будем – не будем… Это мы позднее решим. А что там с этим участковым, как бишь его?..
– Сидоренко. В отдельной палате. Под постоянным наблюдением. До сих пор не пришёл в сознание.
– придётся стимулировать пробуждение. Из УВД уже интересовались. Я заверил, что будем информировать. Они пришлют своего человека, и он поговорит с этим… Сидоренко в нашем присутствии. Очень неприятная история. И для них, и для нас.
– Наше дело, Рудольф Спартакович, – лечить больных. А всё остальное – прилагательное.
– Очень бы хотелось, чтобы это так и было, а ещё – чтобы вы об этом помнили, уважаемый Павел Андреевич! А то вы здесь устроили, уж простите за откровенность, какую-то благотворительную миссию!
– Я, Рудольф Спартакович, как вам известно, совмещаю лечебную работу с работой над диссертацией. И одно из центральных мест в ней займёт тот самый пациент, Симаков. История болезни очень интересная.
– Пусть так. Но я вас умоляю, не путайте клиническую больницу с экспериментальной лабораторией! Тем более что вы работаете в пограничных сферах. Душа, энергетика торсионных полей, переселение сознания… всё это, знаете ли…
– Не так давно, Рудольф Спартакович, генетику, кибернетику, социологию. Антропософию тоже считали ложными антинауками. Этакой околонаучной ересью. А теперь они получили «добро» на существование и развитие. Наше государство отстало от остального научного мира. Так что уж разрешите проявить инициативу…
– Что ж, дерзайте, только смотрите: как бы после стрельбы чего похуже не случилось… А куда, кстати, подевался ваш таинственный пациент? Вы погрузили его в машину и увезли. Куда?
– Я как раз отправляюсь к отцу Матвею и всё выясню. Он обещал устроить больного, чтобы снять с нас лишнюю проблемную нагрузку.
– Темнишь ты, Павел Андреевич, ой, темнишь! Ну хорошо, держи меня в курсе… всего.
* * *
…Стена была сложена из брёвен, тщательно пригнанных одно к другому, пазы заботливо утыканы сухим мхом. Кое-где из стен торчали железные костыли, на которых болтался всяческий домашний скарб: связки лука плотными косичками, холщовые мешки, содержащие, судя по запаху, всякую всячину – от сушёных грибов до самосада. Ещё на стенах висели старинные ходики, уютно и сочно тикающие; «тарелка» допотопного репродуктора; «чеканка», изображающая русалку, томно изогнувшуюся среди камыша; отрывной календарь за невесть какой год; десятки других вещиц, которые вроде бы и не нужны, а выбросить жалко: памятки.
Где он, в каком безвременье? Симаков сел на кровати. Кровать представляла собой деревянный топчан, покрытый тюфяком сена. Запах сена заполнял всё помещение. Над топчаном висел свёрнутый полог из марли, каким пользуются, когда появляется назойливый рой мух, комарья и всякой гнусной мошки.
Рядом с кроватью стоял дощатый столик, покрытый домотканым полотенцем с вышитыми крестиком петухами. Так заботливые хозяйки прикрывают снедь, дабы не обветрела и не засиживалась вездесущими мухами… Симаков приподнял рушник. Так и есть. Горшочек деревенской сметаны, деревянная миска с салатом, криво нарезанные хлебные ломти на продолговатой разделочной доске. Здесь же творог, и десяток яиц, сваренных «вкрутую», и солонка с горкой сыроватой серой соли, и розетки с вареньем из малины и куском душистого мёда, зернящегося жирной желтизной… Рот моментально наполнился слюной. Симаков превозмог себя и выглянул в окошко. Разобрать что-либо было никоим образом невозможно. Прямо за стеклом топорщился и загораживал весь обзор густой кустарник.
Симаков уже заканчивал завтрак, когда за стенкой послышались шаги. В комнату заглянула женщина в простеньком платье блёклой расцветки. На ходу, почти машинально, она вытирала натруженные жилистые руки какой-то тряпицей, которую тут же спрятала в карман фартука. Лет ей было – за полувек. Жиденькие седоватые волосы спрятаны под платок, стянутый на затылке в узел. Но всё компенсировали светлые озёра глаз, смотревших так приветливо, что губы Симакова самопроизвольно разъехались в улыбке.
– Вы уже проснулись?
Голос хозяйки был музыкален – точь-в-точь хрустальный перелив весеннего ручейка, что бодро журчит навстречу солнцу. Если голос и глаза отображают душу человека, хозяйка являлась завидным представителем человечества, вобравшим в себя львиную долю добродетелей, выделенных на всех.
– Только что.
– Не я ли вас разбудила?
– Что вы! Я ничего не слышал. Здесь такая тишина…
– Отведайте, что Бог послал.
– Благодарствую. Я уже… отведал.
– Понравилось ли?
– Очень! Простите, но я хотел бы знать, где я, и как здесь очутился.
– Это вас батюшка привёз, отец Матвей. Да он сам обещал быть после заутрени. Велел приглядывать за вами. Да что тут случиться может, на хуторе нашем? Спокойно здесь. Хорошо…
– Как прикажете обращаться к вам?
– Раиса я. Арсентьевна. Можете тётей Раей кликать, как все. А вас как звать-величать?
– Пётр Степанович. Можно просто Петя.
– Сын у нас Петя. Петруша. В городе живёт с супружницей. Нас не забывают. Если хочешь, Петя, можешь в садик выйти, отца Матвея дожидаючись. Только осторожней.
– А что там? – Симаков посерьёзнел.
– А пчёлы у нас там! Хозяин мой, Корней Емельяныч, на старости лет в пчеловодство ударился! Не сразу, но дело у него, у нас то есть, пошло. Теперь вот за счёт этого существуем. И батюшка отец Матвей покупает. Поговорить любит, через это знакомство и завели… как приедет, чай липовый заварим, и беседа рекой стелется. Уважливый он, отец Матвей. Да ты, поди и сам с ним знаком, коли он тебя… вас… к нам привёз.
– Давайте уж на «ты», тётка Раиса! Я ведь у вас в гостях, хоть и в беспамятстве доставленный! Так уж вышло… Значит, в саду погулять?
Сад оказался большим и в основной части ухоженным, лишь дальний конец, куда выходили окна летней веранды, где Симаков и проснулся, больше напоминали лесные дебри, нежели окультуренные насаждения. На весь сад внимания и заботы хозяев явно не хватало, а земля здесь была добрая, живность растительная из неё так и пёрла. Пчёлы в этой чащобе, как штурмовики, летали тяжело и стремительно, нагруженные нектарными взятками. Цветов было в изобилии, и перепончатокрылым не было большой нужды промышлять по окрестностям, чтоб заполнить соты душистым целебным медком.
Пасека с десятком расписных ульев находилась поблизости. На пасеке царствовал дед Корней, как он сам представился Симакову, хотя от дедовства у него были разве что большущие свисающие усы (каковыми обзаводятся почти все профессиональные пасечники). Был дед Корней мужичок крепкий, с небольшим пузиком под длинной рубахой-блузой из белой парусины. Хитрые глазки с усмешкой наблюдали за гостем. Нос картофелиной нависал над усами, под усами прятались сочные губы и маленький подбородок.
– Очухался, значит?.. молодец, паря! А то тебя чисто мертвецом сюда доставили. Я аж испугался, да подумал: зачем бы это отец Матвей покойника к нам привёз? В старые, дохристианские времена русичи своих вождей в колоду укладывали да мёдом заливали, чтоб тело под слоем было сокрыть. Вроде египетского бальзамирования. Это я в одной книжке интереснейшей прочёл. «Русь изначальная», кажется. Или путаю? Неважно. Сейчас время совсем другое, и обычаи иные. Так, в голове мелькнуло. Батюшка мне говорит: пострадал, мол, человек, можно ли ему денька два-три у вас посидеть на меду да на свежем воздухе? Отчего же нет? Вот так ты у нас гостем и сделался. Как звать-то тебя, гость?
– Петром величают.
– Петром, говоришь? Это хорошо. Молодец, паря. Вроде сына нашего.
– Да мне уж супружница ваша рассказывала.
– От, языкастая баба! Что с неё взять! Раньше нянькой была в детском садике, а как их закрывать стали, ну я её сюда забрал. Хватит с чужими детьми нянькаться! Государству всё одно всё это обузой лишней. А так мы тут сами себе и господа, и народ.  Очень, знаешь ли, располагает к умственной задумчивости. Ты к этому делу как?
– К задумчивости?
– И к ей тоже. Только сперва её подогреть надо.
Дед Корней так лихо щелкнул по шее, что Симаков заулыбался.
– Да не так, чтобы очень… разве за здравие…
– Так я именно об том и толкую! У меня здесь всё имеется, что надо…
Пока пасечник колдовал среди разноцветных ульев, Симаков прошёлся по пасеке.  Она была заботливо обустроена, словно маленький город и даже с улочками. Дед Корней определил им названия: Медовая, Нектарная, улица Полной Свободы, улица Мира, улица Гармонии… На каждой стояло по три улья. Трава была подстрижена и увлажнена: по обеим сторонам пчелиного «города» стояли разбрызгиватели, которые автоматически включались и сеяли, вращаясь, мельчайшую водяную пыль. Над облачками пыли вспыхивали крошечные радуги. Вокруг пасеки аккуратными шпалерами тянулись кусты акации, боярышника, шиповника, сирени, за ними стояли липы, яблони и вишни. Ещё дальше виднелись цветники, где над сплошным ковром из астр благоухали розовые кусты и гордо высились пышные султаны гладиолусов.
–…Полный ажур! – донеслось сзади. Симаков поглядел. Корней Емельяныч держал в руке огромную круглую бутыль, оплетённую соломкой, в другой руке была глубокая тарелка с нарезанной щедрыми ломтями дыней. Хозяин указал бутылкой на раскидистый куст ирги: – Пр;шу пана. Джзенькую!
За кустом обнаружилась беседка, увитая плющом и виноградной лозой. Корней Емельяныч вошел первым и уселся, жестом приглашая Симакова.
– Располагайся, Петро.
– В Польше, никак, бывал, дед?
– Служил. Я ведь танкистом был. На новейших танках раскатывал! Через это дело и мир довелось повидать. В Польше был, и в Африке: Египет, Мозамбик, южный Йемен. В Узбекистане был. В Афгане, будь он неладен…
– Воевал?
– Всяко бывало. Наше дело подневольное. Сейчас вот самой мирной профессией овладеваю. Как тебе здесь?
– Замечательно. А почему ульи в разные цвета покрашены?
– Для порядку. Чтоб каждая пчела свой дом сразу определяла. Конечно, они и раньше не путали, но так – особый порядок получился. Видишь: на Медовой улице ульи тёплого спектру, на улице Гармонии – холодного. Они, пчёлы, даже мёд научились вырабатывать строго определённых сортов. Вон те, дальние, дают цветочный. Эти специализируются по кустарникам. Улица Полной Свободы по разнотравью работает. У меня всё по регламенту. А здесь, в беседке, – резиденция. Вроде генштаба. Здесь я планы каждодневной работы для персонала составляю. Стратегию дальнейшего развития прорабатываю.
– К войне готовитесь, что ли? С соседними пчёлами?
– Зачем воевать? Я же сказал: на сегодняшний день профессия моя самая мирная. Я здесь с документацией занимаюсь. Повышаю свой профессиональный уровень. Учусь за пчелой наблюдать, лечить её, ублажать, стало быть, подталкивать к творческой деятельности, к дальнейшему саморазвитию…
– Какое развитие, дед? Это же насекомые. У них и мозгов-то нет!
– А вот это уже оскорбительный выпад в адрес моих подопечных! Простительно для тебя, Петро, лишь то, что говоришь ты это по недомыслию, вроде как сострить пытаешься… мало что в деле понимаючи. Уж я-то не один год этим делом занимаюсь да наблюдаю. Кой-какие выводы для себя сделал. Точно.
– И какие же?
– Что пчела несёт в себе зёрна разума. Но только не каждая в отдельности, а все вместе, семьёй. Обозначается это как коллективный разум. Сиречь: разум коллектива. При этом, заметь, Петро, человек в коллективе – в неорганизованном коллективе – глупеет, подвергается воздействию стрессов, эмоций. А здесь – полностью противоположная картина. У пчёл – своя иерархия. Матка, то есть царица, занимается стратегией продолжения рода. Есть пчёлы-воины для охраны дома – те, что жалят. Есть трудяги-работяги, нектар, пыльцу цветочную таскают, порой за многие километры летают, сердешные… Другие – инженеры, сооружают соты. Есть свои лекари, те универсальное лекарство изготовляют, прополис. Слыхал, наверно? Есть воспитатели, детву пестуют, то есть пчёл молодых, глупых, неоперившихся. Есть такие, которые личинок обслуживают. Есть ещё особая каста производителей, пчелиные Казановы, трутни. Знакомый термин? Стал нарицательным, и по-человечески означает: иждивенец, нахлебник. Когда у семьи начинаются продовольственные трудности, трудней с пищевого довольствия в первую очередь снимают. И ничего тут не попишешь. Природа!
– Похожая картина у муравьёв.
– Ну-у, у муравьёв целая цивилизация! Двести миллионов лет развития! Они динозавров пережили, и нас переживут. Это называется: внутренняя биологическая цивилизация. Экологически обоснованная и полностью безвредная для природы. Полная, можно сказать, гармония. Мои пчёлы, пожалуй, помоложе будут. А пользы от них для меня, да и для многих, гораздо больше. Может, когда-нибудь человечество тоже приспособится к гармоничному существованию и займёт свою природную нишу. Знаешь, Петро, какая главная беда человечества?
– Какая?
– Досуг! Человек не может придумать, чем его заполнить. В Природе всё разложено по полочкам. Сон. Поиск питания. Продолжение рода. Все заняты чем-то конкретным! А вот человек мается от безделья. Отсюда и все мировые неприятности. Начиная с низовых – пьянство, наркомания, тунеядство, до верховых – разврат, обжорство, лихачество, войны… придумали тоже определение: «Хобби», чтоб хоть как-то подсластить пилюлю! Прикрыть безделье, как фиговым листком наготу ума. Чем дальше человечество развивается, тем больше у него свободного времени, и проблема продолжает нарастать. И при том специальные органы блюдут, чтобы народ не перерабатывал. А почему тогда нет другого органа, который взял бы на себя обязанность свободное время заполнить? Вот говорят про культуру, искусство, а сами опошлили эти понятия, извратили…
– Ну, тут ты перегибаешь палку, Корней Емельяныч.
– Да хорошо, если перегнул! А если нет? Если мы её все перегнули?.. а она возьми да и сломайся, палка эта, становой хребёт человечества! Хрясь!.. – и нет нас, как после Всемирного потопа, в Библии описанного!
– Библию почитываешь, Корней Емельяныч? – шутливо поинтересовался Симаков, пытаясь повернуть русло беседы в более мирные «берега».
– Случается. Почитываю. Это как из армии подумывать начал увольняться, так в первый раз в руки взял. Про разрушение Иерихона прочитал. Как в древности люди воевали. Мало что изменилось! Те же кровь и вопли, да скрежет зубовный проигравшей стороны. Поверишь ли, до того муторно сделалось – в отставку подал! И сюда вот подался… И Библию с собой привёз. Кстати, я её в Польше приобрёл, у миссионеров-баптистов. Есть там вещи красивые, поэтичные…
– В Польше?
– В Библии, балда! Песнь песней царя Соломона. Или, к примеру, стихи о виноградной лозе… чем отличается человек от животного – так это желанием усладить душу. А что может усладить? Музыка. Любовь. Виды прекрасного природного окружения. Общение с родственными душами и возлияние вина. Если всё это сосредотачивается на одном человеке, тут для него и воплощается счастье. Или земной аналог Царствия небесного. Не стану хвалиться, но свое гармонии я таки достиг.
– Есть и музыка, и любовь, и виды природы, и общение с друзьями?
– Всё есть. А возлияние мы с тобой, друг Петро, сейчас произведём безотлагательно. Надеюсь, ты возражать не станешь?
– Ни в коем случае. Всё, мною сейчас выслушанное, нуждается в умственном переваривании. А для этого…
– Надо простимулировать некими дегустационными приёмами! – пасечник подмигнул Симакову.  – Вот видишь. Мы уже понимаем друг дружку с полуслова!
С трудом вытащив пробку из узкого горлышка, дед корней сперва понюхал её, потом медленно влил из бутыли в глиняные стаканчики. Отпил и поднятием густых бровей дал гостю знак: пора. Симаков отдал дань гостеприимству. Сделал осторожный ощупывающий глоток. То, что напиток приготовлен на меду, определил сразу. По запаху, но вот всё остальное… чувствовался хмель, и ещё что-то неуловимое… знакомое?
Кажется, в напитке было что-то от «Ерофеича» тёти Паши. Этакий животный магнетизм и здоровье, воплощённое в жидкости, в зелье, в настое…
Над дыней алчно закружилось с полдесятка пчёл.
– Хорошо? – Пасечник свой вопрос считал риторическим, однозначным и не требующим ответа. – Фирменный секрет! Отведай ещё из кубка… Я мог бы организовать здравницу на этих медовых угодьях – в пику нашей, да любой другой больнице, лазарету или клинике. Да не хочу отравлять беззаботного существования моих трудяг-пчёлок. А благотворное влияние лечения преумножится, если к этому вот зелью присовокупить окружающую природу для созерцания, воду для питья и работу по душе, желательно – на открытом воздухе. А перед сном – прогулка и беседа с товарищами. Мне кажется, в будущем здравницы станут работать именно по такому принципу. И никаких чтобы денег. Больные сами себя обеспечивают собственным трудом. И никаких химических препаратов!
– Как же без денег? А какая тогда выгода лечить народ?
– Да ты сам подумай! Какая выгода? Великий писатель Александр Исаевич Солженицын сказал, что первоочередной задачей для российских властей должно стать сбережение нации. Это и есть выгода! А деньги… Слишком уж они выперлись вперёд. Всё собой заслонили. Говорят: были бы деньги, остальное купим. А здоровье? Здоровье не купишь. Все эти рекламные акции современных медицинских центров – не более чем заманиха для богатых клиентов. А любовь? Её – купишь? А какая она будет, купленная любовь? С фальшивыми улыбками и томным закатыванием глаз. Всё – лицемерие и обман, глянцевая упаковка дешёвого товара… Знаешь, Петро, было в древности такое государство – Финикия. На месте нынешнего Ливана. Торговое государство. И промышляло оно по всему Средиземноморью. Это они придумали формулу «товар–деньги–товар». Давно уже нет Финикии, а деньги остались. И продолжают творить чёрное дело по отравлению душ человеческих… В Библии это называется: Золотая Маммона…
– …Кто это здесь говорит о Библии, Маммоне и душах человеческих?— послышался из-за кустов сочный бас.
Через мгновение обладатель баса явил и свой лик.
– Отец Матвей!
– Батюшка!
Оба беседовавших одновременно поднялись из-за круглого столика.
– Господь сказал: «Не можете служить Богу и Маммоне», – нравоучительно поднял палец батюшка. – Подвиньтесь, грешники, я тоже посижу с вами…
Он повозился на скамье, нашёл удобное место, принял протянутую кружку и, крякнув, осушил её залпом. После чего поднял глаза к небу и пошевелил губами. Симаков расслышал только: «Помилуй мя, грешнаго…»
Отец Матвей осенил крестным знамением себя и присутствующих.
– Поневоле стал свидетелем беседы вашей и очень даже согласен с Корнеем Емельяновичем. В мире нынешнем Маммона сделалась первоосновой существования людей. Единая некогда Христианская Церковь раскололась на две части: католическую, то есть Западную, и Византийскую, сиречь Православную. Казалось бы, обе ветви должны соединяться, ибо от одного корня растут, а враждуют, и порой не только на словах! По Западной Украине проходит условная граница, где случаются и столкновения. И кровь порой льётся. И потихоньку православие отступает. Это я про Западную Украину. А ведь в чём их глубинное противоречие? И для чего вообще существует христианская – да и любая другая – вера? Для воспитания человека, контроля над умами, чувствами и поступками.
– Как же разделилось христианство? – заинтересовался несведущий Симаков.
– Гм… придётся сделать маленький исторический экскурс. Так вот… Христианство зародилось в одной из восточных провинций Римской империи – в Палестине. Христианство нашло распространение сперва среди рабов и наиболее бедных простолюдинов. Постепенно религия угнетённых народов распространилась на всю территорию империи. Сначала римские императоры преследовали первых христиан, бросали на растерзание диких животных на потеху публики, но потом поняли и приняли воспитательные функции новой религии. Христианство учило терпению. Постепенно высшие сословия принимали веру Христа и апостолов. К четвёртому веку христианство стало официальной религией римской империи. Хоругви двинулись далеко на восток.
– А потом пришли гунны, вестготы и развалили Рим.
– К тому времени империя слишком разрослась, начался период застоя, стагнации. Гуннам не так уж пришлось стараться. Восточная часть империи сделалась самостоятельным государством – Византией. В Европе горели костры и грабились города, а в Византии по-прежнему велись службы. Могли ли византийцы собрать войско и отправиться на выручку своих западных собратьев?
– Могли?
– Оставим это на суд истории. Здесь больше замешана политика, нежели вера. Со временем варвары-завоеватели приняли веру побеждённых, а разрозненные государства собрал под своё крыло Карл Великий, франкский государь. Но и его империя, как когда-то империя Александра Македонского, просуществовала недолго. Новые войны, новее объединения. Католическая церковь окрепла лишь к десятому веку. Однако западная и восточная ветви христианства не пожелали соединиться. И опять же – политика. Когда Европа была уничтожена и разграблена, в Византии был полный расцвет. Император Юстиниан Первый объявил о новом центре мира – Втором Риме. Разве могли простить это паписты из Ватикана? И едва Европа собралась с силами, как начались крестовые походы в малую Азию. В Иерусалим. Воевали с арабами, сельджуками, сарацинами. В двенадцатом веке пошли войной и на Византию. Это был так называемый Четвёртый крестовый поход.  Со всей Европы собрали лучших воинов. Византия пала. Было объявлено о создании Латинской империи, но местное окружение не дремало, и новая империя просуществовала недолго – 1204 года, когда крестоносцами был взят Константинополь по 1261 год. Затем Византийская империя вновь заявила о себе. Однако расцвет государства остался в прошлом.
Но теперь у Византии был преемник – Русь. Византийское христианство – православие – вошло в жизнь русичей. Последний римский император Палеолог передал власть, регалии, внучку Софию и Либерию, то есть собрание рукописей древних мудрецов Ивану Третьему, русскому царю из рода Рюриковичей. Так Русь стала третьим Римом. Византия ушла, уступив место Оттоманской империи.
– А могли ли соединится Ватикан и Москва?
– Европейские народы и народы русичей были слишком разные. Это касалось и религиозных течений. В Европе появились десятки, даже сотни христианских сект и течений. Со временем они объединились в общее течение – протестантизм.
– А чем он отличается от католицизма и православия?
– Как я уже упоминал, христианство несло в себе право на воспитание и контроль над народами. Здесь присутствовала и ответственность за будущее. Были допущены перегибы, как почти в каждом деле. Католики слишком уж «затянули гайки» в средние века. Отсюда растут корни протестантизма – в антагонизме гонениям. У протестантов Англии, германии, позднее – США – начали развиваться разного рода научные отрасли и финансовые компании, которые ранее сдерживались и контролировались церковными кругами. Отсюда заметный рывок в развитии Европы. Волей-неволей пришлось реагировать и соседям. Католичество было вынуждено признать некоторое превосходство протестантизма и идти на уступки, тогда как православие продолжало оказывать сдерживающее влияние на своей территории. Но мировое равновесие было уже нарушено. Начались мировые войны, а финансовый капитал сделал попытку взять под контроль весь мир. Таким вот образом «Золотая Маммона» всё дальше оттесняет Бога – и последним плацдармом на её пути стоит православие.
– Западное христианство, – подхватил пасечник, – всё дальше отходит от принципов первохристианских ценностей: доброты, бескорыстия, в сторону прямо противоположную: стяжательства, сребролюбия, противопоставления человека всему остальному миру. А это и есть та область, которую курирует главный враг человечества – Сатана.
– Та-ак! Что за шум, а драки нет? – весело поинтересовался из-за кустов Медведев.
Он появился точно так же, как до него отец Матвей.
– Мы тут пришли к неутешительным выводам, Павел Андреевич, – мрачно сообщил Симаков, – о печальной судьбе, уготованной для человечества.
– Я смотрю, вы здесь времени зря не теряете – устроили маленькое подобие общества эпикурейцев времён Золотой эры человечества!
– Обстановка располагает, – улыбнулся отец Матвей. – Лучше расскажите-ка, как там у вас дела в больнице.
– Да как там может быть? болеют люди, и вся их боль отображается на стены, чтоб сказаться на следующих пациентах. Какой-то заколдованный круг. Недаром среди медиков процветает пьянство! Люди душу вкладывают в дело Авиценны и Гиппократа, а в результате количество больных только увеличивается. Спросите, какой отсюда вывод?..
– Какой?
– А наливать, дед Корней! Вы уже приобщились, а у меня ещё ни в одном глазу. А день уходит!
– Всё шутишь, Павел Андреевич! – расплылся в улыбке Симаков.
– Да уж… Одни шутки и остались. Да голова, чтобы думать.
– Ну, хоть что-то, – сказал пасечник.
– А что тот парень с пистолетом? Пришёл в себя? – спросил отец Матвей.
– Мусор? Нет. Не пришёл. Он в каком-то пограничном с коматозным состоянии. Все процессы организма в норме, а в сознание не приходит. Мы уж его и стимулировали, и измеряли, даже шок применили – всё без толку! Шеф рвёт и мечет. Только-только от француза отделались, как новая напасть! Сбрендивший участковый! Из районного отдела, а теперь и из областного управления интересуются, обстановка накаляется, Миллер мечется меж двух огней. Если б он сам не был свидетелем, да не расписался сгоряча в протоколе, всё можно бы было отложить до лучших времён, подлечить этого шизика, а уж потом и следствие проводить… Теперь уже и Симакова ищут. Хотят показания снять.
Симаков поднялся.
– Я готов вернуться.
– Сиди пока! – махнул на него Медведев. – Когда сядешь там, будет уже не столь дружественная обстановка! Пока что здесь подумаем. Мы тут не дураки собрались, что-нибудь дельное всё равно должны сообразить. От этого и отталкиваться…
– Об чём речь–то? – справился пасечник.
– Так ведь я тебе вчерась говорил, Корней Емельяныч! – пробасил батюшка. – Вкратце!
– Так я спросонья не понял! Ещё подумал: утро вечера мудренее… С тем и заснул снова.
– Тогда пусть уж лучше доктор рассказывает, ему сподручней, а я тут сбоку припёка.
– Вы бы, батюшка, не прибеднялись… – буркнул Медведев.
Он подробно рассказал пасечнику замысловатую историю Симакова. Дед Корней внимательно выслушал.
– … А после второй попытки убийства я решил удалить его из клиники – от греха подальше. Всё одно убежище из больницы вышло никакое.
– Я, конечно, рад, что он поселился у меня, но о таких вещах хотелось бы, чтоб предупреждали заранее.
– Мне помнится, я вчера начал говорить, но ты, сын мой, попросил оставить комментарии на завтра, – заметил священник. – Или у тебя есть возражения?
– Нет. Я удовлетворён оказанным мне доверием, и просил бы и впредь меня им не обделять. А то жизнь в последнее время стала какой-то пресной.
– И сейчас? – самым ласковым тоном осведомился батюшка.
– Нет, сейчас уже не кажется.
– Господа-товарищи! – привлёк общее внимание Медведев. – Мы здесь собрались вовсе не для пикировки! А чтобы выработать некий план дальнейших действий. Так… Ваш Гоша не возвращался, отец Матвей?
– Нет, не появлялся. Я начинаю волноваться. Он у меня уже два года, и никаких проблем не возникало.
– Что он за человек? Каким образом стал работать у вас?
– Григорий Ступицын – человек сложной судьбы. Он рассказывал мне свою историю в самых общих чертах. Родился где-то в Ростовской области, гоняла его судьба по всей стране, занимался разовыми работами, нигде надолго не останавливался. Бывают такие вот непоседы. На сезонные работы устраивался – то рыбаком, то вахтовиком. Раньше на жизнь хватало, потом в стране перемены начались, по таким вот бедолагам в первую очередь и ударило. Запаниковал: работы нет, кушать хочется., начал воровать по мелочёвке, потом с одним мазуриком познакомился, тот предложил сберкассу взять. Мол, деньжищ завались, на полжизни хватит, а там, глядишь, всё наладится. Снабдил он Григория наганом старым. Взяли они кассу, а там денег возьми да и не окажись, инкассация раньше их подъехала. Мазурик в сердцах и разрядил ружьё в кассира. А в это время патруль милицейский мимо проходил. Убийца и в них пальнул, потом обрез на Григория наставил и велел прорываться. Гришка из помещения выскочил, да со страху давай из нагана палить, чуть не с закрытыми глазами! Ну, и подстрелил одного патрульного по случайности. А пока шум да дело, мазурик утёк, и обрез свой оставил. Ступицын было доказывать, что  не он кассира убил, а ему не верят, следов-то второго не нашли, он в перчатках был. Следователь Григорию объясняет: мол, лучше сознайся, один он и есть один, а двое – это уже банда, дело серьёзное, на «вышку» тянет. Ну, Григорий и взял всё на себя. Так на зону и попал, как убийца, и сопротивление при аресте присчитали. Дали пятнадцать лет строгого. Условия на зоне были не очень. Пришлось за себя постоять. Короче, через десять лет ходил он уже в рецидивистах, мог на «авторитет» претендовать. Да только сердце не лежало к воровскому закону. А тут часовенку на зоне поставили. Священник один там службы справлял, миссионерскую работу вёл среди преступного элемента. Какой-то процент заключённых душу ему и открыл. И Григорий в их числе.
Потом священник тот, отец Серафим, в больницу слёг с почками, и я его заменил. Тут мы с Григорием и познакомились. И как раз буза на зоне началась. Уголовные начали что-то готовить против администрации. И вдруг кто-то администрации донёс о готовящемся бунте. Налетел спецназ, всех зачинщиков повязали, да отделали так, что в карцер на руках относили. Прошёл слух, что «сдали» бузотёров богомольцы: на условно-досрочное надеялись, и батюшка о том ходатайствовал… Григорий мне признался. Что на него грешат, и что ночью ему «прав;ло» устроят, убьют, то есть, а он тут никаким местом не замешан. Ходил в администрацию про УДО узнать, да видели его там. Поговорил я с начальником, майором Загоруйко, часа два беседовали, и сказал я ему так: если моего подопечного убьют, переберусь жить на зону. Загоруйко посоветовался со своими режимными операми, и оформили мне особый на Григория наряд. Вроде как беру я его на поруки и являюсь гарантом его условного освобождения. На пять лет. То есть должен теперь Григорий Ступицын жить, работать и отчёт давать как послушник…
Взял я на себя ответственность, и Григорий был благодарен безмерно. Только всё опасался мести со стороны сокамерников бывших. Два года с той поры прошло. С половиной. Половину своего послушания он уже отбыл – и уверял меня. Что намерен и дальше остаться, служить при храме, что нравится ему здесь, что надоело по стране бездомничать, что даже о семье подумывает. А теперь вот…
– Значит, Григорий не мог знать Симакова до встречи с ним в храме?
– Истинный крест! Григорий в храме почти безвылазно. Даже в город выходит крайне неохотно – и сразу возвращается. Я уже говорил: «своих» опасается.
– И как же тогда объяснить его нападение? – с неудовольствием поинтересовался Симаков, переводя взгляд со священника на доктора.
– Думал я об этом, – ответил Медведев. – Думал напряжённо. И появилась у меня одна бредовая мысль… Не связано ли это с теми событиями, которые происходят с вами там?
Неудовольствие Симакова усилилось.
– Каким образом? Там же совершенно другой мир, с нашим он не имеет ничего общего!
– Что-то общее всё равно есть. Какие-то незримые границы… Иначе бы вы туда не попали. Где-то эти границы дают слабину. Каким-то образом воздействуют и на нашу грешную реальность. Обратите внимание: на вас напали два человека, с которыми вы беседовали накануне. Оба – люди подневольные. Оба отдают все силы службе. Вот эта зависимость и сыграла с ними плохую штуку. Они попали под чужое влияние, которое заставило их пойти на преступление… Как вам такая мысль.
– Бред! – постановил пасечник.
– Фантастика! – одновременно с ним сделал вывод батюшка.
Симаков промолчал. Он не решался сказать ни «да», ни «нет».
Медведев ничуть не стушевался.
– Давайте представим, что во время общения люди пересекаются и воздействуют друг на друга невидимым для глаз образом.
– Расшифруйте, пожалуйста, – попросил дед Корней.
– Каждого человека окружает невидимое энергетическое облако, оболочка или кокон – выберите себе определение по вкусу. Это так называемая аура. Я склонен думать, что она имеет индивидуальные параметры… ну, как отпечатки пальцев. Когда люди сближаются, эти поля соприкасаются, а порой и перекрещиваются. Давно, например, замечено, что супруги, – заметьте, любящие друг друга супруги – со временем становятся похожи друг на друга. Это вариант метаморфозы, и здесь наверняка замешана энергетика, то самое скрещивание аур, а не только физиология.
– Ты у нас медик, тебе и карты в руки, – буркнул отец Матвей. – А только я думаю, что здесь замешаны высшие силы.
– А это и есть влияние высших сил! Человек изучен лишь поверхностно, анатомически, многие жизненные функции поняты лишь приблизительно. Я уже не говорю о таких вещах, как геном, ДНК, РНК, душа…
– Удаляемся от темы, – предупредил Симаков.
– Не очень. Итак, при разговоре происходит пересечение энергетических оболочек. То есть какое-то время в твоей ауре присутствовала информация о чужом биоэнергополе. Если предположить, что кто-то имел возможность просканировать твою ауру там и снять информацию о твоих встречах накануне… я исхожу из постулата, что здесь и там ты идентичен полностью. Это означает, что…
– Подожди-подожди, Павел Андреевич! – Симаков даже привстал от волнения. – Постой! Был такой момент! Да я ведь рассказывал! Этот старикашка… Монд. Он пытался проникнуть в мои мозги с помощью какого-то прибора. Я точно что-то почувствовал! Наверное, он успел просканировать эту самую ауру, или как там оно называется. Кажется. я пытался разбить прибор… Но не успел. Запись могла сохраниться.
Дед Корней поднял руку, как школьник.
– Подождите! Я ничего не понимаю! Это… сканирование… мозговой деятельности… Ладно, в это я могу поверить Томография, слыхал. Но ведь это же чёрт знает где! А как они могли внушить ребятам здесь, чтоб Петра убрали?
– Здесь столько всего необычного и удивительного, Корней Емельяныч, что лично я уже перестал удивляться и начал волноваться… – медленно сказал Медведев. – Сначала за Петра Степановича. Потом – за всех нас. А в перспективе волнение и за весь наш мир.
Дед Корней не пожелал успокаиваться:
– Это пока что высокопарные слова! Волноваться за весь мир… «а мужики-то не знают»! Ты мне, Павел, по-простому объясни. Они там, мы – здесь, связи нет. Почему покушения?
– Значит, связь есть! Есть, но пока что незримая. Послан пучок информации, квант, корпускула на конкретный адрес получателя. Спектральный анализ ауры Симакова известен; здесь или там – он остаётся собой. Это раз. Известны отпечатки ауры Григория Ступицына и участкового. Это два. Я не могу сказать, как был послан пучок информации в наш мир, но он был послан. И был нацелен на конкретных адресатов с конкретным спектром ауры. Адресаты получили сообщение – своеобразный вирус, отключающий привычные для нас чувства и зацикливающий человека на конкретную задачу.
– На зомби он точно был похож, – признал Симаков. – Какая-то заторможенность, и вместе с тем огромная сила.
– Сделаем поправку на фактор неожиданности. А также на то, что у страха глаза велики. Но состояние «зомби», возможно, действительно было. Не знаю, поддерживалась ли связь с той стороной, но через небольшой промежуток времени пришла новая порция, новый заряд вируса – уже по другому адресу – и новый «зомби» вышел на охоту. Оставим пока в стороне технические детали. Сосредоточимся на главном. Зачем Монду убивать Симакова? Какой следующий шаг будет сделан с той стороны? Чем это грозит для нас?
Некоторое время все молчали, обдумывая услышанное. Медведев был убедителен. И это значило, что в наш мир незримо вошли чужие. Не из космоса, не с пресловутых НЛО, и откуда-то изнутри…
– Ну, что приуныли, мужички? – послышался игривый женский голосок. К беседке подплыла хозяйка. Она несла тяжёлую чугунную «гусятницу». Судя по толстым варежкам, посудина была горячей. Раиса Арсентьевна водрузила ношу на стол и подняла крышку. Аромат разлился такой, что все опасности как-то сразу скукожились, отползли в кусты.
– Вот и вся наша жизнь такая, – философски заключил дед Корней. – То кажется, что всё, баста, нет хода дальше категорически, а потом, глянешь – Ба! – не всё так плохо, что-то и хорошее маячит, и не на горизонте, а туточки, рядом! Работа, если она в радость, жена-красавица (если любишь – обязательно красавица, душой ли, телом ли – неважно!). Понимающие собеседники. Природа, тобою облагодетельствованная и отвечающая взаимностью… Всё это в гармонии и именуется общим словом «счастье». Ведь просто всё!
– А вот попробуйте моего жульена, – пела хозяйка, извлекая из неприметного ящика стопку глиняных мисок. – Курочка с белыми грибочками, со сливочным маслицем! Всё в лучшем виде! Сейчас ещё картошечки принесу. Наше фирменное, гостевое!
– Ну, Раиса Арсентьевна, ты нас так запотчуешь, что домой не уйдём, навек здесь жить останемся, – сказал отец Матвей.
– Да и за ради Бога! Чем здесь не кущи Эдемские?
– В Эдеме был змий, а здесь я такого пока не зрю…
Словно дожидаясь команды или условленной фразы, в кустарнике затрещало. Ветви раздвинулись, и к беседке подошёл ещё один гость. Или посланец. Посланец был коренастый, крепенький, с бородкой и колючими глазками. Он ещё не отдышался, а уже силился что-то сказать. Отец Матвей опередил его:
– Прохор! Случилось что?
– Не… – Дьячок мотнул головой. И тут же кивнул. – Ага. Егорий объявился.
– И что сказал? Где он?
– У себя, в подсобке. Весь в грязи, в паутине, в жиже засохшей. Невесть где отсиживался. И не говорит ничего. Плачет. По обличию видать: не в себе. Я как на него глянул, сразу вас, батюшка, побежал искать. Матушка сказала, к пасечнику вы собрались… Так я за вами.
– Не в себе, говоришь? – уточнил Медведев. – Сдаётся мне, надо с вами пойти. Да посмотреть на вашего страстотерпца. Как он да что. Всё лучше, чем милиция… Потом и выводы делать будем.
– Я вам только предложить хотел, – признался батюшка. Он поднялся и широким жестом осенил хозяев. – Мир вам и вашему дому.
– А как же я? – заволновался Симаков.
Медведев обернулся к нему.
– А ты, дружок, полежи, почитай что-нибудь успокоительное. Ильфа и Петрова или там Зощенко. Если честно, меня и участковый беспокоит. С пономарём они одного поля ягоды. Мы, как с Егорием распутаемся, ещё заглянем. Глядишь, что прояснится… Итак, спокойствие и только спокойствие!
* * *
Распрощавшись с вмиг погрустневшим пациентом, незаметно поманив пасечника, Медведев двинулся за священником. Они подошли к высокому дощатому забору, укреплённому сверху сеткой-рабицей.
– Я вас попрошу, уважаемый Корней Емельяныч, присмотреть за гостем. Не оставляйте его без внимания. История эта тёмная. Перед сном я вас ещё навещу.
– Не с ружьём же мне сидеть, в кустах заховавшись!
– Ну, кусты не кусты, а ружьецо проверьте… да спрячьте подальше. Хватит с нас пальбы.
– Вы лучше, доктор, скажите, откуда нам опасности стеречься. Со стороны или от пациента вашего?
– Если б знать, батенька, где упадёшь – соломку бы постелил! Ей-богу! Присматривай и за ним, и за окрестностями. Да и друг за дружкой…всякое возможно.
– Вы меня, доктор, пугаете. Не хотелось бы потом жалеть, что по собственному радушию ввязался в переделку.
– Дорогой вы мой человечище! Не надо отчаиваться раньше времени. Надо в жизни совершать ПОСТУПКИ, чтобы не было потом мучительно больно… за бесцельно прожитые годы.
Батюшка с помощником уже удалились на изрядное расстояние. Медведев пустился вдогонку. Позади пасечник загремел запорами. Медведев прибавил шаг, чтобы не потерять из виду клириков. Прохор что-то вполголоса рассказывал батюшке. Судя по суетливости движений, оправдывался. Медведев наддал ходу.
– …я думал, архаровцы приезжие либо молодёжь местная озорует. Взял палку, да двери-то тихонько распахнул. Думал, внутри шастают. Потом смотрю: ровно нет никого. Пригляделся: у иконостаса лампады зажжены. И ровно лежит кто. Я вошёл. Точно, лежит. Егорий, то есть, наш… Я, как узнал, сразу к нему, поднимать кинулся. А он за меня руками цепляется, ровно что сказать хочет, да не может. Губы, значит, шевелятся, слюна пузырями, глаза страшно так вращаются, а кроме мычания ничего не выходит. Гоша-от меня толкнул, я едва на ногах удержался, на полу, на скользком (я этим бабам-уборщицам!..) А Егорша всем телом на створку навалился, и она со скрипом так, отворяется… Откель и силы взялись, к нему бросился, да в охапку. «Григорий, – ору, – очнись, что с тобой деется?» А он только воет, да ногтями скребёт, аж след кровавый остался. Не знаю как, но повалил я его, верёвкой руки скрутил, в ризнице запер. Матушке доложился: мол так и так, она меня до вас и послала. А сама там, у ризницы, сторожит, значит…
К храму Преображения они подошли едва ли не бегом. Надвигался вечер, возле сараюшек и закутков начали скапливаться тени, они выползали из-за поленниц, струились с неохватных морщинистых стволов… Отец Матвей, Прохор и Павел Андреевич подошли к входу в храм. Изнутри доносились приглушённые всхлипывания. Священник рывком распахнул массивную створку, обшитую полосами металла. Следом вошёл Прохор. За ними – Медведев.
Дверь в ризницу была распахнута настежь, рядом, на маленькой раскладной табуреточке, сидела дородная женщина. Толстуха плакала, закрыв лицо большим носовым платком. На звук шагов она подняла глаза и сразу встала.
– Что случилось, Марфуша?
Супруга в ответ указала рукой с зажатым в ней платком на открытую дверь.
– Вот… Егорий…
Они заглянули внутрь. Пономарь лежал, вытянувшись и задрав вверх куцую бородёнку. Широко раскрытые глаза неподвижно смотрели в потолок. Рот тоже был раскрыт. Под головой скопилась буроватая лужица. На полу охапкой лежало раскиданное церковное облачение.
– Как Прохор убежал. Я здесь было присела, а потом он двигаться начал да мычать, словно душил его кто. Я решилась дверь чудок приоткрыть, а он как на мене кинется!.. Сполошилась я. В грудь ему упёрлась, да и толкнула что есть мочи взад. А он и упади… Да головой и ударился… сильно… Сначала подняться пытался, да и сомлел… это я его убила, с перепугу-то… А он, знать, помощи просил, пытался, да не смо-о-о-ог!..
Марфа Никитична забилась в конвульсиях, прижимая к глазам насквозь промокший платок. Отец Матвей положил руку на плечо супружницы, отчего она всхлипнула и замотала растрёпанной головой, с которой почти сполз на затылок простой белый платок в мелких голубых цветочках… Медведев протиснулся вперёд и опустился на корточки рядом с телом. Приложил пальцы к виску Гоши, расстегнул верхнюю пуговицу его куртки.
– Не стоит так убиваться, дорогая Марфа Никитична! Жив ваш Георгий. Похоже на кататонический шок. Это реакция организма на внешний или внутренний возбудитель. Если по-простому – без памяти он. Вызывайте «Скорую», я его сам в больницу доставлю. А вы, отец Матвей, отведите-ка супругу домой, да налейте ей валерианы. А ещё лучше дайте ей капли Морозова.
«Скорую» вызвал Прохор. Машина прибыла на удивление быстро. К этому времени Медведев обработал рану на затылке Гоши. Пономарь умудрился упасть столь неудачно. Что повредил затылочную артерию. К счастью, запаниковавшая матушка оставила его лежать как есть, образовавшийся тромб закупорил рану, и пономарь не изошёл кровью. К счастью же, не случилось и западения языка  и неизбежной асфиксии…
Совместными усилиями Медведев и врач «Скорой» оказали необходимую помощь. После чего Медведев приказал доставить раненого в клинику. Когда он намыливал руки в третий раз, дверь ординаторской распахнулась, и влетел Миллер. Как всегда, при полном параде: костюм из столичного модного салона, галстук в тон, сорочка отливает белизной, причёска – волосок к волоску и представительно поблёскивающая оправа очков.
Впечатление портила только угрюмая гримаса, искажающая лощёное лицо.
– Это как прикажете понимать, Павел Андреевич?
Медведев повернулся, вытирая руки «вафельным» полотенцем безупречной чистоты.
– Простите?..
– Мне только что сказали, что в палату к коматозному участковому доставили какого-то бродягу и чуть ли не с эпилепсией! По вашему распоряжению!
– Совершенно верно. По моему.
– И что это значит?
– Это значит, что сейчас я займусь осмотром обоих. Потому что у обоих причина криза одна и та же. Два случая легче ложатся в схему. Вы сами это прекрасно понимаете. Надо только разобраться в механизме приступа. Вот этим я и собираюсь заняться… если, конечно, вы не возражаете, уважаемый Рудольф Спартакович.
– Да откуда же у вас второй?!
– Из церкви. После нападения на моего пациента, Симакова, он бежал, прятался где-то, а потом заявился туда, где проживал…
– Что-то тут не то… Каким образом вы оказались там?
– Я просто оказался в нужное время в нужном месте. Он работает у отца Матвея, а я как раз зашёл к батюшке посоветоваться. Всё разыгрывалось едва ли не на моих глазах.
– Ну… хорошо. Я хотел бы присутствовать при осмотре.
– О такой квалификации помощника я и не мечтал!
– Не надо… коллега. Вперёд.
В палату они вошли облачёнными в белые накрахмаленные халаты, резиновые перчатки, марлевые маски и бахилы – словно готовились к операции.
– Что вы собираетесь делать? – глухо осведомился из-под маски Миллер. – Пункцию цереброспинальной жидкости? Из конечной цистерны?
– Из большой цистерны, коллега. Но не сейчас. Позже…
– Тогда их надо везти в рентгенкабинет!
И это потом. Сейчас мы с вами займёмся энцефалограммой мозжечка.
Именно этот слой серого коркового вещества отвечает за координацию движений, расшифровывая информацию о положении тела в пространстве, действиях организма и так далее.
– Вон аппарат уже доставили…
Медведев выкатил ощетинившийся проводами прибор в проход между койками.
– Сравним частотную характеристику биотоков.
Пара электродов мигом оказалась на голове участкового. Аппарат загудел. Самописцы выдали первую порцию данных. Осмотр повторился на другом участке. И ещё. Затем Медведев взялся за пономаря Гошу. И снова задвигались стрелки, заструилась из недр прибора широкая лента с записью.
– Что скажете, коллега?
– Невероятно! – Миллер стащил маску и вытер ею пот со лба. – Графики полностью совпадают! Но ведь такого не должно быть! Такого не бывает!
– Однако ж данные в ваших руках, – саркастически заметил Медведев.
– Но как такое получилось? Все биоритмы строго индивидуальны, и не могут походить один на другой. Это аксиома, постулат…
– А если бы над обоими пациентами поработал общий внешний источник?
– Вы о гипнозе, Павел Андреевич? – Миллер даже очки снял. Протёр линзы салфеточкой, снова водрузил на нос и пристально посмотрел на зама-антагониста. – Но кому, и главное – зачем это нужно?
– Лично я думаю, что это не гипноз. Или, если и гипноз, то – на принципиально ином уровне. Что-то вроде компьютерного вируса, только вместо кибермозгов здесь человеческие.
– Вы шутите, что ли, Павел Андреевич?
– Ни в коей мере, Рудольф Спартакович! Вы не хуже меня знаете, что ещё со времён Винера компьютерные разработчики взяли за образец работу человеческого мозга, с его нейроцепями и скоростью перемещения информации, приближенной к световой. Все улучшения и модификации идут на силиконово-кремниевой основе, которую пытаются «подогнать» под живую ткань… Не всегда удачно, кстати. А вот тот, кто навёл «порчу» на этих двоих, похоже, справился с задачей, над которой бьются американцы!
– Навёл порчу?.. Американцы?.. да вы с ума сошли, уважаемый Павел Андреевич!
– Посмотрите ещё раз – и повнимательней – на данные в своих руках. У вас есть иное объяснение?
– Но это же нонсенс! Порча… это что-то из дремучего прошлого. Цыганки… сглаз… венец безбрачия…
– Вот-вот, Рудольф Спартакович. Вы правы. Человечество на пороге новой эры – виртуальной. Если раньше «навести порчу» – то есть пробить энергозащитную оболочку-ауру – могли только отбельные умельцы, практикующие приёмы «чёрной» магии, то в скором времени эти процессы будут поставлены на широкую ногу профессиональными программистами. А перед нами лежат «первые ласточки».
– Я, конечно, чувствую логику в ваших словах, Павел Андреевич, но не хочу, отказываюсь принимать эту версию. Потрудитесь придумать что-нибудь более привычное. А я… я хочу отдохнуть… Это чёрт знает что!
Миллер отшвырнул скомканную маску, швырнул на осциллограф перчатки и удалился, громко хлопнув дверью. Словно своими доводами Медведев оскорбил его самолюбие. Впрочем, возможно так оно и было.
Медведев стянул маску, перчатки и устало опустился на стул. Сколько ещё можно продержаться в подобном ритме? Сначала – француз, потом – Симаков, теперь – вот эта парочка…  и на каждый случай – невероятная концентрация внимания, активности… но ведь организм-то не железный, требует отдыха! Эх, на речку бы сейчас, да закинуть удочку и сидеть себе на бережку, обдуваемым ветерком, и дремать вполглаза, не думая ни о чём… ни о чём…
– Павел Андреевич!
Задремавший было Медведев сначала резко поднялся, потом открыл глаза. Перед ним стояла молоденькая медсестра Наташа. Она с сочувствием заглянула Медведеву в глаза и вздохнула.
– Случилось что, Наташа?
– Там женщина одна пришла… говорит, что с пасеки. Мол, вы знаете. Пациент ваш, Симаков, ведёт себя странно, говорит на непонятном языке, и… и…
Тут глаза медсестры расширились, стали круглыми, как у совы. Она смотрела куда-то за спину Медведева, и врач тоже невольно оглянулся. Оба пациента – и пономарь, и участковый – сидели на койках, смотрели пустыми, мёртвыми глазами.
Наташа пронзительно закричала, сорвалась на визг…
8 – 2 – 1
Медведев разглядывал тело потерявшей сознание медсестры, стараясь не поднимать глаз на две стоящие перед ним фигуры – словно от того, что он их не замечает, они могли пропасть, раствориться в воздухе без следа. Наталья была девушкой симпатичной, за собой следила и пользовалась полным набором «дамских штучек», не чуралась модных журналов и всегда радовала глаз. Даже сейчас, в такой напряжённый момент. Она не грохнулась на пол, разбросав руки-ноги, а почти элегантно опустилась на корточки и легла на бочок, коротко охнув. Так улечься могла профессиональная актриса, многократно отрепетировавшая роль, умеющая выбрать нужную, наиболее выигрышную позу в любой мизансцене. Пусть в данный момент в палате не было ни камер, ни софитов, Наташа отработала роль блестящим образом.
– Послушайте, Павел Андреевич! – послышался чужой голос. – Пауза слишком затянулась.
– Что?
Медведев поднял голову. Говорил участковый. Он старательно выговаривал слова. Пономарь корчил страшные рожи, открывая и закрывая рот, но не издавая ни звука.
– За вами пришли. Нельзя надолго затягивать этот разговор. Давайте условимся так. Мой товарищ останется здесь и постережёт вашу сотрудницу, а мы с вами сейчас навестим вашего пациента Симакова.
– За… чем он вам?! – еле выговорил Медведев: до того ситуация выглядела неестественной.
– Об этом потом. Я с ним просто поговорю. И… всё. Вам не о чем волноваться.
– Но как же…
Пономарь подхватил девушку и положил её на кровать, где только что лежал сам. Попутно стащил с Наташи накрахмаленный халат. На его тощее тело халат пришёлся в самый раз, только руки торчали из рукавов больше чем на треть, но Гоша не обратил на это на малейшего внимания. На свою обритую голову со швом от стянутой скобками раны он натянул Наташин колпак с кокетливым красным крестиком. После чего подобрал брошенную Миллером повязку и спрятал под неё свое уродливое лицо. Катрину довершили резиновые хирургические перчатки. Теперь Гоша походил если не на врача, то на санитара, опекающего больную девушку.
– Советую сделать ей укол успокоительного, – сказал участковый. – Тогда она ничего не узнает, а проснётся, когда всё уже закончится.
Медведев, точно в тумане, наполнил шприц и сделал Наташе укол. Гоша подтащил стул и устроился рядом с койкой, словно устал и присел на минутку, да так и задремал. Со стороны всё выглядело на редкость реалистично.
– Идём! У нас мало времени.
Врач и пациент брели по коридору, и никто не обратил на них внимания. У выхода их поджидала Раиса Арсентьевна. Она обрадовалась:
– А я уж волноваться начала!..
– Объясните, Раиса Арсентьевна, что там с Симаковым.
– Да-да! Этот ваш Петр посидел в саду, потом к себе в комнату удалился. Вроде как прилечь задумал. И вдруг выходит, весь не в себе, лопочет по-непонятному, на нас внимания не обращает, ровно нас и нет вовсе! Корней его спрашивает: мол, чего с ним, а тот знай, лопочет, а что – совсем непонятно. Знать, болезнь его в обострение вошла. Тут Корней мены к вам и выслал. А Петра в комнату водворил, да намеревался рядом пребывать до вашего визита. Мало ли что.
– Очень хорошо. Вы сделали именно то, что нужно. Сейчас мы отправимся к вам.
– А кто это с вами, Павел Андреевич? Ещё один больной?
– Да… в некотором роде.
– Он тоже с нами?
– А вы не хотели бы пустить в дом ещё одного постояльца?
Раиса Арсентьевна как-то неопределённо пожала плечами. Медведев глянул на неё испытующе.
– Вам не нравится мой спутник?
– Я не ожидала, что с нами ещё кто-то пойдёт.
– А вы спросите его, надо ли вам опасаться незнакомцев в своём доме.
Женщина не спросила, но её взгляд, брошенный в сторону участкового, облачённого в больничную пижаму, сам за себя говорил. Участковый ответил, по-прежнему тщательно выговаривая слова, отчего речь его сопровождалась гримасами:
– Вы уже пустили одного незнакомца, стало быть, не так уж и опасаетесь за свой дом перед враждебными силами.
– Да, но его привёл отец Матвей, которого мы хорошо знаем. И доверяем ему и его товарищам.
– Но вы не знаете мотивации его поступков.
– Простите? – женщина нахмурилась.
– Доверившись раз хорошему человеку, начинаешь доверять ему снова и снова.
Раиса Арсентьевна, подумав, кивнула.
– Павел Андреевич привёл к вам одного человека, сейчас ведёт второго, только и всего. И не более того. И не надо больше говорить, что вдруг вашему гостю грозит беда. Или вашему супругу. Я всё-таки милиционер, пусть и в больничной пижаме. Итак – вперёд?
– Павел Андреевич? – Раиса Арсентьевна с испугом взглянула в лицо Медведева. Тот отвёл глаза в сторону, посмотрел на часы, поправил воротник халата.
– Ну, вот что. Время позднее. Я сейчас дойду до диспетчерской и попрошу машину. Негоже в столь поздний час по городу разгуливать. Да, вы, товарищ старший лейтенант, со мной пойдёте. Что же, вы так и собираетесь отправляться в пижаме? Сейчас мы вам плащ соорудим. Двигайте за мной…
Последние слова он договаривал уже на ходу. Участковый, мгновенье помедлив, двинулся следом. Едва они свернули за угол, Медведев развернулся, толкнул Сидоренку к стене и прижал его локтем. Приблизив своё лицо к самому лицу милиционера, Медведев раздельно произнёс:
– Послушайте, как вас там! Не надо пугать моих друзей! Не надо вести себя непонятно! Что вам от меня надо? Говорите сейчас же, или я не сделаю больше ни шага!
Неподвижные зрачки Сидоренко глядели в глаза медика.
– Успокойтесь. Пожалуйста. Я не представляю никакой опасности. Я просто хочу увидеть Симакова и поговорить с ним. Всё.
– Говорить – о чём? Кто вы? Я уже понял, что говорите вы не от имени участкового инспектора.
– Есть хорошая пословица: «Меньше знаешь – крепче спишь». И ещё: «Много будешь знать…»
– Я никуда не пойду!!
– Пойдёте. Вам надоела неопределённость. Хочется ясности. К тому же наступает момент кульминации. Скоро сознание вашего пациента разделится, прервётся связь, соединяющая его личность «здесь» и «там». А это очень ответственный момент. Вам не помешает присутствовать лично. Вы увидите нечто новое, чего ещё никогда не видели. Имеется ещё причина: Симакову может потребоваться помощь.
– Тогда его лучше вернуть в больницу.
– Вы не поняли, уважаемый доктор. Ему может потребоваться моя помощь.
– Вы говорите загадками, милейший!
– На толкования нет времени. Нужно срочно ехать. У Симакова начался процесс аберрации, и это чревато некоторыми побочными действиями. Одной волновой диффузии хватило бы, чтобы разрушить то место, где вы его спрятали. А ещё есть сдвиги, колебания «мембраны пространства», перераспределение электромагнитных пространственных линий…
– Вы меня запугиваете?
– Я всего лишь приоткрыл краешек того, с чем вы столкнулись. Ваш пациент теперь не просто «замкнутый флюктуационный контур», он начинает раскрываться, что может привести к сбою в привычных физических параметрах. Связь, которой они с двойником до сих пор пользовались, начинает растягиваться, вибрировать и даже может разорваться.
– И что же произойдёт в момент разрыва? Симаков освободится, наконец, от своих чудесных сновидений?
– Однозначно. Однако при этом освободившаяся энергия «схлопывания» может уничтожить не только его, но и окружающее пространство! Или рассеять его во времени. Или… да что там говорить. Нет единой схемы последствий прорыва флюктуационного инверс-поля.
– Инверс-поля?
– Да. Вам не показалось удивительным, что ваш пациент то осознаёт себя здесь, то переносится в другое пространство, словно «просыпается»? он путешествует между двумя реальностями, а каждое перемещение повышает потенциал связи. Когда он достигнет предельного уровня, произойдёт схлопывание. Сознание разделится на две части. Носитель разделится на две независимые личности. А струна инверс-поля разделится, выбросив те избытки энергии, что накопились за время перемещений. Попросту говоря, ваш человек сейчас – настоящая бомба, и может взорваться в любой момент!
– А какова ваша роль в нашей миссии?
– Приостановить процесс, замедлить его. Сделать управляемым.
– И это возможно?
– Сложно. Но вполне реально. Но одному мне справиться будет трудно. Понадобится помощь специалиста. Ваша помощь.
– Хорошо, согласен. Сейчас вызову машину и едем.
Медведев удалился, и скоро вернулся. Поманил за собой «участкового».
– Получилось даже лучше, чем я планировал. Завгар одолжил свою машину, не нужно отвлекать экипаж «Скорой». Идите в приёмный покой, я приведу Раису Арсентьевну. Выезжаем через пару минут…
Поддерживая под руку, Медведев привёл бледную женщину, которая, видимо, всё еще не пришла в себя. В другой руке он нёс чемоданчик с набором для оказания медицинской помощи. Перед тем, как влезть в старенький «Москвичонок», Медведев извлёк из чемоданчика пузырёк успокоительного и выдал дозу спутнице. После этого, наконец, расселись по местам и выехали.
Было темно и поздно. Машина прыгала по ухабам, с рычанием выбираясь из ям. С каждым километром дорога становилась всё хуже.
– Вот сейчас, – бормотал Медведев, – кончится этот участок, и дальше будет лучше…
«Сидоренко» выглянул в окно, но ничего разглядеть было невозможно. Зареченск остался позади. Машина приближалась к лесу. «Сидоренко» повернулся к Медведеву:
– Надеюсь, вы не станете заниматься глупостями.
– Не стану. Мы почти на месте.
«Участковый» повернулся к соседке:
– Я полагал, что вы пришли в больницу пешком.
– Меня… подвезли.
«Сидоренко» пристально взглянул её в глаза и крепко взял за руку. Тем временем «Москвич» с победным рёвом обогнул ряд кустарника и остановился, осветив фарами низенький домик с покатой крышей. Окна тускло светились изнутри.
Медведев распахнул дверцу и собрался выйти. На его плечо опустилась рука «участкового». Тот шепнул:
– Сидеть!.. или я сверну ей шею!
– Но мы уже приехали!
– Куда приехали? Я не чувствую здесь Симакова. Его здесь нет.
– Мы приехали за человеком, который поможет вам лучше меня.
– Лучше вас?
– …да. Я могу помочь.
Темнота сконцентрировалась в приземистую широкую фигуру, и к стеклу прижалось широкое лицо, заросшее чуть не до глаз бородой. Из бороды торчал картофелиной широкий нос.
– Я услыхал: машина, – вышел. Кому я опять понадобился, а, Андреич?..
9 – 1
…Мозги пылали и плавились, превращаясь в желе, в котором медленно и лениво плавали мысли и желания. Симаков словно висел в пустоте, похожей на фотоснимок, украшающий мраморное надгробие. Где он?.. Кто он?.. Всё осталось позади, далеко, в прошлом. Настоящего не было. Как и будущего. Ничего не было. Почти ничего. Сквозь кисель пространства, его окружающего, доносились звуки…
Какие звуки?
Симаков медленно-медленно развернулся в ту сторону и поглядел. Сначала ничего не увидел. Потом… Сквозь густое марево, среди мерцающих искорок, происходило ДВИЖЕНИЕ. Что-то там маячило. Что?
Надо что-то делать…
Надо?..
Зачем?..
Снова крики.
Надо что-то делать…
Симаков сделал шаг по направлению к крикам, и пространство, всколыхнувшееся от его движения, внезапно начало сворачиваться в невиданный смерч, торнадо, который вращался вокруг него с увеличивающейся скоростью. Нарастало гудение. Стенки торнадо всё ближе, ближе… воздух, казалось, сделался твёрдым, как наждак, и сейчас раздерёт, раскромсает в пыль, в молекулы.
Симаков закричал, взмахнул руками…
Стенки торнадо навалились, сжали его в тугой узел, затрещали, заныли кости, мускулы, нервные окончания. Объятия удава усилились, затрепетало сердце, из лёгких вырвался последний выдох, черепная коробка сжалась, вогнулась…
Конец!!
И вдруг инородная сила метнулась прочь, выскочила наружу, словно выдернутая одним могучим рывком. Стало легко, необычайно легко, и он поплыл, вздохнув всей грудью. Опора под ногами пропала. И он полетел.
Полёт закончился, не успев толком начаться! Из глаз порхнули искры, голову пронзила боль. Вполне конкретная. Симаков засучил ногами, перемешивая воздух и оглашая его жалобными воплями. Его подхватили под мышки, за шиворот, потащили вверх, выдернули из пропасти.
Симаков открыл глаза. Он сидел на краю крыши, крытой гладкой керамической черепицей с тёмно-лиловым рисунком, переливающимся в прозрачной глубине. За руки, за плечи и за ворот его держали полдюжины крепких стражников, а в волосы мёртвой хваткой вцепился Стилл. Понятно, откуда адская боль!
– Можешь отпустить его, Стилл. А вы – тащите его сюда. И поживей.
Симаков только теперь заметил князя Бора: то стоял, сложив руки на груди, – статуей величия, – возле открытого арочного портала в чешуе черепицы, покрывающей широкий скат крыши дворца. Оскальзываясь и оставляя на плитках царапины, стражники добрались до спасительного проёма, волоча за собой Симакова.
Выразительные глаза князя некоторое время разглядывали пришельца. Наконец Бор сделал вывод:
– Тебя взяли под контроль. Догадываюсь, кто.
– Монд?
– Он самый. Безумный Старец! Но я не понимаю, зачем ему надо было заставить тебя броситься с крыши! Надо обладать звериным чутьём и знанием здесь всея и всего, чтоб провести тебя в сомнамбулическом состоянии мимо постов и прислуги! Уже это одно выходит за рамки возможностей Старца. Нет, здесь таится кто-то ещё…
– Ну, тогда Доннер Тодт, – сказал один из воинов.
– И я склоняюсь к тому же выводу, – согласился князь. – Таинственный Тодт наконец вынырнул из тени и появился в Витасе! Сейчас он где-то рядом со Старцем. И действуют они явно в согласии. Вопрос: зачем? Тот, кто называет себя Мондом – известный хитрец, играющий исключительно в свою пользу. Таков же и Тодт. И вдруг они действуют в унисон! Очень интересно…
– А как же Петрас? – напомнил Стилл.
– С Петрасом всё сложнее. Он почти у них в руках. Сначала они хотели его схватить, а теперь, когда вышла промашка, пытаются его уничтожить.
– Но вы же остановили меня!
– Ну, это была только первая попытка! И, скорее всего, в ближайшее время они предпримут новые. Инициатива на их стороне.
Настроение Симакова стремительно летело в пропасть отчаяния.
– И что же мне делать? – совсем жалобно спросил он. – Чем я им помешал?
– Ну, твоей вины здесь, положим, и нет, – князь усмехнулся. – Досадная цепь обстоятельств связала тебя и эту шайку проходимцев. А дело в том, что тебя–здешнего и тебя–тамошнего связывает невидимая струна инверс-поля, по которому можно наладить канал, связывающий оба наших мира. Тебя–здешнего они хотят заменить на тебя–отпечаток. А ты–настоящий являешься помехой, потому как здешний портал связи излишне растянут, между тобой–настоящим и отпечатком происходят волновые завихрения, нарушающие структуру инверс-поля.
Симаков икнул.
– Это ка-ким же образом?
– Слишком специфический вопрос, чтоб на него отвечать. Лучше поверить на слово.
– А делать что?
– Уменьшить расстояние между тобой–настоящим и отпечатком. Волновые возмущения перестанут нарастать, и у нас появится время решить проблему.
– Я правильно понял, что мне придётся вернуться в Витас?
Князь заверил Симакова, что тот понял всё правильно. И добавил, что это единственно верное решение.
– И как же я попаду туда? Верх;м? Или снова полёт на планере?
– Нет времени, – князь Бор поморщился. – Мне и самому всё это очень не нравится, но отправляться назад надо прямо сейчас.
Симаков пришёл в полное отчаяние.
– Но что со мной там будет?
– Успокойся. Пойдёшь не один. Тебя сопроводит Стилл.
– Да что мы сможем вдвоём? Ведь там наверняка целая армия!
–Навряд ли. Если бы это было так, мы бы уже знали. К тому же в этом случае что-то предприняли бы и кварки… Они следят за тем, чтобы Витас оставался нейтральным. Это нам доподлинно известно.
– Но всё же двое…
– Не волнуйся. Мы сейчас сделаем хитрость: тоже создадим копию-отпечаток твоего разума. Те, в Витасе, будут думать, что ты в Петуле, и снова примутся атаковать… а мы с ними поиграем. Будем тянуть время.
– Но ведь на меня их попытки тоже будут влиять!
– Будут, но минимально. Во-первых, мы тебя экранируем. Во-вторых, их действия носят направленный характер, то есть направлены сюда, в Петулу. Вы же, пользуясь фактором неожиданности, нападёте. Вряд ли их там больше десятка. Стилл – великий воин. Он и о тебе отзывался самым положительным образом. К тому же… не забывай, что выбора у нас нет.
– А что со мной будет… когда всё это закончится?
– Отправишься в Кайлу. Тебе там понравится.
– В Кайлу?
– Потом! – князь замахал руками. – Всё остальное – потом!
Уже на ходу Симаков уточнил:
– Вы говорили о защите. Об экранировании.
– Это мы сделали в первую очередь. Можешь потрогать экран, только не вздумай снимать, иначе Доннер Тодт и Старец смогут нас услышать.
Симаков провёл рукой по жиденьким волосам. Сначала он ничего не почувствовал. После второй попытки ощутил тончайшую, как паутинка, сеточку. Такими фиксировали причёски до появления лаков для волос.
– Сеточка.
– Ну да. Когда отправитесь в Витас, экран будет усилен.
Следующие несколько часов слились в одно сплошное действие. В оружейном зале им подобрали экипировку. Какого только оружия в князя не было! Мечи, копья, арбалеты самых хитрых конструкций, скрамы, ножи и кинжалы, секиры, булавы, а ещё самые неожиданные «единицы» вроде перстней, стреляющих отравленными иглами или мечущих огонь трубок. Всё это Симакову демонстрировали, показывали приёмы и способы использования, заставляли повторять. От такого изобилия Симаков очень скоро пришёл в полное отчаяние.
Когда перешли к рукопашным, тщедушный Симаков всех удивил. К нему подошёл огромный мускулистый боец, решивший показать, как надо хватать противника. Симаков не только с лёгкостью освободился от захвата, но перехватил руку верзилы и провёл приём Яма-араси («Горный вихрь»), от которого ошалевший соперник пролетел метра два и хлопнулся на дощатый помост с такой силой, что сразу не смог подняться. Дзюдо в этом мире не знали. Тряхнув стариной, Симаков провёл комплекс Ицуну-но ката («пяти стихий»). Он порхал, взлетал и опускался, но в конце едва всё не испортил, споткнувшись.
Князь Бор подал знак: пора. Симакову было любопытно, как же они попадут в Витас. Они спускались по бесконечной лестнице, едва освещённой настенными светильниками. Подземная полость явно была рукотворно облагороженной. Неужели там, внизу, их ожидает какое-то необыкновенное реактивное метро? Честное слово, Симаков не удивился бы, увидев какой-нибудь сигарообразный вагон, движущийся на электромагнитной тяге…
К его сожалению, путешествие закончилось в квадратном зале с низкими, нависающими сводами. Стены зала были задрапированы коврами и гобеленами. Последнее убежище князя, экранированное от всех видов магии? В этом древнем мире, полном чудес и загадок, всё возможно…
Князь Бор уверенно прошествовал к дальней стене и потянул за толстый шнур с кистью. Портьера, закрывавшая стену, начала собираться в складки, открывая нечто таинственное и мерцающее, окутанное дымкой… Пока Симаков приглядывался, князь зажигал лампы. Освещение раскрыло загадку. Зеркало. Большое зеркало. Правда, отражало оно как-то не так… Должно быть, отражающий слой начал разрушаться от времени и сырости. Князь продолжал зажигать светильники, направляя световые лучи под разными углами к зеркальной поверхности.  Повинуясь его знакам, Стилл заставил Симакова встать перед зеркалом на специальный помост. Бор тем временем закончил со светом и подошёл ближе, сжимая в руках проволочные конструкции, похожие на уродливые шлемы с забралами. Пришлось надеть. Вторая досталась воину Дороги. Тот поправил перевязь с укреплёнными на ней «бумерангами». Второй рукой он продолжал держать Симакова.
Какое-то время Симаков разглядывал себя в зеркале. Потом ему стало казаться, что поверхность стекла искрится. К тому же от какого-то свиста запредельного регистра давило в ушах и слезились глаза. Симаков моргнул, смахивая слезу. Зажмурился. Свист нарастал.
Внезапно князь толкнул Симакова в спину, отчего тот сделал шаг вперёд. Он ожидал, что сейчас ударится о зеркало и весь сжался, но – удара не было. Вместо этого он словно упал в нечто вязкое, которое понесло его прочь, закрутило… Водоворот? Торнадо? Наверное, он забрыкался бы, но чувствовал, как предплечье всё ещё сжимают стальные пальцы воина: Стилл не выказывал даже намёка на панику. Симакову показалось, что его сейчас вывернет, как выкручивают тряпку, чтоб отжать из неё воду. И вдруг всё прошло. Он открыл глаза. Он стоял в комнате, но это была совсем другая комната, хотя зеркало на стене казалось таким же, как в подземелье дворца. По всей комнате кружились серые хлопья пыли. Пыль покрывала стены толстым ковром.
Стилл, оставляя следы, сошёл с помоста. Симаков кинулся следом.
– Что это было?
Стилл флегматично пожал плечами.
– Не знаю. Я бы предпочёл верхом или по воздуху. Ощущение такое, что это зеркало сожрало нас, переварило и вывалило в качестве груды дерьма… Мне это не нравится!
Симакову это тоже не нравилось, но он промолчал. Какой-то вид телепортации, судя по всему. Термин, знакомый по фантастическим фильмам и романам, но на собственной шкуре изведанный впервые. И в полной мере. Самое невероятное и быстрое путешествие! Вот только все шесть чувств испытали настолько неприятное воздействие, что повторять бы не хотелось…
– Эй, Петрас! – услышал он. – Ты чего застрял? Забыл, что нас ждут дела?
– Да где мы?
– Известно где: в Витасе.
– Но город велик, а нам нужно к Монду!
– Попадём, – хладнокровно отозвался Стилл. – Даже если нам это и не надо. Не забывай. Сколько слуг проклятого царька тут крутится.
– Мутанты! Точно. Их тут должна быть масса! Что будем делать?
– Прежде всего, выберемся наружу. А там – посмотрим.
Стилл вынул из-за пазухи туго скрученный рулончик ткани и расправил его. Симаков подошёл поближе. Это оказалась карта. На одной стороне полотна был изображён весь Витас. Пунктир отображал различные варианты передвижения. На другой стороне ткани был вычерчен район, где обосновался Монд. Стилл по и дело переворачивал материю, изучая рисунки. Он был опытным разведчиком.
Через несколько минут Стилл сложил карту и спрятал её. Они вышли на улицу. Помещение, куда они переместились из Петулы, располагалось в неприметном домике на самой окраине города. Порыскав глазами по сторонам, Стилл выбрал самое высокое строение и указал на него Симакову. Началось движение. Симаков, окажись он в Витасе один, вышел бы на дорогу и двинул вперёд, озираясь по сторонам. Стилл поступил иначе. Он влез едва ли не в центр зарослей, оккупировавших заброшенный город и осторожно перемещался от дерева к дереву, всё время оставаясь в густой тени. Ни один сучок не треснул под его ногами. Вот это выучка! Симаков, как истинный могиканин, следовал за разведчиком, целиком доверяясь инстинктам и опыту Стилла.
До намеченной цели добрались довольно быстро. Выяснив, что здание пусто, воин мгновенно взлетел на самый верх. Симаков, конечно же, отстал и поднимался без излишней спешки, восстанавливая дыхание. Сказывалась спокойная цивилизованная жизнь, в которой физические усилия вызывают одышку и оттого не в чести у обывателя. Жизнь в здешнем мире – совсем иное дело, выкладываться приходится по полной – и это только для того, чтобы выжить. О том же, как достичь известной степени благополучия, и речи нет… Симаков задрал голову. Высоко вверху виднелся крошечный кусочек небосклона. Стал там, небось, уже обозревает окрестности, намечая дальнейший маршрут… Что там Бор говорил о Кайле? Что это – Кайла?
– Эй, Стилл!
Воин не отозвался. Зато внизу послышался шорох – словно кто-то осторожно пробежал, стараясь двигаться как можно бесшумнее. Неужели Симаков обогнал своего спутника? Быть такого не может! Тогда… Тогда это один из обитателей здешних зловещих мест. Симаков прижался к стене и прислушался. Тишина… может, показалось? Однако, как бы ни хотелось в это верить, реальность вынуждала держаться настороже, и Симаков буквально взлетел по лестнице на самый верх.
Как он и предполагал, воин распластался на краю крыши и поглядывал то по сторонам, то на карту, расстеленную на парапете. Он оглянулся на шум, глянул в лицо Симакова и сразу всё понял. Вот только что он лежал на краю ската, а вот уже оказался рядом, заглянул в лестничный проём и прислушался. После чего канул вниз, умудряясь при этом не издать ни звука.
Симаков дрожащими руками достал портативный арбалет, взвёл тетиву и положил оружие рядом, а в потной ладони сжал рукоять кинжала с длинным изогнутым клинком. Он напряжённо вслушивался и вглядывался в просвет между маршами, и потому едва не прозевал нападения. Какое-то шестое чувство заставило его обернуться. К нему приближались два очень странных создания, можно сказать, скелеты с большими круглыми головами. Нет, это были люди, чрезвычайно худые, с длинными конечностями, практически обнажённые и покрытые сложным узором татуировок. Один держал в руках копье, второй – секиру. Головы нападающих были защищены приплюснутыми шлемами. Увидав, что их заметили, оба заорали и кинулись в атаку. Они одним своим видом надеялись запугать противника. Тот, что был с копьём, вырвался вперёд и дико завопил, размахиваясь для броска. Интуитивно Симаков нащупал арбалет, вскинул его и нажал на спуск. Короткая стрела пробила худую шею противника и вышла с другой стороны, но атакующий продолжал бежать, и пика была нацелена прямо в лицо Симакова! Симаков отпрянул, не устоял на ногах и покатился вниз по ступеням. Следом упало копьё. Смертельно раненый враг упал, не добравшись до проёма каких-то сантиметров.
На лестничной площадке Симаков затормозил. Сверху мчался второй, размахивая секирой. Симаков подхватил вражеское копьё и понёсся ему навстречу. Нападавший, по-видимому, рассчитывал, что от него будут удирать, и потому не успел среагировать. Копьё проткнуло его насквозь, и он завыл, из последних сил размахивая секирой. Симаков прижал его к стене и держал до тех пор, пока тот не перестал трепыхаться. Секира упала. Симаков ослабил нажим, и мёртвое тело рухнуло на ступеньки.
Снова шорох… Симаков развернулся, на ходу выхватывая нож. Однако на лестнице появился Стилл. Он мельком глянул на поверженные «мощи» и поманил Симакова. Воин был очень серьёзен; хотя он и не попенял Симакову за неосторожность, недовольство отчетливо отражалось на его лице. Находиться рядом с дилетантом ему претило, но поделать он ничего не мог, и подчинялся обстоятельствам. Будь противников больше, события, возможно, развивались бы совсем по-другому.
Симаков виновато молчал.  Убедившись, какова цена беспечности, он был теперь осторожен до предела.
Внизу под лестницей лежало ещё одно распростёртое тело, расписанное сложнейшей татуировкой. Лицо трупа прикрывала маска с узкими прорезями на месте глаз. Рядом валялся ещё один, с разрубленным торсом. И ещё. И ещё. Стилл устроил под лестницей настоящую бойню. У Симакова ком к горлу подкатил. Он отшатнулся в сторону, и его вырвало. Подумать только: ведь он уже побывал не в одном сражении, убивал и бандитов, и мутантов, но лишь теперь осознал это по-настоящему, то есть принял здешний мир со всеми его атрибутами и законами. Принял его настоящесть, реальность.
Стилл терпеливо ждал, когда спутник придёт в себя. Едва Симаков встал, как воин зашагал дальше. Глядя на удаляющуюся спину, обтянутую кожаной курткой с нашитыми чешуйками для защиты от ножа или меча, Симаков суетливо проверил, не вывалился ли из зажима арбалет, на месте ли нож – и заторопился следом. Видимо, Стилл успел сориентироваться в этом лабиринте, потому что очень уверенно двигался, огибая здание за зданием. В первое посещение Витаса город показался Симакову безжизненным и брошенным. Теперь же он воочию видел, что жизни здесь осталось предостаточно, просто многие формы перешли за грань привычного и развивались по своим законам. Вот кусочек щебня вдруг оказался притаившимся зверьком, который. Пискнув, на ходу расплющился и протиснулся в такую щель, куда и лезвие ножа было бы не просунуть.
А вот бугристый ствол дерева «потёк» и обернулся целой колонией крошечных созданий, которые деловито копошились в складках коры, шурша и шелестя многочисленными щетинками, усиками и лапками. Внутри ствола у них был свой собственный город. Чуть дальше свешивались лианы – не то животного, не то растительного происхождения: наличествовали и те, и другие признаки. Было странно видеть, как древесное «щупальце» на лету схватило четырёхкрылого мотылька и уволокло в гущу переплетённых «лиан». Стилл аккуратно обошёл заросли.
– Вон резиденция бывших правителей Витаса, – тихо сообщал воин, указывая клинком на длинное здание. Половина его была почти полностью разрушена. Вторая уцелела. – Сюда сходились все линии управления этим городом, да и всем государством. Видимо, его облюбовал и Безумный Старец. Гур, по его рассказу, выбрался вон там…
Симаков осмотрел руины. Обломки массивных плит спрессовались так, что не пролезла бы и кошка. Но Гур как-то пролез.
– Мы что, пойдём туда?
– Только если не найдётся других вариантов. Я сейчас пошарю, а ты спрячься вон там…
«Вон там» была цепь маленьких строений – гаражи или мастерские. Симаков безропотно повиновался. Всю сложную работу выполнял Стилл, на его долю осталось приготовить место для отдыха и приготовления пищи. Симаков обошёл несколько помещений, облюбовал наименее разрушенное, перенёс в него кое-что из соседних клетушек, стараясь особо не шуметь. Вышло вполне сносное убежище. Можно даже пожить какое-то время. В комнатке имелся очаг, вернее, подобие его.  Пролом в полу вполне мог сойти за отхожее место. Симаков бросил на пол заплечный мешок и растянулся в полный рост на плоском постаменте, закинув руки за голову.
Вернётся ли он когда-нибудь отсюда домой? И чем будет для него дом? Жить в двух мирах он, конечно, не сможет. Медведев говорил, что его сознание раздвоено, что его – двое… Или это говорил Монд? Неважно. Главное то, что рано или поздно сознание разорвётся окончательно – и он больше не вернётся в Зареченск. Ему суждено остаться здесь, среди дикарей и мутантов, остаток жизни скрываться, спасая шкуру, что и жизнью-то назвать нельзя в привычном понимании слова…
Внезапно он ощутил какое-то изменение в атмосфере и рывком приподнялся. В проёме стоял Стилл и смотрел на него.
– Я нашёл проход. Подымайся!
– Зачем? Уходи, Стилл. Я лучше останусь здесь. Всё равно помощник из меня никакой. Я погибну в этих развалинах! И ты погибнешь, если не унесёшь отсюда ноги. Уходи! Один ты сумеешь спастись…
– А ну, собирайся! – оборвал его воин. – Мы найдём Старца, разрушим его машины и уберёмся отсюда вместе. Ты будешь жить в Кайле. Тебе там понравится. Там много таких.
– Кайла – это город?
– Город. Пошли. Всё узнаешь потом. Надо спешить! Скоро нас учуют все местные обитатели, и тогда уйти будет труднее. Так что поворачивайся!
Однако Симаков не желал успокаиваться:
– Много таких, как я – они тоже из других мест?
– Ты умолкнешь или нет? Если будешь орать, сюда сбегутся все местные чудища, включая Волков Доннера Тодта!
Найденный воином проход оказался обыкновенной дверью, за которой начинался захламлённый коридор. Под ногами лежали потрескавшиеся, пыльные плиты, откуда-то, из плохо различимых щелей пробивался солнечный свет, разгоняя полумрак по нишам и углам. Стилл дошёл до лестницы и начал спускаться. Всё правильно. Монд держал пленников в подвальном помещении. Здоровом, как полигон… Скрипнула дверь.  Симаков протиснулся вперёд. Да, это то самое место. А вон и сам Монд. Сидит себе в кресле в своей серой хламиде, надвинув на лицо капюшон, дремлет, как и полагается древнему старцу, в котором едва душа держится. Стилл приготовил скрам и осторожно двинулся вдоль стены, озираясь. Где-то здесь должна была бродить охрана из прирученных монстров. Или засада Волков. В обширном зале сыскалась бы тысяча мест, куда можно было спрятать целую армию, но невозможно сохранить при этом полную, мёртвую тишину. Всё равно их выдавал бы шорох, сопение, кашель или рыгание. Симаков прислушался.
Никого…
Стилл перебежал ещё дальше. Остановился, знаком приглашая за собой спутника. Симаков шагнул к нему, и тут фигура в кресле зашевелилась, поднялась и оказалась много выше и шире Монда.
Засада!
Стилл взмахнул рукой, посылая в неизвестного скрам. Тот вытянул руку, что-то басовито чмокнуло – и Стилл исчез. То есть нет, он не исчез, его просто отбросило назад незримой силой… Отбросило?! Слишком мягко сказано! Швырнуло об стену с такой силой, что он расползся кровавой кляксой из плоти и крошева костей. На пол зашлёпались кровавые сгустки. Симаков раскрыл рот, но крика не получилось. Вышел какой-то сиплый хрип.
– Бум! – сказала фигура и откинула капюшон. Арбалет сам собой выпал из рук Симакова.
Это и в самом деле был не Монд!
– Меня зовут Тодт, – представился незнакомец, глядя на Симакова холодными голубыми глазами. Теперь, когда он стряхнул балахон, видно было, что он настоящий гигант, по своим габаритам не уступающий Стиллу. Отличная мускулатура, мощные покатые плечи, ноги, похожие на стволы, и руки, способные гнуть стальные рельсы. А в дополнение к этому – острый взгляд и лёгкая улыбка узких губ, напоминающих щель. Ещё на плоском лице выделялся орлиный нос и густые щёточки бровей.
Значит, Доннер Тодт, новый король Волчьего леса…
Не спеша, улыбаясь, Тодт приблизился к Симакову. Тот сидел на полу, потому что ноги вдруг отказались его держать. Тодт навис над ним гранитной громадиной. На предплечье его правой руки на нескольких ремешках висела металлическая трубка. Король Волков протянул Симакову руку, и от трубки повеяло вдруг таким ужасом, что Симаков закрыл лицо руками.
– Что с тобой? – услышал он удивлённый голос. – А, это!.. Между прочим, классный прибор! Усиливает мышечный импульс и преобразует его в гравитационную волну. Мах – и нет человека! Раздавило, как муху. Очень перспективная разработка. Навроде базуки, только намного лучше и эффективней. При желании всё это здание могу разнести. Если б такие были у нас там, дома, с арабами бы мы разделались в два счёта. И с коммунистами. Ты, случаем, не коммунист, а? Да сними ты этот шлем, я тебя буду лучше видеть!
Лучше видеть?! Симаков стащил с головы металлическую сеточку и покосился на Волка. Показалось, или у того один глаз действительно металлический? Нет, не металлический, а сделанный из чего-то живого, как ртуть… если только бывает ртуть голубого, как небо, цвета…
– Я сразу понял, что ты с Земли. Новости есть? Как поживают Штаты? Как вообще в мире?
– Я не понимаю… – пробормотал Симаков, делая попытку отползти в сторону.
Неудачно.
– А ну, вставай, парень! – загудел Тодт. – Позволь представиться: Уильям Тодт по прозвищу «Доннер», полковник Первого батальона Первой бригады морской пехоты США! Проходил переподготовку в Форт-Брэгге на базе «зелёных беретов», где мы славно утёрли этим «беретам» нос! Сюда попал во время операции «Буря в пустыне». А ты кто есть?
– Симаков Пётр Степанович, или просто Петрас. Россия. Инженер с судоремонтного завода. Сюда попал во время аварии на заводе.
Американец широко улыбнулся.
– Русский! А я-то думал, что встретил коллегу! Впрочем, рад и тебе. Расскажи поподробнее, как ты попал сюда.
Симаков сглотнул слюну и рассказал. «Доннер» Тодт величественно покивал.
– Понятно. А наш вертолёт сбили в дельте Евфрата. Возле Басры. Представь моё удивление, когда я вместо желтых песков иранской пустыни увидел зелёную опушку и гладь речной излучины! Мелькнула подленькая мыслишка: неужели парни бросили командира? Но меня смутило, что не было ни обломков геликоптера, ни иракских гвардейцев. Потом только обратил внимание, что и климатическая зона совсем другая. И одежда тю-тю. Я думал, что свихнулся, и мне всё мерещится. Искупался и уселся дожидаться санитаров. Санитаров всё не было, зато появилась длинная лодка со здоровенными мужиками. Так состоялось моё первое знакомство с Волками. Это была мобильная группа Речных Волков. А потом я проснулся… в судовом госпитале. На стене – постеры Мэрилин и Рокки Марчиано…
– Согласен, всё это действительно похоже на безумие.
– Я молчал, молчал из последних сил, шарахаясь из одного мира в другой. Своё раздражение выплеснул на Волков. Я собственными руками задушил их вожака и занял его место. А потом я увёл свою команду на далеко юг, и мы попали в ад. Впрочем, они меня предупреждали. Но я не хотел верить.
– В ад?
– Настоящая преисподняя Навроде тех, что рисовал чокнутый Босх! Пикассо был бы в восторге! И другие мазилы с тараканами в башке. Но только не я и не мои парни. Это мы заплыли в дальнюю провинцию Камы – Рубежану, которая стала самостоятельным государством. Кама от них отказалась. В нашем мире, пожалуй, такое не представишь, но тут всё по-другому.
– И что это за Рубежана?
– А тебе рассказывали о здешнем устройстве?
– В общих чертах. Что здешний мир делится на две части – технократический Ас и отказавшуюся от технического прогресса Каму…
– Действительно, в общих чертах. На самом деле всё гораздо сложнее. Была мировая война, которая закончилась всеобщим поражением. Всем досталось крепко, и все наглотались дерьма достаточно. Асаны до сих пор не оправились, но и поражения своего не признали. Военной техники у них немерено. Этот вот гравитационный преобразователь тоже из их коллекции. А вот с населением неважно. У камов – всё наоборот. Камичи, не доверяя противнику – между прочим, справедливо – решили вооружаться, но сделали это как извращенцы.  У них были крутые генетические разработки, и она начали эксперимент по скрещиванию человека и животных. Появились отряды человеколошадей – кентавров, человекоптиц – гарпий, человекоящеров, великанов-циклопов и прочих гадов в таком роде. Вся греческая мифология в реальном воплощении. Грозная сила. Но в одном камичи просчитались: их создания обладали разумом ещё в меньшей степени, чем монстры, заполонившие Витас. Гены животных оказались превалирующими. Тогда учёные Рубежаны сделали последнюю попытку: скрестили самих себя с наиболее перспективными особями. Ожидали получить на выходе нечто грандиозное, божественное но вышло с точностью до наоборот. В Рубежане начался социальный хаос. Шайки чудовищ бродили повсюду и начали просачиваться в центральную часть Камы. Там им дали жестокий отпор. Именно в это время нас и угораздило оказаться в тех краях. Честно говоря, я просто хотел удалиться из обитаемых мест – а угодил в преисподнюю.
– Но ведь выбрались же.
– С большими потерями. Я зализывал раны и решал, как вести себя дальше. Передышка закончилась тем, что я решил вернуться сюда. С моей подготовкой, боевым опытом и знаниями не составило большого труда встать во главе всего «предприятия». Волки были плохо организованы, слишком разобщены и анархичны. Ну, я попытался устранить эти недостатки. У меня это неплохо получается. Скоро под моим руководством будет настоящая армия! И властям Камы придётся считаться с этим. А уж дальше пойдёт розыгрыш колоды политических карт. В этой сфере у меня тоже кой-какой опыт имеется. Был советником в Пакистане и научился договариваться. Был в Сирии, Никарагуа, Вьетнаме. Я собираюсь стать посредником между камами и асанами. Уж будь уверен, своего не упущу, пощиплю и тех, и других!
– Зачем вы всё это мне рассказываете?
– Ах, да! Извини, увлёкся. Собеседников с головой не хватает. Ни здесь, на в Асе – ни одного достойного!
– Вы были в Асе?
– Пришлось. Меня захватили… в плен… но я сумел доказать свою полезность. Заключил соглашение. Буду представлять их интересы здесь. Вроде резидента.
– А зачем вам я?
– Ты? Ты мне совсем не нужен. Этот старикашка сделал отпечаток твоей личности, так что мне хватит. Дальнейшее – детали.
– А где Монд?
– Сволочь он! Провёл меня: удрал! Изобразил из себя древнюю развалину, а только я расслабился – смылся! Мои парни сейчас его ищут. А я вот остался здесь. Вас дожидаться. И не ошибся.
– И что со мной будет? – самым унылым тоном поинтересовался Симаков.
Американец ухмыльнулся.
– Да поболтаю с тобой и отпущу. В подземелье. Говорят, там самый настоящий ад, не хуже Рубежаны! Посидишь пару деньков. Сумеешь уцелеть – твоё счастье. Нет – тоже хорошо. Неопределённость твоя на этом закончится.
– Понятно. А от моего отпечатка какой прок?
– Какой прок? Ну, ты и тупой! Это же канал поставок. Кое-что буду отправлять туда, кое-что получать оттуда. У меня там уже есть свой человек. А скоро будет больше. Тогда начнём большие дела. Признаться, у меня относительно наших двух миров созрели кое-какие планы. Большие планы! Может, двину обратно, когда заработаю побольше баксов… Нет, пожалуй, всё же останусь здесь. Тут больше возможностей подняться. И там слишком скучно. Настоящему человеку самое место – здесь, есть где разгуляться и приложить свои способности! Главное – решительность и напор, а с этим всё о’кей, не так ли?
Симаков энергично кивал, одновременно прикидывая свои возможности. Американец шутить не станет. Со Стиллом он лихо расправился, а ведь тот был боец не из последних. Силой Тодта не возьмёшь. Тут хитрость нужна. И везение. Сейчас главное – тянуть время. А уж если Тодту приспичило пообщаться, показать свою осведомлённость и значимость в этом мире, который он решил колонизировать, то…
– Здесь есть другие американцы? Европейцы? Земляне?
– Имеются. С американцами, правда, не знаком, а земляки всё же есть. Камичи их прячут. Асаны тоже не всё говорят. Но я до истины докопаюсь! Если ты не будешь мне палки в колёса вставлять, будешь жить. А я подумаю, нужен ли ты мне. В нашем деле, конечно, лучше всего надеяться только на самого себя, но неплохо и когда задница прикрыта. Пускай я американец, а ты русский, договорились же мы на Эльбе в сорок пятом. Договоримся и сейчас. Как считаешь?
– Ну, вдвоём выжить легче, – выдавил Симаков. – И потом я инженер, могу помочь разобраться с приборами, техникой…
– Рад встретить прагматичного человека! Это настоящее деловое предложение. А с этой вот штукой разберёшься, а? Составить надо схемы, чертежи для серийного производства.
И Тодт погладил трубку, закреплённую на руке. Симаков сделал вид, что внимательно разглядывает аппарат. Поверхность трубки описывал спиральный желобок из многолучевых звёзд. Интересно, смог бы Пифагор составить подробное техническое описание, скажем, видеомагнитофона, лишь бросив на него взгляд? Ну, пускай даже заглянув во внутренности. А организовать производство во времена Леонардо, будь он даже гением из гениев?
Для этого нужен не только талант, но, – в первую очередь –  материальная и научно-техническая БАЗА.
– Думаю, кое-что сделать смогу. Но нужно немного времени и какая-нибудь лаборатория с диагностическим оборудованием.
Улыбка Тодта стала ещё шире.
– Что-нибудь сообразим. Ты начинаешь мне нравиться! Приятно видеть умного человека. Мы перевернём этот мир и подгоним его под себя! Я ещё стану местным императором! И для тебя тёпленькое местечко найдём. Создадим условия, будет и жратва, и развлечения, и гарем из красоток… заживём!
О, кварки, ещё один «хозяин мира»! Наслушался, что ль, Монда и тоже с катушек слетел?.. нет, амбиции у него свои. Такому, пожалуй, лучше поддакивать и ни в коем случае не высмеивать идеалы. А там посмотрим.
– Ну хорошо, коли так. А то я уж совсем с жизнью распрощался.
– Брось, последнее это дело! Борись до победного, и всё у тебя получится. Мой девиз!
Симаков сделал мужественную попытку улыбнуться, и Тодт покровительственно похлопал его по плечу. Тут же король Волков стремительно развернулся. У дальней стены возник и вытянулся человек в куртке из звериных шкур и с длинным мечом в руке. Он на всякий случай попятился и прижался к стене.
– Мы обшарили здесь всё, босс. Проклятый старик как сквозь землю… С бандой уродов столкнулись, покрошили всех! Ещё одну банду видели, да кто-то с ними расправился до нас…
– Надо было под землёй смотреть!
– Туда ушли Спич и Край. Оба сгинули. Леший говорит, слышал крики, но никого не нашёл, только кровь на полу и на стенах.
– А я так думаю, что он просто струсил и пережидал, когда те, в тоннеле, уберутся! Так… Придётся Лешему преподать урок. Сколько у нас людей?
– Со мной трое, и у Лешего ещё два. Не вернулись ещё двое. Кроме тех, что пропали в подземелье.
– О них мы ещё поговорим. Значит, так. Сейчас мы уходим. Леший со своими парнями остаётся. Пусть ищут тех, которые не вернулись. И пусть организуют засаду на старикашку. Мне он нужен живым и по возможности целым, со всеми членами и органами! Я с ним поговорю, а там видно будет. Передай Лешему: пусть очень постарается. А за каждого погибшего нашего спрос будет строгий!
Человек покосился на кровавое пятно, кивнул и удалился. Янки снова повернулся к Симакову:
– Ты правильный бой, думаю, что мы столкуемся. Но сейчас надо убираться. Старик явно что-то замышляет. Леший напортачил – пусть расхлёбывает. Дадим ему шанс оправдаться. Нельзя же всю чёрную работу делать самому! Парни должны поддерживать форму. Так пусть не расслабляются.
Симаков ищуще, подобострастно улыбнулся.
– Так что со мной?
– С тобой всё олл райт, как с каждым, кто служит «Доннеру» Тодту.
«Как служил Леший и те парни, что сунулись в подземелье», – уточнил про себя Симаков.
– Так. Теперь мне тут кое-чем нужно заняться, а ты пока что оглядись, да поглядывай: вдруг старик вздумает объявиться.
Уильям Тодт вытащил из кармана нечто, смахивающее на средних размеров еловую шишку, узкий конец сунул себе в ухо – и вдруг «шишка» потекла, меняя форму, расплющиваясь, перевоплощаясь в полусферу грязно-зелёного цвета.  В довершение Тодт водрузил на нос узкую, изогнутую дугой пластинку. Больше всего эти приспособления напоминали шпионский набор резидента-инопланетника. Впрочем, таковым Тодт и являлся.
С минуту понаблюдав за американцем, впавшим в состояние транса, Симаков пошёл прочь. Ему в голову пришла идея воспользоваться моментом и снять с предводителя Волков гравитационную пушку. Симаков отогнал провокационную мысль. Нельзя соблазнять самого себя на необдуманные действия. Если Тодт очнётся, пока Симаков шарит потными от страха руками по его предплечью, убьет предателя сразу. Или хуже того: придумает нечто изысканное из арсенала разведслужб Пакистана или Вьетнама.
Чтобы отвлечься, Симаков начал осматриваться. В помещении было полным-полно старого оборудования, невесть сколько времени не использовавшегося. Всё оно покрылось пылью и, скорее всего, было безвозвратно испорчено. Однако кое-что ещё можно было использовать.  Вон тот микроскоп и вот этот испытательный стенд. Какой-нибудь академик или членкор Академии наук разобрались бы лучше в этой мешанине, хотя и Симаков, обуянный любопытством, тоже кое-чего стоил. Интуитивно он обнаружил систему безопасности, восстановленную (Мондом?) и даже доработанную. Симаков соединил контакты и вздрогнул от оглушительного воя сирены, о существовании которой и не подозревал. Одновременно засветились несколько экранов, обнародовав разрушенные и полуразрушенные помещения. Некоторые экраны дали вид снаружи: площадь, движущиеся фигурки Волков, монстров… и людей. Симаков узнал Монда. Ещё по улице крались Болл, Заг и Карел. Тут Симаков выключил систему. Система замолчала, экраны потухли, а Тодт с руганью содрал с себя визор.
Симаков торопливо попытался оправдать сутолоку. Тодт не слушал. Похоже, вой сирены вообще прошёл мимо его сознания, поскольку ругался он совершенно по другой причине. Он отдирал наушник, а тот не желал отлипать, но после третьей или четвёртой попытки всё же сдался с громким чмоканьем. Не дожидаясь, пока сфера превратится обратно в шишку, Тодт сунул её в карман, зажал руками уши и пронзительно закричал. Симаков отшатнулся. Наверное, крик был реакцией на некий невидимый глазу дискомфорт, стресс, из которого янки выходил доступными ему средствами. Так же внезапно Тодт замолчал, продолжая сжимать голову руками и раскачиваться из стороны в сторону.
– Случилось что? – участливо поинтересовался Симаков.
Тодт опустил руки и уставился на собеседника. Капилляры в его глазах полопались, и глаза наливались кровью.
– Случилось? Случилось?! Да меня едва не… Тьфу! Расскажи-ка мне о своём приятеле, как там его… Медведеве.
Симаков пожал плечами.
– А что рассказывать? Он мой лечащий врач… там. Меня после аварии доставили в больницу, а Медведев заинтересовался. Пожалуй, если бы не он, я вполне мог бы в «дурку» загреметь…
– Куда загреметь? – не понял Тодт.
– В дурдом! В психдиспансер, как шиз! Медведев поверил мне. Начал помогать. Изучал мои «сновидения», давал советы… Да что случилось-то?
– Твой Медведев увёл из-под контроля моего человека. Такого быть не могло! У вас просто нет таких технологий! А если и есть, то только не в той глухой дыре, где ты живёшь… Поверить не могу! И если бы только это! Они с той стороны попытались взять под контроль меня. МЕНЯ!!! И взяли бы, точно взяли, если бы не блок защиты!..
Он замолчал, словно захлебнулся в эмоциях. Сплюнул. Видимо, он не любил проигрывать, да что там «не любил» – не терпел! Всей душой восставал и теперь хотел выплеснуть на кого-то своё раздражение. А под рукой никого, кроме Симакова…
Симаков торопливо заныл:
– Надо бы убираться отсюда. И поскорей. Неладно  что-то. Сердцем чую: неладно. Или мутанты нападут, или Монд… старец… какую пакость затеет…
– Да я его… их… в порошок сотру!!!
«Доннер» Тодт, присевший было в кресло, одним прыжком оказался на ногах, махнул рукой в противоположный конец помещения. Заскрипело, заскрежетало, стена пошла трещинами, а потом рухнула, выбросив густые клубы дыма. Тодт махнул снова, нанося невидимый удар. Невидимый? Очень даже видимый! Новый участок стены затрещал и завалился. Посыпалось. Такое, наверное, увидишь только в эпицентре землетрясения. Не хватало лишь воплей перепуганных людей и паники, насилующей разум, эмоции и выплёскивающей из душ всё дурное, накопленное человечеством за тысячи лет эволюции.
Словно услышав мысль Симакова, откуда-то раздался крик. Тодт оскалился и снова вытянул руку. Сверкнула молния, дальний конец лаборатории вспыхнул, словно туда плеснули напалмом. Дунуло жаром. Симаков прикрыл лицо рукой.
– Уходим! – распорядился Тодт. – Пусть старик тут копается или заставляет копаться своих чудищ! Мне плевать!
Симаков едва поспевал за Тодтом, который двигался вперёд, уверенно лавируя в лабиринте гигантского здания. Сзади гудело пламя. Что-то там трещало и рушилось. Симакова так и подмывало перейти на бег. Впрочем, он прекрасно понимал: если поддастся панике, то может потерять над собой контроль, и тогда окажется невесть где, к примеру – в самом центре разрушений, где уже никто не поможет. Американец, судя по всему, ориентировался прекрасно и прекрасно знал, что делать. В таких обстоятельствах лучше всего было подчиняться.
Они выбрались уже и из здания, и из города, когда их догнал давешний Волк – Дзига. Он кратко доложил, что нашёл Лешего и передал, что приказано. Тот обещал разбиться в лепёшку, но притащить Старца на аркане. Тодт равнодушно кивнул и курьера отослал.
Волчий лагерь казался вполне обжитым. Располагался он в расщелине между скалами, которая переходила в весьма уютный грот. В пещере было тепло и сухо, в глубине мирно журчал ручёёк, уходящий куда-то в недра скалы. Довершали убранство очаг, сложенный из камня и лежанки из охапок сухой травы. Пока Волки готовили пищу, «Доннер» Тодт подозвал Симакова и приказал сеть рядом.
– Тебе повезло, парень! – предводитель стаи покровительственно похлопал Симакова по плечу. – Там у тебя нашёлся покровитель, этот самый Медведев. А здесь я беру тебя под защиту. Сам в такой же шкуре был! Можешь больше не волноваться за свою судьбу. Скажи-ка, какой был главный секрет Штатов во Второй мировой?
Симаков слегка опешил:
– Атомная бомба?
– «Манхэттенский проект»? Ну, отчасти да. Военные историки говорят так, а вообще в те времена был ещё и «Монтаукский проект». Возглавлял его умный чел, можно сказать, Леонардо современности – Никола Тесла. Слыхал про такого?
– Загадочная личность.
– По молодости Тесла творил просто чудеса. Энергию он мог получить буквально из ничего, и не просто получить, а завалить ей весь мир! Гениальность его признавали и старик Эдисон, и даже сам Альберт Эйнштейн! Эксперименты его прекратил банкир Морган, а изобретателя прибрали к руками военные. Так вот… Формально целью «Монтаукского проекта» было обеспечение «невидимости» кораблей флота для радиолокаторов противника. Экспериментальную группу в Принстонском университете возглавлял Джон фон Нейман – ещё один гений, только в области абстрактной математики. Тот опять мог вычислить всё что угодно. Математические уравнения с успехом заменяли ему магические атрибуты. Фон Нейман создал теоретическую базу «Монтаукского проекта». Помогал ему ректор чикагского университета, доктор наук Джон Хатчисон и австрийский физик Куртенхауэр. Когда к группе присоединился Тесла с его бешеным темпераментом, произошёл настоящий прорыв! Тесла убедил руководство выделить ему корабль и начинил судно собственным электромагнитным оборудованием. Был построен и начинён аппаратурой Теслы специальный корабль – эсминец «Элдридж». Приборы собирали со слов изобретателя, чертить схемы Тесла не любил, а объяснял всё устно и очень быстро, а когда его не понимали – приходил в бешенство. Он был на голову выше самого лучшего спеца, и технический состав группы постоянно обновлялся, вызывая раздражение у столпов разведки, которым всё сложнее было сохранять ореол высшей секретности. Спасало только то, что проект проходил по ведомству военного флота, и выбывающих специалистов отсылали за тридевять земель, в самое захолустье.
А потом произошёл «Филадельфийский эксперимент». 12 августа 1943 года были запущены генераторы «Элдриджа». Сначала корабль исчез с экранов радаров. А потом исчез вовсе. Самым натуральным образом.
– Как это? – удивился Симаков.
– А так! Стоял себе эсминец на рейде – и растворился в воздухе! Спустя какое-то время «Элдридж» вернулся. Однако часть экипажа с него пропала. Ещё кто-то умер, третьи потеряли рассудок и несли всякую чушь. К тому времени Тесла был уже мёртв – если, конечно, не очередная уловка военных… проект засекретили ещё больше. Команду специалистов распустили, а выводы закрыли в архивах. Ничего не напоминает, а?
– А должно?
– Всё-таки ты полный олух! – Тодт покачал головой почти с огорчением. – Да ясно же, как день, что корабль, начинённый магнитными преобразователями, провалился в другой мир! Что его вернули обратно с большим трудом. «Элдридж» появился на рейде Филадельфии 12 августа 1983 года. И его ждали! На борт сразу поднялась спецкоманда и выслала корабль обратно в 1943 год.
– Слушай, Билл, это что-то очень смахивает на фантастику! Кажется, я видел фильм об этом.
– Фильм сняли специально, чтобы замаскировать действительные события. Мол, на рейде снимали эпизод. И так далее…
– Откуда ты всё это знаешь?
– После аварии вертолёта я попал в госпиталь, а рядом оказался парень, которого привезли… неважно. Я ему сдуру и расскажи свои сны. Ну, понятно, говорил как бы не от себя, а сослался на одного знакомого, а сосед и заявляет: мол, очень смахивает на «Филадельфийский эксперимент». Я согласился, а после засел за комп и нарыл там воспоминания некоего Престона Николса, инженера, владельца нескольких патентов в области электротехники. Довелось ему участвовать в коллективе, работавшем со слов Теслы. Порассказал он разных чудес о научном центре в Монтауне. Я тогда мало что понял, а сейчас думаю: Тесла. Проводя один из своих опытов, очутился здесь, в этом мире, насмотрелся на местные чудеса и сумел вернуться. Гениальный учёный, он сумел во многом разобраться и построил аналоги технологий, до которых нам ещё далеко. А потом… потом он исчез. Очередная секретная операция правительства, или местные обитатели вернули беглеца в здешний мир. Или он сам решил вернуться сюда. Я отказываюсь верить в банальную смерть! Однако пока я не нашёл здесь следов его присутствия. Хотя… прошло столько лет… А Асаны – весьма скрытный народ.
– Ты думаешь…
– Вот именно! – «Доннер» Тодт многозначительно поднял палец. – Если Тесла в первый раз и попал в этот мир, то попал точно к асанам. В мир техники. Уж кто-кто, а Никола Тесла мог найти с асанами общий язык не почве технической эволюции! Он мог и помочь им преодолеть ряд проблем. А взамен… взамен его отпустили домой. Только вот чем стал ему наш мир после такого сокрушающего воплощения победы техники над всем прочим! Да, Никола Тесла был достаточно безумен, чтобы пожелать вернуться сюда. Если я всё же отыщу его следы здесь, то, наверное, смогу и найти способ путешествовать туда и обратно! Тесла ОБЯЗАН был оставить какие-то записки, планы, хоть что-то!
– Возможно, – Симаков припомнил, как сам Тодт сообщил о нелюбви изобретателя делать рукописные заметки.
– Вот тогда-то мы с тобой, парень, и развернёмся! Ты напряжёшь извилины. У тебя должно получиться. Так?
Симаков важно кивнул. Пока «Доннер» Тодт убеждён в его лояльности, можно не волноваться.
Поговорив с Симаковым, Тодт куда-то удалился. Тем временем работа в лагере кипела. Волки готовили ужин из зверя, похожего на антилопу.  На Симакова они поглядывали хмуро. Наверное, догадывались, что на счету Симакова несколько их товарищей. Они бы с ним посчитались, но счёты приходилось отложить «на потом», и в выражении их лиц легко читалось, что этого «потом»  они будут ждать терпеливо. Поэтому Симаков забился в саамы дальний угол грота и накрылся шкурой, положив на всякий случай руку на рукоять кинжала. Что бы там ни сулил день грядущий, нужно быть готовым. А о том, что непременно что-то будет, Симаков смутно догадывался. Недаром в городе появился Болл и пара воинов Дороги. Болл явно что-то затеял. Болл – не просто купец, об этом догадывался и сам Симаков, и князь Бор косвенно намекнул. Жаль, что Стилл погиб… Ещё Симакова беспокоило исчезновение Тодта. Что Тодт задумал?
И с этой мыслью Симаков забылся в тревожной дремоте…
9 – 1 – 1
Уильям Тодт по прозвищу «Доннер» рассказал Симакову о себе чистую правду. Конечно, не всю. Каким бы он был стратегом, если бы открывал партнёру все карты? «Козыри в рукаве» у него оставались. И «Джокер». Был Билл Тодт везунчиком и частенько оказывался в нужное время в нужном месте. Правда, за везением скрывался твёрдый расчёт, умение понять свою выгоду и просчитать свои (и не только свои) действия на несколько ходов вперёд. Играла роль и спецподготовка, полученная в Форт-Брэгге и других учебных заведениях подобного ранга.
И ещё у «Доннера» Тодта был широкий кругозор и умение докапываться до сути вещей. Это здорово помогало и в том, и в другом мире.
Когда Тодт занял место вожака на челне Речных Волков и заработал прозвище «Доннер», он сразу начал создавать разведывательную сеть по тем схемам, которые когда-то преподавал на курсах в Лэнгли. Попав в лес, он встретился с Волками лесными. К этому времени авторитет его уже сложился, и дело пошло быстро. Он делал то, чему был обучен, и объединял разрозненные шайки в настоящую партизанскую армию, подобно парагвайской «Тупамарос» или ИРА – с устройством складов оружия и амуниции, с тайными базами и сетью осведомителей в городах и деревушках. Однако на самые важные направления он выходил лично – и, преимущественно, успешно.  Конечно, были и неудачи. Как без этого. О них Уильям предпочитал забыть. Но порой они всплывали откуда-то со дна памяти и здорово отравляли сознание. Тогда Уильям приходил в скверное настроение. В такие дни Волки старались лишний раз не попадаться ему на глаза. Впрочем, «дни гнева» лишь укрепляли репутацию безграничного властелина и сверхчеловека, существа неких высших кондиций.
Когда отряд «Доннера» вырвался из Рубежаны, Уильям Тодт совершил непростительную ошибку: он расслабился. Как и остатки его команды. Тогда им всем казалось, что все опасности остались позади, за чередой порогов и пенными водопадами реки Трансурании. Они перепились, орали песни, жгли факелы и грозили кулаками в сторону Рубежаны…
А потом пришли видения. Сначала они думали, что это реакция на вино с верховьев Рубежаны. Они ошиблись. Это были излучатели асанов. Твари создали в районе реки станцию, накрытую невидимым куполом силового поля…
Возможно, чёлн, заполненный одними Волками, прошёл бы сквозь незримую преграду, но автоматические анализаторы станции снимали биотоки всех проплывающих по реке, и, когда нащупали «излучение» мозгов «Доннера», сработала особая программа, закрывающая проход. Тут и начались видения. Каждый видел своё и испытал настоящее потрясение, слушая Песнь Смерти. Уильям снова увидел себя в кабине вертолёта, висящего над скудно освещённым городом где-то в Северной Африке. Снизу били крупнокалиберные пулемёты, и он тоже гнал во тьму очередь за очередью из «М-16». Следы трассирующих пуль тянулись вниз, светящеёся нитью связывая вертолёт «Апачи» с землёй нашпигованной партизанами-арабами. Внезапно вертолёт пронзило, он накренился, и Тодт полетел вниз. От удара он потерял сознание. К счастью, очнулся раньше, чем его схватили. Он слышал рядом гортанную речь, чуял кислый запах пота. Он уползал в заросли, пробираясь сквозь узкие бреши в кустарнике, состоявшем, кажется, из одних только саблевидных шипов – и не мог даже шипеть от боли и злости. Он полз, оставляя за собой дорожку кровавых пятен, весь изодранный адскими колючками.
Тогда, в прошлом, он несколько дней прятался в дьявольских зарослях, а вокруг шныряли вооружённые до зубов арабы. Уцелел ещё кто-то с упавшего вертолёта. Ему не повезло. Он никак не мог умереть, и оглашал окрестности ужасающими воплями. Уильям Тодт сжимал в потном кулаке «Боуи» и заставлял себя забыть о боли. Тому, в оазисе, было многим хуже. Наконец, пленник замолчал, и Тодт решился выползти из кустарника. Он удалился в пустыню на тридцать миль, когда увидел и услышал поисковый вертолёт. Ему повезло: в комплекте оказалась пара ракет, и он сумел привлечь внимание.
В то время Тодт был наблюдателем американских спецвойск, участвовавших в израильской операции «Меч Гедеона». Это был плод совместных разработок «Моссад», «Шин Бет», «Аман» и ЦРУ. «Меч Гедеона» должен был покончить с «Аль Фатхом» – военизированным крылом ООП. По данным разведки Абу Джихад, или Халил Ибрахим Эль-Вазир нашёл убежище в одном из районов Туниса.
Во время ночного сражения американский вертолёт с военными специалистами был сбит, и выжил один Уильям Тодт.
И вот спустя полтора десятилетия он снова попал туда и снова полз, а вокруг жужжали пули, пронизывая едва ли не каждый дюйм пространства. И кругом были шипы, и где-то рядом ползали скорпионы, сколопендры и мамбы, и жизнь скалила зубы, обещая всё новые и новые порции ужаса.
«Доннер» Тодт с честью прошёл «тестирование» – и получил в награду свободу, а также контракт на дальнейшую жизнь и сотрудничество с асанами. Сами беседы «Доннер» вспоминать не любил. Все эти линзы, датчики, манипуляторы, соседствующие с псевдоживой плотью создавали впечатление, что общаешься с механизированными зомби, напичканными электроникой. Люди нашего мира хотя бы по конструкции  похожи: одна голова, две руки, две ноги. У асанов не было подобного стандарта. Они комплектовали себя дополнительными органами по мере необходимости, и их вид неподготовленного собеседника мог привести в ужас.
Позднее члены экипажа «Нисхождения», которые остались в живых и не сошли с ума, слушая Песнь Смерти, рассказывали о видениях, в которых Асаны присутствовали, как персонажи некоего дьявольского действа. «Доннер» помалкивал о том, что б;льшая часть этих видений происходила на самом деле. Он заключил с асанами договор о сотрудничестве и не раз являлся в Ас, получая новые задания. А ещё дары  в виде оружия и технических новинок. Асаны сочли «Доннера» своим главным союзником в Каме, и он делал всё, чтобы «киберзомби» думали так и дальше.
Станция наблюдения снабдила его программами-вирусами и обещала прислать новую порцию для резидентуры на той стороне. Они обещали доставить и аппаратуру для создания дыры на ту сторону. Уильям старался. Он планировал со временем прибрать «дыру» к своим рукам, стать полновластным хозяином положения. Он собирался убедить асанов, что поставлять «туда» свои технологии и налаживать «там» привычный для них техногенный уклад в первую очередь выгодно самим асанам.
Когда резиденты по непонятным причинам перестали выходить на связь, по нервам Уильяма неприятно царапнуло. В «том» мире (бывшем когда-то «своим») могло случиться что угодно – незапланированное, неучтённое, но то, что кто-то «оттуда» сможет набросить удавку прямо в мозг… Этого просто не должно было случиться! Он едва вывернулся: сработал блок защиты, имплантированный умными асанами. А иначе бы… нет, надо бы подумать о чём другом.
«Доннер» Тодт сидел в замаскированном бункере и дожидался прихода «Нисхождения». Датчики, установленные на берегу, должны были предупредить его, а раньше на берегу появляться не стоило. Путешествующие на борту челна прошли обработку на асанской станции. Для них «контакты» – не более чем сон, кошмарный сон, и они бравируют друг перед другом, рассказывая всевозможные небылицы. Наслушавшись подобного, путники обходят окрестности станции стороной и пересказывают один другому истории о дьявольских наваждениях, искушениях злых духов, видениях и Песни Смерти. Асанам всё это только на руку – как и «Доннеру» Тодту, монополисту по связям с асанами, хозяину пограничья Камы и Рубежаны…
Где же этот клятый чёлн?! Сколько можно ждать? Тодт готовился получить некий специфический груз, который помог бы разрешить проблемы с «той» стороной.
Настойчивый писк разбудил его. Всё-таки успел задремать! Выучка взяла своё: Тодт очутился на ногах раньше, чем слетели остатки сонливости. Потряс головой, нажал камешек-сигнализатор на кожаном браслете. Громоздкий валун, один из великого множества лежащих по берегам Трансурании, бесшумно откатился в сторону, и «Доннер» вышел из убежища под свет ярких звёзд.
Сейчас на воде покажется тёмный силуэт челна, Тодт мигнёт фонарём…
Позади послышалось тихое и усталое:
– Босс… А я вас ищу…
Уильям оглянулся, одновременно вскидывая руку с гравиизлучателем. Дзига отшатнулся, вскидывая пустые ладони в знак открытости.
– Нет, босс, не надо! Я не виноват! Это Воины Дороги! Они прикончили половину наших, прежде чем мы сообразили, что на нас напали. Я зарубил одного. И успел уйти.
– Сколько их было? – прошипел Тодт.
– Трое. Или четверо. Они пришли за чужаком. Я сразу это понял. Чужак забился в самую глубь пещеры, и я бы не успел… Они накинулись все скопом.  Я бросился к вам… Они не могли уйти далеко. Скорее! Успеем!
– Не суетись, – мрачно прервал его «Доннер». – Сейчас подойдёт корабль. На нём мои люди. Они сделают всё, что необходимо. Они больше, чем люди. Ты отправишься с ними и выслушаешь Песню Смерти. Ты тоже станешь больше чем человек.
Дзига попятился. И остановился, едва король Волков взглянул на него. Взгляд «Доннера» дышал смертью. Дзига тоненько взвыл. И тут же смолк. К берегу медленно приближался тёмный силуэт челна. Десять фигур стояли вдоль борта. Они были темны и неподвижны, эти более чем люди.
9 – 2 – 1
–…Вызывает главврач молодого хирурга и начинает выговаривать: «Что ж вы, коллега! Я, конечно, понимаю, задор молодости, юношеский максимализм… Но ведь уже третий операционный стол приходится списывать! Я вас очень прошу, нет, умоляю: сбавьте пыл, не давите так сильно на скальпель…» Ха-ха-ха!
И опять, как прежде, рассказав очередной анекдот, Медведев первым согнулся от хохота, вытирая тыльной стороной кисти выступившие от смеха слёзы. Ему вторили слушатели-пациенты. Заместитель главврача совершал очередной обход. И медсестра не выдержала, прыснула в кулачок, однако тут же взяла себя в руки, придала лицу строгий вид. Медведев, признанный мэтр, мог позволить себе всё, что угодно, но ей, недавней выпускнице медучилища, не пристало…
Больница отходила ко сну. Медведев покинул палату. По дороге заглянул в комнату, где спал Симаков. Тот лежал, безмятежно раскинув руки в стороны. Ничто в его позе не говорило о каком-либо напряжении или тревоге. И хорошо. Пусть отдохнёт. Вероятно, проблема разрешилась. Завтра Медведев узнает всё из первых, как говорится, уст. Павел Андреевич направился в ординаторскую. Конечно, у зама имелся собственный кабинет, и в нём довольно удобный раскладной диван, но кабинет был в другом крыле, а хотелось побыть ближе к пациентам, и к Симакову в частности. Вдобавок, Миллер тоже остался в клинике, их кабинеты соседствовали, а встречаться с главным Медведеву не хотелось. Хотя бы сегодняшней ночью, когда всё ДОЛЖНО РЕШИТЬСЯ. Какое-то внутреннее чувство подсказывало Медведеву: непременно СЕГОДНЯ.
Он включил радиоприёмник. Передавали классическую музыку. Интересно, кто по ночам слушает скерцо си-минор Иоганна Себастьяна Баха?.. Медведев слушал переливы органа и размышлял. Мысли перекидывались от Симакова к Миллеру, к Ступицыну, к Сидоренко, опять к Симакову и так по кругу. По заколдованному кругу.
Незаметно для себя Медведев задремал…
Его разбудил деликатный стук в дверь. Медведев поднялся, плеснул в лицо водой из-под крана и отворил дверь. В коридоре стоял санитар в мятом застиранном халате. Молодой, незнакомый, на лице щетина.
– Павел Андреевич? Простите. Там человека привезли, говорят, ваш хороший знакомый. Вы, наверное, захотите сами его осмотреть?
– Кто это? Что с ним?
Санитар ухмыльнулся:
– На лешего похож! Что по виду, что по одёжке. Имени не знаю, а доставили его в бессознательном состоянии. Причину уже установили: сильный удар тупым предметом по левой части головы. Короче, нокаутировали. Крепко приложились…
– Белун!
Когда Медведев сообразил, кого доставили в приёмный покой, чуть не побежал. Отрывисто уточнил на бегу:
– Давно привезли?
– Полчаса назад. Пока сообразили, то, сё… он, наверное, уже в себя пришёл. Шевелился.
Медведев горной лавиной ворвался в смотровой кабинет. И наткнулся на спокойный взгляд серо-голубых глаз. Кругленький бородач сидел на топчане, покрытом оранжевой клеёнкой, а врач-практикант Сварцевич  трудился над внушительной ссадиной, залепляя её пластырем.
– Извиняй, Павел, – буркнул пострадавший. – Проспал я участкового!
– Рассказывай.
Медведев отодвинул Сварцевича, чтоб не застил. Белун пожал плечами:
– Да нечего рассказывать! Виноват. Сморило меня. Не пойму только, каким образом Сидоренко в себя пришёл. Я-то был уверен, что его… М-да. Просыпаюсь, а он передо мной стоит. Только и успел разглядеть, как кулак мелькнул. Хорошо он ко мне приложился. Только здесь и очухался! Так что ухо теперь держи востро! Неизвестно, кто его пробудил, и что у него на уме.
– Ты же уверял, что контролируешь!
– Ошибался, выходит. Кто-то сумел пробить защиту. А это уже настораживает. Как твой инженер?
– Спит, вроде. Спокойно так.
– Добре… Надо с ним посидеть.
– Идти можешь? Тогда пошли. Там и поговорим.
По дороге их нагнал Сварцевич. Практикант страшно торопился:
– Миллер только что звонил! Вас просил явиться срочно. Про срочно два или три раза сказал! Голос жутко взволнованный.
– Благодарю вас, коллега, можете идти…
Практикант мгновенно исчез, а Медведев в сопровождении Белуна направился в административную часть. Дорогой Павел Андреевич прикидывал причины столь спешного и неурочного вызова. Может, Миллер занемог вследствие волнений последних дней? Сейчас выясним…
– Белун, ты подожди меня здесь. Вот, на скамеечке. Я скоро.
– Хорошо. Полистаю буклетики. Будет над чем посмеяться.
Миллер, в трусах и майке, стоял на краю стола, привстав на цыпочки. Ботинок, сияющих лаком, на нём не было. Ноги, облачённые в светло-коричневые носки с короной на боку, дрожали. Руки главврача были связаны, выгнуты назад, а на шею надета петля, продёрнутая через крюк люстры.
Другой конец верёвки держал «Сидоренко». Он был одет в костюм Миллера, а его собственные вещи валялись в углу.
Миллер беззвучно открывал и закрывал рот. Глаза его чуть не вылезали из орбит.
– Он успел, – с удовольствием сообщил главврачу «Сидоренко». Верёвка чуть ослабла. Миллер с хрипом втягивал воздух.
– Трудно договариваться с людьми, когда тебя не принимают в расчёт! – пожаловался «Сидоренко». – А ведь это обидно! Очень обидно! Не так ли, Павел Андреевич?
– Чего вы хотите?
– Вызнаете, чего я хочу, – скучным тоном ответил «Сидоренко». – Лишние слова ничего не значат кроме лишней траты времени. А его терять не надо. Спросите-ка у своего коллеги! Он только что мгновения отсчитывал.
– Отпустите его!
– Ну да! Я его отпущу, а вы меня опять по голове, а потом на органы раскинете – и поминай как звали… знаем ваши медицинские штучки. С вами надо жёстко! Не правда ли, доктор?
Миллер что-то прохрипел – что-то злобное и одновременно жалобное.
– На волю просится, – перевёл «Сидоренко». – Понятное желание. Многие бы под ним подписались. Ну, что скажете, Павел Андреевич?.. начальство всё ж!.. уважьте! Вдруг выживет, потом на вас же отыграется. Мне-то что, я сегодня здесь, а завтра неизвестно где. А вам дальше работать… А, может, ну его к дьяволу, сейчас вот дёрну трос – и нет начальничка! Тогда вам тут быть главным, Павел Андреевич. Дёрнуть? Или как?
И засмеялся каким-то лающим смехом, как смеются отъявленные мерзавцы, каковым маскироваться уже нет нужды. Медведев нахмурился. Миллер начал подвывать. Лицо его побагровело.
– Да что вы хотите, черт бы вас!..
– Сейчас ты выйдешь и доставишь сюда Симакова.
– А он не сможет идти.
– Да хоть на каталке! И без фокусов! Я бы не советовал.
«Сидоренко» приподнял полу пиджака, демонстрируя рукоять пистолета за поясом.
– Моё личное табельное оружие, между прочим! А ваш начальник решил подстраховаться, попридержал его для себя. И правильно. А вам импровизировать не советую! Я заберу Симакова и уйду, никого не трону.
– Да зачем он вам?!
– Отставить лишние вопросики!. Положим, пообщаться. Вы ж моего человека убрали, поговорить стало не с кем… Однако, вам пора. Время, батенька, время!
Он снова заржал. Медведев покосился на Миллера.
– Я сейчас, Рудольф Спартакович. Потерпите пяток минут.
Быстрым шагом, почти бегом он направился в одноместную палату. Попутно вспомнил про Белуна, но тут же забыл. Не возвращаться же. Но Миллер!.. Хорош начальник, пистолет решил оставить, попридержать оружие! Наверное, и в самом деле настолько струсил, что перешёл всякую грань законности. И вот чем обернулось. А Сидоренко… Неизвестно, чья личность поселилась в его теле, но показала она себя чрезвычайно деятельной и энергичной натурой. Она? Нет, это явно ОН. Воин. «Резидент», как назвал его пасечник…
Ночью больничные коридоры тихи и сумрачны. Горит лишь тусклое «дежурное» освещение. На постах сидят медсёстры, мужественно борются со сном: смотрят телевизор либо просто клюют носом. Медведев шагал по коридору в гордом одиночестве. На звук шагов высунулось чьё-то бледное сонное лицо, увидало белый халат и скрылось.
Медведев решительно распахнул двери палаты, вошёл… и встал. Симаков спал, раскинувшись, наполовину сбросив одеяло. Красный огонёк тети Пашиного, из дома принесённого ночника бросал на лицо спящего тревожные блики. Красным цветом залился и халат медика. Медведев взглянул на свои руки. Неужели  он вот так просто сдастся, взвалит доверившегося ему человека на каталку и повезёт туда, где сидит «Сидоренко» и караулит обделавшегося со страху Миллера? А ведь ещё совсем недавно обещал Симакову пожертвовать и карьерой, и жизнью. Выходит, это были всего лишь слова?
Он ещё немного постоял, а потом развернулся, прикрыл за собой дверь и решительно зашагал обратно. Если участковому нужна чья-то жизнь, пусть забирает Медведева! А ещё лучше будет как-нибудь усыпить бдительность противника, напасть, повалить, скрутить руки… Он даже представил себе, как делает это, понимая притом, что – впустую. «Сидоренко» настороже, руки на удавке, удавка на миллеровской шее. Плюс пистолет, который без колебаний будет пущен в дело… Да, пожалуй, расклад не в нашу пользу. Эх, жаль, нет радом Димы Бальбурова! Бывший десантник, штурмовик наверняка нашёл бы возможность справиться с участковым, пусть даже и «заряженным» чуждой нашему миру личностью.
Медведев невольно замедлил шаг. И вдруг грохнул выстрел. В ночной тишине больницы он прозвучал необычайно громко – точно громовой раскат грянул над самой крышей больницы. «Сидоренко»! Медведев подскочил на месте и рванул по коридору. Откуда-то выскочила молоденькая медсестричка, он грубо оттолкнул её с дороги. На сантименты не было времени. Ещё один переход и, наконец, он у двери. Дверь была приоткрыта так, что ладонь просунуть можно, и не более того. Медведев, не размышляя, рванул её и слетел в кабинет. Стол, на котором недавно стоял Миллер, опрокинулся набок, а главврача поддерживал за ноги Белун. Миллер хрипел и корчился. Белун пытался приподнять его повыше, чтобы ослабить удавку. По рукам его стекали струйки крови из пробитого пулей плеча. Лицо Белуна побагровело от натуги, из ноздрей тоже скатывались бусинки крови, теряясь в зарослях усов и бороды. «Сидоренко» с совершенно безумным видом держал пистолет двумя руками и целился то в Миллера, то в бородача-коротышку. Ствол выписывал круги и «восьмёрки», словно пистолет норовил вырваться из рук «Сидоренки».
– Скорее, Павел!.. – захрипел Белун. – Я не смогу долго держать этого и контролировать того. Его подпитывает кто-то извне... Скорей!
Медведев растерялся.
– А что я должен делать? Отобрать у него пистолет?
– Ни в коем случае! Развяжи руки этому и держи его. Оружие я сам заберу. Надеюсь, сил хватит…
Медведев дрожащими руками кое-как распутал бельевой шнур; ломая ногти, растянул узел и освободил руки Миллера. Главврач и в самом деле оказался на редкость тяжёлым. Сначала он кашлял, хрипел, и дёргался всем телом, потом догадался: начал стягивать с шеи удавку. Медведев едва не упал. Попробовал перехватиться получше. Миллер возился, перхал.
– Дай сюда! – донёсся голос Белуна. В ответ раздался вой, перешедший в ужасные вопли.
Сейчас сюда заявится половина дежурного персонала…
– Отдай, говорю!.. Слышь-ка? Не озоруй!..
И тут грохнул выстрел. В спину Медведева ударило, как будто кто-то вогнал между лопатками лом. Медведев полетел на пол, продолжая машинально держать Миллера. Упали оба, держась друг за друга, словно два подвыпивших приятеля, которые возвращались с пирушки домой, да не совсем удачно…
10 – 1
Симаков открыл глаза и огляделся. Его окружала стена леса. Значит, снова «там». Хотя чувство «чуждости» давно уже притупилось и сошло на «нет». Пообвыкся, пообтёрся, в общем, привык и даже смирился. Жить можно и здесь. Человек – существо приспосабливающееся. Потому и выбрался когда-то из пещер и расселился по всему миру…
Снова, как в самом начале, Симаков возлежал на куче мехов, покачивалась, поскрипывала повозка, впереди темнела широкая спина Болла. Словно почувствовав взгляд, купец оглянулся. Кивнул:
– Проснулся? Это хорошо. Давай, подкрепись, да садись рядом, поговорим…
Мерно трусили быки, колёса с хрустом подминали травяные заросли, оставляя колеи. Впереди повозки маячил всадник. Дозорный. Больше Симаков никого не разглядел.
– Пошарь-ка вон в той сумке, – распорядился Болл. – там лепёшки, мясо и Смаково пойло. Да натяни-ка вот это…
На колени упала знакомая вещица – серебристая сеточка. Нет, не та… та, что вручил в Петуле князь Бор, была более тонкой работы, даже отличалась изяществом. Впрочем, эта тоже отличалась сложной схемой плетения. Металлические нити сходились в узлы и разбегались в строгих пропорциях.
– Когда ты спишь, найти тебя невозможно. Но стоит только тебе открыть глаза… Для искусного «поисковика» сразу не составит труда обнаружить тебя по отчётливому эху.
– Эху? – рассеянно переспросил Симаков. Он был занят тем, что обшаривал сумку с провизией.
– Это как следы на земле, а эхо остаётся в эфире. Надо только знать верный образец и хорошенько «прощупать» пространство… Тебя прикрывали, но я сумел напасть на след.
– Я давно понял, что ты совсем не купец, – сказал Симаков, вгрызаясь в румяный кусок лепёшки.
– Точнее будет, что я не только купец, но глаза и уши князя Бора. Его особо доверенное лицо для самых деликатных поручений. А вообще я и торговлей занимаюсь. И, между прочим, довольно успешно.
Симаков усмехнулся.
– Ну, понятно, с такими-то способностями! Да ты же, небось, партнёров видишь насквозь! Что, не так?
– Не без этого, – Болл ответно улыбнулся. – Не без этого.
Покончив с лепёшкой, Симаков возобновил диалог:
– Мне интересно, каким образом вы оказались в Витасе, если Стилл уверял меня, что ты со своими людьми возвращаешься в Петулу.
– То есть тебе интересно, каким образом у нас устроена система связи? – уточнил Болл.
Симаков пожал плечами:
– Коли не хочешь, можешь не отвечать. Я не настаиваю.
– Да особого секрета тут нет. Это другое. Я обладаю способностями слышать то, что другие не слышат.
– Мысли?! – лицо Симакова вытянулось. – Ты что, умеешь читать мысли?
– Не совсем. Это не так просто. Хотя есть и такие, которые владеют подобным искусством. Нет, моё умение иного рода. Я могу сконцентрировать мысль, фразу и послать её туда, где её смогут получить и прочитать. И точно так же обучен получать чужие сообщения. Но это требует концентрации сил и внимания.
– Да ты просто живая радиостанция!
– Смотря, что это такое.
– Гм… Прибор для получения для получения и отправки устных сообщений.
– Прибор. Угу. Ну, у нас есть приспособления, умножающие силу мысли. И у меня тоже было, да сломалось. Когда вернёмся в Кайлу, выдадут новое, настроенное под меня. А пока что приходится рассчитывать только на собственные силы. Но приказ Бора вернуться в Витас я уловил. Мы едва успели!
– Однако успели всё-таки. Всё отлично.
– Не всё. Карел погиб. Ринт ранен. Если мы снова столкнёмся с Волками, боюсь, сила будет уже не на нашей стороне.
– Тогда будем надеяться, что этого не произойдёт.
Симаков потянулся, чтобы постучать по деревянному борту фургона, и внезапно замер. Только что гарцевавший далеко впереди Ринт теперь во весь дух мчался к фургону.
Чёрт! Неужели сглазил?
Воин Дороги подскакал вплотную и только тогда придержал лошадь. Вблизи было видно, какое бледное и измождённое у него лицо. Ринт едва держался в седле. Мало того, что он ещё не оправился от раны, так он ещё почти не спал.
– Что там такое, Ринт?
Болл держался спокойно, демонстрируя уверенность, что, впрочем, было больше привычкой. Ринт мотнул головой, стряхивая с лица налипшие волосы.
– Река. И чёлн. Явно дожидаются нас.
– Быстро!.. Переиграли, с-сволочи.
Симаков поднялся.
– Болл? Что происходит?
– То же, что и всегда – неприятности. Всё. Дальше ехать со всеми удобствами не получится. Пойдём пешком. И по таким местам, что при других обстоятельствах я бы их далеко стороной обошёл… Одна надежда, что Речные Волки не столь ловки в пеших переходах. А уж от воды мы постараемся держаться подальше.
– Да откуда тут взялись Речные Волки?!
– Это твой приятель «Доннер» Тодт объединил тех и других. Лесных Волков пока вроде не видно. А с Речными рискнём посоревноваться. Правда, я не так хорошо знаю эти места… С другой стороны, они тоже вряд ли хорошо ориентируются на суше. Так что надежда есть!
Быки, весь день покорно тянувшие повозку, воспользовались паузой, чтобы подкрепиться. Набив пасти целыми охапками зелени, они смачно хрупали. Болл выбросил из фургона несколько баулов, достал из-под шкур пачку скрамов, а также толстую трубку. Такие Симаков уже видел в Петуле: огнемёт с ручным поршнем. Похоже, под шкурами у Болла был запрятан целый арсенал. Половину скрамов сразу забрал Ринт и снова ускакал на пригорок. Очевидно, он собирался прикрывать сверху. Болл быстро распределил груз на две части, упаковал в тюки и вскинул один себе за спину. Симакову пришлось браться за второй. Вьюк оказался дьявольски тяжёлым, лямки глубоко врезались в плечи. Только сейчас он по-настоящему оценил все удобства езды в фургоне.
Ровное поле, отделявшее дорогу от леса, таковым оказалось только со стороны. Едва начав движение, Симаков обнаружил невероятное количество кочек и рытвин. Раза два он с шумом упал и был придавлен мешком, пока не приспособился бежать, глядя под ноги и ориентируясь по слуху. Добежав до стены леса, Симаков оглянулся. Ринт всё ещё маячил на склоне увала. Возможно, воину жаль было бросить верного друга–коня. Или же он, чувствуя, что далеко не уйдёт, получил от Болла некое устное распоряжение? Так или иначе, но Ринт не спешил догонять спутников.
Пока Симаков разглядывал Ринта, Болл успел порядочно удалиться. Теперь Симаков прислушивался, пытаясь по звукам определить направление его движения. Где-то вдали послышался хруст ветвей. Симаков подивился купеческой скорости. Теперь потребуется время, чтобы Болла нагнать. Симаков решительно двинулся вперед, и тут ему на плечо опустилась рука. Он вздрогнул всем телом и обернулся. Позади него стоял Болл, имевший крайне озабоченный вид.
– Сдаётся мне, обложили нас. Оттуда уже отрезали, – он указал в ту сторону, куда намеревался двинуть Симаков. – И оттуда, – взмах направо. – Просчитали все наши действия… ими командует искусный воин, знаток партизанской войны.
– «Доннер»!
– Он самый. Придётся по-другому… Сделаем то, чего они от нас не ожидают…
– А именно?
– Они ждут, что мы, увидев чёлн, пустимся наутёк. А мы сейчас выйдем к реке и поднимемся на борт.
– Да ведь нас схватят!
– Именно это подумал бы Доннер Тодт. И на основании этого предположения решил, что к реке мы приближаться не станем. А мы его прикидки и расчёты к ногтю! Заодно отвлечём внимание врага, направим его в другую сторону.
– Каким образом?
– Сейчас увидишь.
Если до сих пор Болл передвигался быстрым шагом, то теперь он помчался, что называется, «на всех парусах». Словно бы на его плечи и не давило без малого четыре пуда плюс огнемётная «базука»! Догнать его было невозможно, хотя Симаков старался изо всех сил. Ринт, заметив их, спустился с косогора. Пока Симаков ковылял по опушке, Болл уже оказался возле фургона, на ходу крикнул что-то воину и со всей силы хлестнул быков бичом. Рогатые взвились. Они умудрились развернуться на крошечном пятачке и пустились чуть ли не вскачь. Симаков и вообразить не мог, что быки способны перемещаться с такой скоростью. Из-под колёс крутился пыльный шлейф. Следом за пустой повозкой нёсся Ринт, яростно понукая лошадь. Симаков озабоченно указал Боллу на воина.
– Ринт постарается увлечь их за собой! – прокричал Болл. – Они решат, что мы возвращаемся в Витас! А там ожидает Леший. Они попытаются зажать фургон с двух сторон, а мы здесь!
– Но Ринт!..
– Не бойся за него. Он найдёт способ исчезнуть в нужный момент. В этом он дока. Мы с ним ещё встретимся. Позднее…
Симаков слушал Болла молча, половина слов ускользала мимо сознания, сил хватало только на то, чтобы перебирать ногами и не падать. Когда Болл остановился, Симаков едва не рухнул. Болл из-за зарослей разглядывал берег и чёлн. Делал он это довольно долго, но Симакову показалось, что прошла всего минута-две. Короткие, как заячий хвост. Он едва успел отдышаться. А ведь Болл был куда старше!
Скинув вьюк, купец быстро пополз. Симаков, шёпотом ругаясь, пополз следом, еле волоча за собой оба мешка. С каждым метром движения по измочаленной траве ругательства становились изощрённее. Когда он добрался, наконец, до реки, ругательства иссякли. Дальше он двигался молча. Болл спланировал путь по дну овражка, промытого талыми вешними водами. Добравшись до воды, купец погрузился в неё и поплыл по течению. На голове его красовалась подхваченная по пути коряга. Симаков наблюдал с берега. Коряга подплыла к челну, ударилась, развернулась и поплыла дальше. Симаков вытянул шею. Неужели Болл утонул? Если так, то он остался в печальном одиночестве и в весьма щекотливом положении. Тут из воды показалась рука, ухватилась, Болл выбрался и пополз по борту, словно какое-то мифическое морское чудище.
Надо было что-то делать. Симаков стал продвигаться в сторону челна, волоча за собой мешки. Скоро он перемазался с головы до ног, промок до нитки и пришёл в крайнюю степень отчаяния. Ну, какой из него боец? Да сейчас его побил бы и ребёнок, вроде молодца Гурия!
Тут он с плеском сорвался в грязную лужу и остался лежать в ней, проклиная всё на свете. Шум привлёк внимание караульного: над бортом челна появилась голова. Волк внимательно осматривал берег, поэтому не заметил Болла, бесшумно возникшего сзади. Сверкнул тесак. Одним ударом купец отсёк стражу голову, голова шлёпнулась за борт и поплыла. Тело упало на палубу. Болл перегнулся через поручень:
– Петрас! Скорее!
Откуда и силы взялись! Симаков вскочил, взвалил на плечи мешок, второй поволок по земле за лямки. Болл поджидал его на трапе.
– Молодчина! Догадался отвлечь вахтенного! Нет, всё-таки ты знатный воин! Только ты, по-моему, перестарался с маскировкой. Поди, вымойся.
Знал бы он, каких трудов Симакову стоило держаться на ногах и не уронить вьюк! Симаков стиснул зубы, дотащился до надстройки на корме и только тут позволил себе расслабиться. Он буквально рухнул на палубу. Радостный Болл притащил ведро воды и окатил его с ног до головы.
– Отдыхай теперь. Челн наш! Они оставили тут двоих. Этот лежит на падубе, а второй уже далеко, плывёт себе в Рубежану… Сейчас отчалим. Пускай «Доннер» шарит по окрестностям и гоняется за фургоном. Представляю себе его разочарование!..
Пока Симаков пытался привести себя в порядок, Болл занялся осмотром судна. Результаты его обескуражили. Изменившись в лице, он подозвал Симакова. Внешне чёлн представлял собой обычное двухмачтовое судёнышко с грубой оснасткой, но это было только внешне. Внутри же… Палубы и переборки, правда, были из обычных досок, а вот остальное… вероятно, на дизель-электроходах электроники поболее, но когда вокруг одни повозки и арбалеты, такое обилие – явный нонсенс. Конечно, в цитадели Монда Симаков видел массу оборудования, но там оборудование было прямо-таки доисторическое, латанное-перелатанное, словно переваренное временем.
А на борту челна все приборы были новёхонькие. Симаков бродил по мостику, осторожно прикасаясь к панелям, переливающимся диодным разноцветьем. Тут он наступил на мягкое. Под ногами лежало тело, пронзённое скрамом.
– Он был чем-то занят, – пояснил Болл. – Однако тут, оказывается. Есть ещё один. Смотри.
Болл подвёл Симакова к громоздкому сооружению, напоминающему барокамеру. Сбоку имелось окошко. Симаков заглянул. Внутри барокамеры находился волосатый здоровяк, голый, весь опутанный разноцветными проводами, словно паук в технопаутине. Кажется, некоторые провода уходили ему под кожу.
– Что это? – сипло осведомился купец.
– Не знаю, – Симаков пожал плечами. – Похоже на модуль реанимации. Наверное, этот человек болен, и его лечат. В моём мире тоже есть подобная техника.
– Он может выйти оттуда и напасть на нас?
– Не могу сказать. В моём мире после таких процедур в себя приходят долго.
– Тогда на всякий случай я, пожалуй…
Симаков и пикнуть не успел, как Болл хряпнул тесаком по пульту. Замигало, заискрилось, гудение смолкло, и аппарат застыл мёртвой глыбой.
– Ну вот, другое дело, – удовлетворённо сказал Болл. – Пусть он тут полежит, а мы с тобой лучше займёмся управлением. Доннер Тодт скоро сообразит, что его водят за нос и объявится. К этому моменту мы должны убраться отсюда. Потом я постараюсь выйти на связь с Бором. Не всё ещё потеряно!
Да, ещё не всё потеряно! Симаков, воспряв духом, занялся навигационным оборудованием. Управление кораблём было максимально автоматизировано, и много обслуживающего персонала не требовалось. Повезло же Симакову, что в «том» мире работал он на судоремонтном заводе! И кое-что в судовом оборудовании понимал, пусть даже это и не входило в его прямые обязанности.
Все же двоих «членов экипажа» оказалось маловато, пришлось попотеть, прежде чем изящное судёнышко снялось с якоря и двинулось вверх по реке. Симаков стоял на штурвале, глядя вперёд и хмуря брови. Он-то хорошо понимал, что овладеть техникой – это одно, а знать фарватер – совсем другое. Он руководствовался интуицией, вёл челн очень осторожно и очень расстраивал этим Болла. Тот явно рассчитывал на большую скорость. Впрочем, настаивать купец не стал. Заглянув пару раз в отсек, похмыкал и ретировался, предпочёл расположиться на палубе, положив рядом трубу огнемёта. Вскоре он не то задремал, не то погрузился в медитацию, готовясь к «сеансу связи». Поглядывая на своего единственного защитника, Симаков уверенно сжимал рулевое колесо.
Хоть Болл и сидел в расслабленной позе с закрытыми глазами, Ринта заметил именно он. Болл внезапно вскочил, замахал руками. Симаков от неожиданности крутанул штурвал, и чёлн вильнул в сторону. Как назло, именно в этот момент Симаков решил прибавить скорость, и судёнышко въехало-таки на мель. Симаков удержался на ногах только потому, что вцепился в штурвал. А Болл, склонившийся над бортом, полетел в воду.
Послышался громкий всплеск. Симаков только ахнул. Болл вынырнул возле самого борта. Он стоял по грудь в воде, и Симаков окликнул его дрогнувшим голосом. На голос неожиданно отозвались с берега, и только теперь Симаков заметил Ринта. Воин Дороги, шатаясь, спускался по склону крутояра. Вскоре он уже шагал по мелководью, забирая то вправо, то влево – точно сильно выпивший или тяжело раненный. Когда он приблизился, Симаков разглядел залитую кровью куртку. Сомнений больше не оставалось.
Болл бросился навстречу товарищу. Подхватил, подставил плечо. Шагать, преодолевая течение, было тяжело, и двигались они удручающе медленно. Симаков напряженно следил за ними. Какое-то чувство заставило его перевести взгляд на берег. Там стояли трое и разглядывали чёлн. Симакова словно из ушата ледяной водой окатили. Что делать? Болл и Ринт явно не видели противника, хотя сами были как на ладони! Он не придумал ничего лучше как ударить в судовой колокол. Болл и Ринт всё поняли и наддали ходу. Последние метры до судна они преодолели быстрее, чем те трое спустились с берега. Волки мчались по плёсу, разбрызгивая снопы капель, переливающихся на солнце, а Болл помогал Ринту перевалить через ограждение. И вовремя! В борт шарахнуло, дерево застонало, затрещало. Кажется, били крупнокалиберные пули, хотя выстрелов слышно не было. Болл нырнул на палубу, снова поднялся, утверждая на плече трубу. Прицелился, дёрнул рычаг. Плеснула длинная струя пламени. Наступающих разметало в стороны. Один из них вспыхнул факелом, двое слабо закопошились на мелководье, пытаясь отползти.
Тут на ноги вскочил и Ринт. Взмах рукой – воздух разрезал сверкающий круг скрама. «Пропеллер», зловеще жужжа, пролетел над водой и вонзился в спину одного из Волков. Тот поднялся на ноги – но только для того, чтобы тут же опрокинуться навзничь.
Победа? Как не так! На берегу возникло ещё четверо, из воды выбирался пятый, а чёлн крепко сидел на мели. Симаков едва не взвыл с досады. Он повернул до упора рукоять подачи топлива. Двигатели взревели. Симаков принялся бешено вращать штурвал, раскачивая судёнышко. Болл и Ринт метались вдоль борта, швыряя скрамы – в воздухе только гул стоял. Ещё один из Волков закричал, прижимая ладонь к разрубленному плечу, а вот и другой молча повалился и поплыл, окрашивая воду багровыми струями. Отточенное лезвие торчало из его пробитой головы.
Симаков, стиснув зубы, продолжал работать. Двигатели рычали, судёнышко раскачивалось и уже начало сползать с переката, когда с берега ударил слепящий луч. Чикнул по палубе, в воздух взлетели обломки, закричал и тут же смолк Ринт. Симаков видел, как воин взмахнул руками, и одна из них отлетела и упала в воду. Воин посмотрел ей вслед, а затем тоже упал за борт… Болл не успел подхватить его.
Ещё один луч ударил прямо в рубку, и она вся жалобно загудела. Симаков отскочил от штурвала, бухнулся на четвереньки и стремглав выскочил на палубу. Он и сам не понял, как там очутился. Из недр судёнышка выбивались струи дыма, и отверстий для них становилось всё больше.
– Болл! Что происходит? Нас подожгли?
– Нет, – мрачно отозвался тот. – Я уже чуял запах гари, когда всё это началось.
Тут Симаков вспомнил о разнесённой Боллом реанимационной камере. Вероятно, это там коротнуло. А сквозняк помог… Даже если бы они и не сели на мель, всё равно плавсредство обречено.
– Надо бежать,– сказал Болл. – Пока не поздно.
По отмели к судёнышку с плеском мчались Волки. Палубу всё сильнее затягивало дымом. Симаков, кашляя, брёл на ощупь. Тут его грубо схватили, он заартачился, почувствовал, что летит, погрузился с головой в воду, вынырнул, на голову что-то свалилось, сбило с ног. Он снова очутился под водой. От неожиданности глотнул раз, другой, закашлялся, вскочил на ноги. Из глаз катились слёзы, выжатые ядовитым дымом. Он ни черта не видел, не мог вдохнуть ни грамма воздуха, и лишь хрипел. Его снова схватили за шиворот и встряхнули так, что внутри ёкнуло. Симаков попытался нащупать на поясе нож. В голове немного прояснилось, он обнаружил себя по пояс в воде, рядом стоял Болл и держал в руках вьюк. Второй плавал рядом с Симаковым. Симаков машинально подцепил лямку.
– Очухался? – зашипел Болл. – Плыть сможешь?.. Надо уходить, пока нас не видно…
Чёлн пылал, превратившись в плавучий костёр. Шлейф дыма и копоти растянулся по реке длинной полосой, и оба беглеца, прикрываясь ею, уходили всё дальше. Дно под ногами ушло, и они поплыли. Болл забирал к противоположному берегу. Симаков держался за ним. Вьюк с каждой минутой становился всё тяжелей и непослушней. Симаков чуть не всплакнул от чувства вселенской обиды за свою слабость и несправедливость мира. К счастью, ноги ощутили дно. Он встал и потащился к берегу, волоча за собой проклятый мешок. Залихватски вскинуть его на плечо сил не было.
На берегу сидел Болл и отплёвывался.
– Не упустил кладь? Молодец. А я свой не уберёг. Вырвало из рук, не удержал… А, ладно…
Ладно?! Да Симаков едва не утонул, пытаясь не дать мешку увлечь себя на дно! Симаков собрался опуститься на влажный песок, но Болл уже брёл прочь от берега. Пришлось, пусть и со стоном, подниматься и тащиться следом. И волочить чёртов мешок. Ничего не напоминает? Любимый рассказ Ульянова-Ленина – джеклондоновская «Любовь к жизни»? Какая уж тут любовь, скорее уж – привычка повиноваться тому, кто сильнее и решительнее, кто что-то знает и умеет.
Только от Болла зависит, уцелеет ли сегодня Симаков, и будет ли жить завтра…
А пошли все к чёрту! Надоело!!!
Симаков выпустил лямку и наподдал мешок ногой. После чего лёг на живот и уткнулся лицом в хрупкие душистые стебли травы-муравы. Пусть с ним делают что угодно, но он больше не сделает и шага!
Рядом присел Болл. Вздохнул о чём-то своём, прикоснулся к плечу Симакова осторожно, бережно.
– Послушай, Петрас. Надо идти. Извини, не подумал я, что тебе тяжело… Я возьму мешок. Там припасы, они нам ещё пригодятся.
Пригодятся? Да через час-два их догонят, покуражатся и порвут на части эти нелюди в куртках из звериных шкур! А янки Тодт будет с невозмутимостью индейского божка наблюдать за забавами своих дикарей…
– Мне удалось выйти на связь, я попросил помощи, – терпеливо продолжал Болл. – Ты, конечно, можешь не верить, но мне ответили! Я только не понял, был это сам Бор или кто-то из его окружения. Они обещали выслать помощь. Я попробую связаться с ними ещё раз, но нужно отойти подальше. Держаться надо! Смысл-то есть!
Симаков снова вжался лицом в траву. Это был уже не протест, а стыд, всеобъемлющий стыд за собственную слабость, за то, что Боллу приходится увещевать его, как ребёнка. Боллу, который прошёл через нескончаемую череду опасностей, потерял всех своих товарищей, чтобы только помочь ему, чужеземцу, с которым, возможно, никогда больше не встретится!
Он думал, что Болл бросит его. Или наоборот – подбежит, даст пинка, будет рычать и угрожать, и тогда Симаков огрызнётся в ответ, а потом перевернётся на спину и не будет делать НИ-ЧЕ-ГО! И пусть обвалится на него местное небо, пусть шарахнет молния, он и пальцем не шевельнёт.
Но хватило двух-трёх фраз, какие говорят маленьким заупрямившимся детям, и вот Симаков уже поднимается, и даже готов закинуть на плечи тяжеленный намокший вьюк… Болл забрал у него мешок и зашагал, не оглядываясь. Симаков, пошатываясь от усталости, попёрся следом, и за щеками его жерновами вращались желваки, зубы тёрлись друг о друга, сминая ненавистную слабость в пыль. В пыль забвения!
Спустя какое-то время он поравнялся с Боллом.
– Почему здесь так мало селений? Во всей округе ни одного города, кроме Витаса. Из-за Волков?
– Частично. После войны с асанами, когда Витас был разрушен, Кама прошла через полосу социального хаоса. Только через десятилетия выстроился какой-то порядок. Витас так и остался разрушенным городом, а столицей стала Петула. Снова появилось государство и начало выполнять свои функции. Однако не все согласились принять это. Часть населения привыкла к безвластию, привыкла надеяться только на себя, на свои силы и возможности. Когда им предлагали помощь, они сопротивлялись. Из самых активных составились первые шайки Волков. Это они сами себя так назвали. Другие занялись земледелием, подкармливали своих воинственных товарищей. Волки заняли самые разорённые территории, до которых всё не доходили руки. Было время, когда Волки контролировали чуть не половину Камы! Сейчас – разве что десятую часть. Правда, в последнее время они что-то активизировались, и не без участия «Доннера» Тодта, лесного короля Камы…
Полоса дикого леса закончилась. Беглецы вышли в перелесок, заросший кустарником. Двигались от донной группы деревьев к другой: Болл составил маршрут таким образом, чтобы их трудно было заметить. Симаков выдвинул предположение, что от погони они ушли. Болл на это ответил: едва ли, рано или поздно их всё равно засекут по эху мыслей. Иное дело – затеряться в людном месте, а здесь, в пустоши, от «Доннера» Тодта не утаиться. Лучше всего двигаться и двигаться быстро. Мешок с припасами был, в конце концов, оставлен, припасы – дело наживное, а сейчас главное – скорость и выносливость. Симаков промолчал, но про себя подумал, что надолго его не хватит. Болл словно прочитал его мысли (а, может, и в самом деле прочитал?), потому как, помолчав, добавил, что всё разрешится в самое ближайшее время: помощь близка, и хорошо, если это будут воины Бора. Симаков хотел уточнить: а что, возможны варианты? – но опять промолчал. А ну как компаньон ответит пессимистически. Надежда же даёт силы. Только вперёд!
Вперёд!..
Тут Симаков зацепился курткой за колючий кустарник и едва не упал. Со злостью дёрнул полу, повернул голову… и разинул рот.
– Болл! Нас преследуют!
– Я знаю, – спокойно ответил «купец». – Я заметил их час назад.
Поразительное спокойствие! Симаков снова оглянулся. Позади, где-то примерно в километре, шагали пятеро или шестеро. Это не мог быть никто, кроме Волков.
Вот он, конец!
Тут Болл указал на скопление деревьев впереди:
– Здесь когда-то был город. Мы пойдём туда и подождём их там.
Они зашагали быстрее. Симакова так и подмывало оглянуться. И вдруг он увидел ещё одну группу.
– Болл!..
– Я вижу, – спокойно бросил тот. – Я всё вижу.
Они вошли, наконец, под сень леса. И сразу оказались среди руин, над которыми поработали и время, и непогода. Беглецы миновали строение, другие и вышли в центр более-менее ровной площадки.
– Это городская площадь.  Здесь проходили важнейшие события в жизни Алиаха, так назывался когда-то этот город. А в недавнем прошлом здесь была своеобразная столица Волков. Алиах был почти предместьем Витаса, его аграрной частью. Здесь поселились те свободолюбивые граждане, которые не пожелали признавать ни власть восстанавливающейся Камы, ни какую другую. Я специально привёл тебя сюда. Будет ли «Доннер» Тодт диктовать свои условия Волкам, или они вспомнят свои независимые корни? Посмотрим. Может, это даст необходимый выигрыш во времени…
Симаков слушал вполуха, кивал, вставляя междометия, а сам во все глаза смотрел на руины.
Неужели в этих развалинах его ждёт конец, конец всей его одиссеи? Печально было бы остаться тут, особенно после того, как было приложено столько усилий, чтоб выкарабкаться…
Если развалины Витаса сохраняли некое величие и поражали масштабностью, то Алиах отличался простотой. В Витасе преобладали композитные материалы, мрамор, сталь, здесь же дома строились из дерева и камня. Изначально дома городка напоминали кремль-детинец или большие терема с вынесенными крытыми лестницами, которые изгибались между ярусами, громоздившимися уступами, отчего все сооружение напоминало детскую пирамиду, правда, масштабы строений были всё же «взрослыми».
Симаков замешкался. Болл поволок его за рукав.
– Вот туда. То строение, вроде, сохранилось получше прочих. Наверное, здесь и было городское управление. Это нам на руку. Займём его, и будем вести переговоры. Надо тянуть время.
Симаков из последних сил чесанул в направлении крохотной крепости, сложенной из внушительных брёвен. Ступени под ногами хрустели и ломались, но беглецы взлетели по лестнице на средний ярус. Дальше спешить было некуда. Осторожно, как крадущаяся кошка, Симаков обошёл площадку.
– Как мы попадём внутрь? Все двери заклинило. Наверное, косяки разбухли…
– Или заперто изнутри! Ну что ж. Мне приходилось бывать в подобных укрытиях. Придётся подниматься на самый верх. Там есть сторожевая площадка. С неё должен быть другой проход внутрь.
Они уже начали подниматься, как внизу показались Речные Волки. Симаков обмер. И было отчего. Он увидел Речных Волков. Волки шагали, выстроившись в ряд, обнажённые по пояс, в буграх и жгутах мощной мускулатуры. Но поражало не это. Все они соединяли в себе органическую и искусственную материю. У одного вместо руки был механический манипулятор, у другого вместо глаз блестели сетчатые зеркальные шары, у третьего вместо ног торчали какие-то уродливые ходули, как у насекомого – коленками назад… Следом за Волками шагал «Доннер» Тодт, одетый в блестящий, переливчатый комбинезон. Временами король Волков пропадал вовсе. И тут же появлялся. Маскировочный костюм немыслимого поколения, мечта всех спецслужб мира! Голову Тодта прикрывал не то гоночно-мотоциклетный шлем, не то гермошлем пилота-стратосферника. Блестящее забрало было поднято надо лбом.
Волк с зеркальными глазами заметил беглецов первым. Он вытянул руку вперёд и крикнул. Болл и Симаков, осторожно ощупывая ногами трухлявые ступеньки, взобрались на следующий ярус. Когда они снова посмотрели вниз, Волки уже выстроились перед лестницей, а их предводитель выступил вперёд.
– Эй, как там тебя!.. Болл! Я тебя узнал! Спускайся. Я много о тебе слышал. Давно хотел встретиться, только ты всё уклонялся! А напрасно. Я не желаю тебе зла. Ты показал себя ловким человеком и достойным противником. Давай поговорим. Спускайся! Надеюсь, мы найдём общий язык!
Болл перегнулся через скрипнувший парапет.
– О чём нам говорить с тобой, «Доннер»?
– Ты представляешь здесь князя Бора, который распространил своё влияние на всю Каму. Или почти на всю. Но что он будет делать с асанами, которые скоро снова будут готовы к действиям?
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что Бор не готов к новой широкомасштабной войне и наверняка проиграет! Вы даже с Волками не можете совладать! Асанам стало тесно в своём мире. Им не хватает ресурсов. Им нужны новые источники. А рядом Кама. Вы понимаете меня?
– Что ты предлагаешь?
– Я – ваш лучший выход из всех проблем! Я могу показать асанам другие источники ресурсов. Могу увести Волков, как наступательную армию для освоения ресурсов!
– А что взамен?
– Отдай мне чужеземца. Зачем он тебе? Всё равно от него одни проблемы!
– А зачем он тебе?
– А мне он нужен в качестве путеводителя, маяка! Вы умудрились сжечь мой корабль, где я спрятал матричный отпечаток его сознания. Спускайтесь сюда, и я сниму новый отпечаток. Это вам же на пользу! Не вынуждайте меня применять силу!
Симаков попятился. Так значит, с его помощью эти чудовища планируют колонизацию «того» мира, собираются заполнить его  бандитами и киборгами?
А что если кинуться сейчас головой вниз, разбиться о землю?..
А если он не разобьётся, а только покалечится, и тут уж точно попадёт в руки янки? Значит, нож в сердце, и прекратить эту игру. Симаков пошарил рукой на поясе, где висел кинжал. Пусто. Потерял во время бегства! Тем временем Болл возвысил голос и закричал, указывая пальцем на удивительных помощников «Доннера»:
– Волки! Вы слышали, что говорил этот человек? Он замыслил всех вас сделать такими и заставить воевать на чужбине за асанов! Вы этого хотите? Вы хотите погибнуть вдали от дома, в других мирах, неизвестно для кого и для чего? Или вы хотите остаться здесь, жить, растить детей, перестать, наконец, воевать? Подумайте, ещё не поздно!
«Доннер» Тодт обернулся. На площади вокруг терема, собрались сбежавшиеся со всех сторон вооружённые до зубов Лесные Волки. Речные Волки, побывавшие в лабораториях асанов, равнодушно взирали на Лесных. Болл продолжал кричать. Он обещал прощение всех преступлений, он готов был заручиться перед князем. И постепенно на лицах лесной братии отражалось, что это устраивает их куда больше, чем перевоплощение в больше-чем-людей, на которых они смотрели с ужасом и отвращением. Однако пока Лесные Волки пребывали в нерешительности. Неужели их собственный вождь готовился предать их и передать их в лапы асанов?..
От этих мыслей руки, сжимавшие оружие, опускались…
Кое-кто уже исподлобья поглядывал на «Доннера». Наконец, самый высокий из Волков закричал:
– Чужеземец!! Ты сам чужеземец! Что ты сделал с теми, кто пошёл за тобой? Да они перестали быть людьми! С нами ты этого не сделаешь! Мы уничтожим тебя, а потом сожжём другого чужака прямо в этом гнилом сарае!
Кричащий в ярости потрясал секирой, а «Доннер» Тодт, слушавший его с кислой ухмылкой, вдруг исчез. Волки разинули рты. Янки возник снова, уже рядом с «бунтовщиком», схватил того за горло и швырнул наземь, наступив ногой на выпавшую секиру. Поверженный гигант возился и пытался что-то сказать. «Доннер» отпихнул его ногой. Он был зол. Он сам призвал Волков на помощь, но те явились слишком быстро. И развесили уши, и поверили хитрому Боровскому лазутчику!
Надо было срочно менять тактику.
– Отлично! Вы хотите уничтожить чужаков?! Не стану вам мешать! Берите их и делайте с ними, что хотите. Они ваши!
«Доннер» Тодт вложил меч в ножны и отошёл в сторону. Волки взревели. Замелькали копья и мечи. Щёлкнул арбалет, и рядом с головой Симакова вонзилась в стену толстая стрела. Болл заслонил его собой и толкнул к лестнице, ведущей на крышу, к наблюдательной вышке – самой высокой точке Алиаха. Сам он приготовился к обороне.
С десяток Волков устремились к лестнице, потрясая оружием. Теперь, когда конфликт с вожаком разрешился, Волки, не жалели ни сил, ни жизни. Лестница заскрипела под тяжестью массивных тел, утяжелённых доспехами и оружием. Болл, подняв тяжёлый тесак, устремился им навстречу. Волки осыпали его градом угроз и оскорблений. Болл, молча примерившись, рубанул по толстому ржавому пруту, на котором держалась вся конструкция. От мощного удара тесак разломился на части, и стоявшие внизу заулюлюкали: глупая выходка лишила противника единственного оружия. Впрочем, смешки тут же смолкли, потому что конструкция сгнившей лестницы, и без того скрипевшей на тысячу жалобных ладов, затрещала и начала рушиться секция за секцией. Нападающие посыпались, как перезрелые плоды с дерева. Болл лишь чудом не полетел следом. Бросив бесполезную рукоять тесака, он уцепился за остатки штыря и повис на бревенчатой стене. Внизу жалко ворочалась груда тел и обломков сгнившей древесины.
Никто не обратил внимания, что «Доннер» Тодт СС своими полумеханическими помощниками обошёл башню «детинца» с другой стороны и карабкаются вверх по наружной стене. Волк, имевший вместо рук манипуляторы, вонзал их в древесину и подтягивался, остальные использовали в качестве опоры миниатюрные клинья, которые загоняли в пазы между брёвнами. Здесь, с тыльной стороны здания, наружной лестницы не было, зато имелись щелевидные отверстия, сходные с крепостными бойницами.
Внезапно Волк с зеркальными шарами вместо глаз приник к одной из амбразур и что-то крикнул. «Доннер» Тодт поднял голову. В отверстии мелькнуло копьё и пронзило голову Волка. Тот задёргался и повис на стене, точно жук, пришпиленный булавкой энтомолога. Продолжалось это недолго: Волк рухнул вниз, едва не сбив попутно своего босса. «Доннер» едва успел увернуться. Что за чёрт? Неужто Лесные Волки успели проникнуть в башню и принялись за «чудовищ»?
Мимо пролетел ещё один – с разрубленной головой. Лучший бегун в команде, с механическими ногами. Да что происходит?! Тодт активизировал масккомбинезон. Костюм был покрыт слоем экранирующего материала, который отражал окружающий мир и делал носителя «невидимкой». Мимо пролетело ещё одно тело. Проклятье! Сверху послышался знакомый скрипучий смех… «Доннер» Тодт насторожился и пополз по стене в сторону, стараясь не шуметь. Только это его и спасло. Внезапно сверху отделился и обрушился на уцелевших Волков целый кусок стены. Люди и брёвна вперемешку полетели вниз. А из дыры собственной персоной выглянул Монд, безумный старец!
– Ты меня слышишь, «Доннер»? – скрипнул Монд. – Приветствую тебя! Должно быть, ты не ждал встречи? А напрасно! Потому и проиграл. Ну, конечно! Откуда же тебе знать, что эта башня подземным ходом соединена с Витасом? Что мы услышали зов и поспешили сюда? Я, хоть изредка, но бываю в Алиахе, в Витасе мало растёт такого, чем можно питаться без риска для жизни, а ведь нам необходимо иметь запасы провианта! Хи-хи-хи… Мне весьма жаль, но следом за нами прибыли и обитатели подземелий! Кровожадные подземные твари! Конечно, при желании мы могли бы избавиться от них, но зачем? Пусть они разбираются с твоими людьми! Не правда ли, я всё продумал, сумел обхитрить самого «Доннера» Тодта! До сих пор мы не сталкивались с тобой, но, раз уж ты бросил мне вызов, я его принял! Ха-ха-ха!
«Ха-ха-ха», –  услышал Симаков, топтавшийся на лестнице – на остатке лестницы, на сохранившейся верхней секции. Он переминался с ноги на ногу и соображал, как помочь болтающемуся на стальном пруте компаньону. Штырь торчал в аккурат посерёдь меж землёй и верхней площадкой. Зловещий хохот устрашил Симакова. Замирая от нахлынувшего ужаса, он бухнулся на четвереньки и пополз. Двери башни распахнулись, внутрь хлынули мутанты – тощие, страшные, покрытые сложной вязью татуировки…
Лесные Волки только теперь очнулись. С дикими воплями они набросились на нового врага. Под лестницей развернулось целое сражение. Симаков, боковым зрением следя за воюющими, продолжал подниматься по потемневшим от времени доскам. Наконец он добрался до обзорной площадки. Там стоял Монд.
– А вот и мой чужеземец! – старик обрадовано потёр сухонькие ладошки. – Давно поджидаю! Забирайся сюда.
Симаков задохнулся от неожиданности.
– Как вы… Откуда?..
Монд указал подагрическим пальцем на открытую крышку люка.
– Оттуда. Скажу тебе по секрету: там проход во внутренние помещения, а они сообщаются с подземным ходом, ведущим в Витас. У нас там даже целый состав из вагонеток. Когда пришёл зов о помощи, я сразу откликнулся! Дальше было дело техники – внушить взывавшему, куда надо двигаться. Могу похвастаться: в этом искусстве я достиг известных пределов. Наверное, твой приятель и не догадался, что ему со стороны что-то внушают! Он думал, что сам распоряжается своими поступками! Ха-ха-ха!
Пока Монд мелко трясся в конвульсиях смеха, Симаков успел прийти в себя. Он снова взглянул вниз – и пришёл в ужас: теперь из открытых дверей ползли  совершенно ужасные твари, лишь отдалённо напоминающие людей, покрытые шерстью или склизкой плёнкой, четырёхрукие, многоглазые, со всевозможными уродствами и аномалиями. Кто-то едва шевелился, кто-то бешено скакал, но все бросались в атаку на Лесных Волков. Под таким натиском Волки медленно отступали. Монд торжествовал.
– Ага! Это они ещё не имели дела с нечистью подземелий! Вот удобный случай и представился…
И тут перед ним материализовался «Доннер» Тодт. Монд отшатнулся, сориентировался, шмыгнул за спину Симакова, приставил к его горлу кривой нож и тоненько завопил:
– Не подходи, дьявол!!! Ты опять уцелел! Сейчас сюда поднимутся мои помощники, тебе не уйти! Но я могу тебя отпустить. Выбирай!
– Сам выбирай, старикашка! – процедил Тодт. – я тоже вызвал помощь. Как ты оцениваешь асанов, ты, мерзкий старик?
– Асаны далеко! – взвизгнул Монд. Он увлекал Симакова к лестнице, по которой тот только что поднялся. «Доннер» Тодт усмехнулся.
– Не так далеко, как ты думаешь. У них здесь давно подготовлена база. Никто о ней не знал, кроме меня. Сейчас и ты знаешь, только ненадолго. Отдай чужака!
Голова Монда энергично крутанулась на тонкой шее:
– Ни за что! Он мне самому нужен. В нём столько жизненной энергии! Я хочу отведать из этого сосуда.
– Тебе что, «материала» не хватает? Смотри, вон сколько здесь и твоих, и моих. Выбирай любого.
Монд снова мотнул головой.
– Нет! Они перестали мне помогать. Этот чужак снова вернул меня к жизни, а ведь я только прикоснулся к его жизненной энергии! Он вернёт мне молодость. Многие годы существования! Я столько успею сделать!
– Ты, как паук, оплёл сетью Витас и мечтаешь стать владыкой всей Камы! А нужен ли ты Каме? Моими руками я очищу Витас от проклятия! Одно движение – и тебя нет!
«Доннер» Тодт поднял руку и ощерился.
– Подожди! – взвизгнул Монд. – Давай договоримся!
– А я тебе предлагал. Ты сам отказался.
– Мне надо было подумать!.. Ладно. Я уступлю тебе чужака. Но только на время. Он должен остаться со мной!
– Мне он нужен только, чтобы снять отпечаток.
«Доннер» Тодт достал из поясной сумки прибор и продемонстрировал его старцу. Тот часто закивал, соглашаясь. Симаков затаил дыхание. Его глаза перебегали с Тодта на Монда и обратно. Торг пугал его всё больше и больше. Его словно не замечали, отчего картина выглядела ещё более зловеще.
– Ты что-то там говорил об асанах, – напомнил Монд.
– Они скоро будут здесь. Я успею сделать отпечаток и уберусь отсюда.
– А твои люди?
– Найду других. Давай его сюда.
– Не забывай: ты обещал вернуть!
Монд подтолкнул Симакова. Тот сделал крошечный шажок и остановился. «Доннер» Тодт сам зашагал к нему, на ходу разматывая провода.
– Ну, и что ты встал как столб? Не бойся. Больно не будет. Сбежать пытался? Ну ладно, ты сделал свой выбор. А жаль, я ведь и правда хотел сделать тебя своим компаньоном!.. Что ж, насильно мил не будешь. А, так даже и лучше! стоит только приблизить к себе человека – а он уже думает, как бы тебя надуть! Уж лучше всё оставить по-старому. Когда мы с асанами освоим наш мир, я, может, стану императором. А что? Асанам от этого одна только выгода, а уж я развернусь. Уж можешь поверить…
И Симаков поверил. Он примерился, как бы проскользнуть мимо и – вниз головой. А что там кишат кровожадные монстры, так  оно даже лучше. Если уцелеет при падении, разорвут на куски. Он рванулся. «Доннер» Тодт успел перехватить его железной рукой.
– Ты куда это собрался?
Откуда и силы взялись! Симаков перехватил удерживающую его руку и сделал великолепный бросок. «Доннер» на лету выпучил глаза. Приборчик выскользнул из его пальцев, весело перекувыркнулся в воздухе и исчез  в зеве открытого люка.
– Что?.. Куда?.. – заорал Тодт и кинулся следом.
Монд захихикал. Он стоял на самом краю площадки и получал двойное удовольствие, созерцая одновременно отступление Волков и падение «Доннера» Тодта. Внезапно откуда-то снизу вынырнула рука и схватила его за ногу. Монд закричал и замахал руками, пытаясь сохранить равновесие. На площадку вскарабкался Болл. Пальцы Болла были покрыты корочкой засыхающей крови: он ухитрился-таки взобраться по бревенчатой стене, обломав половину ногтей на руках.
Симаков едва не заорал от радости. Болл был жив и снова пришёл ему на помощь!
– Гнусные твари!.. – прохрипел «купец». – Вы на всё готовы ради своих прихотей! Я положу этому конец!
– Это прерогатива любого правителя! – заверещал, задыхаясь, Монд. – ты думаешь, твой покровитель Бор – лучше? Да он так же ищет выгоды для себя, только прикрываясь нуждами государства! А иначе нельзя, не получается!
– Пустые слова! – обрезал Болл, извлекая из-за пазухи узкий клинок воронёного металла. Монд извернулся и мгновенно исчез на лестнице, ведущий вниз… в никуда. Болл рванулся следом, но вовремя сообразил, что лестница сломана, и старец далеко не уйдёт. Симаков схватил спасителя за руку. Он со страхом смотрел на открытый люк, откуда доносился шум. Очевидно, «Доннер» Тодт отыскал свой сканер и теперь поднимался, чтобы довершить свою дьявольскую затею. Болл среагировал моментально: метнулся к люку и залёг. Едва в отверстии появилась голова, он неуловимо быстрым движением рассёк горло врага. Высунувшийся из люка на свою беду мутант какое-то мгновение балансировал, пытаясь зажать пальцами страшную рану. Кровь струями била у него из-под пальцев. Мутант с шумом провалился вниз. Болл одним движением захлопнул массивную крышку и взгромоздился сверху, прижимая её своим весом. Сделал он это очень вовремя, поскольку крышку тут же попытались поднять, причём столь энергично, что Болл буквально взлетел в воздух. И снова опустился, как бы для убедительности прихлопнув крышку кулаком. Снизу сделали ещё пару попыток прорваться. Затем тактика изменилась. Болл внезапно со стоном откатился в сторону. Из крышки люка торчало окровавленное остриё. Рана была не то чтобы глубокой, но кровь быстро пропитала одежду. «Купец» больше не мог контролировать вход, и крышка со стуком отлетела.
Из отверстия, скаля зубы, вылез «Доннер» Тодт. За ним повалили густые клубы дыма. Неужели этот идиот поджёг башню? Симаков попятился к парапету. Болл пытался подняться на ноги, но не мог. Силы окончательно оставили его. Он лишь хрипло что-то выкрикнул, и его крик слился с воплем Монда:
– Кварки! – выпучив глаза, орал старик, выглядывавший из-за парапета. Он то исчезал, то появлялся снова. И это было удивительно, потому что до этой самой минуты Монд демонстрировал что угодно, но только не страх.
«Доннер» Тодт остановился, сразу потеряв интерес к Симакову, и начал опасливо озираться. Симаков не мог понять, что он ищет, и кто такое эти таинственные «кварки», о которые ему уже все уши прожужжали?
Тем временем туман затянул кисельным занавесом всю верхнюю площадку и струился вниз, обещая заполнить всю городскую площадь, где, судя по доносившимся крикам, всё ещё продолжалось сражение. Становилось всё тише, словно побоище отодвигалось прочь, а потом звуки и вовсе стихли. И не было видно ни зги. Симаков пошарил перед собой руками, нащупал кого-то. Это был Болл, лежавший с закрытыми глазами. Похоже, потерял сознание от потери сил и крови. Симаков кое-как стащил с него куртку, расстегнул жилет с обилием кармашков и попытался закрыть рану. Но рана была слишком велика. В конце концов, Симаков просто прикрыл её куском ткани и затянул ремень, прижимая повязку вместе с жилетом к ране. Болл лежал как массивная кукла – тяжёлый и непослушный.
Где-то поблизости находились Монд и «Доннер» Тодт, но их не было ни видно, ни слышно. Может, воспользовавшись туманом, они спустились внутрь башни? Симаков решил выждать. Рано или поздно поднимется ветер и унесёт это необычайно густое марево. Вот только как быть с Волками и мутантами? До сих пор они были заняты друг другом, но вожаки вполне могут науськать их и на поимку беглеца… за которым они, впрочем, изначально и охотились… мда-а… проблемы…
– Проблемы… – эхом отдалось поблизости, и Симаков не сразу понял, что слово прозвучало не в его голове, а, так сказать, пришло извне. Он со страхом вгляделся в тёмное пятно, а пятно собралось в человеческий силуэт. И этот «кто-то» явно читал, ощущал то, что творилось в голове Симакова.
– Кто там? – прошептал Симаков.
И на его вопрос откликнулись. Тёмная фигура шевельнулась, подошла ближе, обратилась в незнакомого человека – довольно молодого, крепенького, в неброском мешковатом комбинезоне, помятом и даже разорванном на рукаве. Человек улыбнулся. Симаков почувствовал себя чуть бодрее – самую малость, но и это уже кое-что, если помнить об изобилии врагов и дефиците друзей…
– Привет, – сказал незнакомец.
– Здравствуй… те. С кем имею честь?..
– Можешь называть меня Синклер. Синклер Фрост.
Имя почему-то показалось Симакову знакомым. Где он мог его слышать? Ах да, Монд! Что-то времён его молодости. Кажется, этот Фрост вводил его в общество Избранных – Проводников, как назвал их Монд… Фрост покровительствовал старому… то есть тьфу, юному Монду. И остался прежним даже через тысячи лет, тогда как его подопечный согнулся, сморщился и заскрипел, как крайне изношенная машина.
– Синклер Фрост? Мне рассказывал о вас Монд.
Проводник снисходительно улыбнулся.
– Монд? Он так и остался мальчишкой, со всем набором мальчишеских желаний и комплексов – несмотря на то, что успел сделать за свою жизнь, признаться, весьма долгую. Он много успел ухватить, но, к сожалению, не сумел приблизиться к Пониманию. Впрочем, это не только его беда.
Симаков облизнул пересохшие губы. Ему внезапно стало страшно, словно он осознал, что стоит на краю пропасти, у которой не видно дна. Даже голова закружилась.
– Что со мной будет?
– Успокойся. За последнее время тебе пришлось пережить многое. Тебя утомила эта череда происшествий. Но она подошла к завершению. Я пришёл, чтобы, среди прочего, освободить тебя от пут. Оставаться и дальше маятником, раскачивающимся меж двух миров, небезопасно. И не только для тебя.
Синклер Фрост подошёл ещё ближе и протянул к Симакову руки, раздвинув колыхающуюся взвесь тумана. Симаков попятился. Фрост чуть нахмурился. Симаков, заикаясь от волнения, произнёс:
– Постой… те. Я хотел спросить. Пара вопросов!
– Спрашивай, – сказал Фрост.
– Что происходит с этим миром? Камы, Асаны… А какое место занимаете вы, Проводники?
Синклер Фрост посмотрел на Симакова так, словно заглянул в самую душу.
– Наверное, ты ждёшь длинного и обстоятельного ответа? Но я буду краток. И камичи, и Асаны – дети одного народа. Они ведут одну бесконечную игру, увлекаясь деталями. А мы присматриваем за ними, дабы они чего не натворили лишнего.
Симаков отступил ещё на шажок.
– Тогда получается, что вы – Боги?
– Боги? – переспросил Проводник. Склонил голову набок, словно вслушался в звучание. – Какое значение ты вкладываешь в это слово?
– Ну… – Симаков пожал плечами. – Вы всем повелеваете. Камичами, асанами… всем этим миром… и нашим… и другими?
– Повелеваете? Вряд ли. Присматриваете. Так ближе. Пусть будет так: мы присматриваем. Вот как сегодня. Сегодня все зашли слишком далеко. Монд, Тодт, Волки, Асаны, жители Витаса… все собрались в одном месте, затеяли войну. Если верх возьмет какая-то одна сторона, мир начнёт меняться, а время для изменений ещё не пришло. Довольно одной катастрофы. Детям нельзя давать слишком много воли, если они пока ещё не могут отвечать за свои поступки…
– Детям? Они для вас – дети?!
– Ну да. Погрязшие в своих играх, они пока ещё мало задумываются о сути вещей, что и является первым признаком взросления.
– А вы, стало быть, повзрослевшие дети? То есть, взрослые…
– Ну да. А ты говоришь – Боги! Впрочем, мы, кажется, заболтались. А время идёт. Нельзя так надолго останавливать время.
– Останавливать?..
Рот Симакова сам собой открылся. «Боги», «Проводники», «Взрослые»… все смешалось в голове! Симаков беспомощно смотрел, как Синклер Фрост подходит к нему. Проводник обнял ладонями его голову, подержал так мгновение, а затем приблизил лицо и… поцеловал Симакова в лоб – или просто прикоснулся губами, - после чего легонько оттолкнул.
И Симаков полетел, полетел с верхней площадки детинца, разбросав руки-ноги. Он попытался закричать, но крика не вышло, а потом он понял, что вовсе не падает, а висит в мутной взвеси, и больше ему ничто не страшно. Наоборот. Возникло и нарастало чувство эйфории, словно прежде над ним дамокловым мечом нависало нечто ужасное, а потом вдруг оказалось, что ничего страшного и нет, а наоборот, всё хорошо, и всё хорошо будет дальше…
0
…Симаков медленно открыл глаза и сфокусировал взгляд. Он смотрел на серую стену с отслаивающейся побелкой. На стене висел календарь за прошлый год, пейзаж на календаре выцвел. Больничная палата. Опять палата!
Его кровать была крайней в ряду панцирных коек. На всех лежали, ворочались люди. Кто-то читал, прицепив переносную лампочку к спинке кровати. Кто-то спал, похрапывая и причмокивая.
Симаков с трудом поднял руку и посмотрел на свои худые пальцы. Кожа сухая, костяшки торчат. Он кое-как сел, спустил ноги. На полу стояли изношенные больничные шлёпанцы. Симаков обулся и встал, покачиваясь от слабости. Что с ним?
– Очнулся, что ль? – добродушно донеслось с той стороны, где светила лампочка.
– Очнулся. А что?
– Молоток! Поднялся, стало быть, на поправку пойдёшь.
– А что со мной было?
– Что было? Да считай, повезло тебе! с того света вернули! Опухоль у тебя какая-то в мозгу образовалась. Сказали: чудом до инсульта не дошло. За подробностями к доктору ступай.
Симаков, пошатываясь, сделал шаг, второй, и двинулся в коридор, держась для надёжности за стену.
– Ты куда? – удивился «читатель».
– Надо мне…
– А, «до ветру»! – сообразил «читатель». – Это направо! Тут недалеко. А то вон судно стоит…
Симаков не слушал. В мозгах что-то начало проясняться. Так. Надо пойти к Медведеву и всё разузнать. Опухоль, говорите? Тогда, может, всё, что ему только что вспомнилось – не более чем плод больного воображения? Результат мозговой лихорадки?
Он упрямо шагал и шагал. Показался столик с голубенькой лампочкой. За ним сидела девушка в белом халатике. Перед ней на столе лежал открытый журнал, а девушка дремала, подперев щёку кулачком. Надо незаметно пройти и не потревожить, не то завернёт, а ему очень нужно спросить…
Внезапный приступ слабости заставил его остановиться. Симаков качнулся к стене, хотел прижаться плечом, но там оказалась дверь, она распахнулась, и Симаков влетел внутрь. Наткнулся на что-то мягкое…
– Ты чего это делаешь, чёрт скаженный!
– Тетя Паша, простите!
Кастелянша, маленькая пожилая женщина, мало того, что сама удержалась на ногах, но сумела подхватить и Симакова. Он кое-как распрямил ослабевшие ноги. Пижама расстегнулась, открыв пожелтелую впалую грудь.
– И-их, милок! – пожалела его кастелянша. – Досталось тебе! Откель меня знаешь?
– Позвольте, тётя Паша! – Симаков удивился. – Это же я, Симаков с судоремонтного! Павел Андреевич меня лечит. Собственно, я к нему и шёл, да вот чуть не упал, к вам вломился…
Тётя Паша всплеснула руками.
– Как же! Узнала! Похудел, осунулся… Щетиной зарос. Да ещё одёжа эта… куда, говоришь, шёл?
– К Медведеву.
– Так ведь нету его здесь, – удивилась кастелянша. – Больше недели уж нету. Ты где ж был?
– Не помню я ничего! – сознался Симаков.
Ноги вдруг перестали держать его, и он медленно начал сползать по стене. Кастелянша засуетилась.
– Давай-ка, давай, садись вот на стульчик… Что ж это ты? Как на ноги-то поднялся? Сейчас я за сестричкой сбегаю, да мы тебя в палату отведём.
– Не надо. Я сейчас. Вы лучше расскажите, куда Медведев подевался.
– Эх, милок! Тёмная это история! – тётя Паша горестно махнула рукой. – Я уж и поплакала! Жалко мне его, Пашу нашего.
– Да он хоть живой?
– Живой, живой, только пораненный. А всё через любовь свою к науке, к медицине! Оказался у нас тут участковый один, инспектор. Медведев его зачем-то под свою ответственность оставил, как тебя. Лечить хотел инспектора, а тот возьми да с катушек и слети. Нашёл где-то пистолет, главврача нашего схватил, на люстре повесить хотел, а Медведев на подмогу и кинулся! С ним ещё дружок был, травник один из лесу, так они вдвоём… Хотели стреножить, да тот больно увёртлив оказался. Того и другого ранил, а Миллер тем временем утёк с-под петли. Шум поднял! Отряд вызвал, с дубинками да с автоматами. Заходят они в кабинет, а участковый там лежит, глаза закатились, пена со рта сочится. А соколики-то наши оба-два рядом лежат, кровью исходят…их давай лечить, а Миллер тем временем всё на Медведева и свалил. Мол, самовольно участкового оставил, с подозрительными да посторонними людьми якшался, что и стало причиной чрезвычайного больничного происшествия – Покушения На Главного Врача! Паша, как в себя пришёл, следователю и сказал, что они Рудика спасли, из лап изверга вынули… Ну, Миллер туда-сюда, следствие закрыли, а Паше нашему предложили уволиться по-хорошему…
– И он ушёл?
– А куда ж ему деваться? Совсем ушёл. А за ним ещё несколько человек…
– И где же он сейчас?
– Да кто его знает! Кто-то говорил: за границей, в Америке большую деньгу посулили да институт в придачу, вот туда, мол, и отправился. А другие сказывают: следом за своим травником в чащобу лесную ушёл и там сейчас обитает. Не знаю, чему и верить! Может, в какой другой город отправился. Мало ли у нас больниц, где хорошие доктора нужны! У Паши такая светлая голова да чистая душа, что для него место везде найдётся.
– И травник тоже пропал?
– Да кто ж его знает. Я его и не видала толком. Пришёл в себя, протокол подписал и ушёл. Ни дома, ни адреса у него. Ищи ветра в поле!
– А участковый?
– С ума он съехал, сердешный. Совсем. Начисто разума лишился. Его в соответствующее заведение и отвезли.
– А отец Матвей был здесь?
– Был, и не раз. Его тоже таскали да допрашивали. Пономарь евонный у нас в больнице помер! Вроде бы и он с ума сошёл. Пытались и его душу на Павла Андреевича повесить, да тут он как-то отвертелся. Отец Матвей подтвердил, что у пономаря и раньше подобные припадки случались.
– Что же мне делать-то, тётя Паша?
– А выздоравливай, милок, да домой отправляйся! Не лучшее тут место для обитания человеческого.
Симаков покивал, непонятно с чем соглашаясь, встал и вышел, не прощаясь.
Тётя Паша, поджав губы, посмотрела на дверь, вздохнула и продолжила сборы. Она тоже готовилась уходить из Зареченской ЦРБ. Да и сколько можно работать, пора и об отдыхе подумать…
0 – 0
…Симаков открыл глаза, и снова зажмурил, выдавливая набежавшую слезу. Снова открыл. Над ним сияло синее небо, способное растворить в себе без остатка всё сущее. Улыбаясь и впитывая всеми порами свежесть и чистоту воздуха, Симаков разглядывал небосклон от горизонта до горизонта. Он лежал на ворохе шкур, словно на роскошнейшей в мире постели. «Постель» покоилась на деревянных колёсах и крепилась к упряжке ездовых быков, которые неутомимо тянули её вперёд, к манящей линии горизонта. Быками правил возница в знакомой куртке, обтянувшей широкие плечи и спину.
Симаков нисколько не удивился, когда Болл обернулся и кивнул, улыбаясь в усы. Поиграл бровями, подмигнул. Симаков выбрался из уютного плена, перебрался на облучок, повозился, устраиваясь рядом с возницей. Тот слегка подвинулся.
– Здорово, Болл! Как дела?
– Идут, как видишь. Ну, а как ты?
– Нормально. Где мы?
– В пути. Опять ничего не помнишь?
– Опять. Рассказывай.
– Ну, слушай. Дорога долгая! Как ты, надеюсь, помнишь. Попали мы в тяжёлое положение в Алиахе. Преследовали нас и «Доннер» Тодт со своими больше-чем-людьми, и лесные Волки, и старый Монд, который перехватил мою просьбу о помощи. В результате Волки схлестнулись с монстрами из Витаса, нам тоже досталось. Потом не помню: провал в памяти. Вроде дрался то ли с Мондом, то ли с «Доннером». Не помню.
– Да-да! – Симаков вспомнил. – Туман из башенки… всё затянуло, ни черта было не видать.
– Туман? Может быть. Что-то вроде этого и было. Так вот. Я отключился, а когда очнулся, всё уже закончилось. Часть Волков полегла, часть монстров тоже. Остальные разбежались. «Доннер» Тодт тоже куда-то пропал.
– А его киборги?
– Погибли, но все или не все – не могу сказать. Может, кто и ушёл с хозяином. Честно сказать, глядя на них, я испытал больше страха, чем при виде тех страшилищ, которые ползают по подземельям Витаса!
– Ты и там бывал?
– Где мне только е приходилось появляться, – уклончиво отозвался Болл. – Но уж эти мне запомнились надолго!
– А что Монд?
– Его тоже не нашли. Нашли подземный ход, неизвестно куда ведущий. Воины дороги туда не пошли. Наверное, Старец туда и смылся. В конце концов, это его территория, там он хозяин, глава орды подземных страшилищ… Князь Бор обещал установить с ним контакт.
– Откуда воины Дороги взялись в Алиахе?
– Зов о помощи услышал не только Монд, но и Бор. Он послал отряд на летающих машинах. Они прибыли как раз, как я начал приходить в себя. Сначала я увидел их, потом – тебя.
– Меня?
– Ты, видно, во время схватки упал с башни.  Али сам прыгнул?
– Ну, я… – начал было Симаков. И тут же закончил: – Не помню.
– Вот и у меня так! – признался Болл. – Провал в памяти! А ты, видать, сильно ударился, несколько дней не приходил в сознание! Мы думали – не выживешь, а Бор сказал: всё в порядке. Он знается с врачевателями, сам ведает многие секреты. Ну, так или иначе, Бор вернулся в Петулу, и большинство воинов Дороги тоже.
– Большинство, но не все, – заметил Симаков.
– не все, – кивнул «купец». – Небольшой отряд движется с нами. Только они рассредоточились. Мало ли что. Волки… или другая напасть.
– А нам не привыкать! Куда едем? В Петулу?
– Подальше. В Кайлу.
– В Кайлу, – Симаков попробовал слово на вкус. – Слыхал. Расскажи мне о ней.
– Нам ехать ещё долго, но, ежели тебя снедает любопытство, тогда слушай. Я в Кайле бывал неоднократно. Но каждый визит раскрывает этот город совсем с другой стороны! Это место, где собирают необычных людей, людей, обладающих самыми разными умениями и талантами. И сам город необычен. Он находится на склоне огромной горы, которая тоже называется Кайла. Когда-то там был обнаружен храм неизвестной цивилизации, которая существовала задолго до нас. Храм исследовали, но в нем скрывается ещё множество тайн, потому что расположен в недрах горы, на большой глубине. Поговаривают, что где-то там до сих пор хранятся саркофаги с мумиями представителей той цивилизации, и они будто бы не мертвы, а как бы спят многие тысячелетия и ждут своего часа… Какие тайны они откроют нам и откроют ли? Не знаю, и знать не хочу. Может, это всего лишь легенда. Жутковатая легенда. Но только самая дальняя часть горы кайла закрыта для посещений. А ещё говорят…
Повозка мерно поскрипывала, колёса постукивали на стыках булыжников, быки шумно вздыхали, над головой свистели пролетающие птицы, вдали стеной стоял лес.
Жизнь продолжалась…
 
Послесловие
Перевёрнута последняя страница, но остался интерес.
Что ждёт Петраса в Кайле?
Как сложится зареченская жизнь Симакова? Встретятся ли они снова?
Как там отец Матвей, Павел Медведев, Белун? Майор Бальбуров? Майор уехал на Дальний Восток спасать сына-солдата.
Узнаем ли мы об этом из других наших произведений, или нет – интересно даже нам. Сказать по правде, кое-что уже написано. Другое – начато и отложено до лучших времён. Как вот это произведение, которое начато было двенадцать лет назад.
Что ж, как говорили герои гайдаевской комедии: «Будем ждать».
Будем ждать…