Если вы перелистаете затрепанные книжечки издания 60-х годов про то, как физики шутят и продолжают шутить, то обнаружите что большинство этих шутников – теоретики, а не экспериментаторы (еще некоторое количество – крупные администраторы, которые если когда-то что-то и измеряли, то об этом уже никто не помнит). Спрашивается, почему? Про администраторов не скажу – не пробовал, а вот про теоретиков – имею мнение, как человек, влезший в эту шкуру полвека назад и до сих пор ее не износивший.
Физиками-теоретиками не рождаются, а становятся от безысходности. Даже если ты студент физфака, и на втором году обучения обнаруживается, что обе руки у тебя – левые, так что к сложной и дорогой работающей установке тебя ближе чем на три метра подпускать нельзя, нужно крепко подумать, прежде чем вступать на этот крестный путь. Дорога в теоретики длинна и полна разочарований. Мало того, что на изучение основ ремесла уходит десять лучших лет твоей жизни, и к концу этого срока самые симпатичные девушки в университете уже расхватаны гуманитариями с филологического и философского, у которых в голове – ветер, а язык – мясо без костей, так что тебе осталось выбирать из умных и очкастых. Так еще, окончив обучение, ты обнаруживаешь, что все решаемые задачки уже решены, и на твою долю остались только нерешаемые или некорректно поставленные. А до пенсии еще далеко. Чтобы не впасть в депрессию и удержать крышу, теоретики начинают шутить непосредственно на рабочем месте. Это экспериментатор должен следить, чтобы гелий не выкипел, образец не отклеился, трамвай за окошком не проехал в самый решающий момент, когда сигнал наконец начал различаться на фоне шума. Тут не до юмора. А у теоретика обе левые руки свободны. Голова, в общем, тоже. Задачка-то все равно нерешаемая. Самое время оглядеться вокруг и приколоться над товарищами по несчастью. А начать лучше всего с самого себя.
КАК Я НЕ СТАЛ ЭКСПЕРИМЕНТАТОРОМ
К тому времени, когда пришла моя пора определяться с будущей профессией, медалистов лишили привилегий при поступлении в вузы, зато предоставили их «производственникам» и демобилизованным «из рядов». Но в нашей группе Ф-103 набора 1962 года на физфаке УрГУ абсолютное большинство составляли вчерашние выпускники средних школ Свердловска и других больших уральских городов. Компания наша составилась не стихийно, а в результате разумной самоорганизации. В деканате не сразу распознали, что эта самоорганизация суть вызов социальному равнораспределению и довольно вопиющее нарушение негласной процентной нормы, но поскольку по академическим показателям мы были первыми на факультете, там махнули на нас рукой, и не очень мешали нашей счастливой жизни. Здоровый соревновательный дух подвигал нас брать с собой в летние походы книжки по квантовой механике уже в те времена, когда на лекциях нам еще дочитывали последние главы общей физики. Тот же дух подбил некоторых из нас явиться после окончания второго курса на специализированные кафедры УрГУ в поисках приложения своих недюжинных способностей, а самые нахальные добрались до Института Физики Металлов, в котором, как мы полагали, и делается настоящая наука. В числе этих нахалов были мы с Витей Коном.
Поздней осенью 1964 года в начале пятого семестра после неизбежной «картошки» мы с Витей появились в кабинете Исаака Михайловича Цидильковского, который был предупрежден об этом визите моим отцом. Мы, естественно, ничего связного о своих научных преференциях сказать завлабу не могли, поэтому он, одобрив наш научный энтузиазм, провел нас по всем лабораторным помещениям в одноэтажной галерее, пристроенной к старому зданию УФАНа*, и оставил наедине с будущими нашими наставниками. Мне в руководители был определен В.И. Соколов. Из визуальных подробностей нашего с ним свидания я помню только его синий лабораторный халат и блестящую железяку неизвестного назначения, которую он вертел в руках во время нашей «научной» беседы. Он, по-видимому, с первого взгляда оценил мои способности к эксперименту и решил отделаться малой кровью.
– Вот, – говорит, – понимаете, главный инструмент экспериментатора это паяльник. Пайка – дело тонкое, а у паяльника жало толстое. Попробуйте придумать, как этот инструмент усовершенствовать. Счастливый уже тем, что он не заставил меня тут же на месте что-нибудь к чему-нибудь припаять, я сказал, что подумаю, и распрощался. Добросовестно размышлял целую неделю и придумал новый принцип пайки, вернее позаимствовал его у шариковой ручки – этот хайтек тогда только-только пришел к нам с загнивающего Запада. Прежде, чем преподнести свою идею Соколову, я решил обсудить ее с Исааком Михайловичем, пользуясь тем, что он дружил с моим отцом. И.М. посмотрел на мой эскизик паяющей шариковой ручки, потом на стенку поверх моей головы, вздохнул и сказал: – Пойдемте на антресоль, я Вас кое с кем познакомлю.
На антресоли в длинной, но узкой комнате стояла пара столов, заваленных книгами и бумагами, над столами нависали полки, заполненные тем же самым. Из предметов роскоши там имелся продавленный диван и столик с шахматной доской. На доске стояли фигуры, а по обе стороны от нее сидели два довольно молодых человека, которые эти фигуры передвигали. При появлении начальства они сделали вид, что только что расставили, смешали партию и не очень внимательно осмотрели студентика.
– Это Герман Харус и Роберт Поморцев, наши теоретики, – сообщил мне Исаак Михайлович.
– Ребята, поговорите с ним, он хочет какую-нибудь задачу. И сошел вниз по деревянной лесенке.
Гера улыбнулся, взял верхний листок из пачки бумаги, исписанной формулами, и стал рассказывать прямо с середины про магнитофононный резонанс. Это вам не паяльник, это, братцы, мне по силам. И я немедленно прекратил быть экспериментатором. Витя Кон появился на антресолях на следующей неделе. Его экспериментальная карьера была почти столь же скоротечна, сколь и моя. Подробностей я у него не выяснял, потому что мы тут же погрузились в теорию гальваномагнитных явлений, написали свои первые формулы, обсудили их с Харусом и Поморцевым, написали следующие, проштудировали книжку Шефа (тогда еще единственную), и с удовольствием впряглись в теоретическую упряжку, которую тянем и по сей день.
А паяльники я еще несколько лет обходил стороной.
Получив этот текст, Витя Кон прислал мне нижеследующий коммент.
Костя, привет!
Я прочитал твой рассказ о том, как ты не стал экспериментатором. Могу добавить свою историю. Я не помню кто именно у меня был руководителем среди экспериментаторов, но помню, что он мне поручил намотать магнитную катушку. Там, где вместо ниток проволока, по которой течет ток. Не знаю, как это получилось, я старался или просто у меня способности к этому, ведь я уже тогда умел вышивать крестиком и кое что еще. В общем, катушку я намотал хорошо, хотя это монотонное занятие мне не очень понравилось. Руководитель был очень доволен и стал всем хвастаться, какой у него замечательный студент и как он хорошо мотает катушки. Через день я получил более десяти заказов мотать катушки для всех экспериментаторов лаборатории. Но я точно помню, что я их не мотал. Я узнал от тебя, что ты переходишь в теоретики и, естественно, тоже попросился.
Так в полку теоретиков стало на двух новобранцев больше.
------
* УФАН - Уральский филиал академии наук. Теперь это называется Уральское отделение РАН, но содержание осталось прежним, разве что несколько постарело