Памяти моего прадеда и его супруги Мазняковых Ивана и Марии.
В 1933 году в одном колхозном поселении произошла история, которую потом еще долго вспоминали. Председатель колхоза Петр Анисимович Калибанов, получив сверху циркуляр ускорить посевную, воспылал надеждой выслужиться перед высокопоставленным начальством и отдал распоряжение немедленно начать работы.
Иван Александрович Мазняк, уже много лет заведовавший посевными работами, получив строгое распоряжение Калибанова, отправился к нему.
– Как так получается, Петр Анисимович? – удивленно спросил он. – Рано же сеять – ночью еще сильно примораживает.
– Я же сказал – сеять! – гремел Калибанов.
– Да послушай ты меня, Петр Анисимович, – настаивал Мазняк. – Похерим же все посевные запасы – ничего не останется. Потом-то что делать будем?
Калибанов, налившись кровью, медленно поднялся и уткнул кулаки в стол, говоря сквозь зубы:
– Ты мне тут саботаж устроить задумал?
– Ты что несешь такое, Петр Анисимович?
– Мне приказ сверху пришел. Или ты не согласен с постановлениями нашей партии?
– Да причем здесь партия? Это партия что ли по морозу сеять приказывает? Где это написано, что, мол, невзирая на сильные ночные заморозки, даем распоряжение начать посевную? Ну, бред же.
– То есть ты – враг народа?
– Что?!
– Зерно срочно нужно для страны, для народа, для партии, в конце концов! А ты…
– Опять ты партией прикрываешься. Кто же спорит с тем, что нужно зерно? Но при морозе никакого зерна не будет.
– Всё! Распоряжение поступило – его нужно исполнять. Приступайте к посевной.
– Нет, Петр Анисимович. Сеять по морозу я не буду. А если тебе так надо перед начальством выслужиться, то занимайся посевами самолично, но уже без меня. Только потом не говори, что с морозами я тебя не предупреждал.
– Так, значит…
Калибанов, сдерживая бурлящую ярость, вытолкал Мазняка из кабинета и бросился к телефону – докладывать в отдел НКВД о злостном саботаже. В тот же вечер в колхозное поселение прибыла машина из комитета. Из нее вышел Кохан Давид Львович, старый знакомый Калибанова, с которым он не виделся со времен революции. Быстро разобравшись в случившемся, Кохан арестовал Мазняка и увез его в город.
Спустя несколько месяцев, когда Кохан разобрался с делом Мазняка, получившего десять лет заключения в лагерях, он отправился навестить Калибанова у него дома.
Сидя за круглым столом, они вспоминали былое.
– А как ты вообще попал в НКВД? – неожиданно спросил захмелевший Калибанов. – Ты же у нас дворянского рода, и тут вдруг – на тебе! НКВД! Прям как в станище врага…
Кохан задумчиво затянулся.
– Да так и есть – в станище. Когда ко мне пришли – я всё покорно отдал с радушной улыбкой на лице. Ну, как – всё… пусть думаю, что всё.
Калибанов лукаво усмехнулся:
– Что, вот так просто взял – и отдал?
– Ну, да, – уверенно кивнул Кохан.
– Но почему?
– Когда ко мне явились большевики, у меня было два пути. Можно было гордо и бессмысленно сопротивляться, но потерять в итоге всё и оказаться либо в лагерях, либо каким-то чудом сбежать куда-нибудь в Париж – жрать лягушек с улитками и рассуждать о печальном бытии России, о том, как злостно большевики изгоняли благородную интеллигенцию, как оставляли Россию без русских, и о том, как ее, то бишь Россию, непременно следует обустроить по некому истинному образцу.
Кохан стряхнул пепел с истлевшего кончика папиросы.
– Но я сделал иной выбор – я отдал свое, чтобы потом, когда придет время, вернуть утраченное и хорошенько взыскать с тех, кто за этим стоял. А пока оно придет, я буду расшатывать новый строй. Поэтому самое лучшее место, с помощью которого я смогу это делать, – НКВД.
– Зло пожирает зло, – усмехнулся Калибанов.
– Вот, уже хорошо – ты думаешь именно так, как мне оно и нужно. А ведь не НКВД зло. Это всего лишь структура, служба. Ведь даже среди церковных служителей есть сатанинские твари и святые. Понимаешь?
– А ты не боишься всё это проворачивать?
– Бояться нечего. Новый строй только-только начал подниматься, он еще слаб. А пока я потихонечку его расшатываю, вся злоба людская будет ложиться на Кремль и товарища Сталина. Все ж будут думать, мол, это он с людей кровь пьет. Никто, правда, о доносах друг на друга вспоминать не станет – зачем же?
– Хитро, – покачал головой Калибанов.
– Умно, друг мой. Кто задумывается над тем, что среди нас множество тех, кто карает людей за пустяковые дела мазняков, а затем отправляющих наверх отчеты об успешной борьбе с врагами народа и саботажниками?
– Да никто.
– Начальство знает одно, народ видит другое. А я между ними посредник, который делает всё, чтобы они возненавидели друг друга. Ты припомни мои слова, когда однажды люди начнут ностальгировать по барщине, по господской усадьбе и крепостному праву. И вот как только люди заговорят об этом, то знай – здесь хорошо поработали коханы давиды львовичи.
– Ох и по уму у тебя всё.
– Да, Петя, – подмигнув, кивнул Кохан и вдруг поднялся, точно намереваясь уходить.
– Ты куда? – недоуменно спросил Калибанов.
– Дела, друг мой. Дела. Собирайся.
Калибанов уставился на товарища.
– Куда это?
– Собирайся и на выход – машина тебя уже ждет.
Калибанов мгновенно протрезвел, перепугавшись до мучной белизны.
– Шучу я, Петя. Шучу. Пока.
И ушел.
Прошло некоторое время. Калибанов, пользуясь отсутствием Мазняка, стал настырно ухаживать за его женой – Марией Григорьевной. Однако та постоянно давала ему резкий отказ.
Возмущенная участью мужа, она обратилась к председателю совета. Тот долго и задумчиво курил, шагая по кабинету.
– Да знаю, что Иван не виноват, – сказал он наконец. – В общем, давай-ка мы соберем поселковый совет и напишем коллективное письмо. Люди хорошо знают Ивана.
После совета Мария Григорьевна отправилась в город, где смогла добиться встречи со следователем. Внимательно выслушав женщину, он прочел привезенное ей письмо и серьезно посмотрел на Марию.
– Всё я понимаю, конечно, – сказал следователь. – Да вот только ничего уже не сделать. Вашего Ивана приговорили и отправили. Единственное, что вы еще можете попытаться сделать, – ехать в Москву и просить генерального прокурора.
Марья Григорьевна вернулась домой и, собрав все деньги и взяв с собой пятилетнего ребенка, отправилась в Москву. Несколько дней ее не принимали, однако она продолжала ежедневно ждать от начала рабочего дня и до его конца. Вскоре генеральный прокурор всё-таки принял ее и молча выслушал всё, что она рассказала.
– Я вас понял, – сказал он. – Вы хоть понимаете, по какой статье его осудили? Тут сложно что-либо сделать. Так что…
Увидев ее глаза, прокурор не договорил.
– Скажите: вы действительно думаете, что я проехала полстраны, чтобы услышать, как «сложно что-либо сделать»? Мой муж не виноват, и вы это прекрасно понимаете. Только если правда и справедливость никому не нужны, если они не стоят отнятого времени и усилий, то зачем тогда вы сидите здесь?
Генеральный прокурор изменился в лице.
– Я знаю другое, – продолжила Мария Григорьевна. – Я буду с ребенком сидеть на этом месте до истечения срока моего мужа. И делайте вы с этим, что хотите. Времени и усилий на то, чтобы выволочить меня отсюда уйдет ничуть не меньше, чем на оправдание мужа. Поверьте – я баба не кисейная, стерплю многое.
Прокурор некоторое время внимательно смотрел на нее каменными глазами. Затем достал бумагу и долго писал, изредка поглядывая на Марию Григорьевну.
– Мы рассмотрим ваше дело, – заключил он. – И добьемся амнистии. Я не обещаю, что это произойдет скоро. Но только не надо приносить себя в жертву. Езжайте спокойно домой и ждите.
Мария Григорьевна кивнула, однако продолжила сидеть.
– Что-то еще? – слегка недоуменно спросил прокурор. Она некоторое время молчала, и глаза ее стали быстро намокать, однако она мучительно сдерживала слезы и дрожащим голосом произнесла:
– А можно… можно мне увидеть мужа?
Прокурор вздохнул, покачав головой, и написал еще одну бумагу, благодаря которой Мария Григорьевна смогла встретиться с Иваном уже в лагере. Вскоре она добилась того, что стала работать там поварихой, ожидая амнистии мужа. И через несколько месяцев они отправились домой.
Узнав об амнистии Ивана Мазняка, Кохан мимоходом заехал к Калибанову и предупредил об этом. Калибанов медленно осел на табуретку и схватился за голову.
– Что же мне теперь делать? – хрипло спросил он, мертвенно побледнев.
– Делай ты, что хочешь, Петя, – ответил Кохан и уехал.
Калибанов ушел в затяжной запой, а когда Иван и Мария вернулись – вдруг бесследно исчез. Его несколько дней искали всем поселением, однако он так и не был найден. На том и решили, что Калибанов сбежал. И думали так до тех пор, пока его не нашли в лесу. Повесившегося.