Я вылез из душного автобуса, накинул рюкзак – и бодро зашагал к дому.
Было тепло; небо заволакивали тучи, но дышалось легко.
– Эхх… Добрался-таки! – с улыбкой подумал я, переходя мост, под которым неслась полноводная горная река…
Я уже предвкушал большую кружку чая, топая по дороге под сенью буйной майской зелени. Над горами поднимался тёплый пар…
А вот и дом…
Я достал ключи, открыл два замка; потянул дверь.
Пахнуло давней сыростью и печкой. На полу была пыль и крошки штукатурки с потолка.
Разувшись, я прошёл в кухню, скинул рюкзак, взгромождая его на диван…
Потом разберу.
Сначала нужно сбегать на ручей за водой.
Подхватив пластмассовые вёдра, я сунул ноги в галоши – да пошёл.
Дверь закрывать не стал – пусть проветривается.
Ручей оказался чистым, несмотря на проливные дожди, льющие здесь в моё отсутствие…
Быстро набрав два ведра, я заспешил домой. Очень хотелось пить.
… Скоро на кухне уже горел свет, шипел электрочайник, а я, переодевшись в домашнее, собирался прибраться да подмести пол.
Разобрав рюкзак, я достал вещи, часть из которых отнёс наверх, в комнату. Затем занялся уборкой: протёр стол, посметал паутину; подмёл всю штукатурку с пола…
У печки, на прибитом к полу квадрате листового железа образовалась порядочная куча пыли.
Собрав это всё на совок, я сдвинул сверху на печке чугунные кольца, и ухнул туда всю пыль да штукатурку…
Сполоснул чашку, налил чая; поставил остывать.
Присел на край дивана перевести дух – и вдруг…
- АЧЧУ!!!
А потом ещё раз:
- АПЧХИ!
Мне показалось, что чих донёсся из печки.
- Кто здесь?! – изумлённо спросил я.
Из печки послышался шорох, недовольное бормотание, а потом невидимый голосок обиженно проговорил:
- Хто-хто… Онуфрий я! Здешней хаты смотритель, сталбыть… А он мене пылюкой! Ап-чхи!..
В печке снова послышалась возня.
Всё это походило на мастерский розыгрыш или на фантастику…
Но я совершенно отчётливо слышал этот голосок! Похож немного на голос лешего из старого мультика…
- А чего ты в печке делаешь? – спросил я первое, что пришло на ум.
- Дык, живу тута, сталбыть! – неведомый старичок шмыгнул носом, - покуда ты, батюшка, по городам-весям бродяжишь – я тута пригляд за хатою чиню, однако!.. – В печке снова зашуршало.
Я задумался… Да, голосок действительно походил на маленького ворчливого старичка, которого я себе уже представлял – махонький, чумазый и лохматый.
И я прекрасно понимал, что действительно говорю с ним…
- А ну-ка выдь, да покажись, каков есть, - позвал я, - хочу на тебя поглядеть. И прости уж меня, за пылюку…
Повисла тишина. Затем голосок осторожно произнёс:
- А не погонишь? Род-то людской нашего брата чурается, нечистью величает… Боязно мене…
- Не боись, не погоню, - успокоил я его, - чаю хочешь?
Из печки снова зашуршало, затем дверца приоткрылась – и в щель высунулась лохматая бородёнка. Блеснули маленькие любопытные глазки… Послышалось сопение…
- Добрый ты, сталбыть. Чую… - изрёк голосок.
Дверца открылась шире – и на железную обивку пола под печкой спрыгнул шустрый лохматый старичок в старом тулупчике, стёганых штанишках и валенках. Ростом примерно с кота. Маленькие глазки настороженно оглядели меня.
- Эвон я каков, сталбыть. А чаём взаправду угощашь – али врёшь?
- Угощу конечно, - улыбнулся я, продолжая рассматривать старичка.
Потом встал из-за стола, нашёл в настенном шкафчике самую маленькую чашку, и налил в неё чая. Достал детскую ложку…
Старичок внимательно следил за каждым моим движением.
- Добре, батюшка. Не пужаюсь боле… - произнёс старичок.
… Как же зовут его… А, Онуфрий!
Он деловито просеменил к столу и запрыгнул на стул, принюхиваясь к аромату чая. Тут я разглядел его более подробно:
Растрёпанная борода, такая же лохматая голова; старенький зипун с заплатками, такие же латанные штаны и серые валенки…
И блестящие глазки-бусинки из-под мохнатых бровей.
- А сахеру дашь? – зыркнул он на меня.
- Ой, прости… Забыл совсем! – засуетился я, придвигая с края стола сахарницу и самую маленькую ложку. Потом я взял свою большую чашку, затем развязал пакет с конфетами, печеньями и вафлями, высыпая все эти сласти в глубокую глиняную тарелку…
Онуфрий ловко подвинул к себе чашку, стоя на стуле; насыпал сахара, и принялся его размешивать, забавно брякая ложкой.
Он иногда поглядывал на меня украдкой и смешно сопел.
Это вызывало у меня искреннюю улыбку.
- Так значит ты – домовой? – спросил я его.
- Ан нет. Лесные мы испокон… - проговорил Онуфрий, - енто по старости, конды косточки зябнут, в хатах селимся, да пригляд деем. Всяку нечисть изгоняем да добро стережём.
- А почему же я раньше тебя не видал?!
- Хе-хе! А енто мы глаза вам, сталбыть, отводим, дабы вопросов мельше было. Видать-то нас не видно, зато слыхать иногдась!
Али ты думаешь, то мыши по вечоре шубуршатся?
Ан нет, не мыши! Хи-хи!
Старичок развеселился и осмелел, мусоля печеньку и шумно прихлёбывая чай.
Я с удивлением заметил, что его маленькие ручонки были вовсе не грязные.
- Усё мы за вас ведаем, - продолжал Онуфрий, - и то, что вы поразлетелися кто куды, един ты остался на цельну хату…
Да ишшо ведаю, где како добро схоронено – коли тебя нету – дык стерегу добро-то! Крыс шугаю, отродий поганых!.. Я йих страсть как не люблю! – Онуфрий встряхнул мохнатой головой. – Эвот, был ишшо Беук – дак вместе йих, сталбыть, гоняли…
- Во! Ты и Беука помнишь?!
- Как ж не помнить-то? Енто ж мой самый закадышный был друг!..
За жисть любил помурчать, в духовке тёплой размякшися, - о то ж мы с йим разговоры говорили… Мудрый был кошак. Эх…
Онуфрий шмыгнул носом и схватил из тарелки очередную вкусняшку.
- И Кешку помнишь?
- И того, верно… Ды токмо не шибко он мене жаловал. Брехал всё!
Ды всё словить хотел…
- Да это ж он игрался!..
- Ёму игрушки, ага! – возмутился Онуфрий, - ан зипунец мой продрал! Играет, ишь!..
… Я пил чай с домовым! Подумать только – вот он, рядом сидит, макает печеньку в чашку и блестит глазёнками…
Как есть, во плоти…
Кому расскажешь – покрутят у виска пальцем, сделают жалеющее лицо, да пойдут себе мимо.
Поэтому решил никому не рассказывать.
- Вот вы, род людской, чаво б делали без нас? Ась?! – продолжал Онуфрий, - нужду б терпели да беспокойствия. Ибо как мы всяку нечисть стращам зело, да не пускам за порог. Эвон, дырка коло дольмену – по нощам так и прёть из оттудова нежить…
А мы её – у-ух! – Онуфрий что-то пробормотал – и над его ладошкой всплыло нечто, похожее на огненный мыльный пузырь.
Чпок! – пузырь лопнул, брызнув в стороны лучиками…
- Ух ты ж! – восхитился я, - да вы колдовать умеете?!
- Могём, не без того… - серьёзным голосом проговорил старичок. – И сны ваши обороням, да во прави да во свете держим…
Коты – те ж могут так же, ды токмо вместе мы, за пару, всё ж проворнее… Заведи котейку, а? – зыркнул на меня Онуфрий.
- Так я ж уеду, и куда его девать… Одичает здесь.
- Верно рассудил, - пожевав, согласился домовой. – Вот помню, Беук – тот охоч был до хвилософии. Так и эдак мы с йим беседы вели, да всё он вас, людей жалел… А шо вас жалеть-то? Сами себе таку жись содеяли. Пф!
- Да, так и есть, - вздохнул я. – А ты, Онуфрий, давно живёшь тут?
- Тридесять годков, почитай. До сего в лесу проживал, покамест года не старели. Мене уж двести годов с полтиною!..
- Ох, ёй! – присвистнул я. – А семья есть у тебя?
- Ёсть, а как! Два сынка, сталбыть, годов по сто. Жёнушка тож молодая – во лесе промышлят. Эвот, хожу к йим, как сможется…
… Мы сидели за дубовым столом, пили уже по четвёртой чашке чая, и говорили о том, о сём…
Время текло так тепло и незаметно…
Онуфрий допил чай, дожевал конфету, и глазки его осоловели.
Я посмотрел на часы на стене – и понял, что мы просидели почти три часа!.. И меня тоже начинало клонить в сон.
- Ладненько, очень рад был познакомиться! – честно признался я, протягивая старичку ладонь.
- Взаимственно, батюшка! – ответил он.
Горячая ладошка оказалась в моей руке.
- За чай спасибо однако, - продолжал он, - ежели позволишь – конхветок да печенек возьму впрок?
- Бери, конечно! – улыбнулся я.
Онуфрий принялся шустро набивать карманы конфетами, печениями и вафлями.
Что не поместилось в карманы, он засунул за пазуху.
- Благодарствую премного! – поклонился он, и спрыгнул со стула на пол. – Иногда и с людями поговорить приятственно.
- И тебе спасибо, старче! – ответил я. – Тоже раньше думал, что вас нет, а тут – вон как получилось…
- О тож! – поднял указательный палец Онуфрий. – Добрых снов тебе.
Да и наяву не буду тебе, батенька, глаза-то отводить, будешь мене созерцать как ёсть, хе-хе!
Онуфрий снова поклонился – и шмыгнул к печке.
Я же, прибрав со стола и помыв чашки, собирался идти наверх, в комнату. Зевота уже одолевала, а глаза слипались…
И я знал, что этой ночью снова увижу добрые и светлые сны.