БЕНЕФИС СТАРОГО АДВОКАТА
рассказ
(из серии “Записки Старого Адвоката”)
Умудрившись, я понял, что передо мною человек, обладающий совершенным знанием людей. Поняв это, я почувствовал волнение и холодок под сердцем. Да, передо мною был величайший сердцеведе. Он знал людей до самой их сокровенной глубины. Он угадывал их тайные желания, ему были открыты их страсти, пороки, всё знал, что было скрыто в них, но также и доброе. А главное, он знал их права (<...>)
Да и как же ему было не узнать людей, когда перед ним (<…>) прошли десятки тысяч людей. Среди них были инженеры, хирурги, актеры, женорганизаторы, растратчики, домашние хозяйки, машинисты, учителя, меццо-сопрано, застройщики, гитаристы, карманные воры, дантисты, пожарные, девицы без определённых занятий, фотографы, плановики, летчики, пушкинисты, председатели колхозов, тайные кокотки, беговые наездники монтёры, продавщицы универсальных магазинов, студенты, парикмахеры, конструкторы, лирики, уголовные преступники, профессора, бывшие домовладельцы, пенсионерки, сельские учителя, виноделы, виолончелисты, фокусники, разведённые жёны, заведующие кафе, игроки в покер, гомеопаты, аккомпаниаторы, графоманы, билетёрши консерватории, химики, дирижёры, легкоатлеты шизофреники, дегустаторы, маникюрши, счетоводы, бывшие священнослужители, спекулянты, фототехники.
М. Булгаков, Записки покойника (Театральный роман)
За окнами юрконсультации бушевала непогода, осенний ливень поливал погрустневший город, порывы ветра бились об оконное стекло и даже подумать было страшно о том, чтобы в такую погоду выйти на улицу. В такой-то день дежурил по юрконсультации Алексей Александрович. Признаться, мне интересно было понаблюдать за ним, когда он принимает клиентов, даёт консультации, но я опасался, что в такой непогожий день клиенты не отважатся идти в консультацию.
Я же пришёл пораньше и застал старого адвоката на своём посту.
– А, коллега, рад вас видеть! – искренне приветствовал он меня.
Я поздоровался и выразил сомнение в том, что сегодняшнее дежурство будет удачным и придёт много жаждущих получить юридическую помощь.
– А вот и нет, – возразил Алексей Александрович, – совсем наоборот. Про удачу не знаю, но людей будет много. Вы не забыли, какое сегодня число и день недели?
– Не забыл. Пятница, тринадцатое.
– Вот именно, – многозначительно произнёс Алексей Александрович.
Я только усмехнулся, а старый адвокат возразил:
– Вы думаете, что мистика и всякая такая чертовщина совершенно ни при чём?
Я кивнул головой.
– Правильно, – согласился Алексей Александрович, – мистика, действи-тельно, совершенно ни при чём. Дело в другом, дело – в полнолунии. А это медицинский факт, что в полнолуние обостряются недуги у людей с нездоровой психикой, так что неудивительно, если пара-тройка шизофреников сегодня посетит нас. С другой стороны, погода отвратительная. Не чувствуете ли вы из-за этого некоторый дискомфорт? Ага, вот и другие так же. Но вы-то человек молодой, здоровый и неженатый. А поставьте себя на место людей, обременённых семьёй, болезнями и... Именно в такое время рождается желание послать всё к чёрту и со всем развязаться. Я уж точно могу сказать, что человек пять-шесть придёт сегодня с просьбой составить им исковые заявления о расторжении брака. Потому что вспомнить обиды в такую погоду легче всего, а простить – всего труднее. С обидами вспоминаются и старые долги, так что я не исключаю, что могут попасться клиенты с просьбой составить иск о возврате суммы долга. Кому взыскивать нечего, придут с жалобой на соседа, заодно и с требованием составить заявление об определении порядка пользования совместной собственностью, либо о разделе жилого дома в натуре, да ещё и с изменением долей в праве собственности.
– А ещё погода и фаза луны, – продолжал Алексей Александрович, –предрасполагают к желанию оспорить завещание троюродного дедушки. Именно в такие дни люди чаще решаются требовать через суд возмещения незначительного ущерба, причинённого дорожно-транспортным происшествием... Говоря короче, в дни полнолуний наблюдается наплыв клиентов, правда, большинство из них нуждаются в оказании им, скорее, медицинской, нежели юридической, помощи. А вот и первый клиент.
В комнату дежурного в этот момент вошла женщина и по мимолётному изменению выражения лица Алексея Александрович я понял, что ему это не совсем приятно – считается, что день будет удачнее, если первым клиентом окажется мужчина. Женщина, пожилая, простецкого вида, явно из пригородной станицы, робко поздоровалась, села на предложенный ей стул и стала говорить:
– А я с жалобой на невестку.
– В чём ваша жалоба состоит?
– Да дело в том, что живу я в частном доме с невесткой. Сын мой два года как умер, вот мы вдвоём и остались. Невестка мне попалась скромная, работящая, по дому всё делает, меня иначе, как мамой, не зовёт. Ласковая женщина, добрая, зарплату всю мне отдаёт, месяц назад отрез на платье подарила, а вчера – комнатные тапочки на меху, чтоб у меня ноги не стыли.
Слушал я и удивлялся. Судя по словам женщины, невестка её – сущее сокровище. На что же жалуется женщина? А та продолжает:
– И нрава невестка кроткого. Не гулящая. Слова поперёк не скажет.
– Так на что же вы жалуетесь? – мягко перебил Алексей Александрович женщину. Та отвечала:
– Так я ж вам и говорю. Ведьма она. Колдует. Напускает на меня порчу.
Вот тебе на. Действительно, пятница, да ещё и тринадцатое. Ещё только утро, а чертовщина всякая уже начинается. Я уж и не знал, что и подумать. А Алексей Александрович был невозмутим, спрашивал:
– С чего же вы взяли, что колдует?
– А вы сами посудите. Иду я третьего дня в огород, уже под вечер дел было, глядь – в огороде женщина стоит согнувшаяся. Всмотрелась я в неё, а то куст смородины. Во какое дело! Ну, думаю, не иначе Веркина работа. Верка – это невестка моя. Разве это вам не колдовство? А месяц назад присмотрелась я к двери, что в мою комнату ведёт, а на ней чёрные точечки. Я повнимательнее глядь – а они похожи, как если чернилами плеснуть на дверь. Тут уж и дураку ясно, что невестка на чернила нашептала и мне на дверь плеснула, чтобы порчу навести. Да чернила не простые, а колдовские, на другой день от них и следа не осталось. Или другое дело. Стоит мне из дому уйти, как Верка по дому что-то такое на пол сыпет. Я приду с базара, или от соседки, к примеру, зайду в комнату, приглянусь – нет ничего. А голова-то и заболит. Ясное дело, все от того, что Верка чтой-то заговорённое рассыпала.
Женщина замолчала, ожидая эффекта от своих слов, а Алексей Александрович, без тени улыбки, спокойно и серьёзно отвечает:
– Мне всё ясно. Ваш случай очень серьёзен. Вам действительно необходима помощь. Только вы не по адресу обратились. Вам нужно к врачу, а мы – адвокаты.
– К врачам я, батенька мой, обращалась. На учёте у психиатра состою. Но они ж от сглаза и порчи не помогают. Как быть? Куда мне обратиться?
– Я думаю, что к психиатру, всё же, лучше всего.
– Нет, нет, милай, и не проси. К психиатру, хоть режьте меня, не пойду.
– Никто никого, разумеется, резать не будет. Не хотите к врачу – тогда к знахарке, чтоб она сглаз и порчу сняла. Только, уж вы нас извините, специалистов такого профиля у нас нет. У нас всё больше цивилисты, или по уголовной части, а по порче – никого нет.
– А может вот этот молодой человек.., – и женщина неуверенно указала пальцем на меня, но Алексей Александрович был твёрд:
– Нет и нет. Наш молодой коллега – крупный специалист в других областях, а порча и сглаз – не его профиль.
Женщина поправила платок на голове, вздохнула и подвела итог:
– Ну, раз нет, то и суда нет. Но вы меня хоть выслушали. Другие же меня на смех поднимают. А вы внимание проявили… И на том спасибо. Дай вам Бог здоровья.
Женщина ушла, а я убедился, что прогноз старого адвоката относительно психически неуравновешенных людей оправдывается. После женщины было четверо клиентов, двоим Алексей Александрович подготовил материалы для подачи исковых заявлений о расторжении брака, одной молоденькой маме с ребёнком – заявление о взыскании алиментов, ещё одному – о возмещении ущерба, причинённого дорожно-транспортным происшествием. Всё – как и было предсказано.
После этого забежала Марина Грушницкая и стала поздравлять Алексея Александровича с одержанной вчера победой.
– Ума не приложу! – восторгалась и одновременно удивлялась Марина. – Как это возможно? Ведь Ваш подзащитный, Алексей Александрович, признавал вину. А вы добились оправдательного приговора.
– Вина моего подзащитного не была доказана, – просто сказал старый адвокат.
– Но ведь он же во всём признался?
Удивление Марины Грушницкой было легко объяснимо: хоть времена, когда признание вины считалось королевой доказательств, давно прошли, но… Времена прошли, но люди-то остались.
Алексей Александрович улыбнулся и ответил:
– Дорогая моя Марина Сергеевна, а если бы мой подзащитный признался, что он – папа Римский? Вы бы его в Ватикан отправили? А назови он себя горшком, вы бы его в печку поставили? Нет и ещё раз нет. Если человек признаётся, что он Наполеон, то это вовсе не значит, что его, на основе голословных заявлений, признают императором Франции. Или употребят вместе с чаем как произведение кулинарного искусства. Точно так же признание вины – не основание для признания человека виновным. Нужны достоверные данные, подтверждающие совершение преступления. Короче говоря, голословное признание ни о чём не свидетельствует. И никогда в Уголовном кодексе не было, нет и не будет статьи, предусматривающей уголовную ответственность в виде ссылки на остров Эльбу, а, тем паче, на Святую Елену только за то, что кто-то мнит себя Наполеоном и не нашёл сил сохранить это в тайне. Здесь нужен будет не юрист, а психиатр. А в заключение, милая Марина Сергеевна, примите мое искренне признание в том, что вы – самая красивая адвокатесса. В подтверждение же моих слов...
И Алексей Александрович извлёк из ящика стола великолепную розу и с галантным полупоклоном вручил Маринке. Та зарделась, засмеялась, розу приняла и тут же высказала сожаление о том, что вынуждена покинуть столь любезного кавалера, так как спешит в процесс к судье Шапкину. Убегая, Марина столкнулась со старушкой, которая, отряхнув старый, полинялый зонт, прошла в комнату, спросила:
– Это тут будут аблакаты?
Мы с Алексеем Александровичем сознались в том, что являемся адвокатами.
Старушка, удовлетворившись нашим ответом, уселась на стуле, положила на стол платок, завязанный узлом и начала, обращаясь к Алексею Александровичу:
– Ты мне растолкуй, сынок, как мне быть, а то я и ума не при¬ложу.
– Что у вас?
– То-то и дело, что “что”. Дом у меня – вот что. Живу я одна. А тут племянник отыскался. Пришёл жить ко мне, да и давай приставить, мол, подари, бабка, дом, да и всё тут. А я, дескать, заберу тебя отсюда в станицу и досмотрю. Как быть? Если досмотрит, то и ладно, А как нет? Смогу ли я потом назад дом-то забрать?
– А зачем вам дом дарить? Завещайте его племяннику, да и дело с концом. Или можно оформить нотариальный договор о продаже дома с пожизненным содержанием. Но лучше всего, конечно, все же завещание.
Старушка покачала печально головой, возразила:
– Да и я так думала. А он, племянник-то, детина огромного роста, под
два метра, пристал, да не отстаёт. Подари, дескать, да подари. Я уж и думаю, может, подарить, да и делу конец. А?
Как ни был мал мой опыт в таких вопросах, но и мне стало ясно, сто старушку принуждают к совершению невыгодной для неё сделки. Но вот как ей растолковать доходчивее, что не стоит спешить с подарком? Алексей Александрович вышел из положения так. Он спросил:
– Вы, простите, Шекспира как давно перечитывали?
– Кого это?
– Шекспира. Уильяма. Ну, пусть не всего Шекспира, а хотя бы “Короля Лира”.
На лице старушки – неподдельное удивление: причём здесь Вильям, наш, Шекспир? У неё – юридический вопрос, она за советом пришла, а ей – Шекспир. И ещё Лир какой-то. Пусть бы и король.
– Отродясь о таких не слыхала. Да они, небось, не из нашей станицы. Иногородние, что ли? И имена какие-то нерусские.
Я невольно улыбнулся, а Алексей Александрович сказал:
– Действительно, нерусские. Можно сказать, что и иногородние. Ну, не читали, тогда, может быть, кинофильм видели? А дело всё в том, что жил да был один король. И звался он Лиром, как вы уже знаете. И пришла, ему под старость лет фантазия подарить своё королевство дочерям. Хотите знать, чем всё дело кончилось?
– Хочу. Чем?
– Да тем, что подарив своё королевство дочерям, старик Лир умер под забором. Вы этого хотите?
– Господь с тобой, сыночек, как можно! Не хочу я дом дарить, да племянничек уж больно пристаёт: подари, бабка, да подари. Сил нет. Вот ты мне и ответь, мил человек, имею ли я право дом не дарить?
– Имеете. Дом ведь ваш. И никто не вправе вас принудить от него отказаться. А что до племянника, так если будет он, как и положено по родственному, за вами ухаживать, то и завещайте, в благодарность, дом ему, раз уж у вас более близких родственников нет никого. А нет – найдите женщину, чтобы она вас, как говорится не¬юридическим языком, досмотрела и оставьте дом ей.
– Ну, спасибо, сынок. Дай Бог тебе здоровья. А я уж пойду. Надоумил ты меня, обнадёжил. И старушка, очень довольная, уходит.
Но вот уже входит новый клиент. Смущается. Не знает, с чего начать. Покашливает. Ободрённый кашлем, начинает, хотя и сбивчиво, но довольно толково пояснять цель визита и становится, мало-помалу, ясным то, что сосед посетителя, с которым у него отношения скорее хорошие, чем плохие, вознамерился занять у пришедшего деньги. И довольно-таки крупную сумму. А по виду консультирующегося совершенно очевидно, да и скрывать он это вовсе не пытается, что давать в долг он отнюдь не расположен. И потому пришёл к юристу. И с жадностью пустыни, алкающей дождя, ждёт совета юриста.
Я пытаюсь угадать, к авторитету какого поэта прибегнет Алексей Александрович на этот раз и не ошибаюсь. Он говорит;
– Если я выскажу предположение, что вы ничего не имеет против Шекспира, то вряд ли обманусь в своей догадке. Верно?
– То есть?
И вид у гражданина при этом несколько обескураженный.
– Ну как же, – округляет, не без лёгкой театральности, глаза старый адвокат, – ведь вы же непременно помните, что сказал Полоний Лаэрту в сцене третьей акта первого трагедии великого Уильяма – "Гамлет"?
Посетитель совершенно сбит с толку, но собравшись и с силами, и с мыслями, признается:
– Честно сказать: нет, не помню. Не читал.
– Так, может быть, видели фильм?
– Нет, не видел. То есть, начинал смотреть, но бросал всякий раз, как появлялась Тень отца.
– И совершенно зря. Но страшного, голубчик, ничего нет. Не то, конечно, что Тень появляется нестрашно, а то, что фильм не досмотрели до конца. Нас ведь не Гамлет интересует, и не его отец, пусть бы даже и в виде мистики и всякой там оккультной дряни, а Полоний, с его критическим умом и жизненной опытностью. А так же и кой-какими мыслями. А ту, которая нас интересует, знает любой, не только не читавший Шекспира, но даже и вовсе о нём не слыхавший. И вы, я уверен, тоже знаете. Более того, одобряете её как продиктованную зрелой опытностью. Судите сами:
В долг не бери и взаймы не давай;
Легко и ссуду потерять и друга,
А займы тупят лезвеё хозяйства.
– Стихи, – добавляет Алексей Александрович, – в переводе Михаила Лозинского. Впрочем, вы, быть может, предпочитаете Пастернака?
– Ага, – отзывается грубоватый и малокультурный клиент, – и пастернак, и петрушку. Спасибо за консультацию. Я и сам так думал поступить, а тут ещё и вы не советуете. И Шекспир с Пастернаком... А главное – этот чёрт, как его бисову душу, Полоний...
И совершенно осчастливленный, клиент с радостной улыбкой и суровой непреклонностью во взоре, твёрдой походкой человека стальных нервов и гранитной несокрушимости холодного сердца уходит восвояси.
А поток посетителей не убывает, и я имею возможность убедиться, что вкус литературный и образованность Алексея Александровича не только безупречны, но и широки. Вслед за клиентом-мизантропом по¬является явный альтруист. Выясняется, что и у него имеется энная сумма свободных денег, лично ему принадлежащих, каковую он намерен занять ближнему своему, но, на всякий случай, хотел бы прежде про¬консультироваться со специалистом, чтобы, знаете ли, всё было по закону, а то – мало ли чего, всякое ведь случается.
– Что же, начинает Алексей Александрович, – сказано ведь Христом, как о том свидетельствует святой евангелист Лука, что “благотворите, и взаймы давайте, не ожидая ничего; и будет вам награда великая”.
– Однако...
– Более того. – Алексей Александрович как бы и не замечает попытки клиента возразить – не то старому адвокату, не то евангелисту. – Сказано ведь в Нагорной проповеди, как вы можете это прочесть у другого святого евангелиста – Матфея: “Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют, и где воры подкапывают и крадут”.
– Однако... Однако, я не готов пойти столь далеко. И хотелось бы, всё же, подстраховаться, так сказать, юридически. Воры – ворами и, как гласит народная мудрость, от лома нет приёма, но всё же, всё же... Ведь есть же закон...
Говорит это посетитель и в тот же миг осекается, потому что вспоминает про пресловутое дышло, но уже из другой мудрости, из той, где закон, как раз с дышлом и сравнивается, а поэтому немного сникает. Что же это, в самом деле, такое: закон – а как дышло... Но старый адвокат успокаивает разволновавшегося клиента так:
– А вы зря так предубеждённо настроены против дышла из пословицы о законе. Мнится мне, что только ваше городское происхождение человека далёкого от тихих радостей буколической жизни и полное незнакомство с простым крестьянским бытом внушили вам отрицательное отношение к дышлу – этому весьма нужному приспособлению, чрезвычайно полезному в гужевых видах транспорта, ибо любой мало-мальски непредвзятый индивид, хоть немного подкованный в теории и практике коневодства, вам легко, но вовсе не легковесно, докажет, что без дышла, как ни крути, пароконная, к примеру, упряжка вообще никуда, увы, не сдвинется. Так что проблема, по здравому рассуждению, вовсе не в дышле, то есть законе, а в вознице. Иными словами, я бы обогатил, если это не будет воспринято как явная нескромность, народную мудрость маленьким, но весьма существенным дополнением, чтобы пословица зазвучала, так: закон, что дышло – куда повернул ВОЗНИЦА, туда и вышло. Весь спрос, получается с него, с кучера, хотя, если подумать, коли он поворачивать и вообще управлять не станет, так вообще никуда ничего не выйдет. При любом дышле, то есть, я хотел сказать, законе. Так что возница нужен добрый, возница…
Убеждённый этой короткой, но весьма энергичной речью старого адвоката, клиент отбрасывает свои заблуждения как совершенно неправомерные и проникается ещё большим уважением к праву, а, заодно, и к его возницам и, с надеждой, говорит:
– Да, конечно, вы правы. Но, хотелось бы, знаете ли, подстраховаться и всё-всё предусмотреть.
Алексей Александрович энергично покачивает головой и категорически возражает:
– Всё-всё, увы, предусмотреть невозможно. Про “всё-всё” и речи быть не может, потому что даже просто всё предусмотреть, и я на этом решительно настаиваю, не может никто. Даже и в Одессе. И вообще человека сплошь и рядом подстерегают всякие неожиданности и, не скрою это от вас, даже и очень огорчительные. Очень... Перечитайте, хотя бы роман “Мастер и Маргарита” Михаила Булгакова... Про кирпич и прочие неприятности. Но, тем не менее, отчаиваться не стоит. Нельзя впадать в грех уныния. А потому я говорю: всего не предугадаешь, но вот предусмотреть всё по закону – это дело другое. Совершенно другой разговор: солидный, предметный.
И разговор: долгий, обстоятельный, неспешный, разговор с исполь- зованием специальных юридических терминов, – начинается. По окончании которого клиент, как и предыдущий, ушёл, полностью довольный и собой, и адвокатом, и его консультацией, призывая благословение Божье на голову Алексея Александровича – специалиста умного, чуткого, отзывчивого...
И сразу же хлынул поток людской такой силы, что у меня, хотя я и не консультировал, а только при сём присутствовал, голова пошла кругом. Помню молодого человека, повторявшего всё время: “Что же мне делать?” Из его скупого рассказа явствовало, что его семейная лодка, увы, но разбилась о быт и он хотел бы знать, имеет ли он какие-либо права на дом родителей жены, каковой дом тесть и тёща с помпой “подарили”, разумеется, на словах, молодым в день свадьбы, поразив простоватого парня "Широтой” души. Узнав, что “подаренный” дом по-прежнему принадлежит родителям бывшей милой, а он, бывший муж, не прописанный в доме и ни дня в нём не живший (а жили молодые на квартире), не имеет на дом никаких прав, приходил в отчаяние и глядя в глаза Алексею Александровичу, с оттенком трагизма в голосе вопрошал:
– Так что ж мне теперь делать?
“У него семья рушится, – думаю я, – а он, меркантильный такой, об имуществе думает, о доме. Что ж, ему дом дороже любимой? На доме он женился, или на женщине. Да и тесть с тёщей хороши: как пыль на свадьбе приглашённым пускать, так они – щедрые, дома дарят, – альтруисты расчётливые.”
– Что же это за законы такие несправедливые! – вскрикивает парень и смотрит на Алексея Александровича так, как если бы он и был автором этого закона.
Вслед за парнем, заламывая руки и проливая слёзы, явилась видавшая виды дамочка и поведала, что разводится с мужем и хочет знать, какая доля собственности её мужа должна отойти к ней. Узнав, что ни¬какая (ведь всё имущество мужа – добрачное, а она никоим образом своим трудом или деньгами имущество супруга не приумножила), дама полуистерически выкрикнула:
– Как же так? Ведь я же жена! Я ведь была с ним расписана три года. Ведь, говорят, есть закон, что если жена три года прожила с мужем, то его имущество в том числе и дом, становится имуществом жены. Есть же закон, чёрт его возьми.
В будущем мне пришлось убедиться, что это одно из наиболее распространённых в природе заблуждений, причём присущее, по какой-то причудливой прихоти Творца, исключительно лишь прекрасной половине рода человеческого. А Алексей Александрович отвечал:
– Нет, нет и нет. Такого закона нет, это вас кто-то в заблуждение ввёл.
С дамочкой случилось что-то вроде микроистерики. Достав платок, рыдая, она размазала слёзы и косметику по лицу, она всхлипы¬вала и умоляла адвоката:
– Но послушайте, дорогой. Ведь это же несправедливо. Мало то¬го, что он – мой муж – мерзавец, так ещё и выходит, по вашим глупым законам, что я теперь и не поимею от него ничего. Это же несправедливо. Адвокат, миленький, делайте же что-нибудь, я вас умоляю, ведь я же к вам пришла, так помогите мне...
Не теряя терпения, Алексей Александрович, тихим, но уверенным голо-сом уговаривал клиентку успокоиться. Та, совсем расчувствовавшись, завывала в ответ:
– Адвока-а-ат... Поймите меня-я-а-а.., Разве ж это справедливо? Должны же эти мерзавцы-мужчины, ой, простите, о вас лично я так плохо не думаю, но должны же вы, то есть не вы лично, а другие мужчины нести хоть какое-то наказание за то, что мы – женщины. Мы, жен¬ины, терпим их, то есть вас, не вас лично, а... А-а-а... Да если бы я знала, что есть такой закон, то есть такого нет закона.. ну, в общем, если бы я зна-а-а-ла-а-а... что мне ничего не достанется, я бы сразу за него не пошла, сроду бы не пошла-а-а.., а лучше вышла бы за Семёна Арнольдовича, который, к тому же, теперь бы уже и умер, то есть он и так умер, без моего участия, а наследников у него, заметьте, никого нету-у-у...
Ничем не мог ей помочь даже такой замечательный адвокат. Он так и сказал:
– Ничем, уж вы меня простите, помочь не могу…
А дамочка покидала консультацию, рыдая и ломая руки и заявляла:
– И кому они нужны – эти адвокаты, если ничего не могут сделать для бедной dura lex женщины. Они говорят – есть закон, дескать, dura lex… Вот уж действительно – дура: и этот закон, и законники. К чёрту такие законы, которые на стороне мерзавцев-мужиков. Он говорит – закон. Я и сама знаю, что закон, а ты сделай так, чтобы закон одно – а мне другое. Чтоб по-моему было. Ты мне закон переверни и выверни: вот тогда ты – адвокат, а иначе и адвокаты не нужны. Какой от них толк…
А на приём уже заходила другая женщина – мать двоих взрослых детей: сына и дочери и, ругая и кляня закон, с возмущением узнавала, что с её сына на содержание ребёнка бывшая супруга имеет право “сдирать” целых двадцать пять процентов из заработка, в то время как дочь со своего бывшего мужа на содержание ребёнка имеет правово всего-то навсего на “какие-то там жалкие двадцать пять процентиков”.
– Куда ей такие деньжищи? – возмущалась женщина в адрес бывшей невестки. – Эта стерва их солить, что ли, будет? – и тут же меняла пластинку. – Ну, посудите сами, можно ли на эти жалкие гроши вырастить ребёнка? – имея ввиду дочь.
Что скажешь на это? Оставалось только руками разводить. Женщина ушла, очень недовольная полученной консультацией, заплатив за неё с огромной и явно видимой неохотой,
В своём нежелании оплачивать труд адвоката, эта женщина была отнюдь не одинока. Я заметил: узнав, что по закону им ничего или мало что полагается, клиенты отказывались платить (“а зачем, ведь мне же ничего чужого не светит?”) и уходили, ругаясь на “возмутительные” порядки. Те же, кто узнавал, что их претензии имеют под собой законное основание, расцветали до¬вольными улыбками, но оплачивать консультацию отказывались на таком основании:
– Что же это я за своё, да ещё и платить стану? Нашли дураков, нечего сказать. Вот если бы адвокат подсказал бы мне, как чужое отхватить, вот это был бы настоящий адвокат.
Были и такие, кто выслушав консультацию, возмущались:
– В третью (четвёртую, пятую...) консультацию захожу и всё од¬но и то же слышу. Вы, адвокаты, как сговорились.
И платить отказывались под тем предлогом, что:
– Я это и без вас знал и ничего нового вы мне не сообщили, так чего же я вам платить гонорар ни за что стану?
И мне вспоминались страницы из “Доктора Живаго”, где описывалось, как в трудное лихолетье шли к доктору крестьяне и несли, кто курочку, кто яичек, кто маслица, полагая, что “задарма” и консультация будет пустая. Да, что ни говори, но в этом смысле перемены к худшему были явно налицо. Однако и адвокат непрост и искусством добиваться уплаты гонорара за свой труд владеет в совершенстве.
А вот характерная сценка. Перед Алексеем Александровичем сидит, развалясь, некто преуспевающий, но явно неинтеллигентный и желает заключить соглашение на защиту своего несовершеннолетнего отпрыска, который умудрился, ни в чём не нуждаясь, совершить несколько краж, грабежей и разбоев. Папаша попавшего в руки милиции малолетнего негодяя готов платить, но людей он ни в грош не ставит и считает, что за свои деньги, которые он и в кассу-то ещё не внёс, может из адвоката верёвки вить.
– Меня интересуют гарантии, – нагловатым тоном цедит слова преуспе-вающий.
Алексей Александрович саркастически усмехается и осведомляется
Простите за любопытство, но меня интересует, как недавно вы перечитывали дилогию Ильфа и Петрова об Остапе Бендере?
– Оу! – явно подражая героям голливудовских поделок, отвечает клиент. – Это моё любимое чтение. Можно сказать – настольные книги.
– Ну и чудненько. Значит, вы помните, что в таких случаях говаривал Великий Комбинатор про гарантии.
Клиент, судя по изменившемуся выражению лица, прекрасно пом¬нит, что именно говорил о гарантиях сын турецко-поданного. Но самомнения у преуспевающего – пруд пруди, и он, уже менее решительно, но всё же гнёт свое:
– Но вы мне можете ручаться…
– “Ручаться можно только за одну вещь в мире – мощь великого кесаря”, – перебивает старый адвокат.
Клиент явно сбит с толку, он растерян, не привык, чтобы с ним говорили так, к возражениям он тоже не привык . Клиент растерян, но пытается сопротивляться:
– Вы говорите...
Но Алексей Александрович неумолим:
– Это не я говорю, это Понтий Пилат говорил подследственному из Галилеи. Справтесь у Михаила Афанасьевича.
Упоминание слова “подследственный” возвращает преуспевающего к реалиям жизни, а мыслями – к непутёвому сыну, уважительное же, но, признаемся честно, немного и фамильярное, упоминание некоего таинственного Михаила Афанасьевича (видимо, большого начальника в милицейских кругах, о ко¬тором преуспевающий и не слыхал, а старый адвокат, судя по этой самой фамильярности, с ним на короткой ноге) заставляют его проникнуться невольным, и совершенно для себя неожиданным, уважением к седовласому патриарху адвокатуры. Воля клиента сломлена и он лишь по привычке осведомляется:
– Но вы хоть можете обещать…
Алексей Александрович покачивает головой, клиент замолкает, а старый адвокат спрашивает:
– Знаком ли вам некто по имени Рональд Рейган?
Клиент пугается – неужели могущество старого адвоката столь велико, что простирается до знакомства с мистером Рэйганом?
– Ну, да, – неуверенно отвечает клиент, – это президент Америки. Бывший президент... бывшей Аме... Кажется так. Верно? Только причём тут Рэйган?
– А вот при чём. Господин сей известен миру своим пристрастием к русским пословицам. И поговоркам. Не будете же вы отрицать, что пословицы и поговорки – кладезь народной мудрости. Наш отечественный “Дао дэ цзин”, только некодифицированный. Наша “Агада”. И раз американец Рэйган черпал из сего кладезя мудрости, то нам-то было бы грех не черпать оттуда же. И вы должны знать один из перлов русского фольклора есть такой, который утверждает, что в отношении обещаний обязанной стороной является тот, кто обещания получает. Я всё это говорю к тому, что привык дело делать и добиваться результатов, а не обещаниями клиентов кормить. Вам что нужно: обещания или квалифицированная юридическая помощь? Слова или реальная защита?
– Защита, – лепечет клиент – он сбит с толку, раздавлен, побеждён.
– Вот это я вам и обещаю. Если согласны, я возьмусь защищать вашего сына.
– Согласен, согласен, согласен...
Алексей Александрович сразу понял, с кем имеет дело, подмять себя не дал, одержал моральную победу над несимпатичным преуспевающим и в итоге заключил выгодное, с точки зрения гонорара, соглашение на своих условиях, не позволив клиенту сесть на шею.
Рабочий же день, между тем, кончился. Я и заметить не успел. Народу было столько, что мы даже коротенького перерыва, чайку попить, сделать не смогли.
– А вы говорили – пятница, тринадцатое, – обратился Алексей Александрович ко мне, – клиентов не будет. На полнолуние там какое-то ссылались. А мы не астрологи, мы адвокаты.
И Алексей Александрович шутливо подмигнул мне. И хоть про пятницу, тринадцатое число и полнолуние говорил не я, а сам старый адвокат, я на него в обиде не был, а был благодарен ему за сегодняшнее дежурство, во время которого мне удалось узнать много для себя полезного.
Но не только.
Даже простое наблюдение за Алексеем Александровичем доставляло большое эстетическое наслаждение: настоящий бенефис, прямо театр одного актёра, вдохновенное соло в исполнении прекрасного адвоката. Посвятив меня в таинства адвокатского театра комедии масок, где для него не было никаких тайн, сам он, как оказалось, масками не пользовался. И нетрудно было догадаться, в своей практике ориентировался на систему великого Станиславского, в книги которого, не побоюсь это обнародовать, заглядывал Алексей Александрович едва ли не чаще, чем в юридические книги. Я знаю: Константина Сергеевича мой старый учитель боготворил. И это при беспредельной любви к творчеству Михаила Афанасьевича! (“Я, батенька мой, – нередко говаривал мой герой, – настоящий булгакоман, без его книг жить уже не могу”.). Не знаю, уж как, но Алексей Александрович в совершенстве овладел этой Системой, искусством театрального перевоплощения, более того – внёс весомый вклад в её развитие (подозреваю, что открытия, сделанные им на этой стезе, позволили эту Систему не только творчески развить, но и создать новую систему, не противоречащую прежней, а созидательно её претворившую в иные формы), я сам тому не единожды был зрителем и вот свидетельствую, что актёр, мой милый адвокат, воистину гениальный.
И очень разноплановый.
Вот он сух, немногословен, почти придирчив. В глазах холодный огонь подозрений, он всё, по завету классика, подвергает сомнению. Но главное, что приходит в голову, даже при беглом взгляде на него, это слово “компетентность”, И немудрено, ведь сейчас он – сам Компетентный Бакстер.
А вот он вальяжен, почти ленив, но очень добродушен, словом – душка Стива Облонский.
Потом он весел, беззаботен, так и искрится жизнерадостностью и перед вами предстаёт простое и милое лицо мистера Пиквика, который сразу же и без нажима превращается в находчивого и неунывающего Сэма Уэллера.
Иногда он романтик и фантазёр Дон Кихот, а иногда – простоватый и хитрый одновременно – материалист Санчо Панса. Но вот эти образы слились в нём воедино и перед вами предстаёт Тартарен из Тараскона – бахвал, весельчак, жуир, авантюрист.
Всё подвластно моему герою: и наивный идеализм чистого душой Алёши, и напор и натиск широкой души грешного Дмитрия, и мрачноватая самоуглублённость аскета Ивана, правда, без его душевных проблем, – словом, все три законных сына Фёдора Павловича Карамазова.
Иной раз воландовское одиночество мелькнёт в его глазах и его всеведение и непреклонность, но вот мгновение – перед вами совершеннейший хулиганистый милашка Бегемот.
Я знаю, что только такой Джон Сильвер, как Алексей Александрович, мог держать в страхе самого кровожаднейшего капитана Флинта. Но Сильвером старый адвокат не был и не будет никогда. Но я вижу его, молодого, в роли Артура Грэя, навсегда завоевавшего любовь своей Ассоли.
А ещё раньше, юношей, он блистал в роли Ромео. В зрелом возрасте – Гамлет, – было и такое. Зато потом блистательная игра и триумф в роли Ричарда Третьего, достижение блистательных вершин в роли Макбета. Теперь же он достигает немыслимых глубин в роли Лиpa. И не дай вам Бог встать у него на пути, когда он – царь Иоанн Грозный.
А какая широта и мощь в его трактовке образа Тараса Бульбы! И какая ловкость Павла Ивановича Чичикова – в его исполнении. Настоящий Хлестаков бежал бы от него, как от огня. Но вот обстоятельный Собакевич увидел бы в нём как бы своё зеркальное отражение, и это при том, что Манилов бы посчитал себя списанным с Алексея Александровича, а Ноздрёв помалкивал бы и отдыхал, сидючи тише воды, ниже травы – за полной своей ненадобностью.
Есть в нём пышная красота Шер-Хана, упругая мягкость походки Багиры, сила Балу и изящество юного Маугли. Благородство Атоса, бесшабашность Портоса, мистицизм Арамиса и ловкость д’Артаньяна.
Но как он проницателен в роли Шерлока Холмса, А как мил и непосредственен в роли увальня доктора Ватсона. А как мил и трогателен, даже трагичен, в родах героев Чехова – настоящая поэзия!
Алексей Александрович откинулся на спинку кресла, помассировал уставшие за день глаза. Но особенно утомлённым он не выглядел.
– Как вам это удаётся? – неожиданно для себя самого спросил я.
– О, это долгая история: привычка, закалка и, не удивляйтесь, то, что зовётся специальным термином – профессиональная деформация. Вещь неприятная, во всяком деле обязательная, но, надо признаться, кое в чём и полезная. А ведь мы, юристы, являемся представителями профессий, деформации подлежащих больше других. Хочешь не хочешь, а следователи, с годами, утрачивают веру в порядочность людей и едва ли не в каждом начинают подозревать преступников. Судьи, в меньшей степени прокуроры, и следователи, начинают чувствовать себя вершителями судеб. Власть над людьми пьянит, а ведь известно, что от пьяного жди любой беды.
У адвокатов – другие деформации. Мы, в каждом, готовы видеть склочника и скандалиста. Особенности профессии тому способствуют, а больше всего – некая двойственность. Адвокат – профессия одновременно и мужская, и женская по своей сути. Мужская – потому что адвокату всё время приходится проявлять активность, распушать хвост, как павлин в брачный период, заливаться соловьем, заходится глухарём, подчас, чего греха таить, глохнуть от собственного “токования”. За работу, за клиента “биться” не хуже, чем за самку.
А взять наше положение в процессе, в особенности уголовном. Что может, процессуально, адвокат? Заявлять, в основном, ходатайства. Просить, если хотите. А уж дождёшься удовлетворения, нет ли – зависит не только от тебя самого, от настойчивости и убедительности, а и... Да что говорить, вы человек молодой, вам это самому понятно и близко. Есть, правда, отличия: старые адвокаты добиваются своего, в отличие от молодых мужчин, всё же чаще. Сказывается опыт, умение найти общий язык, знание психологии, терпение и выдержка, которые приходят с годами. Словом, умение поступать по завету – мы не можем ждать милости, взять их – вот наша задача. Но – только по закону.
Это всё, если можно так сказать, мужская сторона профессии. Есть и женская. Адвокат – это та же “невеста на выданье”. Сиди и жди – выберут или не выберут. А чтобы выбрали – идут в ход все эти женские штучки-дрючки. Опять же – всегдашняя, почти женская, не¬удовлетворённость. Осознание, иной раз, собственного, если и не бессилия, то уж явного неравноправия в процессе. Закон установил для адвоката столько же, если не больше, ограничений, в сравнении с другими юристами, сколько мораль – для женщин – в сравнении с мужчинами. Что разрешено, или прямо не запрещено, одним, то и запрещено, и предосудительно для другим. Отсюда всякие комплексы и желание доказать свою состоятельность.
А ведь дело приходится иметь с людьми, причём далеко не ангелами, а, лучше сказать, совсем не ангелами. Короче говоря, как заметил один мой хороший знакомый, врач по профессии, ныне, к сожалению покойный, нам, врачам и юристам, приходится иметь дело с уродами. Только врачам – с уродами физическими, а юристам – с уродами моральными. Это, конечно, полемический перехлёст, адвокатам нельзя так относится даже к падшим, для нас, как и для врачей, главное – не навреди. Но мысль, в целом, как это ни печально признать, верная. А перехлёст... Что ж, он вызван также профессиональной деформацией. Врачи по этой части сравнимы, вполне, с нами. Что говорить, медики – замкнутая корпорация людей особой породы, которые привыкли видеть нутро, самую изнанку человеческой природы, а она, увы и ах, ещё ой как далека от совершенства. Но, удивительное дело, врачи, иногда совершенно невыносимые в своём рабочем окружении, выйдя за стены медицинских учреждений, преображаются неузнаваемо. В обычной обстановке с ними легко и приятно общаться. Любовь к людям они окончательно не утрачивают, возьмём, к примеру, Чехова, Булгакова или Вересаева и прочтём, что они там понаписали. Это же чудо! Блеск! Прелесть! Впрочем, признаюсь, что стихи Сапфо, всё же, в переводе Вячеслава Иванова мне нравятся больше, чем в переводе Викентия Викентьевича. Но о вкусах, как известно, не спорят. А общаться с врачами – одно удовольствие. Особенно мне их юмор нравится, какой-то он лёгкий, изящный, хотя и совершенно чёрный.
Чего не скажешь об учителях. Это чемпионы по профессиональной деформации. Весь мир для них – классная комната, человечество – неразумные школяры, все сплошь лентяи и двоечники. И их нужно учить, наказывать и… сечь. Работать с учителями совершенно невозможно. Так и ждёшь, что тебя вот-вот перебьют, отругают за то, что плохо выучил урок, поставят в угол, а то, чего доброго, выгонят за дверь и... “без мамы не приходи”.
Да, трудный народ учителя. Труднее них – лишь военные. Это просто сверхчемпионы по деформациям. Есть такой анекдот. Сидят две женщины и моют кости военным. Из кухни заходит к ним военный, чуть ли не “целый полковник”, муж одной из дам, слушает их слушает, а потом перебивает и говорит: “Вот вас послушать, так тупее нас, военных, никого на свете нет, а вы, все гражданские, такие умные. Так скажите же мне, тупому военному, почему вы, такие умные гражданские, не умеете даже строем ходить.”
– А ведь этот полковник, – продолжал Алексей Александрович, – вовсе и не глуп и смеяться над его тирадой вовсе нечего. Это чистой воды профессиональная деформация. Ведь с чего начинается любой маршал? С умения ходить строем. И вот такой военный профессионал видит, что какой-нибудь очкарик с интеллигентным лицом, который начитался всяких там Платонов и Шопенгауэров, Достоевских и Толстых, а строем ходить-то и не может, – ведёт его дело, опираясь на какие-то там законы, где всё не так однозначно, как в уставах. Да, хуже всего с профессиональной деформацией дела обстоят у учителей и военных. Но знаете ли, есть категория клиентов, ещё худшая. Знаете кто?
Военные преподаватели. Это что-то фантастическое. В них сошлись, слились воедино, поистине в гремучую смесь, недостатки и одних, и других. Был случай. Зашёл к нам проконсультироваться один подполковник из военного училища. Так с ним мы не смогли справиться всем наличным составом консультации. Заведующего он довёл до гипертонического криза, Анна Рудольфовна пила валидол, с Маринкой случилась истерика – насилу нарзаном отпоили, даже и я разнервничался…
Вот видите, коллега, как я о наших клиентах рассуждаю? Что это? А это и есть профессиональная деформация. Очень трудно её избежать, а ещё труднее, вопреки негативному опыту. Не разувериться окончательно в людях.
Хотя что же это я так? Вроде как запугиваю вас, мой юный друг. А на самом деле бывает и на нашей улице праздник встречаются, иной раз, весьма сочные, колоритные типы. Повидаете всяких. А на сегодня хватит. На дворе давно ночь. Дождь, к счастью стих. И вон вид¬на ярко сияющая полная луна пятницы, тринадцатого числа…
Всего один день на дежурстве, но какой бенефис! Театр самой высокой пробы! Гениальный актёр! И я видел это – искреннее, вдохновенное соло старого адвоката!