Ли Чон (магазин бакалейный)- направо от вакантного лота (хотя, почему называют свободным пустырём, когда там навалены старые котлы, ржавые трубы, разные кучи обрезков древесных пород, груды пятигаллонных канистр, никто не может сказать). За пустырём вакантным - железнодорожный путь и Палас-Флопхауз. По левую руку перед границами свалки – строгий, достойный Холдинг и дом Доры Флаад; приличный, чистый, честный, старомодный забавный дом, где человек может взять фужер пива среди друзей. Это не ночной дешёвый притон, но крепкий, добродетельный клуб, построенный, поддержанный, и дисциплинируемый Дорой, которая, госпожа и девица полусотни лет, посредством осуществления особенного таланта такта и честности, милосердия и определенного реализма, сделала себя уважаемой интеллектуальными, образованными и тому подобными.
И к тому же её ненавидят крученные и похотливые сестрицы общин, старые девы, замужние, мужья которых уважают свой дом, но любят его не очень.
Дора - великая женщина, великая крупная женщина с огненно-оранжевыми волосами и вкусом к реактивно- зелёным вечерним нарядам. Она держит честную, единую входную плату в расположение, не продаёт крепкого напитка, и не разрешает громкого или вульгарного разговора в её доме. Из её девочек некоторые являются весьма бездействующими из-за возраста и немощи, но Дора никогда не отталкивает их, хотя, как она говорит, не каждую из них нагибают трижды в месяц, но они ходят прямо при еде трижды в день. В момент особой местной привлекательности, Дора назвала свою ресторацию Бир-Флагом (Bear Flag Restaurant ) и в той истории есть много людей, которые занимались исключительно бутербродами, хотя обычно есть двенадцать девочек в доме, считая пожилых, Грека - кука, и человека, который известен как Ватчмен, но владеет всеми манерами тонких и опасных задач. Он останавливает поединки, изгоняет упившихся, успокаивает истерики, вылечивает головные боли, ухаживает за баром. Он перевязывает порезы и ушибы, болтает о пустяках с полицейскими, и так как добрая половина девочек – Христианского Вероучения, читает вслух свою лекцию Науки и здоровья воскресным утром. Его предшественник, будучи менее уравновешенным человеком, плохо кончил, как будет сообщено, но Альфред одержал победу над своей средой и поднял эту среду до себя. Он знает то, чем мужчины должны быть там и чем мужчины не должны быть там. Он знает больше о домашней жизни граждан Монтерея чем любой в городе.
Что касается Доры, она ведет щекотливое существование. Будучи противозаконным, по крайней мере против его буквы, она должна быть дважды столь же законопослушной как кто-либо ещё. Не должно быть никакого пьянства, никакой борьбы, никакой вульгарности, или они закрывают Дору. Также из незаконности, Дора должна быть особо филантропической. Все занимают денег у неё. Если полиция дает танец для своего пенсионного фонда и все остальные дают доллар, Дора должна дать пятьдесят долларов. Когда Торговая палата улучшила свои сады, торговцы, из которых каждый дал пять долларов, но относительно Доры попросили - и дала сто. Со всем остальным это - то же самое,- Красный Крест, Объединенный благотворительный фонд, Бойскауты, незамечаемая, неразглашаемая, бесстыдная грязная расплата за грехи Доры наполняет список пожертвований. Но во время депрессии она была наиболее пострадавшей. В дополнение к обычной благотворительности, Дора видела голодных детей, безработных отцов, встревоженных женщин и Дора оплачивала продуктовые счета направо и налево в течение двух лет и чуть разорилась в процессе. Девушки Доры хорошо обучены и приятны. Они никогда не заговорят с мужчиной на улице, хотя с ними, возможно, бывали ночью.
Перед тем как Альфред поступил, в "Бир-Флаге" произошла печальная история. Прежнего сторожа звали Уильям, вид у него был нелюдимый, лицо хмурое. Днём работа его не обременяла, и он изнывал в обществе женщин. В окна он видел, как Мак с ребятами сидят на трубах посреди пустыря в зарослях мальвы, болтают ногами, загорают и не спеша философствуют о предметах интересных, но малозначительных. То и дело, замечал он, кто;нибудь вынимал из кармана бутылку "Олд-теннисок" и, вытерев рукавом горлышко, отпивая, передавал другим. Уильяму было жаль себя без таких посиделок с ребятами. И однажды он не вытерпел, пошёл на пустырь и сел на трубу. Разговор тотчас смолк, наступила настороженная, недобрая тишина. Немного спустя Уильям встал и уныло побрел обратно в "Бирфлаг", посмотрел в окно – ребята опять пустились беседовать; Уильяму стало совсем тошно. Его некрасивое лицо темнело, губы кривились от невесёлых размышлений. На другой день он опять вышел, прихватив с собой бутылку виски. Мак с ребятами виски выпили, что они дураки, что ли. Но весь их разговор с ним ограничился двумя фразами – "Удачи,” и "Всматривайся в себя.”
Уильям опять скоро вернулся и опять смотрел на ребят в окно. До него донеслись громко сказанные Маком слова: "Но Черт побери, я ненавижу сутенера!” Это была беспардонная ложь, но ведь Уильям этого не знал. Просто он Маку с ребятами только лишь не нравился. Уильям совсем пал духом. Ханурики не принимают его к себе в компанию, он даже для них слишком плох. Уильям был всегда склонен к самосозерцание самообвинению. Он надел шляпу и побрёл один по берегу до самого маяка. Постоял немного на маленьком уютном кладбище, слушая, как рядом бьются о берег волны, и будут так биться до скончания века. Он стоял и думал угрюмую тягостную думу. Никто не любит его. Никто его не жалеет. Он считается у них привратником, а на самом деле никакой он не привратник, он сутенер, грязный сутенер; самое низкое существо на свете. Потом он подумал, что ведь и он, как все, имеет право на жизнь, на счастье. Видит бог, имеет. Он пошел обратно, клокоча от гнева; подошел к дому, поднялся по ступенькам, и гнев его улетучился. Был вечер, музыкальный автомат играл «Осеннюю луну», Уильям вспомнил, что эту песню любила его первая девушка, которая потом бросила его, вышла замуж и навсегда исчезла из его жизни. Песня очень его расстроила. И он пошел к Доре, которая пила чай у себя в гостиной.–Что случилось? Ты заболел?– спросила Дора, увидев вошедшего Уильяма.–Нет,– ответил Уильям.– Но какая разница? В душе у меня мрак. Думаю, пора это дело кончать. Дора немало перевидала на своем веку психопатов. И считала, что шутка – лучший способ отвлечь от мыслей о самоубийстве. –Только кончай, пожалуйста, не в рабочее время. И ковры смотри не испорти. Набрякшая свинцовая туча тяжело опустилась Уильяму на сердце; он медленно вышел, прошел по коридору и постучал в дверь рыжей Евы. Ева Фланеган была девушка верующая, каждую неделю ходила на исповедь. Она выросла в большой семье среди многочисленных сестер и братьев, но, к несчастью, любила пропустить лишний стаканчик. Ева красила ногти и вся перепачкалась – тут как раз Уильям и вошел. Он знал, что Ева уже крепко навеселе, а Дора не пускала девушек в таком виде к клиентам. Пальцы у неё были чуть не до половины вымазаны лаком, и она злилась на весь мир. –Чего надулся, как мышь на крупу?– вскинулась она. Уильям тоже вдруг обозлился. –Хочу с этим кончать!– выпалил он, ударив себя в грудь. Ева взвизгнула.
–Это страшный, гадкий, смердящий грех,– выкрикнула она и прибавила: – Как это на тебя похоже – убивать себя, когда я совсем набралась храбрости ехать в Сент;Луис. Подонок ты после этого. Уильям поскорее захлопнул дверь и поспешил на кухню, еще долго провожаемый её визгом. Уильям очень устал от женщин. Повар;грек мог показаться после них ангелом. Грек, в большом фартуке, с засученными рукавами жарил в двух больших сковородках свиные отбивные, переворачивая их ледорубом.
–Привет, сынок. Как дела?
Котлеты скворчали и шипели на сковородке.
–Не знаю, Лу,– ответил Уильям.– Иногда я думаю – самое лучшее взять и – чирк!
Он провел пальцем по горлу.
Грек положил ледоруб на плиту и повыше закатал рукава.
–Знаешь, что я слышал, сынок,– сказал он.– Если кто об этом говорит, никогда этого не сделает.
Рука Уильяма потянулась за ледорубом, который лёг ему в ладонь легко и удобно. Глаза впились в чёрные глаза Грека, он прочёл в них интерес и сомнение, сменившиеся под его взглядом растерянностью и страхом. Уильям заметил перемену: в первый миг Грек почувствовал, что Уильям может совершить это, в следующий он знал – Уильям это совершит. Прочитав приговор в глазах Грека, Уильям понял, что назад ходу нет. Ему стало очень грустно, потому что теперь он понимал, как это глупо. Рука его поднялась, и он вонзил острие ледоруба себе в сердце. Удивительно, как легко оно вошло. Уильям был привратником до Альфреда. Альфред нравился всем. Он мог сидеть с парнями Мака на трубах, когда хотел. Он даже бывал гостем в Флоп-хаузе.