ОТРИЦАНИЕ ИМЕНИ.
Часть 4.
Заговорщики Текра.
Глава 5.
Встреча в лесу.
Утро началось с возбуждённого спора. До моих друзей вдруг дошло то, что я вам тут говорил. Я валялся на полу фургона, не имея сил не то что встать, но даже открыть глаза, и слушал, что они там решают.
Я не выспался. Даже нет, я безмерно устал, и сон не приносил облегчения. Стоило задремать, из непонятных глубин подсознания начинали просачиваться воспоминания. Чужие воспоминания, порой приятные, порой постыдные – такие есть у всех. Я не хотел этого. Не хотел вникать в мысли Аарна, не хотел быть даже случайным гостем в мире чужой души. Зачем мне это?
Стыдное, унизительное чувство честного человека, вынужденного видеть то, что происходит в чужой спальне.
Как потом оправдаться перед моим другом? Как убедить, что моё отношение к нему не изменилось? Как вообще посмотреть ему в глаза после этого?
От стыда и жалости к Аарну, чья душа оказалась обнажённой и беззащитной передо мной, я начинал громко скулить, делал над собой усилие – и просыпался. И боялся заснуть.
- Гав-гав болеет, - сквозь сон пробормотала Лаян.
- Лапка болит, - откликнулась Мичика и погладила мою спину.
- Псинка, спи, - обнял меня Васятка. А разбуженный Малёк повёл себя странно.
- Надо ехать, - громко сказал он и снова заснул.
Всем было тесно, плохо, неудобно. Было страшно, но ни у кого не было сил стоять на карауле. На меня то падала со скамьи Лалина рука, то она сама с Мичикой впридачу. То Васятка лёг пузом мне на морду, перекрыв воздух, то кто-нибудь случайно пинал меня, наступал на меня или ещё на кого-нибудь. Не ночь, а сплошное мучение. Прибавьте к этому, что голод вцепился в нас со страшной силой, что мой Рики тяжело вздыхал и звал меня во сне, что на Сеша напала бессонница по причине сотрясения мозга, и он ворочался и стонал.
А под утро мне приснился отец. Тот, который король Стоян. Он был очень расстроен. «Миче, мальчик мой, - укоризненно говорил он мне, грозя пальцем и качая головой, - что ты с Петриком сделал? Я убедительно могу доказать, что ты совсем не любишь его, потому что никогда не называешь меня папой».
И вот в этом конфликт отцов и детей. Отцам вечно кажется что-то не то. До такой степени не любить МЕНЯ, что вообразить, будто я не люблю Петрика! Отцы бывают непонятливы и эгоистичны, особенно короли. Я с восторгом зову Петрика братом, хотя и пытаюсь оставаться Аги, цепляюсь за принадлежность семье, в которой вырос. Короля Стояна я называю отцом, он неправ, утверждая обратное в моём сне. Он просил, я выполняю просьбу. Но только чувствую, как его сердце странно реагирует на это моё обращение. Словно отторгает его, как отторгает яблоня неправильно привитую веточку. И мне тяжело произносить слова «папа» и «отец», адресуясь к нему. И вообще… Как можно болтать о всякой ерунде в этот ужасающий момент? Разве долг отцов не в том, чтобы в трудную минуту, забыв о собственных огорчениях, прийти на помощь сыновьям? Видимо, я не заслужил папиной помощи, горько подумалось мне во сне.
Знаете, я тогда решил, что когда вернусь, обязательно исправлюсь. Стану почаще называть его папой. Ну, скажем, буду следить за тем, чтобы не реже раза в день. Может быть, он готов привыкнуть?
Я был очень горд своим решением во сне, и, казалось, даже как-то настроился на такой подвиг. Но тут, откуда ни возьмись, явился Внутренний Голос. Он спросил насмешливо: «А тебе это надо?» Он был неуловимо похож на Лёку Мале, хотя, в основном, выглядел туманно. Из большого кармана большой рукой Внутренний Голос извлёк книжицу и показал мне записи в ней. Весь текст и пометки уложились там на нескольких первых страницах. Больше всего их было на самых первых. Особенно начало было всё испещрено разными чернилами. А потом – всё меньше. И вот уже не больше одной на странице… На нескольких страницах одной… Чернила были двух цветов, красные и зелёные. Красными делало отметки в книжке сердце короля, зелёными – сердце моей мамы, королевы. Тогда появлялись отметки, когда на моё присутствие в этой жизни сердца откликались истинной и светлой любовью ко мне. Я посмотрел Внутреннему Голосу в глаза, похожие на Лёкины, и сказал, что ведь я рос у других людей, и поэтому всё понимаю. Внутренний Голос полез в другой карман - за книжицей, на обложке которой были написаны имена Розы и Арика Аги. Но я со смехом сказал ему, что не нуждаюсь в демонстрации красно-зелёных закорючек, пусть он уберёт свои записи обратно в бездонный карман. Достаточно моей любви ко всем четверым. Я разжал пальцы, сжатые в кулак, и выпустил на волю золотую красивую птичку. Она чирикнула и полетела вперёд, прямо в раскрытую первую книжку, и пропала среди страниц, а те стали золотыми – чем дальше – тем больше. Золотыми стали даже пустые страницы, те, где ещё не было совершенно никаких записей. А потом книжица с щелчком захлопнулась, и я не успел разглядеть, в каком месте и почему золотой цвет сменился тускло-серым. Ромашка, наверное, хранившаяся между страниц, выпала на пёстрые камушки Верхнезадвиженской улицы. Она была странно хрупка, и разбилась, упав на дорогу, только осколки блеснули. Я вспомнил: в другом сне серединка ромашки захлопнулась, словно двойное зеркальце, как эта книжка. И стало темно.
Лучше бы было проснуться.
В полусне я стал думать о доме, о Нате и Розочке, о тех маме и папе, которые вырастили меня, а тут мои хорошие воспоминания были прерваны спором на тему: «Ехать или не ехать в долину Лииви?» Моё мнение было таково: конечно ехать. Надо было обязательно глянуть, что там творится.
Я вознамерился воодушевить неразумных, и с этой целью выползти на улицу, как вдруг Онин громко спросил:
- А Миче? Что сделал бы Миче?
- Миче ехал к нам на помощь, - заявил чересчур самоуверенный Сеш. Он забыл, что я изначально брата своего искал, и больше ничего.
- Миче сказал бы, надо ехать, - мрачно, но громко и уверенно поведал Чудила над самым моим ухом. – Миче бы не отступил.
- Миче был лучшим из нас, - горестно пробасил Малёк. А из его уст я не ожидал такого услышать. Обычно он круглые сутки обвиняет меня в обалдуйстве и окаянстве и получает от этого истинное наслаждение. Я ему напомню потом, только он рот разинет, чтобы меня отругать. Но светлая Эя! Как замучили меня, как вывели из себя, как надоели печальные речи обо мне, хорошем, безвременно ушедшем!
Возникла тишина.
Потом Дася спросила:
- Но что мы можем сделать? – и всё понеслось по новой.
Тяжёлый вздох прозвучал надо мной. Я этого не вынес и открыл глаза.
Чудила сидел на полу фургона, свесив на улицу ноги, и тоскливо пялился в окно. На лавке лежал Рики, отвернувшись от всего происходящего.
- Я не могу без Миче, я, наверное, умру, Аарн, - шепнул он Петрику.
- Я думаю, - тихо ляпнуло это чудилище, – что всё-таки, может, он спасся?
Наверное, вы осудите меня, наверное, напомните, что было со мной, когда я думал, что навсегда потерял Рики, но он тогда не был рядом, и я не изводил лично его, он не видел, как мне плохо. Сейчас я уже просто не мог по-собачьи утешать всю честную компанию. Почему-то слова Петрика, его безумная надежда, его тоскливый взгляд взбесили меня больше всего. Нервы мои сдали. Я зверски взвыл, вскочил, лапы мои спружинили, как у дикого льва. Да-да. С больной руки… которая лапа, вчера вечером сняли повязку, и Сеш с Рики констатировали, что после приложенных ими целебных усилий, белый пёсик здоров. Одним прыжком я вылетел из фургона. Упал, вскочил и помчался в лес, чтобы найти там корягу и покусать её, и поцарапать от души. Иначе я укусил бы… не знаю кого.
- Пёсик имеет в голове ку… ку… - Лаян не справилась с трудностями верзильего наречия. Сама она ку-ку, так-то вот! – Кувыркание имеет в голове, - и что-то она добавила по-своему.
Я человек весёлый и деятельный. Как они не смекнут, что невозможно уже быть причиной и центром страданий и терзаний душевных?
Я нёсся вперёд, пока не кончилась поляна. Потом врезался в один ствол, в другой, влетел в кусты и там завис, запутавшись в ветках.
- Белый пёсик сбесился, что ли? – спросил Васятка.
- От голода ошалел, - сообразила Лала.
Я хотел зарычать, но подозрение в бешенстве – это серьёзно. Лала пристрелит, и не задумается. Пришлось проявить дружелюбие, перестать выть, завилять хвостом, вернуться и демонстративно попить воды из лужи. Фу, гадость какая! На языке остался налёт из глины, хвои и мелких камушков. Брр! Я долго вытирал язык о траву, отплёвывался и отфыркивался. И при этом не забывал вилять хвостом. Компания пялилась на меня подозрительно. Сеш похохатывал.
- У собаки что-то со зрением, - сообщил он свои наблюдения. – Натыкается на всё. В двух шагах чистый ручей, а она пьёт из лужи. И ей не нравится грязная вода. Ночью не сторожит, не охотится, а спать изволит, и просыпается позже всех. А лапу задирать уходит в самые заросли. Прямо как человек.
- Ехать к Налаке, - пресекла все разговоры о собаках отважная Лаян. И все молча потянулись к фургонам.
Через некоторое время мы уже ехали вперёд, забыв о спорах. Поесть удалось только дикие груши. Мне они показались с голодухи вкуснее маминых пирожков.
- Травоядная собака! – отметил Сеш. Сказал чуть слышно и зажмурился, и схватился за голову. Пока он будет трястись в фургоне, голова у него не пройдёт. Это только у книжных героев проходит на следующей же странице.
Справа – лес и горы, слева – заросли, скалы и поблёскивающая между ними большая река Лииви. Впереди – перевал и спуск в долину. Уже очень скоро.
*
Дорога шла выше и выше. Я трусИл по этим камням, по колючкам, в облаке пыли, поднятой экипажами. Мне было тяжело с компанией. Не хотелось слушать унылые разговоры, ловить взгляды, полные страха, смотреть на моего Рики, измученного горем. Лучше бы подумал, честное слово, о Полдневном Поиске: сказал же ему Чудилка: я, вероятно, жив. Лучше бы прислушался Рики к Зову Крови. Но он, конечно, не сможет, пока не придёт в себя хоть немного. Петрик что-то такое чувствует, несомненно, но о Зове Крови он забыл, и не может сообразить, что ощущает.
Было жалко Мичику, которая всё время говорила о еде и где её можно украсть. И Дасю, которой было страшно, и она повторяла:
- А если меня сегодня убьют, как же мальчики мои? Миче обещал вернуть их мне.
И она, всегда сдержанная и не терявшая присутствия духа, разрыдалась, припав к Бриму, стала говорить, что если она погибнет сегодня, жизнь лишится всякого смысла, потому что она никогда больше не увидит своих малышей. А они с Бримом уже строили планы, как будут жить все вместе в том краю, где он родился, где много ручьёв и озёр, и простор для мальчишек. Где они научились бы скакать на конях и дрессировать чикикук, где выросли бы настоящими мужчинами, предсказателями и волшебниками, продолжателями династии. Миче твёрдо обещал перемены, обещал вернуть ей детей, а сам взял и погиб. А Дасе, очень хотелось дожить до перемен, поехать в Текр и добыть из храма своих сыновей.
- Поедем, непременно поедем, - басил Брим, обнаглевший до того, что прямо при всех целовал Дасю. – Вот завтра и поедем, только с паразитами этими разберёмся. Ведь так просто, за «пожалуйста», нам детей никто не отдаст.
Вот так Брим! Вот так планы у них с Дасей! Вон какие надежды они возлагали лично на меня! Вон какое помешательство у них: прямо сегодня победить и уже завтра ехать обратно в Текр за детьми, спрятанными в неприступном храме!
Петрик серьёзно сказал:
- Надо непременно возвращаться поскорей и забрать детей из храма. Говоришь, Фако, Ник и Тад? Очень хорошие мальчики. Фако боится сильно конца света и какого-то дурацкого Посвящения.
Петрик – он вечно в своём репертуаре, даром что Аарн.
- Фако – мой дружок, - еле слышно проговорил Сеш. - Фако убьют, если мы не вмешаемся.
- Что?! – ахнули все.
Тут князь рассказал, что Посвящение перенесли на более ранний срок, и что он узнал об этом, когда мальчиков уже заперли в Доме ожидания. Что он собирался привести Фако к себе в комнату и передать его на попечение Миче. Разыскивал его везде, где только можно представить себе присутствие пронырливого паренька, и узнал эту новость. Нет, к Дому ожидания подступиться невозможно. Он хотел посоветоваться с Миче, но тот тоже исчез, и объявился лишь ночью, когда улетал на подушке. Сеш был очень удручён. Я закручинился тоже.
- К кому же теперь обратиться? – сам с собой рассуждал князь, не сводя глаз с застывших от ужаса Даси и Брима.
- Обратись к нам, - вздохнул Малёк. – Петрику расскажи всё это. Петрик – он же волшебник, он такой, как Миче. Только попозже расскажи. Не мешайте ему сейчас отдыхать. Он где-нибудь там, - Лёка кивнул в сторону второго фургона.
А надо вам сказать, что вся компания в этот ответственный момент сгрудилась в одном, в этом самом, не жалея лошадей, что тащили его на подъём.
- Вот странность какая, - пробормотал Лесик. – С чего мы всё-таки взяли, что мы победим?
- С того, что я с вами, - поведал Петрик, обладатель дважды, даже трижды выручившей всех рухляди. – Не пищите. Я знаю, что надо делать.
Вот тут-то я и понял, почему мы всё ещё глупо движемся в направлении осаждённого замка. Это воля Петрика вела нас. Я же знаю его, как себя. А он всегда знает, что надо делать. Вот тут-то я и выскочил из фургона, и потрусил пешком. Думаете, меня начал раздражать самоуверенный Чудилка, вообразивший себя Аарном? Ничего подобного. Последней точкой стала зависть к Бриму, что на радостях снова принялся целовать свою Дасю: я очень тосковал по Нате.
Я так хотел к Нате, что замирало сердце и мутилось в глазах, которыми я и так плохо видел. Я думал о том, как она встретит меня, когда я вернусь. Сначала будет ругать, конечно, и это очень понятно. Швырнёт в меня погремушкой или цветочным горшком, или даже бухгалтерской книгой, смотря за каким занятием я её застану, такую необыкновенно красивую, грациозную, но очень грустную без меня. Потом Ната расплачется и обнимет, и расскажет, как боялась за меня, не понимая, что произошло, как ждала, как не спала ночами, как заступалась за меня перед Петриковыми родителями - они же наши государи. Я ей тоже всё расскажу, чтобы больше не было непонимания, и увижу в глазах восхищение и любовь. И мы пойдём к Розочке, и вообще…
Я путался под ногами лошадей второго фургона, а эти несчастные животные шли за первым даже без понуканий и без возницы. Я сворачивал на обочину, и там натыкался на коряги и камни. Дело осложнялось тем, что постоянно в мои мысли вклинивались воспоминания Аарна. Воспоминания о дорогах, бегущих под лапами, улетающих назад. О летних тёплых тропинках, о ночных каменистых путях, о мягкой пахучей траве, скрывающей с головой, о зимних бесконечных, блестящих просторах… Мои друзья наблюдали за мной из-за раздвинутого полога и время от времени комментировали увиденное. Они не понимали моего поведения. По их мнению, голодная, плохо видящая, с недавно ещё больной лапкой собака, должна ехать с людьми, раз ей разрешают. Нет, она предпочитает ковылять в пыли.
- Надеется дичь поймать, - предположила голодная Мичика.
В одном месте узкая дорога граничила справа с обрывом, и я, вовремя не разглядевший опасности, кувыркнулся и кубарем полетел вниз, в кусты, визжа во всё горло. Мои товарищи откликнулись такими же громкими воплями.
Я решил, что точно сломаю себе что-нибудь на крутом склоне, но вдруг – оп! Я оказался в чьих-то сильных руках.
- Белый пёсик! - сказали мне. - Не бойся, я тебя поймал. Эй, гляньте, собачка с неба свалилась!
Вокруг засмеялись, но смех тут же прервался – моя компания скатилась сверху. Кто как: кто удержался на ногах, а кто съехал на попе. Мичика съехала на Мальке, Лаян, взвизгнув, спряталась за него же. Доур, Брим, Дася, Онин и Крэг сделали попытку быстро-быстро вскарабкаться обратно, но наткнулись на Сеша, спустившегося последним. Вот непоседа! Чего ему не лежится? Меня держал на руках и улыбался во всю ширь типчик в белом, совсем молодой парнишка. Даст Эя, очень скоро я своего Рики увижу таким сильным и взрослым.
- О, - сказал парень. – Ваше сиятельство.
- Тимка, балбес, ты что делаешь? – ахнул князь.
- Собачку ловлю, - сообщил кисточконоситель. – Собачка упала сверху.
- Это наша собачка, - объяснил Сеш и сел на склоне, стоять ему было трудно. – Наш белый пёсик.
- Угу, - ответил Тимка - балбес и поставил меня на ноги. На лапы.
- А с какой стати ты, и вы все, ловите тут собачек? – продолжал допытываться князь.
Снова послышался смех. Я оглянулся. Человек десять таких же юных балбесов в белом доброжелательно пялились на Сеша. Удивительно, но моих товарищей ловить они вовсе не собирались. Тем не менее, предсказатели поднялись ещё чуть выше.
- Вот, - блеснул картинно-белыми зубами Тимка, - вот просто замечательно! Хорошо, что вы уже приехали, ваше сиятельство. Вы защитите папаньку с маманькой, да с девочками. Ага?
- Ого! – обрадовался князь (возможно, в этих краях междометия в особой чести). – Расскажи-ка давай, что происходит.
- Эй, эй, Сеш, - позвал Доур, - расскажи-ка, кто это такие. Чего не нападают?
- Ну-ну, Доур, всё хорошо. Это просто мальчишки из храма. Тимка – из моей деревни. Я его с рождения знаю. А это – Тимкины друзья. Нормальные ребята.
Я хотел бы опасаться компании «просто мальчишек», но не получалось. Это действительно были ребята, едва вышедшие из подросткового возраста. Они казались беззаботно – весёлыми, шкодливыми и готовыми на разные авантюры. Они не обзывали моих предсказателей вонючими, а Лаян разглядывали с чисто детским любопытством и пытались при этом быть вежливыми. А когда князь имел неосторожность подняться, они набросились на него с объятиями.
- Мы решили удрать, - верещали они.
- Как ты, брат Сеш.
- Думали, в такой неразберихе может удастся.
- Но раз ты здесь – мы с тобой!
- У тебя заговор, да?
- Мы тоже в заговоре, да?
- Нет! – рявкнул Сеш. – Куда вам, малявкам!
- А вон тот не малявка? – с обидой спросили про Рики, уныло сидящего на кочке.
- Неучтённый волшебник! – захохотали балбесы, а Тимка взъерошил моему брату волосы. Я зарычал: не люблю, когда всякие с кисточками трогают моего Рики.
- Отвянь, - посоветовало парню моё сокровище.
- Мы будем сражаться за вас, ваше сиятельство, - веселились дурачки.
- Вы будете нашим королём!
- Ой, не могу!
- Брат Сеш, ты станешь нашим величеством!
- Может, даже женишься на принцессе!
- Слышал? Инопланетный предсказатель Миче Аги, сказал, что она жива.
У Сеша глаза полезли на лоб. Он снова сел и стал обмахиваться большим зелёным листом.
Я сурово оглядел компанию: кто из предсказателей проболтался? Слухи, слухи… Вот ведь беда! Не повредит ли это чудом выжившей королевне? Я вспомнил, как и когда говорил о бедной девочке. ВСТРЕЧА, сказали мне карты. А экипаж госпожи Кис как раз проезжал мимо…
- Они действительно могут пригодиться, Сеш, - разулыбался от этой сцены Малёк. Плевать ему было на мой суровый взгляд.
- Малявкам будет безопаснее с нами, - сообщил своё мнение Петрик.
- Это точно, сынок, - согласился с ним Лесик.
- Да, папочка, - кивнул Чудила, изобразив улыбку.
Циркач повернулся к Сешу, и я увидел вдруг в лице Петрика раздражение и безмерное отчаяние.
Мой добрый старший брат называл уверенно себя Аарном, чтобы не расстраивать Лесика. Он не хотел мучить его и детей проблемами своей памяти.
Но он по-прежнему не понимал, кто он.
Петрик Охти не помнил своего имени, не имел своих воспоминаний, но знал, что он не Аарн. И он надеялся, что я вернусь к нему.
Бедный, бедный, родной мой Чудила!
*
У балбесов нашлось, что поесть, и компания не упустила возможности подкрепиться, и, главное, накормить детей. Правда, Лала, всё время нывшая, что хочет кушать, увидев мясо, побежала в кусты, и в результате пощипала лишь кусочек хлеба. То же самое – Рики. Горе не давало моему мальчику жить нормально, и я стал опасаться за его здоровье.
Лошадей увели с дороги и спрятали в зарослях, сами расположились поблизости. Мне кинули кусок колбасы, пахнущей восхитительно вкусно. Но кинули в траву, в сосновые иголки – как, чёрт возьми, такое съесть? На кусок мигом взобрался муравей и прилетела муха. Муха – ладно, но как прогнать муравья? Тем более, я даже не мог толком разглядеть, муравей ли это. Может, что похуже. Я наклонял голову, пытаясь побольше приблизить глаз к колбасе. Мой нос уткнулся в землю – и там его тут же цапнул другой муравей. Ну, я надеялся, что не ядовитое что-нибудь. Я зафыркал, принялся скрести нос лапами, и при этом глотал слюнки – так мне хотелось поскорей слопать аппетитный кусок, но как?
- Белый Пёсик есть не хочет. Покувыркаться хочет! – хлопнула в ладоши Мичика.
- А правда, что это у вас с собакой? – озаботились балбесы. – Собаки всегда так делают?
Они же больше привыкли к чикикукам. Нормальные собаки на Навине не популярны, они яйца не несут.
- Белый Пёсик плохо видит, - сказал Онин.
- Зачем разглядывать колбасу? Её есть надо, а не кувыркаться вокруг, - поделился своим опытом Тимка. Он наворачивал за милую душу, ему не до кувырканий было.
- Ох, балбесы, - вздохнул Сеш. С трудом дотянулся до моей порции, сдул муравья и мусор и покормил меня с рук. Это другое дело. Меня подкормили все понемногу, я наелся, положил голову Петрику на колени и уставился ему в глаза. Что ж ты не узнаёшь-то меня?
- Не могу я больше быть в храме ни для какого самосохранения, - с набитым ртом повествовал Тимка. – Жутко. Гнусно. Мерзко.
- Угу. Ага. Эге, - вторили его приятели.
- Ну так вот, - продолжил Тимка, отбросив титулы и вспомнив годы в храме бок о бок. – Теперь они напали на нашу землю. Это нормально? Моя семья сидит в замке, видит меня, и все думают, что я страшный злодей. Меня специально взяли сюда. Поиздеваться в целях воспитания. Не могу я. Не такая у меня натура. И сам я ни над кем не собираюсь издеваться. Я бы дома жил себе спокойненько, на танцульки бы бегал. Выучился бы на учителя, стал бы уважаемым человеком. Женился бы. Чего ещё нужно? Я тебе, Сеш, благодарен, без тебя не пройти бы мне Посвящения, вообще бы не выжить, ты учил меня, как себя вести. Нас всех учил. Но я не вернусь в храм, пусть меня даже убьют. Я не могу осаждать свой собственный замок. Твой то есть. Но если ты здесь, значит, я с тобой заодно. А потом мы вернёмся в Текр и устроим революцию.
- Весь город на ушах стоит. Говорят, Косзы не существует. Инопланетный волшебник Миче Аги это доказал и полхрама разрушил! – восторженно восклицала шайка малолетних дезертиров, показывая глазами и руками, как именно был разрушен храм. Забыли, что Сеш это видел.
Кто-то из ребят в белом рассказал об ужасах на мосту в Поперечном ущелье. Подробности стали известны Ерпю и прочим потому, что наших преследователей, оказывается, было не девять, а одиннадцать, и двоим, всё-таки, удалось убежать от жуткого волшебства Каиза. Они отошли в сторонку от прочих, прямо скажем, по нужде – и это спасло им жизнь. Трясясь от ужаса на краю обрыва, эти двое наблюдали за тем, что вытворял Каиз. Они тихо просочились по новому мосту, после того, как друзья Миче Аги покинули место событий, и направились во владения Лииви по большой дороге. Они рассказали, что инопланетный вестник перемен погиб, застреленный Каизом, что сам доходяга оказался преступником, убившим девятерых своих товарищей и превратившим в оплавленный блин пугательную машинку. Страшным колдуном, владеющим волшебством невиданным и неслыханным. Уж не самой ли Великой Запретной магией? Ерпь, возможно, не хотел бы распространения слухов об ужасном происшествии, но так уж получилось. Чудом спасшиеся дети Косзы, добравшиеся в долину вдвоём на одном коне, пойманном в зарослях, в невменяемом состоянии начали рассказ о кошмарных событиях задолго до посещения главного шатра. Причём, собрали большую толпу слушателей. Эх, жаль Миче Аги, видать, необыкновенным волшебником был!
- Необыкновенным человеком, - поправил Малёк, ужасно меня насмешив.
Князь призвал к порядку и потребовал рассказать, что происходит в долине.
А ничего особенного. Осада, как осада. Люди храма не нападают, потому что Аарн, засевший в замке, пригрозил убить себя при малейшей попытке волшебства или военных действий. Приспешники Ерпя глушат благодать и чего-то ждут. Некоторые нормальные люди пробовали бежать. Вроде, им сошло это с рук – Ерпю не до поимки непокорных. У него есть очень тайный план, он тоже чего-то ждёт. Ему позарез нужен Аарн Кереичиките. Тот же всегда начеку – очень хороший волшебник.
- На каком чеку? – озадачился Сеш. – Вот он, Аарн, - и князь показал на Петрика. – Всё время с нами. Нет его в замке.
- А? – сказали беглецы и вылупили глаза.
- Ой, точно, - ахнул кто-то. – Я видел вас, господин Аарн, в Текре.
- Да, в храме!
- Как вы его разнесли на клочки вместе с Миче Аги!
Мой бедный Петрик отвернулся и закрыл глаза.
- Понял, - воскликнул Тимка. - Тот Аарн, что в замке, сказал же: в храме другой человек. Да! Он сам другой, просто хочет выиграть время. Кто же он, господин Аарн? Ваш ещё один друг? Очень хороший волшебник!
Пробормотав нечто невразумительное, Чудилушка поднялся и, буркнув: «Я сейчас», - быстро нырнул в заросли пониже нашей стоянки. Я потрусил за ним через репейник и прочие прелести осенней травы.
Наши спутники, торопясь попасть в Текр хотя бы за день до Посвящения тоже стали собираться, готовясь к последнему рывку. Его предполагали сделать пешком – только так можно было подобраться незамеченными к краю долины. Для начала это должно было быть что-то вроде разведки. Детей намеревались оставить в фургоне под надзором Даси и кого-то из предсказателей – и это правильно. Это не касалось Рики.
Рики – волшебник, и всё равно, сколько ему лет. Он сам так сказал.
Плетясь за Петриком, я размышлял: стоит ли мне покусать Рики, чтобы вывести его из строя или поступить, согласно долгу. Выбор ужасный. Для раздумий мне требовалось уединение, как и Чудилке. Для раздумий о том, как это я решился позволить моему Рики участвовать в предстоящем… предстоящей… Ну, в чём бы то ни было. Никто не мог сказать толком, что нам сейчас предстояло.
*
Петрик уверенно шагал вниз по следам банды малолетних беглецов. С ужасом я понял, что он не собирается возвращаться. Он шёл не на разведку. Он услышал всё, что хотел узнать о том, что происходит в долине, и теперь решился претворить в жизнь свой какой-то план. Я знаю его, как облупленного, поэтому бесполезно ахать: «С чего ты взял, Миче?»
Чудила так спешил оказаться в долине раньше всех, что местами бежал, а я – за ним.
- Уходи, - говорил мне мой брат. – Уходи, белый пёсик, пожалуйста. Как ты потом вернёшься? Ты плохо видишь и с нюхом у тебя беда. Натыкаешься на всё, падаешь отовсюду. Уходи. Брысь. Пошёл вон!
Такие речи меня пугали. Он вообще не надеялся вернуться. Он ни с кем не простился, никому не сказал, чтобы не пробовали даже отговорить и задержать. Мой Петрик – он такой. Ему стоит лишь принять решение – и всё. Попробуй переубеди. Ладно, я буду с ним, хотя моя душа разрывалась надвое. Что-нибудь придумаю.
Но Чудилушка взял палку и замахнулся на меня.
Спокойно. Не надо орать и возмущаться. Не на меня. На собаку, которая привязалась, грозя испортить замысел. Которая могла пострадать, если пойдёт с ним.
Я понимаю. Но я не ожидал. Я поморгал, пытаясь как следует рассмотреть странное расплывчатое видение: Петрик с палкой, замахнувшийся на животное. На маленькое, беленькое, беззащитное, безобидное животное.
- Ужас какой-то, - пробормотал Чудила и опустил палку. – Глаза у тебя не собачьи.
Дело не в глазах. Дело в том, что Петрик не может ударить собаку. Кошку, лошадь, курицу, хомяка.
Я подошёл, шурша опавшими листьями, цепляясь за все ветки и корни. Плохо тебе, мой Петрик? Плохо тебе, горько и страшно. Я знаю.
У меня не получилось, как делают нормальные собаки, в один приём поставить ему передние лапы на грудь, я неуклюже скрёбся по остаткам Чудилкиной одежды, забираясь, как по лесенке, и, наконец, встал вертикально. Оказывается, я довольно маленькая собачка: кончики лап едва доставали ему до пояса.
Петрик, не гони меня.
- Это потому, - сказал он, гладя меня по морде и спине, - что я отвечаю за тех людей. Я их люблю. Если они вступят в бой или я уж не знаю, что придумают - они погибнут все до единого, дети тоже. А потом безумный Ерпь войдёт в замок, и там тоже погибнут все до единого, даже маленький мальчик с хвостом. Один, даже очень хороший волшебник, не сможет долго противостоять, а у Ерпя есть план. Понимаешь, Беленький Пёсик? Я не хочу, чтобы люди сражались. Я всё улажу.
Я припал к нему, обхватив лапами, я всё стоял так, хотя мои задние конечности уже дрожали и подгибались от напряжения.
- А кто кроме меня? Ты понимаешь?
Я понимал. Если речь идёт о том, чтобы просто «уладить», то больше некому. Его ведь считают Аарном. Петрик может попытаться убедить, что в замке другой человек. Он говорил:
- Боюсь. Но пойду. Должно получиться.
Я уже не мог стоять на двух лапах и встал на четыре. Чудилушка присел на корточки.
- Всё очень просто. Если мы будем сражаться, я погибну тоже, сегодня. А так – в тот день, когда от меня потребуют заклинание. Ничего. Пока что бояться нечего. А потом… Потом посмотрим. Может, князь Сеш и вправду станет королём, и выручит меня, в конце концов. Но даже не жалко мне себя, потому что не знаю, кто я и за что меня жалеть. Видишь ли, Белый Пёсик, надо спешить. Давай, беги. Лёка, где Лёка? Где Рики? Лала?
Так всегда говорят собакам, чтобы они побежали к другому человеку, но я-то не пёс. Я не тронулся с места.
- Понятно. Ясно, - раздражённо сказал Петрик и встал. – Отойди, пропусти меня! – крикнул он, потому что я загородил ему путь. – Что ты пристал? Что ты прилип ко мне? Ищи Лёку. Доур, ищи Доура!
Я не прилип. Я ждал. Я хотел, чтобы Петрик погладил меня.
На прощанье.
На прощание, потому что задерживать его я не имею права. Бесконечно дорогой мне человек, часть меня, часть моей души, половина жизни. Он уйдёт туда, откуда может не вернуться, понимая, что скорей всего погибнет, и я, зная это, вынужден его отпустить ради других. Лучше бы я умер тогда на мосту чем пережить беду, свалившуюся сейчас на меня.
Он всё очень хорошо объяснил. Всё очень понятно. Если бы подвернулась такая удача, и меня считали бы не белым пёсиком, а Аарном Кереичиките, это я спешил бы сейчас в одиночестве в долину, если бы знал, что делать. Чудилка, чувствуется, знал.
Сражаться нельзя.
Нельзя даже допустить, чтобы наша чуднАя компания попалась на глаза Ерпю и его злыдням.
Петрик протянул руку.
Я прижался к ней и облизал её, преданно глядя родному моему Чудилушке в глаза. И отступил, освобождая путь. Надо спешить.
Иди, Петрик, мой родной дружок, мой невероятный чудила.
Он быстро зашагал туда, где уже заканчивались деревья леса и начинались поля и сады долины, принадлежащей семейству Лииви. Туда, откуда слышались голоса и звуки, издаваемые местными лошадьми. А я пошёл за ним.
Петрик оглянулся, увидел, что я не отстаю, вздохнул, прибавил шагу – и вот уже мы на открытом и тёплом пространстве, полном осеннего неяркого солнца, и – представьте только! – запаха летних цветов. Прямо перед моим носом торчала большая – пребольшая ромашка и свисала вишнёвая ветка. Без листьев, но с белым соцветием на конце.
Я немного подивился такой странности, а Петрик встряхнулся, как зверёк, расправил плечи, пригладил волосы, придал себе царственный вид и этак величественно направился к самому красивому шатру. И не скажешь, что три минуты назад Чудилка продирался сквозь кусты и, полный смятения, беседовал по душам с собакой.
На опушке паслись храмовые лошади, несколько даже осёдланных. Петрик подозрительно глянул на клыки в чехольчиках, выбрал ту, у которой они покороче, вскочил в седло– и неспешно продолжил путь верхом. Скакать во весь опор было нельзя: могли принять за гонца и броситься навстречу большой толпой.
Путаясь в траве и собственных лапах, задыхаясь, я бежал следом, больше всего на свете боясь, что мы не успеем.
Что не успеет Петрик, единственная надежда на спасение многих людей. На спасение Рики.
Миновав первый шатёр, он спешился. Я всё пытался догнать его, но потом на некоторое время потерял из вида. Вернее, перестал различать его запах, учитывая, что и так-то почти не видел.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: http://www.proza.ru/2014/10/30/838
Иллюстрация: картинка из "ВКонтакте".