(Из сборника «Сказки для взрослых»)
«Купил дом с домовым. Дом домом, а домовой даром».
(русск. народная поговорка)
1.
В одном доме, где проживала большая семья, жил был Домовёнок. Жил не тужил, службу свою (за домом приглядывать) исправно нес: на радость хозяевам, себе в удовольствие. И пусть не было у той семьи богатств особенных, славился дом по всей округе. Чем? Хлебосольством, да дружелюбием: переночевать пустят, накормить – накормят, а если ничем помочь больше не могут, то посочувствуют искренне. Уж на что Счастье капризный характер имеет, а и оно там поселилось. Бывало, шмыгнёт за порог, побродит где-нибудь, да и – обратно… Вот и тянулся в дом народ, и много, кто в гости любил захаживать. А за тем, чтобы двери, все-таки, не нараспашку были и довольство домашнее расточительно не утекало, Домовёнок приглядывал. Да, видать, однажды не доглядел…
Как-то раз, когда вся семья уже в сборе была, вечерять собиралась, хватился Домовёнок, а Счастье-то к ужину и не вернулось. День трудный выдался, так что отсутствующее за ужином счастье никого сильно и не удивило: поужинали и спать пораньше улеглись, устали очень. А Домовёнку – какой сон?! Пошел он Счастье заплутавшее искать: не могло же оно, не попрощавшись, насовсем уйти; видать, беда какая с ним приключилась, – рассудил Домовёнок. Ищет, кличет, под коряги, да в канавы придорожные заглядывает – всё без толку… Нету. Не нашел.
Грустно, конечно, а возвращаться надо, у него же и свои прямые обязанности имеются. Вернулся Домовёнок как светать начало, но как-то странно тихо ему ещё во дворе показалось. Отворил тихонечко дверь, а дом-то – пустой! Выходит: ушло Счастье, а следом за ним и все жители дома, кто куда разбрелись.
Остался было Домовёнок в пустом доме жить: всё-таки, не к семье «приставлен», а за домашним очагом и чтобы хозяйство в полном порядке находилось, следить… Да, в пустом доме – где, ни людей, ни Счастья, – что за житьё? Собрал он узелок и в путь отправился, на радость эху: вот кому раздолье, по пустым стенкам-то скакать!…
Идёт, шагает, сам себя подбадривает, а на душе «кошки скребутся»: «Разве ж бывает улитка без домика?!.» Вот ведь, задача... Наконец, утомился, передохнуть решил. Присел на пенек, думал дух перевести, и… заснул. Да так крепко, что не почувствовал, как под пенёк, на землю свалился. И снится ему сон. Будто, вышел он на, сказочной красоты, поляну, а поляна та вся домиками заставлена. Вот удача! Давай он в двери тех домиков стучаться. Но в какой дом не постучится – везде свой домовёнок имеется и со всем единолично справляется, так что даже «помощники домовёнкам» никому не требуются… И до того ему обидно стало, что как только в последнем домике отказ получил, так и проснулся сразу…
Лежит Домовёнок, раскинувшись, на мягкой траве-мураве, а над ним – небо чистое, голубое, облака светлые куда-то лениво проплывают, птицы невидимые щебечут и запах счастья, такой знакомый, в воздухе разлит. Но самого Счастья, к какому Домовенок в доме проживая, привык, не видать нигде. Повертел головой Домовёнок, для верности, остатки сна стряхнул и снова в путь-дорогу отправился.
Долго ли, коротко ли, вышел он к небольшой речушке: течет себе, через камушки перекатывается, водорослями мальков рыбьих щекочет. Возле речки той – лодка на берегу сушится, возле лодки – домик: будка не будка, сторожка не сторожка… Пока думал-гадал, дверь распахнулась и вышел навстречу к Домовёнку мужичок: на бродягу не похож, на лесника – тоже не очень… Оказалось, бакенщик. Живёт здесь, а бакены за версту, на большой реке расставляет.
– Шумно там, суетно, народу много. А мне одному сподручнее как-то. Давно здесь живу. Привык, – рассказывал бакенщик Домовёнку про своё нехитрое житьё-бытьё, иван-чаем с душистым земляничным вареньем диковинного гостя потчуя.
Домовёнок за угощение хозяина благодарит, но удивления сдержать не может:
– Не понимаю, как можно к такому привыкнуть? А хозяйство? А печь нетоплена? А дрова на зиму не запасены?
– Так ведь, лето сейчас. Какая печь? А зимой одному немного тепла требуется. Ну-ка, глянь внутрь, бочку с трубой в углу видишь? Чем, не печка? Емелей, конечно, на ней не растянешься… но и до теплых дней, что главнее, не замёрзнешь!
– Не понимаю, как можно к такому привыкнуть? – Не унимался раздосадованный Домовёнок. – Не уж-то, и словом обмолвиться желания нет? Ведь доброму-то хозяину не только закрома, но и собеседник достойный не меньше требуется.
– Так, вона, сколько их, собеседников. А к осени и совсем взрослые станут.
– Это рыбы, что ли, собеседники достойные?! – ужаснулся Домовёнок.
– Нет, ну, с мелюзгой, оно, пока толковать не о чем, баловство одно на уме, – своеобразно согласился бакенщик. – Зато на большой воде и сом живёт, и щука, и налим. Всегда выслушают, если надо и совет дельный дадут.
– Рыбы?! Они же, не слышно, что говорят.
– А к чему, обязательно слушать? Думаешь, люди, совета спрашивая, всегда слушают, чего им там советуют?
– Нет?
– Ну, ты меня и рассмешил, – и впрямь рассмеялся бакенщик. – Вот спасибо, давно так не смеялся, до слёз. Да то-то и оно: что с рыбами беседовать толку больше выйдет. Дело тебе говорю. Давно на белом свете живу.
– Может, оно, по-твоему, и так, – засобирался в путь Домовёнок, но по мне – быть такого не может. Или не должно. И… и… пора мне, засиделся совсем. Мир дому твоему, и чтобы хозяйство твоё не оскудело и дело процветало… да…– поклонился за гостеприимство и дальше зашагал.
Слова бакенщика показались ему насмешливыми. «Это потому что он домашнего уюта не знал никогда и хорошего чая за самоваром с душевными друзьями не пил ни разу», – бормотал он себе под нос, обходя речушку в сторону железнодорожного полотна.
Железнодорожное полотно, а вернее – железнодорожная ветка – была заброшенной и никуда особенно не вела. Рельсы давно проржавели, шпалы сровнялись с землей, а меж ними росла всякая сорная трава: подорожник, кусты чертополоха и тощая «пастушья сумка»… Дошел Домовёнок по шпалам до конца и встал: «оборвалась ветка», дальше – сплошные заросли болиголова и полыни. «Всё. Выходи из вагонов. Приехали».
Стоит Домовёнок, и не о чём ему не думается. Состояние такое. Стоит и всё. Только слышно, кузнечики между шпалами за спиной стрекочут знойно, полынь впереди качается, шапки болиголова к себе подманивают.
– Чего встал-то, как приклеенный?
Поднял голову Домовёнок и увидел над собой сороку.
– Задумался, – ответил он и уставился на свои ножки в разношенных лапоточках.
– Кто ж так думает? – не отставала сорока. – Думает он. Встал посреди помойки и думает… – кружила она над Домовёнком.
«А ведь прав был бакенщик, на счет рыб», – невольно промелькнуло в голове Домовёнка.
– А надо как? – спросил он сороку.
– Мыслить нужно культурно, – обрадовалась сорока, что может на этом пустыре хоть кого-то поучить уму-разуму. – А для этого, слушай меня, нужно избавиться ото всего мусора. Ну, мне лекции читать всем, кто по помойкам своё счастье ищет, некогда, меня в Доме ученых с докладом о правильном питании заждались, – махнула она крылом Домовёнку и вскоре совсем исчезла из виду.
«И как это она про счастье-то догадалась?»
– Эй, постой, погоди, не улетай! – прокричал Домовёнок, но сорока была уже слишком далеко и не слышала, а то бы, несмотря на свой экстренный доклад, может, и вернулась бы…
Постояв ещё минуту-другую, Домовёнок свернул влево, потом – направо, а потом – прямо. Вот так и вышел на пыльную проселочную дорогу, усыпанную гравием. «Эдак я всю обувку к вечеру до дыр сотру», – покачал он головой, по-хозяйски оглядев свои, не слишком крепкие для таких походов, лапти. И только резко свернул с дороги налево, как – бах! – кубарем свалился в овраг.
2.
– Говорил я вам, накличете беду на свою голову. И, пожалуйста, получите-распишитесь!
Домовёнок осторожно приоткрыл сначала один глаз, затем – второй, пошевелил пальцами на руках, на ногах, решился сесть. Сел.
– Интересно, только что хорошо слышал чей-то противненький голосок, а никого нет… Неужели, так сильно стукнулся головой? – удивился и одновременно насторожился Домовёнок вслух.
– У когооо противненький голос, а? Смотрите, дети, смотрите и зарубите себе на носу: беда не приходит одна! А лучше – запишите, так оно вернее будет. И подпишите, подпишите, от кого вы это впервые узнали. Записали? Так, дайте-ка взглянуть, чего вы там…
– Да, кто это говорит?! – не столько испугался, сколько возмутился Домовёнок. Ему показалось, что его кто-то нарочно разыгрывает: шепчет в самое ухо, а потом где-то прячется. Хороши игры!
– Жук это говорит! Трещалка лилейная! – заверещало слева. Домовенок повернул голову на звук и увидел, слегка помятого, но гордо выпятившего грудь, красного жука: не от злости, просто такой расцветки. За что обитатели дома часто называли таких жуков «пожарниками» и относились – вполне дружелюбно.
– Линейная? Очень приятно.
– Дети, это просто хрестоматийный пример! Беда всегда глуха к вашим стенаниям…
– При чем тут Беда, – насупился Домовёнок, пробуя привстать. Охая и потирая бока, у него это всё же получилось.
– При том, что не «линейная», а лилейная трещалка! И называюсь так, потому что питаюсь листьями, почками, стеблями и цветами лилий, рябчиков и других растений из семейства лилейных. И вообще, если вам интересно, это моя семья, чудом не осиротевшая.
– А меня зовут Домовёнок, – глядя на детей жука, поздоровался домовёнок. И это, признаться, большое счастье, что по такой нелепой случайности…. В общем, что всем нам удалось избежать трагедии. Потому что дело моё семьи не разрушать, а стараться им всячески помогать.
– Серьёзно? – взобравшись на травинку повыше, жук недоверчиво смерил Домовёнка взглядом. – Ну и что же сталось с той семьёй, которой вы способствовали прежде? А?
Домовенок от неожиданности даже закашлялся.
– Она… они… Если говорить по правде, то все куда-то разбрелись, и дома у меня теперь тоже нет. – Собравшись с духом, выпалил Домовёнок, не особенно любивший врать (хотя, было дело, приходилось)…
– Вот так-так… – всплеснул лапками жук. Бездомный Домовёнок… Какой ужасный ужас! Какое несчастье!… – и он снова пронзительно заверещал, да так, что у Домовёнка заложило уши и основных слов сочувствия расслышать так и не удалось.
– … и теперь вы бездомный скиталец, – закончив верещать, заключил лилейник под конец своего страстного монолога.
– Не знаю, пока не определился, как мне по-новому называться. Пока что – Домовёнок, как раньше, – нехотя отозвался Домовенок.
– Но так вы, своим невольным обманом вводите в невольное заблуждение окружающих! – возмутился жук. – А дети? Вы подумали о детях? – Жук, конечно, имел в виду своё потомство. – Ведь они так доверчивы! Какой вы подаёте им пример?! Падаете с неба в тот самый момент, когда дети ослушиваются своего папу, навлекая кару на голову, породившего их родителя… А теперь оказывается, что вы ещё и ненастоящий Домовенок, потому что – без дома, без семьи …. Щщщтррррр……Только что мне пришла замечательная идея! Можете, кстати, воспользоваться, пожалуйста, – заранее щедро разрешил жук. – Знаете, кто вы теперь? Вы – архаический авантюрист!
«Лилии объелся, не иначе», – стал поспешно искать улетевший в траву узелок домовенок, надеясь поскорее отделаться от очередного странного знакомства.
– Авантюрист?… Нет, мне так почему-то не кажется. А почему «архаический»? – совсем расстроился он.
– Потому что… – в лаптях! – гордо заявил красный пожарник и поднял вверх переднюю правую лапку с указательным пальцем.
Тут домовёнок нашарил в развесистых лопухах узелок.
– Простите и… всего хорошего, – сказал он и нырнул следом за ним, стараясь поскорее скрыться с глаз, теперь уже трещавшего своим отпрыскам о пользе энциклопедических знаний, жука.
Вместе с узелком он по-пластунски пересёк бугорки мха и оказался нос к носу с полупрозрачным влажным существом.
– Ах! – пискнуло существо и чуть не потеряло сознание. – Кто вы? Что вам от меня нужно? Уйдите, уйдите, не то! … – тут существо пискнуло что-то ещё, но от страха голос его дрогнул и стал совсем неслышным.
– Да, не бойся ты, никто не собирается тебя обижать. Лучше подскажи, как отсюда выбраться.
– Вы… выбраться… за… чем? – искренне не поняло существо. – Здесь такой особый микроклимат… Мне бы ни за что не хотелось вы… выбираться отсюда. В других местах очень страшно. Мне мама говорила. И бабушка. Солнце…. птицы… их там, очень, слишком очень много. И – звери. Но люди – самые страшные. Они собирают бедных слизняков, если те случайно заползли к ним в огород, и… мама, мамочка!... топят в больших алюминивых вёдрах. Ах, мне сейчас станет совсем дурно, – и существо, прилипшее к гладкой стороне лопуха, повисло вниз головой.
Домовёнок осторожно приблизился к существу и аккуратно потыкал в него пальцем:
– Алё, очнись. Скажи только, куда идти, чтобы выбраться отсюда. Домовёнки не люди, понимаешь?
Но существо продолжало висеть вниз головой, прилипнув к краю листа и покачивалось всякий раз, когда домовенок касался пальцем его нежной беззащитной спинки.
«Эээ… да этот слизняк – и есть улитка без домика!» – вдруг понял Домовенок. – Вот, значит, как это выглядит со стороны…».
– Ой, вы ещё тут! – очнулось существо и попыталось снова потерять сознание.
– Послушай, – обратился к нему домовёнок. – Мы сейчас с тобой очень похожи. У тебя нет домика и у меня нет домика. И никого вообще у нас нет. Зачем же нам бояться друг друга, если мы так похожи?
– Так вы тоже из породы брюхоногих моллюсков? – пискнуло существо.
– Не то, чтобы совсем, но… похожи, очень, – заверил существо домовёнок. – Так уж вышло, что пришлось дом покинуть. А с тобой, как приключилось?
– Нет, мы не сами, – пропищало существо. – Это долгая история. Понимаете, в ходе эволюционного развития слизни полностью утратили свои раковины. Вообще, большинство наземных слизней относится к лёгочным улиткам из группы стебельчатоглазых и обитает, например, в подстилке широколиственных лесов.
– В «подстилке»? – удивился домовенок, представив себе коврик у входной двери, покинутого им дома.
– Так она называется. Поедают опавшую листву. Или грибы, в том числе, ядовитые для других организмов.
– Хм… Так значит, вы тоже пользу приносите? Но без защитного домика, наверное, любой вас обидеть может, – размышлял вслух домовенок.
– Скажу по секрету, раз уж мы так похожи, но, несмотря на наш беззащитный, уязвимый внешний вид, у нас практически нет естественных врагов. Да-да, правда. У нас нет панциря, жала или ядовитой жидкости, чтобы оборонятся, как у других насекомых. Но нам это и не нужно – слизь делает слизней непривлекательной добычей для хищных позвоночных. Только, тссс, вы же не выдадите моей тайны? – снова затряслось влажное существо, сползая или стекая, всё ниже. – А выход… он где-то там, за зарослями лопухов. Но там слишком яркое солнце, слизни туда не ползают. И особенно – наверху, – и с этими словами брюхоногий моллюск свалился, словно тяжеленькая светло-коричневая капля на землю и затерялся под сопревшей, такого же цвета, травой.
«Интересная история, – почесывая коленки, за которые то и дело цеплялись колючки чертополоха и череды, продвигался домовёнок сквозь заросли густой тёмно-зеленой поросли на дне оврага, – но выбираться отсюда надо. И поскорее. Пока лилейный пожарник или склизкий моллюск на службу к себе не сманили. Да и на солнышке погреться домовёнкам любо. Нет, другого выхода нет, – обратно, наверх!», – размышлял он, пыхтя от напряжения. Но после встречи со слизнем настроение у него почему-то улучшилось, да и сил, как будто, заметно прибавилось.
3.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. И с кем Домовенку только встретиться и познакомиться не пришлось, пока он нужную ему тропинку, ведущую вон из оврага, не отыскал! Никогда он прежде таких диковинных жучков-паучков-козявок, грызунов мелких, да шустрых (совсем на тех, что возле дома норы себе рыли) не видал, птиц мелких, но до того звонких! – не слыхал. Шлёпнулся в овраг, а оказалось – в иной мир попал… Диво-дивное. И пока суть, да дело, он к этому миру, вроде, и привыкать стал. А иногда и подумывал: «И то: чего не остаться? Поди, как славно: и здесь, в овраге, своя жизнь и свои хозяйства и хозяева. Хозяйства у них небольшие, мог бы сразу за несколькими приглядывать»… Думать, иногда, думал, но что-то в путь-дорогу его спозаранку вновь и вновь поднимало. Тоска какая-то. Скучал Домовёнок отчаянно, но даже себе признаваться в том не хотел: о чем же, всё-таки, скучает?..
Тропинку ему гусеница указала – большая, яркая, зелено-красно-желтая. Красавица, одним словом. Хотя, пожив в овраге, Домовёнок и о другом помнил: такая красота здесь совсем не для того чтобы внимание к себе привлекать и глаз радовать, а чтобы врагов ещё издали отпугивать. «Осторожно, съешь – пожалеешь! Яд!»… Вот выползли они оба из оврага. Огляделся Домовёнок: где же он? Оказалось, совсем не там, откуда свалился. Но гусеница только плечами пожала и по своим делам поползла. Вздохнул домовёнок, узелок за спину закинул и вперёд зашагал. «До чего, мир-то, огромный! – думал он, по сторонам поглядывая. – И страшно и интересно»…
Шел он, шел, но, сколько можно идти без отдыху? Развязал узелок, достал пирожок, крынку со сметаной, божьими коровками ему в дорогу сбитую, присел на травку.
– А!... Старый знакомый! – услышал он и впрямь знакомый голос. – Дай-ка, думаю, пониже спущусь, рассмотреть чтобы: ты или не ты? – С этими словами неподалеку от домовенка приземлилась та самая сорока, что его уму-разуму на заброшенной железнодорожной ветке учила. «Ох, и давно это было! Даже не верится», – удивился домовёнок.
– Так ты это или не ты? – вертела головой сорока, болтая без умолку. – Так погляжу, вроде, ты, а эдак…
– Да я это, я, пирожка хочешь? – предложил домовенок.
– Сыта, сыта, – отрицательно помотала головой сорока. – Ты меня зимой угостить не забудь. А то как зима придёт, так всех, как снегом заносит: попрячутся по дуплам, по норам, червяка сушеного не вынесут. А ты, горе-луковое, всё странствуешь, познаешь мир в своём аскетическом, хаотичном движении? Дерзай, удачи, хоть и странный ты. – И где они, нестранные? – обратилась она, то ли ко всему, то ли к себе самой. – Помяни моё слово: если оно и дальше так пойдёт, в наших краях, кроме сороки, никого и не останется…
Не успел домовёнок и рта раскрыть, сорока уже взмахнула большими сильными крыльями и метнулась в сторону стоявшей неподалеку рощицы. Рраз! Ветка крылом задетая ещё покачивается, а птицы и след простыл.
– Чего это она тут опять наболтала, белоболка длинноносая? Какое ещё «горе-луковое»? И, чем же она не страннее меня будет?! – наконец-то вымолвил домовенок.
Сороки, они, конечно, любят и просто так поболтать, но вот уже второй раз она говорила домовёнку о чем-то таком, что вновь не давало ему покоя.
– Наболтала… аж голова – кругом. Поди-разбери, что – правда, а что ради удовольствия собственной болтовни.
Внезапный визит сороки слегка озадачил домовёнка и посеял в душе неясную смуту. Эх, то ли дело, было в овраге… Там сейчас муравьи к муравейнику бегут, мотыльки, да бабочки нектаром налакомились, ночлег подходящий в цветах диких ищут… Чего, не остался-то? И вправду, странный какой-то… – думал домовёнок, потихоньку задрёмывая: разморила его вкусная еда, да и ноги шагать устали…
И снится ему сон: вернулась сорока. «Ты это или не ты? Ты это или не ты?..» – вертит головой и повторяет, как заведенная. «Потому что, если ты это ты, то тебя твоё Счастье заждалось давно. А если не ты…». «Да, я это, я!» – отвечает ей домовёнок. Но тут сильный ветер поднялся, и снег крупными хлопьями посыпал. Сорока ойкнула и улетела куда-то, а снег все следы и тропинки позасыпал, не угадаешь: откуда шел и куда теперь идти. Белым бело всё вокруг стало и прохладой повеяло…
Проснулся домовёнок: солнышко почти скрылось, спину не греет. Куда идти, где ночевать? И со сна разомлел, а поторапливаться нужно: стемнеет, ничего толком не разглядишь. Решил из веток бузины шалашик смастерить. Домовёнки, они же от рождения многим ремеслам обучены. Наломал веток, да и сплел себе… шалашик не шалашик, корзинку не корзинку… Домик. В нём на ночь и разместился.
Вдруг, посреди ночи, кто-то истошно вопить начал:
– Аааа, спасите-помогите-укушу-укушу-укушу… Аааа!!!...
Высунулся Домовёнок наружу и видит: грызун маленький на пустыре в поисках убежища мечется, а над ним – филин глазастый кружит, лапами когтистыми поймать приготовился. Изловчился домовёнок – хвать зверушку за шкирку и обратно, в корзинку нырнул. «Сиди тихо, помалкивай!» – знаками показывает.
Сделал филин круг, потом другой, но так и не понял, куда добыча испарилась внезапно. Ухнул в темноту грозно, да и улетел восвояси.
– Улетел, – вздохнул домовёнок. – Не сахар, как я погляжу, жизнь-то вольная, на природе.
– А где она, сахар? – отряхнулась зверушка. – Тут неподалёку поселок есть, так наши осы повадились туда летать, когда хозяйки варенье душистое варят. Говорят, пенки – самое в том варенье вкуснючее. Каждый год летают. И каждый год одна, а то и две в тазу с вареньем так и остаются. Вот, где сахару-то, – захлебнись. Только жизнь осиная на этом навсегда и заканчивается…
– Бесстрашная ты и рассудительная до удивления, – честно признался домовёнок. – А на вид мыши такими суетливыми кажутся, даже… глуповатыми немножко, что ли.
– Так то, мыши, а я – землеройка. Да, чего там, не извиняйся, ты же мне жизнь только что спас. Но вообще-то мыши тоже разные бывают: одни – поглупее, другие – посмышленее. Ты сам-то, кто?
– Домашний домовой, – смутился домовёнок, – временно в лесу проживающий.
– Хорошо, что – временно, – одобрила землеройка. – У нас законы суровые, звериные, домашние животные не выживают.
– Домовой – не животное, – хотел обидеться домовёнок, но вспомнил, что сам обозвал землеройку мышью и прикусил язычок.
– Да вижу, землеройка тоже не крот. Для уяснения вопроса пример привела, для большей наглядности. А домовые, они что – дома воют?
– Помалкивают больше, – буркнул домовёнок. – У них там дел невпроворот, некогда выть.
– Понятно. Значит, ты в отпуске законном? Здесь недели две туристы в палатках жили, тоже в отпуске. Всю траву вытоптали, до сих пор не поднимется.
Землеройка показалась домовёнку какой-то слишком озабоченной: пять минут назад «караул» вопила, а филин улетел, даже дрожать перестала.
– Уже уходишь? – поинтересовался он на тот случай, если грызуну захочется в «шалаше» до утра задержаться. – Если – нет, может, спать ляжем, время позднее…
Незваная гостья всё поняла, но нисколько не огорчилась: похоже, суровые звериные законы приучили её не обращать внимание на такие мелкие уколы.
– Спи, домашний, отдыхай. Кто хорошо работает, тот и отдыхать должен по полной программе, а иначе скоро лапы протянешь. Будет чего нужно, спроси землеройку, тут меня каждая мелочь мохнатая знает.
Сначала она высунула нос, тщательно понюхала воздух и только потом выпрыгнула наружу, сверкнув, напоследок, светящимися в темноте глазами, на глядящего ей вслед, домовенка.
Убежала землеройка. Снова всё стихло. А домовёнку не спится, – происшествие ночное новые думы в нём пробудило. Ну, а те, конечно, какой хочешь сон прогонят: крутятся, вертятся, пихаются. Замаялся домовёнок совсем: «Скорей бы, утро. Утро вечера мудренее». – Овец двести сосчитал, целое стадище, да всё без толку: и мысли какие-то путанные, и сна – ни в одном глазу.
Выглянул домовенок из своей домушки, посмотрел на небо: ба! красотища-то какая! Месяц тоненький-тоненький, половинкой колечка в тёмном бархате качается, а вокруг него – звезды, камнями-самоцветами рассыпаны. «Как же можно такую сказочную ночь проспать? – подумал Домовёнок. – Буду вот так лежать и в небо смотреть, а дикие звери лесные пусть дрыхнут».
Смотрел, смотрел, да и заснул, конечно. И снились ему до самого утра удивительные звёздные сны…
4.
На другой день многое иным показаться может. Вот и домовёнок думал-гадал: а не приснилось ли ему беседа с землеройкой, как и всё остальное? Но потом вспомнил, что грызунья лесная ему про туристов говорила, про отдых, а главное – про траву примятую. Пригляделся: в самом деле, от палатки след остался как от тарелки летающей и две полосы широких, вдаль убегающие.
Поклонился Домовёнок на прощание месту, его приютившему, и снова, вдоль тех полос в путь и отправился. «Уж, куда-нибудь они меня выведут, если туристов вывели», – решил он.
Солнышко всё выше поднимается, птицы поют, ветерок листву колышет. Идёт домовёнок, прутиком травинки по бокам разглаживает, песенку-чудесенку подсвистывает за пичугами ранними. Солнышко – всё выше, Домовёнок – всё дальше… Так лес и закончился: вместе с лесными страхами и приключениями. Один шаг всего и остался. Сзади – лес со звериными законами, гостеприимными полянами и мудрыми, неунывающими жителями, а впереди – полная неизвестность. Опасливым Домовёнок ещё и по другой причине был. Поначалу решил он, что впереди – тот самый посёлок раскинулся, где жизнь для некоторых сплошным сахаром обернуться может и, по их беспечной невнимательности, навсегда засахарить норовит. Как, не замереть на месте? Пригляделся повнимательнее – нет, не посёлок: стоит неподалеку большой щит на столбе, в землю для устойчивости вкопанный, а на щите том надпись крупными буквами: «Добро пожаловать в город Зашустринск!» И, рядом с фотографией семьи улыбающейся: «Мы ждём тебя!» – приписано.
«Эх, семи смертям не бывать, а одной не миновать!» – сказал себе Домовёнок и сделал тот первый шаг в неизвестное.
Не успел толком опомниться, как бежит к нему парень улыбающийся, как на «щите», руками машет:
– На ловца и зверь! Только о тебе подумал, а ты уж тут как тут, и разгримироваться не успел. Вот удача, так удача! Пошли скорей, я тебя шефу предъявлю. Слушай, а ты мне повыше казался. Ха-ха-ха!... Надо же, оптический обман зрения.
Семенит Домовёнок за парнем, еле поспевает, запыхался. Вошли они в дом, а стен у дома, как бы и нет, окна одни – от крыши до порога. Горница, вроде, и просторная, но вся столами и стульями заставлена. За столами люди с детьми и без детей сидят, еду какую-то непонятную жуют, разговаривают, смеются.
Запыхался Домовёнок, да любопытно очень, вот он всё рассмотреть и старается. «Зачем же они это едят?» – думает – «Оно же – несъедобное. И стены из стекла? Это ж, сколько дров надо! Нет, такую печку как у бакенщика тут бестолку пристраивать»…
Вышли они из горницы в коридор, а в коридоре том – дверей множество, одна на другую похожие. Постучался парень в одну из них и домовёнку машет, чтобы поторапливался.
– Вот, Семён Семёнович, мой «проект». Поставим при входе, будет посетителей заманивать шутками-прибаутками домашней кухни в стиле «а-ля рус». У него и рубашонка, и лапти, и… акцент он классно имитирует. Всё стильно. Я его ещё на той неделе в детском театре заприметил, на утреннике. Ну, как? Хороша идея?
Семён Семёнович выдвинулся из-за стола, приподнял очки и стал критично разглядывать потенциальную рекламу. Домовёнку это не понравилось.
– Чего это он на меня так уставился-то? – обратился он к парню. Но тот молчал, похоже, не смел говорить раньше, чем, ему разрешат.
– А еда у вас совсем нехорошая, её и в лес, зверью голодному отдавать опасно: к вечеру передохнут. Тем, кто её съел, надо скорее желудки промыть, а других – по домам разогнать, пусть учатся щи да кашу сами готовить. Рецепт продиктую, конечно, не сомневайтесь. А пока, давайте, поскорей побегу, да предупрежу всех, пока не поздно. – И домовёнок стремглав бросился к двери, но только успел крикнуть в узкий коридор: «Лююююди!...», дверь перед его носом захлопнулась, и раздался разгневанный голос Семён Семёновича:
– Что ты мне, Петров, с утра пораньше, за балаган устроил? Мало тебе одного выговора? Да это чучело гороховое нас так осрамит, народ за километр обходить станет! Убытки, Петров, возмещать заведению ты будешь? Шут знает что, а не сотрудники. Работать иди, Петров, и чтобы духу… этого… здесь не было! – И для большей убедительности «шеф» стукнул кулаком по столу и стал распылять в воздух кабинета «освежитель» из специального баллончика.
– Ой, ой, травят! – зажимая нос обеими руками, пулей вылетел из стеклянного дома домовёнок. Выбежал он на улицу и побежал, уж не куда глаза глядят, а куда ноги несут.
Принесли ноги домовёнка во двор, на дно колодца похожий: вокруг – дома, дома каменные, что колодезные стенки, и ровная площадка посредине. На площадке – песочница, качели детские, да скамейка со старушкой. А больше и нет никого. Сидит старушка, булку на землю крошит и не видит, наверное, что клевать некому. Изловчился домовёнок, отщипнул кусок булки, за щеку скорее засунул. А старушка, и этого не заметила: как крошила булку, так и крошит. «Чем несуществующих голубей кормить, уж лучше бы меня угостила: с утра маковой росинки во рту не было», – пробурчал про себя домовёнок и уже смелее оторвал от булки кусок побольше. Затем слез со скамейки и, откусывая по кусочку, пошел дальше с городом знакомиться.
Домов в том городе!.. У домовёнка голова закружилась этажи считать. Травы нет почти, горячий асфальт – через лапоточки чувствуется. А птиц не слыхать, гул да шум городской и птичий гвалт, и пение забивают. Люди все бегут куда-то: одни – в одну строну, другие – в другую. И машины. Видел их домовёнок и раньше, но того количества!... не приходилось пока: рычат, дымят, гудят, никакого спасу от них нет, того и гляди колёсами громадными в полоски пешеходные закатают…
Скитался он по городу, скитался, от ног прохожих и машин увертываясь и забрёл в зоопарк. Смотрит – ничего понять не может. «Где ж это видано, – запричитал домовёнок, слёзы глотая, – чтобы живых диких зверей, для потехи, посреди дымного города в клетках держать!
Стал он от одного зверя к другому бегать, замки тяжелые дёргать. Да, куда там! Хитроумные люди замков таких понавесили, ему, столько лет в доме прожившем, эдакие и не снились. Понял домовёнок, что не хватает у него ни сил, ни смекалки несчастным помочь. Пригорюнился совсем, сел возле пруда с утками и заплакал.
– Нет, ну чего не бывает на белом свете! И где привелось снова встретиться! – услышал домовёнок голос сороки. Теперь он сразу узнал, что это была она, даже не оборачиваясь. Да и незачем было оборачиваться: сорока сама облетела домовёнка и примостилась напротив, усевшись на железной табличке с одним словом «штраф», потому что остальные были хорошенько замазаны другой краской.
– Упорный ты, погляжу. Всё никак не угомонишься, – как обычно болтала-поучала сорока. Но домовёнок не очень-то сейчас и слушал, так он был рад в эту тягостную минуту оказаться не в полном одиночестве. – Эй, чего улыбаешься, выбираться, говорю, тебе отсюда надо.
– Надо бы, да сник что-то совсем. И куда идти, когда город кругом? Будто, мышь в мышеловке. Да и сил нету, не идут ноги. – Сказал и вздохнул тяжело.
– Да, доложу, если покуда сам до этого всё ещё не дошел: жизнь штука жестокая и несправедливая. По большей части. Бывает, как родился, так и невезёт до самых последних дней. Зачем, спрашивается, родился? – И сорока, почесав лапой за ухом, уставилась на плавающий в пруду «утиный домик». – Кому-то, наоборот: ни печали, ни хлопот. Такие думают, что жизнь – вечный праздник и позитив, и всем только об этом и талдычат, ни о чём другом слушать не желая. Две половинки яблока, знаешь, не каждому распробовать удаётся.
– А тебе?
– Мне – да. Поэтому про разные стороны и толкую. Да ты, не горюй, в молодости по глупости, да по любопытству тоже все помойки в округе облететь хотелось. А как всего вдосталь напробовалась, потянуло меня на городские… помойки взглянуть. Одно крыло там, другое – здесь. Прилетела. Жизнь городская, сам увидел – бурлит, и каждый день новые находки преподносит: одна блестящей другой… Потом – бац, и закончилось. Подбил меня дурак какой-то, камнем. Хорошо, совсем не зашиб. Очнулась, взлететь хочу, одно крыло расправилось, а второе, растопыренное, по земле волочится. Так и прыгала: то от кошек, то от собак. А больше от людей: и пеших, и на чем только по городу не мчащихся.
– Что-то мне совсем не по себе стало, – размазывая слезы, прошептал домовёнок.
– Сказывай скорее, не то разревусь белугой, неделю не остановишь.
– Чего, зря реветь-то, дурья бошка, вот же сорока, перед тобой сидит… Ладно, слушай дальше. Подобрал меня ученый один. Увидел, пожалел, пиджак сверху накинул – поймал. Притащил домой, в клетку посадил. Стал выхаживать. Привыкла. Да так, что стала язык его учить. Получилось! Ученый тоже обрадовался: притащил меня в Дом ученых, в кабинет свой на стол поставил, вместо попугая заморского. Кого только не навидалась за эти годы, чего не наслушалась!.. Жуть, короче. Крыло зажило давно, да и в клетке тесно. Ученый же, хоть и профессор, сам, без подсказки, оказалось, таких простых вещей понять не может. Ну, а мне как ему подсказать? Вроде, и слова человеческие знаю, а – не получается: меня ж никто не учил говорить, что в такой тесноте целыми днями прыгая, и спятить недолго. «Камнем не добили, кошка не сожрала, и всё затем, чтобы в клетке дни свои мучительно закончить», – думалось мне в те времена. Весёлого мало. Но вот случился у того профессора юбилей. Народищу понаехало полным-полно, и все – в Дом ученых, чтобы честь по чести чествовать. Поздравляли весь день, а вечером – фуршет, застолье такое, как у людей положено. И прибыл с поздравлявшими гость заморский, из самого Тибета… Долго рассказывать, страна такая далёкая есть, – перехватив непонимающий взгляд домовёнка, наскоро пояснила сорока. – Что он в тот памятный вечер юбиляру говорил, неизвестно, но пришли они из фуршетного зала в кабинет, сели на диван и долго о чем-то тихо так разговаривали. День-другой проходит, неделя. Ученый какой-то не такой стал: уже и не пишет за столом ничего, а придёт, закроется на ключ и давай свои ученые рукописи рвать. Потом говорили, что всё, до единого клочка, во внутреннем дворе сжег. А когда всё порвал и сжёг, то и мой черёд настал… – сказала рассказчица и сделала короткую паузу.
Домовёнок невольно вздрогнул. Но, вспомнив укор сороки, вперился в неё, не мигая, при этом, всё равно, почему-то, ожидая самого нехорошего.
– Пришёл тогда ученый в свой кабинет и говорит мне: «Прости меня, птица, что продержал тебя столько времени взаперти. Лети, куда тебе вздумается. Надумаешь наведаться, так моё окно для тебя всегда распахнуто». Дальше? А дальше всё было как во сне, который мне, чуть ли не каждую ночь снился: распахнул ученый окно настежь и клетку отворил… Скажи после этого, что не бывает в жизни чудес или счастье настоящее не случается?! – Внезапно прервала сорока повествование, но закончив складно, с чего и начала: всяко в жизни бывает, но никогда толком не угадаешь, что, да как.
У домовёнка от такой истории дыхание перехватило. Сидит, еле дышит. Наконец, улыбаться начал, а потом и спросил:
– И как?
– Что, значит, «как»? На воле – не в клетке. Что за вопрос.
– Мне про другое спросить хотелось: прилетала ты к нему, потом? Ведь он скучал, наверное, столько времени вместе прожили?
– Прилетала. Разок. Чего уставился? И потом бы прилетала, да помер он. Почти сразу, как меня отпустил. Старенький он был, профессор мой.
Потом сорока, всё также вполоборота поглядывая на скользящих уток, потянула по очереди лапы и крылья и, довольная результатом, констатировала:
– Не знаю, как ты, но я отдохнула и готова с минуты на минуту покинуть это печальное место.
Домовёнок растерянно захлопал глазами.
– И тебе советую выбираться отсюда, да поживее, – сказала сорока, наблюдая за замешательством своего благодарного слушателя. – Надеюсь, держаться крепко сил у тебя найдётся? – выждав немного, усмехнулась она.
– Найдётся, найдётся!... – обрадовался домовёнок и чуть не запрыгал от радости.
– Высоты не боишься? Голова не закружится?
– Не боюсь, не закружится!
– Ну, полетели тогда, что ли? – снова усмехнулась сорока, заранее предугадавшая такую бурную реакцию. Потом спрыгнула на землю и вытянула, как пассажирам в аэропорту подают трап к самолету, переливающееся на солнышке крыло.
…«А мир-то с птичьего полёта и вправду совсем иной», – думал, глядя то вниз, то вверх Домовёнок, крепко держась за спину сороки…
Летят они, летят, уж и город позади, и от леса вдали одна полоска виднеется, а овраг вот-вот перелетят…
– Чего, притих? – обернулась птица, – Решил, где приземляться будешь? А то ведь, мест тобой нехоженых, предостаточно осталось.
– Решил, – решительно кивнул Домовёнок. – Домой.
– Это, куда?
– Откуда ушёл по обиде… – сконфузился Домовёнок, – в одиночестве дом свой стоять оставив.
– Так ведь, разъехалась семья и тебя с собой не позвала?…
– Наверное, так нужно было. Не век же им там куковать. Меня не дождались, не позвали… и ладно. Домой хочу. В том дому, всегда тесно от людей и забот было: кого накормить, кого спать уложить, кому слово доброе молвить, кого выслушать, да утешить… Что ж, что прежних хозяев нету? Разве мне теперь и самому, со всем не управиться? А нет, так на подмогу кого покличу, хоть бакенщика с речушки малой, а то – землеройку, слизня или жука лилейного с детишками… Да, мало ли у меня теперь знакомых-то, по белу свету. Знаешь, какой возле дома огород, да цветник большущий? А река, что за околицей протекает?.. Всем места хватит.
– Моё дело маленькое. Только громче говори, куда поворачивать, где тормозить.
Доставила сорока Домовёнка до самых ворот. Доставила, дала на землю сойти и по своим делам, секретно-неотложным заторопилась, как-нибудь в другой раз в гости залететь пообещав.
Поблагодарил Домовёнок странную птицу, счастливого пути и удачи ей пожелал и, нетвёрдой походкой, за ворота направился.
«Укачало маленько», – проводила его добрым, но острым взглядом загадочная болтушка-сорока. Разбежалась, для скорости, и, подняв на дорожке облачко светлой пыли, улетела. (Может, и вправду залетит ещё, проведает)…
5.
По чести, по совести сказать, страшно Домовёнку за ворота заходить было и дом в заброшенности и обветшалости увидать. Поэтому и попросил сороку не во дворе его, а снаружи оставить: чтобы была минуточка лишняя со страхом совладать и… глаза зажмурив, смело по другую сторону перешагнуть.
Но как только земли коснулся, куда прежние страхи и сомнения подевались? Да, какой бы ни был, Дом ведь, любимый!
Вошел в ворота, на дом глянул, а тот стоит себе, как и прежде, чистыми окошками на закатном солнышке поблескивает.
«Может, сон это? – глазам своим не верит Домовёнок. – Счастье-то какое!»
По ступенькам вскарабкался, дверь толкнул – не заперта. «Непорядок», – сразу же отметил Домовёнок. «Расшатался совсем замок, сменить надо бы…». Голову в стороны кухоньки повернул, а там… Счастье его, пропавшее, – стол накрыло, самовар нагрело, варенье с крендельками свежими, да чашечки с незабудковыми букетами на скатёрке накрахмаленной расставило, сидит и хитро так улыбается, чаю не пьёт – Домовёнка терпеливо дожидается:
– Счастье – в Доме, а заботы и тепла уютного без хозяина-домового нет, как нет. Заждались, ведь, мы с Домом тебя совсем. Умывайся с дороги, да – за стол, пока самовар не остыл.
Сел Домовёнок возле Счастья, вздохнул, словно груз тяжелый сбросил и под чаёк душистый с медком янтарным, обо всём, не торопясь, стал рассказывать: и про то, где был, и что видел, и что с ним за время это удивительного приключиться успело…
-------------------------------------------------------
Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок.
;) :))))))