Ким подходил к кладбищу. Где-то далеко шумела дорога, небо становилось всё реже и реже, степень сжатия окружающей природы нельзя было измерить обычной русской скукой, под ногами шелестели листья. Эти листья, думал Ким, прилетели не иначе как с тех деревьев, что растут на кладбище. Повсюду степь и скромные огоньки фонарей. А на кладбище деревья. Ходить по листьям, которые высасывали через корни дерева влагу из могил. Ким ходил по мёртвым. Он быстро ступил на плитку.
Совсем чуть-чуть нужно было пройтись вдоль оградок, чтобы напрямик - и домой. Чернота была вполне обычной, хотя что-то и мешало ей вести привычные мурлыкающие разговоры. На одной из могил, примерно в середине кладбища сидел кто-то. Лицо кого-то казалось относительно живым в отличие от пейзажа. Возможно, он и стал тем самым единственным живым на погосте. Одет кто-то был, конечно же, во всё чёрное, свисающее до земли. Ким подошёл к кому-то. Последний усмехнулся в тон журчащим деревьям и достал из-под полы две рюмки, а из-под ног бутылку.
Чокнулись.
- Картошки нет, - говорит кто-то. Потом добавляет: «Давно поели».
Кто-то спросил имя Кима. Услышав ответ кто-то засмеялся: «Коммунисты родители?»
Ким сказал, что коммунисты. В 91-м вступили в компартию.
Потом кто-то прикорнул, а там, собравшись с мыслями, рассказал, что вся эта великая идея единения никуда не приведёт. Что нет никакой у нас особенной судьбы и пути никакого тоже нет. Кто-то сказал, что он восседал на кресле-качалке в Беловежской пуще неподалёку от амбициозных, но слегка уставших от жизни людей. Был в танке, пока обстреливали Белый дом. Пролетал в Новый год над зданием с человеком, который «уходит». А через три года родился Ким.
После двух лет совместной жизни родители отдали мальчика демократам. Через семь лет Ким пошёл в школу. А через девятнадцать лет Ким подошёл к кладбищу, чьи деревья пьют суп из мертвечины, растворимый пепел в почве сразу после дождя.
- Осень, сказал Ким.
- Водка кончилась, - добавил кто-то.