Они собирались в гости.
Событие! Приятное, неожиданное.
И потому спешка. Время не бежало, не летело даже, а бешено раскручивалось, увлекая в свой энергетический шлейф нетерпения.
Было радостно вырваться из надоевших будней, где все привязано к расписанию.
Она привыкла к быстроте в сборах : макияж, юбка, кофточка, незатейливая прическа ( слава Богу, что есть красивые, вьющиеся волосы).
Стройная фигурка, тонкие гибкие руки и пронзительные сверкающие каким – то глубинным светом глаза - вот и все! Хотя сорок пять, но кто бы знал это…
А ему, не замечающему почти свою одежду, вообще было еще проще.
Он был красив, хорошо сложен, без признаков возраста в черных волнистых волосах, привыкший к вниманию женщин, похвалам друзей, имеющих к своим почти шестидесяти годам лысины, или седины.
Он был умен, остроумен, к одежде равнодушен и не разборчив - к чему какие-то изыски, дорогие галстуки или часы. Ведь все это стоило немалых денег, а деньги он ценил превыше всех составляющих своей собственной жизни.
Став его женой, она приняла эти маленькие странности за бережливость, умение тратить с умом.
Ехали на метро.
Эскалатор медленно и торжественно спускал людской поток вдоль тусклых фонарей и редких рекламных щитов, но распластанная паутина трещин на стенах кричала громче любой рекламы.
Лестница, казалось, не движется, остановилась и время уже где-то впереди ждет их, таких медлительных, там внизу, где залы распахивались широким простором и мраморным величием…
В вагоне тесно, шумно и разговаривать невозможно. Она прижалась к нему, нашла своей рукой его руку.
Покой, тепло…
Они вместе уже два года.
Жили с его родителями - престарелыми, больными и потому капризными. Для нее уход за ними был работой, которую делать просто нужно. О личных привязанностях не могло быть и речи по причине болезни стариков - мать ослепла, не узнавала даже своего мужа, и только кровать были ее местом пребывания. А старик – отец находил себе занятие у телевизора, иногда стряпал, но со временем, поняв, что у сына появилась жена, оставил хозяйство.
Ехали недолго, предстояла пересадка на другую линию метро. Среди толчеи она чуть не потеряла мужа и потому, цепко держа его локоть, почти волоком двигалась за широкой его спиной, а муж, как корабль торил проход, работая грудью и свободной рукой.
Перевели дух только на платформе в ожидании поезда. С высоты своего роста муж смотрел на миниатюрную жену ласковыми и веселыми глазами, но в них, она видела, всполохами светилась озабоченность, которая с каждой минутой нарастала.
«Нужно купить цветы», - она попробовала угадать причину беспокойства мужа,но он улыбнулся в ответ:
«Нужно найти газету, ищи газету»
«Какая газета, зачем? - она удивилась, но подробнее расспросить не успела – подошел поезд.
В вагоне они стояли, тесно прижатые толпой друг к другу, ей хорошо было с ним, покойно и надежно. Она его любила, очень.
Ее жертвенность и самоотдача не имели границ, и они не могли даже уложиться в логические умозаключения подруг, знакомых.
И только две взрослые дочери приняли ее уход из семьи просто, без вопросов и слез. К тому же, старшая дочь, студентка, перебралась к матери, приняв полностью перемены в их жизни.
Тринадцатилетняя младшенькая осталась с отцом, который с горя запил. Ее жалость к нему, к его одиночеству и растерянности была по - детски безграничной, а любовь к отцу и понимание ситуации пришли уже потом через боль и страдания, которые не замедлили подоспеть в семью, где нет матери и хозяйки. Это все было…
«Надо найти газету, ищи газету»,- опять странная и непонятная просьба мужа вернула ее в реальность.
Уже на выходе из метро на глаза попались длинные ряды ярких букетов цветов, пройти и не заметить их, было невозможно. Цветы своими лакированными лепестками звали к себе, кричали яркими красками, просили о внимании, сначала к ним, а уже потом и к тем, кому они принесут неожиданную радость.
Она метнулась было к этой броской, зовущей красоте, но рука мужа крепко схватила ее руку и потянула прочь:
« Скорее, скорее, нас уже ждут, это потом, потом»
« Когда потом?», - она пыталась вырваться, освободиться от крепких, цепких его рук, но ничего не получилось и через мгновение тяжелые двери выхода из метро вытолкали их на улицу.
Она обиделась на мужа и следовала за ним нарочито медленно, смотрела ему в спину, а он будто не замечал упрямства жены - опустил голову и, глядя себе под ноги, не останавливаясь, делал вид, что не слышит и не понимает происходящее.
Внутри, глубоко, глубоко в ней, появилась и долго не отпускала тупая ноющая боль, но это была не обида, нет! Что-то другое, не знакомое ей, чужое, непонятное.
Она старалась заглушить в себе это «что-то» и настроиться на праздник, знакомство с хорошими, наверное, людьми.
Вот и подъезд.
Двери распахнуты и совсем не от гостеприимства, а от безысходной дряхлости – в девяностые годы такие подъезды в домах были повсюду – разодранные двери, обшарпанные стены, темнота, зловоние.
И в каждом подъезде при входе длинными рядами вдоль стен висели почтовые ящики, призванные хранить корреспонденцию за железными дверками, к которым у каждого из жильцов имелся свой собственный маленький ключик.
Сейчас все дверки без исключения были открыты настежь, из ящиков торчали рекламные газеты, никому не нужные и абсолютно безразличные к тем, кто их, быть может, прочитает…
Она замешкалась, скудное освещение не давало простора глазам, и очень удивилась, как резво муж бросился к почтовым ящикам.
«Господи, зачем тебе газета, ты будешь читать?», - этот вопрос прозвучал уже в тесном лифте, который еще мог нести свою службу и поднимать пассажиров.
Она смотрела на свернутую газету, которую муж почему-то разворачивал, разглаживал:
«Сейчас все поймешь, сейчас поймешь», - он был спокоен, в глазах всполохи веселья, шутки или розыгрыша – так ей казалось…
Они вышли из лифта. Муж знал, где расположена нужная им квартира.
Позвонил.
Встал на колени на расстеленную им перед дверью газету.
Через мгновение дверь распахнулась, их ждали.
Он, театрально, красивым разворотом руки хлопнул себя в грудь:
«Дорогая и многоуважаемая, прошу на коленях прощения, что я без цветов…!»
Женщина всплеснула руками, ей стало неловко :
«Какие цветы, мы заждались, проходите, проходите…!»
Конечно, ответ хозяйки был ожидаемым!
Муж сыграл искреннее и абсолютно неподдельное сожаление, а она молча стояла, наблюдала.
И опять где – то глубоко появилась и не отпускала тупая ноющая боль - уже знакомая, цепкая.
Газета теперь была не нужна. Он выбросил этот театральный реквизит тут же за порог квартиры...
Через двадцать лет из своей жизни она выбросит мужа…