Детство

 
                Посвящается моему другу детства
                Крупнику Юрию Абрамовичу


Ночные воспоминания детства похожи на начало любительского фильма, смонтированного неопытным оператором. Вначале из темноты возникают какие-то фрагменты несвязанных событий, блики, лица людей, и лишь потом, в смене картинок и сюжетов, начинает угадываться логическая последовательность. Эти воспоминания неразрывно связаны с Крупником Юрой – самым первым другом моего детства.
Знакомство с Юрой состоялось в конце 40-х годов, когда нам было по 4-5 лет. Отчетливо помню, как мы стояли в промежутке между нашими двухэтажными домами, и я сказал - давай дружить. Он ответил - давай. Было поздно, темнело, и мы разошлись по домам.
Так начался период нашей не по-детски взрослой дружбы. Слово друг было для нас духовным, торжественным, священным, почти религиозным понятием,  навеянным советской литературой, и кинематографом, а также мудрыми объяснениями взрослых. Отец нашего третьего младшего друга, Шурика, примкнувшего к нам чуть позже, дядя Женя, объяснял, что товарищей может быть много, а настоящих друзей только один или два. Друзья всегда вместе. Они помогают и защищают друг друга. Так  потом будут нас учить в школе, пионерской и комсомольской организациях.
Жили мы в Тушине, на улице 2-ая Комсомольская, в двухэтажных деревянных домах, построенных пленными немцами. В системе распределения жилья угадывался социальный подтекст, хотя различия были незначительными. Семье Шурика, состоящей из пятерых человек, предоставили двухкомнатную квартиру с кухней и туалетом. Дядя Женя был парторгом крупного военного завода. У Юры отец был мастером, и они получили на четверых комнату в трехкомнатной коммунальной квартире с общей кухней и туалетом, в том же доме, что и семья Шурика.
В нашем доме была коридорная система, но от барака он отличался, поскольку "удобства" располагались не на улице, а в конце темного холодного коридора, соединяющего четыре комнаты и вход в тамбур, откуда можно попасть еще в две комнаты и еще один туалет. Отопление было печное. Угол площадью в один квадратный метр между двумя стенами и печкой служил кухней. У каждой семьи был сарай, где хранились дрова. Сараи стояли на задворках длинными рядами перпендикулярно линии домов.

Мой отец служил инженером и поэтому ему предоставили две смежные комнаты на пятерых.

Всего в доме было 24 семьи. Отцы семейств были рабочими и служащими Тушинского авиационного завода. Женщины, в основном, не работали.
Бытовые условия у всех семей независимо от социального положения были примерно одинаковые. У всех были дровяные печки и керосинки. Мыться  ходили в баню. Зимой на подоконниках раскладывали длинные тряпки, скрученные жгутом, прикрепленные к бутылкам на концах подоконников, чтобы собирать воду, стекающую с оттаявших стекол.
Для мытья и стирки в домашних условиях имелись оцинкованные корыта, а для стирки еще и стиральная доска. Белье сначала кипятили в баке на керосинке, а потом терли на стиральной (рифленой) доске. Бытовые электроприборы только появлялись. Один раз я обнаружил под кроватью утюг. Спросил маму - что это? Мама объяснила, но просила никому не говорить. Оплата за электричество рассчитывалась с общего счетчика с учетом численности семьи,  и соседи следили даже за тем, чтобы никто не пользовался лампочками большой мощности. Помню, у нас был еще чугунный утюг, в который мама закладывала угли из печки, и когда он немного остывал, она выходила на лестничную площадку, ооткрывала крышку утюга и махала им, чтобы раздуть угли.
Вечерами дети собирались то у одних, то у  других соседей на просмотр диафильмов. Пленка заряжалась в проектор,  и картинки проектировались на стену, завешенную простыней. Для малышей это был праздник. Вместе с ними радовались и родители.  Смотрели сказки: «Красная шапочка», «Халиф и аист», «Маленький Мук» и другие. В пятидесятых годах  у некоторых состоятельных  соседей появились велосипеды и первые телевизоры, сначала – «КВН», а потом более совершенные»  - «Ленинград». Дети вечерами приходили – можно посмотреть телевизор - иногда пускали, иногда нет. Старшие дети, у которых были велосипеды, катали малышей на раме. Чтобы покататься, дети становились в очередь.
Наш взрослый сосед,Стасик, живший в комнате на первом этаже под нами,  посадил меня на раму, чтобы покатать, но в это время дорогу перебегала какая-то девчонка и чуть не попала под колесо.  У меня вырвалось какое-то грубое слово, Стасик отругал меня за грубость и ссадил с велосипеда. Стасик был из интеллигентной семьи. Он первым из нашего дома поступил в институт.

 
За продуктами все ходили в один магазин. К праздникам ездили в Москву и обходили там множество магазинов, чтобы закупить колбасу, сыр и соленую рыбу. К новому году мы с папой ездили  в магазины в Покровско-Стрешнево, где был поселок атомщиков и летчиков, а также в магазины, где проживала профессура МАИ и Строгановского института (Теперь улица Зорге) или в магазин высотного дома на Красной Пресне.
К праздникам, как правило, и в наш близлежащий магазин привозили муку. Об этом все знали и заранее у магазина устраивалась длинная многочасовая очередь. Стояли и взрослые, и дети, поскольку в одни руки выдавали только один пакет. Для порядка очередь нумеровалась, и каждому на ладони писали номер химическим карандашом. Однако порядок сохранялся и все получали положенную им муку. В предвкушении праздников и пирогов  в очереди царило приподнятое настроение.
Масло и молоко, дрожжи и бульонки (кости) для холодца тоже надо было «доставать» в московских магазинах.
В Праздники или дни рождения  открывались все двери. Соседи и  их дети свободно перемещались из одной комнаты в  другую, где были патефоны, и звучала музыка.

До приезда моих друзей их дом занимали строители - пленные немцы. "Немецкий дом" был окружен высоким деревянным забором, а на воротах стоял часовой с винтовкой. Немцы хорошо одевались, носили рубашки с короткими рукавами и шорты. По выходным они гуляли группами вместе с детьми под охраной часового, вооруженного винтовкой с примкнутым штыком. Взрослые немцы были высокими, а часовой маленький и кривоногий с красной повязкой на рукаве.
Один раз я подошел к немецкому мальчику и что-то спросил, а он замахнулся на меня лопаткой. Взрослый немец, наверное, папа, ловко перехватил лопатку, погрозил пальцем своему чаду, а мне сказал что-то приветливое и заулыбался.
На территории немецкого поселения были небольшие огороды. Там выращивали овощи и всякую зелень. Наши ребята лазили через забор воровать морковку.
В праздники немцы пели песни и устраивали фейерверки.
Однажды немцев погрузили на машины и куда-то увезли. После этого ребятня бегала по опустевшим квартирам и подбирала оставшиеся вещи. Через некоторое время "Немецкие дома" заселили нашими.
Среди новоселов оказались Абрам Крупник и Евгений Ульященко со своими семьями, интеллигентные отцы моих будущих друзей Юры и Шурика.
Почему мы подружились с Юрой, который жил в соседнем доме, а не с кем-то из ребят нашего дома или любого другого соседнего - трудно объяснить. Возможно схожесть воспитания и семейных традиций.
Нравы рабочей части населения нашего дома были весьма экзотическими. Многие дети и даже взрослые имели свои клички, как в воровской среде, а некоторых впоследствии не обошла тюрьма. Во дворе часто случались скандалы и пьяные драки. Дрались и маленькие дети. Господствующий в те времена воинственный дух фронтовиков поощрял драки. Родители учили детей умению постоять за себя. Если кто-то уклонялся от драки, его называли трусом. Я ненавидел драки всем своим существом и без конца дрался, хотя папа  говорил - никогда не связывайся, лучше уйди.
Первая  драка  состоялась, когда мне было, наверное, пять лет.  Мой противник,  Сережка Попов, по прозвищу "Шима-Козел" был старше меня и крупнее, задиристый, психически неуравновешенный, неуправляемый и непредсказуемый - одним словом хулиган. Отец Сережки был рабочий, литейщик, частенько выпивал. Он работал с моим отцом в одном цеху. Сводный брат Сережки, по прозвищу «Урюк» побывал в тюрьме.
От Сережки доставалось не только мне, но и многим мальчишкам и девчонкам нашего двора.
 
Однажды  весенним теплым днем  вся малышня играла во дворе в «напильнички». На только что оттаявшей, сырой, парившей на солнце глинистой  земле, был начерчен круг, разделенный на сектора. Игрок, получивший по жребию право начать первым, втыкал напильник в сектор соседа и проводил черту через метку, прирезая себе часть территории соперника. Если напильник выскакивал за круг или падал, право игры переходило к другому игроку. Игра длилась до тех пор, пока кто-нибудь из играющих не измельчал территорию противника до такой степени, что на ней нельзя было встать хотя бы одной ногой.
В самый разгар игры Сережка влетел в круг, расталкивая игроков и стирая границы очерченных территорий. В это время, ожидая своей очереди втыкать напильник, я лепил из сырой мягкой глины круглый шарик размером со снежный комок. Сережка стал выталкивать меня из круга, агрессивно упирая в грудь вытянутые руки. Одновременно он что-то озорно кричал, широко раскрывая рот. Чувство возмущения и протеста переполнило меня. Я сбросил Сережкины руки со своих плеч и уперся правой рукой, в которой был зажат глиняный комок, в Сережкино лицо, попав комком прямо в открытый рот, и с силой оттолкнул его от себя. Со страшным ревом Сережка покинул поле боя под улюлюканье и смех детей и взрослых.
О своей победе я рассказал домашним. Папа с мамой не одобрили моего подвига. Вот молодец! - укоризненно сказала мама - Чем же ты хвастаешься? Я оправдывался - он сам первый начал...
Бабушка потом часто говорила: "Ешь, как следует, а то с Сережкой не справишься".
Вражда с Сережкой продолжалась долго. Сережка был неисправим: ломал куличики, разрывал секреты, пихался, неожиданно подкравшись сзади - короче, вел себя как агрессор.
После своей победы мне уже не хотелось терпеть его насилия, и всякий раз я вставал на его пути, отвечал угрозой на угрозу. Мы препирались, тягались. Иногда он хватал в руку палку или камень, намахивался, вызывая аналогичные действия с моей стороны. Часто этим все и заканчивалось. Но однажды случилась серьезная потасовка.
Началось все с подначек взрослых. - Ну, кто кому даст? Мы стали бороться и я повалил Сережку на землю и долго удерживал его в лежачем состоянии, потому, что он вошел в истерический транс, и отпускать его было опасно. В этом состоянии от него всего можно было ожидать. Выбрав момент, я вскочил и под выкрики взрослых: "Трус, трус" и побежал к дому. Взлетев на второй этаж и проскочив в свой коридор, я уткнулся в запертую дверь. Дома никого не было. Я стоял в темноте и смотрел на дверь, разделяющую лестничную площадку и коридор. Прошло несколько секунд, дверь медленно отворилась. На лестничной площадке стоял Сережка. В занесенной за голову руке у него был камень. Я сказал: Попробуй, кинь! - Кину - сказал Сережка и кинул. Камень размером с голубиное яйцо угодил мне точно в переносицу. Удар был сильный. Мне показалось, что переносица сломана. С ужасом представился образ мужчины с провалившимся носом, которого я однажды видел в бане, а бабушка сказала, что это его кто-то ударил. Я понял: терять нечего и бросился за Сережкой, а он от меня - через лестничную площадку в противоположный коридор. Справедливое чувство мести удвоило мои силы. Я быстро догнал, сбил с ног своего врага и, оказавшись верхом на его пояснице, долго под его истерический рев лупил кулаками по затылку. На шум выскочила соседка и прекратила драку. На вопрос - За что же ты так его бьешь? - я ответил с гордым достоинством - А вы спросите у него! Позже Сережкина мать, тетя Наташа, встретив меня в том же коридоре, загородила дорогу. Я попытался ее обойти, но она сделала шаг в сторону и опять перекрыла проход. А когда я поднял голову, чтобы спросить, в чем дело, она хлестко ударила меня по щеке. Без всяких объяснений я понял, что это месть за мою победу. Вернувшись домой, я ничего не сказал, но мама сразу заметила ярко пылающую щеку и перемену в моем настроении. Она ходила разбираться с тетей Наташей, но та все упорно отрицала.
С тех пор Сережка меня больше не задирал и мы даже пытались вместе играть, но ничего интересного из этих игр не получалось. У него напрочь отсутствовала фантазия. Кроме того, он вообще не мог играть отведенную ему роль, и все время нарушал «сценарий».
Еще как-то мы вместе Сережкой и большими ребятами лазили по крышам сараев, а потом старшие начали прыгать на землю. Сережка, спрыгнув первым, сказал мне, что приземляться нужно на пятки. Я последовал его совету и получил сильный ушиб позвоночного столба и долго не мог отойти от шока дыхания.
В нашем дворе постоянно звучала матерная брань. Ругались подростки и пьяные мужики. Я быстро освоил этот лексикон. Мне было всего четыре года, когда я придумал игру во взрослую жизнь - своего рода дочки-матери. Главную роль - отца взял на себя. Роль матери и детей разделили три  девочки  -  мои  сверстницы.  «Мать»   готовила   «кашу», размешивая  землю в баночке с водой,  а я изображал пьяного родителя и невпопад называл самые грязные ругательства.  А в это  время  со  второго  этажа немецкого  дома  за  нами  наблюдала  женщина  -  мама будущего нашего приятеля - Рудика Бройдо. Она безуспешно пыталась урезонить меня. Но я  не очень-то беспокоился, полагая, что женщина незнакомая, не из нашего дома и можно не опасаться.
Когда мимо проходила моя бабушка, относившая кастрюлю с супом в сарай, который служил одновременно холодильником, женщина спросила: Чей же это мальчик, что так ужасно ругается? На следующий день бабушка самым предательским образом заложила меня папе. Это было в среду, когда у него был долгожданный выходной. Папа только что проснулся, был в хорошем расположении духа, и я подсел к нему на колени, узнать чем-то интересным мы сегодня займемся. Папа подбрасывал меня на коленях, припевая: "По кочкам, по кочкам, по гладенькой дорожке...". В этот момент бабушка сердитым голосом сказала: Нечего с ним играть: он - хулиган-мальчишка, матом ругается. Папа рассердился, сбросил меня с коленей... В общем, день был испорчен.
В это время я уже понимал значения самых фундаментальны слов матерной лексики; их семантику раскрыл мне знаменитый на всю округу хулиган, а позднее бандит – Витька Митрофанов по прозвищу «Дрын». Запретность других слов я осознавал внутренним чутьем, но значения их не понимал. Кстати сказать, в нашей семье никто из взрослых никогда не ругался матом.
Мои одногодки-детишки из немецкого дома тоже не ругались, не дрались и были воспитанными и благообразными. От них веяло добром и спокойствием. Может быть - это и притягивало меня к ним. А еще, наверное, сходство характеров: романтизм, сентиментальность, богатая фантазия, впечатлительность и способность к сопереживанию.
Общение наше проходило в играх, которые мы сами придумывали. Милитаристский дух, захвативший страну после недавней победы в войне, определял тематику игр. Как правило, это были вольные интерпретации сюжетов военно-патриотических фильмов. Мы распределяли роли и договаривались о примерном сценарии, а в процессе "спектакля" импровизировали. Мы стреляли из воображаемых винтовок, автоматов, в качестве которых использовали просто кусок доски или толстой ветви дерева, бросали "гранаты", сражались на саблях, "убивали" и были "убиты", "спасали" друг друга.
Иногда играли в фашистов. Для большего "сходства", мы выворачивали гримасой губы и говорили голосом петрушки. Образ фашистов был предопределен пропагандой и, скопирован  с картинок Кукрыниксов из Журнала «Крокодил». Суть игровых сюжетов сводилась к комическим ситуациями, в которых мы должны были "перестрелять" или "подорвать" друг друга.
В Юрином доме жил пятнадцатилетний подросток-еврей - Рудольф Бройдо. Это его мама застукала меня за употреблением ненормативной лексики.
Рудик, подросток, по сути, еще ребенок, был добрый по натуре человек. Иногда он с удовольствием принимал участие  в наших детских фантазиях. Обычно Мы собирались на втором этаже подъезда, в котором жил Шурик. Рудик представлялся фашистским или белым офицером. Построив, нас в линейку, он отдавал команды: "Раавняйсь!", "Смирнааа!" - или специально путая нас, скороговоркой выкрикивал: - шагом-арш-кругом! - или напра-налево! Выпучивая глаза, он орал - тянуть ногу, сволочи! Когда мы были пленными красноармейцами, он требовал рассказать, сколько у красных танков и пулеметов. Кричал "Молчать! Я вышибу из вас эту большевистскую заразу!". Связывал руки и ноги, хлестал по щекам, душил. Было больно и смешно. Все кончалось бунтом когда, мы внезапно набрасывались на своего мучителя, валили его на землю, связывали. Тогда он, глядя на чердачный люк в потолке, кричал: "Мишка, Стреляй!" Якобы на чердаке в засаде сидел пулеметчик. При этом мы должны были падать или опять сдаваться и все начиналось сначала. Когда кто-нибудь из соседей выглядывал на шум, Рудик быстро менял выражения лица на серьезное и сердито ругал нас - расшумелись тут, мелюзга.
С Рудиком был связан еще один эпизод моей жизни.
Однажды папа обнаружил, что в наш сарай кто-то залез и все там переворошил. Одновременно вскрытыми оказались еще несколько сараев. Отец пожаловался участковому, и он быстро нашел вора. Им оказались Рудик. Рудик не стал отпираться и вернул украденные вещи: ржавые ключи и навесной замок, которые не подходили друг другу, гвозди и молоток. Сатисфакция происходила в том самом месте, где я произносил непотребные выражения. Папа стоял между нашими домами и, задрав голову, допрашивал Рудика, который выглядывал из окна на втором этаже, как и его мама, укорявшая меня за ругань. Папа спрашивал: - клещи брал? - нет - отвечал Рудик, - а что брал? - ключи. С этими словами он выбрасывал из окна связку ключей, навесной замок и еще какие-то железки.
Заявление в милицию папа писать не стал
Через несколько лет я видел Рудика со своей юной подружкой на Подмосковной улице, где мы получили комнату в новом доме. Они слонялись по подъездам и подвалам.Вскоре Рудик был вынужден подать прошение Ворошилову - Председателю Верховного Совета, чтобы им несовершеннолетним разрешили расписаться: поскольку родился ребенок.
Позднее прошел слух, что Рудика убили бандиты.

Юра был, пожалуй, еще больший романтик, чем я. В один прекрасный день на наши глаза попались какие-то выброшенные ящики, и нам пришла в голову идея построить лодку, чтобы плавать на пруду или на речке. Мы допоздна крутили и вертели ящики, прикладывали к ним какие-то доски, веревки и проволочки, обсуждали, как поставить парус и сделать каюту. Однако мне с самого начала было ясно, что ящики маленькие, дырявые и построить настоящую лодку все же не удастся. В конце концов, я сказал об этом Юре. Юра сначала горячо заспорил, защищая свою мечту, а потом ужасно почти до слез расстроился.
Юра был добрый бесхитростный мальчик. Однажды он показал мне маленький компас в виде медного или латунного якоря. Компас этот так мне понравился, что я стал просить подарить его мне. Я изощрялся в комплиментарном красноречии до тех пор, пока Юра не сломался и не отдал дорогую для него вещь. Дома отец   спросил - откуда это? Я сказал, что компас - подарок Юры. Тогда он строго сказал, что чужих вещей брать нельзя и велел вернуть его прежнему владельцу. Я очень расстроился и даже плакал. Компас отнес к Юриному дому и закопал под забором. Позже, кажется, на следующий день, я долго искал это место, но так и не нашел. Почему-то подозрение на кражу компаса пало на Яньку Капустина, который жил в одном с Юрой подъезде на втором этаже и может быть видел, как я его прятал из своего окна.

Еще у Юры была старая монета, по-моему - эстонская, с изображением древнего драккара под парусами. Янька, прознав про это, сказал - монета будет моей. Когда Юра вышел, Янька завел разговор о монете  и стал агрессивно доказывать, что такой монеты быть не может. Юра обиженно спорил, а потом побежал домой за монетой, а когда принес, Янька, сменив агрессивный тон на прочувственно-уважительный, спросил - а ты можешь ее мне подарить? – бери, задумавшись на мгновение,  сказал Юра.
Когда я болел корью, Юра приходил меня навещать. Бабушка, прежде чем впустить его в комнату, осведомлялась: болел ли корью Юра. Утвердительный ответ семилетнего ребенка был пропуском для моей многоопытной бабушки - медсестры со стажем.
С Юрой мы были очень дружны. И только однажды была размолвка, когда я, войдя в азарт, силой водворял Шурика на место, предусмотренное заранее оговоренным сценарием игры. Юра стал кричать, защищая Шурика. Мы стали спорить, и Юра запустил в меня небольшим камнем, в горячке схваченным вместе с пылью и каким-то мусором. Камень, запущенный преднамеренно из гуманных соображений на уровне ниже колена, пролетел мимо, а я стукнул Юру кулаком в грудь и он заплакал.
Наверное, неделю Юра упорно не разговаривал со мной, хотя я регулярно приходил к ним во двор. Однажды я пришел с куском пирога и угостил Шурика, сказав ему - Оставь Юрке. Шурик откусил свою долю, а оставшееся передал Юре. Юра схватил кусок и запустил его за забор на дорогу, проговорив с презрением - немецкая колбаса.
На другой день я опять пришел к ним во двор, где встретил Шурика. Через некоторое время появился Юра. Я снисходительно, как будто не я поссорился с Юрой и Шуриком, а Юра поссорился с нами, сказал - Если хочешь с нами дружить, давай играть. Давай - сказал Юра.

Наш младший друг - Шурик не всегда участвовал в этих играх. Родители Шурика опасались за свое чадо и более внимательно опекали его, нежели наши с Юрой. Шурика не отпускали гулять дальше двора и однажды, когда я затянул его в путешествие вдоль железной дороги, ему сильно досталось. Предчувствуя, что бабушка или мама Шурика не одобрят нашей длительной отлучки, я порекомендовал ему не говорить, где мы были. На что Шурик ответил, что врать родителям - нехорошо. Я, спохватившись, согласился и сказал - это правда - лучше не врать. Потом бабушка Шурика меня ругала и не велела больше ходить к ним.

Бабушка Шурика часто уводила его кушать или спать в самом разгаре игры. Иногда Шурик вдруг сам вспоминал, что ему надо быть дома и уходил. Мы огорчались и называли Шурика предателем.
.В один погожий мартовский день Шурик катался на коньках вместе с детворой на льду, замерзшего пруда. Юра в это время болел. У меня коньков не было, и я скучал. Увидев Шурика, я стал уговаривать его пойти со мной во двор. Он не соглашался. Ему нравилось кататься. Как же так: мы же друзья - домогался я - друзья должны быть вместе. Вот расскажу Юрке - что ты предатель.

Перед нашим домом был пустырь, на котором старшие играли в футбол, волейбол и еще одну экзотическую игру, название которой я не помню. К высокому, трех-четырехметровому столбу привязывали веревку чуть короче длины столба, на конце которой был чулок набитый тряпками или песком в виде груши. Два или четыре игрока гоняли эту грушу в направлении друг против друга. Выигрывал тот, кто до самого конца заматывал веревку вокруг столба.
Над пустырем тянулись электрические провода. Как-то после грозы с сильным ветром провода оборвались. Тут же собралась ребятня. Стали обсуждать убьет или не убьет. Потом затеяли через них прыгать. Авторитетный хулиган-Дрын уговаривал маленьких ребят потрогать провод. Оказавшийся рядом Шурик схватил его руками и получил удар током в 220 вольт. Заплаканного Шурика увели домой. К счастью все обошлось благополучно.
Спустя некоторое время, на пустыре решили строить школу. Завезли и сложили штабелями кирпичи. Проходы и лабиринты между штабелями как магнитом притягивали малышню.
Со временем стройплощадку огородили и поставили будку, в которой поселилась сторожиха. Однажды она поймала меня здесь и стала спрашивать - чей я мальчик, сделав вид, что хочет отвести к родителям. Я расплакался, и она, смягчившись, стала объяснять, что играть на стройке опасно, что штабеля рассыпаются, а кирпич разбивается и что лучше бы их не раскидывать, а, наоборот, собрать. Воодушевившись благополучной развязкой, я сагитировал Юру и Шурика собирать разбросанные кирпичи. Через некоторое время к нам присоединилось еще человек пять сверстников. Кирпичи подтаскивали по два, три и складывали их в штабель. Потом завязалось соревнование, кто больше за один раз поднесет кирпичей. Одна девочка, которая была чуть старше нас, принесла семь кирпичей. После этого кто-то уронил кирпич на ногу. На плач ребенка прибежала сторожиха и научила нас работать конвейером. Дети встали в цепочку и передавали кирпичи друг другу. На конце цепочки двое складывали штабель. Дело пошло азартно и очень быстро и за два дня все кирпичи уложили стопками. На площадке стало чисто и аккуратно. Сторожиха была довольна и обещала просить начальство дать мне почетную грамоту, а ребятам объявить благодарность
После трудовых подвигов у Юры заболел живот. Родители боялись, что он надорвался.
Наше полубеспризорное детство было чревато всякими опасностями, которые по счастливым случайностям не привели к трагедиям.
Моя мама рассказывала, как совсем маленьким я залез в аптечку, нашел пузырек с йодом и попробовал его пить. Меня еле-еле отпоили молоком.
Другой раз я уперся зубами в ствол купленного мне детского ружья и, потом, наверное, разжал зубы так, что ствол выхватил у меня клок мяса из горла или неба.
В четырехлетнем возрасте меня одного отпустили покататься на санках с горки около дома. Это был мой первый самостоятельный выход с санками. Ребята ложились животом на санки и спускались по пологому пятидесятиметровому склону вниз, подруливая направление движения ногами. Я тоже улегся на санки и покатился за остальными. Внизу на участке, где склон заканчивался, стояла вкопанная в землю чугунная труба. Женщины привязывали к ней бельевые веревки. Приближаясь к столбу, все разъезжались: кто вправо, кто влево. Я оказался посередине. Мне стали кричать - Рули ногами. Я стал цепляться валенками за снег. Санки мотнуло в одну, потом в другую сторону, скорость, наверное, замедлилась. Дальше я опомнился на руках у какой-то взрослой девочки, которая отнесла меня домой. Удар пришелся в правую лобную часть. Врач сказал, что сотрясения мозга не было.

В пятилетнем возрасте я выпросил у бабушки пятикопеечную монету, чтобы сбегать в магазин и купить там стакан газированной воды без сиропа. Нам, мальчишкам, нравилось смотреть, как вода с шипением наливается в стакан. Вода была холодная и колючая, и до конца ее выпить не удавалось никогда. Ожидая пока бабушка собирается в магазин, я лежал на диване лицом вверх. Чтобы не потерять монетку, я, как Буратино, пихнул ее в рот. Пятикопеечная монетка образца 1950 года, довольно большая и тяжелая, проскочила в горло и там застряла. Меня начало рвать. Бабушка пыталась вытащить монету ложкой, но ничего не получилось. Тогда она повела меня в заводскую больницу - там тоже ничего не смогли сделать и отправили на скорой помощи в Москву, детскую Морозовскую больницу. В приемном покое меня помыли в ванной и уложили на операционный стол, предварительно спеленав руки и ноги широкими ремнями. Это чтобы я не мешал операции. Потом притащили какой-то аппарат, внешне похожий на фотоувеличитель с выдвигающимся тонким "объективом". Этот объектив мне стали пихать в пищевод. Ну и задал я им там всем "жару". Я орал и метался как резанный. Все ремни слетели с меня моментально и сестрам прилично досталось. Медсестры называли меня хулиганом.
Пятачок вытащить так и не смогли, а только пропихнули его в желудок. Четыре дня продолжалась госпитализация. Мне делали по восемь уколов каждый день и искололи все ноги. Там я и научился терпеть уколы. Маму в палату не пускали, но передачи принимали. Потом она проверяла: - А леденцы передавали? - Передавали, - А пастилу? - Передавали, - А клубнику? - нет, - А помидоры? - Тоже нет.
Я лежал, плакал и звал маму. Рядом ходила какая-то женщина с маленьким ребенком на руках и укоризненно говорила: Не плач, не шуми, разбудишь девочку, ей ушки резали.
Наконец, меня забрали домой. И только войдя в дом, я попросился на горшок. Через пять минут после того, как я освободил горшок, вошел торжествующий папа. В руках у него была вымытая под краном, еще мокрая, вся зеленая пятикопеечная монета. Монету положили на хранение в железный кованый сундук, откуда я ее благополучно стащил и пропил на газировке в том же магазине, куда собирался идти до несчастливого заглатывания.
Через несколько дней за обедом мы ели вареную резанную круглыми ломтиками картошку. Вдруг один кругляшек проскочил целиком в горло. Я испугался, и стал спрашивать маму, а что картошку тоже будут вытаскивать? Все за столом засмеялись.
Еще как-то мы с Юрой и Шуриком сидели на перилах террасы, одноэтажной обувной мастерской и я случайно опрокинулся с перил на пол. Перелома избежал. Врач сказал, что у маленьких очень гибкие кости. Получилось растяжение жил. Рука очень болела и вся опухла.
Другой раз в одном импровизированном бою с участием Юры и Шурика азартный противник, которым оказался мальчик из вполне интеллигентной семьи офицера, недавно вернувшегося  из Венгрии, глубоко вошел в роль борца за справедливое дело в священной детской войне, ударил меня лыжной палкой в голову. Острие наконечника попало между глазным яблоком и надбровной дугой. На мгновение в раненом глазу сверкнула молния, мышцы глаза свело так, что я не мог даже проверить видит глаз или нет. На всякий случай пришлось поколотить обидчика, которого почему-то тоже, как и другого моего противника,  дразнили "Козлом".
С тех пор мой правый глаз видит чуть хуже, чем левый.

Как-то ранней зимой, по-моему, я уже учился в первом классе, взрослые мальчишки устроили сражение на саблях. Все поделились на две команды, предварительно устроив жеребьевку. Участники игры попарно подходили к двум капитанам и загадывали им загадку, например: "Красное или черное? Самолет или пулемет?" Это называлось сговориться или канаться. В соответствии с ответом один из "сговаривающихся" переходил в команду одного капитана, а другой - другого. Обе команды, вооружившись палками-саблями, сходились, и начиналось сражение - фехтование. После получения укола, «убитый» игрок выбывал из игры. Побеждала та команда, в которой оставался хотя бы один "не убитый" игрок. Затем начиналось все сначала.
В схватке я уклонялся от лобовых сражений и помогал своим соратникам, маневрируя и нападая то сбоку, то сзади. Мне удавалось вывести из боя одного, двух противников, что вызывало раздражение и осуждение потерпевших. Ведь я был маленький. Только и может, что сзади лезть - говорили они, награждая меня пинками.
В одном из сражений по случайности в нашей команде "живым" остался только я, а у соперников два взрослых парня: один примерно двенадцатилетний - по кличке «Фрося», а другой, сосед по нашему коридору, четырнадцатилетний Валентин - по кличке «Ванюша». Противники благородно отказались сражаться со мной одновременно. Первый был неуклюжий и неповоротливый Фрося. Он начал сражение как бы нехотя, демонстрируя расслабленность, мол, чего с ним возиться? - и сразу проиграл мне дуэль. В компании возник легкий ажиотаж. Нас окружили плотнее. Наши подбадривали меня, противники удивлялись: "Во, дает, Петя!"
Вторая дуэль длилась несколько минут. Неожиданно Ванюша проиграл тоже, хотя, конечно, я был ему не противник.
После этого, все договорились идти на "котлован". Котлован - огромная чаша, образованная поймой реки Сходня. В качестве поощрения взяли с собой и меня.
На котловане, почти на самом краю двадцати метрового обрыва, где кончалась. Вторая Комсомольская улица, стоял длинный одноэтажный барак - помещение артели, которая делала, по-моему, клеенки. На стороне барака, обращенной к обрыву, была свалка артельного производства. Там валялись обрезки клеенок, куски проволоки и всякий интересный хлам. У края обрыва был вкопан деревянный столбик. Кто-то придумал сделать трос из кусков проволоки, и, привязав его к столбику, спуститься вниз к речке.
Так и поступили. Трос вытянулся от вершины обрыва до середины замерзшей в ту пору реки Сходни. Под собственной тяжестью трос сильно провисал и, когда его натягивали, он выпрямлялся, поднимаясь над поверхностью льда. Кому-то пришла в голову идея повиснуть на тросу, чтобы его поднимали и опускали. Кто-нибудь из мальчишек, прижимая руки локтями к туловищу, зажимал трос подмышками, а остальные натягивали его конец, так что прицепившийся к нему смельчак поднимался довольно высоко. Мне казалось, что это было, примерно, не ниже второго этажа нашего деревянного дома - около четырех метров.
Поскольку я был самый маленький и легкий, то меня удавалось поднимать выше других. Мне очень понравилось летать, прицепившись к тросу. Когда спускаешься, получается как на парашюте.
В это время, кто-то крикнул с вершины обрыва. Это был Юра. Он пришел, чтобы сказать, что меня разыскивает мама. Мне тут же захотелось похвастаться, как я летаю. Трос натянули в очередной раз, я взлетел выше обычного, испытывая волнующее удовольствие и одновременно щемящее, где-то в животе, чувство страха. Опустившись, я попросил ребят поднять меня в последний разок. И вот я взлетел еще выше прежнего, завис, покачиваясь над речкой, над заснеженными буграми берегов, головами мальчишек, вытянувшихся в очередь сплоченной толпой у троса и упершихся ногами в лед под углом к его поверхности, так, что последним пришлось почти лечь, а средним присесть на корточки. В этот момент звякнуло, расцепившееся звено плохо скрученной проволоки, и я полетел вниз
Сильный удар парализовал дыхание. Я мог только вдыхать, издавая глухой сипящий стон на вдохе – ииих, выдохнуть же никак не получалось. Земля, обрывистая чаша котлована, склонившиеся надо мной мальчишечьи лица, и я вместе с ними крутились как детские карусели в парке культуры, поворачиваясь плоскостью кручения так, что в некоторые мгновения небо и лица ребят оказывалось внизу, а я вертелся  вместе с землей над ними.

Мой сосед Ванюша стал делать искусственное дыхание, сгибая и разгибая меня пополам. Это помогло сбить паралич дыхания. Я стал дышать, кручение карусели замедлилось и прекратилось.
Повезло, что удачно приземлился на спину в положении полулежа, полусидя. Позвоночник был ушиблен, но не сломан, иначе бы я погиб во время процедуры искусственного дыхания
Мелкими шагами, которые отдавались сильной болью в копчике, я пошел домой. Юра помогал мне подниматься вверх по обрывистому склону котлована.
Дома сказал, что упал, не вдаваясь в подробности. Копчик болел потом очень долго, а поясницу иногда простреливало, как пулей.

Уже в  школьном возрасте мы ходили куда-нибудь к железнодорожной линии, смотреть на проходящие поезда, или на "котлован", раскинувшийся в пойме реки Сходни. На кромке котлована мы с Юрой играли в альпинистов, подтягивая друг друга веревками, или вырезали ступени на отвесных  песчаных склонах.
На берегах речки Юра показывал мне кем-то вырытые в песчаном грунте пещеры. Когда мы поднимались по склону к железной дороге, и я порезал об осоку себе руку, Юра нарвал веточек какой-то колючей травы и приложил к ранке. К концу дня ранка затянулась. Позже я узнал, что это был тысячелистник
На  железнодорожной линии играли в подрывников, подкладывая на рельсы спички.
Рядом с железной дорогой была расположена школа. Иногда домой мы возвращались, следуя вдоль железнодорожной лини.

 Как-то осенью, возвращаясь с ребятами из школы, это было во втором классе, мы отправились не обычным путем, а в обход  через железнодорожный мост. На мосту, по обе стороны от  рельсов, вплотную к  ним, были узкие настилы из редко положенных с большими промежутками досок. С краю было металлическое ограждение с большими проемами, а на нем перила.
Сначала мы шли по шпалам. Между шпалами было видно быстрое течение реки Сходни. В этот момент послышался гудок электрички, надвигающейся сзади. Все бросились бежать. Я едва выскочил из межрельсового пространства. Электричка страшно загудела. Я приник к перилам моста, мимо пролетали вагоны электропоезда, чуть не задевая меня подножками (тогда еще не было раздвижных дверей). Однако и в этот раз все обошлось благополучно.
В 1953 году мы с Юрой пошли в 9-ую школу, но в разные классы. Он учился у Анны Ивановны - пожилой заслуженной учительницы, которая прославилась тем, что пробила ключами голову ученице Чепиковой, а я у молодой - Ольги Илларионовны из поселка Павловская Слобода. Школа наша была трехсменная и учились мы в разные смены, поэтому редко виделись друг с другом даже в школе.
В самом начале учебного года, во втором классе наша новая учительница Татьяна Семеновна сказала, что класс переполнен, и часть учащихся должна перейти в соседний второй класс к Татьяне Ильиничне. Она спросила добровольного согласия у желающих. Добровольцем оказался один я. Она удивилась - почему я хочу уйти. Я ответил – у меня там учится друг.
Так я попал в Юрин класс и сел за одну парту с ним. Но вместе учились мы несколько месяцев. В феврале или марте мы переселились в новый дом на улице Подмосковной. Для моих родителей был праздник. Мы же с Юрой искренне горевали. Трехкилометровое расстояние между нашими домами было практически непреодолимым.
Когда прощались, то обещали приходить друг к другу в гости.



Вскоре семья Шурика тоже переехала в новый дом, который находился рядом с нашим.  Мы стали с ним часто встречаться, возобновив, игры,  которым научились от Рудика.
В этот период мы дважды встречались с Юрой. Один раз ходил к нему я, а другой - он. Запомнилось мне только его посещение. Мы как-то заранее договорились о времени встречи, по-моему, через его сестру Свету. Для встречи я подготовил импровизированный плащ-накидку из покрывала с застежкой из маминой брошки и железную с ножнами саблю, купленную для школьного карнавала.
Юру я увидел с балкона и сразу побежал на улицу встречать. Случайно во дворе оказался мой новый друг,  Мишка. Долгожданная встреча состоялась. Я сказал - знакомьтесь, это Юра. Ребята обменялись рукопожатиями и Мишка, застеснявшись и покраснев, быстро ретировался.
Когда Юра переехал в новую квартиру в Алешкино, в трех остановках автобуса от нас, я часто ходил к нему в гости. Мы бродили по аэродрому, он рассказывал про разрезанные автогеном самолеты, про запуски ракет, которые он сам мастерил и про своего нового друга - изобретателя Виктора Гаева, человека действительно особенного. К сожалению, мое знакомство с ним было поверхностным. Позже мы с Виктором работали токарями на заводе в одном производственном корпусе. Только у него был огромный карусельный станок, а у меня средний токарно-универсальный.
Юра также как и я пошел учиться в вечернюю школу и работать на наш Тушинский авиационный завод. Иногда он заходил в наш цех посмотреть, как я точу свои шестеренки. Тогда, кроме работы на заводе и учебы в школе рабочей молодежи, я занимался в секции водного пола, и времени на встречи совсем не было.
В дальнейшем наши отношения продолжились после его армейской службы, мы регулярно виделись в МАДИ, куда он поступил учиться на первый курс. Я тогда уже был на четвертом.
В 1973 году мы втроем: я, моя жена и Юра - отправились в поход в Архангельскую область. От станции Обозерская до станции «Нименьга» добирались в открытом товарном вагоне. Потом шли по горелой, обуглившейся тайге. Юра восторженно воспринимал новые обстоятельства походного быта. С увлечением занимался рыбалкой и однажды в дождливый день впервые в своей жизни отправился на охоту. Он целый день бродил по тайге и все-таки выследил и подстрелил утку. Пришлось лезть в холодную воду. Утка стоила ему обострения остеохондроза. После этого он потерял интерес к охоте.
Через неделю к нам на Лудозеро пришел мой мадийский друг Вадим с напарником Борисом. Юра не смог смириться с неделикатными нападками Вадима, по поводу ошибок, которые он допускал, будучи малоопытным туристом и плохо приспособленным к устоявшимся среди нашей компании правилам походного быта. К тому же, его беспокоила спина, и наскучило однообразие стояночной жизни. Он не пожелал оставаться еще на неделю и собрался уходить в одиночку.
Идти одному по тайге два дня, не имея опыта, - дело рискованное. Но решение принято. Я проводил Юру на расстояние суточного перехода, наделив его необходимыми продуктами и, снабдив схемами и инструкциями,  вернулся обратно.
Тонкая психологическаяя организация и ранимая душа Юры - источник его природной интеллигентности. Он чувствовал людей. Был предупредителен и деликатен. Обладал повышенным чувством ответственности. Его все любили и восторженно о нем отзывались.
У него было много преданных друзей среди мужчин и женщин. Однако долго не складывалась личная жизнь. Большой настоящей женской любовью он избалован не был, хотя мимолетных романов было много. Женат он был трижды и только в последний раз удачно.
Во втором самом продолжительном браке он состоял с моей двоюродной сестрой Леной. От этого брака осталось два замечательных талантливых ребенка: Надежда и Дмитрий. Лена с Юрой совершенно разные Люди. Лена – замученная нашей суровой советской жизнью прагматик, Юра - непритязательный возвышенный духовный романтик. Лена не всегда вела себя  уважительно с Юрой. Например, она заставила его поменять фамилию с Крупник на Крупнин. Результатом несовместимости характеров был развод.
Последний брак был основан на любви взаимопонимании и духовности. Пять лет счастливой жизни. Это счастье не только для Юры и Надежды, но и для Надиной мамы, а также ее сестры с мужем и дочерью.
Дом Нади в Снегирях нуждался в крепкой мужской руке. И он обрел ее с приходом Юры. Все что можно было отремонтировать, автоматизировать, надстроить и построить - было сделано. Семья Надиной сестры Оли переехала жить из голодного Ульяновска на постоянное место жительство в  обновленный и благоустроенный дом.
Юра помог устроиться на работу на Завод "Борец" Сереже - мужу Оли и моему брату Севе. Благодаря Юриному посредничеству я получил заказы на консультации на этом же заводе. А в 1998 году даже работал там Административным директором в течение пяти месяцев.
Болезнь и преждевременный уход Юры из жизни не объяснимы какими-то конкретными причинами. Это - судьба.
Вместе с Юриной жизнью оборвалась еще одна ниточка связи с моим детством.
               
                *****************
После переезда на новое место жительства у меня появились новые друзья - сначала Мишка Рогов, потом Сережа Бакшин. Рассказывая им о своей жизни на Комсомольской улице, я   всегда  вспоминал  старых  друзей:  Юру  и  Шурика,  -  нашу возвышенную дружбу и  приключения;  мечтал,  что  познакомлю  Юру  со своими новыми   друзьями   и  часто  представлял,  как  состоится  это знакомство.
Сережу я помнил еще со времен проживания на Комсомольской улице. Он обращал на себя внимание доброжелательным настроем, общительностью даже с малознакомыми людьми. Поэтому он легко входил в контакт и с благовоспитанными детьми,  и даже с хулиганами. Так, что врагов во дворе у него не было. Все к нему относились  благожелательно и никогда не задирали.  Однако с хулиганами у него тесных контактов не было.
Впервые я его заметил Сережу, когда он проходил в школу  мимо нашего дома. На нем был одет кожаный летческий  шлем. Он выглядел опрятно одетым, симпатичным мальчиком. Мы были тогда еще незнакомы. Однако он что-то сказал доброжелательное, обращаясь ко мне.
После нашего переезда на новое жительство мы с Сережей встретились во дворе,  уже как старые знакомые и стали ходить друг к другу в гости. Играть с Сережей было интересно. Он был наделен творческой фантазией и  романтическим настроем.
Собираясь друг у друга дома, мы расставляли на полу шахматы и солдатиков, а потом расстреливали их аптечной резинкой, натягиваемой на тупой конец карандаша, или шашкой заложенной под курок детского револьвера. Когда, нажимался спуск, курок ударял шашку, и она летела, сбивая шахматные фигуры.  Иногда к нам присоединялся еще один одноклассник Глеб Скворцов, но отношения с ним были довольно поверхностные и нерегулярные.
Часто мы собирались в подъезде, на лестничной клетке, чтобы стрелять пистонами. Акустические свойства подъезда усиливали звук от выстрелов.  Мы двигались по лестнице с разных этажей навстречу друг другу, наготове держа пистолеты, заряженные пистонами.  Побеждал тот, кто первый успевал увидеть противника и выстрелить.
Однажды, осторожно спускаясь по лестнице в надежде первым увидеть Сережу, я прижимал к себе свой пистолет, чтобы не выпала из него пистона. Увидев Сережу, я нажал спуск, пистона грохнула, и тут же я почувствовал теплую волну, которая охватила мои ноги  и торс. Одет я был в синие лыжные штаны с начесом, и от выстрела ворс на штанах загорелся, охватив мои штаны. Сережа, увидев эту картину,  сначала громко засмеялся, показывая на меня пальцем, а потом начал руками сбивать огонь. К счастью загорелись только тонкие ворсинки и огонь быстро потух.
В подъезде мы также сражались на саблях. Замечательные металлические сабли с ножнами были куплены к школьному новогоднему карнавалу, где мы рядились в костюмы мушкетеров. Кроме сабель на нас были склеенные из ватмана и окрашенные в черный цвет шляпы, а также покрашеные в черный цветой«сапоги-ботфорты» из маминых капроновых чулок итакже окрашенные плащи из старой простыни.
За саблями мы ездили в детский мир. Причем Сережина мама не хотела его  одного отпускать. Но узнав, что он едет со мной, успокоилась.
Как-то в культтоварах мы купили себе темные очки, предназначенные для альпинистов. Возвращаясь из школы, один из нас одевал очки и давал обещание не открывать глаза. Другой вел товарища по закоулкам и где-нибудь останавливался и спрашивал, где мы находимся. В одном месте какие-то мальчишки остановили нас и попросили дать померить очки. Примерка закончилась бегством  мальчишек и потерей очков.
Еще был случай. Около магазина, где мы покупали пистоны нас встретили три парня нашего возраста и стали задирать. Похоже, что они занимались в местном спортивном комплексе  боксом, и им не терпелось опробовать свои навыки на практике. Так самый крупный и видимо старший из них ударил Сережу по лицу. Не знаю, что со мной тогда случилось, но я не вступился за Сережу. Получилось, что струсил. Сережа также не дал сдачи обидчику. До сих пор мне стыдно за то, что я не ударил хулигана.

На четвертом году обучения в школе мы оказались  в одном классе и сели за одну парту. Учились мы примерно одинаково средне. Из этого периода запомнились несколько эпизодов. Дважды мы ссорились и даже дрались, после чего  на некоторое время расходились. Причину ссор припомнить не могу. Запомнилась только своеобразная перебранка, в которой мы оскорбляли друг друга нехорошими, но вполне  цензурными обзывательствами. При этом на мои попытки высказать какие-то доводы в споре он закрикивал часто повторяемыми оскорблениями: «Сволочь, сволочь, подлец, подлец, гнида, гнида». Я тоже не уступал товарищу  в выражениях, но у меня так ловко не получалось и он всегда меня перекрикивал, не давая вставить слово.  Вообще подобные оскорбления   были распространены среди классного  и дворового сообщества и иногда они произносились без всякой мысли оскорбить оппонента, и означали просто выражение  степени несогласия с чем-то.
Так за нашей партой  в классе  сидели две девочки, Ира Жегова и Таня Романек. Одной из них, симпатичной Ире определенно нравился  Сережа. Эта симпатия выражалась в том, что на остроты и едкие замечания Сережи она, покраснев и заикаясь, выдавливала из себя приглушенным голосом – с..сволочь, с..сволочь и другие поощрительные слова.  А Сережа называл ее заикой, вызывая новый поток эпитетов.
За сарказм и ехидство мама одного нашего одноклассника-отличника Володи Кузина, называла его яблоком раздора и говорила при мне Володьке - никаких Роговых, никаких Бакшиных и Вербицких. Вот есть Петя, с ним и дружи.

Перейдя в новую Школу (рядом с нашим местом жительства), после пятого класса, мы с Сережей разошлись по разным классам, но дружба наша крепла. Мы часто встречались и даже  ездили ко мне на дачу, в Ивановское и к нему в Снегири, к его дедушке с бабушкой.
Когда у меня появились рапиры и маски, мы увлеклись фехтованием и часто сражались у него дома. Однажды увлекшись сражением, кто-то из нас повредил полировку только что купленного дорогого серванта. Зная, как к этому отнеслись бы мои родители, я опасался, что нам попадет от родителей Сережи. Но его отец, увидев повреждение на полировке, спокойно сказал - ребята надо  быть аккуратней.
Кроме рапир, мы иногда надевали боксерские перчатки и боксировали до тех пор, пока не разбили себе носы.
 В это время Сережа сошелся с Мишкой, и мы часто проводили время втроем.

С Мишкой я познакомился во втором классе новой 2-ой школы, куда я перешел после переезда на новое место жительства.  Оказалось, что с Мишкой мы живем в одном доме, но в разных подъездах, я на четвертом этаже, он  - на втором.
Мишка был не по годам высокого роста, довольно упитанный. Из-за этого его часто дразнили «жирный». Он был застенчивым и закомплексованным: постоянно краснел, когда его вызывала учительница. Учился он средне, ленился, часто не делал домашние задания, но был очень способным.
Мишка  во время наших длительных прогулок любил рассказывать о своей детской жизни в Китае, в Порт-Артуре, а я о жизни  на Комсомольской улице, в Тушине. Мишка всегда был внимательным  сопереживающим слушателем  и интересным рассказчиком.  К тому же он был очень добрым, если не сказать щедрым. У него у первого появился велосипед, а потом мотороллер. И он всегда давал своим друзьям  покататься. Кроме того, у него была пневматическая винтовка, и мы часто стреляли у него дома в какую-нибудь мишень, например, муху прикрепленную пластилином за лапки к доске, а также  ходили в парк на набережную стрелять воробьев.
Мишка, в отличие от нас, его друзей обладал врожденной грамотностью. В школе его  сатирические стихи, написанные по заданию классной руководительницы с целью обличить двоечников, печатали в стенгазетах.
Мишка раньше нас, его друзей, стал понимать толк в качественной, серьезной литературе. Он очень много читал. На книжной полке у него стояли тома произведений Л.Толстого, А.Толстого, Гоголя, Куприна, Эдгара По.
Несмотря на доброту и щедрость Мишки, в драках он был довольно жесток.
Я неоднократно с ним дрался. Первый раз, когда он при ребятах пытался меня описать за углом нашего дома. Оскорбившись  публичным надругательством и насмешками, я сам первый сказал ему – пойдем стыкнемся. Пошли за сараи. Мишка, который был в полтора раза тяжелее и на полголовы выше, сразу повалил меня и принялся молотить кулаками по лицу. От злости, что бьют лежачего у меня прибавилось силы и я вывернулся из-под неуклюжего тела Мишки и, сев на него верхом, начал замахиваться на него кулаками. Мишка морщился, пытаясь увернуться от кажущегося ему неминуемого удара. Однако я не бил, а гордо заявил, чтобы слышали окружившие нас ребята - я тебя мог бы сейчас отметелить, как хочу, но я – не такой, как что ты, - гордо сказал я - лежачего не бью -  и поспешил подняться, дабы не оказаться опять под своим противником  и сохранить вид победителя в схватке.
Была еще одна схватка у него дома. Долгое время мы с Мишкой тягали гантели, и занимались боксом, то нападая, то защищаясь по очереди, а также просто возились. Иногда эта возня перерастала в потасовки и тогда уже  в ход шли удушения, щипки и даже укусы, однако все это сопровождалось шутливыми визгливыми криками и не переходило в драку.
Однажды мы возились с Мишкой у него дома и, как показалось мне он слишком грубо обошелся со мной, причинив боль. А когда я его оскорбил, он сказал – пошел вон! В комнате кроме нас, присутствовал наш одноклассник Вербицкий.  Я почувствовал себя прилюдно оскорбленным и униженным и предложил – давай  стыкнемся!
Мишка быстро уложил меня на диван и, зажав коленями  руки чуть выше локтей, стал изо всех сил молотить кулаками по лицу. Удары почему-то попадали по глазам, отчего в них вспыхивали яркие слепящие молнии. Я понял – дело серьезное, выбьет глаза, и нечеловеческими усилиями вывернул из-под Мишки свои  ноги и ударил ему каблуком ботинка в лицо, разбив в кровь губу. Мишка сразу отпустил меня. После этого началась перебранка, кто виноват  … Я стал объясняться, и не выдержав напряжения драки и обиды за то что бил по глазам фактически связанного человека, расплакался. - Нашел повод, чтобы расплакаться - сказал Мишка.
  – Ну, и дураки! - сказал Вербицкий и ушел.
Когда я сказал, как я теперь покажусь родителям и что я им скажу, Мишка предложил  –  пойдем  вместе, скажем на нас напали. Мое лицо было сплошным синяком, а  белки глаз в кровоподтеках. Родители недоверчиво отнеслись к нашей легенде. Но  с исчезновением синяков все быстро забылось.
Еще одна драка с Мишкой была в школе по моей вине. Я сбросил Мишкин чертеж с парты. Мишка, который первый раз в жизни постарался сделать домашнюю работу по черчению, не стерпел обиды и прилюдно вызвал в коридор стыкаться. В коридоре мы встали друг против друга. Я показал пальцем на свою челюсть и сказал – ну, бей. Мишка ударил  и мы, встав в боксерские позы, стали танцевать друг вокруг друга.  В этом виде единоборства Мишка из-за своей неуклюжести получил значительно больше синяков, чем я. Драку прекратила математичка со словами –  вы, что совсем озверели?
После этой размолвки мы тут же восстановили отношения. Возвращаясь домой из школы позже него,, прежде чем войти в свой подъезд, я не задумываясь-автоматически, по привычке присвистнул и посмотрел на Мишкино окно. Моментально отдернулась занавеска, и в окне показался Мишка, пригласительно  махнув рукой на себя. Состоялись примирительные объяснения, и инцидент был исчерпан.
**********************
Мишка определенно превосходил всех знанием и пониманием литературы. Он был наделен литературным талантом. Его сочинения носили и зачитывали в разных  классах.
Стихи его были очень легкими и складными. Он писал в разных формах и ритмах.  Удачно также  он писал  и акростихи. Однако большая часть  его стихов были дурашливыми, скабрезными или даже неприличными.  Например, такие:
Шульц залез на крышу,
Прыгнул и разбился.
Он бы не разбился,
Если б не напился
Вот мораль всем шульцам
Будьте осторожны,
Не лазайте на крышу,
А  керосинить можно.
И еще пример: он написала такие стихи Сереже по поводу покупки первого автомобиля, чем  серьезно рассердил его жену. 

     Размазан весь в металлоломе,
     Заснул отец их вечным сном.
     На белой стенке в скорбном доме
     Висит портрет в тот свет окном...
     Кормилец пал, идя тараном
     На полный чванства самосвал!
     Напрасно ночью, утром рано
     Его очаг семейный ждал...

     Прокисла каша, щи пропали.
     Семья как танкер на мели...
     (Недавно утварь всю продали,
     Чтобы купить те "Жигули"

     Не плачьте дети о папашке!
     Он в переплавку попадет
     И заводною Чебурашкой
     Опять в семью свою войдет!

Или вот другие его стихи, в которых угадывается его склонность к суициду:

Топоры всех систем отвергаю –
Нет почтения к рубленным членам.
И кинжалы, как я понимаю,
Безобразят нутро убиенных –
Много крови
 и нет гигиены,
И к тому же противно глядеть.
Но зато, что за шарм! - мощи бренны
На крюке приспособясь висеть!

Пусть язык на боку, в морге вправят,
Лик синюшний припудрят в гробу,
Что похож на Делона ты станешь
На Бель`мондо,
Брид`жидду,
Силь`фиду
Будто тронь хоть чуть-чуть и восстанешь,
Да еще и споешь из «Аиды».

Я сижу надо мной крюк от люстры,
Предо мною веревка и мыло.
Мысли вялы. Движения шустры,
Словно это не раз уже было.

Петлю вяжут проворные пальцы,
А на крюк я кошусь будто коршун.
Вскоре буду в петле этой  вальсы
Я кружить и кружить без партнерши.

Тетрадку своих серьезных любовных и лирических  стихов он однажды сжег
К восьмому классу Мишка стал совсем плохо учиться и перешел в вечернюю школу. Он первым поступил работать на завод, подделав в документах возраст. Однако школу он так и не закончил, аттестат ему выдали по блату (помогла мама). Тонкость и ранимость его натуры подтверждается тем, что дважды он резал себе вены. Из-за этого его не взяли в армию.

Мишка любил ходить пешком. За разговорами о жизни и человеческих отношениях мы обошли пешком все Тушино и его окрестности. Однажды  из центра Москвы мы дошли с ним до дома за несколько часов.
Мать Мишки, Любовь Васильевна, была зубным врачом и в отличие от нас с ерегой их  семья ни в чем не нуждалась. Мишка всегда носил модную и качественную одежду. Если мне, например, на поездку в театр давали 1 рубль, то Мишка получал от матери 3 рубля, которыми он всегда был готов поделиться с друзьями.
Мишка привлекал меня своей готовностью к  сопереживанию и участию в моих маленьких бедах и проблемах. К тому же он, как и его мама, был очень щедрым и гостеприимным.
Любовь Васильевна считала своего сына непутевым и  полагала, что его дружба со мной и Сережей может благотворно повлиять на Мишку. Для нас с Сережей дверь в дом Мишки всегда была открыта.
Каждый год на день рождения Мишки Любовь Васильевна накрывала нам шикарный стол, где были икра, шпроты, копченая колбаса и другие деликатесы советских времен. Обязательным атрибутом закусок была банка венгерского лечо, столь любимого Серегой. Сама мама с отцом уходили к родственникам. Видимо поэтому, кроме закусок, приготовленных заботливой мамой  на нашем столе стали появляться спиртные напитки, а в компании -  девушки.
Мишка раньше нас приобщился к спиртному, наверное, с шестого класса. Тогда в магазинах продавали шампанское на розлив. Однажды после бутылки крепленого вина пьяный Мишка пришел домой, где ему стало плохо. Он оправдывался, что выпил только сто граммов шампанского, на что мама сказала - организм молодой, разве можно пить шампанское в этом возрасте.
Первый раз крепкий напиток, а именно рюмку армянского коньяка  выдержанной крепости я выпил дома у Мишки.
Иногда мы с ним ездили в Кафе «Сокол, где он также угощал меня рюмкой коньяка.
Я долго боролся против злоупотребления Мишкой спиртными напитками  и табаком: разбивал бутылки и рвал пачки сигарет. Но победить  Мишку так и не удалось. Вредные привычки Мишки привели его к  тому, что в 40 лет он уже не мог работать, а в 47 лет умер от сердечной недостаточности.
Последний раз мы с Серегой видели Мишку на платформе «Холщевики», провожая его домой с Сережиной дачи. Он помахал нам рукой. Его отъезд был неожиданным, хотя у нас был достаточный запас спиртного. В этом прощании на платформе уже тогда что-то было необычно трагическое, будто он что-то предчувствовал.
Через две недели нам с Сережей сообщили, что Мишка умер.
Первая реакция и у меня и у Сережи была одинаковой – вот, сволочь, опять чего-то натворил.
Смерть наступила от сердечной недостаточности. Выпивший Мишка курил и, потеряв сознание, уронил сигарету, от чего и случился пожар. Поэтому Мишку хоронили в закрытом гробу.

                **********************
В шестой класс новой школы я пришел   не сразу, а после операции  удаления гландов. С первой четверти учеба не заладилась. В новой школе были более строгие требования, а также сказался пропуск занятий ввиду операции. По всем основным предметам посыпались тройки и даже двойки. За 1-ую и 2-ую четверть я получил по пяти предметам тройки; а англичанка даже сказала,  что эта тройка ближе к двойке. Состоялся неприятный разговор с родителями. Мама нагнетала ситуацию предложением перейти в 5-ый класс. Я запаниковал. Было стыдно новых школьных друзей, которых все учителя хвалили за ум и прилежание.
Новые друзья были действительно умными  и развитыми ребятами: Володя Кузин,  Юра Герузалемский, а также Леня Гутин.
Особенно развитым был Володя.
В школе он был бессменным председателем пионерского отряда класса.
Мама Володи бывшая учительница истории серьезно занималась образованием своего сына. Она нанимала ему преподавателей для подготовки по математике и физике.
 От Володи я впервые услышал слово галактика и сведения об интересных научно-фантастических книгах. Володя интересовался политикой и в это время уже читал газеты, глядя на него, стал  их читать и я. Вместе с Володей мы ходили на тренировки по плаванию в бассейн Лужников. Потом я, правда, записался в секцию водного поло по протекции моего брата, куда соблазнил записаться и Мишку Рогова. Мишку приняли легко безо всяких испытаний и условий, поскольку у него был большой вес и высокий рост. Однако Мишка долго в секции не продержался. Он комплексовал из-за того, что его запускали плавать на одну дорожку вместе с малышами, которые плавали лучше него. Однажды мы втроем участвовали в соревнованиях местной школьной олимпиады по плаванию. Когда возвращались из бассейна домой, Володька с издевкой спросил Мишку - ты наверное получил три или пять очков за дистанцию. Мы с Петей тоже, наверное, принесли школе очков по сто.
Наиболее близким из этих четверых оказался Юра.  В их семье была  большая прекрасная библиотека, из которой я регулярно брал разные интересные книги: Вальтера Скотта, Майн Рида, Чарльза Диккенса и другие в том числе не положенные мне по возрасту, Мопассана и Золя.
Кроме того, и у него и у меня были коллекции марок. Однажды мы затеяли игру в шахматы на марки. Мне везло,  я выиграл у него много марок,  а в последней партии серию замечательных цветных марок Бирмы, на которых были изображены слоны. Юра очень расстроился, на глазах у него появились слезы. Уходя домой, я отдал все марки назад. На день моего рождения Юра подарил мне бирманскую серию.
С Юрой мы часто играли в пинг-понг на его домашнем овальном разложенном столе. Иногда с его седьмого этажа мы выходили на чердак и поднимались на крышу дома.
На улице мы всегда дурачились: толкались. Если кто-то из нас покупал мороженное, то другой просил откусить. Откусывал  так, что в руках у товарища оставалась пятая часть пачки.
Юрина мама работала в одной системе организаций, что и моя. Однажды  летом мы  втроем: я, Юра и Володя,  которому путевку достала Юрина мама,  поехали в пионерский лагерь вблизи г. Тучково.
С Юрой мы сидели за одной партой на последнем ряду. Мы, оба были одинаково краснощекими и круглолицыми, носили одинаковые свитера. На уроках одинаково были активными и часто тянули руки, чтобы отвечать. Нас даже спрашивали -  не братья ли мы?
Так вот мне было ужасно стыдно перед новыми друзьями за мои отметки. На родительском собрании, когда характеризовали учеников, классная руководительница оценила меня, как троечника. Кто-то из родителей, кто знал меня по старой школе, удивился - как же так?  Он ведь  всегда хорошо учился. Классная руководительница спросила – обещаешь нам подтянутся? - Не знаю - сказал я – постараюсь.
С третьей четверти я засел за уроки, особенно за английский. Писал русские слова, потом английский перевод, транскрипцию, и наоборот,   Два раза в день заучивал написанное. В итоге за четверть по английскому языку у меня образовалась пятерка. По другим предметам четвертные тоже были пять и четыре. Годовые тоже получились без троек. Классная руководительница готова была носить меня на руках. Я тоже был доволен, что не отставал от новых своих друзей.
После восьмого класса наши пути разошлись.: я, Мишка и Сережа пошли работать на завод и перешли учиться в вечернюю школу, Юра с Володей остались доучиваться в дневной школе.
В вечерней школе царила клубная обстановка..Ученики общались, не обращая внимания на преподавателей.А учителя не строго спрашивали с учеников. Сразу стало ясно, что в этой школе к институтским экзаменам не подготовишься. Поэтому, кроме основных уроков, я стал готовиться дополнительно к математике, посещая математичемкие лекции в Политехническом музее. А Мишка с Серегой учились спустя рукава: не делали домашние задания, прогуливали. Мишка вообще не доучился и бросил школу. После того, как я  окончил школу и поступил в МАДИ,  Мишка с Серегой перешли работать в НИИтеплоприбор. Володя поступил в Университет, а Юра в МАДИ через год после меня, где я учился уже на втором курсе. В это время мы уже не общались, как раньше.
Позже Сережа поступил в Экономико-статистический институт, а по его окончанию пошел служить в армию.
Володя после окончания МГУ разработал какой-то физический прибор, который отправили со станцией на Марс, но станция разбилась, и позже Володя защитил диссертацию уже по другой тематике.
У Володи была больная печень и он  рано умер. Ему было около пятидесяти лет.
С Юрой я вновь стал общаться, когда он уже вышел на пенсию и  стал известным переводчиком стихов старых английских поэтов. Юра оказался разносторонним человеком. Он защитил также  кандидатскую диссертацию по энергетической тематике, хотя в институте он получил специальность инженера-строителя мостов.

1999-2016 год.