«У подножья, у ромашки, я лежал, задрав тормашки,
у подножья, у ромашки, я лежал, задрав тормашки", -
это я и мой закадычный друг Юрка Максимов распеваем, лёжа в траве, за огромным железным ящиком с круглым отверстием посередине.
В те времена моего далёкого детства не нужно было сходить на дальней станции, чтобы трава была по пояс.
Всего то и нужно было - обогнуть сараи, пройти несколько метров, и вот она – свобода, природа и никаких забот и проблем.
Убежав от всего и от всех, мы лежим, подставив солнышку чумазые свои лица, руки под головой, нога на ногу, и поём во всё голо, - у подножья, у ромашки…
А вот и она, ромашка, всё, как в песенке.
Ромашек здесь - поле!
В изголовье ветерок наклоняет жёлто-белую головку цветка и кажется, что ромашка согласно кивает.
И от этого согласия поётся ещё пуще прежнего…
Юрка, разомлев на солнышке, уснул, а одной петь мне не интересно.
Прищурившись, наблюдаю мир вокруг...
Вот жидконогий кузнечик в очередном прыжке так наклоняет травинку, что не удержавшись, пикирует в гущу разнотравья, потом, выбравшись на поверхность, ускакивает, и только тихое покачивание травы напоминает о его пируэтах.
Как мама, я грызу травинку.
Грызу и смотрю на солнечные круги…
Если прищуриться, то солнце размножается на много-много солнечных кругов.
Лежу и думаю, - а кузнечики тоже щурятся? а птицы?
Коты точно щурятся, и собаки щурятся…
Мой друг Шарик всегда щурится...
Дело в том, что так было заведено в нашем дворе: если уходишь домой, то всё своё добро должен либо забрать с собой, либо припрятать (но всё равно выследят, найдут, и всё - нет твоего добра).
Если добром окажется здо'ровская палка (мама не разрешит нести в дом, как ни уговаривай и не объясняй важность и необходимость этой вещи, - не поймёт!), то лучше сразу поломать её самой.
А потом спокойно идти домой и спать спокойно, и не волноваться, что твоя великолепная палка будет завтра орудием борьбы против тебя в руках четвероклассника Ваньки Морозова!
А что делать, если твоим «добром» оказался пёс?!
Я пробовала вечером привязать Шарика к лавочке пояском от маминого халата.
Шарик был послушен до тех пор, пока не кончилась котлета, что я сумела утащить из-под носа бабы Вари.
После, Шарик, как Копперфильд, ловко, за одну минуту, при помощи одних зубов, обрёл свободу и убежал по своим собачьим делам…
Как часто взрослые едят!
Вот опять несётся с высоты второго этажа глухой, но слышный даже за сараями, голос бабы Вари, -
Танька, иди ести!
Баба Варя - это родная сестра моей родной бабушки Паши.
Когда у моей мамы сессия, а моя музыкальная школа ещё не закончилась, всегда привозили бабу Варю смотреть за ребёнком, - это за мной.
Баба Варя была почти городской, она даже была в Москве!
И когда моя бабушка Паша пыталась оспаривать (редко) решения старшей сестры, баба Варя строго говорила ей, - молчи, Пашка, ты в Москве не была.
И баба Паша молчала, потому что и правда, в Москве она никогда не была.
Больше всего на свете баба Варя любила смотреть телевизор.
Нужно сказать, что в семье моего деда и бабы телевизора не было, так как дед считал, что это баловство, бесовство и глупость.
Поэтому только у нас могла баба Варя отдаваться любимому занятию бесконтрольно и самозабвенно, потому что забывала обо всём.
Ставила стул напротив любимого предмета и смотрела всё подряд, а когда объявлялся перерыв, смотрела рамку.
Сначала шло радиовещание, а потом гудки, противные и долгие.
Но баба Варя была глуховата, и ей совершенно не мешала невыносимая высота звука.
После пятого выкрика, - Танька, иди ести,
я поняла, что от «ести» никак не отвертеться.
Поманив Шарика художественным свистом, уже вдвоём, мы отправились «ести».
Баба Варя была женщиной практичной, и поэтому, зная мою любовь к жареной картошке, жарила её один раз и на весь день.
И подавалась картошка неизменно прямо на сковороде, вернее, просто не убиралась со стола, а накрывалась большой зелёной крышкой.
Было удобно разогревать и отпадала необходимость в мытье посуды.
Рядом, в тарелочке, лежала пара холодных котлет - мамины заготовки.
Но я-то тоже знала про любовь бабы Вари к телепрограммам, поэтому мы с Шариком шли к цели уверенно и спокойно.
Открыв дверь в комнату, я говорила, - Ба, я пришла!
Ба кивала головой и оставалась на стуле.
А мы с моим другом садились на табуретки с двух углов стола и принимались за обед.
Правда Шарик отдавал предпочтение котлетам, а я не имела ничего против,- друг же.
И вот случилось непредвиденное мной…
Баба Варя, по естественной надобности, мимо кухни прошла в туалет.
И, возвращаясь, ( Шарик не хотел сидеть, пригнув голову под стол), баба Варя увидела собаку, сидящую за нашим столом и прямо из сковороды поглощающую жареную картошечку.
Ну можно себе представить реакцию человека, который не то чтобы… а даже бывал, в отличии от нас с Шариком, в самой Москве!
Баба Варя начала громко кричать и махать руками.
А Шарик, в ответ на шум и крики, сначала показал клыки, потом зарычал, а потом залился совсем не весёлым лаем.
Конечно, баба Варя победила.
И под её натиском мы с Шариком покинули уютное место нашей неспешной трапезы.
Вот и думала я, лёжа «у подножья, у ромашки», - когда вырасту, обязательно возьму Шарика к себе насовсем, и много чего еще сделаю, когда вырасту…
А трава над моими тормашками, шёлковая и зелёная-зелёная, согласно склоняла острые свои стебельки, и ромашки вторили ей, кивая жёлто-белыми головками, -
- Да, да, осталось только немножко потерпеть,- как будто говорили они.
Я была счастлива перспективами…
И солнышко тёплыми, ясными лучиками щекотало нос…
Я чихнула… что только подтверждало и придавало уверенности, - всё будет хорошо…